Мятные Конфеты / Боевые Шрамы

29 января, 1999 Здесь градусов двадцать ниже нуля. Как минимум. Когда она проходит сквозь стену, ей кажется, что её пронзают тысячи осколков льда. Каждый её мускул напрягается, каждый сустав фиксируется на своём месте. Она автоматически жмурится, словно пытаясь защититься, и прячет руки в холодных карманах своего халата. Но затем она всё-таки заставляет себя открыть глаза. Выдыхает облако пара и наблюдает за тем, как оно поднимается вверх, прежде чем сфокусировать свой взгляд на нём. Он сидит на диване так, как люди обычно сидят, когда утром читают газету. Расслабленно. Спокойно. Опирается локтём на колено. Словно его пальцы не тёмно-синего цвета. Словно он не примёрз к коже дивана. Гермиона видит, где та сливается с его одеждой. С его кожей. Он бросает на неё косой взгляд; его глаза пусты. — Грейнджер, — кивает он. Он звучит скучающе. И ей снова хочется его ударить. Жестокий, бесчувственный ублюдок. — Что ты делаешь? — спрашивает она вместо этого, её голос дрожит от холода. Она уже не чувствует пальцы ног. — Наслаждаюсь вечером в одиночестве, — говорит он, и этого оказывается достаточно, чтобы вся её осторожность отправилась к чёрту, выветрилась из неё вместе с теплом. — А вот и нет, — выплёвывает она. — ты просто ведёшь себя как эгоист. Как отвратительный эгоист. Его взгляд не меняется, зато немного меняется поза. Он чуть откидывается назад. Оглядывает её с ног до головы. Не говорит ни слова. — Там твои друзья, — она раздражённо указывает себе за спину, выдыхает шумно. — они ужасно волнуются. Ты вытащил их всех из кровати и заставляешь смотреть на это своё чёртово иглу, и они накладывают заклинание за заклинанием, пытаясь спасти тебя. Он моргает. Она злится. — Пэнси пришлось пойти за мной в Гриффиндор. Ей пришлось угрожать, чтобы её пустили. Ты заставил её сделать это. Ты. Он фыркает. Осматривает свои ногти. — Пэнси в Гриффиндор. Вот это зрелище. — Почему ты ничего не воспринимаешь серьёзно? — кричит она, её голос отражается от ледяных стен. И только небольшая часть равнодушного тумана в его глазах рассеивается. Он поднимает на неё взгляд. — Почему ты всегда решаешь, что я пытаюсь умереть? Она скрещивает руки на груди — чтобы защитить себя от холода и от него. — Может быть, потому что ты постоянно оказываешься в смертельно опасных ситуациях? Или я неправа? — Когда ты была с той стороны, то была гораздо вежливее, — говорит он. — Ну, теперь, когда я вижу, насколько по-детски ты себя ведёшь... — она не может остановиться. Не может укротить эту злость, которая копилась внутри неё с той ночи, даже если она понимает, что нужно быть осторожнее. Понимает, что это опасно. Но она не может остановиться. Чисто физически. Малфой щёлкает костяшками. Его лицо вновь принимает это скучающее выражение. — А раньше ты не видела? Она раздражённо фыркает. — Хватит жалеть себя. Он снова упирается локтями в колени. Потирает лицо. — Зачем ты здесь, Грейнджер? И она теряется — рассеянно жестикулирует, пытаясь сформулировать какой-то ответ. — Тебя это не касается, — говорит он. — Ты шутишь, Малфой, — она начинает ходить из угла в угол. Такое ощущение, что кровь замерзает прямо в её венах, и она пытается спасти свои ноги от онемения. — Ты — посмотри на себя, ты занимаешься саморазрушением! Это крик о помощи — Он отрывается от дивана, и лёд, который сформировался вокруг него, шумно трещит, когда он поднимается на ноги. Он натягивает свой замёрзший рукав, и, серьёзно, она почти закатывает глаза. Почти начинает высказывать ему за то, что он снова использует эту свою чёртову Метку в качестве оправдания за своё отвратительное поведение. Но... Она чувствует этот запах. Чувствует его раньше, чем успевает что-то увидеть. Горящая плоть. Она не чувствовала этот запах с тех пор, как они кремировали тела, которые не смогли опознать, после битвы. Она испуганно подскакивает, хочет отступить назад, но её взгляд уже зафиксирован на его руке. Она не может сдвинуться. Не может даже моргнуть. — Что... — ошарашенно выдыхает Гермиона. Она упирается спиной в стену. Шипит, почувствовав обжигающий холод. То, что раньше было воспалённой заражённой раной, превратилось в гниющий, обугленный, неузнаваемый лоскут разлагающейся плоти. Верхние слои кожи на его предплечье сошли — и сначала она не осознаёт, что за яркий белый блеск она видит. Это яркий блеск кости. Его рука разлагается. — Крик о помощи, — отзывается он, и она с радостью поднимает взгляд. Только бы не смотреть на этот ужас. Но встретить его взгляд — его глаза странно действуют на неё. Неожиданно заставляют её подумать о том, насколько они красивы — и это полный идиотизм, и сейчас она не должна думать об этом. Она должна следить за тем, чтобы её не стошнило. — И снова мимо, Грейнджер, — он невесело усмехается и опускает руку. Спасибо большое. — знаешь, мне кажется, что именно это не даёт тебе стать настоящим гением — ты думаешь, что уже знаешь так много. Ты думаешь, что всё знаешь. Она пытается покачать головой, но холод зацементировал её суставы — она не может повернуть шею. Не чувствует свои пальцы. А он двигается всё так же плавно. И его голос не дрожит. — Почему...почему ты никому не сказал? — наконец выдавливает она, и её губы обжигает холодом, стоит ей открыть рот. — У всех свои проблемы. Она нервно усмехается, крупно вздрагивает — наверное, это её тело пытается хоть как-то согреться. — В-верно... — говорит она, стуча зубами. — П-потому что превращаться в ж-живой труп — это всего лишь — так... ерунда... Малфой наклоняет голову, равнодушно оглядывает её. — Ты замёрзла. Она обхватывает себя руками, впиваясь ногтями в кожу. — А ты умираешь. Он моргает. Медленно. Он весь посинел. — С-сними чары. Чтобы я — чтобы я помогла тебе. Пальцы его здоровой руки сжимаются. Её собственные, кажется, уже не разогнутся. Они заледенели. — Я думал, ты ненавидишь меня. Зачем тебе мне помогать? Она шумно вдыхает через нос. Холодный воздух обжигает её горло. — Сними чары. Его каменная маска даёт трещину. Она замечает слабый проблеск открытости, уязвимости — словно последние капли воды, добытые из высыхающей скважины. — Я не хочу, чтобы они видели, — он указывает кивком куда-то за её плечо — за ледяную стену. — Т-тогда...тогда они не увидят. Я — мы найдём, как это исправить. Вдвоём. П-просто сними чары. Она смотрит, как дёргается его кадык, когда он сглатывает; тёмные вены на его коже видны лучше, чем когда-либо. — Пообещай мне. Она почти в слезах, вот настолько ей холодно. Едва может функционировать. — Малфой— — Пообещай мне. Она топает ногой, отчаянно пытаясь удержать ту от онемения. — Хорошо. Д-да. Да. Я обещаю. Он моргает ещё раз. Смиренно, лениво. — Фините. Талая вода заливает гостиную. Она мочит ковры и тушит очаг, который упорно пытается загореться снова. Со всех сторон слизеринцы самого разного возраста накладывают заклинания сушки, чтобы побороть сырость, и, ну — тонут. Малфой практически висит на Гермионе. Как она и полагала, когда холод начал рассеиваться, на его место пришла боль, и его колени подкосились. Он наполовину мёртв из-за переохлаждения и разлагающейся руки. Сейчас не время изобретать какие-то продуманные оправдания. Но она изо всех сил старается сдержать своё слово, когда Пэнси, Тео и Блейз окружают их. — Мерлиновы яйца, приятель, о чём ты думал вообще? — Драко! Драко? Он вообще в сознании? — Приятель— — Я... — ей приходится думать быстро, не обращая на то, как кровь болезненно устремляется обратно в её конечности. — мне нужно положить его в тёплую воду. Сейчас. Где спальни? Пэнси, на этот раз, указывает ей путь без единой жалобы. Не задаёт вопросов. И Гермиона изо всех сил старается скопировать строгий тон мадам Помфри, когда они заходят внутрь. — Выведи всех. — Разве я не— — Выведи. Всех. Сейчас же. В следующую секунду Пэнси уже принимается выталкивать в гостиную тех немногих парней, которым удалось проспать этот хаос, по пути швыряясь в них оскорблениями — и вскоре дверь за ними закрывается. Она, кажется, не дышала всё это время. Малфой стоит, привалившись к ней боком. Едва держится на ногах. И странная часть её мозга задумывается о том, что она, возможно, чаще видела Малфоя на пороге смерти, чем нет. Она пытается собраться с мыслями. В мужской спальне Слизерин темно, единственным источником света выступает сонное сияние Чёрного Озера за окнами. Кровати расставлены не в круг, как в Гриффиндор, а в прямые равноудалённые друг от друга ряды, ведущие к потухшему камину в дальней стене. Она предполагает, что дверь сразу справа от неё ведёт в ванную — тащит Малфоя к ней, чувствуя, что он всё сильнее опирается на неё. Стены ванной выложены чёрной плиткой. Скользкой. Холодной, когда она так нуждается в тепле. Но под одним из окон обнаруживается мраморная ванна, и она думает, что её оправдание насчёт тёплой воды было не таким уж плохим. У неё не так много вариантов. Малфой стонет, утыкается лицом в её плечо. Она не может позволить ему уснуть. Она быстро, хотя ей с трудом удаётся удержать его и одновременно вытащить свою палочку, наполняет ванну тёплой водой. Более горячая наверняка повредит его обмороженному телу. Она дрожит, и её колени едва не подгибаются, но она в любом случае помогает ему сесть на край ванны, а потом просто толкает его, чтобы он соскользнул вниз. Вода разливается во все стороны, и её замёрзшие пальцы отдаются болью, когда чуть тёплые капли попадают на них. Верно. Ей нужно сфокусироваться. — Малфой, не спи, — огрызается она, пихая его в ледяное плечо, когда он устраивается в ванной; его рубашка намокает и становится почти прозрачной, это отвлекает. Он открывает один налитый кровью глаз, но она не уверена, что он видит её. — ты должен оставаться в сознании, это важно, — повторяет она, больше для себя, прежде чем наложить заклинание, которое будет постепенно нагревать воду. Рука Малфоя соскальзывает с края ванной и падает в воду, и тут же оба его глаза распахиваются и всё его тело напрягается. Он коротко вскрикивает, когда она бросается вытащить её обратно. Кровь и кусочки сожжённой, мёртвой кожи пачкают воду. Тяжёло дыша, она берёт его за руку — та стала гораздо легче, лишившись большей части плоти. Она не знает, что делать. Знает, что Помфри бы ампутировала её. Но она — она не может. Она не может. — Малфой, — снова огрызается она, не глядя на него. Он затих. Синева постепенно сходит с его кожи, но она быстро осознаёт, что чем теплее ему становится, тем быстрее разлагается Метка. Это тёмная магия. Возможно, проклятие. Она никогда не читала о таком. Почему он? Почему именно его Метка? Но в то время, пока она сидит, размышляя об этом, плавится одно из последних сухожилий возле обнажённой кости его предплечья. Она тяжело сглатывает. Ей нужно принять решение. И проклятьем Империус всё не вылечишь. Быстро, игнорируя дрожь в пальцах, она создаёт чистые бинты, немного душицы и бальзамирующую жидкость — первое, что приходит ей в голову. Малфой без сознания. Она не может ничего с этим сделать. Не может попросить его разрешения. Она собирается с силами, крепче сжимает его запястье и приступает к работе. — Что — что ты делаешь? Его голос пугает её, и палочка выскальзывает из её окровавленной руки. Прошло два часа, и из-за пара от уже горячей воды она вся вспотела. Он очнулся. И он смотрит на её работу широко распахнутыми глазами, и она пытается задавить страх того, что он возненавидит её за это. Она прочищает горло, после долгого молчания её голос звучит хрипло. — Я... я сделала то, что должна была. Но она не винит его за ужас в его взгляде. Потому что Малфой смотрит на то, что осталось от его предплечья, которое она всё это время очищала от мускулов, жира, крови и живой ткани. От запястья и до локтя, всё, что осталось — это кость, и она промывает свободную кожу вокруг неё бальзамирующей жидкостью. Судя по его взгляду и по тому, как он морщит нос, он чувствует её запах. Он знает, что это такое. Гермиона откидывается на влажную плитку, её суставы болят, голова пульсирует. — Твоя... Метка была проклята. Заклятие распространилось бы на всё тело, если бы я не убрала всю инфекцию. Думаю, это может быть связано с тем, что ты пытался избавиться от неё. На Метку, наверное, наложена какая-то тёмная магия, чтобы помешать этому. Я не знаю. Это моя теория. И я — я знаю, что ты в шоке, и мне жаль, правда. Я — я не знала, что ещё сделать. Я — я наполню её хлопком, обёрнутым в проволоку, и восстановлю кожу вокруг, и — и есть несколько заклинаний, которые позволят твоим пальцам работать, но — ну, эм, сама рука не будет ничего чувствовать. Я...мне жаль. Мне жаль, — она заставляет себя замолчать. Делает глубокий вдох, смотрит куда угодно, но не ему в глаза. На несколько долгих мгновений ванная погружается в тишину, разбавляемую только едва слышным шумом воды. Воды, которую она сливала и обновляла дважды, чтобы смыть всю кровь. — Значит... — наконец проговаривает он, и она разве что совсем немного рада услышать знакомую едкость в его голосе. — ты таксидермировала меня. Она закусывает губу. — Вроде того. И только часть тебя. Он фыркает. Или, может быть, это была усмешка. — Как ты себя чувствуешь? — Я ничего не чувствую. Она вздрагивает. На самом деле, это не лучшая её работа, и она знает это. Но она слишком сильно паниковала из-за того, что он умрёт, если ничего не сделать, и ей не особо хочется думать о том, что это значит. — Мне жаль. Их взгляды встречаются. — Боли я тоже не чувствую, — говорит он, пристально глядя на неё. Бескомпромиссно. Трезво. Она не смотрела ему в глаза вот так уже несколько недель. — она не горит. Она быстро отводит взгляд, когда осознаёт, что они задержались в таком положении слишком надолго. — Это...это хорошо, — и она на мгновение отпускает его запястье. Соскальзывает с колен, чтобы сесть удобнее; её ноги затекли и болят. Её халат уничтожен. Малфой молча наблюдает за тем, как она создаёт хлопок, обёрнутый в проволоку, как и обещала, и она неожиданно осознаёт, что у него нет с этим проблем. Он, кажется, совершенно спокойно смотрит на собственную кость. Но, возможно, он просто в шоке. В любом случае, она рада, что её руки заняты, потому что он начинает говорить, и она знает, что иначе она была бы вынуждена просто глупо ёрзать на влажной от пара плитке. — Не думал, что ты придёшь, — бормочет он, поднимая здоровую руку, чтобы зачесать назад свои влажные от пота волосы. Благодаря горячей ванне его щёки порозовели. Это смотрится непривычно, и она позволяет себе только на секунду задержать взгляд на его лице, прежде чем отвести его. — Пэнси сказала, что это срочно. — А ты теперь доверяешь Пэнси? Гермиона фыркает; внутри поднимается привычное раздражение, и это почти приятно. — Какая разница? Он пожимает плечом. — Предположим, что никакой. Она смотрит вверх, чтобы сравнить размер его здорового предплечья с размером её заготовки, и случайно ловит его взгляд. — Но мне интересно, зачем ты на всё это пошла. Явно не из каких-то принципов. Думаю, с этим ты уже покончила. Она хмурится. — Тебя не учили говорить "спасибо"? Его ответ мгновенный и бесстыдный. — Нет. Она фыркает, отводит взгляд и сердито дёргает за проволоку. Но когда он ловит её за запястье свободной рукой, она пугается — случайно ударяется своим и так уже больным коленом о твердую стенку ванны, когда он садится. — Ещё я не знаю, как говорить "прости"... — бормочет он. — этому меня тоже не учили. Она сглатывает тяжёлый ком в горле. Запрещает себе смотреть на него. Но это как запрещать магниту притягиваться к металлу. Их глаза снова встречаются. То, как он смотрит на неё, заставляет её тихо выдохнуть. Вода капает с его подбородка, и его грудь поднимается и опускается, глубоко, плавно, ткань его белой классической рубашки сейчас больше похожа на мокрую салфетку. Пар нарастает вокруг него кудрявыми клочьями, и вдруг он наклоняется к ней, и она тоже, и здесь слишком жарко, и её пальцы дрожат, и она честно пытается прогнать этот страх и эти сомнения, но— — Не надо, — выдыхает она, отстраняясь, прежде чем его губы успевают найти её. Она крепко зажмуривается. — не надо. На мгновение всё погружается в тишину. Затем она слышит тихий всплеск, когда он снова откидывается назад. Только тогда решает, что можно снова открыть глаза. Она ставит на место хлопок и проволоку. Быстро и без предупреждения — не глядя на него — она накладывает заклинания, которые практиковала раньше, чтобы восстановить его кожу и дать жизнь его пальцам. Он громко охает, потому что Метка исчезла. Она проследила за этим. — Я вырезала её, — говорит она, глядя на плитку. — решила, что это ты точно заслужил. — затем она поднимается на онемевшие ноги и поправляет свой мокрый окровавленный халат. — стоит сказать твоим друзьям, что ты в порядке. Она уходит, прежде чем он успевает сказать ещё хоть что-нибудь.