ВЛЮБЛЁННЫЕ ЖЕРТВЫ ТЁМНОГО РЕЖИМА Как Любовь Заставила Пэнси Паркинсон Служить Вы-Знаете-Кому
Статья Скитер полна приторно-сладких, явно не особенно точных деталей. Есть что-то о том, как Пэнси вытирала "блестящие дорожки отчаянных слёз" и "оплакивала последствия этой жестокой любви." О том, как Гермиона протянула ей свой носовой платок и попросила Визенгамот "прислушаться к своей человечности" — просто несуществующая цитата. Там, однако, обнаружилось и некоторое количество правды."И когда наша Золотая Волшебница спросила о характере этих отношений, Паркинсон — тяжело вздохнув — описала их как 'исключительно односторонние'". "Здесь нужно сделать паузу, чтобы еще раз напомнить моим любимым читателям, что в это время мисс Паркинсон находилась под влиянием Веритасерума." "'О чём именно ты думаешь, когда думаешь о Теодоре Нотте?' — спросила наша Героиня Войны, на что Паркинсон, утирая слёзы, ответила, — 'Много о чём. В основном о его голосе. Это самый приятный звук, который я знаю. Единственное, что успокаивает меня. Помогает мне чувствовать себя в безопасности.'" "'[(Вы-знаете-кто) — наша Золотая Волшебница не стала использовать этот термин] заставлял тебя что-то делать?' — Мисс Паркинсон смогла только кивнуть в ответ. — 'плохие вещи?' — спросила мисс Грейнджер. — 'Ужасные вещи', — сказала Паркинсон. — 'А зачем ты делала эти вещи?' — на что Паркинсон ответила, — 'Ради Тео.'" "Во время своего заключительного слова Самая Яркая Ведьма Нашего Века задала последний вопрос. — 'Что бы ты сделала ради Теодора Нотта?'" — в зале суда раздались слышимые вздохи — несколько отчаянных выкриков — когда Паркинсон объявила, — 'Всё, что угодно.'"
В любом случае, пресса встала на их сторону. О слушании Милисенты Булстроуд есть только небольшая заметка. Оно прошло быстро и достаточно безболезненно, особенно если сравнивать с остальными. Милисента расклеилась практически моментально и сделала за Гермиону большую часть работы — плача, извиняясь, выпрашивая Веритасерум, а потом в течение получаса рассказывая о том, как она всегда чувствовала себя "совершенно бесполезной." О том, как над ней смеялись и издевались, пока её не приняли Волдеморт и его последователи. Она просто хотела чувствовать себя причастной. И к счастью для Милисент, она никогда не использовала Непростительные. Её оправдали. Даже без испытательного срока. Но Гермиона чувствует, что дальше всё не будет так радужно. Дальше будет сложнее. Сегодня Трейси Девис и Дафна Гринграсс. Клетка Трейси находится где-то посередине коридора, но Гермиону останавливают раньше, чем она успевает добраться до неё. — Грейнджер. Она резко тормозит. Синяки Нотта постепенно заживают, но большая часть его лица по-прежнему покрыта мутно-фиолетовыми пятнами. Он стоит возле решётки так, будто ждал её; у него в руке копия Ежедневного Пророка. — Откуда ты это взял? — автоматически спрашивает она. Скорее всего, в этой ситуации это не самый важный вопрос. — Подкупил охранника, — просто говорит он; прежде чем она успевает спросить, что он вообще мог предложить, он показывает ей газету, чтобы она смогла увидеть заголовок. — что это за хуйня? — Сегодняшняя газета, — отвечает она. Нотт напрягается. — Грейнджер, — он с силой хлопает газетой по решётке. — что это такое? Она старается не думать о том, что Пэнси хотела бы, чтобы она сказала сейчас. Старается не думать о том, что та сделает с ней, если она ошибётся. Сейчас Пэнси уже в Хогвартсе. В Хогвартсе, с Блейзом, Милисентой и Адрианом — в лучшем месте из возможных для неё. Разве что сейчас её местоположение отслеживают. В любом случае, она в безопасности. Она простит Гермиону за это. — Правда, — отвечает она наконец, заставляя себя смотреть ему в глаза. Она чувствует себя так, словно вмешивается во что-то особенное. В исключительно личный аспект взаимоотношений двух очень закрытых людей. Словно она не имеет на это права, даже если она пытается спасти их. — Это не какое-то типичное дерьмо от Скитер? — глаза Нотта искрятся отчаянием. — так и было? — По большей части, — тихо проговаривает она, моргая и опуская взгляд. — кроме слёз и носовых платков. Раздаётся громкий хлопок. Она снова поднимает взгляд — оказывается, Нотт с такой силой дёрнул за решётку, что этим активировал охранные чары. Он отступает назад, ужаленный заклятием, роняет Ежедневный Пророк себе под ноги. — Ёбаный в рот, — шипит он. — Мне жаль, что ты узнал об этом вот так, — это всё, что Гермионе удаётся сказать. Она не представляет, что сейчас происходит в его голове. — Пэнси не хотела, чтобы хоть кто-нибудь знал. Но это был единственный способ. Он снова находит её взглядом; в его глазах злость мешается с чем-то мягким. — Она идиотка, — тихо проговаривает он. Гермиона невольно отступает назад. Что-то болезненно отдаётся у неё в груди. Она не уверена, что именно. — Она чёртова идиотка, — повторяет он, фыркая и качая головой. — Как ты вообще можешь такое говорить? — выдыхает она. — после всего, что она для тебя сделала? — Для меня? Я, блять, не просил её об этом! — он снова у решётки, грохочет ею, выбивая из неё новое обжигающее проклятие. Он взмахивает руками, крича, — я никогда, блять, не просил! Кто сказал ей, что она должна убивать за меня? Почти умереть за меня? — Никто не сказал, — говорит Гермиона. Это получается автоматически. — она сделала то, что посчитала правильным. Воцаряется напряжённая тишина. Когда ей удаётся снова поймать его взгляд, то она видит очень знакомую ярость. Ярость, которую она привыкла видеть в других — светлых, холодных глазах. — А ты всё об этом знаешь, да? Думаешь, что ты именно это делаешь для него — да? — он кивает в сторону коридора, но ей всё понятно и без этого. — Я пытаюсь, — шепчет она. Он тоже шепчет. Только совсем другим тоном. — Неудивительно, что он, блять, ненавидит тебя. Гермиона медленно моргает. Снова опускает взгляд. Ей нужно заставить себя двигаться дальше, к клетке Трейси. 22 февраля, 1999 Это был настоящий ад. Но, по крайней мере, кричалки перестали приходить. Либо Министерство окончательно лишило Малфоя возможности писать письма, либо его это наконец-то утомило. В конце концов, он должен был использовать для этого беспалочковую магию. Его палочка заперта в хранилище Министерства. В любом случае, она благодарна. Сегодня это точно было бы лишним. Они специально так задумали. Она уверена. Разозлившись на её дурацкое везение — на то, что ей всё это время удавалось защитить людей из списка МакГонагалл от поцелуя Дементора — Министерство отложило всё лучшее на конец. Два самых сложных слушания, назначенных на один день. Малфой и Нотт. Она чувствует себя отвратительно с самого утра. Чувствует себя так, будто проглотила пиявку, которая теперь медленно поглощает её внутренности. Она одновременно подготовлена лучше, чем к любому из других слушаний, и в то же время хуже всего. Потому что она знает Малфоя — или, во всяком случае, ей нравится так думать. У неё в заднем кармане достаточно полезной информации. Но он также решительно отказался увидеться с ней. Последняя кричалка от него пришла больше недели назад. Поэтому у них нет стратегии. Нет плана. Нет понимания того, как они собираются спасти его душу — его. Того, против кого есть больше всего доказательств. Кого ненавидят больше всего. Гермиона всегда любила вызовы, но это не вызов. Это нечестная игра. А потом ещё Тео. Всего через час. Если она облажается, то не сможет нормально держаться — не сможет защитить человека, которого ненавидят почти так же сильно и против которого есть почти столько же доказательств. Она наверняка облажается. Гарри, кажется, тоже это понимает, потому что когда она выходит из спальни, нервно поправляя юбку, он протягивает ей фляжку. Она пытается пошутить. — Феликс Фелицис? — вымученно улыбается она. Гарри растягивает губы — так же грустно улыбается, качая головой. — Виски. Она морщит нос. — Огневиски? — Нет, маггловское. Для твоих нервов. Ей не нужна какая-то ещё поддержка. Она выпивает столько, что хватило бы примерно на два шота. Протягивает ему фляжку. — Спасибо. И она выходит из гостиной. Ходят слухи о том, что сегодня продают билеты на слушания. В основном на Малфоя. Люди опустошают свои карманы, чтобы увидеть, как Драко Малфой получит смертный приговор. И Гермионе приходится выйти в туалет за пять минут до начала, потому что её начинает тошнить, это виски просится обратно. Когда она возвращается, Гарри вопросительно вскидывает брови. — Нормально? Она вытирает рот. Щипает щёки, чтобы придать им цвет. — Нормально. Я в порядке. Но она не готова к толпе в зале суда. Для членов Визенгамота едва хватает места. Вспышки мелькают со всех сторон, десятки голосов выкрикивают вопросы, когда она направляется на своё обычное — теперь уже слишком знакомое — место на вечно пустой трибуне свидетелей со стороны защиты. Она бросает короткий взгляд на Гарри, который садится рядом с МакГонагалл. Но на два ряда выше он замечает Блейза и Пэнси, сидящих вместе. Она не думала, что они придут. Это одновременно и ободрение, и дополнительный повод для волнения. Потому что они могут увидеть как её победу, так и её поражение. Гермиона ковыряет кутикулу, сложив руки на коленях, наблюдая за тем, как репортёры заваливают присутствующих вопросами, пока Фейт Бербидж не занимает своё место. А потом наступает такая тишина, что Гермионе кажется, что она слышит, как кровь течёт по её венам. — Я вижу, сегодня у нас аншлаг, — говорит Бербидж, соскальзывая взглядом на Гермиону, чтобы одарить её привычной дозой холодного презрения. Затем снова переводит его на толпу. — я надеюсь, что вы все в курсе, что мне нужна тишина в зале суда. По залу разносится согласное бормотание. — Тогда, давайте закончим это быстро и безболезненно. Приведите обвиняемого. Гермиона уже десять раз слышала, как гремит эта клетка, поднимаясь наверх. Но ощущается всё равно, как в первый раз. Она думала, что готова увидеть его там. Но когда она видит отблеск этих бесцветно-платиновых волос, то чувствует себя так, будто в её живот вонзается толстая игла. Она к этому не готова. Что если она не сможет? Она — она не— — Мистер Малфой, — говорит Бербидж; она звучит так, что становится ясно, что она прекрасно понимает, какой вес сейчас имеют её слова. — вы обвиняетесь в вооружённом нападении по делу Пожирателей Смерти. Вы понимаете эти обвинения? У него бледное лицо. Его глаза окружены синяками, вызванными истощением или насилием. Она не видела его всего неделю, но он так изменился. Так похудел и ослаб. В этих серых глазах ещё меньше света. Но он стоит прямо. Смотрит равнодушно. Без эмоций. Его разбитые, покрытые засохшей кровью губы, кажется, начинают кровоточить снова, когда он раскрывает их, чтобы заговорить. — Да. — его голос звучит ровно. Не выдаёт никаких эмоций. — Вы хотите что-нибудь объявить, прежде чем начнутся слушания? — Да. — он шагает вперёд в своей клетке, и у Гермионы перехватывает дыхание, когда он хватается за решётку. Говорит ровно, совершенно спокойно. — войну пальцев. Наступает долгое, растерянное, как будто озадаченное молчание. Раз, два, три, четыре... шепчет голос в голове Гермионы. Бербидж делает недовольное лицо, хмурится. — Я полагаю, Вы думаете, что это смешно. — О, я думаю, что это уморительно, — Драко растягивает свои окровавленные губы, улыбается ей, почти прижимаясь лицом к решётке. — раз, два, три, четыре... — бормочет он голосом человека, которому нечего терять. Раз, два, три, четыре... Бербидж практически рычит. — Давайте начнём. Я объявляю войну пальцев.