Мятные Конфеты / Боевые Шрамы

22 февраля, 1999 Драко Малфой решительно настроен умереть. Это становится ясно уже минут через пять. Он ходит по своей клетке, пока зачитывают длинный список обвинений, издевательски фыркая, притягивая к себе чужие взгляды. То, как он покачивается каждый раз, когда отталкивается от решётки, даёт Гермионе понять, что он как-то умудрился напиться. Это кажется одновременно невозможным идиотизмом и чем-то невозможно малфоевским. И если Тео смог подкупить стражу ради Пророка, то это просто немыслимо. Гермиона осознаёт, что впивается ногтями в свои ладони, только когда Гарри опускает руку на её колено, накрывая её сжатый кулак. — Дыши, — едва слышно проговаривает он. — и помни, что на тебя смотрят. Она мгновенно напрягается, отворачиваясь от прессы и стараясь сфокусироваться на одном из прутьев решётки. Стараясь не смотреть мимо него. Очень быстро становится понятно, что это слушание будет длиться так же долго, как в случае с Пэнси. Часы. Часы и часы обвинений против него. Доказательства. Показания свидетелей — все против него, никого за. Они приносят ожерелье, которое он проклял на шестом курсе — как выясняется, его не уничтожили — и Гермионе приходится скрыть за кашлем свой ошарашенный вздох. Они напоминают ему о том, что его отец в Азкабане, и что его мать тоже может там оказаться, и что "вы знаете, яблоко от яблони далеко не падает." Они обсуждают этот чёртов Исчезающий Шкаф, и Гермиону начинает тошнить. Всё это время Малфой тупо смотрит на своих обвинителей. Словно он вот-вот может уснуть, а это последнее, что ей от него сейчас нужно. Если бы Гарри не держал её за руку, она бы вряд ли смогла сидеть ровно — и пока они собирают все эти обвинения против него, она просто продолжает напоминать себе, что с этим можно справиться. Это можно оспорить. Его можно защитить. Она может убедить их. Она может взять поводья и увести их от этой проклятой риторики. Она мысленно повторяет это, словно мантру, пока всё не переворачивается с ног на голову. — Насколько я понимаю, этот год также был достаточно сложным для Вас, мистер Малфой, — говорит Бербидж. Гермиона совершает ошибку. Смотрит на него. Она продолжает это делать — не думает, что сможет прекратить. Выражение лица Малфоя остаётся равнодушным. — Мы получили довольно убедительные доказательства от одного из Ваших сокурсников — он хотел бы рассказать об этом поподробнее. — и Бербидж наклоняет голову, чтобы посмотреть на новоприбывшего, который занимает место свидетеля. Гермиона чувствует, как земля уходит у неё из-под ног. Сжимает руку Гарри, пока он не мычит от боли. — Пожалуйста, назовите своё имя. — Захария Смит. — Чёрт, — едва слышно шепчет она. Потому что она знала. Она знала. Она была так уверена, что это всё вернётся ей, а потом она оказалась ужасной идиоткой и забыла об этом. Решила, что это забудется, хотя так никогда не бывает. И вот, он здесь. Готов нанести больший ущерб, чем она могла себе представить. — И какие у Вас есть доказательства? — Дневник, — говорит Захария, и она чувствует, как бледнеет её лицо. — который принадлежал Малфою. — он поднимает ту самую фиолетовую тетрадь, чтобы увидел весь зал суда. Как он его достал? Как он его достал? Он был у меня. Как он, блять, его достал? Нет, нет, нет. Это ужасно плохо. Она не знала, стоит ли использовать дневник во время своего выступления, и в итоге решила, что в нём было слишком много жестокости — слишком много по сравнению с изредка мелькающими в нём осколками человечности. И это собирается использовать Захария. Она бросает отчаянный взгляд на Малфоя, ещё крепче сжимая руку Гарри в своей — и Малфой просто... Он всё ещё не реагирует. Будто он вообще не здесь. Он словно статуя. Захария прочищает горло, и она снова переводит на него взгляд. — Здесь есть несколько записей, которые, как мне кажется, указывают на хрупкость его психического состояния. — Его подготовили, — шипит она, чувствуя на себе взгляд Гарри. Его точно подготовили. Она ищет Доулиша в толпе — не успевает найти его, прежде чем Захария продолжает. — Я могу... прочесть их? Вот он. Этот робкий дурак. О, она хочет увидеть, как он давится ядом. Хочет столкнуть его с восьмидесятого этажа. Хочет, чтобы он миллион раз умер. — Гермиона, пожалуйста, — Гарри чуть ли не всхлипывает. — извини, но я не чувствую пальцев. Отпустить его — всё равно что разжать промышленный зажим, но она справляется, не отводя взгляда от коварного лица Захарии. — Да, пожалуйста, — вежливо проговаривает Бербидж. Он снова прочищает горло. Открывает дневник там, где Гермиона замечает закладку. — Я — эм — извиняюсь за, эмм...выражения, — бормочет он. Малфой возвращается из забвения ровно настолько, чтобы усмехнуться. Он — он, наверное, сейчас уже в бреду или что-то вроде того. — Хорошо. Я — эм — я прочту несколько отрывков. Гермионе приходится проглотить недовольное рычание. Конечно. Конечно, они вырвут его слова из контекста. — 8 сентября, 1998...Ёбаная Грейнджер...ты её не знаешь, но если бы знал, то жалел бы об этом...эм, я пропущу немного, эээ — Я так надеялся, что во время войны мне прикажут убить её. Так надеялся— В толпе раздаются громкие вздохи, и Гермиона просто жмурится, потому что знает, что все смотрят на неё. — Ээ... Ты бы тоже убил её, если бы у тебя была возможность. Ты бы сломал эту её нелепую птичью шею, прежде чем она бы смогла договорить. Эм. Хорошо. Следующая запись. Хм, 18 сентября, 1998...и разве не было бы замечательно, если бы этой грязнокровки Грейнджер не существовало? Одной всезнайкой меньше...эээ... — он переворачивает несколько страниц. Конечно — конечно, он выберет все худшие записи о ней, потому что именно она должна его защищать. — 2 октября, 1998...Я забираю свои слова назад. Ничего не работает. Я просто хочу уйти. Дайте мне уйти. Я хотел бы уйти...а затем, давайте посмотрим — вот, я думаю, стоит заметить, что это было написано незадолго до того, как он применил физическое насилие к мисс Грейнджер на территории школы— Гермиона резко подскакивает, но Гарри так быстро дёргает её назад, что почти никто этого не замечает. — Так что, да — а здесь он, эмм, комментирует это. 6 октября, 1998...Я, блять, напал на неё...ээ...она сводит меня, блять, с ума... Я назвал её, — Захария морщится. — сукой. Ёбаной грязнокровной сукой. И толпа — чёрт возьми, они просто продолжают вздыхать. Им так хочется быть оскорблёнными. Так хочется крови. — Я хочу, блять, убить её...ээ, ладно, и теперь двигаемся да— — Закончи предложение, — выдаёт она. Не успевает остановить себя. Все взгляды обращаются к ней — словно голодные волки смотрят на ягнёнка. — Мисс Грейнджер, постарайтесь сохранять тишину во время выступ— — Скажите ему закончить предложение, — громче повторяет она, выдёргивая руку из хватки Гарри и поднимаясь на ноги. — Вы не можете использовать такие оборванные свидетельства. Вы не можете позволить ему исказить факты. Я читала эту запись, и он... — она резким движением руки указывает на Захарию. — должен закончить это предложение. Бербидж прищуривается. Её губы подрагивают; они поджаты до такой степени, что это кажется болезненным. Но она опускает взгляд на Захарию и изгибает бровь. — Вы можете закончить это предложение? Захария переступает с ноги на ногу. Опускает взгляд в тетрадь и прочищает горло, кажется, в сороковой раз. — Я хочу, блять, убить её почти так же сильно, как хочу поцеловать её. Она ждёт от толпы чего-то особенного. Ждёт, что они как-то смягчатся — хоть как-нибудь. Как они смягчились тогда, с Пэнси. Но взгляды, которые они бросают на него, кажутся осторожными. Неуверенными. И Бербидж, улыбнувшись, поворачивается обратно к Гермионе. — Вы довольны, мисс Грейнджер? Гермиона шумно выдыхает. — Займите своё место. Гарри тянет её обратно вниз. И Захария просто тупо смотрит по сторонам, пока ему не говорят продолжить. — Итак, эм, да — 1 ноября, 1998... Я хочу выдрать её ёбаные волосы...Я чувствую себя так, будто моя кровь закипает...Я думаю о том, чтобы сделать что-то глупое. Затем 12 ноября, 1998...эм, каждый раз, когда я закрываю глаза, то вижу, как она кричит. Как она извивается на полу. Вижу белки её глаз и то, как неестественно выгибается её спина, и я не могу, серьезно, перестать мечтать о том, чтобы— Она снова вскакивает на ноги, и она — в этот раз она кричит. Ей плевать. — Нет. Нет. Ты не можешь вырывать это из контекста! — Мисс Грейнджер, сейчас не Ваша очередь. — Этого достаточно! — кричит она. — достаточно! Закон не может быть односторонним. Это не просто описание этого человека... — и она указывает пальцем на клетку, одновременно осознавая и отрицая влагу, которую чувствует на своих щеках. — я не могу просто позволить вам делать это. — Сядьте. На место. Яростно мигают вспышки. Она смотрит на Бербидж, пока её глаза не начинают болеть. — Гермиона... — умоляющим голосом шепчет Гарри, дёргая её за руку. — Гермиона, пожалуйста. Это не поможет. Она практически рушится на своё место, и Бербидж позволяет тишине воцариться на пару секунд. Затем говорит, вздохнув: — Мистер Смит, давайте немного ускоримся. Есть какие-то записи, которые Вы считаете особенно интересными? Сначала Захария смотрит на неё, словно испуганный олень, затем торопливо листает вперёд — несколько раз отлистывает назад, бормоча что-то себе под нос, словно пытаясь отыскать худшую запись из всех. И он находит её. О, боже, он находит её. Она так стискивает зубы, что её челюсть начинает болеть. — 7 декабря, 1998...Вопрос: если бы вы могли изменить один выбор, который вы сделали за последний год, что бы это было?.. И затем он пишет, эм...Слишком просто. Моё выступление в суде. Мать настояла на этом, но если бы я мог вернуться назад, то я бы признал себя виновным и принял все эти первоначальные обвинения. — Захария делает паузу, чтобы поднять голову и взглянуть на зрителей, особенно выделяет последнюю фразу. — Азкабан кажется мне раем для одиночки. Гермиона закрывает глаза. — Хорошо, — говорит Бербидж. — спасибо, мистер Смит. Можете вернуться на своё место. Мы добавим дневник к вещественным доказательствам. Сторона защиты может выступить после небольшого перерыва. Удар молотка до ужаса громко отдаётся в её ушах. Когда Гарри пихает в её дрожащие руки чашку чая, тот проливается и обжигает её пальцы. Она едва чувствует это. — Просто...попробуй расслабиться, — слабо проговаривает Гарри, занимая место рядом с ней возле фонтана в атриуме. — ещё ничего не закончилось. У тебя есть шанс. — Какой шанс? — равнодушно спрашивает она, глядя прямо перед собой. — Всегда есть шанс. Не сда— — Захария вырыл ему могилу, Гарри. Я не идиотка. — Мисс Грейнджер! — Мисс Грейнджер! — Вы готовы прокомментировать, мисс Грейнджер? Перед её лицом мерцают вспышки, моментально ослепляя её, и она снова проливает на колени обжигающий чай. В какой-то момент она замечает, что Гарри встаёт перед ней. Вежливо проговаривает: — Не сейчас, пожалуйста. Спасибо. Спасибо всем, но не сейчас... И, о, как они склоняются перед своим героем, отступают, повторяя его имя, словно в молитве. — Я бы тоже так хотела, — бормочет она в свою чашку. — Как хотела? — Чтобы я просила возможности выдохнуть и мне её действительно давали. — Гермиона— Вдруг раздаётся резкий хлопок, а затем шумное: — Мисс Грейнджер! Гарри вздыхает. Поворачивается снова. — Пожалуйста, я сказал, не — о. — он замолкает на пару секунд. — эм. Гермиона? Она заставляет себя оторвать взгляд от тёмного чая и видит, из всех возможных вещей, небольшого домашнего эльфа, стоящего перед ними. Она сразу вспоминает о Добби, но этот эльф не такой грязный. И у него нет синяков. Она одета в хорошие черные одежды, её большие глаза блестят; она сжимает конверт с письмом в своей маленькой руке. — Здравствуй, — выдавливает из себя Гермиона. — Мисс Грейнджер, мисс — у Типси есть срочное сообщение для Вас, мисс. Она заставляет себя вежливо улыбнуться. — Здравствуй, Типси. Можешь сказать, от кого? — От моей госпожи, мисс Грейнджер. Ей нельзя было посылать это письмо, мисс. Ей нельзя было, но она сказала Типси, что должна. — Типси торопливо пихает конверт ей в руку. Конверт толще и тяжелее, чем она думала. Словно внутри не только пергамент. На задней стороне видна тёмная сургучная печать, но нет обратного адреса. — Кто твоя госпожа, Типси? Типси покачивается взад-вперёд, она выглядит обеспокоенной. — Миссис Нарцисса Малфой, мисс.