Мятные Конфеты / Боевые Шрамы

22 февраля, 1999 Простыни, прилипающие к влажной обнажённой коже её бока, по-слизерински зелёные, и она думает, что это ощущается не так уж и странно. Она вечно выбирала неправильное время. Всегда тонула в бессмысленных размышлениях и ловила неожиданные прозрения в самые неподходящие моменты. И этот момент явно неподходящий для того, чтобы задаться вопросом о том, что её пятнадцатилетняя версия подумала бы об этом — об этом моменте, о том, как сильная, бледная рука Драко Малфоя лежит на её голом бедре, удёрживая её на месте; о том, как её колено согнуто для удобства, а волосы, мокрые от пота, липнут к подушке; о том, как она сминает эти зелёные слизеринские простыни, когда давится очередным стоном; о том, как он прижимается к её спине, тихо дышит ей в затылок, двигаясь внутри неё медленно — медленнее, чем когда-либо — потому что она попросила его об этом. Но ей всё равно интересно. Она решает, что её пятнадцатилетняя, шестнадцатилетняя и даже семнадцатилетняя версии были бы в ужасе, если бы узнали, что в будущем их ждёт что-то подобное. Потому что, серьёзно, всё не могло повернуться так, чтобы в итоге она оказалась здесь, чтобы смотрела на эти занавески с нарисованными на них змеями, пока эти тёплые электрические импульсы рождаются между её бёдер и расходятся по всему телу. Серьёзно, не может быть, чтобы она позволила Малфою — Драко — делать это с ней. Конечно, это не может ощущаться так хорошо. Но это. Это хорошо. И она чувствовала это раньше, но никогда — настолько ярко. Потому что раньше всё всегда происходило слишком быстро. Неожиданные столкновения в совершенно неожиданных местах. Но это — об этом она знала заранее. Она сама позволила ему утащить себя по пустынным коридорам в слишком знакомые подземелья. Позволила ему молча провести себя через гостиную, несколько слизеринцев ещё не спали — никто даже не взглянул на них. Смотрела, как он накладывает на свою кровать заклинание тишины; в паре метров слева от них спал Блейз Забини. И часть её понимает, почему она тогда выпалила эти нелепые слова. Для неё постель — это символ, и Гермиона ещё никогда ни с кем не делила постель — настоящую постель. Ни с Виктором. Ни с Роном. Даже чтобы просто поспать. В этом есть что-то слишком личное. Слишком уязвимое. Это очень сильно отличается от тех подушек на полу в классе Прорицаний. Это словно— Губы Драко проскальзывают по её шее к уху, его пальцы крепче сжимаются на её бедре, и он толкается немного глубже. Так мучительно медленно. — Если ты решила вспомнить пару головоломок, пока я внутри тебя, — бормочет он; его дыхание немного сбилось, — то могла бы хотя бы поделиться со мной. Гермиона наклоняет голову, случайно задевая его нос своим. Она выдыхает в уголок его губ, каждое его медленное движение заставляет её губы скользить по его щеке. — Хочешь помочь мне решить головоломку? Он отпускает её бедро, проскальзывает ладонью по её ноге до самого колена. Нежность этого жеста вместе с тем, как он двигается внутри неё, заставляет её вздрогнуть и податься ему навстречу. — Ну, да, если это гораздо интереснее... — он входит в неё до самого основания, выбивая из неё сдавленный вздох. — чем это. Она несколько секунд пытается восстановить дыхание, ярко жмурится, крепче сжимая в руках простыни. Слово "Быстрее" с шипением срывается с её губ. Драко мычит в её плечо. — Странно. Насколько я помню, ты умоляла меня быть помедленнее. Она автоматически усмехается, дёргается, рождая этим новую вспышку там, где они связаны. Он напрягается. Она рычит: — Я ни о чём тебя не умоляла. Он ловит губами её пульс, чуть задевает зубами кожу, когда задушенно выдыхает, пародируя её голос: — Пожалуйста. О, пожалуйста, пожалуйста, Драко — трахни меня медленно. Она снова прижимается к нему, словно бы возмущённо, но это только выбивает из них обоих по новому стону. — Я никогда так не говорила, — выдыхает она. — Пожалуйста, — насмешливо тянет он высоким голосом. — пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. И она бы уже отстранилась — хлопнула бы его по руке, недовольно зыркнув — если бы он не подчёркивал каждое слово уверенным, сильным толчком. Так что вместо этого она закатывает глаза и крепче прижимается к нему, прячет лицо в изгибе его шеи, коротко целуя его. Она чувствует соль и проскальзывает языком по его коже, чтобы почувствовать больше. — О, теперь я заполучил твоё внимание? — бормочет он; его голос вибрирует на её губах. — Ты его и не терял. Он замирает внутри неё. Пару секунд он просто не двигается; его тень накрывает её, словно одеяло. И ей кажется, что он говорит о чём-то совершенно постороннем, когда он выдыхает: — Я тебе не верю. Его тон заставляет её отодвинуться, хотя каждое её нервное окончание умоляет её не делать этого. Он выскальзывает из неё, оставляя вместо себя болезненную пустоту, и ей становится неожиданно холодно, когда поворачивается на изумрудно-зелёных простынях, чтобы посмотреть на него. В комнате темно, не считая тонкого серебряного сияния озера, просачивающегося сквозь занавески. Оно подсвечивает четверть его лица голубым, в основном оставляя его в темноте, но она видит его правый глаз. Видит синяки — это одна из причин, почему она не хотела быть к нему лицом. — Во что ты не веришь? — шепчет она, опуская голову на подушку. Он приподнимается на локте, смотрит на неё. Сначала он не отвечает, молча проходится грубыми подушечками пальцев по её бедру. Он опускает взгляд, прослеживает это движение, пока говорит. — Ты говоришь одно, а делаешь другое. — Я— — Ты говоришь мне, что мы одинаковые, но постоянно напоминаешь себе, почему мы разные. — Это не— Его ладонь ложится на её голый живот, мягкая ласка заставляет её замолкнуть. — Ты говоришь, что выбрала бы меня из сотен, — продолжает он, всё ещё наблюдая за движениями собственной руки, — а потом ты сбегаешь. У неё ком встаёт в горле, и его ладонь опускается ниже, исчезает под простынями. Он переводит на неё взгляд, когда один палец проскальзывает между её ног — там всё ещё тепло, ещё влажно — и она невольно дёргается, задерживает дыхание. — Ты трахаешься со мной на больничной койке, — мягко говорит он — его тон никогда не соответствует его словам — и его указательный палец начинает дразняще описывать круги вокруг её клитора. — ты отдаёшь мне свой первый раз — я даже не поверил, когда увидел кровь. Я думал, ты врёшь. Она резко охает, когда его большой палец проскальзывает внутрь. — Ты отдаёшь мне свой первый раз, — повторяет он, — но не хочешь, чтобы хоть кто-то об этом знал. Она совершенно теряется; волны удовольствия расходятся по её телу, но она всё ещё пытается сказать что-то в свою защиту. — Я передумала— — Да, ты передумала, я знаю, — его большой палец давит на неё изнутри, и она прогибается в спине, невольно упирается ладонями ему в грудь. — я просто пытаюсь донести мысль. — В чём — боже — в чём твоя мысль? — ей сложно сфокусироваться, все её силы уходят на то, чтобы притереться ближе к его руке. — Ты говоришь, что любишь меня, — шепчет он, замирая. Она тоже замирает. Задерживает дыхание. — Но ты только и делаешь, что причиняешь мне боль, — он равнодушно смотрит на неё сквозь эти светлые ресницы. Наблюдает за тем, как она пытается осознать его слова. Через мгновение она всё-таки выдыхает, и влажные волосы, что покоились на его лбу, чуть приподнимаются. — Боль, — повторяет она сначала, потому что это всё, что приходит ей в голову. Его глаза упираются в её. Он читает её, словно главу из книги. Главу, которую он не понимает. — Да, — говорит он. — боль. Но когда он подаётся ближе, чтобы поцеловать её, она отстраняется. Потому что она хотела сделать кое-что — попытаться — и если это поможет доказать ему, что он неправ, то она убьёт двух зайцев одним выстрелом. Но, боже, что это за чувство — видеть, как все его стены выстраиваются вокруг него, стоит ей двинуться. Страх, злость и сомнение заполоняют его глаза, когда он отводит взгляд — словно он вдруг не может позволить ей смотреть на себя. И наблюдать за этим просто слишком больно. Она бросается вперёд и ловит эти губы. Его лёгкий вздох дает ей возможность проникнуть внутрь его рта языком, лаская острые края его зубов — мягкое тепло его нёба. Раньше она бы не решилась на такой грязный поцелуй, но после всего, что произошло сегодня, она больше не чувствует пределов. Она проскальзывает пальцами по его лбу, стараясь не задеть синяки, разглаживая морщинки беспокойства на его лице. — Так быстро начал во мне сомневаться, — выдыхает она, обжигая дыханием его губы. Он снова обнимает её, отдаёт не меньше, чем получает — в какой-то момент прижимает её к матрасу. — Подожди, — говорит она, отрываясь от его губ, потому что если она позволит ему устроиться между её бёдер, то уже точно не сможет попробовать то, что хотела. И прежде чем он снова успевает усомниться в ней, она проскальзывает пальцами по его щеке и говорит ему: — Доверься мне. Он так и делает. В достаточной степени, чтобы позволить ей выскользнуть из-под него. Чтобы повернуться и сесть на кровати, вопросительно вскидывая бровь, когда она принимается искать свою палочку в куче их одежды. — Я никогда не видел тебя такой, — говорит он тихо — задумчиво — наблюдая за тем, как она наколдовывает резинку для волос и пытается как-то организовать этот хаос у себя на голове. — С завязанными волосами? — спрашивает она, стараясь не отвлекаться на наклон его плеч, теперь более заметных в этой полоске света. Он качает головой, и она осознаёт, куда именно он смотрит. Краснеет, опуская взгляд на своё голое тело — смятые простыни собрались вокруг её талии. — Ты постоянно видишь меня голой, — говорит она, борясь с желанием прикрыться. Драко, может, и сказал, что любит её, но он точно никогда не называл её красивой — и она задумывается о том, заметит ли он, что одна её грудь чуть больше другой. Заметит ли эту неуклюжую россыпь веснушек в ложбинке между ними. Ей интересно, беспокоит ли его то, что ей в этом смысле больше нечего ему предложить. — Но мне никогда не удавалось рассмотреть, — говорит он, и ей снова кажется, что он читает её — так его взгляд скользит по её телу, не пропуская ни один дюйм голой кожи. Внутри неё поднимается волнение. А ей сейчас нельзя волноваться. Поэтому она сглатывает, облизывает неожиданно пересохшие губы и заставляет себя спросить: — И что ты думаешь? Меньше всего она ожидала, что он усмехнётся. — Ты знаешь, что я думаю, — тянет он, качая головой. Холодно. Пренебрежительно. Она снова сглатывает, чувствуя, как это волнение внутри неё стремительно разрастается. — Нет. Ты никогда мне не говорил. Что-то новое проскальзывает в его взгляде. Его брови чуть вздрагивают. Он садится поудобнее, но сначала ничего не говорит. А затем он выдыхает: — Я показывал тебе, что я думаю. Её пульс чуть подскакивает, но она всё равно ещё не удовлетворена. Она заставляет себя сесть ровнее и надавить ещё раз. — Я хотела бы услышать, что ты думаешь, если ты не против. Её язвительный тон заставляет его усмехнуться; он чуть прищуривается, и на мгновение ей кажется, что они снова на первом курсе. Испытывают и раздражают друг друга. — О, если я не против? — Да, если ты не против, — она садится ещё ровнее, внутренне ужасно беспокоясь из-за того, что она полностью у него на виду. Драко скрещивает руки, откидывает голову на изголовье кровати и смотрит на неё сквозь полуприкрытые веки. Он излучает превосходство и высокомерие, и в какой-то момент она начинает паниковать. Потому что это может стать одним из тех моментов, когда он захочет продемонстрировать ей свою неприятную сторону. — Ну, Грейнджер, если ты хочешь знать, — он почти шипит, и ей приходится собрать все свои силы, чтобы не зажмуриться. Не закрыться простынёй, не спрятаться. — я представлял тебя. Все её ожидания рассыпаются в пыль. — Что? Драко неловко ёрзает на месте, опускает взгляд на простыни, чтобы не смотреть на неё. — На третьем курсе, — продолжает он; его голос звучит резко и как будто бы возмущённо. — Отец вдруг стал меньше участвовать в моей жизни. Он был занят встречами — думаю, ты знаешь, какими. Я вдруг перестал нуждаться в том, чтобы быть лучше Святого Поттера во всём, потому что я знал, что не буду получать язвительное письмо каждый раз, когда его оценки будут хотя бы чуть лучше моих. Она что-то чувствует. Вину? Она думает, что он бы убил её, если бы знал, что она сочувствует ему, особенно судя по тому, как он спешит проговорить это всё. — У меня стало гораздо больше времени, и у меня в голове освободилось очень много места, которое раньше занимал он, — Драко бросает на неё короткий взгляд, прежде чем снова сконцентрироваться на простынях. — мне было тринадцать, — говорит он, пожав плечами. — я не знал, что со мной было не так. Я просто знал, что мне периодически нужно было пробираться в подсобку с мётлами и засовывать руку в штаны. Она чувствует, как краснеет. А потом он как бы срывается. Он звучит горько, едко и всё более яростно, и это не стыкуется ни с чем из того, что он говорит. — Я чувствовал, что потерял самообладание. Мне было так стыдно за это, но это было единственное, чем мне хотелось заниматься. И, ёбаный Мерлин, я никогда не видел никого симпатичнее тебя. У неё перехватывает дыхание. Он едва ли замечает это. — В этих ебучих маггловских джинсах, со своими безумными волосами и потрясающим маленьким ртом. Блять, я ненавидел то, что это постоянно была ты. Я лежал, блять, прямо здесь, — он хлопает по матрасу, и её пульс подскакивает, — и так старался представить Пэнси в одной из её ужасно коротких юбок, или тот раз, когда я увидел, как Джонсон переодевается после квиддича, и я просто... — он замолкает, сжимая зубы, и делает рукой пару непристойных движений вверх-вниз, чтобы не называть это. Затем он вдруг переводит взгляд на неё. Это ощущается как удар хлыстом. — но каждый ёбаный раз мой мозг просто — просто, блять, взрывался, и сначала это была Пэнси, которую я прижимал к стене, а потом — эти ёбаные глаза. — он указывает на неё. Обвиняет. — эти ёбаные волосы. Эти руки. — он тянется к ней и дёргает за одну, заставляя её охнуть, прежде чем снова отпустить. — сначала это Пэнси, а потом я на коленях перед тобой, и я пробую твою пизду — хотя, клянусь, я никогда бы не подумал, что ты на вкус такая, ёбаный ад — и ты просто, блять, ослепляла меня. Это как записи в его дневнике. Непрерывный яростный поток сознания, который он, кажется, не может остановить. — Я должен был находить тебя отталкивающей. Я должен был относиться к тебе как к насекомому, но вот, блять, пожалуйста, я выжимал себя, блять, насухо каждую ночь, мечтая узнать, каково быть внутри тебя. Думая о том, знал ли Уизли, каково это — от этих мыслей хотелось, блять, блевать. И, что ещё хуже, я всё ещё, блять, ненавидел тебя. Я думал, что схожу с ума, потому что каждый раз, когда я смотрел на тебя — на твои ёбаные бёдра и эти нелепые ёбаные брови — я как-то умудрялся одновременно представить, как ты стонешь подо мной и как выбиваешь мне зубы. Потому что я не знал тебя. Я думал, что знаю о тебе, блять, всё, но несмотря на твою грязную кровь, меня почему-то тянуло к тебе. Её щёки влажные от слёз. Она не замечает этого. — А теперь посмотри на меня, — он раскидывает руки в стороны и невесело усмехается. — теперь я знаю тебя и я абсолютно, блять, безнадёжен. Теперь мне не мешают спать ни миссии, ни оценки, ни мой ёбаный отец — мне мешаешь спать ты. Мысли о том, что будет с тобой, если я снова где-то проебусь. О том, что, может, я проёбываюсь прямо сейчас. Ты — ты сидишь здесь после того, как пробралась в мою голову, под мою ёбаную кожу — залезла туда — и ты хочешь услышать, что я думаю? Хочешь, чтобы я сказал, что ты симпатичная? Настолько, блять, красивая, что мне хочется выколоть свои ёбаные глаза? Это ты хочешь услышать? После того, как ты вырвала это ёбаное сердце у меня из груди и просто... — он сжимает руку в кулак. — ...просто, блять, сжала так сильно, что оно чуть не лопнуло? После того, как я умолял тебя не вставать между мной и любыми последствиями, которые я блять, заслужил? После того, как я сказал тебе, что не могу позволить ещё хоть одной ёбаной вещи давить на мою совесть? После всей этой ёбаной боли, через которую я прошёл из-за тебя, ты хочешь услышать, что я думаю? Он тяжело дышит, его руки сжимаются в кулаки. И она торопливо смахивает слёзы со своих щёк, хотя и знает, что он уже увидел их. Сначала они просто ничего не делают. Сначала кажется, что тут ничего нельзя сделать. Но ничего — это не вариант. — Боли? — глупо спрашивает она, нарушая тишину. — Да, — выдыхает он. — боли. Ей нужно сделать это сейчас — прежде чем она позволит себе осознать, что именно она только что услышала, и окончательно сломаться. Поэтому она смаргивает последние слёзы и собирает всю свою храбрость, подбирается достаточно близко к нему, чтобы устроить ладони на его бёдрах, скрытых под простынью. — Хорошо, — говорит она и начинает стягивать её с его талии. — Что ты делаешь? — вся его недавняя злость растворилась, и теперь он просто звучит обеспокоенно. — Скажешь, если будет больно. Его рука стискивает её запястье, прежде чем она успевает окончательно стянуть простыню с его бёдер. Когда она поднимает на него взгляд, смотрит вопросительно, то он кажется ей неожиданно молодым. Мальчишкой. Испуганным и неуверенным. Она мягко изгибает бровь, не озвучивает свой вопрос. И он шумно выдыхает. — Ты можешь — ты можешь винить меня в том, что я думал, что ты укусишь меня? Эта колющая боль в её груди разрастается, и её рука немного дрожит, когда она накрывает ею его ладонь. — Нет, — говорит она, подсовывая пальцы под его руку, заставляя его расслабиться и отпустить её запястье. — но я не буду. Его пальцы задерживаются на её коже. У него уходит какое-то время на то, чтобы окончательно отпустить её, и когда он делает это, она сразу стягивает простыни до конца. Прежде чем кто-то из них успевает передумать. И хотя иногда ей кажется, что они уже были близки во всех возможных смыслах, это другое. Она никогда не получала такой контроль, и до ужаса очевидно, насколько это пугает его. Он всё ещё твёрдый. Его кожа такая же нежная, как раньше, когда она решалась потрогать его, но судя по тому, как он втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, когда она обхватывает его, они оба на новой территории. Он должен чувствовать её дрожь. Она точно чувствует его. И она решает, что вполне может сказать это вслух — тем более, что он явно и так уже знает. — Я никогда раньше не пробовала, — она поднимает на него взгляд, мягко проводит по нему рукой, вверх и вниз, а затем прочищает горло и произносит слова, которые всегда ненавидела произносить, — но я постараюсь. По её мнению, если всё получается чуть хуже, чем идеально, то она вообще не старалась. Но она не уверена, что это сработает в данной ситуации. В любом случае, это не так важно. Прежде чем она успевает качественно загнать себя, он тихо отвечает ей: — Я бы не заметил разницы. Она ошарашенно распахивает глаза. Несколько раз глупо моргает. — Ты никогда..? — Нет, — и она видит это в его глазах: он думает, что она осудит его. Начнёт делать предположения. Он не знает, что по её телу расходится волна эгоистичного удовольствия. Её губы растягиваются в застенчивой улыбке — и даже тогда он, наверное, думает, что она издевается над ним. Поэтому она говорит именно то, что думает, и запрещает себе медлить ещё дольше. — Значит, хоть здесь я буду у тебя первой. Я думаю, это вполне себе честно, — она опускает голову, её губы оказываются совсем рядом с ним. — а ты? — Я— Она пробует его на вкус. Позволяет своему языку скользнуть по его гладкой толстой длине. Медленно. Осторожно. Но, судя по тому, как он прогибается в спине — судя по тому, как он задыхается — она словно обожгла его. Гермиона ждёт, держа язык на его головке, даёт ему время сжать в руках простыни. Затем она решает, что в первый раз она так и не успела по-настоящему почувствовать, каков он на вкус, поэтому делает это снова. Он стонет — достаточно громко, чтобы заставить её мысленно поблагодарить его за заклинание тишины — и она закрывает глаза, чтобы сфокусироваться. Она чувствует соль, мускус и, как ни странно, лёгкую сладость. Это заставляет её ещё раз широко провести языком вверх по стволу, даже не осознавая этого, в этот раз открывая рот шире. И когда она добирается до головки, подстрекаемая движениями его бёдер, то делает глубокий вдох и берёт его в рот. Ей становится совершенно очевидно, что ничего из того, о чём говорили другие девушки в спальне по вечерам, не является правдой. Оральный секс — это привилегия. Она понимает это в тот момент, когда он выдыхает сдавленное "блять" и лениво путается пальцами в её волосах. И она берёт на себя до невозможного сложную задачу — сделать его первый раз незабываемым. Чтобы он не смог почувствовать это ни с кем другим. И тогда остаются только звуки. Его затруднённое дыхание и непристойные, умоляющие стоны — эти влажные, до невероятного грязные звуки, которые она издаёт, двигая головой, пока её челюсть не начинает болеть — тихий шелест её волос, когда он высвобождает их из наколдованной ею резинки, чтобы сжать их в своём кулаке — отчаянный полустон в глубине её горла: она давится, когда он теряет контроль и дёргает бёдрами ей навстречу — едва слышный звук, с которым капли пота скатываются по её вискам — эти его тихие слова, которые она запомнит на всю свою жизнь. Потому что она уверена, что Драко Малфой никогда в жизни не обращался ни к кому со словом "сладкая". И тем не менее— — Блять — вот так, сладкая — да — блять — вот так. Не — не останавливайся. Боже, как он запинается. Она никогда не видела его таким. — П-пожалуйста — пожалуйста, я — блять — блять, я умоляю тебя. Мне ну — мне нужно. Пожалуйста — пожалуйста. Дай мне. Пожалуйста. И по какой-то причине она не понимает, о чём он просит, пока не чувствует тепло, когда он кончает ей в горло, когда горько-солёная влага брызгает ей на язык. Она старается не подавиться — делает паузу, прежде чем начать дышать. Вдыхает через нос и фокусируется на том, как красиво он звучит, запоминает каждый из этих отчаянных вздохов и рваных стонов. И когда он, наконец, подаётся назад, тяжело дыша, она вспоминает о данном себе обещании и встречает его взгляд, прежде чем проглотить. Позволяет одной капле просочиться между её губ, прежде чем стереть её большим пальцем и облизнуть его. Что-то загорается в его глазах, когда он наблюдает за этим. — Было больно? — спрашивает она; её голос звучит неожиданно спокойно. Он шумно выдыхает. — Ты даже не представляешь, насколько. 23 февраля, 1999 Следующим утром Драко находит на подоконнике запачканное копотью письмо. Оно от Тео, и оно адресовано ей. Грейнджер, Возможно, все возможные одолжения уже закончились, но я решил попробовать ещё раз. Мне нужно её увидеть, а её испытательный срок не позволит ей прийти без сопровождения. Приведи ко мне Пэнси. Пожалуйста. Тео