Мятные Конфеты / Боевые Шрамы

22 февраля, 1999 Они не совещаются. Они размышляют, обдумывают всё и затягивают, словно зная, что каждую секунду Гермиона, скрипя зубами, стирает ещё один слой зубной эмали. Её челюсть болит. Её глаза болят и слезятся. Она пристально смотрит на основание подиума Бербидж, потому что смотреть налево от него ей сейчас нельзя. И всё это время одно и то же слово снова и снова отдаётся эхом у неё в голове. Почему? Почему — почему — почему? Она не идиотка. Она не думает, что человеческое сердце работает так — не верит во всю эту любовь с первого взгляда. Люди так не влюбляются. Почти никогда. И она уверена, что те, с кем это всё-таки происходит, на самом деле просто попадают под влияние момента. Это просто выброс дофамина. Обычно людям — таким как она — таким как...таким как он — нужно что-то большее. Малфой не любил её, когда она лежала на холодном мраморном полу. Те глаза, в которые она смотрела — сквозь напряжение, сквозь слезы, чувствуя, как лезвие ножа врезаётся в ее кожу — это не были глаза влюблённого. Был только страх. Её и его. Страх, отчаяние, неверие и безмолвные пожалуйста — пожалуйста, ты знаешь меня — мы учились вместе — пожалуйста. И в то время она думала, что её просьба осталась без ответа. В то время это казалось логичным. Малфой превратил её учёбу в ад, так что зачем бы ему было помогать? Это было логично. Это было логично. А теперь нет. Она отвлекается, её взгляд теряет фокус, и подиум начинает двоиться в её глазах. Она даже не осознаёт, что ведёт пальцами по буквам своего шрама, пока острый край одного из её ногтей — искусанных за последние несколько недель — не впивается в её кожу, причиняя резкую боль. Она снова фокусируется, проморгавшись, и опускает взгляд на свою руку, смотрит, как капелька крови скатывается по ней вдоль букв 'КРОВ'. Яд. Как она могла не знать? Как она могла не почувствовать, как он проникает в неё? Она должна была, даже сквозь всю эту боль. Как она могла не заметить, как он просачивается сквозь её кожу, а затем растворяется без следа? Как она могла не заметить, как движутся губы Малфоя? Она думала, что помнит всё об этом дне. Она невольно переводит взгляд налево — не успевает себя остановить. Он смотрит на неё чёрез решётку. Его глаза налиты кровью, его дыхание звучит хрипло. Его грудь тяжело вздымается. Влажная от пота светлая прядь прилипла к его лбу. Она думает, что видела Малфоя разным — но никогда таким. Даже почти замерзая до смерти — даже в порыве ярости — он никогда не выглядел так. — Посмотри, что ты наделала, — тихо выдыхает он. Так тихо, что слышит только она. Гермиона едва осознаёт, где находится. Всё вокруг как будто отходит на второй план, когда она сталкивается с его взглядом. Даже когда Бербидж объявляет: "Мы приняли решение", — она едва слушает. Не может отвести взгляд. Слова "испытательный срок" и "ущерб" долетают до неё, но они кажутся ей бессмысленными. Она их не понимает. Она слышит только его. — Посмотри, что ты наделала, — снова бормочет он. — всё было напрасно. Гарри приходится рассказать ей, что произошло. Она не помнит почти ничего из того, что случилось после того, как клетка Малфоя опустилась обратно под землю. Но, кажется, всё было довольно хаотично. Многие ведьмы и волшебники — не только Доулиш — пришли специально для того, чтобы посмотреть, как Малфой будет уничтожен. Гарри говорит, что после оглашения вердикта некоторые из них буквально начали кидаться в Визенгамот подручными вещами. Но это она понимает. Она не понимает, почему ей не приходится снова вернуться в зал суда, чтобы защищать Теодора Нотта. — Они отложили его, — повторяет Гарри, мягко сжимая её плечи. Они всё ещё в атриуме Министерства. — Я...я не понимаю, — выдавливает она. — Непредвиденные обстоятельства, — говорит Гарри. — его отложили на неопределённый срок — возможно, из-за всего этого хаоса. Они сказали, что уведомят тебя, когда будут готовы двигаться дальше. Она тратит пару мгновений на то, чтобы осознать это, а затем оцепенело кивает. Всё, что ей удаётся сказать, это: — Как Пэнси? Гарри кривовато улыбается. — Она...ну, не особо довольна. Она была не в восторге. Но я сказал, что так у тебя будет больше времени, чтобы подготовиться к его защите. Она снова кивает. — Спасибо. — Гермиона, — он встряхивает её за плечи. — ты выиграла. Я знаю, что это было тяжело, но — ты это сделала. Ты выиграла. Тогда почему я этого не чувствую? Она просто кивает в третий раз. Растягивает губы в фальшивой улыбке. Малфою не позволяют уйти вместе с ними. В Министерстве говорят, что его должны сначала "официально освободить", и у Гарри уходит достаточно много времени и сил на то, чтобы заставить Гермиону двигаться. Часть её не верит, что они действительно отпустят его. Когда они добираются до Большого Зала, Гарри настаивает на том, чтобы она пошла с ним в Гриффиндор и отдохнула. Но он ещё не успевает договорить, а она уже направляется в подземелья — оставляет его, напоследок сжав его плечо. Её ноги сами ведут её к ложной стене, её привычный стук эхом отзывается в коридоре. Они уже все его знают. Но на этот раз всё по-другому. На этот раз, когда Блейз выходит к ней, она не чувствует его безразличие. Не видит его насмешливую улыбку. Не чувствует себя незваной гостьей, когда заходит в гостиную Слизерин. Теперь она узнаёт большинство из студентов, рассредоточенных по комнате. Тех, имён которых она раньше даже близко не знала. Возможно, потому что она защищала больше половины из них. И на этот раз, устраиваясь в углу своего любимого кожаного дивана и понимая, что они смотрят на неё, она не чувствует себя под дулом пистолета. Когда она садится, её взгляд натыкается на Адриана Пьюси. И сначала это кажется ей игрой света. Но нет. Она видела, как он кивнул. Он ей кивнул. Пару секунд она просто смотрит на него, ошарашенная. Затем всё-таки заставляет себя кивнуть в ответ. Адриан возвращается к своей книге, словно ничего не произошло — но её мир переворачивается с ног на голову. Продолжает переворачиваться, когда Блейз снова появляется перед ней и протягивает ей стакан с огневиски. — С-спасибо, — немного удивлённо говорит она, забирая его. — Acta non verba, — отвечает он. Она хмурится. На мгновение ей кажется, что это какой-то едкий комментарий. Действия, а не слова, в переводе с латинского. Это всё, что она знает. Но затем он говорит: — Это пароль. И когда она пару раз глупо моргает, он просто кивает в сторону входа. — Мы поменяли его сегодня утром, — его губы изгибаются в едва заметной полуулыбке. — больше тебе не придётся стучаться. Он оставляет её сидеть с открытым ртом, уходит в спальню вверх по лестнице. И она откидывается назад — смотрит на свои колени и пытается как-то это осознать. Доверие, понимает она наконец. Это доверие. То же доверие, которое она теперь испытывает к ним. Ко всем. Доверие, которое практически позволяет ей уснуть где-то через полчаса — на их диване, на их территории. Но стоит ей закрыть глаза, как кто-то проходит через ложную стену. Она вздрагивает, поворачивается. Вот и он. Гермиона подскакивает на ноги. Все звуки в гостиной резко обрываются, все взгляды устремляются на них двоих. Его одежда грязная. Рваная. Почему-то сейчас это даже более заметно, чем когда он был в клетке. Его фингал ещё не до конца рассосался. Но он здесь. Он здесь. Она едва успевает улыбнуться, прежде чем видит выражение его лица. Он в ярости. Она видит это — не только в его глазах и в том, как стиснута его челюсть, но и в том, как его грудь вздымается и опускается с каждым вдохом. Несколько не слишком сообразительных слизеринцев поднимаются, чтобы поприветствовать его, но отступают, когда видят его лицо. И всё это время он смотрит на неё в упор. Она не решается двинуться. Ничего не говорит. Пока он не выдыхает: — Переговорим? — и кивает в сторону. Скорее всего, сейчас не стоит с ним никуда идти. Но она не видела его уже несколько недель, не считая тех раз, когда они общались через решётку, и здравый смысл оказывается побеждён. Она следует за ним на выход, оставляя за спиной гостиную с её тишиной. Малфой ведёт её по коридорам, не оборачиваясь. Редкие студенты, встречающиеся на их пути, на самом деле подскакивают, увидев его — либо из-за его состояния, либо из-за того, что они не думали, что он вернётся. Она осознаёт, что должна беспокоиться — может быть, даже бояться — когда он выходит во двор; его длинная тонкая тень падает на траву. Есть всего несколько причин, по которым им могло потребоваться уединиться. Но она не останавливается. Даже когда он спускается с холма и направляется в лодочный сарай. У неё перехватывает дыхание из-за воспоминаний об этом месте, но она ничего не говорит. Просто спускается вслед за ним по крутой каменной лестнице. Они будут говорить о том, что произошло. Это всё, что она может понять по тому, как напряжены его плечи, по его походке. По тому, как он сжимает руки в кулаки, на секунду разжимая их, когда переступает через порог. Но даже после того, как он останавливается у дальней стены, они проводят ещё около минуты в молчании — он стоит к ней спиной. А затем, наконец — — Ты довольна? Он практически рычит. Низко и тихо. Гермиона невольно усмехается. — Я что? — Довольна? — повторяет он, медленно поворачиваясь к ней. — удовлетворена? Гордишься собой? Она чувствовала, что он попытается пойти по этому пути — думала об этом ещё по пути из Министерства. Малфой терпеть не может, когда ему помогают. Даже его мать это понимает. — Да, — говорит она, делая пару осторожных шагов вперёд. С каждым из них он, кажется, начинает дышать всё чаще. — думаю, да. На самом деле, я очень горжусь, — ещё несколько шагов, и между ними остаётся всего лишь что-то около метра. — особенно учитывая то, что я справилась с этим без какой-либо помощи от тебя. И даже когда она говорит это — когда смотрит, как раздуваются его ноздри — она чувствует, что это неправильно. Это не должно быть так. Она не хотела, чтобы это было так. Потому что вне зависимости от того, как глупо он себя ведёт, вне зависимости от того, насколько он эгоистичный и упёртый, она не может стереть то, что увидела в зале суда. Он спас её. Она старается смягчить выражение своего лица, делает ещё один робкий шаг вперёд. Заставляет себя сказать это вслух. — Ты спас меня— — И что теперь? — шипит он, так резко и так неожиданно, что она невольно делает шаг назад. — после всего, что ты сделала? Я сказал тебе — я предупредил тебя — я заставил тебя поклясться, что ты не — — Что я не что? — спрашивает она, раскинув руки в стороны. — не верну тебе долг? Почему ты можешь меня спасать, а я тебя не могу? — ещё два шага, и они стоят практически вплотную друг к другу. Она снова пытается звучать мягче. — Малфой...всё — всё закончилось. Остался только Тео, и всё за— — Если ты достаточно глупа, чтобы думать, что всё закончилось, то я не думаю, что тебя можно считать лучшей ведьмой своего поколения. Она недоумённо смотрит на него. — Они убивают всех, кто защищает нас. И ты сделала себя главной целью. Ты — ты пошла и разъебала всё, — он недружелюбно усмехается ей в лицо. — как ты могла быть такой эгоисткой? Пощёчина тяжелая и неумолимая — настолько быстрая, что она даже не осознает, что сделала это. Но она видит, как красный расцветает на его щеке. Чувствует боль, расходящуюся по её ладони. В его взгляде вспыхивают шок и ярость. Она открывает рот, чтобы защитить себя— Рука Малфоя мгновенно находит её горло, с силой сжимая, надавливая, чтобы заставить её упереться спиной в каменную стену. Она задушенно вздыхает. Она вскидывает руки, чтобы расцепить его пальцы, когда он сжимает сильнее и подаётся ближе. Они оказываются нос к носу. — Этого ты хочешь от меня? — бормочет он; его голос звучит так же смертельно, как ощущается его хватка. — хочешь, чтобы я вёл себя так? — он расслабляет пальцы, позволяя ей сделать единственный вдох, прежде чем сжать их снова. — почему? Почему? Почему ты вечно заставляешь меня вести себя так? Гермионе удаётся вонзить ногти в его ладонь и затем просунуть под неё пару пальцев, судорожно вдыхая. Она не может позволить себе сдаться. Не может позволить себе отступить, даже когда кровь начинает шуметь у неё в ушах. — Это ты эгоист, — хрипит она, почти наслаждаясь тем, как что-то вспыхивает в его глазах, как он прищуривается. Он почему-то расслабляет руку — больше не сжимает её горло, просто удерживает её на месте. Словно предлагает ей продолжить. У неё кружится голова. Но она продолжит. Она, чёрт возьми, продолжит. — Богатый испорченный маленький мальчик, — усмехается она. Она обнажает зубы, не обращая внимания на тревожные звоночки, что раздаются в её голове. Это не ты. Это не ты, кричат они, но это так приятно — слишком приятно — идти до конца. — терпеть не можешь, когда тебя не слушаются. Терпеть не можешь, когда кто-то кроме Папочки приходит к тебе на помощь. Что-то вспыхивает в его холодных глазах, и он тянет её на себя, чтобы сжать пальцы в её волосах — с силой дёрнуть, причиняя боль. Она просто чувствует воодушевление. — Не знаешь, как правильно себя вести, — шипит она, чувствуя, как её глаза начинают слезиться. — не знаешь, как говорить спасибо. — Спасибо? — рычит он и тянет сильнее, вырывая из неё невольный болезненный вскрик. — О, я не собираюсь говорить тебе спасибо. Он так близко, его нос прижимается к её. Так близко, что ей хочется зажмуриться — потому что обычно, когда они так близко, ей удаётся попробовать его. А сейчас она не должна этого хотеть. — Только попробуй, — рычит он, и ему хватает наглости уткнуться носом в её щёку — угроза, завёрнутая в нежность. — если тебя заберут у меня, я убью тебя. Ты поняла? Она тяжело сглатывает. — Я верну тебя с того света, если потребуется, а потом я тебя, блять, убью. Просто чтобы это был я. На пару мгновений воцаряется тяжёлая тишина, прерываемая только их шумным дыханием. И у неё нет этому объяснения. Нет оправдания. Но это она наклоняет голову. Это её губы ищут его — крепко прижимаются к ним, захватывают, как что-то давно потерянное. Он издаёт неясный тихий звук, и у неё по спине пробегают мурашки, когда его хватка ослабевает. Он прижимается к ней словно нехотя. Словно прямо сейчас его злит сама идея поцелуя. Но затем его зубы впиваются в её нижнюю губу, чтобы чуть позже выпустить её с влажным, грязным звуком, который заставляет её бёдра дрожать. И на секунду он просто прислоняется своим лбом к её. Тяжело дышит ей в лицо, пока его рука соскальзывает к её ключице, замирает, поймав её пульс. Она теряется в запахе мяты. — Ты разрушишь мою ёбаную жизнь, — выдыхает Малфой, рассеянно вырисовывая пальцем круги на её груди. Ногтями другой руки, всё ещё запутанной в её волосах, он скребёт по коже её головы. Она шипит сквозь зубы, жмурится. Холодок пробегает по её спине. — Ты — ты... — бормочет она, путаясь в словах, когда его ладонь медленно проскальзывает между её грудей, по её животу, опускаясь ниже — слишком низко — на её бедро. — это ты всё разрушаешь. Это словно — ах... — она охает, когда он вдруг опускает голову и его зубы задевают местечко чуть ниже её челюсти. — это словно ты хочешь всё разрушить. Он на мгновение замирает. Потом усмехается и касается губами её уха. — Может быть, — шепчет он, обжигая дыханием её слишком чувствительную кожу. Она сжимает бёдра. Она дёргается, когда его рука проскальзывает ниже по её бедру, когда его пальцы сжимают подол её одобренной Министерством юбки-карандаша. И затем она начинает дрожать, когда он обводит голую кожу внутренней стороны её бедра, проскальзывает пальцами на несколько дюймов вверх. — Пустишь меня? — бормочет он, обводя языком её ушную раковину. Она мгновенно раздвигает ноги, опускает голову. И Малфой просто смеётся, низко и тихо, обжигая дыханием её ухо, даже когда его рука проскальзывает между её бёдер. — Посмотри на меня. Ты уже даже не сопротивляешься. Она дышит тяжело, часто — легко вздрагивает, когда он совсем немного давит на её бельё — но она всё ещё чувствует негодование. Она тянется свободной рукой и с силой сжимает его. Сильнее, чем стоило бы, заставляя его сдавленно охнуть. — А должна? — усмехается она. — Сука, — шипит он, но она чувствует, как он твердеет в её ладони. Она хрипло выдыхает, когда он начинает сильнее давить на кружево между её ног, роняет голову на его плечо. Теряет фокус. — Ты пахнешь тюрьмой, — бормочет она в воротник его рубашки. В ответ он отдёргивает её бельё в сторону, грубые подушечки его пальцев сразу находят её клитор. Она резко дёргается. — А ты намокла, — говорит он. Наверное, это должна была быть насмешка, но у него получается только стон; он собирает влагу и использует её, чтобы протолкнуть два пальца внутрь. — Да, — охает она, забывая, что это не вопрос. Она обнимает двумя руками его шею, бессовестно потираясь о его руку, поднимаясь и опускаясь с каждым медленным движением его пальцев. Он снова стонет, ускоряя темп и проскальзывая языком по её шее. — Боже, я ненавижу тебя. Оно выскальзывает как-то само. Потом она будет убеждать себя, что дело было в том, как он согнул пальцы — нашёл ту точку, которая заставила её закатить глаза. Но сейчас она знает, что причина не в этом. — А я люблю тебя. Наверное, уже какое-то время. Его реакция оказывается неожиданной. Стоит признать, что Малфою — Драко. Он внутри тебя. Драко — всегда удаётся её удивить. Он вырывает из неё пальцы, и на мгновение потеря этого контакта ощущается до ужаса болезненно. Оставляет её растерянной и опустошённой, пока он не берётся пальцами за её челюсть — влажными от её соков — с силой сжимая, и не заставляет упереться взглядом в его неожиданно ярко горящие глаза. — Посмотри на меня — посмотри на меня. Она смотрит, широко распахнув глаза. Не смеет даже моргнуть. — Не смей это, блять, говорить, если ты не серьёзно. Ей сразу хочется огрызнуться. Она едва успевает затормозить слова, стремящиеся скатиться с её языка, просто чтобы заставить себя подумать. И, на самом деле, думать в таком состоянии достаточно сложно. Но он даёт ей выход. Даже не скрывает этого. Даёт единственную возможность забрать это обратно, а это больше, чем она когда-либо делала для него. Нет, она отступилась. Отступила. Сбежала. Как трусиха. Но вот он, оставляет синяки на её коже и предлагает ей наступить на его сердце. Бросается на гранату. И они, наверное, оба знают, что она должна принять это предложение. Так будет лучше для всех. Это может даже спасти пару жизней. Она закрывает глаза. Глубоко вдыхает, собирая внутри себя каждую каплю бесстрашия, прежде чем открыть их снова. Его взгляд не сместился ни на дюйм — он непоколебим — и она уверенно встречает его. Она устала спасать жизни. — Я серьёзно. И, боже, как он обнажает свои зубы — словно планирует заставить её пожалеть об этом. — Тогда скажи это снова, — требует он. Угрожает. — Я серьёзно. — Нет, — он неожиданно задёргивает её юбку, достаточно грубо, чтобы наказать этим — причинить боль. Она слышит, как рвётся ткань. — не играй со мной. Она замечает, что его руки дрожат, когда он тянется к своей ширинке, и её сердце начинает биться чаще в предвкушении. У неё в горле пересыхает. — Скажи это снова, — рычит он, прежде чем впечатлить её использованием беспалочковой магии. В одно мгновение её живот светится розовым, а в следующее она уже оказывается в его руках, с раздвинутыми ногами. Она обхватывает ими его бёдра, когда он прижимается к ней, впивается пальцами в её зад и придавливает её спиной к стене. Трение просто невыносимое. Она так старается — это унизительно, насколько она старается потереться о него, желая, чтобы он оказался внутри. Чтобы заполнил пустоту. Но он держит её слишком крепко, чтобы допустить это. — Гермиона, — он перешёл на шёпот. Шёпот, полный злобы. Полный ненависти, которая не подходит, не стыкуется с тем, как её сердце пропускает удар, когда он произносит её имя. Она осознаёт, что неважно, как он произносит его. Главное, что это он. — скажи это. Снова. Проглатывая свой страх — проглатывая свою гордость — она снова поднимает на него взгляд, смотрит на него, как смотрела бы на врага на поле битвы. — Я люблю тебя. Драко молчит — позволяет этим словам замереть в воздухе. Она усмехается ему в лицо. Бросает вызов. Какой-то совершенно дикий звук вырывается из его горла, и в следующее мгновение он уже внутри неё. Она давится чем-то между стоном и криком. Её тело забыло его — оно заново знакомится с ощущениями, сопровождающими их связь. Растягивается. Подстраивается. Но она не забыла то, как он всегда прижимается ближе, утыкаясь носом в сгиб её шеи. Обжигает горячим дыханием её кожу, когда отстраняется и толкается обратно внутрь — медленно, так мучительно медленно. — Я думал, ты умная, — стонет он. Её кожа заглушает его голос. Следом он срывается на невероятно сладкий, отчаянный звук. Словно он ранен. Словно он теряет контроль. Он кусается и оставляет засосы на её шее, начинает толкаться сильнее. Так сильно, что их бёдра сталкиваются; так сильно, что на её коже останутся синяки. — Ах! И я — боже, здесь, вот здесь — и я тоже. Ей неожиданно ужасно сильно хочется поцеловать его. Она с трудом выуживает руки из-за его шеи, охая, когда лёгкая смена положения заставляет его проникнуть глубже. Она обводит ладонями его грудь и проскальзывает выше, к его горлу, а затем наконец находит его лицо и заставляет его оторваться от своей шеи. — Пожалуйста — пожалуйста, я... — она замолкает, когда её рот находит его, и её не беспокоит то, что они стукаются зубами. Не беспокоит то, что она чувствует вкус крови с его разбитой губы. Её волнует только тепло его языка. Это яростное давление, когда он целует и кусает её. Мышцы в нижней части её пресса непроизвольно сжимаются вокруг него, и он награждает её ещё одним сдавленным стоном. — Блять, — ритм его бёдер сбивается, но затем он начинает двигаться быстрее — сильнее, запуская электрические разряды вверх по её позвоночнику. И она, кажется, ловит какое-то короткое замыкание, потому что в её голове поднимаются самые странные мысли. — Драко, я — ох — я только что осоз — ох, боже— Он не обрывает ритм. Даже не тормозит, когда раздражённо спрашивает: — Что? — Я...мы...мы никогда не делали этого в постели. Это заставляет его остановиться, замереть, наполовину погрузившись в неё. И это одновременно и передышка, и новое, уникальное ощущение, заставляющее её повести бёдрами, чтобы прочувствовать это. Он шипит и крепко сжимает её талию, заставляя её остановиться; тяжело выдыхает ей в рот. А потом спрашивает тихо: — Хочешь, чтобы я трахнул тебя в постели? Эта мысль запускает по её телу ленивую волну удовольствия. — Да. — Хорошо, — говорит он. Но когда он начинает отстраняться, ее охватывает паника. — Нет. Нет! — она, кажется, царапает его, цепляясь до ужаса крепко, сминая ткань его рубашки. В любой другой день она бы ненавидела себя за то, что он заставляет её умолять. Но сейчас она не думает об этом. — не останавливайся. Пожалуйста. Не останавливайся — не останавливайся. — и она сама себя удивляет тем, что умудряется двинуть бёдрами ему навстречу, даже если под странным углом, жадно принимая его внутрь — так глубоко, как только может. — не сейчас, — выдыхает она, одной рукой отпуская его рубашку, чтобы просеять пальцами его влажные от пота волосы. — потом. Потом. Пожалуйста. Он наказывает её ожиданием. Ждёт, пока она буквально захныкает, прежде чем снова начать двигаться, и затем прячет лицо в её кудрях. — Определись уже, блять, — фыркает он. Но она слышит улыбку в его голосе. — Ах — вот! Вот здесь. Сильнее. Пожалуйста. Пожалуйста. Сильнее, — её хватает только на односложные предложения. Он начинает двигаться так яростно, что это причиняет ей боль, и она проходится ногтями по его затылку и вниз по спине. У него сбивается дыхание, и она делает это снова. И эта пульсация внутри неё начинает разрастаться. По телу расходится яростный жар, нужно только дойти до края. — Я близко. Я близко. Драко. Пожалуйста — я так близко, — она повторяет одно и то же, не замечая этого. Его губы находят её ухо, и между тихими "Давай. Кончи для меня", он посасывает и покусывает её мочку. Это добивает её. Резко вскрикнув, она напрягается — чувствует, как внутри неё что-то взрывается, как дрожат её бёдра. Сокращаются. Пульсируют. Она цепляется за него, чтобы не упасть. Он не даёт ей упасть. Даже когда она чувствует, как напрягаются его мышцы — когда он вдруг входит глубже, чем ей казалось возможным, издавая болезненный вскрик; в этот момент он кажется до ужаса уязвимым. Её сердце загнанно бьётся в груди, пока они вместе приходят в себя; её щеки горят, капелька пота стекает по её шее. Сначала они просто молчат. Тишина прерывается только звуками их тяжёлого дыхания и тихим шумом волн. Затем Драко поднимает голову и, не открывая глаз, проскальзывает своим носом вдоль её. Снова произносит слова, которые не стыкуются с его тоном. Тихо. Любяще. — Я не прощаю тебя. Она медленно выдыхает. — Я не извинялась.