Мятные Конфеты / Боевые Шрамы

23 февраля, 1999 Что Гермиона точно знает о войне, так это то, как та сдирает с людей кожу. Обнажает нервные окончания. Эти месяцы, которые она провела в бегах, в битвах — они в существенной степени повлияли на её инстинкты. Она сама заметила, как время её реакции уменьшилось с десяти, или, может быть, пятнадцати секунд практически до нуля. Именно поэтому она уже должна была достать свою палочку. Но она забывает о том, что Пэнси тоже видела войну. И за ту миллисекунду, которая требуется Гермионе, чтобы оценить ситуацию, Пэнси прижимает стражника к решётке за его спиной; тёмный кончик её рябиновой палочки уже упирается в его мясистую шею. — Где он? — зло шипит она. Гермиона не пытается остановить её. Пока нет. Прутья решётки всё ещё дребезжат после удара; стражник ошарашенно распахивает глаза. Но в следующий момент он улыбается Пэнси — неуверенно, нервно. — Думаешь, ты можешь угрожать мне, малышка? Я знаю о тебе всё. Я знаю, что тебе нельзя использовать палочку. Пэнси так глубоко вдавливает палочку в его горло, что получившаяся вмятина становится похожа на новую глазницу; он закашливается с громким, мерзким звуком. — Уверен? Я убью и выпотрошу тебя прямо здесь, грязный сквиб. Гермиона всё ещё не торопится вмешиваться. И только когда стражник начинает хрипеть, а Пэнси отступает назад, когда сотни проклятий уже готовы сорваться с её губ, она делает шаг вперёд и останавливает её руку. — Не надо. Не надо. Он может нам понадобиться. — Грейнджер... — рычит она, всё так же зло глядя на стражника, но Гермиона сразу продолжает: — Дай мне. Я могу — я знаю, что делать, дай мне. Сомнение Пэнси уступает место отчаянному страху в её глазах. Её взгляд даёт Гермионе понять, что у неё нет времени на раздумья. Нет времени на то, чтобы вернуться к старым привычкам, старым предрассудкам. Гриффиндор то, Гриффиндор это. И когда она отходит от дрожащего стражника, Гермиона чувствует, что от неё не ждут какой-то мягкости. Её и не будет. — Легилименс, — выдаёт она, как только достаёт палочку, и головокружительный поток чужих воспоминаний, заливающий её сознание, напоминает ей о том, как давно она в последний раз использовала это заклинание. На несколько долгих, сонных мгновений мир вокруг неё окрашивается в серый; мутные фигуры, вызванные магией, мечутся перед её глазами, пока время не замедляется, когда она добирается до нужного момента. До того, который она искала. Стражник всё ещё на своём посту, разве что в другой одежде — и он не один. Гермиона напрягается, когда видит Доулиша в его одеянии Аврора, который, сгорбившись, передаёт стражнику свёрнутый клочок пергамента — Сегодня ночью, — говорит он; его голос эхом отдаётся у него в ушах. — ты знаешь, где его оставить. Когда дело возобновится, ты сообщишь Визенгамоту, что Нотт сбежал. Стражник поглаживает свой грязный подбородок. — Я должен отправлять наверх отчёты о статусе заключённых каждое утро. Вы просите меня солгать в официальных бумагах— — За что ты будешь вознаграждён, — ворчит Доулиш. Несколько мучительно долгих секунд проходят в молчании. Губы стражника медленно растягиваются в улыбке. — Предположим, я так и сделаю. Что насчёт девчонки? Доулиш чуть прищуривается, точно так, как когда встречался с ней взглядами в зале суда. — Что насчёт неё? — Ну, что если она начнёт в это лезть? Она приходит сюда практически каждый день, — стражник ковыряется в зубах. — Что мне с ней делать? Доулиш, кажется, на мгновение задумывается. А затем говорит: — Скажи ей правду. В следующую секунду Доулиш разворачивается на каблуках, и её заклинание распадается. Чужие тёмные силуэты размываются перед её глазами, и она возвращается в собственное сознание. Покачивается, почувствовав головокружение, не сразу осознаёт, что это Пэнси поддерживает её. — Что там? Что ты видела? — сразу спрашивает Пэнси, но как только Гермиона восстанавливает равновесие, она бросается вперёд и хватает стражника за воротник. — Скажи мне, — рычит она, прижимая палочку к его шее, — правду. Как сказал Доулиш. Охранник бормочет что-то себе под нос, дёргается, глядя на неё с презрением. Она грубо встряхивает его, впиваясь глубже в его шею кончиком палочки. — Ты знаешь, что однажды я держала женщину в банке год? — шипит она, стараясь направить всю свою ярость в свой взгляд, — Превратила её в таракана. Я могла бы обойтись с тобой ещё хуже. Выражение его лица меняется — теперь он кажется испуганным. — Скажи мне! — Он исчез! — шипит он, обнажая свои грязные зубы. — Его забрали. Скоро их всех заберут. — Всех? — хриплым голосом повторяет Гермиона; Пэнси одновременно с ней спрашивает: — Куда заберут? А теперь гримаса стражника превращается в улыбку. — Известных, вроде тебя, — говорит он, охая, когда она давит сильнее. — Вы все думаете, что непобедимы. Думаете, вам достаточно открыть рот, чтобы получить желаемое, потому что вы намного лучше, чем все остальные. Но мир так не работает. Даже для маленьких друзей Гарри Поттера. Всё, что вы сделали, вы сделали зря. Гермиона снова встряхивает его, заставляя его продолжить. Он хрипло смеётся. — Сейчас, думаю, их всех уже забрали, а завтра они будут мертвы. Каждый, кого ты считала спасённым благодаря своим идиотским сказкам и глупой лжи. — О чём он говорит? — тихо спрашивает Пэнси; вся жёсткость исчезла из её голоса, осталась только паника. Только страх. Страх Гермионы проявляется иначе. Он сжимает её лёгкие, словно в тисках, и несколько долгих мгновений она не может выдавить из себя ни слова. Но она крепче сжимает воротник стражника и выкрикивает: — Где они? И никогда в жизни она не испытывала большего искушения использовать Непростительное, чем прямо сейчас, когда он снова начинает смеяться. Хохотать. — Они мне не сказали. Я только знаю, что они забрали остальных прямо из замка. Нашли способ, — он зло ухмыляется. — Мне нужно было только вырубить этого Нотта. То, что происходит дальше, происходит так быстро, что она, задумавшись над его словами, едва осознаёт это. В одно мгновение она держит стражника, а в следующее он уже на земле. Лежит на каменном полу, скрючившись, как увядший сорняк, корчится от боли. — Круцио, — ещё раз повторяет Пэнси, она снова звучит холодно и отстранённо; новая алая вспышка вырывается из её палочки. Стражник кричит громко, отчаянно, а Гермиону хватает только на то, чтобы уставиться на него — а затем перевести взгляд на Пэнси. В этот момент в её глазах читается искренняя ненависть. Гермиона думала, что уже видела её раньше, но она никогда не видела, чтобы Пэнси ненавидела так. Никакого сомнения. Никакой жалости. Никакого намерения останавливаться. И Гермиона знает, что если бы она не оттащила её в сторону — "Сейчас — сейчас же! Нам нужно идти, сейчас же!" — Пэнси бы с радостью замучила его до смерти. Этим утром где-то на улицах Хогсмида ворчит пожилой волшебник; он рассказывает всем, кто встречается на его пути, что на него наступила, предварительно сбив его с ног, "чёртова Гермиона Грейнджер, вы представляете? Даже никакого 'извините'!" На самом деле, это только наполовину правда. Гермиона сбила его с ног, но это Пэнси наступила на него — и ни одна живая душа в этой деревне не могла понять, почему они вообще так бежали. Они максимум могли увидеть отчаянную панику на их лицах, но они не знали, что это такое — бежать, словно от этого зависят чьи-то жизни. А они знают. Сейчас они бегут именно так. Гермиона уже чувствует вкус крови во рту после такого забега, а они ещё только у арки возле теплиц. Ничто, кроме их прерывистого дыхания и неровных шагов, не нарушает спокойного утра Хогвартса. До начала занятий ещё час. Занятия сейчас интересуют её меньше всего. — Как быстрее всего добраться до подземелий? — выдыхает Гермиона. Пэнси явно знает лучше. — Сюда! Они пересекают боковой коридор и спускаются по изогнутой лестнице, освещаемой мутным светом факелов. До этого они, кажется, не сказали друг другу ни слова с того самого момента, как аппарировали из Министерства — им нечего было обсуждать. Она никогда раньше не чувствовала себя настолько на одной волне с Пэнси. — Куда-то торопимся с утра пораньше? — интересуется кто-то возле входа в подземелья, и Гермиона смутно осознаёт, что это был Слагхорн; в его голосе слышалось лёгкое веселье. Откуда он знал? Когда он успел заметить, что её руки дрожат? Что её сердце, кажется, вот-вот вырвется из груди? Когда они добираются до входа в гостиную Слизерин и Гермиона выпаливает: "Acta non verba", — Пэнси и бровью не поводит. Никаких подозрительных взглядов. Никакого вопроса в её глазах. И они обе, кажется, задерживают дыхание перед тем, как пройти сквозь стену. Гермиона чуть не падает — спотыкается о потрёпанную первокурсницу. Она сидит сразу у входа, плачет и путается пальцами в волосах. А прямо за ней открывается вид на гостиную Слизерин, находящуюся в полном беспорядке. Стены покрыты чёрными пятнами, оставленными заклятиями, не достигшими цели. Тумбочки и кресла перевёрнуты, лампы разбиты. Бумаги разбросаны, пол усеян потерянными палочками. Сквозь дыры в тёмных занавесках просачивается сияние Чёрного Озера, отбрасывающее на мебель зловещие неровные тени. — Они заставили меня, — всхлипывает девочка на полу. Пэнси, надо отдать ей должное, бросается к ней заметно раньше Гермионы. — Они заставили меня, — снова всхлипывает она, испуганно глядя на них. — они заставили меня сказать им пароль. — Ты не ранена? — наконец выдавливает из себя Гермиона. — Куда их забрали? — тут же спрашивает Пэнси. Девочка смаргивает слёзы и шмыгает носом. — Туда, откуда они пришли. — Всех? Девочка качает головой и снова начинает плакать. — Я не знаю. Я не знаю. Гермиона тут же вскакивает на ноги и мчится через гостиную, стекло хрустит у неё под ногами. Она находит других первокурсников и второкурсников, сидящих по двое-трое по углам, прячущихся за диванами. Они смотрят на неё с отчаянной надеждой, но она не обращает на это внимания. Сейчас оно сосредоточено на винтовой лестнице, ведущей к мужским спальням. Она выкрикивает его имя несколько раз, её голос эхом отзывается в тишине; она и так уже знает, но не может смириться с этим. В спальне хуже, чем в гостиной. Пол усеян перьями из подушек, разлетевшихся в клочья. Почти все кровати из чёрного дерева так или иначе поломаны. И та, к которой она подбегает — самая важная — тоже сломана и разворочена; она пуста, так пуста. Её колени подкашиваются. Ей хочется упасть на пол у изножья его кровати — свернуться в клубок и отчаянно плакать. Сейчас это было бы лучше всего. Но её останавливает вспышка фиолетового. Его дневник лежит на кровати, наполовину скрытый рваными простынями и гусиным пухом подушки. Дрожащей рукой она вытаскивает его из этого беспорядка, и он раскрывается на загнутой странице. На сегодняшней записи. 23 февраля, 1999 Дневник, Скажем так, есть определенные вещи, которые я не мог представить в своей жизни. Странные, неосуществимые мелочи — как мне казалось — которые мне было просто не суждено получить. Мать и отец создали прецедент того, что, как я думал, будет моим будущим. Их брак был таким же, каким, скорее всего, должен был стать мой. Почти никакой нежности. Никаких прикосновений, если в этом нет необходимости. Я никогда в жизни не видел, чтобы отец целовал мать. Никогда в губы. Самое большее, холодный поцелуй в щёку. Между ними всегда существовала определённая граница. Это, на самом деле, скорее контракт, чем брак. Я не могу представить, чтобы отец смотрел на мать так, как я теперь смотрю на Грейнджер. Я вижу всё в деталях, каждое изменение, каждую кудряшку, оказавшуюся не на своём месте. Я вижу, как её глаза выдают её — их очень легко прочесть. Увидеть, как мечутся её мысли. Я знаю эти глаза. Я знаю эти руки. Эти губы. Эти лодыжки и ступни. Я никогда не ожидал, что узнаю кого-нибудь. Более того, я не ожидал, что кто-нибудь узнает меня — что кто-нибудь узнает меня так хорошо. Она бесит своим пониманием. Тем, как она снимает с меня слой за слоем и находит то, что ищет. И да, блять, я позволю ей угрожать мне сколько угодно. Я— Гермиона не может вдохнуть; слёзы встают в её глазах, когда она видит чернильное пятно на странице, где он перестал писать. Каракули, что можно заметить чуть ниже, так не похожи на него. Так отличаются от его аккуратного, ленивого стиля. Тонкие, кривые буквы, написанные так быстро, что их практически невозможно прочесть. Если ты любишь меня, не приходи за мной. Она непроизвольно издаёт какой-то отчаянный звук — словно раненое животное. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем она обнаруживает, что Пэнси стоит сразу у неё за спиной. — Мы идём? — спрашивает она напряжённым голосом. Гермиона позволяет себе провести ещё одно мгновение неподвижно, а затем выпускает дневник из пальцев. — Да, — хрипло отзывается она и прочищает горло, — мы идём. — Пожалуйста, скажи, что ты знаешь, куда. Она кивает и поворачивается к Пэнси. — Я точно знаю. Точно как в Министерстве, они не останавливаются, чтобы подумать. Не останавливаются, чтобы обсудить детали, хотя, возможно, им стоило бы. Они не останавливаются, чтобы помочь травмированным студентам младших курсов. Не останавливаются, чтобы попросить о помощи или взять какие-то припасы. Гермиона не подходит к башне Гриффиндор. Она берёт джинсы у Пэнси, подгоняет их по размеру, чтобы было удобно бежать, и на этом всё. Они покидают замок через боковой коридор, который ведёт к полю для квиддича. Она столько раз обошла то место, где увидела брешь в защитных чарах, что ноги сами ведут её туда. Пэнси звучит озадаченно, но в её голосе нет сомнения. — Здесь? — Я уверена в этом, — выдыхает она. Говорит, даже если Пэнси не совсем понимает, просто чтобы выпустить это, — Они подготовились. Сильно заранее. Если бы суды не прошли как нужно, они бы взяли дело в свои руки. Так и произошло. — она тяжело сглатывает, а затем взмахивает палочкой совсем рядом с границей чар. — Ревелио. Перед ней сразу возникает портал; он спрятан так, что ей становится понятно: они хотели, чтобы его нашли. Каменное садовое украшение в форме горгульи. Нетерпение в глазах Пэнси — дикое, отчаянное. Она сразу тянется к порталу, без колебаний — так же, как она пытала стражника — но Гермиона ловит её запястье. — Ещё кое-что. Она не собирается оскорблять Пэнси вопросом о том, не хочет ли она остаться. Здесь она в большей безопасности, и они обе это понимают. Но горгулья ведёт к Тео, и она потянулась к ней как к чему-то потерянному и бесконечно ценному. Гермиона слишком хорошо знает это чувство. Нет, она только бормочет: "Экспекто Патронум", — и дожидается, пока синеватый туман примет форму выдры. Пэнси хмурится. — Передай это сообщение, — говорит Гермиона. — Гарри — Доулиш забрал их всех. Если я не отправлюсь сейчас, их убьют. Я не прошу тебя сражаться — я бы никогда не смогла снова тебя об этом попросить — но, пожалуйста, предупреди Орден. Если они захотят послать помощь, пусть следуют за моим Патронусом к порталу. — она замолкает. Давится словом "прощай", так и не произносит его. — Иди, — говорит она вместо этого, и выдра послушно уплывает. Пэнси смотрит на неё. — Ты готова? — спрашивает Гермиона, агрессивно вытирая непрошенные слёзы. — Я видела, что он написал, — тихо проговаривает Пэнси. — Драко. Я заглянула через твоё плечо. Ответ Гермионы звучит холоднее, чем она планировала. — И? — Он не хочет, чтобы ты шла за ним. Она прикусывает кончик языка. Повторяет: — И? Только Пэнси могла вот так вот прямо спросить об этом. — Значит, ты его не любишь? Она горько, недоверчиво усмехается. Раздражённо шмыгает носом и смахивает ещё одну слезу, крепче сжимает свою палочку и снова цепляет Пэнси за запястье. — Если любить его значит дать ему умереть, то нет. Нет — думаю, я его ненавижу. Она касается горгульи ногой, и они исчезают.