А слова — бесполезные устройства

Старбакс был переполнен. Какого хрена здесь столько народу? Какого хрена Питер вообще выбрал его как место для такой важной встречи? Он идиот — вот в чём всё дело. Сейчас, в четыре, Старбакс наводнили студенты в поисках кофеина и стола, за которым можно было бы засесть с ноутбуком, листая ленту в Tumblr и понтуясь старомодными и необычными плейлистами в Spotify. Четыре — то время, когда офисный планктон забегает сюда за кофе перед дорогой домой. Четыре — то время, когда мамашки до хрипоты жалуются на то, что в ванильном латте со сливками слишком мало сливок. В общем, четыре — не самое подходящее время для первого свидания с парнем. Ещё раз: Питер идиот. Он беспокойно переминался с ноги на ногу, вытягивая шею и пытаясь отыскать свободный столик. Почему именно Старбакс? Почему, Питер? Уэйд не был похож на завсегдатая Старбакса. Может, ему и нравился здешний фраппучино с чаем матча, но он наверняка чувствовал бы себя увереннее в другом месте… вроде Chipotle. Чёрт. Он пришёл заранее, так что надеялся, что уж к приходу Уэйда народу здесь будет поменьше. Оставив попытки найти свободное местечко, Питер просто занял очередь, вознося хвалу себе и своей просто феноменальной идее покорить Уэйда излишне дорогим кофе. Он разрывался между возможными вариантами заказа — и остановился в конце концов на самом невинном. — Фраппучино с зелёным чаем и взбитыми сливками и средний горячий шоколад, пожалуйста. Сейчас, как бы сильно Питеру этого ни хотелось, кофе себе он позволить не мог — точно разнервничался бы ещё больше. Он съёжился, увидев счёт, но всё равно оплатил, а потом, шаркая, отступил к месту выдачи заказов. Невозможно было удержаться от бесконечных взглядов, которыми Питер обшаривал толпу — да, он пришёл раньше, но и Уэйд мог подстраховаться. Часть Питера боялась, что он не узнает Уэйда, он ведь ни разу не видел его лица полностью. Но он был уверен: никто из тех, кто собрался здесь, Уэйдом не был — все они были слишком низенькими или слишком тощими, ни у кого не было широких плеч, и мускулистых рук, и волевой линии подбородка, на которую Питер любовался бесчисленное количество раз. Да, он всё-таки узнал бы Уэйда везде: Питер слишком хорошо выучил черты этого лица. Но большая его часть боялась, что Уэйд вообще не придёт. Потребовалось немало усилий для того, чтобы уговорить Уэйда встретиться, и, похоже, Питеру это удалось по большей части потому, что Уэйд был уверен: всё будет кончено в любом случае. Теперь, когда Питер разрушил магию последних нескольких месяцев просьбой встретиться в реальной жизни, они словно падали, сорвавшись со скалы, — и кто знал, чем всё это могло закончиться. Они могли бы никогда не встречаться — и продолжать болтать о чём угодно, пока не надоели бы друг другу. Или, что было более вероятно, пока им не стало бы грустно и больно, пока они не поняли бы, что этого ужасно мало, недостаточно, и тогда Питер сходил бы с ума от негодования, а оно бы росло, росло, росло, пока одна мысль об Уэйде не начала бы заставлять его плакать, кричать и задаваться вопросом: почему? неужели Уэйд не видит, что они созданы друг для друга? почему Уэйд не хочет его? Или. Они бы не встретились и больше не общались. И Питер жил бы с острым, болезненным, чудовищным осознанием того, что он потерял всё, что у него было, — пока это чувство не притупилось бы и не переросло бы в привычное, а оттого незаметное одиночество. Питер просто продолжал бы делать вид, что всё в порядке, вычёркивал бы сделанные дела из списка на день и изредка вспоминал бы о том, каково это — быть почти счастливым. И так до глубокой старости, пока он бы не стал слишком дряхлым и слабым и не погиб в уличной бойне: Питер отчего-то был уверен, что умрёт так. Или они бы встретились. Уэйд, похоже, считал, что эта встреча станет началом конца. По какой-то причине, которая до сих пор была Питеру непонятна — он не видел в Уэйде ничего того, что могло бы оттолкнуть его, заставить порвать с Уэйдом и сбежать. Питер вообще не был уверен, что хоть что-то могло заставить его порвать с Уэйдом. Он сотни раз прокручивал в голове сценарии их встречи (и, по правде говоря, было стыдно признаваться самому себе в том, как много он мог простить Уэйду У. Уилсону). Но отрицать очевидное было нельзя: даже если Уэйд солгал ему (хотя Питер верил, что тот всегда говорил правду), даже если был стариком или менял пол — что угодно, хоть бы и серийным убийцей. Возможно, последний вариант заставит Питера насторожиться, но уж точно не порвать с ним окончательно! Поэтому он чертовски нервничал: Уэйд был настроен пессимистически, и Питер даже не знал, придёт ли он. Но об исходе встречи он точно не беспокоился, потому что, ну… Питер сделал выбор. Каким бы безумием это ни было, каким бы невозможным ни казалось — Питер хотел Уэйда Уилсона. Целиком и полностью. Никаких компромиссов. Ему было нужно только… чтобы и Уэйд его хотел. Один из бариста громко назвал его имя. Питер вздрогнул, взглянул на экран зажатого в потной ладони телефона. Его заказ дожидался его добрых десять минут. Он ещё раз оглядел помещение, испытывая одновременно облегчение и разочарование оттого, что Уэйда не было видно, и забрал напитки. Неловко встал у окна, одной рукой удерживая оба стакана. Стоило матери с ребёнком подняться из-за столика, Питер рванул туда поскорее, чтобы никто не успел занять место, и на прощание одарил уходящих вымученной улыбкой, в которой, как он надеялся, всё-таки было больше от улыбки, чем от оскала. Фраппучино Уэйда Питер поставил на свободный стул, чтобы его никто не занял и не забрал, и повернул так, что Уэйд сразу увидел бы эмблему. Стол был весь в крошках. Питер смахнул их рукавом, проверил телефон — прошло всего три минуты. Питер снова попытался пригладить непослушные волосы, но пряди только сильнее растрепались от прикосновения пальцев, и он торопливо зажал ладонь меж бёдер, чтобы сдержаться. И опять огляделся. Минуты тянулись невообразимо долго, и клубок нервов в животе Питера закручивался сильнее и сильнее с каждой секундой. Он надеялся, что его не вырвет — это было бы неловко. (Хотя, подумал Питер с невольной улыбкой, Уэйда это точно развеселило бы.) Нет, нет. Его не стошнит. Если он пойдёт в туалет, столик наверняка займёт кто-то другой, и тогда Уэйд не сможет найти его. Худший из всех вариантов развития событий. Нет уж, если его и вырвет, то на пол. Пока время медленно ползло от 16:00 к 16:01, он не отрываясь смотрел на телефон. Питера накрыло паникой, во рту стало солоно и горько. Его затрясло, холодный пот обжёг затылок, хотя в кофейне было тепло, и Питер не мог побороть нервную дрожь. 16:03. Может, Уэйд не придёт. К 16:06 у Питера на глаза слёзы навернулись, а в горле встал ком. Он всё-таки думал, что Уэйд придёт. Он же знал, как это важно для Питера! А это… это было предательством. Концом всего. Он уставился на край картонного стаканчика с горячим шоколадом и сосредоточился на своём тяжёлом дыхании, на острых уколах боли в рёбрах, на подступающих к горлу слезах — Питер не мог расплакаться. Не здесь. Конечно, это было немного лицемерно: если уж готов блевать на пол в Старбаксе, с чего переживать о слезах? Но Питер не хотел плакать вот так, на людях, хотя и был близок. В тринадцать минут пятого, следуя за двумя бизнесменами, занятыми Очень Серьёзным Разговором, в кофейню вошёл высокий человек в толстовке с капюшоном. Питер заметил его сразу же — прикипел взглядом. Мужчина опустил капюшон так, что его лица не было видно, но в том, как он двигался, как шёл, было что-то такое… Будто бы он точно знал, где сидел Питер, хотя и не смотрел на него — ни разу не взглянул. Питер затаил дыхание. Всё исчезло разом: дрожь, волнение, чудовищный страх, засевший под рёбрами. Теперь весь он был поглощён наблюдением за мужчиной, который — Питер уверен! — был Уэйдом. Это был он. Не мог не быть — Питер чувствовал. Видеть его так близко, в нескольких метрах, теперь, по прошествии стольких месяцев, было… странно, и чудесно, и так до боли реально, что у Питера сердце закололо, когда он попытался сделать вдох. Воздух был сладким и острым, как лёд. Уэйд сделал вид, что встал в очередь, но он не мог не ощущать взгляд Питера — и через несколько мучительных мгновений он наконец перестал притворяться. У Питера сердце забилось вдвое быстрее, когда Уэйд подошёл к его столику. Он был таким высоким. Таким крепким, мускулистым и неожиданно грациозным. Это не было грациозностью танцора, но каждый его шаг заставлял Питера внутренне дрожать. Капюшон его гигантской красной толстовки был надвинут так низко, что Питер не мог разглядеть его лица, даже когда он нерешительно подошёл к своему стулу. Питер мог бы немного изменить угол обзора, увидеть глаза Уэйда — но не стал. Пока достаточно было того, что Уэйд был здесь. Здесь. — Привет, — Питер невольно запнулся, задохнулся. Уэйд слегка дёрнулся, словно бы одно это слово послужило для него разрядом тока. Он вытащил руку, обтянутую кожаной перчаткой, из кармана и медленно опустился на стул. Каким же он был огромным! По сравнению с ним и этот стул, и этот столик казались крошечными. Питеру хотелось забраться на его колени и остаться там навсегда. Уэйд потянулся за фраппучино и скользнул рукой по влажному картону; Питер прикипел глазами к его пальцам. — Привет. Низкий рокот его голоса, грубого и бархатистого одновременно, в жизни оказался ещё прекраснее. Теперь настала очередь Питера вздрогнуть — неконтролируемые мурашки пробежались по шее и плечам, и он поёжился, прикрыв глаза. — Привет, — выдохнул он, бессознательно впиваясь пальцами в свою коленку. Уэйд хихикнул — коротко и тихо, едва заметно, но Питер жадно впитал в себя этот звук. — Ты уже сказал это. — Да, — у Питера голова закружилась. Может, стоило переживать о том, что он потеряет сознание, а не о том, что его вырвет? Уэйд подвинул свой стакан ближе к себе, сел поудобнее, и Питер прикипел взглядом к его лицу. Он видел чёткий контур рта, абрис челюсти. Эти невероятные губы, боже. Питер невольно подался вперёд, край стола больно врезался ему в живот, и у него перехватило дыхание, когда Уэйд слегка нахмурился. Он хотел бы поцеловать эту морщинку. — Пожалуйста… — задыхаясь, прошептал Питер. Уэйд на мгновение оцепенел, рефлекторно сжал пальцы на стаканчике. Целую вечность он был неподвижен — и лишь после медленно стянул капюшон. Его плечи поникли, всё его тело разом стало каким-то смиренным и страдающим, когда он открыл лицо. Питер вздрогнул. Его кожа была испещрена шрамами. Всё его лицо, вся его голова, весь он был покрыт ими, красными, зарубцевавшимися. Плотный узор отметин лёг на его кожу, выделил линию челюсти, изгиб скул, разрез глаз. Глаз… Уэйд сверлил взглядом стол. И лишь после посмотрел на Питера. Не встретился с ним взглядом — только поднял глаза. Невероятно грустные и невероятно синие. Питер никогда не видел ничего подобного. Уэйд был чертовски красив. Питер заставил себя сделать глоток. Облизал губы. Слов было слишком много и слишком мало одновременно, они застряли в горле. — Поэтому ты не хотел видеться со мной? — В его голосе была слышна дрожь, но Питер совладал с ней быстрее, чем ожидал. Уэйд отшатнулся. Его руки сжались в кулаки, всё его крепкое тело сгорбилось, будто так он мог спрятаться от изучающего его взгляда. И от этого у Питера мучительно и зло заныло в груди. — По всей видимости, да, — пробормотал он, и было в его голосе что-то тоскливое и горькое, что-то, чего Питер в нём никогда ещё не слышал. Эта горечь, будто осевшая у Питера на языке, была удивительна и неудивительна одновременно. Она стала недостающим пазлом в загадке его личности, сделала картину ярче и полнее. Самоуничижение и тоска — то, что Питер видел только мельком, замечал в письмах, улавливал в формулировках признаний. Это притягивало Питера, как магнит. Будто его одержимость Уэйдом только росла и крепла с каждым новым слоем, под который удавалось проникнуть. Он хотел забраться Уэйду под кожу, жаждал познать его тёмную и сладкую суть — было легко представить, как он исследует все извилистые коридоры разума Уэйда, и эта мысль была… волнующей. Уэйд выглядел так, будто больше всего на свете хотел провалиться под землю, и Питер хотел протянуть ему руку, дотронуться, поделиться теплом, бурлящим внутри. Успокоить. Спрятать от любопытных взглядов и суеты толпы. Он открыл рот, чтобы дать волю словам, словам, которые всё должны были исправить, но подавился клубком эмоций в горле — и получился только жалкий звук, то ли вздох, то ли рыдание. Питер не знал наверняка. Он скорчился над столом, задыхаясь от боли в животе, и Уэйд встревоженно выпрямился. — Питер? — Рука в перчатке потянулась к нему, но замерла на полпути, неуверенная, подрагивающая. Он протянул руку и сжал пальцы Уэйда. — Какое облегчение, — выдохнул Питер на эмоциях. Перед глазами всё поплыло, по щекам потекли слёзы, и он торопливо вытер их рукавом, неуверенно улыбнувшись, когда Уэйд наклонился, чтобы заглянуть ему в лицо. — Какое… облегчение? Питер смог только кивнуть, прерывисто дыша, и попытался утихомирить подступающее к горлу рыдание. — Прости, прости, я… я плачу не потому, что… — он запнулся, не в силах вымолвить ни слова от облегчения. — Я просто… я боялся… Питер снова засмеялся, щёки запекло, и он быстро поцеловал пальцы Уэйда. — Я… так рад тебя видеть. На лице Уэйда застыла гримаса изумления. Боже, он был так выразителен — каждая эмоция читалась с лёгкостью. Как чудесно. — Я тоже рад тебя видеть, — хрипло сказал Уэйд. Он моргнул, и Питер увидел, как судорожно дрогнул его кадык. — Чёрт, я… я стоял снаружи и смотрел на тебя через окно. И было так сложно заставить себя зайти. Я просто… просто… Он сжал запястье Питера обеими руками, скользнул пальцами по коже вверх и снова вниз. — Я просто хотел прикоснуться к тебе. Я так давно этого хотел. От этих слов у Питера перехватило дыхание. Всё, на что хватило его сил, — сжать руки Уэйда, крепко-крепко, будто пытаясь слиться с ним, стать одним целым. — Боже. Это всё, чего я хочу. Уэйд поймал его взгляд, и Питер застыл, пригвождённый к месту, открытый, разбитый. — Тебе действительно всё равно? — прошептал Уэйд, и его было почти не слышно в шуме вокруг. — Что я… такой? Питер яростно затряс головой, впился ногтями в кожу его перчаток. И ответил, задыхаясь от волнения: — Я не видел никого прекраснее. — Питер… — прошелестел Уэйд, и обожание в его глазах странным образом заставило сердце Питера пуститься вскачь. Тревога и голод — вот что было в этом взгляде. И все чувства, которые Питер к нему испытывал, каждое его слово, каждое желание всплыли на поверхность, разгорелись внутри, там, под одеждой. Уэйд был здесь. Прямо перед ним — можно было дотронуться, чтобы убедиться. Прежде чем какая-то мысль успела окончательно сформироваться в его голове, Питер вскочил на ноги и обошёл стол, не выпуская рук Уэйда из своих. — Пойдём, — он потянул Уэйда на себя, вынудив встать, и зашагал прочь, оставляя позади нетронутые напитки. Уэйд последовал за ним, не задавая вопросов, и Питера затрясло от предвкушения и жадного нетерпения. Он распахнул дверь туалета и втолкнул туда Уэйда. Благослови Господь Старбакс и их отдельные ванные комнаты. — Питер… — в этом слове было поровну удивления и недоверия, но протеста — протеста не было. Питер щёлкнул замком и повернулся к Уэйду, едва дыша. — Ты нужен мне. Низкий голодный звук, который издал Уэйд, был сродни рычанию; он притиснул Питера к двери, уперся руками в дерево по обе стороны от его лица и прохрипел: — Ты не представляешь, что ты со мной творишь. Питер горел изнутри, будто вместо крови по его венам текла лава. — Пожалуйста, — почти выстонал он, опустив ладони на крепкие бёдра Уэйда. Уэйд вздрогнул, притиснулся ближе, облизнул губы. Но так и не прикоснулся. Всё ещё сдерживал себя — мышцы под толстовкой напряглись. Это никуда не годилось. Питер сжал ткань в кулак и дёрнул его на себя. Выгнул спину и вытянул шею, вцепился свободной рукой Уэйду в плечо, и их губы встретились в неуклюжем поцелуе — влажных выдохах, судорожных вздохах. Губы Уэйда оказались мягче, чем выглядели. А ещё они были ужасно горячими, и каждое прикосновение будто обжигало Питера. Уэйд отдавал на вкус солоноватой медью и мятой, и Питер приник ближе, углубляя поцелуй. Низкий стон, донёсшийся у Уэйда из горла, вибрацией прокатился по телу Питера, заставил задрожать и прижаться, слепо извиваясь, пока он наконец не приник бедром к бёдрам Уэйда. Он всхлипнул. Быстро и отчаянно — вот как это было. Каждый телефонный звонок, каждое наводящее на размышления сообщение, каждое электронное письмо, каждое желание, возникшее у него за эти месяцы, — всё это было в поцелуе, и Питер сейчас не сумел бы остановиться ни за какие деньги. Он прикусил нижнюю губу Уэйда, и тот с тихим рыком рванулся вперёд, сжав его волосы одной рукой и скользнув к бедру другой. Он потянул; укол боли вынудил Питера запрокинуть голову, и Уэйд перехватил инициативу, поцеловал его снова, вылизывая, трахая языком, пока Питер не заскулил. Колени у него задрожали; он привалился к двери, едва удерживаясь в вертикальном положении, и Уэйд навалился на него всем телом — крепким и сильным, с упругими узлами мышц под одеждой. — Уэйд… — проскулил Питер, и Уэйд отозвался стоном, его рука скользнула ниже, дёрнула, подтянула Питера ближе к нему, бёдрами к бёдрам. Питер застонал, впечатался затылком в дверь, и восхитительная волна жара лизнула его живот. — Чёрт… Уэйду достаточно было вот так вот ласкать его — у Питера крепко стояло, твёрдый член Уэйда прижимался к его животу, от его пальцев, впивающихся в рёбра и бёдра, оставались синяки, и не было ничего изысканнее этой сладкой муки. — Боже. Боже, Уэйд… господи, — кислород кончился, и поцелуй пришлось прервать; Уэйд прошёлся поцелуями по его подбородку, по шее, едва царапая зубами кожу. — Чёрт возьми, какой же ты… Уэйд, ты просто… ох!.. Уэйд подался бёдрами навстречу, утопил стон в его плече, там, где расстёгнутая ткань оголила кожу. — Ты такой потрясающий, Питер. Я видел тебя через окно, и… — Он зашипел, когда ногти Питера впились в его плечи, и скользнул языком по его ключице. — Ты куда красивее, чем на фото, — выдохнул он прям в кожу, качнув бёдрами. — Такой красивый, что я едва не умер. Питер мазнул пальцами по его подбородку, поцеловал — неловко и торопливо. Счёт времени он потерял почти моментально, всё смазалось, превратилось в какофонию жара, ласк Уэйда, нарастающего напряжения там, под одеждой, где Уэйд касался его… Уэйд отстранился — лишь для того, чтобы сорвать зубами перчатку — и сразу же приник обратно, мазнул пальцами по пояснице, скользнул — ниже, в ложбинку, и Питер ахнул. — Боже, Уэйд, это, ч-чёрт, х-ха, мх-х… Уэйд настойчиво толкался вперёд, стонал что-то, уткнувшись губами в его макушку, и Питер спрятал лицо в его плече — а потом его настиг оргазм, внезапный, сумбурный, ошеломляющий. Когда Уэйд толкнулся в последний раз и застыл, тихо застонав, Питер всё ещё дрожал; он почувствовал, как дёрнулся член Уэйда, зажатый меж их телами, и одно это едва снова не подтолкнуло его к краю. Они вцепились друг в друга, ослабевшие и задыхающиеся, прижались близко-близко — так, что могли слышать стук своих сердец и постепенно успокаивающееся дыхание. Немыслимо было перестать целоваться. Касаться чужого рта так нежно и лениво, с каждым поцелуем ощущая это неописуемое чувство: словно ты наконец-то дома. Каждый раз, когда кто-то из них пытался отстраниться и сказать хоть слово, всё заканчивалось новым поцелуем — так сильно противилось что-то внутри них этой разлуке. И они целовались, беспомощно и сладко, снова и снова. Наконец они замерли, прижавшись друг к другу лбами и прерывисто дыша. Питеру казалось, что он мог бы стоять так вечно; что он никогда, никогда не чувствовал ничего подобного. И он прошептал: — Думаю, я люблю тебя. Руки Уэйда сжались крепче. Он коснулся носа Питера своим, прижался губами к губам — больше в короткой ласке, чем в поцелуе. — Я тоже, — пробормотал он хрипло и тепло. — Думаю, я люблю тебя больше всего на свете. Ресницы Питера задрожали. Он вздохнул, прислушиваясь к сердцебиению Уэйда и пытаясь подстроить своё под этот ритм. — Уэйд? — М-м? — тот прижался губами к уголку его рта, и Питер улыбнулся. — Думаю, нам лучше уйти, пока нас не выгнали. Уэйд ухмыльнулся и на секунду прижал Питера к себе. — Мы были недостаточно тихими, да? — Мы вообще не были тихими, — слабо усмехнулся Питер, и Уэйд коснулся его губ кончиками пальцев. Через несколько мгновений Уэйд с видимым усилием отстранился и застонал. Они оба посмотрели вниз — на безошибочно узнаваемые пятна на джинсах. Питер перехватил взгляд Уэйда, и они расхохотались. Что ж, пришлось немного поработать с водой и полотенцами — впрочем, не отходя друг от друга. Может, всё ещё оставалось совершенно очевидным, чем они тут занимались, зато теперь им не придётся ходить в липких джинсах, пока не удастся переодеться. Разве что в мокрых. — Ну, — заметил Уэйд, отправляя мокрый комок бумаги в ведро и застенчиво склоняя голову, — должен признать, всё оказалось совсем не так, как я представлял, но я не разочарован. Питер улыбнулся, без колебаний взял Уэйда за руку и переплёл свои пальцы с его. — Именно так я себе это и представлял. Уэйд посмотрел на него — открытым, благодарным, сияющим взглядом. — Стоило довериться тебе, мой гениальный мальчик. Питер смутился и покраснел, и Уэйд погладил его по щеке подрагивающими костяшками пальцев. — Пойдём, — сказал он, открывая дверь. Будет лучше уйти, пока они снова не начали целоваться и не застряли тут на веки вечные. И — пока никто не вызвал полицию. Они выскользнули из ванной, будто было возможно спрятаться от посторонних глаз. Девушка, копавшаяся в телефоне, смерила их равнодушным взглядом и зашла в туалет — где, несомненно, пахло их недавним сексом. Питер подавил смешок и зашагал к выходу, немного опасаясь даже, что управляющий вышвырнет их отсюда самолично. Они вышли на тротуар, прошли полквартала и вдруг остановились, вцепились друг в друга, обнялись, беспомощно смеясь. — Боже… не могу поверить, что мы действительно сделали это. — Мы? — Уэйд вплёл пальцы в его волосы, легонько дёрнул. — Насколько я помню, это было целиком и полностью твоей идеей, пирожок Пити. У Питера губы болели от улыбки — и от поцелуев. — Нет, твоя. Ты просто так смотрел на меня. — Ах, вот как? — притворно серьёзно кивнул Уэйд. — Тогда я беру всю ответственность на себя. — Так-то лучше, — Питер спрятал ухмылку в его плече, и у него дыхание перехватило, когда Уэйд обнял его, крепко прижав к себе. С минуту Уэйд молчал. А потом спросил тихо: — Поедешь со мной домой? Питер отстранился, чтобы взглянуть на него, и впервые почувствовал, что фраза «эмоции разрывают изнутри» имеет под собой вполне реальную физическую подоплеку. — Да. Глаза у Уэйда были синие-синие. И серьёзные. — И останешься? Питер торжественно кивнул: — Да. Уэйд поцеловал его, медленно и тепло, будто скрепляя клятву. «Навсегда» было всего-навсего словом. Его не нужно было произносить вслух. Его не нужно было писать. Оно было в воздухе, который они делили на двоих, оно впечаталось им под кожу, стало символом дома — на языке их тел.