***
Он сошёл с борта пьяным вдрызг; ноги почти не держали, корпус клонился всё время набок, голова отяжелела и норовила прижаться щекой к плечу. Думать связно не получалось, говорить — тем более. Тем не менее, как-то получилось дойти до отеля, в котором они остановились; дойти — дошёл, а вот впустили его далеко не с первого раза. — Ты в своём репертуаре, дружище, — внезапно на его плечо легла тяжёлая рука. Он отвлёкся от спора с консьержем и опасливо глянул на её непосредственного владельца. Именно тот парень с постера — высокий голубоглазый блондин; только об одном плакат соврал: кожа на лице у него всё-таки была вся в шрамах от прошедших прыщей, ещё и такая красная, будто верхний её слой каким-то образом притянул к себе насколько возможно близко абсолютно все капилляры. — Правда, тебе давно пора бы сменить типаж. Он протянул ему руку, — вторая была обмотана бинтами, так что ею он старался не шевелить, — и Дэйв ощутил, как бьётся его сердце — бьётся везде: в ушах, в висках, даже, наверное, в пятках. Этот самый парень, очевидно, знал его лучше, чем знал себя сам Мастейн... Впрочем, чем больше последний о себе узнавал, тем чаще ловил себя на мысли, что с таким человеком ему самому знаться бы не хотелось. — Д-да, я как раз над этим работаю. Не особо заметно, но всё-таки... — он пожал Джеймсу руку, при этом пошатнувшись и уцепившись свободной ладонью за столешницу на регистрационной стойке. — Если честно, мне сейчас очень плохо. Прости, что вот так всё прерываю, но я хотел бы просто отлежаться в номере. — Чёрт меня подери, неужто это Дэйв Мастейн сейчас сказал «прости»? Сентиментальный стал на старости лет, а? — к нему подошёл низкий мужчина и чуть подтолкнул его в бок локтем. Ларс, наверное; да, его имя Дэйв запомнил, пока разглядывал постер — очень уж странное оно было. — Впрочем, не прощаем. Ты нам нужен на совещании, а потом ещё и дел по горло будет, так что до ночи никак, сам понимаешь. Совещание... Это, чёрт подери, страшно. Наверное, в этом слове слишком уж много чести для простых посиделок впятером в чьём-то конкретном номере, но официоз всё-таки кое-чем оправдан: нужно было обсудить тур, график, финансирование и прочее, и прочее. Уже от мысли об этом у Дэйва заболела голова... Нет, не так: голова изначально болела от выпитого, а вот мысль о том, что совсем скоро придётся быстро и много думать, всё содержимое черепной коробки — его способные к рациональному мышлению остатки, по крайне мере — раскромсала и размазала окончательно; того и гляди, вот-вот потекло бы через уши. Они собрались всем составом и расположились на кровати неприметного, будто вообще ничем не примечательного вечно молчащего парня, Ньюкида, вроде как... Нет, всё-таки не Ньюкида, — зря Дэйв попробовал так к нему обратиться, ещё и с такой искренностью на лице; выглядело это как самое настоящее осознанное издевательство. Неприятно, конечно, зато из этого последовал один важный и полезный вывод: прислушиваться к Джеймсу особо не стоило — себе дороже. — В общем, твоя доля будет... И ещё начисления. И в отеле всё включено, — Ларс, который, как выяснилось, ещё и Ульрих, всё указывал пальцем на какую-то полную цифр таблицу. Дэйв сидел, приоткрыв рот, и время от времени шевелил губами, неспособный подгадать, где вставить слово. Он не знал — не помнил, скорее, — как должны проходить совещания группы, но почему-то полагал, что не должны они напоминать сдачу отчёта в банке. Впрочем... — Технику и инструменты тебе предоставит команда. Ну, вот и всё. Подпиши здесь, и здесь, и здесь, и ещё вот тут на каждом листе в левом нижнем углу. Дэйв, пока неверной рукой ставил каракули на документах, всё выглядывал из-под спавших на лицо прядей, смотрел, кто чем занят. Джеймс сидел вальяжно, разведя ноги в стороны, и всё стремился дополнить сказанное Ульрихом, — и делать это предпочитал, судя по всему, пока тот ещё распинался, чтобы разглагольствования надолго не затягивались. Сам Ларс трещал без умолку, пусть и в самой что ни на есть деловой манере, и занимал при своих небольших размерах на удивление много пространства: настолько активно жестикулировал, так широко махал руками, что рядом сидящие от него в ходе разговора отодвигались всё дальше и дальше. Ньюстед сидел султаном, взъерошенный, будто только что проснувшийся, в смятой, задом наперёд надетой футболке; за спиной его виднелась прозрачная миска, наполненная сырыми яйцами, в которую кто-то — очевидно, не он сам, спятившим ведь всё-таки не выглядел — закинул его очки. Оттого он, наверное, всё пытался вытереть пальцы об одежду, что недавно по привычке за ними полез... Рядом с ним сидел смуглый парень, и выглядел он, нужно признать, презентабельнее, чем все присутствующие вместе взятые — точь-в-точь как на постере. Только вот рассмотреть себя он не давал: как только ловил на себе взгляд Дэйва, начинал вертеться, потряхивать головой, скрывая лицо под кудрями... Смущался? Презирал? Как знать; Дэвид понятия не имел, чего это вдруг от него в такой дружественной среде воротят нос, а выяснить всё ж таки было необходимо. — Всё, с формальностями мы разобрались. Теперь о насущном: у нас через три дня концерт не так далеко отсюда, так что тебе придётся выучить новый сет-лист. Сам ты навряд ли... — Ларс хочет сказать, что тебе в этом не помешала бы помощь. Я, как видишь, больше не игрец... не игрок, — поправил он сам себя и указал рукой на молчаливого брюнета, — так что поможет тебе в этом Кирк. Надеюсь, вы постараетесь поладить. Постараетесь же? — Кирк хотел уже возмутиться, но Джеймс не дал начаться его тираде: грозно глянул, всё пресёк на корню. Мастейн на всякий случай очень живо закивал головой. Его жест этому самому Кирку доверия совсем не внушил, но Хэтфилд, успокоившись, расплылся в улыбке. — Вот и здорово. Вы неплохо сойдётесь, я уверен... — Чего ты с ними как с детьми? Кстати, — у Ульриха в кармане что-то запищало, но это нечто он быстро заглушил, — тебе пора на осмотр. Ну всё, господамы, шабаш окончен, разбредаемся. Я схожу с Джеймсом, Дэйв, наверное, порепетирует с Кирком, а ты, Джейсон... — А я отчитываться не обязан, — пробурчал тот, всё-таки выцепив очки из склизкой жижи. Джеймс хохотнул. Он поднялся и встал в дверях, дожидаясь семенящего к нему Ларса; тот как раз остановился у него за спиной, упершись в неё ладонью, и, зыркнув на Ньюстеда из-под бровей, отчеканил: — А ты приведи себя в порядок. Это не предположение и не вопрос, — его глаза сверкнули едкой злобой. — Ну, всем хорошего дня. — Да что ты говоришь, — начал шептать Ньюстед себе под нос, оттирая желток с оправы очков невесть откуда взявшейся влажной салфеткой. — Хорошим он уже точно не будет... А был, пока не припёрлись... Кирк щёлкнул пальцами у него перед глазами, и тот замолчал, встряхнувшись и будто очнувшись от какого-то наваждения. Он же помог Ньюстеду смыть слизь с линз; сделал это быстро, напряжённо, и руки у него дёргались, и ступня неустанно отбивала по полу. — Забей, Джей. Ты знаешь его достаточно долго, чтобы перестать воспринимать всерьёз, — надел очки и мельком глянул на Дэйва. И без того большие его глаза показались ещё крупнее, ещё выпуклее, и нечитаемое нечто, вложенное во взгляд, в этот миг стало ощутимо всеми органами чувств разом. — Сотрясёт воздух и успокоится. Тебе тоже не мешало бы. Джейсон молча ему кивнул, забрал очки и что-то шепнул почти на ухо. Потом вдруг пожал плечами, покрутил указательным пальцем и, прочистив горло, начал: — Я, конечно, благодарен и тебе, Хамстер, и даже тебе, — фраза эта отдавала усталым презрением; от тона, с которым в него выплюнули последние три слова, Дэйв сам себя ощутил облитым яйцами, — но мне нужно побыть в одиночестве. Выметайтесь... Прошу. Хэмметт кивнул ему и поспешил скрыться, Мастейн же самую малость опешил, замешкался, и за ним вернулись, чтобы вытолкнуть в дверь и уже там, в коридоре, привести в чувство. — Хей, я... Мы с тобой... Не очень, в общем... К чёрту, ты и сам знаешь, — Дэйв даже улыбнулся, наблюдая его ступор, жесты, выражающие собой всю неловкость ситуации: вот столкнулись и крутятся один вокруг другого два указательных пальца, вот оттопырились два больших, словно взведённые курки, а вот и он, выстрел: — Не вздумай смеяться, когда я пытаюсь быть вежливым, Дэйв, мать твою! Я хотел тактично и очень учтиво поинтересоваться, но ты, видимо, такой подход не признаёшь, так что я спрошу прямо: ты под кайфом? Две пятерни сжались в кулаки. Дэйв же свои раскрытые ладони сунул в карманы, силясь изобразить уверенность в себе, но, чёрт подери, он был обижен, и вовсе не резким вопросом; его обидело отношение Джейсона, которому он ещё ничего и сделать-то не успел, — ну, подумаешь, фамилию чуть исковеркал, но хотя бы не Ньюдиком его обозвал, как то несколько раз кряду сделал Джеймс, — а до этого обидела судьба, лишив почти всего, что отложилось в мозгу за тридцать лет жизни. Её он себе, впрочем, сам такой и сделал... Не успел он собраться с мыслями, как Хэмметт коснулся холодными пальцами его щеки. Дэйва передёрнуло. Чего это вдруг мистер Вежливость полез лапать его лицо? — Чёрт... Давно ты так? — Кирк указал на его незрячий глаз. Мастейн о нём и думать забыл: получил столько адреналина, сколько смог выжать из себя организм, — наверное, он уже должен был вместо плазмы крови в нём плавно перетекать туда-сюда, потому как стресс Дэйва не покидал ни на секунду, не отпускали премерзкие обстоятельства, — ещё и выпил, и гулом самолёта мозги размягчило, и вроде как привычным стало видеть видеть мир через один-единственный зрачок. Да и чего сейчас переживать, если зрение на нём уже пропало? И без того есть о чём беспокоиться, а такая вот слепота значит только то, что он будет пошатываться и после того, как его отпустит шампанское; стало быть, не велика потеря. — Да не то чтобы, на днях буквально и... того, — нужно было заодно придумать, как он ослеп. Мыслей на этот счёт его посетило сразу несколько, но ни одна из них на адекватность претендовать не могла, потому пришлось отмахнуться: — Долгая, в общем, история. — А чего ты с нами гастролировать поплёлся? Лечиться бы лёг, что ли... — Дэвид в ответ красноречиво пожал плечами. — Да уж, заменили одного калеку другим, — посетовал Кирк куда-то в пол. — Кстати, как там Джеймс? Мастейн ощутил на себе удивлённый взгляд. Что не так?.. Ответил он себе сам: этому вот вежливому непривычно видеть в нём себе подобного. Да, вопрос был задан из одной только учтивости, безо всякого интереса, но то были всего лишь четыре слова, перестань пялиться, твою за ногу... — Хуже, чем мы думали. У него ужасный ожог, и рука висит мёртвым грузом, он её пока что даже поднять не в состоянии. Сам до сих пор пиротехнику обходит за три метра, — Хамстер мялся, переживал, и от его напряжённого вида сразу захотелось сменить тему. Теперь Мастейн, впрочем, хотя бы имел представление о том, что случилось в Монреале, а то был уже какой-никакой плюс. — Но прогноз у него пока что положительный. — Приятно знать. Так что, пошли, сыграем чего-нибудь? Кирк согласно моргнул. Они дошли до его номера буквально за шесть шагов, и Хэмметт успел уже навалиться на дверь, протолкнув ключ в замок, как вдруг остановился и пристально оглядел Дэйва. — Что? Мы что-то забыли?.. — последний недоумённо всмотрелся в его лицо. — Ты кое-что забыл, Мастейн, — с полминуты они простояли в абсолютной тишине. Дэйв, правда, слышал, как усмехалось что-то внутри его головы: кое-что, да, всё забытое уместилось в одно слово... Ирония злая, но точно нечаянная. — Манеры, Дэйв, но их, кажется, ещё в родной Ла Месе в родном шестьдесят первом. И знаешь, чёрт с ними, но уж на один прямой вопрос соизволил бы ответить. — А... — он разинул рот, но сразу после собрался и отрезал: — Нет, не под кайфом. Всё, доволен, идти можем? — Доволен, но верится с трудом, — перед ним наконец предстал проход в пространство номера. Кирк жестом попросил его пройти вперёд, и Дэйв, усмехнувшись, нарочито медленно прошествовал до его спальной комнаты.***
— Так, сейчас... — Кирк распахнул втроенный в стену шкаф, отодвинул в нём скудно заполненный выездной стеллажик. На узких полках лежали коробки со струнами, медиаторы, пара стопок комиксов... Чёрт, а забавно: он такой из себя весь серьёзный, занятой — такое впечатление производил, по крайней мере — музыкант, а мимо нового комикса спокойно не прошёл бы, будто одержимый коллекционер пятнадцати лет от роду; да, именно в этом возрасте Дэйв тоже временами такое почитывал, но это было так, полчаса похихикать и отдать другу, а вот у Хамстера... — На, держи. В руки ему легла электрогитара, вторую уже повесил на себя Хэмметт. Дэйв увлёкся разглядыванием инструмента; чувствовал, что не впервой ему оглаживать пальцем струны, что он, чёрт подери, знает, зачем на корпусе этот странный торчащий рычажок, пусть и словами объяснить не может, что медиатор сидит между подушечками пальцев, как родная кость... Он пробренчал странно знакомую мелодию и улыбнулся сам себе: во-первых, его сильно обрадовал результат, во-вторых, он помнил, — не помнил ничего о своей невесте, о группе, об этих странных ребятах, но музыка въелась в память, не сокрушённая даже странной его амнезией; стало быть, было всё-таки в его жизни что-то хорошее, что-то такое, что он готов был с собой пронести через все свои лета, с чем и ради чего готов был умереть. Одинокая слеза скатилась со зрячего глаза, рассекла лучащееся восторгом лицо... — Всё-таки экстази, да? — донеслось со стороны, и Мастейн, потеряв только что обретённую идиллию, обернулся в сторону говорящего. — Э... что? — слово отзывалось чем-то знакомым, но вот что оно значило — на этот счёт ничего на ум не приходило. Кирк покачал головой и, рухнув на кровать, махнул рукой. — Забей. Вот, почитай, если перед глазами ещё не двоится, — он осторожно вложил снятый с ближайшей тумбочки лист Дэйву в руку. Названия песен были ему знакомы, и даже вспоминалось звучание некоторых из них; были, впрочем, и те, которых Мастейн никогда будто и не слышал. Первой строкой значился некий «Enter Sandman», и от незнакомого названия в голове мутнились мысли. Хэмметт, видимо, устал ждать от него какой бы то ни было реакции, а потому принялся наигрывать эту самую песню. Дэйв, заслышав вступительный рифф, радостно вскинулся. — Эту я знаю, слышал, — вспомнились отголоски чего-то светлого; того, что он ощутил, впервые услышав запись краем уха. Обстоятельства вспомнить не получилось, но текст и звуковой ряд представились ему более чем явно. — Она у меня любимая — сразу мне понравилась. Кирк перестал издавать звуки, даже замер, неверяще уставившись на Дэвида. — Издеваешься? — Мастейн с достойной Оскара искренностью помотал головой, и Хэмметт отчего-то принялся тереть переносицу. — Да уж, по тебе театральный плачет. Ладно, не будем терять время... Табулатуру знаешь? — Что... — Дэйв осёкся. Он не знал, что такое табулатура, но вроде как догадывался, о чём толкует Кирк, и потому, пожевав нижнюю губу, закивал. — Конечно. Специально не учил, но наиграть смогу. Действительно смог; играли они в гнетущем молчании, потому он начал по памяти напевать, и Хэмметт не удержался от пары удивлённых взглядов в его сторону. Дэйв искренне радовался, и в голосе его это отражалось в полной мере; не самая весёлая песня обрела какой-то зазывной, дразнящий тон, и даже начитка молитвы прозвучала как вызов судьбе, вовсе не похожая на сонное бормотание каящегося, записанное для пластинки. Когда же оба отыграли последний аккорд, Кирк ненадолго отложил гитару в сторону и захотел будто что-то сказать, но вовремя прикусил губу. — Знаю, певец из меня не очень, но под такой аккомпанемент грех не провыть куплет-другой, — ощутив неловкость ситуации, Дэйв решил разрядить обстановку, но заявлением о своих неважных певческих данных только усугубил общее на двоих непонимание происходящего: Хэмметт округлил глаза и громко вздохнул, тем самым будто признавая смирение с творящимся абсурдом. — Так что там дальше?.. — «Don't Tread on Me», её ты, наверное, тоже слышал. Что ж... поехали, — он сдул упавшую на лицо кудрявую прядь и взял первую ноту.***
От Кирка Мастейн ушёл уже поздним вечером, голова его гудела от электрического шума, но то было чувство привычное, пусть и позабытое. Впечатление осталось в общем и целом приятное: с огромной радостью Дэйв про себя отметил, что играть на гитаре умел, делал это хорошо, быстро и, очевидно, правильно, потому как Хамстер возмущения ни разу не выказал. Он даже вспомнил, как называется чёртов рычаг на гитарном корпусе, как записываются аккорды, и песни, которые предстояло сыграть на сцене, вроде как выучил очень быстро. Только вот странное смущение обоих всё не покидало, а в один момент обострилось до такой степени, что обернулось в итоге глубокой досадой: Хэмметт играл нечто, называемое «Hit the Lights», Мастейн подхватывал, и всё вроде шло гладко, но стоило им закончить, как раздалось ехидное «Что, даже ворчать не будешь?», а следом какое-то даже грустное «Ну, давай, расскажи, как я пассажи твои испоганил». Дэйв растерялся. Не помнил он никаких своих пассажей, да и какого чёрта, не его же группа... Или... Что ж, прошлое с этого момента начало интересовать его даже сильнее, чем тогда, когда он нашёл пустую коробочку от обручального кольца. Нужно было как-то разузнать, не вызвав подозрений, а спросить прямо было некого, так что было твёрдо решено со следующего дня подводить к этой теме всех, кому не посчастливится с ним заговорить. Впрочем, начать можно было уже сейчас: навстречу Мастейну семенил Ларс, очень довольный и до неприличия бодрый. — Старина, ты спать передумал, верно? — хотелось запротестовать, но времени раскрыть рот ему не дали: — Вот и отлично. Пошли, пропустим по стакану-другому бренди. Ну, чего стоишь? Да не дрейфь, я плачу. Вопрос был не в деньгах, просто казалось, что получается как-то по-скотски: Дэйв толком ещё протрезветь не успел, а уже опять идёт пить. Наверное, нужно было привыкать; Ларс, судя по всему, только так и живёт, и ничего, печень не выпала, почки не отвалились, рога с хвостом не выросли... — Здоровье, — Ларс стукнул зажатые в руках стаканы друг о друга, и только после передал один из них Дэйву. — Чьё? — спросил тот, приглядываясь к жиже в стакане. Поднёс к лицу, и нос будто ошпарило терпким запахом. — Джеймса, конечно. Может быть, даже и моё, — Ульрих сделал большой глоток, блаженно зажмурился и как-то очень томно выдохнул. Дэйв осторожно наклонил ладонь, коснулся содержимого стакана языком и тут же спрятал его за зубами: вкус был резкий, и жгло, и щипало, а деваться было некуда. Он немного отхлебнул и сразу начал искать, чем закусить. Не нашёл. Пришлось терпеть. — И Хэмметта, пожалуй. Нервы у него ни к чёрту, — допил. Горло проняло, и он замер, открыв рот, задышал через него, будто этот жар можно было выветрить. — Допьёшь за то, что от моего осталось, — на этих словах Дэйв закашлялся. — Если что от него и осталось... Как бы там ни было, — Ларс замахнул всё, что ещё плескалось в стакане, и напоследок с жутким скрипом разгрыз кубик льда. — Ларс, а... — договорить ему не дали. — Уважаю, Дэйв. Люблю как брата, — заверил тот, усмехнувшись про себя. Мастейн опешил. Впрочем, потом начал припоминать, что сам когда-то напивался вдрызг и звонил кому ни попадя, вопрошая «А ты меня любишь? А уважаешь?», и стало как-то не по себе. Зато временами он слышал тёплые слова, и как-то даже жить после них хотелось; пусть и выпросил, пусть и надавил на жалость, но сказали же!.. — Не интересно мне, как ты там любишь своих братьев, — огрызнулся и всё-таки решил последовать примеру Ульриха: снять жжение остатками льда. — Скажи, как вас так угораздило? Кирку я явно не очень нравлюсь, Джейсон тоже не в восторге, так что я в жизни не поверю, что они не пытались вас с Джеймсом отговорить. — Да я и сам, не буду врать, пытался его отговорить. Не смог, как видишь, — Ульрих развёл руками. Парой секунд позже начал тарабанить по стойке так ритмично, назойливо, что бармен, оставив приятного вида посетительницу, протягивающую ему свой номер на салфетке, мигом помчался к ним. — Повторите. От просьбы о добавке неприятно стянуло живот. В голове уже начинало мутниться: одна извилина, стремясь передать нервный импульс, словно бы спотыкалась о другую, падала на третью, а током от неё било четвёртую, держащую в себе совсем не ту мысль... Зря Дэйв не отказался; застроптивься он — уже спал бы, а не сидел, с видом одухотворённого прилетевшим на голову кокосом шимпанзе разглядывая собственные руки. Единственный зрячий глаз от высокого градуса постепенно размывал перед собой пространство, и пальцы от этого вроде как сливались в клешню... Страшно, чёрт подери. — Если так посмотреть, Джеймса не поддержал никто. Ему ли, впрочем, не плевать, — Ларс, казалось, совсем не пьянел: залпом осушил стакан и продолжил относительно членораздельно — насколько позволяли закинутые в рот кусочки льда — говорить. — Мы же перед этим устраивали кастинг, звонили знакомым, а последние все заняты. Что касается первых, мы прослушали человек десятка этак четыре, прежде чем у Хэта сдали нервы. Разорался, зараза, руками замахал, что здоровой, что обожжённой, словом, чуть не убился. Хотя мы ещё до кастинга знали, что так будет... — Почему? Он после травмы сильно нервный стал? — Дэйв постарался незаметно отставить стакан, но Ульрих только за ним и следил: стоило Мастейну отнять от него руку, утянул к себе, нагло усмехнувшись. Возражений не последовало. — Не в том дело. Джеймс эти кастинги терпеть не может, — как-то слишком кротко поделился он, но тут же будто насторожился, — сам знаешь после чего. Выпил, выразил сморщенным лицом непомерную горечь, но было ясно: бренди тут явно ни при чём. Дэйва это всё очень насторожило; ощущалось в этом что-то личное, что-то такое, что он должен был понимать и без слов, и спрашивать казалось попросту кощунством, но иного способа хоть что-нибудь узнать не было. — Чего? — он перешёл на шёпот. Ларс уставился в бельмо на его глазу, и от этого стало легче: сам он, значит, не хотел такого прямого контакта, не стал бы отслеживать, что станет со взглядом Дэйва, когда он наберётся сил ответить. — После... Клиффа. Знакомое имя задело что-то внутри, но перед мысленным взором его обладатель так и не предстал. Веяло теплом от этих пяти букв, вспоминался запах самокруток, низкий, шелестящий голос, шум басовых струн; ощущалась рука на плече, будто только что кто-то бесплотный воскресил мгновение давно прошедших лет, в котором была причастность, настоящая, желанная, успокаивающая. По лицу Ларса стало ясно, что Клифф погиб. Дэйв не помнил, при каких обстоятельствах, но видел ужас ожившей памяти, видел зрачок, оттесняющий зелёную радужку, и ему хотелось разделить горечь утраты, посочувствовать изо всех оставшихся моральных сил, но он не ощущал привязанности, боли — ничего в нём не было, кроме внезапно сильной эмпатии и верещащей подобно рвущейся натянутой струне внутренней границы, просто не позволяющей не отыгрывать мимикой скорбь. Это всё выглядело уместно, отражало то, что творилось с самим Ларсом, — каждый дёрнувшийся мускул, каждый вздох, каждое движение, как если бы тот беседовал с куском стекла, — но было само по себе бутафорское, напрасное, ненастоящее. — Тогда все мы были не в духе, но Хэт острее реагирует, понятное дело. Ты же знаешь, как он к людям привязывается; вот к тебе, хотя бы — столько лет не видел, а всё равно настолько прикипел, что из другой страны сюда выдернул, — Ларс потёр раскрытой ладонью глаза. — Ладно, не будем мусолить давно пережитое. Хей, дорогуша, — Ульрих подозвал бармена и, упершись ему в лоб тяжёлым, даже слезливым взглядом, отчеканил: — Мне яблочный мартини... И ему, пожалуй, тоже. Дэйв усмехнулся. Ночь обещала быть исполненной нового опыта: вот, хотя бы коктейль этот чего стоит — Мастейн о нём ничего не помнил... Правда, под странными, настороженными взглядами мужчин, пьющих пиво неподалёку, он осознал, что это приторное, отдающее бензином нечто он с удовольствием бы забыл.***
Отделаться от Ларса оказалось даже сложнее, чем Дэйв ожидал: напившись, тот прицепился к нему, как пиявка, и проедал мозги, пока на одном из этажей не показался силуэт спасителя, тянущего к нему руку... Рука отвесила Ульриху подзатыльник. — Кажется, мы условились соблюдать договор, который ты нас, между прочим, подписать и заставил, — Джеймс схватил его за шкирку и, будто не заметив едва держащегося на ногах Дэйва, потерявшего в лице Ларса единственную опору, поволок в противоположную сторону. До своего номера Мастейн с горем пополам добрался сам; благо, до него оставалось всего метра три. За дверью его встретили коридор, мини-кухня и ванная, пока он наконец не добрёл до спальни, упав на кровать как был — в одежде, в обуви, отчего-то взлохмаченный и ужасно раскрасневшийся. На него навалилась усталость, но сон никак не шёл: он так и лежал лицом в подушку на заправленной постели, и щёки горели, и воздуха не хватало... Повернув голову набок, он заметил на стене узкое зеркало, всмотрелся в свою физиономию. Утром было посимпатичнее; сейчас же нечёсанные несколько дней кряду кудри и затянутый бельмом глаз здорово дополнили собой пунцовые щёки, изошедший испариной лоб и пухлые, покусанные губы, и весь он вдруг стал похож на лихорадочного. С таким жалким, несобранным, растерянным собой и говорить не хотелось, но занять себя до утра в отсутствие сна чем-то нужно было: поначалу Дэйв пытался сосчитать торчащие вверх завитки собственных волос, потом принялся просверливать взглядом дырку в стене, но после всё-таки снизошёл до своего отражения, глядещего на него с каким-то животным испугом, вполне себе человеческим презрением и, вопреки всему, сильнейшим интересом. — Страшный ты. Неприятный. Людей смущаешь целый день, а у самого в глазах осознанности ну вот просто ни капли, — он потянулся и простонал, ощутив, как позвонки провалились, казалось, в самый живот; расслабить спину было, конечно, приятно, но жар, от такого простого движения разлившийся по всему телу, вышиб из головы последнюю здравую мысль. Собственное отражение начало восприниматься как замечательный собеседник: пусть осуждает взглядом, зато знает, о чём он говорит, зато молчит, зато с ним он не чувствует себя неловким, неуместным... — Вот скажи, ты как думаешь, должны у людей быть проблемы? Должны люди помнить всё ужасное, разочаровывающее, всё попросту хреновое, что с ними происходило за жизнь? Должны тащить это с собой в каждый новый день?.. Получилось на удивление поэтично. Дэйв даже зажмурился, готовый уже в последний раз сладко зевнуть, но тут округлил глаза: послышался ответ, ещё и совсем не его голосом. — Должны ли быть проблемы, спрашиваешь? Поверь, здесь тебе лучше бы иметь свои... — на тумбочку перед его лицом опустились стакан воды и сверкнувшая блистером пачка таблеток. — Хотя ты ими, я так смотрю, обзаводиться не перестаёшь. Надеюсь, оттуда, — вошедший указал пальцем на зеркало, — тебе никто ещё не отвечает. — Пока нет, но скоро, наверное, начнёт, — Дэйв приподнялся на руке и напряг зрячий глаз. Черты, едва заметные в тусклом свете фонаря за окном, спустя пару мгновений составили знакомый образ: Кирк, уставший, но всё ещё бродящий по отелю с какой-то коробкой в руках, отчего-то обеспокоился и притащил ему аспирин. Следовало бы его поблагодарить, но Мастейна слова зацепили как-то покрепче, чем действительно благородный по отношению к нему, мира непомнящему, пьяному и очень недальновидному, поступок: — Так почему лучше иметь свои? — Потому что иначе тебя нагрузят чужими. Посмотри на Джеймса — ему страсть как охота выговориться. Поспрашивай Ларса, и он расскажет тебе, как он всех ненавидит и как плохи наши дела. Впрочем, его и спрашивать не обязательно: он в последнее время сам на всех вешается и ноет, пока не надоест. Видно, это ты уже на себе ощутил... В общем, всем сейчас плохо; все страдают и страданием своим готовы поделиться с первым встречным. Поверь мне, в это всё лучше не вникать, — Кирк отошёл к стене, готовый уже шагнуть в коридор, но Дэвид его остановил: — А ты?.. — его разморило, но всё ж таки настрой на разговор от этого не пропал. Хэмметт выждал несколько секунд, и в эти мгновения по лицу его блуждала тень: он хмурился, будто сомневался, стоит ли продолжать беседу, продлевая тем самым и без того затянувшийся визит к пусть и разговорчивому, но сонному, мешком упавшему обратно на кровать Мастейну. Отчего-то решил, что стоит, чуть приблизился к кровати и мягко пояснил: — Кто-то должен их выслушивать, и этот кто-то — я. Их проблемы — мои проблемы. В сравнении с тем, что они мне рассказывают, всё, что происходит со мной, меркнет. Чего ты на меня так смотришь? Охота послушать, да? — любопытство разгоралось на дне зрачка, и скрыть его Дэйв был не в силах. Интерес был бесцельный, но от сложившихся обстоятельств сильный, всепоглощающий, заставивший его даже перевернуться на спину и полулёжа устроиться на локте. — Почему нет? Ты же сам говорил — каждый сейчас страдает... Ну, давай, поделись с ближним своим, я выслушаю, — в голосе не было привычной насмешки, только искренность, такая несвойственная Дэйву раньше. Кирк его не узнавал: тот, не похожий сам на себя, производил впечатление совсем иное, чем то, мутным осадком засевшее в сердце после нескольких стычек в прошлом десятилетии. Впрочем, очередного второго шанса ему, склочному и по-прежнему грубоватому, Хэмметт давать не хотел: горький опыт научил держаться от Мастейна как можно дальше, держаться с ним самим как можно холоднее, пусть и вежливо, пусть и приветливо. К чёрту. — Мастейн, скажи честно, тебе просто нужен компромат? Дэйв лениво изобразил на лице удивление. — Что? Зачем бы мне? — и снова не та интонация: слишком она доброжелательная, уверяющая, успокаивающая... Нет, поддаться ей было бы большой глупостью. — Надо же. Девять лет назад ты бы сразу ответил «да»... Хотя ты бы и говорить со мной тогда не стал, — три неуверенных шага — и его скрыла темнота коридора. Нужно было собраться и уйти сразу, но он промедлил, дал возможность возмутиться, обронить ещё три слова, выпалить так тепло, будто взаправду... Чёрт, какой абсурд. — Это ещё почему? Кирк замер, едва удержав коробку в руках. Ему нужно идти. Его ждут. Нужно собраться, перестать робеть... Нет, робел он перед тем Дэйвом, безбашенным скандалистом, отчаянным, готовым доходить до крайностей, а этот был другим, и обмануться его образом было легче лёгкого. Хэмметт глубоко вдохнул, силясь вернуть разбившееся о пару неосторожных фраз самообладание, и отстранённо произнёс: — Господи, что с тобой? Поймал солнечный удар по дороге? — Послышался шелест: Мастейн замотал головой. — Спокойной ночи. Проспись, завтра весь день будешь на ногах. Он неровной, нервной походкой вырвался из номера. Дэйв же разочарованно всхлипнул и постарался прислушаться к его совету, только сон всё не шёл. Когда же первый, ещё розоватый свет залил собою пол спальни, он окончательно бросил попытки: вскочил на ноги и принялся приводить себя в порядок. Пятый час утра... До завтрака ещё далеко; стало быть, есть время освежить лицо и распутать осточертевшие, сбившиеся в узлы кудри.***
В восьмом часу утра все собрались в столовой. Дэйва, даже имея три часа на сборы умудрившегося опоздать, ждал стул, заботливо занятый ногой Хэтфилда. По его левую руку как раз расположился Кирк, и это Дэвид нашёл даже приятным. Сразу за Хэмметтом сидел Ньюстед, едва не льнущий к последнему всем телом: с ним громко, бодро спорил Ларс, и ночную его попойку в нём выдавало только скверное настроение да прижатая ко лбу бутылка минеральной воды. Дэйву часом раньше тоже было до чёртиков плохо; спас его аспирин, про который он к тому времени уже и думать забыл. Забыл и кое-кого поблагодарить... Кирк вчера как раз возмущался, мол, он манеры оставил в утробе матери, вот и нашёлся повод его осадить: — Слушай... Спасибо, — так долго смотреть ему в глаза в планы Дэйва не входило, но наблюдать, как они округляются от удивления, было, чёрт подери, приятно. — Не знаю, что бы со мной сейчас было, если бы не твоя забота. Хотя... знаю, и оттого даже больше её ценю, — завершающим штрихом было лёгкое поглаживание по ладони, лишённое всякой интимности: просто благодарное, просто дружеское. Хэмметт окончательно стушевался и, пролепетав пару вежливых слов, отвернулся к Джейсону. Стоило отвернуться Дэйву, как он наткнулся на ещё один удивлённый взгляд. Перед Джеймсом юлить не хотелось, так что Мастейн принялся искать, на что отвлечь предстоящий их разговор. Решение пришло само собой: по радио заиграла песня о русской рулетке, сразу показавшаяся Дэйву занятной. — Здорово звучит. Ты не знаешь, как группа называется? Все разговоры за столом стихли. На него уставились четыре пары глаз, и всему этому подобало бы происходить в напряжённой тишине, но задорный мотив и повторяющиеся выкрики, сулящие слушателю стать следующей жертвой шальной пули, делали ситуацию до крайности смехотворной. Впрочем, остальным было не до шуток: — Дэйв, это твоя песня, — медленно, будто будучи в ступоре, прояснил Джеймс. Мастейн неловко прокашлялся. И правда, голос у несчастного горлодральца был очень схож с его собственным... Да, вот так неожиданность. Подумалось, что всё это можно иронично обыграть, но фантазии Дэйва хватило только на пару междометий и неловкий, растерянный всхлип. После все завтракали в молчании, и только радио, орущее голосом Мастейна, всё не унималось. Что ж... Денёк обещал выдаться похлеще предыдущего.