— Не могу... Просто не могу! У меня от всего этого уже голова кругом... и пухнет... и болит, — Дэйв неустанно жаловался, и истовость его объяснялась двумя причинами: он был, во-первых, шокирован вестью о ребёнке, и как только сошёл ступор, у него началась едва ли не истерика; во-вторых, всё это высказать он мог только одному человеку, и потому, как бы отрабатывая норму на несколько бесед по душам сразу, стремился описать своё состояние как можно более подробно. Его немного успокаивал тот факт, что Кирк действительно его слушал и даже пытался перебить его монолог словами утешения, но легче особо не становилось.
Уже наступал вечер, репетиция не так давно окончилась под недовольные выкрики Ларса, и Хэмметт сразу же утянул Мастейна на улицу, не дав никому возможности поинтересоваться, что с ним случилось. За это последний был ему очень благодарен: наверное, спроси они его — выложил бы абсолютно всё, а там и до скандала недалеко... Куда они шли, он не знал и не спрашивал; надеялся только, что не на ужин в тот же самый веганский ресторан, — после той неловкой ситуации за обедом он бы официантке в глаза смотреть не смог.
Вскоре это прояснилось, и Дэйв был удивлён. Должно быть, жизнь Кирка совсем ничему не учила, — а может, просто так потрепала, что её уроки он мог себе позволить пропускать время от времени мимо ушей.
Перед глазами вспыхнула вывеска бара.
Внутри, на счастье Дэйва, было не очень людно, музыку особо громко не включали, — только фоном поскрипывал, кряхтел, шаркал и плевался новомодный эмбиент, — молодые люди среднего возраста не пытались имитировать вечеринки прошлого десятилетия, никто не смущал окружающих показными поцелуями и неумелыми танцами. Здесь просто выпивали, просто вели беседы, курили — и то редко. Ещё лет пять назад Мастейн назвал бы такой клуб старпёрским, тихим, как гробница, и до смерти скучным, но сейчас всё здесь казалось ему уместным, правильным и, что важнее всего прочего,
подходящим.
Клуб подходил ситуации, ещё не начавшемуся разговору, самому Мастейну, который так отчаянно жаловался на пухнущую голову, что та и вправду чертовски сильно разболелась. Но подходило ли всё здесь Кирку?.. Наверное, да: он явно любил места потише, хоть и был ещё молод. Тем не менее Дэйв был уверен, что именно сюда он пришёл только из-за него, полуслепого старика с провалом в памяти длинною в жизнь, непосильным, тяготящим долгом — вернуть себя — перед каждым из тех, с кем он был знаком, и — что удручало больше прочего — уже наметившейся семьёй.
— Доброго вечера, милейший. Налейте мне рома с колой, — Хэмметт уселся на барный стул, и Дэйв неосознанно повторил это его действие. Бармен, так похожий на того, которого Ларс ночь напролёт терроризировал комплиментами в отеле, мягко глянул ему в лицо. Мастейн приоткрыл рот и тут же сжал губы: пить он больше не хотел. Ни та гадость, обжигающая горло, ни вермут, по вкусу и запаху тошнотворно сходный с бензином, ни ещё более гадкая текила его не прельщали; можно было попробовать взять то же, что попросил Кирк, но стоило ли?..
— А вашему другу? — Хэмметту вручили стакан. Дэйв, должно быть, неприлично долго молчал, и учтивый бармен решил не смущать его долгим взглядом.
— Ему отвёртку... без водки, — мужчина за стойкой как-то странно усмехнулся. Мастейн ожидал, что ему сейчас намешают взрывной коктейль, от которого мозг коллапсирует и тело обмякнет, но на деле получил полный хайбол апельсинового сока. — Не обижайся, но пьяным ты просто невыносим.
Дэйву оставалось только растерянно кивнуть. Бармен учтиво отошёл от них подальше, так что разговор по душам возобновился:
— Знаешь, я... Я не готов ко всему этому! Целая жизнь — надеюсь, только одна — просто взяла и упала мне на плечи! На мои хрупкие плечи, неприспособленные к такой ноше... И даже сейчас я, вместо того, чтобы радоваться ребёнку, сижу и ною! — Мастейн разом осушил половину стакана, ненадолго задержав жидкость во рту, чтобы посмаковать сок. После он уставился на своё отражение в хайболе и тихо, будто говорил сам с собой, заключил: — Я не смогу стать хорошим отцом.
Кирк усмехнулся. Верно, ожидал, что Дэйв сейчас повернётся к нему и растерянно на него глянет, но тот только повёл плечом, сильнее нахмурив брови.
— Но и ужасным отцом ты не станешь. Ты всё-таки беспокоишься о ребёнке, а вот если бы просто принял этот факт и не стал заниматься рефлексией — вот тогда можно было бы прогнозировать, что папаша из тебя выйдет паршивый до невозможности, — Хэмметт не пытался обратить на себя его внимание: спокойно, размеренно выговаривал, будто его происходящее вовсе не удивляло и не волновало. Такая его отстранённость почему-то внушала доверие. — И нет ничего такого в том, что ты не хочешь иметь ребёнка от девушки, которую не помнишь, в условиях, которых не знаешь. Любой на твоём месте был бы в замешательстве, зол и растерян.
— Нет, это — не оправдание. Всё-таки в самых смелых своих мечтах я видел семью, а сейчас... Да и сын от отца... То есть яблоко, как известно, от яблони далеко не падает: своего старика я не помню, но он, судя по мне, был тот ещё «воспитатель». А может, его вообще рядом не было, — Дэйв вздохнул. — Твой-то отец наверняка был славным малым, ты не можешь знать, как плохо бывает, когда ребёнок родителю попросту не нужен.
Хамстер громко фыркнул. Мастейна даже передёрнуло, — наверное, ужасно нетактично с его стороны было рассуждать о чужой семье, тем более что он о собственной только и помнил, что она у него была, — но он чуть расслабился, осознав, что то было со смеху.
— Мой отец... О, Деннис Хэмметт был хиппарём, каких поискать, и друзья у него были такие же: всякая пьянь, на которую и посмотреть временами бывало страшно, все немытые, нечёсанные, обросшие — дети мира в первозданном своём виде. Для них он, конечно, был славным малым: они жили на заднем дворе нашего дома по месяцу-двум, а то и больше, в этих своих, знаешь, смешных палатках, причём за смешные суммы. Серьёзно, того, что они называли «равноценной платой», отцу на пиво едва хватало, — Хэмметт сосредоточенно поигрывал льдом в стакане. — Это я уже не говорю о веществах. Их они вообще, по-моему, покупали вскладчину, а потом делили на четверых, а то и на пятерых одну несчастную марку и бродили вокруг дома, с деревьями обнимались...
Дэйв улыбнулся против воли, представив себе отца Кирка, — суть того же самого Кирка, но постарше, в пёстрых тряпках и жутко взъерошенного, — едва не целующего какой-нибудь мелкий дворовый клён. Хамстер же, глотнув, продолжил:
— Но хуже всего бывало, когда Деннис — а он, знаешь, был моряком на мелком торговом судне — возвращался с работы с контробандным товаром, сбывал его и покупал по марке на каждую рожу. Их буквально за полчаса размазывало, и они передвигались, как какие-нибудь насекомые, шастали на полусогнутых, в траве валялись, кто-то начинал вопить... Они вообще имели мерзкую привычку нализываться под вечер, и к ночи всех накрывало максимально сильно. Мать обычно в такие дни выгоняла отца из дома и запирала всё, что могла, а я оставался в своей комнате и смотрел в окно, копошения все эти разглядывал. Представь себе: свора бомжей под тридцать, грязных, обдолбанных по самое не могу, все изогнулись, стонут, орут, и среди этих чудищ — твой старик, истово целующий плитку садовой дорожки... — Кирк всё активнее кружил стакан в руке, начал притоптывать ногой и нервно покусывать губу. — Это было пострашнее, чем любой фильм ужасов.
Улыбка сошла с лица Дэйва ещё на самом начале этого монолога. Теперь он пытался себе это всё представить — и не мог, потому что казалось, что не могло такое случиться в жизни в принципе, не то что в бытии конкретно Кирка. Тот, судя по раскрасневшемуся лицу, только-только вошёл в раж; повествование прервал лишь ради того, чтобы залпом осушить свой стакан, прочистил горло и продолжил:
— Ты представить себе не можешь, что они временами творили. Они проламывали забор, сносили свои же палатки, подпаливали себе волосы, пытаясь закурить, ломали кусты и вообще всё, до чего могли дотянуться. В первые часа два после того, как нализались, некоторые начинали совокупляться прямо у меня под окном, и это, чёрт подери, вообще самое мерзкое, что я когда-либо видел: бородатые, грязые, измазанные травой торчки и какая-нибудь по случаю залезшая через ограду «дочь солнца», и все они её разом... Мать не позволяла отцу селить у нас женщин, в чём, конечно, была права, — Хэмметт сглотнул, окликнул бармена и вскоре вновь осушил стакан. — А однажды один из наших новых соседей, приглашённый отцом на этот «праздник жизни», под маркой оттрахал моего пса. Я потом в глаза ему смотреть не мог: и злился, и понимал, что он сам ничего не помнит, — отец ведь его сразу угостил большой дозой. И вроде он не виноват, — мало ли, что ему там привиделось, — и сам по себе человек не плохой, но этого я ему так и не простил.
Дэйв сидел с приоткрытым ртом, едва удерживая в руках свой стакан. Дар речи пропал вместе со способностью связно мыслить: воображение, отрисовавшее жестокую, во многом абсурдную картину событий, хотелось и вовсе отключить. В горле встал ком, и Мастейн едва смог заставить себя хлебнуть сока.
— И знаешь, хер с ним, это было просто неловко и неприятно, но на одну из таких вечеринок в отсутствие матери отец привёл и меня. Мне дали эту чёртову марку, пообещали, что я стану таким счастливым, каким в жизни ещё не был, и понеслось: сначала была эта фаза распирающей любви ко всему и всем, всё как полагается, я даже пересел на колени другу отца, потом меня наперебой целоваться учили, а ещё чуть позже началась другая фаза — вот этот вот крышесносящий феерический пиздец в ужасно ярких цветах. Я как увидел, что у меня руки синеют — сразу заорал, а эти смеются. Я давай от них убегать, и всё как перекорёжилось, и страшно так стало: везде этот синий цвет, ползёт, плывёт и по воздуху летит, и я почему-то чувствую, что всё, чего он коснулся, сейчас неминуемо сдохнет в муках, — Кирк смотрел куда-то вверх и болтал ногой, как маятником. Дэйв растерянно наблюдал за тем, как он шевелит пальцами, вырисовывая круги в воздухе. — И вот, я упал, лежу лицом в траве, а синий наползает, и я прям чувствую, как мне от его прикосновений все внутренности выворачивает. Они... перетираются, понимаешь? Вот прямо в порошок.
— Не понимаю, — тихо ответил Дэйв, пытаясь сделать глоток. В горло ничего не лезло.
— Это было вообще... как смерть. Мне показалось, что моего тела больше нет, так неуютно стало, и иррациональный страх от каждого вдоха и движения захлёстывал с новой силой. Я продвигался к изгороди, хотя заставить себя пошевелиться было тяжело, и думал, что это потому, что душе голой ползать холодно, — Хэмметт поморщился и сморгнул. — Не знаю, сколько я вот так провозился, но потом меня настигло новое буйство красок: появился розовый, я ощутил, как на меня нарастают мышцы, и снова испугался, что что-нибудь нарастёт не так. В общем, покрывшись новой плотью, я почувствовал белый, такой, сука, яркий, что глаза раскрыть было невозможно, и вот этот вот белый меня обтянул, как коконом. Я понял, что не могу из него вылезти, а он всё сужался, так ощутимо на меня давил, что в итоге просто выдавил из себя, — Кирк ненадолго замолчал, видно, подбирая слова, а после продолжил: — Это было буквально вторым рождением. И знаешь, что я увидел, явившись на свет во второй раз? Моего отца, который смеялся громче, чем любой из его друзей, а потом подошёл и протянул мне... — Хэмметт на эмоциях едва не захлебнулся ромом.
Дэйв посмотрел ему в лицо. Щёки раскраснелись, зрачки расширились...
— Руку? — предположил Мастейн, пока Кирк откашливался.
— Если бы. Банку пива, — он поморщился от запаха рома, вставшего в носу, и накрыл ладонь Дэйва своей, притягивая к губам его стакан. Дэйв особо не возражал. — Сказал, мол, «выпей, легче станет». Не стало, только голова заболела, — он фыркнул куда-то вбок. — Мне было двенадцать, Дэйв. Я учился в шестом классе католической, мать её, школы, и всё, чего хотел — доучиться и съехать жить отдельно. И вот, в один момент я просто осознаю себя целующимся поочерёдно с каждым из этой своры, и один из них держит меня за бёдра. А отец смотрит и смеётся, понимаешь?.. Я чуть не подыхаю несколько раз кряду, а он мне пиво протягивает...
Кирк вот-вот разрыдался бы, но Дэйв ничем не мог его утешить: просто не знал, что можно сказать; случай был, безусловно, дико исключительный и исключительно дикий, но даже констатировать это казалось Мастейну неуместным. Он промолчал, понуро глядя на ладонь, обхватившую его пальцы.
— Он не видел во мне сына. Вообще. Ему дети точно ни на что не сдались: сам ещё взрослым не был, и нас с сестрой воспринимал скорее как этих своих знакомых хиппи. Так что поверь мне, Дэвид Скотт Мастейн, я прекрасно знаю, каково это — быть для родителя случайным побочным следствием брака, и знаю, как бывает тяжело, когда собственный отец ума не приложит, что делать с ребёнком, — он так резко притянул к себе стакан с соком, что Дэйв едва не выпал со стула.
Мастейн оттянул уголок губы, стиснул зубы и надолго зажмурил глаза. Конечно, не такого он ожидал от этого разговора, и теперь следовало как-то извиниться за то, что Кирку пришлось раздирать старую рану, просто чтобы смирить его пыл. Дэйв приоткрыл рот, отведя взгляд за барную стойку, и возглас его потонул в другом, звонком и смущённом:
— Извини... — Мастейн не знал, что к этому добавить.
— Извини! — Кирк отпустил его стакан. — Кажется, я совсем забылся...
Дэйв только махнул свободной рукой. Он не хотел больше плакаться Хэмметту в жилетку, — ничем хорошим это бы не закончилось, — но кроме собственных проблем тем для разговора не видел. Повисло молчание. Кирк попросил плеснуть ему медовой водки; предложил Мастейну попробовать, и тот после первого же глотка отшатнулся, наконец допив сок в попытке смыть с языка горечь спирта. Вновь оба сидели, не роняя и слова, и только после того, как от заказанного Кирком остался один только лёд, — он, на счастье Мастейна, не имел привычки его разжёвывать, — возобновился диалог:
— А эта твоя... будущая мать твоего ребёнка. Ты о ней совсем ничего не помнишь?
— Совсем. Я имя-то её только сегодня узнал, и то от Эллефсона. А ведь она — моя потенциальная невеста... Поверить не могу, — Дэйв подозвал бармена. От полноценной отвёртки он отказался; с печальным, уставшим от жизни видом попросил повторить апельсиновый сок. — Она уже на шестом месяце... Отнекиваться поздно — придётся жениться.
Его понурый, отчаившийся вид Хэмметта очень забавлял, но тот не смеялся — в очередной раз пытался его утешить:
— Да брось, было бы из-за чего убиваться. Женитьба — это не так уж и плохо, если характерами сойдётесь — вполне себе хорошо проживёте...
— Тебе-то откуда знать? — Дэйв не сразу понял, что повторил свою недавнюю оплошность; благо, Кирк на него за это не разозлился.
— Бывал я там... В браке. Живой, как видишь, — Мастейн неверяще на него уставился. Кирк широко улыбнулся и показал тыльную сторону ладони; на безымянном пальце, даже особо не присматриваясь, можно было разглядеть след от кольца. — Я развёлся два года назад. С ней мы три года в браке прожили... У нас не сложилось, но и плохо не было.
Дэйв округлил глаза. Такого он и предположить не мог...
— Чего таращишься? Так тяжело поверить в то, что у меня всё так далеко зашло? Я знаю, какую славу имею, но я вовсе не меняю подружек каждый день, — он усмехнулся и тут же, будто вспомнив о чём-то важном, добавил: — И дружков за мной не водится. Вообще. Предлагают, конечно, но... Сейчас у меня никого нет. Всё-таки хочется иногда пожить в одиночестве.
Мастейн его совсем не слушал: только смотрел, как двигаются его губы, как прищуриваются веки, и понимал, что крупно, непростительно ошибся. Но почему? Он знал, что причина ему известна, но найти её в собственном сознании всё не получалось, — она ускользала от него, будто скрытая за чем-то непроницаемым, непреодолимым. На борьбу с этим барьером ушло много нервов, но когда тот, наконец, по какой-то неведомой причине поддался Дэйву...
— Ну, просто это так... по-взрослому, — он знал, что ляпнул нечто крайне нелепое и неуместное, но он ведь помнил Кирка желторотым юнцом... Он помнил! Да, мать вашу, помнил!.. — Ты в нашу первую встречу выглядел лет на четырнадцать. Я помню, у тебя было какое-то корявое каре и эта странная майка с Микки Маусом, будто ты только-только со школы вернулся... Какие могли у тебя быть три года в браке? Во сколько ты женился, в семнадцать?
Если бы Кирк вдруг вздумал выпить, коктейль после такой отповеди мигом полился бы через ноздри. Лицо у него вообще до крайности преобразилось; из-за застывшего на нём выражения даже можно было подумать, что от услышанного он протрезвел.
— Это ты сейчас?.. — спросил он, сморгнув. Не стал даже цепляться к словам, хотя для общего сведения добавил: — Мне... мне тогда было двадцать лет, Дэйв. Я всегда выглядел младше, чем был, но никогда мне не говорили, что... настолько.
Мастейн прикусил губу. Получилось неловко, но на фоне всего, что произошло за день, конкретно эта неловкость ощущалась какой-то поверхностной, вовсе не тревожащей. Дэйв ожидал фатального, всепоглощающего чувства стыда, но в итоге отделался лишь слабым его проблеском, и даже тот быстро скрыло за собой неприятное удивление.
Он ощутил себя старой развалиной. Не то чтобы собственный возраст сильно его пугал, — он был не из тех инфантильных ребят, которые полагают, что после тридцати жизни нет, — пугало то, во что он за свои три десятка превратился. Кирк был — Дэйв напряг извилины и посчитал — всего-то на год младше; Мастейн же, едва его завидев, для себя определил, что их разница в возрасте составляет лет восемь как минимум. От мыслей об этом почему-то становилось до страшного тоскливо.
— Неплохо сохранился... — Дэйв себя одёрнул, осознав, что говорит что-то совсем не то. Он прочистил горло и вернулся к феноменальному, к приятному — добытому дюжими моральными усилиями воспоминанию. — Да, сейчас вспомнил... Даже сам не верю. Только предыстория этой нашей встречи в голову всё не идёт.
Кирк улыбнулся и виновато отвёл взгляд.
— Я... Если честно, я так тогда напился, что уже и не вспомню, как туда пришёл и как оттуда ушёл. Но тебя я помню: ты нацепил на джинсы широченный патронташ и ещё олимпийку ко всему этому напялил, это, конечно, незабываемое зрелище, — он усмехнулся; Дэйву подумалось, что сам он, увидь себя в таком нелепом облачении, рассмеялся бы куда громче. — Если уж кто из нас и был похож на школьника...
— Верю, верю, не нагнетай, — Мастейн снова улыбался. Сам удивлялся тому, как быстро одна эмоция сменялась другой в обществе Кирка; это походило на американские горки со всеми присущими им крутыми подъёмами и внезапными поворотами. Такие «аттракционы» он терпеть не мог, но с Хэмметом всё это разделить было, пожалуй, приятно.
— Зато следующую нашу встречу я помню отчётливо. У нас был совместный концерт... Ну, у Металлики и у моей группы. Тогда нас друг другу представили, мы пожали руки и разошлись. Уныло, конечно... Зато сыграли хорошо, — Кирк воодушевлённо окинул Дэйва взглядом. — Ты не помнишь? Джеймс тогда похвалил мои скудные навыки игры на гитаре, а ты подошёл и с серьёзным видом заявил, мол, «ну... лучше так, чем никак», — Хэмметт передразнил присущее его лицу — судя по плакатам, которые сам Дэйв видел у себя в кабинете, давно ставшее для него дефолтным — надменно-презрительное выражение. Получилось похоже.
Он хохотнул против воли, слишком громко, так неуместно... От неловкости поспешил что-нибудь спросить:
— Так у тебя была своя группа?
— Да. Она и по сей день существует, но уже, понятное дело, без меня. Здоровские парни в ней играли... временами мне даже жаль, что всё это прошло. Понятно, что всё случилось к лучшему, но всё-таки, — Дэйв всем своим видом выражал истовый интерес, потому Хэмметт объяснил: — Джеймс с Ларсом тогда дёргали музыкантов из самых разных групп — Клиффа, меня, да и тебя когда-то тоже. Правда, от твоей на тот момент только ты и оставался...
Дэйв за тот вечер узнал от него, казалось, всё: про самые ранние свои начинания, про скандалы и интриги в Металлике, про их с Эллефсоном химию и совместный успех, про новую группу и многочисленных бывших коллег... Голова от всего этого шла кругом. Мастейн ловил и запоминал каждое слово, и ближе к полуночи ощутил себя ожившим. Все осколки прошлого, которые он прежде замечал, не осознавая их должного места, сложились в обширную, многогранную фигуру, сложную, но теперь полностью понятную. Он искренне этому радовался, хоть и знал, что то была память не его, а о нём; знал, что мог бы никогда с этим не разобраться, не доверившись тогда Кирку.
В гостиницу они вернулись в первом часу ночи, и оба выглядели пьяными, хоть Дэйв только раз глотнул водки. Разговор не стихал: тёк плавно, огибая события прошедших десятилетий. Обсуждение наконец добралось до событий минувшего дня, и Мастейн вдруг поинтересовался:
— А что в столовой случилось? Ларса всё-таки кто-то приложил?.. — Дэйв теперь знал: есть за что. На деле Ульрих — умелый интриган, но напоказ — прямолинейный нахал, и даже заключить не получалось, что из этого было хуже.
Кирк улыбнулся, пояснив:
— Нет, что ты. Ульрих был и остаётся святой коровой; на него никто из нас руки не поднимет, даже если очень-очень сильно захочется. Хотя Джейсон сегодня был близок: уже кулак сжал, и тут Ларс ринулся — что странно — к нему, чего-то не рассчитал, напоролся на стул и повредил колено. Хэт и Джей кинулись его поднимать, и один нечаянно вмазал другому по пояснице... — Хэмметт тихо посмеивался. Дэйв улыбался до боли широко. — В общем, Ларс опять создал неимоверное количество проблем из ничего. Он в своём репертуаре.
Раздался смешок на два голоса.
— Ладно, спокойной ночи. И это... не забудь позвонить Эллефсону утром, разузнать побольше про свою амнезию, раз уж он сегодня... вчера ничего толком не сказал, — Кирк всем своим видом выразил живое, приятное участие.
— Да уж, пользы от него... Возмущается только всегда громче всех, — Дэйв замер рядом с Кирком и посмотрел на него. Подумать только, этому румяному кудрявому парню без малого тридцать...
— В общем, держи это в памяти, — Хэмметт постучал пальцами по дверному косяку, обратив внимание Мастейна на дверь очередного номера.
Его номера; он и не заметил, как они дошли. — И к завтраку не опаздывай.
— Постараюсь, — он всё-таки совладал с собой и, ещё раз простившись, вошёл в номер. Ночь обещала быть долгой; за один вечер узнавший всю свою биографию и очень впечатлившийся отдельными её эпизодами, уснуть он уже точно не смог бы.
***
С тех пор, как он разошёлся с Кирком, прошло около получаса; за окном всё ещё было темно, в собственной постели — непреодолимо скучно, так что он решил попытать удачу и развлечь себя хотя бы выслушиванием виртуозно сложенной брани Дэвида.
Почему-то он подумал, что тот всё ещё сидел в офисе. Кирк описывал его крайне ответственным парнем; конечно, перед этим сделал ремарку, что лично его едва ли знал, а это всё подхватил из молвы приближенных к группе Дэйва людей, но разве стала бы молва врать?.. Младший, тяготящийся чувством обязательства, повисшим на шее удавкой в день их с Мастейном первой встречи, точно сидел за работой над альбомом до самой ночи, так что Дэйв был более чем уверен, что зазвучавшие в трубке гудки в скором времени прервёт недовольное бурчание.
— Я вас слушаю, — раздалось, наконец, на другом конце провода.
— Это снова я, — поняв из слов Кирка, насколько крепка на деле их с Эллефсоном дружба, Дэйв ощутил за собой право пропускать приветствие как ненужную формальность. Впрочем, он и не особо знал, что говорить, потому, чуть поразмыслив, неуверенно начал: — Я тут спросить хотел... Перед тем, как мне Джеймс позвонил, я одним важным делом занимался...
— Ты? Занимался? Важным делом? Ну надо же, вы на него посмотрите, — перебил Дэвид. — С каких это пор «ширнуться» стало «важным делом», Дэйв?
Мастейн прикусил губу. Неприятно допускать, что во всём этом могут быть замешаны наркотики, но приятно осознавать, что он правильно задаёт вопросы. Он позволит Эллефсону вести в этом разговоре, дополнять, уточнять... вернее, даже не так — он его заставит. Мягко, по-дружески; тому, конечно, давно уже нужно было дать возможность выговориться.
— Очень важным, Дэвид. Чем я таким ширнулся? Я просто... мысль потерял, ну, ты знаешь, как со мной бывает. Думаю, поймаю её — текстов для альбома понапишу, — он знал, как изощриться, чтобы подозрительно притихший Уоррен — да, чёрт подери, он даже второе имя его запомнил — отреагировал; последней фразой нарочно заехал по больному, так что нервный, тихий треск голоса в трубке возобновился, толком не сокрыв в себе жар возмущения:
— Понятно, торчок хренов... Решил вернуть свои восьмидесятые? Вот так же устроить себе «марафон вдохновения», как тогда? Ничего не выйдет, Дэйв. Тебе тридцать, ты едва не разваливаешься, и ты определённо слишком стар для экспериментов с наркотиками, особенно — с такими, после которых ослепнуть можно. Я не знаю, что за дрянь ты там упорол, и даже предположить не могу, почему она была в этой странной жестянке с кнопкой, но второй раз я тебе такое не...
— В жестянке? — Мастейн весь напрягся, ощутив себя так, будто внезапно понял суть происходящего. Будь бытие программным кодом, — кривым, подпёртым кучей костылей и погрязшим в аду зависимостей, — эта металлическая банка просто обязана была бы быть в нём божественным объектом; точкой, к которой и из которой тянутся все нити; точкой, в которой сконцентрировано буквально всё. Она, такая странная, никуда не вписывающаяся, неясного назначения... Ещё и с кнопкой. — Ты не мог бы...
— Даже, блядь, не думай! Я не попрусь посреди ночи в тот подвал к твоим дружкам, а если по твоей просьбе кто-нибудь из них припрётся с ещё одной такой херовиной сюда — можешь навсегда оставаться в Металлике, утырок, — интонации Дэвида выдавали предельную серьёзность сказанного.
Серьёзность — смекнул Дэйв — это нехорошо, это — верный знак того, что сейчас случится очередной скандал. Нужно было сгладить углы:
— Ой, пошли они на хер, эти дружки. А ты никуда не ходи, сиди в офисе, ты там нужен, — выжать из себя что-нибудь «в своём» духе оказалось на удивление тяжело. — Я просто хотел спросить, куда она потом делась. Она всё ещё в моём кабинете?
Мастейн на всякий случай скрестил пальцы. Ему ведь сейчас зададут вопросы; ему в любом случае придётся импровизировать на грани своих возможностей, но всё потерять, будучи так близко к разгадке, — смерти подобно.
— Странный вопрос... Впрочем, чего я от тебя ждал? Выкинули твою ненаглядную после того, как ты в Канаду отчалил. А нашли по явным, так сказать, следам; она под шкафом застряла, замигала чего-то там, пыль всю на пол выдула. Уборку делать пришлось... — Эллефсон тягостно вздохнул. — Поставили сначала на стол, у лампочки на ней цвет переменился, и Ник тут же завыл, де у него голова от неё болит. Со всем мусором, в общем, её и унесли.
Трубка едва не выскользнула из вспотевшей руки. Сердце пропустило несколько ударов кряду. Дэйв внезапно ощутил в себе готовность сиюминутно разрыдаться.
— Вы... Вы что, её — того?... — только и смог протянуть Мастейн.
— Да, мы вообще всё выкинули, что ты за это время в своём гадюшнике насобирал: банки пустые, фантики всякие, комочки фольги, пласты жвачки от стола отцарапали, уничтожили разумную жизнь в кружке с кофе... Марти пытался её отмыть, но даже хренов уксус не взял этот страшный налёт. В общем, её мы тоже... И макулатуру всякую со стен поснимали, она там только гнить ещё не начала, ей-богу. Так что из твоего там теперь, Дэйв, только кресло; остальное — рабочее, настраивающее на продуктивное, так сказать, сотрудничество, — последнюю фразу Дэвид проговорил с преувеличенным довольством, и у Дэйва сложилось впечатление, что по возвращении из тура отрабатывать он будет не только за пропущенные дни, но и за всех троих коллег по группе. — Плакат с Металликой мы, к слову, тоже сняли. Не к добру его повесили, признаём, — Дэйв отчего-то именно в этот момент издал несдерживаемый возмущённый скулёж. Дэвид интерпретировал это по-своему. — Да, Мастейн, теперь твоё место под солнцем тяжелее перепутать с помойкой. Пиздец проблема, не правда ли?
— Пиздец, — понуро согласился он, особо не вслушавшись в сказанное. — Как... как вы могли?
— О боже, как же мы так... Как посмели мы, смерды, выкинуть твой царский мусор? Не вели казнить!.. — со злым задором в голосе отозвался Эллефсон. Дэйв непроизвольно пустил первую слезу.
— Дэвид, это важно, не издевайся! Она... Банка... с кнопкой... — бессвязный шёпот сквозил обидой и отчаянием.
— Чёрт, ты серьёзно? Зачем тебе эта странная банка от хуй-пойми-чего, а?
Дэвид, судя по голосу, от веселья перешёл к подозрению.
— Она... нужна, — заключил Дэйв. Нужно ли ему распинаться? Кирк ведь ему сказал — он обычно себя вёл, как последний... Возможно, к такой модели поведения следует вернуться; так и жить, наверное, легче станет.
— Неужто? Хочешь остатки доширять, да? Ой, ну что это я, конечно, нет, Дэйв Мастейн и наркотики — параллельные прямые... — он взял паузу; сплюнул скопившийся яд, подумал Дэйв, — во вселенной, опровергающей пятый постулат. Ну давай, Дэйв, укрась мне ушки. Что интересного скажешь? Просто красивая? Дорога как память?
— Да ты... Она же мне жизнь спасти могла бы, — он натурально захныкал, забыв уже, что ведёт серьёзнейший разговор. — Я бы мог всё вернуть, как было, всё наладить... Ба-анка...
— Ой, ну такого я ещё не слышал, конечно... Переигрываешь, Мастейн, — ответом ему послужила минутная истерика без единого слова, но полная красноречивых всхлипов и хлюпаний. — Эй, чего ты так расстраиваешься?.. Хочешь, прямо сейчас пойду и металлолома со двора натащу?
— Не-е-ет, ты не понимаешь...
— И правда. Но, знаешь, с этим можно справиться, если ты всё-таки соизволишь объясниться, — тон Дэвида потеплел. На удивление Мастейна, слёзы его равнодушным не оставили.
— Н... н-не могу, — отозвался он. С грустью подумал, что правда не мог: сам многого не знал, да и история такая... Дэвид только уверится, что он плотно заторчал; никакого полезного действия такая исповедь не возымеет.
— Что, правда доширять не хочешь?.. — утвердительный скулёж почему-то разом убедил Дэвида в том, во что он не так давно категорически отказывался верить. — Тем более объясни; лучше сделай это сам, потому что если это начну пытаться объяснить себе я, у меня воображение не на шутку разыграется, уж поверь. Хей, чего молчишь? Ты на неё молился, что ли?.. Что ты с ней делал, Дэйв?
Мастейн особенно громко всхлипнул. Слова сами сорвались с языка:
— Не знаю... но надеюсь понять, когда возьму её в руки. Если возьму, — он едва не разорвал на себе волосы ладонью, которой до этого массировал затылок, глуша тем самым головную боль. — Но теперь... Как я теперь, Дэвид?
Дэвид этого, конечно, знать не мог. Никто не мог; от осознания этого простого факта Мастейну стало до удушья паршиво. Захотелось снять с себя скальп, постучать по округлой дверке этой глупой головы, встряхнуть запутавшийся комок извилин и спросить у него, как быть дальше. Жаль, что комок, и без того неотзывчивый, ночью вообще не выходил на связь; жаль, что кожа сидела плотно и крепко, будто кто-то, в полной мере осознавший ещё на этапе сборки бедовость Мастейна, посадил её на самый ядрёный клей. Жаль, что ему теперь со всем этим жить, и ещё жальче, что завтра придётся рассказать об этом Кирку. Он будет так разочарован...
— Слушай, забей. Тут вчера буквально такая херня случилась, жаль, ты не видел...
Разговор рвался сквозь тернии недовольства, отчаяния и обиды, но всё-таки напор Дэвида возымел свой эффект. Полилась лёгкая беседа обо всём и ни о чём, ни к чему не обязывающая, происходящая исключительно с целью произойти. Дэйв сам не заметил, как успокоился и потеплел; как по своей воле рассказал о курьёзе в веганском ресторанчике; как оправдывался перед Эллефсоном тем, что его в такое заведение затащили силой; в конце концов, как, утомлённый недавним срывом, потерял связь с реальностью, не успев проститься.
Дэвид ещё, наверное, с полминуты слушал его мерное сопение.
— Спокойной ночи, утырок. Посмотрю, что смогу сделать, — произнёс он отчётливо, но тихо, не желая его разбудить, и повесил трубку.
***
— Да уж, — Дэйв разглядывал то свою щёку, с которой не сходил отчётливый округлый след от телефонной трубки, то часы на тумбочке.
Почему-то он проснулся в четвёртом часу утра; почему-то ощущал себя таким выжатым, каким не чувствовал даже во время разговора с Эллефсоном. Собственное бессилие раздражало, но злиться сил тоже особо не было. Восприятие искажало реальность: лицо в зеркале виделось ему измученным, воздух в комнате казался жидкостью, в которой он легко перемещался, толком не ощущая под собой опоры; яркий розоватый рассвет казался блеклым и серым.
Спать больше не хотелось. В комнате делать было нечего.
Окрестностями отеля Дэйв не интересовался, — не считал, что будет правильным выходить в большой мир одному, ничего об этой жизни не помня, — потому решил не отдаляться от здания. Заметил возле входа карту-схему и составил себе маршрут, от которого тяжело будет отклониться:
— Сначала вокруг главного корпуса по часовой, потом — против...
Шёл медленно, потирая рукой щёку, и разглядывал деревья. Кое-где уже галдели птицы; кое-где шелестели ветки, оглаживая высокий фонарь...
— Может, позвонить Дэвиду и извиниться?
— Мимо, — пробубнил Мастейн себе под нос. — Что я ему скажу? «Извини, дражайший тёзка, что вчера так разнылся, сейчас снова это сделаю»?
— Может, спросить, как идёт работа над альбомом?..
— Мимо. Решит ещё, что я издеваюсь, наорёт... А помочь ему я ничем не смогу. Да и песни наши старые мне как-то не очень... И ведь я же их все написал...
— Так почему не попробовать написать чего-нибудь ещё? Может, сейчас выйдет лучше?
Дэйв остановился и пригляделся к орущей во всё горло птице, семенившей по тротуару. Звучала она ужасно, но с каким усердием рвала связки...
— Может.
— Дэйв, ты сумасшедший.
— Может... — несколько секунд ничто не менялось, не нарушало его настроения, но вдруг... Его ноги снова стояли на земле, и притом грозили подкоситься. — Джеймс?!
— Извини, что так вклинился в твой... диалог. Давно ты начал говорить с собой на разные голоса? — он задержал руку на чужом плече. Хлопать не стал.
Дэйв чуть наклонил голову, покривив губы. Кто знает, водилось ли за ним такое раньше? Точно не он сам.
Между тем молчание затянулось: Мастейн оглядел Хэтфилда с ног до головы и удивился тому, насколько прямо он стоит. Видно было, что пил всю ночь; глаза красные, под ними — страшные тени, лоб весь влажный, — должно быть, умывал лицо, силясь привести себя в чувство, — губы покусанные, в бороде застряли крошки... От него несло чем-то травяным, похожим больше на лекарство, чем на выпивку. И на щеках что-то осталось... кажется, пара-тройка влажных дорожек, — видимо, не нашёл чем вытереть.
— Паршиво выглядишь, — заключил Дэйв.
— Спасибо, ты тоже не очень, — Хэтфилд улыбнулся, указав на его щёку. — Что, всю ночь с очередной подружкой болтал? Стой, не отвечай, я угадаю... Секс по телефону, да?
Дэйв подавился бы воздухом, но эта блистательная джеймсова догадка пришлась ровно на выдох. Хотелось возмутиться; впрочем, он быстро взял себя в руки и в течение двух секунд мозгового штурма составил достойный своей репутации ответ:
— С дружком, на самом деле. Кажется, телефон в него так и не влез...
Он попытался изобразить пошлую улыбку. Получилось паршиво, но Хэт его, кажется, и без того едва ли видел.
— Боже, избавь меня от подробностей! — Джеймс рассмеялся заливистее, чем стоило бы. Дэйв начал подозревать, что с ним что-то не так. — Как бы там ни было, рад, что ты не скучал. Я вообще вчера тебя выпить позвать хотел, а ты невесть куда после репетиции делся... Где был?
— Эм... в баре, — был ли смысл врать? — С Кирком...
— Ага, и с Папой Римским. Охотно верю, — Хэтфилд фыркнул и в то же мгновение многозначительно ухмыльнулся. — Ла-адно, рыжий, храни свои секреты. Сегодня-то пойдём? Тут у одного местного намечается препати по случаю нашего будущего концерта... Он обещал двадцать видов пива, — Джеймс легко ткнул его локтем под ребро. — Ну, ты как?
Будь Хэт чуть трезвее, увидел бы, как перекосило лицо напротив. Дэйв не знал, как отказаться; не знал, стоит ли отказываться: сам ведь только что заявил, что был с Кирком в баре, — пусть ему и не поверили, пусть он там даже и не пил, а всё-таки... Чёрт, пропади оно всё!..
— С тобой, конечно.
— Замётано! И не смей сегодня опять куда-нибудь слинять, — стоило Дэйву приоткрыть рот, Джеймс дополнил: — Тише. Я знаю, что ты хочешь спросить. Так вот, не переживай, наших там не будет: Ларс, понятное дело, дохера занятой человек, его даже не приглашали, Джейсон собирался целый вечер насиловать бас, так что прийти тоже не сможет. Кирк чего-то злой был сегодня... Я его, значит, вежливо спросил, а он меня сразу так далеко послал... Вот буквально час назад это было. Агрессивный просто до ужаса. Сам вот пусть туда и идёт, куда меня направил; даже если потом захочет, на вечеринку я его не потащу.
Дэйв непроизвольно скрипнул зубами. Он был рад, что не столкнётся с Ульрихом, который, скорее всего, втянет его в авантюру, стоит только Мастейну попасться ему на глаза, рад, что не придётся терпеть презрительный взгляд Ньюстеда, но было бы лучше, будь там Хэмметт. Он всегда держал ситуацию под контролем; без него между всеми тремя в этой группе, верно, воцарился бы хаос. Впрочем, для хаоса вполне себе хватит и двух: его и Джеймса. Вместе они точно во что-нибудь вляпаются...
— Слушай, час назад ведь был третий час ночи, — попробовал Дэйв, но Джеймс резко его прервал:
— Вот именно, что третий час. Он в это время спать никогда не ложился, а тут тявкает ещё чего-то. Не заслужил, в общем. Так что всё будет как в старые добрые: ты, я, море пива и какая-нибудь заварушка, — Хэтфилд, кажется, был этому искренне рад.
Дэйв пожал плечами. Сдался.
— А чего ты тут вообще в такое время делаешь? — спросил он скорее чтобы просто поддержать разговор, нежели из интереса.
— Да... Проветриться вышел. Ну, ты знаешь, раньше я позволял себе истерики, и они быстро перерастали в дебоши, а теперь вот мне психотерапевт гулять побольше посоветовал. В одиночестве. Сказал, мол, я должен бытие своё в таких условиях обдумывать. Рефлексировать. А я вообще, если честно, не хочу ни о чём думать; я просто смотрю на небо и успокаиваюсь.
Дэйв ради приличия кивнул и вставил какое-то междометие.
— А вообще мой терапевт — бесполезный хрен. Он совсем не понимает, что мне нужно. Это как... как Джуниор и ты. Он только и делает, что капает на мозги, а я терплю — контракт обязывает.
Дэйв растерянно его оглядел:
— У нас с Эллефсоном совсем не так. Мы плодотворно сотрудничаем...
Хэтфилд перебил его, взмахнув рукой:
— Не заливай. Сам мне несколько лет назад ныл, что он неусыпно за тобой бдит и каждый день мозг пилит. Был бы у тебя ещё и психотерапевт — ты бы, наверное, совсем уже крышей поехал...
Мастейн пожал плечами.
— Знаешь, мне вот иногда кажется, что я уже умом тронулся. С тех пор, как мне едва не сожгло руку, я сижу, как жаба в банке, смотрю на мир будто через стекло и понимаю, что не могу с ним... взаимодействовать, — он прошёл вперёд, и Дэйв неосознанно засеменил за ним. — И банка моя запаяна... Остаётся только головой в барьер.
— У тебя же есть одна здоровая рука, — попытался приободрить Дэйв. Не получилось:
— Ага, левая. От неё толку, как от шестого пальца, тем более если правую всё-таки отрежут... Ты видел, Ларс гоняет меня по физиотерапевтам. Эти черти что только не делают с моей рукой, а она всё равно не двигается. Я даже не чувствую прикосновений к ней, понимаешь? Иногда, бывает, мазну ладонью по какой-нибудь поверхности — и ничего. Вообще.
— Может, выздоровеет ещё. И не такие ожоги у людей проходили, — Мастейна захлестнул какой-то всепоглощающий ступор. Нужно было поддержать Джеймса, но... как? Он не мог проявить должного участия; попросту не помнил, что следовало говорить в таких случаях. — Главное — лечение не прекращать.
Хэт грустно хмыкнул.
— Мне это лечение, если честно, как мёртвому припарка. С моей рукой всё намного хуже, чем говорят в прессе. Там, — он постучал пальцем по эластичной повязке, — одни сплошные угли. Врачи советуют не терять надежды, но каждый отмечает, что наиболее близкий к реальности прогноз — ампутация. Я останусь без руки, Дэйв... Без группы. Без денег, — Дэйв мог понять, что это значит; в его взгляд проскользнуло искреннее сочувствие. — Вот так: ещё недавно я восходил к славе, а сейчас получил пинок под зад — и лечу с вершины жизни рожей вниз.
Мастейн смотрел на него с некоторым опасением. Лицо Джеймса отчего-то перекосило, и оно будто выражало презрение и горечь одновременно: желваки заходили, веки сощурились и задрожали, сползлись к переносице брови.
— Я же сколько себя помню хотел на гитаре играть, а этот чёртов ожог всю жизнь мне сломал... Со мной была только музыка, Дэйв. Всегда.
Дэйв думал, что ему показалось, что это свет как-то неправильно упал, но он пригляделся: глаза у Хэтфилда блестели. На уже мокром нижнем веке собиралась крупная капля.
— И будет. Всё пройдёт, Джеймс, — прозвучало не так уверенно, как планировалось, но Хэтфилд, кажется, чуть успокоился.
В следующее мгновение на Дэйва обрушился весь его вес. Джеймс обнимал его одной рукой, второй, наглухо перевязанной, сильно вдавливая в его рёбра; он нетвёрдо стоял на ногах, покачивался, прижимаясь щекой к его шее. Мастейн опешил; сообразил только, что уместно было бы похлопать его по спине.
— Слушай... Может, поговоришь обо всём этом с психотерапевтом? — почему-то Дэйв был уверен, что ни с кем, кроме него самого, Хэт это обсуждать не стал бы; попробовать направить его к тому, кто по долгу службы разбирался в нытье, однако, точно лишним не стало бы. — Он, наверное, знает, как бороться с отчаянием...
— Отчаяние здесь ни при чём. Тут бороться надо с самой жизнью, — раздалось прямо под ухом приглушённое бурчание. — А ещё он...
— ...бесполезный хрен. Но я в этих делах ещё бесполезнее, — признался Мастейн, приобняв его ниже лопаток. — Только ныть умею. Слушать — нет.
Хэтфилд усмехнулся, но сразу после тихо проскулил.
— К чёрту, парень. Ему меня обнимать не по уставу.
Дэйв повёл бровью, крепче прижав Джеймса к себе. Рука больно давила поперёк грудины, становилось уже трудно дышать, но он не отпускал, — чувствовал, что ещё не время. Ждал тихо, стойко, слушая всхлипы и ощущая влагу на плече.
Джеймс сам в один момент решил отстраниться. Мастейн это осознал не сразу: не успел разжать рук, из-за чего футболка собралась над ними, обнажив торс. На секунду он подумал, что крапинки стоят у него в глазах, — слишком долго смотрел на восходящее солнце, не иначе, — пока вдруг не понял — ему не мерещится.
Живот Джеймса от ложечки до пупка был покрыт небольшими округлыми отметинами: где-то уже розоватые, где-то — перешедшие в серо-жёлтые шрамы, в большинстве своём они были покрыты ярко-красной коркой и казались болезненно глубокими. Стоило Хэтфилду заметить, что Дэйв их разглядывает, футболка мигом оказалась вытянута из-под его рук и едва не заправлена в джинсы.
— Ладно, Дэйв, спасибо за совет. Может, и расскажу ему, если он мне хоть слово вставить даст, — он быстро высвободился, выпрямился и сунул руки в карманы. — Я, пожалуй, пойду. Передашь Ларсу, что на завтрак я не спущусь, окей? — Дэйв растерянно кивнул. — Отлично. Бывай.
Дэйв молча смотрел ему в спину. Он успел увидеть что-то важное; эти следы, они... Внезапно разболелась голова. Следы... он такие помнит, уже видел, но когда? У кого?..
Вспомнилось, что к этому каким-то образом был причастен Кирк. Вроде как всё было в минувшем десятилетии; перед мысленным взором представали какие-то обрывки, по отдельности ни о чём не говорящие. Подобно кадрам на разрезанной плёнке, они были свалены в кучу, и некоторые из них забелились, некоторые почернели, а какие-то, самые яркие, показывали плакат и ещё совсем молодого Хэмметта на нём. Вот к нему, оранжево-чёрному, тянется мокрый от дождя палец, вот мажет по нему, оставляя от Кирка только размытые очертания кудрявой шевелюры; вот почерневшая рука возращается под навес, накрывает собой зажжёную сигарету; слышится рычание, а после, когда огонёк вдруг прижимается к её запястью, — шипение. Рядом с ожогом — порез и несколько тусклых, очень знакомых веснушек...
Дэйв согнул руку и оглядел запястье. Шрам и правда был, незаметный, если не знать, куда смотреть, серовато-жёлтый, с явным округлым бортиком и углублением в центре.
— Чёрт, — бросил Мастейн, повернув ко входу в отель.
Да, он увидел кое-что важное; оно, как и все важные вещи, требовало обсуждения. С таким разговором Дэйв мог пойти, пожалуй, только к одному человеку...
