Графиня де Вержи

      Раннее рождественское утро выдалось сырым и промозглым. Плотный туман одеялом окутывал замок. Сквозь него с трудом, бранясь, пробирались посланные за кое-какой снедью к праздничному столу слуги. Старый лохматый кучер, оглядывая здоровым глазом наметённые за ночь сугробы, хмурился, грозил кому-то и то и дело кидался помогать несуразной долговязой девице, прибиравшей двор. Занятие это, впрочем, быстро ему надоедало, и он, кряхтя и держась за спину, ковылял к ближайшему дереву, снова показывая кулак.       — Сегодня будет холодно, мадам, — заметила Коко, поплотней закрывая ставни. — Дед не в духе, да и вон какие тучи, жди теперь ещё ворох снега.       — Согласна, — вздохнула Диана, отходя от окна, и спешно вытащила платок, снова почувствовав тошноту. — Вот тебе и Рождество: отец тут, Мишель, кажется, вот-вот заболеет… Ещё и мне плохо. Унеси это прочь, я не хочу есть, — кивнула она на изюм и сушеные дольки яблока.       — Вы же любите яблоки, — возразила Коко, замерев. Опомнившись, когда Диана махнула рукой, она унесла тарелку в свою комнату. Выглянув из неё, она спросила:        — Может, мясо принести? Там ещё осталось.       — Нет уж, спасибо. — Она поплотнее прижала к лицу сладковато пахнущий бергамотом платок.       — Ну, как знаете, — вздохнула Коко. — Вам есть сейчас надо, вы и так прозрачная, как привидение, Господи, прости!       — Перестань, пожалуйста, у меня от тебя голова болит! — поморщилась графиня, садясь на стул возле зеркала. — Помоги лучше собраться.       — А хозяин знает? — Коко снова вздохнула, затягивая поверх белой рубашки хозяйки атласный корсет с вшитыми внутрь металлическими брусками.       — Достаточно, — остановила её графиня, выводя пальцем узоры на столе. Та послушно завязала корсет, не затягивая сильнее. — Хозяин, конечно, не знает, но хозяину сорок пять лет как плевать на всех, кроме себя, так что как-то и говорить не хочется. Может, ещё ничего и не выйдет.       — Мадам сомневается в том, что она?..       — В этом мадам не сомневается, кровей с появления Птички она так и не увидела. Она переживает, что не дотянет до срока.       — Как думаете, это будет мальчик?       — Хорошо бы, может, граф наконец успокоится, — протянула графиня, смотря через зеркало на свою приподнятую корсетом бледную грудь, которая из-за причудливой игры света и тени казалась теперь чуть больше и симметричней, чем была на самом деле.       Всё внезапно поплыло у неё перед глазами при виде собственной груди.       — Пустите меня, пустите, месье, прошу вас! — умоляла Диана, пытаясь вырваться из железной хватки мужа, под локоть тащившего её за собой.       — Нет уж, вы же сказали, что я могу делать что угодно, но вы не поедете. Плохо вам, видите ли! — прорычал граф, вталкивая её в узкий пустовавший коридорчик возле комнаты старой свекрови. — Мать, а ну подите сюда!       Он с силой забарабанил ладонью по двери и продолжал до тех пор, пока из комнаты не вышла, хмурясь, свекровь, а следом — Катрин с раскрытым ртом, продолжавшая держать в руках рукоделие.       — Ну? — хмуро спросила старуха, смотря на дрожавшую побелевшую невестку, прятавшую от неё глаза. — На черта вы её сюда притащили?       — Гордыня — смертный грех, как вы знаете, — начал граф нарочито пафосным тоном и вытолкнул жену вперёд. — Видите ли, мадам считает себя важной персоной, достойной всевозможных почестей и поблажек. А я считаю… — Не договорив, он резко дёрнул слабенькую шнуровку старого домашнего платья, тем самым разрывая её. Диана ахнула, ловя падавшую вещь, и в это время граф дёрнул вниз и рубашку, оставляя покрасневшую жену по пояс обнажённой. — А я считаю, что у неё грудь мало того, что какая-то никакая, так ещё одна больше другой. Да и фигура вообще что-то совсем не та, что прежде. Или я не прав?       Секунд на пять воцарилось удивлённое молчание. Катрин опомнилась первой:       — Хм, — протянула она, обходя Диану с видом старой мудрой бабки. — Вот слева взглянешь — вроде как и разные, а справа — так и совсем ничего. А вообще, у меня лучше, верно? — Она взглянула на графа. Он как-то странно ухмыльнулся, но тут же, опомнившись, сделал серьёзное лицо и кивнул. — А ну-ка я потрогаю. У неё уже есть молоко?       — Не думайте даже! — из последних сил огрызнулась Диана, едва держа платье, практически чувствуя кожей взгляд невестки. Ноги дрожали, и ей казалось, она вот-вот упадёт. Диана с затаённой надеждой взглянула на пустую лестницу и тут же отвела глаза, чувствуя, как неприятно щиплет в носу и подступают слёзы.       Катрин и граф, переглянувшись, рассмеялись. Старуха, до того молча хмурившаяся, вдруг тоже заговорила, растягивая каждое слово:       — Ну… Ей нужно получше следить за собой, иначе однажды она будет вся в этих ужасных белых следах, помяните мое слово.       В тот момент по лестнице взлетел Мишель, тяжело дышавший и до белых костяшек сжимавший кулаки. Обведя взглядом свою семью, он поспешил отвернуться, лишь краем глаза увидев кусавшую от стыда губы мачеху, и не раздумывая протянул Диане свой плащ.       — Отправляйтесь уже к Дьяволу вы все, вас там ждут. Надеюсь, вы когда-нибудь окажетесь на её месте, — только и сказал Мишель, под руку уводя из коридора еле державшуюся на ногах Диану. Промолчали все. В том числе и граф.       Мишель помог ей спуститься в спальню, где перепуганная Коко усадила дрожавшую хозяйку на кровать, быстро надев на неё рукава рубашки и платья, и исчезла за дверью, перед тем придвинув гостю стул. Стоило Мишелю спросить, что случилось, Диана расплакалась, бросилась к нему на шею и крепко прижалась. Он сначала замер в растерянности, а после приобнял её, неловко гладя по спине.       — Да меня они тоже, мягко сказать, не любят, — заметил он, когда Диана немного пришла в себя и лишь продолжала молча прижиматься к нему. — Так, конечно, не мучали, но пороть розгами до крови было их любимым методом воспитания лет так до одиннадцати, пока это не перестало действовать.       — А вы-то в чём виноваты? — всхлипнула Диана, наконец отстраняясь. Он протянул ей свой платок, и она быстро стёрла слезы. — Ну ладно, я…       — Если без шуток — ни в чём, как и вы, впрочем. — Мишель пожал плечами, спрятав платок. — Но если и правда хотите знать, я, как бы это сказать поприличнее… В общем, моя мать родила меня от другого. Отец… граф в смысле, знает об этом, вот и злится. Не скажу, что сильно расстроен, но иногда это ужасно утомляет.       — Вы простите, что я… Я всё понимаю, это было жутко невежливо с моей стороны и вы только из уважения к моему состоянию… — вспомнив, смутилась Диана. — Вы не подумайте, я помню, что по законам церкви я вроде как ваша мать…       — На четыре года младше сыночка. — Мишель улыбнулся. — Бросьте, я не в обиде.       — И моё присутствие вас совсем не раздражает?       — А должно?       — Кстати. — Она поплотнее закуталась в плащ, чувствуя, как к щекам приливает кровь. — Граф считает, что я самая уродливая из женщин, которых он только видел… Думаете, он прав?       — Думаю, отец просто очень хотел поскандалить, ему для этого повод не нужен, — поперхнувшись, ответил он, отводя глаза. Помолчав, он добавил: — Я бы, наверное, не выдержал оказаться в таком виде перед посторонними. — Мишель, помолчав немного, взглянул на часы: — Уже три? Простите, должен идти, нужно кое-что закончить до вечера.       — Спасибо за всё, — кивнула она, возвращая плащ. Когда он ушёл, она обняла себя за плечи, ещё долго смотря ему вслед.       — Коко, я задумалась, — приходя в себя, произнесла Диана. — Подай моё платье.       — Да, мадам.       Коко помогла хозяйке надеть тяжёлое зелёное платье, расшитое золотом, больше подходившее для светского вечера, чем для похода в церковь, и собрать волосы.       — Пойду зайду к Мишелю, что ли? — Через пять минут пустого перекладывания вещей с места и наигранных вздохов Диана встала и тихо вышла в коридор.       В такую рань большая часть обитателей Берлоги ещё не выходила из комнат. Граф, мимо комнаты которого она шла на цыпочках, хмуро жевал вчерашнее мясо, морщился от головной боли и безуспешно пытался унять её вином.       — Бездари, ничего не могут сами! — в ответ на что-то бросил он служанке, стоявшей с кувшином возле него. — Это не приведет ни к чему хорошему так же, как и затея отца с этими теплицами, так можешь и передать.       — Там были теплицы, — кивнул Мишель куда-то вдаль, когда они с Дианой гуляли по саду. — Мать с дедом проводили там всё свободное время, когда я был ребёнком. Они очень хорошо ладили… Кто у вас, кстати? Девочка?       — Не знаю, астролог сказал, мальчик. — Она посмотрела на выпиравший живот.       — Значит, я ошибся, — легко согласился Мишель. — Хотите, покажу их ближе? Там есть беседка, вы сможете присесть. Жалко, что отец их разрушил, вам бы понравилось в них, там всё было так ярко… Даже бабка мирилась с их существованием.       — Почему же тогда их разрушили?       — Всё, что не приносит прибыли, не имеет права на существование, — передразнил он графа. — Видел бы дед, что творится в Берлоге в его отсутствие — вашему мужу бы не поздоровилось.       — Жаль, что его больше нет.       — Согласен. И бабка, может, здоровее была бы… Думаю, это была любовь. — Мишель попытался улыбнуться. — Впрочем, согласен, в этих стенах это слово звучит как-то…       — Глупо? — предположила она.       — Я имел в виду несколько другое, но вы правы, уместнее сказать «глупо».       Графиня проскользнула мимо комнаты свекрови. Старуха размазывала по тарелке нечто отдалённо напоминающее цветом сливочный крем и что-то бормотала про то, что в этом доме никто не умеет готовить и что если бы был жив её муж — все бы живо взялись за ум. Её немолодая служанка кивала после каждой фразы и при случае косилась на дверь. Оставшись незамеченной, Диана поспешила дальше.       Спальня Мишеля находилась в другом крыле дома. Чтобы туда добраться, Диане пришлось, оглядываясь и замирая, шагнуть в узкий тёмный коридор, наскоро отмытый от паутины и пыли. Его сейчас украшала прислуга. Графиня замерла, переводя взгляд с тучной хмурой экономки, стоявшей к ней спиной, уперев руки в бока, на двух пухлых маленьких девочек, проворно украшавших остролистами окна. Мимо них, едва не сбив экономку, проскочил сын кого-то из слуг со свёртком в руках.       — Смотри куда несёшься, бесёнок! — прокричала она ему вслед и, не получив ответа, принялась распекать одну из девочек, уронившую украшение на пол:        — Господи, пошли мне терпения с этими неумёхами! У тебя что, руки кривые? Твоя мать такой не была! Посмотри на сестру, ни разу ничего не уронила, одна ты с пола всю пыль собрала. Думаешь, мне нравится от хозяина выслушивать, что у нас всё висит, да и стоит криво и что надо повыгонять половину работничков? Я вот теперь даже знаю, кто в этом виноват!       — Закрыто… — пробормотала Диана, смотря на несколько запертых дверей.       Экономка, наконец заметив её, поспешила извиниться за себя и за внучек и пообещала всё закончить через четверть часа. Графиня, кивнув, потёрла руки и двинулась дальше, чувствуя, как они постепенно замерзают. Поднимаясь по старой скрипящей лестнице, ступеньки которой давно прогнили, она слышала, как бьётся сердце. Каждый раз она вглядывалась в полумрак и не ступала дальше, пока не убеждалась, что ступенька на месте. Лестница вела в уничтоженный пожаром коридор, безмолвный, почерневший и сохранивший на стенах ожоги копоти. Единственными следами людей в нём были разбросанные инструменты, впрочем, давно покрывшиеся пылью. Все комнаты, кроме одной, были заперты, а из открытой доносились крики Катрин.       — Вы же передумаете через месяц и только зря это всё затевали, но вам-то, конечно, ни жарко ни холодно, а мне потом что делать прикажете?! — вопила она, опираясь руками на стол.       — Найти себе другого идиота, который будет терпеть ваши выходки. А вообще, идите куда шли, я занят, — сказал Мишель и с преувеличенным вниманием принялся листать страницы книги, изрисованные какими-то цветами с подписями на латыни. — Занимательная вещь, очень советую.       — Ненавижу вас. Хорошо, что недолго мне терпеть вас осталось, — уходя, бросила Катрин, метнув грозный взгляд на стоявшую рядом со входом Диану.       — Я, кажется, не вовремя? — Диана взглянула на Мишеля, всё ещё оставаясь в дверях. — А где, кстати, ваша собака? Мне казалось, вы собирались забрать её в дом, потому что на улице холодно.       — Да нет, почему же… — Он потер уголки глаз и откинулся на спинку стула. Снова закашлявшись, он кивнул ей на свободный стул и налил себе воды из графина. — Собака где-то гуляет, охотится, наверное. Вы садитесь, садитесь. Спасибо, что закрыли дверь. Не люблю, когда открыто, тут и без того дует.       — Зачем жена приходила? — спросила Диана, садясь, кивнула на дверь и огляделась.       Все стены были уставлены шкафами и полками, они, в свою очередь, были завалены книгами, карнавальными масками — деревянными человеческими лицами с убором из ярких перьев, вычурными шкатулками с золотыми узорами и смешными костяными фигурками. Взгляд Дианы остановился на трёх сиротливо стоящих в самом дальнем углу куклах с забавными лицами и яркими платьями.       — Требовала, чтобы я всё отменил, конечно, но не дождётся. — Он заметил её взгляд. — Я тогда был ещё глупее, чем теперь. Верил, что она беременна, надеялся, она родит мне девочку, тащил эти проклятые куклы Бог знает откуда, а в итоге — ни-че-го… Почему-то всегда хотел именно дочь. А у отца она есть, но он не ценит. — Мишель вздохнул, расправляя рукава. — Что ж, у меня хотя бы есть Птичка.       — Вы же можете жениться снова после развода. Вторая жена, вполне вероятно, родит вам дочь.       — Могу, но… не хочу.  — Он поморщился и взъерошил волосы на затылке. — Я ухожу от неё не для того, чтобы жениться снова. Одного раза мне вполне достаточно. Уеду куда-нибудь в пригород, найду маленький домик с садом и буду, как дед, заниматься цветочками. Опять же, оранжерею сделаю или хотя бы теплицу… У деда осталось с десяток луковиц тюльпанов. Там есть три очень редких в те времена, красно-белых. — Он открыл книгу на нужной странице и протянул Диане. — В тридцатые в Голландии они стоили целое состояние.       — Граф сказал бы: «Вот эти три цветочка дороже вас, моя дорогая!» — Она грустно усмехнулась, листая страницы книги.       — Я никогда так не скажу. — Мишель посмотрел ей в глаза, и она опустила лицо. Сквозь толщу стен и пустые коридоры едва пробивался собачий лай.       Диана вздохнула и коснулась кончиками пальцев страницы:       — Только тюльпаны?       Мишель прокашлялся:       — Нарциссы… Нарциссы, быть может. Дед их только ради мамы сажал, и я их, признаться, тоже не очень люблю. Просто в память о ней. — Он вздохнул. — А вы что собираетесь делать, когда освободитесь?       — Не знаю, — честно ответила она. — Я уже давно не представляю себе жизни вне Берлоги. Вы так уверены, что ваш друг сможет помочь нам?       — У него есть план на любой случай, я уверен, — понизив голос, Мишель добавил: — Он — ищейка, если вы понимаете.       В дверь постучали. Мишель выпрямился, посмотрев сначала на Диану, а потом на дверь. После короткого «войдите» в дверь заглянула Коко и сказала, что граф приказывает всем выходить, скоро нужно ехать. Они спустились во двор.       Но перед самым отъездом выяснилось, что хорошая лошадь захромала, и пришлось запрягать ту, что похуже. Граф, скрипнув зубами, приказал впредь следить. После, на половине пути, у кареты отвалилось колесо, и как ни клял всех граф, как ни обещал выгнать на улицу без единого су, остаток пути идти пришлось пешком. Мишель и Диана спокойно вышли из кареты, обменявшись парой дежурных фраз о погоде и медленно зашагали вперёд. Катрин, поворчав, быстро успокоилась, бросаясь догонять их, и лишь один граф шёл далеко впереди.       Он важно ступал по расчищенной от грязи и листьев узкой дорожке, опираясь на резную трость с серебряным набалдашником, в которой и не было особенной нужды. Одетый в модную рубашку с пышными рукавами и тёмный плащ, он задумчиво чесал покрытый белой щетиной подбородок и время от времени сурово поглядывал на плетущуюся поодаль семью. Иногда он ворчал, что это стыдно — явиться в церковь пешком, а ещё хуже — в парадных одеждах и пешком.       — Что скажут соседи? Это же позор! — как заклинание повторял он.       — Сдаётся мне, — устав от этого, шепнул графине Мишель, спускаясь вниз по холму рядом с ней, — соседи скажут, что он дурак, раз явился на службу в таком виде.       — Ох, лучше молчите! — Она встретилась глазами с обернувшимся мужем и лишь крепче прижала к себе дочь, завёрнутую в шёлковые пелёнки с вышитым сине-золотым гербом и гордым девизом «Орёл мух не ловит». — Иначе вы будете первым, кто попадет под горячую руку, если он разозлится.       — Вы за меня так сильно боитесь? — Этот вполне уместный вопрос вдруг прозвучал как-то наивно.       — После того, как он отдал меня на растерзание своей сумасшедшей матери прошлой зимой — ещё больше, чем прежде. Не гневите Бога, я не переживу, если он сделает вам что-то дурное.       — Мне даже как-то неловко, что вы так за меня волнуетесь, — немного смутился Мишель, по привычке взъерошив волосы на затылке.       — И что вам мешает держать руку подальше от головы? — прошипела проходившая мимо Катрин. — Выглядите, как пугало!       — Отстаньте, — устало бросил Мишель и закашлялся.       — Как себя чувствуете? — нахмурилась графиня, присмотревшись к нему. Из-за светлых волос и одежды было не сразу заметно, что он выглядит болезненно бледным.       — Да никак, — пожал плечами молодой человек, оглядываясь на шедших за ними слуг. — Да вы не волнуйтесь так, это точно не лихорадка. — Он улыбнулся.       — Хм, — пожала плечами Диана, успокоенная таким объяснением.       Монотонно звонил колокол скромной церквушки, будто с кем-то прощаясь. Люди спешили по домам, обменивались новостями, сетовали на холода, приглашали друг друга в гости, шутили и смеялись. То там, то тут раздавались выкрики вроде: «Старик-епископ сдержал обещание, чёрт побери!» или «Папская гончая таки почтила нас своим присутствием!» На вопрос Дианы, о чём речь, Мишель ответил коротко:       — Епископ ещё три года назад обещал заглянуть и к нам.       В церквушке со старыми рассохшимися лавками было душно и шумно. Собравшиеся на воскресную службу жители гудели в ожидании епископа. Диане все звуки и запахи внезапно стали казаться излишне сильными: от звуков органа, которые когда-то так нравились, начинала болеть голова, голоса людей резали слух, а от запаха свечей и ладана её начинало подташнивать. Она всё больше убеждалась в том, что была в положении. В такие месяцы от резких запахов её начинало практически сразу же мутить.       Епископ, немолодой мужчина в броской одежде, посетил их к несказанной радости прихожан. Взяв у помощников свои атрибуты и коротко помолившись, он начал службу. Они вместе спели несколько рождественских гимнов. Графине казалось, что от нарастающего шума в ушах она упадёт в обморок. Мишель не мог не заметить этого, но в ответ на его как можно более тактичную просьбу уйти со службы раньше, чтобы не мучить графиню, получил лишь взгляд, полный презрения. Когда это повторилось второй раз и молодой человек попросил уже настойчивей, граф злобно спросил жену:       — Ну что там с вами?       — Я… — Слова застряли в горле, и графиня ещё крепче вцепилась пальцами в спящую дочь. В ушах шумело, перед глазами всё плыло, а по телу бегали неприятные холодки. — Я жду ребёнка, — только и прошептала она, прежде чем потерять сознание.       Когда приводить её в чувство сбежалась целая толпа соседей, она всё ещё ничего не видела и могла только слышать их голоса, постоянно спрашивавшие, в чём же дело и чем ей помочь. Раздраженный граф постоянно повторял:       — Подите прочь, прочь, я сказал. Ей дурно от духоты, она ждёт моего сына! Не трогайте её, сейчас всё само пройдёт!       Вскоре к ним степенно подошел епископ.       — Что случилось, дамы и господа? — прогудел он.       Граф замер, широко распахнутыми глазами смотря на епископа. Мишель же после вежливого поклона обратился к подошедшему:       — Ваше преосвященство, простите нас, моя мачеха слаба здоровьем, и ей очень нелегко выносить ещё одно дитя церкви. Не сочтите за бесстыдство просить благословить её и отпустить домой.       Епископ, к всеобщему удивлению, отнёсся ко всему с пониманием, и, перекрестив и благословив всех членов семьи де Вержи, начиная с графа и заканчивая Птичкой, отпустил домой.       — Может быть, вам остаться дома и не ездить никуда? Вы так бледны, — шепнул Мишель, как можно незаметнее поддерживая Диану под локоть.       — Что вы, муж меня в покое не оставит, если я откажусь, — борясь с головокружением, ответила она. — Боюсь, однажды он меня просто убьёт.       — Я ему не позволю.       — Тогда он убьёт сначала вас, а после — меня, — пожала плечами графиня, и повисло молчание.