Графиня де Вержи

      Той ночью Диана почти не спала. Кровать казалась ей слишком жёсткой, одеяло — слишком холодным, а свет луны в окне — слишком ярким. Стоило ей закрыть глаза и ненадолго задремать, она видела перед собой высокую длинную лестницу, окна до потолка, из которых струился мягкий свет, чувствовала аромат цветов и флёр духов, и тут же просыпалась. На долю секунды ей даже казалось, что она сейчас в Можере и видит в полумраке очертания своего письменного стола и сложенных на нем книг, но в момент, когда она уже готова была броситься проверять, не снится ли ей это, осознавала, что всё ещё лежит в кровати на постоялом дворе, а вместо стола в углу стоит лишь туалетный столик с поблекшим старым зеркалом. Диана вздыхала, укрывалась одеялом с головой и снова пыталась уснуть.       Проваливаясь в сон, она смутно, будто в тумане, видела старое, полустёршееся воспоминание.       — Ну что там? — Стоило врачу появиться в коридоре, к нему едва ли не бросился месье де Лален, до того в задумчивости стоявший у распахнутого настежь окна в коридоре. — Ну, не томите же! Что с ребёнком, что с матерью? Не слишком ли быстро она родила? Прошло не больше трех часов.       — С матерью всё более-менее неплохо, мадам очень скоро полностью оправится после родов, — наконец ответил врач и, помолчав, добавил: — А вот насчет ребёнка мне вас обрадовать нечем. Ребёнок синюшный, мало двигается, мало кричит, глаза не открывает, грудь кормилицы не берёт. Вам стоит позвать священника и как можно скорее.       — Это сын? — дрогнувшим голосом спросил месье де Лален. — За наследника боритесь, никаких денег не пожалею, только лишь бы он остался жив и здоров.       — Это девочка, месье.       — А, девочка… — разочарованно протянул отец. — Ну, раз так — какая тогда разница, выживет или нет? У меня и без этой две дочери, если бы был сын, тогда… — Он вдруг заметил Диану, и грубо поинтересовался: — А вы тут что забыли? Уходите к себе и занимайтесь уроками, я отвезу вас в монастырь, как только освобожусь, — и снова повернулся к врачу. — Скажите, месье, какие шансы, что она останется здоровой, если выживет? Если она больна, то лучше не делайте ничего вовсе.       — Да что вы, месье де Лален, такие дети почти не живут больше суток. К утру, скорее всего, её уже не станет.       — Вот оно как… — Месье де Лален поскреб подбородок. — Красивая хоть, девчонка-то? Если да, то даже как-то жалко.       — Думаю, она похожа на месье.       — А, так бы сразу и сказали. Тогда я не удивлен: наше семейное проклятье пришло за новой жертвой, — буднично ответил месье де Лален и неопределенно махнул рукой. — Оно уже много младенцев у нас забрало, одним больше — одним меньше, тем более девочка. Мы привыкли. — Он оглянулся в сторону угла, за которым пряталась Диана, и, понизив голос до шепота, спросил: — А когда снова будет можно… ну, пытаться? Мне уже тридцать два, жена, конечно, на семь лет меня моложе, но сыновей всё нет и нет.       — Думаю, это будет разумным не раньше, чем через пару месяцев, а лучше позже. Мадам всё-таки нужно восстановиться, чтобы ребёнок родился как можно более здоровым.       — Ну да, вы правы. — Месье де Лален, подумав ещё, спросил: — А ребёнка она уже видела? Вы ведь не показали ей… такого?       — Нет, месье. Но она просила. И если вы разрешите, то…       — Нет уж, нет уж, — спешно перебил его он. — Не нужно. У нас трое племянников, их мать, её сестра, тяжело больна — чахотка, уже запущенная, не думаю, что бедняжка доживет до конца года, — Мари взяла на себя заботу о них, и будет кощунством лишать их её из-за какого-то полумёртвого младенца, вы не находите?       — Нахожу, месье, — не стал спорить врач. — И если вы настаиваете, то я распоряжусь ей не показывать.       — Вот и хорошо, так всем нам будет спокойнее…       — Как, как она могла умереть?! — Из-за двери послышались сдавленные рыдания. — Покажите мне её! Покажите, я сказала!       — Простите, мадам, ваш муж не давал разрешения. — Служанка открыла дверь и позвала врача.       — Должен идти, месье, прошу меня простить, — сказал растерянному месье де Лалену врач и скрылся в комнате.       — Умерла, значит… — пробормотал тот, забыв о существовании Дианы, всё ещё стоявшей за углом, и, ходя туда-сюда по коридору, принялся рассуждать: — Нет, с другой стороны это и хорошо — у меня на шее не повисла ещё одна дочь, к тому же больная. А может, приказать Жерару закопать тело где-нибудь и забыть о существовании ещё одного ребенка? А что, всё равно крестить не успели, знать о ней никто толком не знал, а похороны по всем правилам несомненно ударят по карману… Хотя нет. Мари. Она в этом случае превратится в сущего дятла и выклюет мне мозг скорее, чем забудет об этом чёртовом ребенке. Надо как следует всё обдумать, да, обдумать…       В последнем сне Диана с фонарем плутала по темному бесконечному лабиринту, высотой в два раза больше её роста, но всё не могла найти выхода. «Диана… Диана…» — зовя за собой, повторяли братья, появляясь перед глазами неясными тенями и вновь исчезая, когда она подходила достаточно близко. Откуда-то доносился тяжелый запах лилий и ладана и обрывки заупокойных молитв. Внезапно она споткнулась обо что-то и, наклонившись, подняла перепачканный чем-то свёрток. Отогнув край, она увидела внутри синего холодного младенца, вдруг открывшего глаза и улыбнувшегося ей. Она закричала, выронив свёрток, и проснулась в холодном поту.       Отбрасывая с лица волосы и стирая со лба пот, Диана села на постели и на ощупь нашла на полу обувь. Наскоро собрав в косу мешавшие волосы, она встала. Налив себе стакан воды из стоявшего на столе кувшина и залпом осушив его, подошла к кроватке. Надин крепко спала. Сев за стол, Диана нашла огниво, зажгла стоящую на столе свечу и, смотря сквозь её подрагивающее пламя, снова и снова вспоминала свой сон. До рассвета ещё оставалось время, но возвращаться в постель не хотелось.       «А мой сын был… таким же? — отбросив голову на спинку стула, подумала Диана. — Права ли я была, не настояв, чтобы мне его показали? С другой стороны, что я могла против слова мужа? Да и потом — я видела Анну-Марию, знаю, как она выглядела бы, но разве от этого что-то изменилось? Боже, неужели действительно существует это проклятье, забравшее их всех? Как понять, стоит ли в него верить?»       Прислушиваясь к шуму дождя за окном, она все сильнее погружалась в мир воспоминаний, будто проваливаясь в большую бездонную чёрную яму.       Диана уже четверть часа стояла на лестнице, никак не решаясь ни спуститься вниз, ни вернуться к себе. В гостиной, напротив принесённого из галереи портрета, тихо плакала одетая в траурное платье Мари. Сидевший напротив отец выглядел совершенно спокойным и отрешённо смотрел на огонь в камине, докуривая трубку.       — Да что вы плачете уже которой час? — наконец равнодушно спросил он. — Подумаешь, умер ещё один. Какая уже разница? Проклятие моей семьи, над которым вы так долго смеялись, снова выбрало себе жертву.       — Разве ему мало было отнять Эльо? — надтреснутым, сдавленным голосом спросила мачеха, комкая в руках платок. — Вы даже не дали мне её увидеть!       — Зачем это вам? — пожал плечами месье де Лален. — Вам нужно думать о пятерых живых детях, а не об одном мёртвом. Я и сам, признаться, ни разу не видел её, но, как видите, не страдаю. И вам не советую. Каких-то шесть с небольшим месяцев, забудьте о них.       — А Рене, а Ги? О них мне тоже прикажешь забыть?! — вскочив, воскликнула Мари. — И тебе не стыдно?!       — Не забывайтесь, Мирьям, я не давал вам разрешения говорить мне «ты». И вообще, за что это мне должно быть стыдно?       — В таком случае я вам больше не Мирьям, а исключительно мадам де Лален!       — Как угодно, — пожал он плечами и язвительно добавил: — Мадам де Лален. Так чего я там должен стыдиться по-вашему?       — Вы ни разу даже не подошли к Рене, когда он болел, а теперь вам плевать даже на смерть Ги, своего любимчика. Я рожала и растила сыновей для вас, а вы так и не удосужились их признать.       — Вот снова-здорово! — поморщившись, проворчал он, вытряхивая в камин пепел из трубки. — А что вы, моя дорогая, думаете, будет с моей репутацией, если я это сделаю? Она будет просто испорчена. Да что там, репутация всей нашей семьи окажется под угрозой.       — Вы сами испортили её. Весь город знает, что вы волокита и игрок.       — Ну, игрок — может быть, — пожал он плечами и набил трубку новым табаком, чтобы зажечь её от свечи. — А вот насчет остального — не пойман, не вор. Может, это и правда, а может — нет, пойди докажи.       — Хорошо же вы устроились! — горько усмехнулась Мари. — Мне просто интересно, ваша нынешняя любовница спрашивает вас, почему вы изменяете жене? И что вы ей отвечаете? Мне вы говорили, что не любите жену, что женились по настоянию семьи, а любите только меня. Так любили ли? А детей?       — Вы и сами знаете ответ на ваш вопрос. Не любил бы — не женился. А дети… что ж. В Рене всё равно не было ничего особенного, о чем можно было бы так сильно сожалеть: он был обычным мальчишкой, каких много. А вот Ги… Да, действительно, он был одарённым, мог бы — как и его известный тезка, — оставить яркий след в истории, неразрывно связанный с нашей семьей.       — Как вы можете? Это же были ваши дети.       — Я всё могу, если вы ещё не поняли, — отозвался он. Мари снова горько усмехнулась в ответ. — И вообще, раз уж вы сами заговорили об этом, то корью я не болел, так что легко мог заразиться и умереть вместе с Рене, что бы вы делали тогда? У меня, в конце концов, нет законных наследников, не считая племянника. Только отдавать Можер сыну этого де Авена… Нет, ни за что. Он слабак и подкаблучник, презираю таких.       — Всех-то вы презираете и ненавидите. Сами вы тоже далеко не святой, — не скрывая издевки, заметила Мари. Месье де Лален пожал плечами, как бы спрашивая «ну и что?». — Каким бы человеком он ни был, Шарль любит вашу сестру.       — О, я очень надеюсь, что так, иначе я искренне сожалею, что не оторвал ему что-нибудь ценное, когда узнал, что он кувыркается с Момо. Хотя, пожалуй, он заслуживал хорошей трёпки на дуэли. А что, честь сестры — хороший повод подраться.       — Вы невыносимы, — вздохнула она, закрывая глаза и откидываясь на спинку кресла. — За что я только в вас влюбилась когда-то?       — За то, что я был хорош в постели? — насмешливо предположил месье де Лален.       — Как вам не стыдно? Вы сегодня похоронили сына, — с укором заметила Мари.       — Если хотите, готов хоть сейчас обеспечить вас новым, — пожал он плечами. Она промолчала. — Вы, к слову, сами не хотите со мной спать. Всё ещё боитесь снова потерять в родах ребенка? Моя бабка потеряла пятерых, прежде чем родила отца, такое бывает.       — Скорее, боюсь что-нибудь от вас подхватить. Не знаю, как вам, а мне дороги жизнь и здоровье.       — А мне дорого моё хорошее настроение, а какое оно может быть у здорового мужчины без карт, вина, и женщин? — Мари промолчала. Он нагнулся и положил руку ей на колено. — Ну, Мирьям, четыре года прошло, а я всё ещё жив и здоров. Может быть, вы дадите мне шанс загладить свою вину за любовницу? Ну же, Мари. Это будет только ваш вечер. Любой ваш выполнимый каприз будет исполнен.       — Хорошо, — Мари странно улыбнулась. — Вот вам мой каприз — идите в церковь и молитесь за упокой душ своих детей до того момента, когда почувствуете боль от их смерти так же сильно, как и я. Потом уж мы поговорим о ваших «извинениях».       — Вы это серьезно?       — А вы серьезно предлагаете мне развлекаться, забыв о смерти Ги? Вам рассказать, как я его носила, как рожала, как не спала ночей с ним?       — Раз не хотите — так бы могли и сказать. — Месье де Лален встал и спрятал трубку в карман. — Надоест рыдать — позовёте слуг, пусть вернут картину на место. Или можете повесить её в своей комнате, мне всё равно.       — Если бы у меня был и портрет Эльо, — вздохнула Мари.       — Попросите нашу юную художницу, пусть она хоть на что-то путное потратит мою бумагу, — пожал плечами её муж.       — Что вы за отец такой, Антуан? Вам жалко для ребенка даже пары листов бумаги.       — Я на них заработал, а она — нет, — сухо ответил месье де Лален. — Всё, не беспокойте меня сегодня. Можете плакать сколько вам вздумается, а я ушёл спать.       — Спать ли? — усмехнулась Мари ему вслед.       — Мари, вы в порядке? — Диана всё же решилась спуститься вниз. — Вы такая бледная. Позвать врача?       — Спасибо, девочка моя, со мной все в порядке. Просто у вашего отца нет ни капли совести.       «Просто у моего отца нет ни капли совести, — эхом повторила Диана. — Кажется, теперь я прекрасно понимаю, что она имела ввиду. Мари… Хотела бы я увидеть перед отъездом её и Анжелику: кто знает, когда я вернусь, и вернусь ли. Думаю, мне стоит хотя бы написать им».       Со свечой в руках она нашла в мешке с вещами не занятый записями о расходах листок и дешевый карандаш. За окном начинало светать, когда она села за письмо. Дрожащей рукой выведя короткое «Дорогая Мари!», тут же поморщилась, отбрасывая карандаш.       «Нет, как-то это слишком фамильярно звучит! «Мадам», наверное, было бы уместнее. С другой стороны, я даже не могу вспомнить, когда я её так последний раз называла! Ну хорошо, — наконец решила она, снова взяв в руки карандаш, — пусть будет Мари. Итак…»       «Дорогая Мари!       Как вы уже, должно быть, поняли, я ушла из дома. Я прекрасно осознаю, что мой муж, даже если и признает факт моего побега, никогда не скажет о его истинных причинах, поэтому хочу, насколько это возможно, объясниться с вами. Я ценю вас, как своего друга, и ценю всё, что вы когда-либо сделали для меня, поэтому не стану скрывать: муж стал опасен для меня и Надин. Настолько опасен, что бежать без молока с грудным ребенком кажется куда более разумной идей, чем оставлять всё как было.       У меня нет ни малейших доказательств, но смерть Мишеля больше не кажется мне трагической случайностью, учитывая, как сильно он ревновал меня к нему. Но я клянусь вам Писанием, что ревность была беспочвенна и наше общение не заходило дальше совместной прогулки или редкого танца. Он не заслужил такого конца, поверьте. Мишель безумно любил Птичку и с большим почтением относился ко мне, как к её матери. Сейчас мне кажется, он так рьяно защищал меня потому что двадцать лет назад был слишком мал, чтобы защитить свою мать. Я не сомневаюсь, что и с Софией мой муж обращался так же дурно, как и со мной, но ей повезло чуть меньше: у неё не было такого друга, как Мишель.       Ради Бога, не спрашивайте меня, куда я бегу и с кем. Я понимаю, что вы хотите нам добра, но я действительно не могу открыто говорить об этом, помня о том, что письмо может попасть не в те руки. Могу лишь сказать, что далеко от Берлоги, туда, откуда мужу будет трудно забрать нас. Можете считать, что в монастырь. Я обязательно напишу вам снова, как только смогу.       Передавайте привет Анжелике. Скажите ей, что я всё ещё очень люблю её, несмотря на то, что так редко вижу.       P.S. Если я не переживу родов, умоляю: заберите Птичку себе, не отдавайте её мужу. Она ему всё равно не нужна и он отдаст её в монастырь, а так я буду по крайней мере знать, что у Надин будет семья.       Ваша Д. Л. В.»       Диана отложила карандаш и снова задумалась, пробегая глазами строки письма. В памяти всплывали неясные образы, за которые ей с трудом удавалось ухватиться.              Стоило Диане выйти из кареты, которая привезла её из монастыря домой на лето, к ней, с диким воплем «Наконец-то вы вернулись!», выбежала её младшая сестра, маленькая кудрявая девочка с рыжевато-каштановыми волосами, тут же обхватив её за коленки. Следом за ней тут же выбежала няня, высокая, ещё молодая женщиной с невыразительной внешностью и тяжелым взглядом. Диана, выдавив неловкую улыбку и спрятав глаза, потрепала сестру по голове.       — Я тоже рада тебя видеть, Анжелика. Братья уже вернулись?       — Отец остался там ещё на день, хочет показать им Париж, — вздохнула девочка, отпуская Диану. — Я тоже хочу в Париж! Почему всё лучшее — братьям?!       — Но Мари писала, что на день рождения тебе подарили куклу, разве она тебе не понравилась?       — Понравилась. Пойдёмте, я покажу! — тут же оживилась Анжелика, за руку потянув Диану домой.       Девочка привела её в небольшую розовую комнату с большим окном и усадила на стул. Няня тихо заняла место в другом конце комнаты. Диана окинула взглядом большой, ростом с неё саму, кукольный домик, заставленный маленькой мебелью. Там было расставлено около десяти кукол в платьях самых разных цветов. Вытащив одну из них, одетую в желтое платье, Анжелика гордо протянула её сестре:       — Вот!       — Здорово, — почти искренне ответила Диана, повертев в руках куклу и вернув сестре. — У меня в комнате тоже есть кукла. Хочешь, я отдам её тебе?       — Хочу! — обрадовалась Анжелика и загадочно спросила: — А знаете, как зовут мою куклу?       — Как?       — Ни за что не догадаетесь! Я такое имя первый раз слышала! — Анжелика, сев на стульчик около домика и погладив куклу по волосам, добавила: — Эльо!       Диана вздрогнула от неожиданности и осторожно спросила:       — А где ты слышала это имя?       — Мама говорила папе про какую-то девочку, которую так зовут, — пожала плечами Анжелика, оглядываясь в поисках расчески для кукол. — Правда, я не знаю, кто это. Наверное, родственница, да?       — Да, действительно, родственница… — пробормотала Диана, смотря на расчесывавшую куклу сестру. — А что, тебе про неё никогда не говорили?       — Нет, — покачала головой Анжелика. — А сколько ей лет? С ней уже можно играть? Почему она никогда не приходила к нам в гости?       — Она… далеко живет. Очень-очень далеко…       — На севере, да? — разочарованно спросила Анжелика.       — Да, на севере… — пробормотала Диана и встала, изо всех сил изобразив улыбку. — Ну что, пойдем за моей куклой? Я её звала Софи, но ты можешь выбрать любое другое имя.       — Мадам, вы уже встали? — Из соседней комнатки, зевая и потягиваясь, вышла Коко. — Вы что-то рано сегодня. — Она перевела взгляд на окно. — Ну и ливень, мадам! Вам не холодно разве?       — Что? А… да нет, Коко. В любом случае, скоро уже одеваться. — Графиня сложила лист вчетверо и протянула Коко. — Пойдешь за молоком, купи конверт и попроси отправить в Монпелье, замок Можер. Получатель — мадам де Лален, лично в руки. Всё поняла?       — Да, мадам, — сделала книксен Коко.