Графиня де Вержи

      В жаркий июльский вечер все окна в Можере были распахнуты настежь, но даже это не помогало. Диана сидела у окна, склонившись над вышиванием, рядом с ней, с трудом справляясь со слишком большой для её пальцев иголкой, устроилась Анжелика. Ги расположился поодаль, занявшись малопонятными Диане вычислениями. Рене и Филипп играли в шахматы. Мари читала за чаем.       — Мама, а где папа? — Анжелика, устав, отложила пяльцы.       Мари, взглянув на часы, неуверенно ответила:       — Он… наверное, ещё на службе. Думаю, он скоро уже вернется.       — Мне так не кажется. — Ги тоже посмотрел на часы, а после вернулся к расчетам.       — Почему? — удивилась Анжелика, смотря то на него, то на мать, то на Диану. — Он же обещал!       — Взрослые много чего обещают, особенно папа, — пожал плечами Ги.       — Мама-а? — Анжелика в упор посмотрела на мать. — Значит, папа не придёт сегодня пораньше? Он что, не зайдёт ко мне перед сном, как и вчера?       — Вот наивная, когда он к кому заходил, если это не Рождество или день рождения? — сделал Рене ход конем.       Филипп, окинув поле пристальным взглядом, подумав, передвинул черную ладью.       — Можно подумать, мы так уж ему нужны, особенно вы с Дианой, — сказал он.       — Как вам не стыдно так говорить об от отце, молодой человек?! — возмутилась Мари. — Он любит всех вас одинаково, просто он очень занят на службе. Между прочим, работает он для того, чтобы оплатить вашу учебу, и это касается не только Филиппа.       — Да? И почему же он нас все ещё не признал?       Мари подавилась чаем и закашлялась. Диана испуганно замерла.       — Что вы имеете ввиду? — прокашлявшись, спросила Мари.       — Я знаю, что мы бастарды, — прямо ответил Филипп. — Почему, если он нас так сильно любит, не признаёт до сих пор?       Диана вздрогнула, посмотрела на побледневшую, растерявшуюся Мари и постаралась сделать вид, что увлечена вышиванием и не слышала их. Анжелика наклонилась к ней и шепотом спросила:       — А кто такие бастарды?       — Внебрачные дети, — так же тихо ответила Диана. И, подумав, уточнила: — Это плохо, так что не стоит расспрашивать маму об этом.       — Подождите, я не понимаю, — Анжелика потянула её за рукав, заговорив уже громче. — Как это — «внебрачные»?       — Это… — Диана замялась, не зная, как объяснить. Все остальные напряженно молчали, переглядываясь между собой. — Это значит, что они родились у неженатых родителей.       — А при чём здесь братья? — не унималась Анжелика. — Мама и папа же женаты, правда? — Она посмотрела на мать.       — Женаты, конечно. — Мари показала надетое на палец кольцо. — И я этим, между прочим, горжусь и очень рада быть с вашим отцом. Думаю, он тоже.       — Ну да, конечно. Ходят слухи, что у него есть другая женщина. — Филипп передвинул фигуру на доске. — Вам шах, Рене.       — У папы? — приподнял брови Рене. — Быть не может! Он очень хороший человек и не обидел бы так маму.       — Гипотетически — возможно. Кроме папы этого никто точно не знает, — возразил Ги.       — Кто вам сказал подобные глупости? Перестаньте их слушать! — Мари захлопнула книгу.       — Так слуги говорят, — ответил Филипп, отрываясь от шахмат. — Они и про вас говорят много… нехорошего.       — Что говорят? — Анжелика снова дернула сестру за рукав.       Мари встала.       — Я прошу всех прекратить этот разговор. Даже если папа сейчас не придёт — придёт позже, ничего страшного, и, запомните это хорошенько, молодой человек, — повернулась она к Филиппу, — я не хочу больше слышать никаких сплетен ни о себе, ни, тем более, о вашем отце. Вам ясно, надеюсь?       — Да, мама, этого больше не повторится, — нехотя пообещал Филипп.       — Хорошо. — Мари села обратно в кресло, и устало потерла уголки глаз. — Дети, поймите, не всему, что вы от кого-то слышали, можно верить. Вы уже взрослые, вам стоит научиться отличать слухи от правды. Что касается меня, я просто не верю, что у папы действительно может быть другая женщина, как правильно сказал Рене, он слишком нас уважает для этого. А теперь, — она взглянула на часы, — идите, собирайтесь к ужину.       Диана проснулась от холода. Небо за окном заволокло тучами. Вставая с постели, она заметила лежавшее у двери письмо.       — Да, мадам? — почти мгновенно ответила на окрик Коко из своей комнатки. — Подождите, сейчас я одену мадемуазель и выйду.       — Ты не знаешь, откуда взялось это письмо? — спросила Диана, открывая конверт.       Кто был автором письма, написанного неаккуратным крупным почерком, сомнений не вызывало.       «Послушай меня внимательно, жена, и постарайся сделать выводы, если твоя куриная голова вообще способна думать о чём-то, кроме балов и платьев. Я всё равно найду тебя, куда бы ты от меня ни спряталась, это лишь вопрос времени. Можешь мне поверить, если я разозлюсь, брат подруги тебя не защитит, а моё терпение ты испытываешь уже достаточно долго. Передай ему, будет мешать мне — разотру его в порошок. А впрочем, если он хочет дуэли, то я с большим удовольствием оставлю в нем пару дырок от шпаги, и пусть скажет «спасибо», если решу оставить в живых.       У тебя есть два пути: вернуться домой или продолжать бегать и прятаться. С теми деньгами, которые ты получила за украшения, можно прожить самое большое пару лет, а так как тратить их ты не умеешь, ещё меньше. Так что подумай хорошенько, прежде чем дать ответ, и не забудь подумать о моих детях, на что ты собралась их кормить. Или в «лилии» пойдешь? А что, вполне по тебе занятие, учитывая, сколько времени ты изменяла мне с Мишо, и не ясно, к слову, только ли с ним.       Но я отвлекся. Если в твоей пустой голове есть хоть капля благоразумия, то тебе стоит согласиться поехать домой, когда я навещу тебя в следующий раз. Если у тебя хватит ума вернуться тихо и без лишних скандалов, я, так и быть, забуду об этой глупой истории. Что там тебя не устраивало? Мои любовницы в доме? Так и быть, их ты тут больше не увидишь, я выгнал обеих и торжественно клянусь, что ни об одной из них ты больше не услышишь. И вообще обещаю, что ты ни о чем подобном больше не услышишь. Что там ещё ты говорила отцу? Что пью много? Хорошо, пьяным ты меня тоже дома не увидишь. Что ещё? Ах да, якобы плохо обращаюсь. А ты возьми на себя труд быть хорошей женой, и тогда мы об этом поговорим.       Ну и хочу тебе напомнить, что ты беременна, тебе нужно и о сыне подумать. Как на его здоровье скажется тряска? А кто тебя знает, что за гадость ты там ешь? И, к тому же, рано или поздно придётся рожать. Что, собираешься это делать на каком-нибудь постоялом дворе, хорошо если с повитухой? Дело твоё, но если умрёшь — изволь не беспокоить меня своим призраком, я предупреждал. Вернёшься домой — приглашу врача, будет ходить к тебе хоть каждую неделю до родов.       Если всё то, что я писал выше, тебя не убедило, и ты всё ещё собираешься упрямиться, то пеняй на себя. Как я уже говорил, мне не составит труда узнать, где ты, и я тебя всё равно заберу. Всё то, что ты припоминала мне, покажется сущими пустяками. В этом случае я просто закрою тебя дома, откуда ты будешь выходить только со мной, и выходить из комнаты только со служанкой. Кстати, не с твоей обожаемой Коко. Она, конечно, может и вернуться, если хочет заменить собой Лору, но не думаю, что ты эту идею одобришь. Год, в крайнем случае, два, — и у меня будет на эту девчонку такое же право, как на тебя.       Кстати, о девчонках. Ты же не думаешь, что я доверю такой матери воспитывать мою дочь? Я не хочу чтобы из неё выросла такая же распутная девка. Девочку я отдам в монастырь Святой Анны, и ты её, если, конечно, твоё поведение меня устроит, будешь видеть раз в год на Рождество. Там из неё вырастят хорошую жену, какой так и не смогла стать ты.       Подумай хорошенько, если есть, чем. Приеду утром».       Диана читала письмо, бледнея и холодея внутри с каждой строчкой. К концу ноги почти не держали, и она дочитывала письмо, опираясь ладонью о стену. Воображение рисовало ей пугающие картины жизни в Берлоге, темной и сырой, где нет никакой возможности спрятаться от графа. Коко, появившаяся в комнате с Надин на руках, испуганно спросила:       — Что случилось, мадам? Вам плохо?       — Муж прислал. — Она с трудом заставила себя сдвинуться с места, чтобы положить письмо на стол.       — И что пишет? — с опаской спросила Коко.       — Обещает, что, если не вернусь сама, то все равно найдет, закроет в комнате и отнимет у меня Птичку, потому что я буду плохо влиять на неё. — Диана села на стул. — И тебя я тоже больше не увижу, потому что в Берлоге ты ему не нужна. Помоги собраться и позови месье де Рогана, стоит поговорить об этом с ним.       Коко отнесла Надин в комнату и вернулась, чтобы одеть и причесать хозяйку. Они обе молчали, до тех пор пока Коко, заканчивая зашнуровывать платье, не спросила:       — Вы же не вернётесь?       Диана, помолчав, ответила:       — Ты же знаешь, Коко, что меньше всего на свете я хочу обратно в Берлогу и по своей воле ни за что туда не вернусь. Но что если граф все же сможет забрать меня?       — Тогда я поеду с вами!       Диана поморщилась, расчесываясь.       — Не говори глупостей, Коко. Сама ведь понимаешь, что раз у тебя есть крови, по закону ты считаешься взрослой, и ты знаешь, что графу ничто не помешает затащить тебя в постель. Я не хочу для тебя такого будущего, но уберечь никак не смогу.       — А с кем же останетесь вы?! Сын хозяина, Царствие Небесное этому прекрасному человеку, умер, дочку хозяин всё равно заберет, и меня вы не пускаете.       — Коко… — Диана вздохнула. — Ты, помнится, говорила, что видела, как он со мной обращается. Зачем тебе это? И потом… не знаю, как у вас, но у дворян тебя бы не взяли замуж в хорошую семью, если бы выяснилось, что у тебя кто-то был до мужа.       — Подумаешь! Я с вами навсегда останусь! — Коко вдруг крепко обняла Диану. — Я без вас никуда не пойду, пусть хозяин делает, что хочет! Я вас так люблю!       — Я тебя тоже, Коко, — Диана приобняла её в ответ. — Но ты лучше позаботься о Птичке, если что-то случится, хорошо? Отнеси в монастырь, не хочу, чтобы она возвращалась в Берлогу. Ты знаешь, где я спрятала украшения Софии? Отнеси вместе с ними.       — Да, мадам, — всхлипнула Коко.       — А теперь причеши меня и позови месье де Рогана. Надеюсь, он всё-таки сможет помочь нам.       Коко, закончив, ушла, и очень скоро вернулась вместе с Ксавье и Пьером. После короткого обмена приветствиями Диана показала им письмо. Ксавье, читая его, тихо посмеивался, повторяя: «Ну да, ну да, ищи дураков». Пьер, дочитав, пожал плечами, возвращая письмо Диане:       — Хочет дуэли — получит. Коко, сходи к Жаку, пусть принесёт мне трость.       — А если он вас… — Диана осеклась, не сумев сказать «убьёт».       Пьер, догадавшись, что она имела ввиду, ответил:       — Пусть попробует.       — Может, стоит поскорее уехать? — обеспокоенно спросила Диана, переводя взгляд на Ксавье. — Как далеко до границы?       — Недели две, мадам, и раз ваш муж уже понял, как именно мы едем, будет достаточно сложно спрятаться от него. Так что я согласен с месье, не помешает его как следует встретить уже сейчас. — Ксавье открыл окно пошире и прислонился плечом к стенке, неотрывно наблюдая за происходящим внизу.       — Я очень боюсь за вас обоих, — призналась Диана, перебирая в руках гребень.       — Подумаешь! — пожал плечами Ксавье. — Один раз справились — и ещё раз справимся.       — В самом деле, мадам, с нами всё будет в порядке, — поддержал Пьер. Коко принесла ему трость и тут же исчезла в своей комнате. — Хорошая девочка, сообразительная.       — В чём-то — да, а в чём-то — ужасный ребенок, — вздохнула Диана. — Интересно, я была такой же?       — В четырнадцать ещё никто особенно умным не был, — заметил Ксавье и вдруг выпрямился. — А вот и гость. Надо же, кажется, он решил, что мадам согласится с ним уехать, никого, кроме кучера и лакея. Какой он непредусмотрительный.       — Пойду, встречу, — Пьер вытащил шпагу из трости, покрутил, и спрятал обратно, чтобы, бросив: — Пригляди за мадам, — выйти из комнаты.       Диана напряженно всматривалась в происходящее внизу. О чем они говорили, она почти не слышала, из-за нараставшего ветра до неё доносились лишь отрывки фраз: «моя жена — моя собственность», «да кто ты такой, чтобы…», «оставьте её в покое», «да вижу я, как ей с вами хорошо было, собственной тени боится». Вдруг шпага графа блеснула в выглянувшем луче солнца, и долю секунды спустя на рукаве Пьера расплылось красное пятно. Диана в ужасе отвернулась, не в силах заставить себя снова посмотреть в окно. Спустя несколько долетевших для неё ударов шпаг, раздался голос графа, выкрикнувший пару крепких ругательств, и всё затихло.       — Уехал, — удовлетворенно заметил Ксавье.       Диана, выглянув в окно и не увидев там графа, поспешила вниз по ступенькам. Пьер уже прятал шпагу в трость, когда она подошла к нему.       — Как я рада, что вы в порядке! — Она с трудом удержалась от желания обнять его. — Что с рукой, сильно болит?       — Не беспокойтесь, царапина. За пару дней заживет.       — Что тут такое произошло? — со ступенек едва ли не бегом спустилась Дениза. Увидев пятна крови на рукаве, она тут же побледнела. — Ты в порядке?       — Я — да, а вот насчет рубашки не уверен. — Диане показалось, что Пьер пытался избежать дальнейших расспросов. — Мне нужно минут десять — и можем ехать.       — Ты меня заикой чуть не сделал! — упрекнула Дениза.       — Извини, не хотел.       Дождавшись, когда Дениза отойдет, к Пьеру подошел Ксавье.       — Покажи, что с рукой.       — Да говорю же, пустяк, — Пьер закатал рукав.       Дениза от вида крови тихо пискнула, отвернулась, и, сказав, что ей стало дурно, ушла. Диана, бросив взгляд на порез, принялась искать в памяти что-то пригодное в сложившихся обстоятельствах.       — Тётя, Эстель поранилась. — Диана с трудом принесла к матери и тётке тяжелую болонку, скулившую и поджимавшую под себя окровавленную лапу. — Что делать?       — Какой ужас! — Мать Дианы взяла собаку на руки. — Бедная!       — Обо что она так? — Тётка достала из кармана платок и завязала вокруг лапы.       — Не знаю. Мы бегали, а потом вот… — развела руками Диана, и погладила собаку по голове.       — Нужно отнести её в дом, перевязать лапу, — взяла Моника у подруги лизнувшую её в нос собаку.       Диана, осторожно, боясь сказать глупость, спросила:       — Может, перевязать?       — Можно, — согласился Ксавье, — сам об этом подумал. Только промыть бы сначала, мало ли.       — Было бы ещё, чем перевязывать. У Жака, уверен, как всегда ничего нет.       — У Лоры всегда и всё есть, спросите её, — предложила Диана, взглядом ища Лору.       Ксавье подозвал Лору и объяснил, что им нужно. Лора ответила коротко:       — Мне и самой понадобится, если ты, пень старый, обрюхатить меня не успел.       — Уйди с глаз моих, жадная женщина, — махнул рукой Ксавье. — Воды принеси хоть из кареты.       — Ничего я не жадная, я предусмотрительная, в отличие от некоторых, — проворчала Лора, уходя.       — Обиделась? — поинтересовался Пьер, кивая на Лору, и закатал рукав повыше.       — Цену себе набивает. Вот увидишь, сейчас всё принесет.       Лора вернулась через пару минут с флягой и несколькими длинными полосками ткани. Вручая их Ксавье, она пообещала:       — Не принесёшь мне новое до вечера, пущу на лоскуты твои подштанники. Я предупредила.       — Надо бы разжиться тут чем-нибудь, а то ведь так и правда можно вещей недосчитаться с этой ведьмой, — пробормотал Ксавье, откупоривая флягу. — Сказать кому, что до такого дожил — не поверят.       — А ты не говори.       — Да я и не собирался, в общем-то, — пожал Ксавье плечами, поливая порез водой.       — Глубокая? — повторила Диана когда-то услышанное от тётки слово.       — Ну, хотелось бы, чтобы она была меньше, но в любом случае не смертельно. Зато муж ваш теперь ещё долго хромать будет, хорошо ты его ткнул, — обратился он к Пьеру.       — Да оно как-то само получилось, — пожал плечами тот.       — Сесть бы куда, на весу толком не перевяжешь, — закрывая флягу, предупредил Ксавье.       — Можете подняться в мою комнату, у нас уже все собрано, — предложила Диана.       Они поднялись. Диана, стараясь не мешать им, в очередной раз проверяла, все ли вещи собраны, пытаясь не обращать внимания на вертевшуюся в голове мысль:       «Он рисковал ради меня, нужно как-то дать понять, что я ему очень признательна. Поцеловать его, быть может? В губы?.. Нет-нет, что я такое говорю? Приличной женщине так целовать можно только мужа. В щеку будет достаточно».       Ксавье, закончив, спросил:       — Не сильно давит? Могу ослабить.       — Не стоит. — Пьер одёрнул порванный рукав и встал. — Сейчас буду готов.       «Ну что, будете хоть в щеку? Он ведь сейчас уйдет. Боже, и что он обо мне подумает?!»       Диана, чувствуя, как начинают пылать щеки, окликнула Пьера:       — Вы не останетесь на минутку? Я хотела кое-что спросить… — она взглянула на Ксавье и покраснела ещё сильнее, — личное.       — Пойду пока поищу тряпья для Лоры. — С этими словами Ксавье вышел из комнаты.       Диана, взглянув на Пьера, смущенно спросила:       — А можно вас поцеловать?       — Можно, конечно.       «Что я делаю? Ох, Боже, прости грешную».       Она встала на цыпочки и робко коснулась губами его губ. После Диана тут же отстранилась и отвела взгляд, пробормотав: «Извините за несдержанность».       — Можно и я вас?       — Целуйте.       Он поцеловал. И ещё раз. И еще. Диана сама не понимала, почему не отстранилась сразу. Она чувствовала как кружилась голова, мир вокруг будто постепенно растворялся. Диане было как-то странно приятно от прикосновений пальцев к лицу, волосам. Она попыталась робко ответить, едва касаясь губами его губ и едва касаясь подушечками пальцев его щеки, как в дверь к Коко постучали.       В ужасе она отпрянула от Пьера. Всё волшебство мигом исчезло.       — Мой хозяин не у твоей? — раздался голос Жака, камердинера Пьера.       — У моей, у моей, — раздраженно ответила Коко. — Не мешай им своими глупостями, у них важное дело!       — В койке, что ли? Ну, закончат — передай хозяину, что ехать пора.       — Пошел прочь, нахал! — Коко захлопнула дверь. — Да, мадемуазель, скажите же, нахал какой к нам пришёл! — Коко снова открыла дверь и крикнула вслед Жаку: — Чтоб близко к комнате мадам не подходил, ясно тебе?       — Не ори так, дура, — донеслось в ответ, — не мешай своей драгоценной хозяйке, ей с хозяином там очень даже неплохо.       — Чего?!       — Того, радость моя, не делай вид, что глупенькая. Помню я, как мадам покойная от хозяина не отлипала, и твоя, помяни моё слово, не будет.       — Ах ты! Да если бы мне не нужно было присматривать за мадемуазель, я бы догнала тебя и побила!       — Догони и побей, если силёнок хватит.       Дверь с грохотом захлопнулась. Диана поспешила заглянуть в комнатку, но Коко там не было, и только Надин лежала в кроватке, позвякивая погремушкой. Взяв на руки дочь, Диана заметила:       — Я бы вмешалась, он её, кажется, разозлил.       — Сейчас посмотрю, что там у них происходит, — вышел Пьер.       — Твоя мать — дура, — вздохнула Диана, обращаясь к Надин. Та, коротко взглянув на мать, продолжила как ни в чём ни бывало обмусоливать погремушку. — И кто меня дернул только подумать о таких глупостях, не то, что их сделать? Вроде бы не девчонка давно, должна думать, что делаю. Мне должно быть стыдно за свое поведение. Не делай так как я никогда, слышишь? Целовать в губы можно только мужей. Хотя я что-то с трудом представляю, чтобы твой отец мог так целовать хоть кого-то… И что Пьер обо мне теперь подумает?       В комнату вернулась Коко, победно сияющая и явно довольная собой.       — Без пощёчины он от меня не ушёл! — гордо объявила она. — Можно ехать.