Графиня де Вержи

      Диана чувствовала себя ужасно неуютно в тёмной тесной карете, окна которой были наглухо закрыты деревянными ставнями; алые бархатные шторы едва ли противостояли непогоде. Доносившиеся снаружи раскаты грома заставляли её вжиматься в спинку сидения. Помимо прочего, ей казалось, что она совершает сейчас что-то если не противозаконное, то по крайней мере нечестное.       — Если разобраться, мы не делаем ничего плохого, мона. — Леонардо словно прочитал её мысли. — Синьоре Ногарола нужен ребёнок, ему — родители. Подумайте сами, что ждёт в будущем детей из приютов.       — Никогда не задумывалась об этом, но… должно быть, постриг.       — В девяти из десяти случаев, — кивнул Леонардо. — Как думаете, сколькие из них достигнут карьерных высот? Единицы. Мой вам совет, мона, думайте о происходящем как о ступеньке в лучшее будущее для этого ребёнка и возможности справиться с потерей для синьоры Ногарола.       Диана вздохнула, кутаясь в плащ, на время взятый у Дженевры.       — Иногда мне кажется, вы читаете мои мысли. Или я настолько предсказуема?       — Да нет, — помедлив, пожал плечами Леонардо, — вы, мона, в этом ничуть не отличаетесь от других. Просто я бы на вашем месте, пожалуй, тоже задумался о том, насколько… правильно, что ли, обманывать свою семью, даже ради самой благой целью.       — Это действительно сложный вопрос, — снова вздохнула Диана и задумалась, как бы сама поступила, окажись на месте Дженевры. — Семья там, насколько я понимаю, существует лишь на бумаге, так что… — Она помолчала и перевела тему: — Как думаете, зачем ей нужен сейчас ребёнок? И почему именно девочка?       Леонардо слегка отодвинул ставню, впуская в карету холодный сырой ветер, и выглянул в окно, стараясь понять, сколько ещё времени им предстоит провести в дороге.       — Я стараюсь не вдумываться в чужие дела, если меня об этом не просят. Всё-таки, я врач, а не священник.       — А если я спрошу вас как человека?       — Как человек я думаю, что она надеется наладить отношения с мужем. И что это всё ещё чужие дела, в которые мне не стоит совать нос. — Леонардо приладил ставню обратно. — Почему ей нужна девочка, догадаться тоже не сложно: в случае чего она не сможет претендовать на наследство. Этим донна Дженевра хочет обезопасить будущее своих сыновей. И всё-таки, повторюсь, для обоих это к лучшему, так что я считаю долгом помочь.       — Вы должны давать заключение о смерти ребёнка? — Диана сама не знала, почему хотела это знать.       — Не должен, хотя могу, если родители попросят. А почему вы спрашиваете?       «И в самом деле, почему?»       — Наверное, мне кажется, что, прочитав заключение, кто-то может догадаться, что никакой двойни не было, — подумав, ответила она. — Я имею в виду, если муж донны Дженевры захочет разобраться в причинах смерти ребёнка и покажет бумаги другому врачу.       — Помилуйте, мона, это всё-таки не протокол вскрытия. В свидетельстве о смерти пишется только её причина. Да и в протоколе… ну что там напишешь? Судя по бледности плода, произошло преждевременное отхождение последа где-то в начале родов, которые, к слову, ещё и начались раньше срока. Кровопотеря плода, очевидно, смертельная. Это никак не противоречит тому, что детей могло быть двое. Королевские двойни растут в разных плодных пузырях — последов, соответственно, тоже два. Девочке повезло, мальчику — нет. Печально, конечно, но в родах случается всякое. Человечество определённо заживёт лучше, когда (или если) врачи смогут больше влиять на их исход.       — Вы считаете, это когда-то произойдёт? — с сомнением спросила Диана, вздрагивая от очередного раската грома.       — Почему нет? Ещё сто лет назад врачи умели куда меньше. Может, ещё через сто придумают… даже не знаю, что бы такого безумного предложить… скажем, как сохранить жизнь матери при кесаревом. Думаю, вы и сами понимаете, какой прорыв в науке тогда случится. Но я до этого, разумеется, не доживу. А жаль.       — Понимаю, — кивнула Диана, вспоминая о всех тяжёлых родах в их семье, стоявших жизни матери и ребёнку. — Может, когда-нибудь вы тоже что-то изобретёте.       — Даже не представляю, что мог бы, но ваша вера в мои скромные навыки мне приятна. — Леонардо склонил голову в знак признательности, при этом забавно тряхнув волосами.       Диана грустно улыбнулась. Он сейчас до боли напоминал ей Мишеля.       — Смотря на вас, я не могу не думать об одном хорошем друге. Ныне покойном, к сожалению.       — Мне очень жаль, что его больше нет с вами, мона. Болезнь?       Диана кивнула и, не желая рассказывать о том, что Мишель и есть человек, которого убил её муж, коротко ответила: «Воспаление лёгких». Леонардо снова выразил соболезнования. Вскоре карета остановилась, и он помог Диане спуститься на вымощенную камнем дорожку.       Сверкнула молния, осветив высокие монастырские стены и несколько башен над ними.       — Куда мы едем, папа? Может, поедем завтра? Там дождь!       Диана не слишком хотела садиться в каретку, окна которой закрывали лишь шторы, но отец уже ждал, и она, с помощью не то кучера, не то лакея, забралась внутрь. Матильды, её няни, отчего-то нигде не было видно.       — Сейчас принесут ставни, — сказал отец, жестом распоряжаясь об этом. — Вы уже взрослая, и вам пора учиться в школе. Филипп через год тоже поедет, только в школу для мальчиков.       — А учиться интересно? — с любопытством спросила Диана и, сунув куклу под мышку, перелезла на противоположное сиденье.       Отец поморщился, отстраняя её, когда она попыталась прижаться к нему.       — Диана, вернитесь на место, пожалуйста. Или хотя бы не наваливайтесь на меня, мне тяжело.       Она почувствовала себя ужасно виноватой и поспешила отодвинуться.       — Конечно, папа, извините. Теперь я не буду вам мешать?       — Теперь — нет. И да, Диана, учиться довольно скучно, но это необходимо, если вы хотите найти хорошее место в жизни.       Ставни закрыли, и карета тронулась. Диана не знала, куда именно они едут, но расспрашивать отца, отчего-то пребывавшего в дурном настроении, побоялась. Через полчаса карета остановилась. Отец выбрался на небольшую мощёную дорожку первым и, не дожидаясь слуг, вытащил Диану на улицу.       Сверкнула молния, осветив высокие башни монастыря.       — Вы в порядке? — Голос Леонардо вернул её к реальности.       — Да, простите, задумалась.       Она ещё раз бросила взгляд на монастырь, накинула на голову капюшон и пошла следом за Леонардо вглубь двора.       Ей казалось, будто она попала в прошлое и из-за одной из этих дверей выйдет сестра Мария или в одном из окон мелькнёт рыжая коса Наны.       Диана мало что поняла из сказанного Леонардо невысокой полной монахине в тёмно-коричневом одеянии, встретившейся им в коридоре. Кажется, речь шла о встрече с аббатисой и письме от Дженевры. Их повели куда-то вглубь монастыря. Диана хоть и старалась отвлечься, но не смогла противостоять нахлынувшим воспоминаниям, связанным с местами своей учёбы.       «Вот тут была спальня. Вот это, должно быть, классы. Трапезная…»       — Нам сюда. — Леонардо привлёк её внимание лёгким прикосновением к локтю.       Диана кивнула, заходя следом за ним. Тёмный кабинет аббатисы, сухенькой старушки неясного возраста, освещали лишь несколько свечей, отбрасывавших блики на большое распятие на стене. Когда сопровождавшая их монахиня вышла, Леонардо почтительно поклонился.       — Матушка Аделия, рад видеть вас в добром здравии. Я буду говорить по-французски, если позволите: наша гостья не знает итальянского.       — Здравствуй, сын мой, — кивнула аббатиса и перевела взгляд на Диану. — И ты здравствуй, дочь моя. Как себя чувствует моя племянница? — Аббатиса снова повернула голову к Леонардо. — Здорова ли?       — Да, матушка, синьора Строцци в добром здравии. Выражала надежду, что и вы тоже.       — Рада слышать, — кивнула аббатиса. — Раз вы здесь, выходит, ребёнка Дженевры Господь всё-таки забрал? Печально. Но на всё воля Свыше. Как я поняла, ей нужен новорождённый? К нам вчера принесли девочку — знатного рода, судя по пелёнкам и броши, которую нашли при ней. Дитя греха, не иначе… — Аббатиса неожиданно и надолго замолчала.       — Чувствую, матушка, дальше последует «но», — напомнил о себе Леонардо.       — Кажется, дитя недоношенное. Впрочем, утверждать я не возьмусь, однако предупредить должна. Есть девочка постарше, ей что-то около трёх месяцев. Только она довольно крупная — не знаю, удастся ли её выдать за новорождённую. Решайте сами, как лучше поступить.       — Хотел бы её увидеть, матушка, прежде чем делать какие-либо прогнозы.       Аббатиса повела плечом, как бы говоря: «Дело ваше», — и позвонила в колокольчик. Пришедшая на зов монахиня вскоре принесла завёрнутого в явно дорогие пелёнки младенца, показавшегося Диане совсем крохотным.       «Даже Птичка была больше, когда родилась».       Она не знала, что искал Леонардо, разворачивая лениво возившийся свёрток, оказавшийся у неё на руках.       Леонардо перевел взгляд на аббатису:       — Почти доношенная, раз не красная, но родилась маленькой. Видимо, мать совсем молода. Слабая только, мало двигается. О её родителях совсем ничего не известно? Думается мне, синьора Ногарола захочет узнать больше. — Леонардо вернул отогнутый край пелёнки на место. — Может быть, у вас есть чем закрыть её? На улице ужасный ливень.       — Что ж, я не готова никого обвинить, однако подозреваю, что согрешил один из моих внучатых племянников — или кто-то ещё достаточно близкий к моей семье. Украшение, принесённое с этим плодом людской слабости, было частью моего приданного. Давным-давно я подарила её ныне покойной сестре, прежде чем принять обеты, так что, с вашего позволения, оставлю брошь себе в память о ней. Одеяло для ребёнка принесёт сестра Мария, — аббатиса о чём-то распорядилась, и монахиня поспешила выйти в коридор. — Только попрошу завтра же вернуть его назад. Дженевре оно всё равно ни к чему, а у нас, сами понимаете, их не так много.       — Разумеется, матушка, с утра же пришлём кого-то, — пообещал Леонардо. — Девочка ведь уже крещена? Каким именем?       — Аделаидой, — ответила настоятельница так гордо, что у Дианы не осталось ни малейших сомнений, в чью честь.       — Очень красивое имя, матушка, — ответил Леонардо после короткого молчания.       Когда они, распрощавшись с настоятельницей, возвращались обратно к карете, Диана спросила:       — А откуда вы знаете матушку Аделаиду? Мне показалось, вы хорошо знакомы.       — Аделию, — поправил Леонардо. — Но вы правы, мона, когда-то её действительно так звали. Её сестра часто обращалась за советами по медицине к дяде — я сам врач её племянницы. Саму матушку я прежде видел всего несколько раз, да и то на похоронах её родственников, но можно считать, что мы друг друга знаем.       Леонардо помог Диане сесть в карету. Делать это с ребёнком на руках оказалось на удивление сложно — лишь спустя несколько минут, за которые плащ окончательно промок, она расположилась на сиденье.       Вскоре стало понятно, что плащ — не единственная проблема: девочка всё время плакала, и её никакими силами не удавалось укачать.       «Может, тоже промокла? — подумала Диана, приподнимая одеяло и проверяя пелёнки. — Вроде бы нет. Не понимаю, чего она хочет. Птичка выросла так незаметно — я уже забыла всё, что знала о детях».       — Леонардо, — окликнула она, отчаявшись. — Я не понимаю: почему она плачет?       — Гроза же. Боится, наверное. Дети вообще боятся громких звуков.       «Могу её понять. Интересно, как там Птичка? Тоже плачет, наверное. Нужно поскорее попасть домой».       — Я ничего не понимаю в детях, — с виноватой улыбкой призналась Диана.       — Вы и не обязаны. Я вот по долгу службы кое-что знаю. Жаль, ни для чего, кроме неё, эти знания не пригодятся. — Леонардо отодвинул ставни, чтобы проверить, где они едут.       — Вы, помнится, говорили, что думаете о воспитаннике. Я мало что в этом понимаю — никогда не слышала о таком прежде, — но, раз вы говорите, наверное, это возможно?       — Как сказать, мона… Думаю порой, конечно. Это не то, что невозможно — скорее, приносит больше вреда, чем пользы. Сами понимаете: если семья узнает, что ты принёс в дом чужую кровь, в лучшем случае будет скандал. Мой дядя — старик широких взглядов, но даже он к этому относится… неоднозначно. Кроме того, Ромина, моя жена… — Он осёкся.       Диана, впрочем, и так догадывалась, что Леонардо хотел сказать. Наверняка что-то вроде: «Жена надеется родить сама».       — Но это же очень опасно, — осторожно заметила она, колеблясь, стоит ли развивать эту тему. — Она может погибнуть вместе с ребёнком.       — Вы абсолютно правы, мона. Это огромный риск, на который я не готов идти. Но Ромина его, боюсь, недооценивает, как бы я ни старался объяснить возможные последствия. — Леонардо вздохнул и неожиданно для Дианы продолжил: — Мы часто ссоримся из-за этого в последнее время. Она либо предлагает развестись, чтобы я не страдал из-за отсутствия детей, либо начинает доказывать, что вера поможет ей выносить и родить. Сами понимаете, как я, врач, отношусь к таким… убеждениям.       — Мне жаль, что так произошло, но ваша любовь к жене не может не восхищать. — Диана старалась говорить тише, чтобы не разбудить ребёнка, которого с трудом укачала.       — Не поймите неправильно, мона, я люблю жену и не жалею о том, что когда-то выбрал её, но брак — в первую очередь, большая ответственность. Я взял её на себя, когда пообещал перед алтарем быть с Роминой в болезни и здравии, так что должен нести это до конца.       — В любом случае, ваша верность слову вызывает уважение. Я бы хотела видеть такого же ответственного человека мужем своей дочери. Родители вашей жены, должно быть, очень вас ценят.       — Не уверен, мона. Они хотели видеть своим зятем кого-то более состоятельного, чем простой врач. Но, сами понимаете, мало кто из состоятельных семей был готов взять в жёны женщину, которой нельзя рожать. Им пришлось согласиться.       — А как ваш дядя отнёсся к этому? — Она не знала, как спросить, что думал об этом решении синьор ди Маттео, будучи более опытным врачом.       — Он не знал, что Ромина больна, если вы об этом. Иначе бы, скорее всего, отговаривал. Не могу его осуждать: наверное, я бы на его месте поступил так же. — Леонардо недолго помолчал и перевёл тему: — А вы почему такая мрачная в последнее время? Хорошо себя чувствуете? Кажется, случившееся с донной Дженеврой произвело на вас слишком сильное впечатление.       — И это тоже. Я переживаю о Пьере. У него постоянно идёт носом кровь — я нервничаю. Он говорит, что так было всегда, что всё в порядке, просто слабые сосуды. Или что просто устал. Я не понимаю… — Диана запнулась. — Ничего я не понимаю, если честно. Иногда кажется, он мне не доверяет.       — Я, конечно, не умею читать мысли, но, думаю, он просто боится за вас.       — А я-то за него как, — призналась Диана. — Раньше так сильно я боялась только за Мишеля, но… кончилось плохо всё. Я иногда думаю, что приношу несчастья.       — Мона… уж не пытаетесь ли вы сказать, что с доном Пьером обязательно должно случиться что-то плохое, раз это произошло с вашим другом? В конце концов, насчёт друга — как вы могли повлиять на его болезнь?       Диана тяжело вздохнула, раскрывая последнюю оставшуюся тайну:       — Мишель — сын мужа от прошлого брака. Я не вспомню названия яда, которым он был убит. Знаю только, что его действие маскируется под быстро развивающуюся пневмонию. Конечно, одной из причин было наследство, но… Второй была я. Я уже говорила: муж всегда был ревнив. Думаю, в случившемся есть моя вина.       — Виноват исключительно ваш муж, мона, — не согласился Леонардо и снова отодвинул ставню. — Я, кажется, даже понял, о каком яде вы говорите. Он сумасшедший, раз решил использовать рицин: в здравом уме никто не станет иметь с ним дело.       — Я не могу не думать о том, что могла бы сбежать раньше. Он бы остался жив, уехал, растил бы ребёнка.       — Ну, мона, раз не сделали, значит, не могли.       «Лучше сказать, мне даже в голову не приходило попробовать, — призналась сама себе Диана. — С другой стороны, а куда было бежать? В монастырь если только».       — Вы снова правы. По крайней мере, отчасти, — вздохнула Диана и поправила детское одеялко. — Но всё равно… этого не должно было произойти. Это несправедливо.       — Я понимаю, мона. Но такова жизнь. Не всегда она справедлива.       Остаток пути они говорили о пустяках. Диана, не зная, о чём бы таком поговорить, чтобы не вернуться случайно к малоприятной теме о справедливости жизни, упомянула, что хотела бы побывать «в городе на воде».       — Вы, наверное, о Венеции, мона? — уточнил Леонардо. — Действительно, город очарователен. Моя тёща оттуда родом, мы с Роминой раньше часто ездили навестить её бабушку, пока та была жива.       — Может быть. Город на картине в доме Дженевры, там ещё такой большой белый… не знаю, что это. Дворец?       — Дворец? — Леонардо слегка нахмурился, старательно вспоминая что-то похожее на описание, предоставленное Дианой. — Вы, наверное, имеете в виду собор святого Марка. Никогда не был внутри и даже не знаю, пускают ли туда посторонних. Это придворная церковь дожей.       — Кого? — Диана впервые услышала это необычное слово. — А кто это?       — Что-то среднее между губернатором и королём, мона. Дожей избирают, как губернатора, но правят они, как короли.       — Очень интересно, но очень… сложно. У нас такого нет. Всем королевством правит король.       — Венеция — это республика, мона, в ней нет короля. У нас тоже была республика лет… сорок назад. Недолго, правда. Впрочем, вдумываться не советую: это долгая и невесёлая история. Если хотите, как-нибудь расскажу или спросите дядю — он с этим справится даже лучше.       Диана пообещала обязательно напомнить позже. Карета вскоре остановилась на заднем дворе у входа для слуг, и они поднялись в комнату Дженевры по чёрной лестнице. Подниматься, не держась за перила, оказалось неожиданно тяжело, и уже к середине пути Диане стало трудно дышать. Леонардо, заметив это, остановился и молча забрал ребёнка из её рук. Когда они вошли, Дженевра в нетерпении ходила по комнате, держась за стены, и Леонардо стоило больших трудов убедить её вернуться в постель.       — Не было сил лежать. Покажите же мне её поскорее, — попросила Дженевра, прислоняясь к подушкам.       Леонардо осторожно вложила младенца ей в руки. Как следует рассмотреть девочку Диане не удавалось из-за спустившихся сумерек, но, кажется, у той были светлые волосы и глаза. Она не бралась утверждать, что между ребёнком и «матерью» было ещё хоть какое-то сходство.       «Впрочем, кто пристально смотрит на маленьких детей? Когда девочка подрастёт, вполне может оказаться, что она похожа на какую-нибудь дальнюю родственницу, которую много лет никто не видел и столько же не увидит».       — Как её зовут? О родителях известно хоть что-то? - спросила Дженевра, укачивая проснувшегося расплакавшегося ребёнка.       — Аделаида, мона, — ответил Леонардо, поправляя подушку за её спиной. - Родня настоятельницы.       — Ужасное имя. Буду звать её Аличе. Спасибо, Леонардо, я перед вами в долгу. Анна, перед вами тоже. — Она поудобнее перехватила ребёнка и подняла голову. — Вы ведь не собираетесь идти по такой темноте по домам? Оставайтесь, переночуйте.       — Я бы не хотела мешать вам отдыхать. Леонардо проводит меня до дома, — отказалась Диана, желая поскорее вернуться к дочери, по которой после всех сегодняшних событий сильно заскучала.       Леонардо ненадолго задержался у Дженевры, желая убедиться, что его присутствие этой ночью не потребуется. Диана, пожелав доброй ночи и ещё раз выразив соболезнования, спустилась вниз, собираясь подождать его на улице. На крыльце она, к своему удивлению, столкнулась с Пьером. Он показался ей ещё более уставшим и бледным, чем всегда, но Диана не готова была поверить своим глазам и постаралась списать это на игру теней в свете луны.       — Рада вас видеть, — ответила она на его приветствие. — Дениза говорила, вам нездоровится — я думала, вы отдыхаете.       — Отдыхал бы, если бы не всё та же Дениза, но с моей семьей, видимо, отдохнуть получится только на том свете. — Пьер устало потёр уголки глаз. — Извините, что пропал, дел из-за переезда навалилось много. Как вы?       Диана коротко погладила его по плечу, решив пока что не пересказывать ему все события прошедшего дня.       — Я в порядке. Идите, ложитесь. Вы наверняка устали.       Пьер пожал плечами, снова потирая глаза:       — Не так сильно, чтобы не проводить вас. Всё равно есть ещё кое-какие дела, спасибо моей сестре. Вы что-то засиделись у Дженевры сегодня — я думал, вы уже вернулись домой.       — Она потеряла ребёнка, я не могла уйти раньше.       Кажется, ей всё же предстояло объясниться, вместив произошедшее в десять минут дороги.