Графиня де Вержи

      В Монпелье он оказался глубокой ночью. Его встретила мать Катрин, статная высокая женщина лет сорока, судя по смазанным чертам лица, никогда не бывшая особенно красивой.       — Должен просить прощения за то, что беспокою вас в такой час, — представившись, извинился Феликс. — Я хотел попросить разрешения осмотреть комнату и вещи виконтессы, пока всё на своем месте. Если, конечно, это возможно.       — Входите. Ее уже забрали, мой муж хочет, чтобы была проведена экспертиза. Не знаю, зачем. Очевидно, всему виной чахотка.       — Скажите, мадам де Ним, ваша дочь не получала никаких писем в последние дни? — спросил Феликс, начиная догадываться, что именно заподозрил месье Поль.       — От кого, к примеру? — устало спросила она, потирая покрасневшие от слез глаза. — Катрин была не из общительных, подруг у нее в последние годы не было, муж, как вам должно быть известно, умер.       — От свекра. Вы знали об их романе?       — С Антуаном? Да что вы. Кто вам сказал подобную глупость? Он ей в отцы годился.       — Боюсь, она сама признавалась в их длительной любовной связи во время допроса по поводу смерти мужа. Так вы позволите мне осмотреть комнату?       — Разумеется. Не понимаю, что именно вы там хотите найти, но смотрите, сколько хотите. — Мадам де Ним повела его по лестнице следом за собой. На середине лестницы она спросила: — Насколько давно они вместе?       — Если память мне не изменяет, около семи лет.       Мадам де Ним помолчала, прежде чем признаться:       — Я догадывалась, что у нее появился состоятельный любовник, но не знала, кто именно. Мы никогда не были близки.       — Позвольте спросить, что навело вас на такую мысль?       — Она стала очень нервной и скрытной, уходила из дома, а после не говорила, с кем и где была. Пару раз я видела, как она сжигает что-то в камине, письма, должно быть. Ей как раз было тогда лет… шестнадцать или около того. А однажды я увидела в ее комнате статуэтку из фарфора, которую ни я, ни мой муж не покупали. Это случилось незадолго до знакомства с виконтом, кажется.       — Как же она объяснила ее появление?       — Никак. Сказала, что купила ее на отложенные деньги, но я за ней никогда не замечала особой любви к искусству. Она предпочитала тратить деньги на украшения и одежду.       — Позвольте нескромный вопрос: Катрин могла выйти замуж за того же виконта, не прибегая к истории с ложной беременностью? — спросил Феликс, поднимаясь следом за ней на лестницу. — У нее ведь было приданное?       — Разумеется, месье де Фаре. У моего мужа все в порядке с деньгами. Что касается брака… да, но, видите ли, Катрин отвергла любые ухаживания, и это тоже наводило меня на мысль о том, что она ждёт предложения от кого-то конкретного.       — Вам известно, как именно Катрин познакомилась с виконтом? — Феликс последовал за ней по длинному темному коридору.       — Боюсь, нет. Я тогда потеряла маленького сына и меньше всего хотела вникать в чьи-либо любовные приключения. — Мадам де Ним открыла дверь в темную, душную комнату и, позвав служанку, велела принести еще свечей.       — Позволите открыть окно?       — Открывайте, — махнула рукой она, садясь на стул возле незаправленной сбитой постели.       Феликс направился к окну, по дороге бросив взгляд на высокое зеркало и туалетный столик с духами, косметикой и шкатулками перед ним. Комната была небольшой, но места в ней хватило и для небольшого диванчика с подушками, чей цвет был плохо различим в предрассветных сумерках.       — Я могу осмотреть шкатулки виконтессы?       — Смотрите, — кивнула мадам де Ним. — Но я не понимаю, что вы хотите найти там?       — Письма, к примеру.       Феликс открыл вставленным в замок ключом одну из шкатулок, осторожно выложил на столик украшения, слабо блестевшие в тусклом свете свечей, и внимательно осмотрел ее в поисках второго дна или секретных отделов. Не найдя ничего необычного, он отложил шкатулку в сторону и, чтобы чем-то занять руки, пока не созреет новая идея, обратил внимание на разнообразные колье, серьги и кольца, очевидно, стоившие немалых денег.       — Может, вы могли бы вспомнить, не появлялось ли каких-то новых украшений у вашей дочери в последнее время? — спросил Феликс, освещая столик свечой.       — Я понятия не имею. С тех пор, как она уехала на север, я видела ее очень редко. Она всегда больше общалась с отцом, чем со мной. Я могу спросить мужа, когда он вернется, если это действительно необходимо для следствия. Только я не понимаю, какое отношение это бы имело к делу о графе де Вержи?       — Вы что-то знаете об обстоятельствах смерти виконта? — ответил вопросом на вопрос Феликс, вынул ключ и поднес к замку свечу, в поисках необычных деталей.       — Не более, чем вы, стоит полагать. Виконт скоропостижно скончался от воспаления легких зимой. При чем тут граф?       — Виконт был убит, и, как показывала виконтесса, мог быть убит графом в борьбе за наследство. Я подумал, она могла оставить что-то, — письма, дневники, — что могло бы пролить свет на случившееся.       «Руками виконтессы, между прочим, но этого я говорить ее матери не стану. Едва ли она что-то знает об этом. Катрин, кажется, вообще ни о чем ей не рассказывала».       — Какой ужас… А с виду такой приличный человек…       — Да, граф умеет пускать пыль в глаза, — согласился Феликс, поднося свечу к шкатулке со всех сторон. Наконец, он нашел странный просвет и, еще раз ощупав этот угол, убедился, что между стенкой и дном есть небольшой зазор. — Вы не знаете, где дочь держала нож для писем?       — Посмотрите в верхнем ящике. Когда-то он был там.       Поддевая фальшивое дно, Феликс ожидал найти что угодно, кроме любовных писем от графа, датированных летом 1677 года. Прочитав первое из них, которое, судя по следам пальцев и заломам бумаги, много раз перечитывали, он почувствовал, как передернуло от отвращения, и он с трудом удержался от желания скомкать и выкинуть письмо в почти погасшие угли камина.       «Отвратительный лицемер! Интересно, сам придумал или продиктовал кто?»       Письмо гласило:       «Дорогая Катрин,       Позвольте мне выразить все те мысли и чувства, которые я привык скрывать за маской практичности и рассудительности. Встреча с Вами изменила мою жизнь, и я не могу не признать, что Вы стали частью моего бытия. Мысли о Вас не покидают мой разум ни ночью, ни днем, как постоянное напоминание о том, что я всего лишь человек, подверженный слабостям и чувствам.       Ваше незримое присутствие наполняет мои каждодневные заботы покоем и смыслом. Я чувствую Вас в каждом уголке своего дома и своего разума. Я чувствую, мы похожи, и уверен, только Вы способны понять меня так, как не способна ни одна другая женщина в этом мире. Наше знакомство кажется чем-то невозможным, но в то же время неизбежным. Ваша улыбка — свет в моем сердце, Ваши глаза — зеркало, в котором я вижу отражение моих самых сокровенных желаний и мыслей. Вы проникли в мои мысли, заполнив их страстью, незнакомой мне до Вашего появления.       Когда я пишу эти строки, мне кажется, что Вы вернули мне давно ушедшую юность. Вы наполнили мою жизнь яркими красками и чувствами, которых мне так отчаянно не хватало до нашей встречи. Я понимаю, что, отправив это письмо, мне останется лишь уповать на Вашу благосклонность и просить прощения за то, что обстоятельства мешают посвататься к Вам сейчас. Когда мои дела пойдут на лад, я обязательно это сделаю.       Пусть эти строки станут заверением в самых моих глубоких чувствах к Вам.       В глубокой надежде, что Вы их не отвергнете,       Ваш А.В.»       Феликс перебрал все два десятка писем, наполненных примерно теми же заверениями в скором сватовстве и неземных чувствах, но ничего, хоть как-то связанного со смертью Мишеля или причастностью графа к делам Фонаря, в них не было. Последнему письму было около пяти лет.       — Вы случайно не помните, когда Катрин вышла замуж?       — Весной семьдесят девятого. Извините, не вспомню точнее. Тогда никто не знал, что беременность она выдумала, и меня занимала только надежда, что живота во время венчания еще не будет видно и моя дочь не опозорит себя и нас. Кроме того, делами свадьбы в основном занималась моя сестра, она как раз живет на севере.       «Получается, писем от графа после брака с Мишелем она либо не получала, либо хранила не здесь».       Феликс проверил еще одну шкатулку, полную заколок и лент, но ничего необычного в них не нашел.       — Ваша дочь любила читать? Есть ли в ее комнате какие-то книги?       — Не слишком. Точнее сказать, читала только определённый жанр. Она любила так называемые «драгоценные романы». У неё должны быть несколько в столике, в последний раз я видела их там.       Феликс, выдвинув верхний ящик, и в самом деле нашел стопку небольших потертых книг. Он открыл и пролистал первую попавшуюся. Это оказался старенький дамский роман за авторством мадам де Скюдери, о древнеримской красавице Клелии, за внимание которой на фоне бесконечных придворных интриг боролось сразу двое мужчин. В свое время они со старшей сестрой тайком уносили его из комнаты матери и к вечеру возвращали обратно, пока она не заметила.       «Сколько тогда было лет Реджине, когда мы читали эту ерунду? Лет пятнадцать, наверное. Да, точно, она тогда зачитывалась всеми этими дурацкими любовными сценами с «ваши глаза точно драгоценные камни» и «любовь к вам — сокровенная искра в моем сердце, не дающая ему погаснуть». Только убей, не помню, зачем это читал с ней я».       Он пролистал «Клелию» и еще пару книг подобного содержания, но ничего интересного не нашел.       — Не знаете, что виконтесса читала в последнее время?       — «Сирену», Сесилии де Жонвиль. Я читала этот роман, когда он был очень модным. Поль… то есть, простите, месье, мой муж покупал его для меня лет… десять назад. Ужасная глупость, не знаю, чем он так понравился Катрин, но она перечитывала его несколько раз.       Феликс нашел названный роман и пролистал еще раз. Внутри не было ни писем, ни записок, ни чего-то ещё, кроме ленты-закладки.       — Чем же он ей так нравился?       — Понятия не имею. Может, тем, что отличается от других подобных романов. Главная героиня встречает существо из мифов и меняет свой взгляд на мир. Мне не понравилось. У моего мужа, знаете ли, этих «сирен» на службе…       «Так на моей памяти «лилий» еще никто не называл. Мадам с выдумкой».       — Выходит, вы знали, где служит ваш муж? — Феликс на всякий случай пересмотрел еще раз все книги.       — Знала.       — А то, что граф де Вержи служит там же?       — Догадывалась. Подробностей не знаю, муж о работе со мной не говорит.       — Виконтесса вела дневник? — поинтересовался Феликс, осматривая нижние ящики.       — Возможно. В последнее время мы окончательно отдалились друг от друга, так что, не возьмусь утверждать.       Поискав еще немного и не найдя ничего в ящиках, он обратил внимание на диванчик.       — Виконтесса часто пользовалась им?       — Пожалуй. С тех пор, как она почувствовала себя хуже и перестала выходить из дома, она стала проводить на нем много времени.       Феликс подошел ближе и бегло осмотрел диванчик. Дневник нашелся зашитым в первой же подушке.       — Вы позволите ее разрезать?       — Делайте что хотите, месье де Фаре. Я держусь в себе только на тех травяных настоях, которые, уезжая, влил в меня муж, и рюмке коньяка из его запасов. Все, чего я хочу — это остаться в одиночестве и оплакать своего ребенка.       — Мне безмерно жаль, мадам, что вынужден задерживать вас. Я лишь хочу осмотреть вещи Катрин до того, как их раздадут, чтобы не упустить ничего важного.       — Разве я вам запрещаю? — пожала плечами мадам де Ним. — Смотрите. Ее одежда в гардеробной, но туда вас проводит прислуга.       Феликс, разрезав неплотный шов ножом для писем, вытащил небольшую книжечку и, переложив ее на диван, перевернул подушку. На ней, к его удивлению, был вышит уже знакомый перевернутый ирис. Он показал изображение мадам де Ним.       — Я не первый раз вижу это растение, но не силен ни в языке цветов, ни в травах. Что это?       — Лабелия. Лекарственное растение. Много для чего используется, в том числе для лечения астмы. Не смотрите на меня так удивленно, мой муж в последнее время очень интересовался травами от нее. Дочь одной из девушек Ноно больна, и мой муж давно пытается найти способ облегчить состояние бедного ребёнка.       — Вы говорили, что не обсуждали с мужем его работу, — напомнил Феликс.       — Мы и не обсуждали. Заготовкой трав и приготовлением лекарств всю четверть века нашего брака занимаюсь я. Лабелия не растет у нас в травнике, я покупала ее в аптеке по просьбе мужа. Не могла же я не спросить, для чего она ему понадобилась.       — Ребенку помогло? — О ком шла речь, догадаться было несложно.       — Ненадолго. Слишком запущенный случай. В последний раз муж хотел попробовать морскую кипарису, но не знаю, попробовал ли. Может, знаете, ее ещё называют эфедра.       — Травы — не моя специность, мадам. Я не работаю с ними. Как считаете, почему ваш муж тратит столько времени и денег на помощь этой девушке?       Мадам де Ним устало потерла виски.       — Намекаете, что у него роман? С Эвой? Не смешите. Едва ли это несчастное создание может захотеть соблазнить хоть кого-то. Она из тех «сирен», кто смертельно устал от мужчин, и дочь — единственное, что важно ей в этой жизни. Поль, скорее, сочувствует ей и понимает, как родитель родителя.       — Так вы все же обсуждали с мужем его работу.       — Только то, что связано с ней напрямую, — неохотно признала мадам де Ним. — Ни о делах Ноно, ни о чьих-то ещё мне неизвестно.       — Вы когда-то бывали на службе у мужа?       — Я часто бываю там, помогаю то с тем, то с этим. Я выучилась на акушерку в юности, но работать не стала: вышла замуж, родила детей, все, как у всех.       — Вам предлагали место? Насколько я знаю, ваша свекровь стара. Думаю, её скоро отправят в отставку.       — Да. Но я не приняла этого предложения. Столько лет спустя я могу разве что принять ничем не осложненные роды. Я буду куда полезнее в качестве аптекаря.       — Правильно ли я понимаю, что Катрин не интересовалась медициной? — уточнил Феликс. — Она имела доступ к травам? Сын графа был убит ядом из редкого растения, о котором я впервые услышал, когда начал вести это дело. Могла ли Катрин достать для графа что-то подобное?       — Сомневаюсь. Катрин проявляла больше интереса к швейному делу, чем к медицине. Кабинет отца и травник открыты, но, поверьте, она была не в состоянии отличить календулу от мелиссы, не то что найти что-то редкое.       — А что-то из готовых лекарств она взять могла?       — Как вам сказать… И да, и нет. Она иногда брала настойку мелиссы или лавандовое масло, — то есть что-то хорошо ей известное, — но ничего больше. Кроме того, она всегда либо говорила об этом нам, либо писала в журнале учёта. Муж строго следит за этим.       — Можно ли предположить, что она когда-то что-то взяла тайком? Что-то незнакомое? Флаконы ведь подписаны?       — Разумеется, хотя мы с мужем давно различаем их по виду и запаху. Катрин боялась трав. Однажды она по совету подруги что-то такое выпила, не спросив нас, — она слегка застудилась, пока гостила у тети, — и у нее было серьезное кровотечение.       — Уж не сорвала ли она таким образом беременность втайне от вас? — предположил Феликс. — Сколько ей было?       — Шестнадцать или около того. И нет, что вы, даже если предположить, что она понесла, Катрин бы обязательно попросила отца бы договориться с кем-то из коллег. Она знала, что отец сначала поможет, а потом будет задавать вопросы. — Мадам де Ним потерла уголки глаз. — Так какое именно растение вас интересует? Назовите его, и я постараюсь рассказать о нем все, что знаю. По меньшей мере, я точно смогу сказать, держит ли такое муж в домашней аптеке.       — Клещевина. Вы что-то слышали о нем?       — Разумеется. Только, боюсь огорчить, оно не такое уж редкое. На юге, пожалуй, встречается не так часто, оно, скорее, любит холод и влагу, но на севере… В любом случае, его возможно найти.       — Ваш муж и некоторые другие врачи не слышали о нем.       — Слышали, просто не помнят. Поль — прекрасный акушер, талантливый хирург и неплохо умеет ставить диагнозы, но он весьма посредственный знахарь. Увы, он, как и прочие врачи, знает только те травы, с которыми работает каждый день. Скажу вам больше, высушенную клещевину, ровно как и ее порошок, можно купить в любой аптеке при наличии рецепта от врача, не вызывая подозрений.       — Как, к примеру? — спросил Феликс, нащупывая незримую ниточку, которая могла помочь найти доказательства причастности графа к смерти Мишеля.       — К примеру, ее используют в качестве ингредиента мази от боли в суставах. Моей свекрови прописывали такую, я без труда заказала ее в ближайшей аптеке. У графа, помнится, старая мать? Ему было достаточно сказать семейному врачу, что она жалуется, скажем, на сильную боль в коленях, которая мешает ей спать по ночам, и предписание у него в кармане.       — Разве аптекари не смешивают все компоненты сами? Порошком клещевины можно отравиться, как мы уже знаем.       — Как правило. Но, скажем, можно соврать, что ему уже собирают эту мазь в другой аптеке, но там нет клещевины, а у него нет времени ждать. Другое дело, что я впервые слышу о том, чтобы ее целенаправленно использовали как яд… Впрочем, «все есть яд, и все есть лекарство. Важна лишь доза».       — Но ваш муж этого растения или средств из него не держит, верно? — уточнил Феликс.       — Нет. Не считая мази, которую мы покупаем. Я не умею работать с клещевиной. Нас обоих учил мой отец, а он ей не пользовался. — Мадам де Ним встала со стула. — Извините, месье, если позволите, я бы попросила разрешения пойти прилечь. Мне нездоровится. Я попрошу, чтобы здесь ничего не трогали, вернетесь после похорон, посмотрите еще раз, если угодно.       — Это было бы бесценно для следствия. Я могу взять на время ее дневник? Верну его, когда вернусь. И, если можно, я бы хотел взглянуть на ее платья.       — Служанка проводит вас.       — Последний вопрос, мадам, — остановил ее Феликс уже в дверях. — Что означает лабелия на языке цветов?       — Тайну, загадку. — Она помолчала, что-то обдумывая, и, наконец, добавила: — Впрочем, иногда ненависть. Уж не знаю, почему.