***
Олени вернулись в эту часть леса спустя одну полную луну. Они пришли как ни в чём не бывало. Ладора с волнением искала между них свою мать. Она нашла самца, с которым та уходила, но самой матери не было, и Ладора всё поняла. Она и Мо присоединились к стаду и стали жить как прежде. И в то же время, совсем по-другому. Ладора выросла и больше не полагалась ни на кого, как делала это прошлой весной. О нет; она узнала, что такое предательство, и одиночество, и тяжёлая зима без стада, и видела их спины, когда они уходили, покидая лес. Другие звали её теперь неразговорчивой, заносчивой, спесивой. Одни говорили за глаза, что она слишком загордилась — что перенесла одна-одинёшенька, только с беспомощной старухой рядом, всю страшную голодную зиму. А другие, что Ладора — самая красивая олениха в их стаде, и, хорошо зная это, потому и загордилась. Каждый приписывал ей в итоге то, что смущало его самого, будь то смелость, внешняя красота или кротость. Но Ладора была неразговорчива потому, что боялась привязаться к кому-то. Весна и лето пролетят слишком быстро. С приходом холодов подруги уйдут вслед за стадом туда, куда их поведут могучие принцы. А куда же она уйдёт от своей славной, доброй старухи Мо?.. Она заменила ей мать и семью. Ворчливая олениха с потускневшей шерстью, с вытертым шершавым боком и длинным шрамом по левому бедру много чему научила Ладору. Кормиться в самые голодные зимы, искать прелую траву под сугробами, добывать мох, путать следы под носом у охотников, ночевать в самых тёплых логовах, убегать от хищников. Ладора внимала каждому её совету и перенимала все знания, какие Мо давала — и больше всего любила слушать о тех временах, когда она была молодой. Мо рассказывала свои истории. Это были истории о любви, жизни, рождении, смерти, охоте, бегстве, красоте и наслаждении жизнью. И кроме оленей, в её историях всегда были люди.***
Пришёл день, когда Ладора решила отправиться к западному ручью. Это был хороший ручей, у которого она пила, когда была ещё маленькой и их с сестрой было двое. Другие оленихи от стада не отходили; Ладора же заимела привычку спокойно забредать в любые уголки леса, куда ей заблагорассудится, оставляя Мо ненадолго и сговариваясь с ней, где та будет. На западе деревья в лесу были выше, мощнее и старше. Их тяжёлые стволы, растущие высоко в небо, были покрыты толстым мхом. Такой же ковёр лежал под копытами Ладоры, на земле, и ступать по нему было мягко и пружинисто. Здесь было больше места между деревьями, больше света и отбрасываемых длинных теней. Если есть в лесу место, похожее на храм для верующего, это было то самое место. Маленький ручей серебряной лентой тёк между буками, грабами и могучими шарлаховыми дубами. Ладоры подошла к нему, как к старому другу, и нежно припала к узкому местечку губами, окуная их в холодную живую воду. Не такую стоячую и вязкую, какая бывает в озёрах; эта била током из земли, и её приятно было ловить языком из быстрого потока. Вдруг Ладора услышала какой-то странный звук, будто тихий крик совы, и подняла глаза. Он был совиным и нет одновременно. Потом прокричали по-лисьи, как когда те лают от боли. По губам и подбородку Ладоры ещё текла вода, но ей было интересно, и она перешагнула ручей, отделяющей лес старый от нового, страшный от знакомого. Ничего особенного в том она не увидела. Старуха Мо говорила, что часто бывала в тех местах, во времена своей молодости, и Ладора просто подумала, что пришло и её время. Странный зверь кликал и ныл, и Ладора уже не сомневалась, что действительно от боли. Она взглянула искоса за кусты бирючины и жимолости, сомкнувшиеся плотной стеной. А когда подошла ближе и сунула узкую голову между веток, увидела человека. Того самого, кто зимой вытащил её из ледяной воды. Он лежал в мшистой прогалине, прислонясь спиной к старому стволу, расщеплённому когда-то молнией, и держал руку на своей бежевой ноге в оленьей шкуре. Только теперь на бежевом и мягком расцвела свежая и влажная карминовая кровь. Человек поднял на Ладору взгляд и безошибочно узнал её. Она встретилась с его тёмными глазами на ястребином лице. Да, это был он. Маленький Ястреб. Он тяжело и с присвистом дышал. Отняв вторую ладонь от живота, показал её Ладоре: ладонь была вся красной. Затем сказал что-то на языке, который она не понимала. Ладора осталась неподвижна. Ястреб застонал и отвернулся. Но косуля услышала больше, чем его речь. Там, недалеко от ручья, в глубине чащи, пробирались другие люди. В воздухе разлился запах пороха и дыма. Ладора выпрямила шею и прянула ушами. — О чём я и сказал, — произнёс Ястреб и снова раскрыл окровавленную пятерню. — Убегай, иначе они подстрелят и тебя. Косуля точно всё поняла. Она шагнула вбок, глядя своими влажными карими глазами в смуглое лицо, и робко развернулась. Каждое движение — сама грациозность. Ястреб сел на колени и устало прижал ладонь обратно к своей ране. Ему продырявили бок и ногу, и он знал, что никуда уже не сбежит. Переступив копытцами, Ладора взглянула туда, откуда шёл запах дыма, смешанного с порохом и ружейным маслом. Она могла бы поклясться сердцевиной леса, что уже слышала человеческие грубые голоса. Она взглянула в лицо Ястреба и подумала, что он её спас. А потом подумала, что старуха Мо только этой зимой учила её возвращать долги. Она подбежала к Ястребу и ткнула его чёрным носом в плечо. Затем — в грудь. — Чего ты хочешь от меня, маленькая сестра? Дикий звери не подходили к людям так, как она. Ястреб хорошо знал оленьи повадки. Он не понимал, смеётся над ним Великий Дух или что-то хочет сказать, но олениха не собиралась уходить. Она пыталась поднырнуть своей большой головой под его руку. Ястреб закинул руку ей на плечи, и она помогла ему встать. Со стоном он сделал слабый первый шаг: косуля помогала, поддерживая его своим быстро вздымающимся боком. Он слышал — тук-тук, тук-тук-тук — как резво стучит её сердце. Почти не веря происходящему, Ястреб брёл следом за косулей, а она тянула его за собой, пока не дошла до ручья. Ему одному вовек было не преодолеть даже такого пути. Ладора ступила в ручей, на скользкое илистое дно, и Ястреб плюхнулся вслед за ней, упав на колено. Сил встать не было, но косуля жалобно тыкала его своей мордой в макушку и грудь до тех пор, пока он не поднялся. Запах дыма был всё ближе. Ястреб и Ладора шли по ручью. Ястребу казалось, вода придаёт ему сил, толкает и ведёт. Он придерживался за косулью шею и замечал, что она пугливо косила на него тёмным глазом, но не брыкалась и не убегала. Весь её бок и вся изящная нога были испачканы в его крови, но даже этот резкий запах не пугал Ладору. Она помнила, что Ястреб выволок её из ледяного озеро и выходил, и не могла поступить иначе. Они шли и шли, быстро, словно что-то толкало их в спины. Ястреб едва волочил ноги. В ручье за ним лентой тянулся кровавый след — и опадал, теряясь и стирая само их существование. Ручей вёл всё глубже в древний лес, куда сам Ястреб старался не ходить. Вдвоём они вышли из ручья, когда ушли далеко от места, где упал Ястреб, и тогда Ладора начала петлять теми же способами, какими запутывала охотников её старая Мо. Она возвращалась к прежним своим следам, шла по пятнам крови на листьях, брела туда, где Ястреб уже окропил собою лес. В голове у него было мутно, и он не понимал, чудится ли ему это, или косуля впрямь так умна. Всё кругом зеленело, земля пробуждалась, на чёрной почве уже появлялась трава. Ладора хорошо помнила, где было логово человека, и Ястреба, кажется, ничем нельзя было удивить, даже когда косуля привела его к родному типи, а после вывернулась из-под руки, прыгнула в сторону — и была такова.***
Ястреб не разводил огня тем вечером, и несколькими другими вечерами — тоже. Он знал, что за ним охотятся. Французы или англичане — уже не так важно, кто. Теперь каждый индеец у них на счету. Он склонил голову немного вбок и посмотрел на узкую щель ткани, прикрывающей типи широким пологом. Из зарослей ольхи за ним наблюдала его косуля. Он приметил её по особой стати, по точёным плечам, длинной тонкой шее и гладкой сероватой шерсти. Шкурка была как бархат на ощупь. Глаза — два влажных камня на дне реки. Ястребу было скучно и одиноко с тех пор, как он потерял всех. Косуля думала, что навещает его незаметно. Она приходила уже четвёртый день подряд. Ястреб промыл и перевязал свои раны. У него остались мази и знания от Тихого Человека, который врачевал в племени, пока его не убили. Он много пил и ел вяленое мясо кролика и оленя. Пока еда была, он не хотел выходить из типи. Думал отлежаться. Кругом было тихо. Пришёл новый вечер. С ним пришла и косуля. Ястреб наблюдал за ней, а она посматривала за ним. Кажется, она была здесь уже давно. Ястреб не мог сказать, сколько. Он ложился спать и просыпался, а косуля ждала его напротив. Она не выходила, просто смотрела. Когда рассвело, косуля ушла. День сменялся днём, Ястреб заштопал дыры на своей одежде, время заштопало раны на его теле. Весна из холодной превратилась в тёплую и яркую, лес загомонил всеми голосами. Ястреб набрался сил и пошёл на свою первую охоту. До этого он только обходил силки и ловушки, вытаскивая из них пойманную дичь. Когда он охотился, косуля шла поодаль, пряталась в кустарнике. Она думала, Ястреб не видел её, но это было не так. Он слышал, видел и чувствовал, он бил оленей много раз, и в этот мог бы тоже завалить олениху — но не стал. Он не поступил бы так, даже если бы голодал. Он держал колчан со стрелами на плече, а лук — в руке, и только когда подстрелил большого зайца и забрал его в мешок, выпрямился и кивнул Ладоре. Она тотчас прижала уши к голове и убежала прочь. «Он меня заметил» — думала она, не понимая, как — ведь она надёжно пряталась. «Она меня напугалась» — досадливо подумал Ястреб и, покачав головой, ушёл в свой типи. Старуха Мо видела, как сменилось настроение её молчаливой ученицы. Нет-нет, она отлучится куда-нибудь и ускачет, и каждый прыжок её был похож на весёлый пляс. Она откормилась на весенних росточках и луговой траве, когда той пришло время вырасти, и всё чаще убегала куда-то. Мо не спрашивала, а Ладора не рассказывала. К знойному лету, от которого можно было укрыться только в сени могучих деревьев, у Ястреба осталось только несколько некрасивых рубцов на теле. Он часто чинил ночами своё оружие, вырезал ножом из дерева тотемы, плёл ловцы и корзинки, чтобы занять руки. Иногда к нему из чащи, осмелев, выходила косуля. Она стояла в тени, у деревьев и кустарников, и долго смотрела ему в лицо сквозь огонь от костра. Ястреб часто отвечал таким же пристальным взглядом. Ладоре казалось, он говорит с ней. Ястребу казалось, она приходит с ним помолчать, потому что устала от разговоров. Если не было сил резать и чинить, Ястреб убирал нож и стрелы, садился, сложив ноги лодочкой, и хлопал себя по коленям. Тогда косуля подходила ближе и ложилась рядом, изящно вытягивая заднюю ногу вбок. Свою лесную подругу Ястреб прозвал Нэшкой, Смотрящей, но звал ещё Серой Сестричкой, когда было настроение. Он рассказывал ей, откуда пришёл и почему прячется здесь. Говорил, что это неправильно, но у него больше ничего нет, кроме своей жизни. Говорил, что все его родные ушли по Тропе Мёртвых, и показывал на бледный Млечный Путь. Нэшка-Ладора смотрела вверх и поворачивала бархатные уши, и звёзды отражались в её больших глазах. Она кивала, а если видела, что у Ястреба кривится от слёз лицо, то клала голову ему на колени. Тогда он плакал. В зной он ходил на озеро, раздевался донага и плавал там, глянцево-гладкий, коричнево-золотой в холодной воде, в отражении серых камней, нависающих над гладью. Косуля бежала за ним, встряхивая шубкой, окуналась в воду и выходила сушиться на берег. Она вспоминала сестру и толкала Ястреба в спину и поясницу лбом, чтобы засалить его на пустых полянах, где единственными наблюдателями были старые, как этот мир, деревья. У Ястреба вся спина была в таких же отметках, как те, что оставила гром-палка на его боку и бедре. Потом лето сменила осень. Начались оленьи бои. Самцы-принцы ухаживали за самками на лугу, косули восхищённо выбирали среди них свою пару. Старуха Мо знала, что Ладоре нужен или никто, или кто-то особенный. Её старый нос чуял много, но она, кажется, понимала всё — или многое. Она слабела и наслаждалась своей последней осенью, принимая нежную заботу молодой подруги, ставшей ей почти дочерью. В один из спокойных осенних дней, когда олени разбились по парам, бои кончились, луг стал жёлтой нивой, а деревья облетели, старуха Мо умерла во сне.