Make War, Not Love

Ударился в справочники и обложился тонной пособий по дрессировке. Теория безумно важна для грамотной практики. Изучаю поведенческие особенности собак и сравниваю их с человеческими. Сравниваю и даже делаю кое-какие пометки. Выписываю бесполезные тезисы на разрозненные бумажные листы и, обдумав, избавляюсь от них. Комкаю и пихаю в корзину для мусора. Верю, что и с людьми это работает так же. Многие шугаются прямого зрительного контакта. Избегают привязывающих прикосновений. Кроме Арса. Он их не избегает, а, напротив, замирает, как загнанная в угол животина, и только дёргается каждый раз так, будто его током бьёт, когда я его касаюсь. Дёргается, но остаётся на месте, решив, видно, что это наименьшее зло. Потерпеть мои пальцы поверх руки не сбрасывая. Потерпеть коленку, упёршуюся в его бедро. Потерпеть меня ради того, чтобы я не додумался попробовать где ещё. Забавный. Думает, ненавидит меня сдержанно, почти незаметно. Думает, что огрызается почти вежливо и совсем не показывает зубы. Такой щеночек. Думает, небось, что легко отделался и меня так же, как и прикосновения, потерпит. Будет хорошим мальчиком, который делает все домашние задания, и тогда всё обернётся лишь малой кровью. Компромат останется только компроматом, а он — убеждённым натуралом, которому совершенно случайно понравилось держать чужой член за щекой. Случайно. Стрессанул, подумаешь. С кем не бывает? Нормальная же реакция. Как у всех. И не то чтобы я перелапал так уж и много этих «всех», но совершенно точно не ошибся с выбором. Не-а. Ни капли. И не важно, что пока только я это и понимаю. Я понимаю, держусь отстранённо вежливо, заставляю его делать домашку и бесконечно разбирать пропущенные темы. А он пусть привыкает пока. К тому, что я рядом. К тому, что могу просто взять и коснуться в любой момент. Перестанет дёргаться — перейдём к чему-нибудь другому. К чему-нибудь более настойчивому. Натурал он. Не какой-то там пидор. Любовь у него до гробовой доски и даже после. Любовь, которой я совершенно не препятствую и даже не смотрю лишний раз в его сторону, когда обжимается со своей этой с придурью. Зачем нервировать?.. Пусть себе зажимаются по подоконникам, пока ему это ещё интересно. Вроде бы даже держится и не бегает за школьный угол чуть что. Вроде бы даже не курит, но это только при всех. От волос у него всё равно немного тянет. Шкерится, засранец, и тщательно моет руки. Только вот башку в раковину явно засунуть не додумался или решил, что в шапке норм — в шапке не провоняет. Упорно игнорирует все мои вопли на эту тему, заключив, должно быть, что уж из-за такой-то мелочи всё не посыплется. Не откажусь от своей идеи из-за подобной ерунды. Не откажусь, но научить — научу. Заставлю воспринимать меня всерьёз. Вот как только подвернётся нужный момент — и научу. Ни за что больше не прикоснётся к сигаретам. Отрежет, как ногу попавшему под трамвай алкашу. И эти мысли меня греют. Греют больше облезлых батарей в классе и тонкого жилета на рубашке. Греют изнутри и то и дело заставляют провалиться куда-то. Представлять всё более детально. В красках. Изредка оборачиваться через плечо — тоже. Бегло глядеть на залипающего в лежащий на коленях телефон Арса и раздражённо закатывать глаза. Отобрать его, что ли? Не насовсем, а только на время уроков. Иначе как мне его инструктировать и вызывать?.. И подсказывать тоже как? Его оценки всё-таки нужно выправить. Время и вправду жмёт, а вот так сразу он не вывезет. Не вылезет с абсолютного нихуя на уровень матёрого академика, всесторонне изучившего дисциплину. Поэтому приходится немного мухлевать и скидывать ему часть ответов. Благо, один вариант. Жалею только, что не смог обернуться во время вчерашней проверочной и глянуть на его выражение лица, когда он понял, что именно ему прилетело. Понимаю, что никто не поверил в его разом проклюнувшуюся гениальность, и потому скидываю только часть. Надеюсь, что остальное, необходимое до четвёрки, доберёт сам и тем самым покажет, что не зря я с ним неделю уже мучаюсь. Не зря заставил читать учебник за десятый и докинул в мессенджере пару оцифрованных методичек с самыми азами. Подумаешь, какая-то биология. Кто там хвастался своей памятью? Писали проверочную на прошлом уроке, и я с куда большим интересом жду его результата, а не своего. Про себя я всё знаю как-никак. Давай, Арс, не разочаровывай меня. Нам и нужна-то всего-то вшивая четвёрка с минусом. Четвёрка с минусом, и я уверен, что это произведёт фурор. Биологичка охуеет точно. И как же я жду! Жду, когда она наконец раздаст эти грёбаные, достойные только мусорки, измусоленные листочки с тестами. Арсу биология без надобности — это я решил сдавать вместе с химией, — но общий фон значительно портит. Общий балл по всем предметам. Может, удастся вытянуть на что-то приличное в аттестате, перекрыть его кошмарную первую четверть тремя следующими и гордиться собой на абсолютно законных основаниях. Такой проект закрыть — это не плесень в баночке вырастить. Такой проект — это нечто крупное и крутое. Долгоиграющее и обещающее запомниться куда больше, чем первый раз. Учту все свои ошибки, проанализирую… Доведу дело до конца и буду очень, очень собой гордиться. По крайней мере, пока не подвернётся что-то ещё. Ещё интереснее. Будет, если, конечно, до этого моего взъерошенного пёсика не сожрёт завуч, которой что-то понадобилось в нашем кабинете. И надо же было ей принестись именно перед раздачей грёбаных листков! Да ещё и участковый за ней следом. Не то участковый, не то какой-то лейтенант с внушительной чёрной папкой под мышкой. Не очень я во всех их звёздочках и лычках. Как-то не было жизненной необходимости заучить все обозначения и названия. Сидящая рядом Настя тут же поворачивает голову в её сторону и невольно косится и на меня тоже. Ох уж эти Насти, которых по пять на каждом шагу… Хорошо хоть в мыслях не путаются. Эта, которая соседка по парте, любопытная. Та, другая Настя, признана мной не от мира сего ещё раньше. Хотя бы из-за ужимок и большой и светлой любви к ходящим на двух лапах псинам. — Это уже ни в какие ворота не лезет! Приподнимаю бровь, реагируя на громкий голос и выныривая из своих мыслей. Надеюсь, что пойму что-нибудь кроме того, как сильно возмущена эта почтенная, давно заслужившая покой и нескольких кошек дама. — Второй раз за месяц! Уголовники малолетние!.. А вот это уже да, это уже о чём-то говорит. Да и морщащийся от слишком громких звуков мент тоже тут явно не ради профилактической беседы. Неужто ещё что-то спёрли? Народ тут же начинает перешёптываться, особенно оживают последние парты — так сказать, места постоянного обитания всех околокриминальных элементов нашей школы. Но, надо же, Арс вместе со своим приятелем торчит за третьей. Почти на всех уроках теперь за моей спиной, и его-то голоса я как раз и не слышу. А вот биологичку и её умирающие интонации — напротив. Даже в поднявшемся гуле. Она тут тоже немного не от мира сего. Может, в чём-то даже и фанатична, но уж точно приятнее математички и сомнительно новенькой литераторши, которая, прежде чем перевестись в город побольше, оттарабанила не меньше десяти лет в каком-то глухом селе. — Да что случилось-то, Нина Георгиевна? — спрашивает у завуча и тут же сдирает с носа свои расхлябанные очки с линзами не менее чем на плюс три. Плохо видит вблизи. — Снова кража. Ну вот, всё как я и подумал. И, надо же, самая приличная школа в городе! Что же в других творится? Бордели в сортирах? Наркотики в булочках в столовой? А может, своя мафия? Хотя и тут какое-то подобие есть. Отморозки — будущие рекруты в какое-нибудь низкопробное ОПГ. Видно, наклёвывается нечто интересное. Видно, действительно чудо, что Арс, который вхож во все эти недопреступные круги, ни в чём не замешан. Теперь знаю это наверняка и потому спокоен в некоем роде. Спокоен, потому что не обломает мне всё, отбыв доучиваться в другое место. — Не то вечером, не то рано утром группа подростков влезла в школу, переломала камеры и утащила компьютер из учительской. А за день до этого родители одного из младшеклассников написали заявление. Планшет вытащили из сумки. — Завуч заканчивает свою речь и тут же обводит взглядом весь класс. Будто сканирует, сведя на переносице тонкие подрисованные брови. Будто надеется, что виновный трясётся так сильно, что спалится здесь и сейчас. Правда, добивается тишины, шепотки тут же прекращаются, и все смотрят вперёд. Всем интересно, что она скажет дальше. Она или молчащий, так и не раскрывший свою папку товарищ в фуражке. Наверное, в этой боевой двойке он «хороший полицейский». Ждёт, пока «плохой» выберет жертву. Выберет кого-то, кто сидит за моей спиной, и, прищурившись ещё больше, желчно, с явной неприязнью в голосе проговорит, поджав губы: — Ничего не хочешь рассказать, Косенко? Я бы сначала и не врубился, да только эту фамилию знаю уж больно хорошо. Столько раз видел её написанной на тетрадях, что уже и не посчитать. — А почему сразу Косенко? — Арс отвечает ей под стать, ничуть не доброжелательнее и с явно читающимся наездом. И меня очень, просто очень умиляет тот факт, что на меня он так не бычит, боится, а на завуча — запросто. Впрочем, почему бы и нет? Она вряд ли держит на него подборку неоднозначного компромата. — Я ничего не брал, других не видел. Как же хочется повернуться! Посмотреть на него сейчас! Наверняка ещё на спинку откинулся и развалился на стуле. Говорит немного в нос и настолько расслабленно, что хочется хмыкнуть. — Потому что мне сказали, что ты запросто мог это сделать. Ой как она его не любит. И явно есть за что. И явно заслужил десять раз своими выходками. — А ну выворачивай сумку! Только в этот раз ори не ори, а он действительно ни при чём. Надо было ловить за руку, когда таскал чужую мелочь или курил в толчке. — Так мог же, а не сделал! Она прикрикивает на него, он в ответ тоже повышает голос. Не удивлюсь если даже начнёт бычить, имея богатый опыт в отпирательствах и попытках защитить своё «доброе» имя. Теперь уже можно и повернуться. Теперь уже весь класс на него пялится, включая мою соседку по парте, усевшуюся вполоборота. — Ты мне зубы не заговаривай. Вообще странно, что она так давит, наверняка же не единственный распиздяй не то что в школе — в этом классе. Но вцепилась в Арса так уверенно, будто только за ним и явилась. Неужели прямой наводкой указал кто-то? — Сумку на стол! Кто знает, может, и телефон мой ты взял? А вот это уже совсем стрёмно. Это стрёмно, потому что он тут же невольно переводит взгляд на меня. Касается им моего лица и, будто опомнившись, тут же отводит. Теперь будет надеяться до конца дня, что никто этого не заметил. Только я ничего никому не говорил. И упаси меня господи начать делиться тайночками с завучем. — Вы в ней системник найти надеетесь? — всё ещё огрызается, но уже не так уверенно. Пытается ехидничать, но слышно, что нервничает. А уж когда мент открывает свою папку и начинает раскладывать листы на первой парте, и вовсе переходит на крик: — Не было меня вечером в школе! — Матери твоей уже позвонили. Она сказала, что и дома тебя тоже не было. До середины ночи. Ехидничает теперь Нина, не очень славная дочь наверняка такого же неславного Георгия, и мне это совсем не нравится. Не нравится, когда кто-то другой пытается воспитывать того, за чью шкирку схватился я. — Да гулял я! Встречаемся взглядами ещё раз, на этот раз уже дольше чем на миг, и я понимаю, что его нужно спасать. Нужно сделать так, чтобы от него отъебались со всеми подозрениями, потому что комендантский час и регулярные проверки — слишком уж осложнят МОЮ жизнь. — Вот товарищу полицейскому и расскажешь… Полицейскому, который, видно, решил, что эта злобная дама сделает всё вместо него. И чужой рюкзак распотрошит тоже. Наверное, прямо так, своими длиннющими алыми ногтями. — …где ты гулял. Выдыхаю и, не удержавшись, закатываю глаза, надеясь, что всем сейчас интереснее наблюдать за другим. Я не то чтобы собирался кому-то сообщать, но… Но, видно, Арс будет ненавидеть меня немного больше. Не поймёт, глупый, что всё это для его же блага. — Уроки он вчера делал, — подаю голос как раз, когда «он» собирается защищать своё имущество от чужих рук, не желая, чтобы его вещи унизительно потрошили на глазах у всего класса. Да и мало ли, что у него там в сумке? Резина наверняка, и не удивлюсь, если несколько фоток его возвышенной барышни, которая наверняка ему не только стихи пишет, но снабжает и другими бумажными бесполезностями. Завуч замирает рядом с его столом и, не то не веря, что кто-то посмел заговорить без позволения, не то — в услышанное, поворачивается ко мне и, нависнув, глядит с таким недоуменным видом, что огромных усилий стоит просто не скривиться. — Что? Мы занимались. Домашку решали, — поясняю со всей имеющейся непосредственностью и вижу, как Арс медленно бледнеет. Доходит до того, что губы синеют, и я всерьёз опасаюсь, что он сейчас вскочит и признается во всех кражах, только бы откреститься от того, что он, упаси боже, просто здоровается со мной. Тут уже даже доставший ручку полицейский сдвигает фуражку на затылок и оказывается не немым. — Ты серьёзно? — спрашивает с таким недоумением, будто я заявил, что кролики растут на кустах. Сдал кто-то моего Арса. Сто процентов сдал. Оклеветал по самое не хочу. И мне почему-то кажется, что, может быть, и не только это. Ему бы самому проверить свою сумку. Убедиться, что ничего не подбросили, пока шатался по коридору, оставив рюкзак на подоконнике. Маловероятно, конечно, но я бы всё-таки убедился. И ему не помешает тоже. Главное, не забыть написать ему об этом после того, как отцепятся. — Абсолютно. Аристарх вдруг внезапно прозрел и попросил меня с ним позаниматься. В классе тише, чем на иных контрольных. Я не смотрю ни на кого, кроме завуча, но все остальные совершенно точно смотрят на меня. Смотрят так, будто я сообщил, что самолично украл комп и до кучи сожрал чью-то собаку. Видно, у местных крутышей не принято водиться с ботанами. Видно, Арсу придётся немного труднее, чем я думал. Ну да взрослый же мальчик. Сможет отстоять своё право на любых «друзей». А если не сможет, то, по крайней мере, будет изгнан из местной тусовки любителей драк. Просто чудо, как всё хорошо складывается. — Вот мы вчера и занимались. Вторая составляющая моего «мы» готова провалиться сквозь землю и медленно сползает под стол. Вот-вот навернётся и скроется полностью. Вот-вот, если решит, что спрятаться хочет больше, чем видеть растерянность замученной его же выходками женщины. — Чем занимались? Она уже не повышает голоса. Она в таком недоумении, что и не скрывает этого. Видимо, после той мутной истории в восьмом классе на Арса действительно забили большой и толстый болт. Не дали ему возможности реабилитироваться, и родаки, видно, отмахнулись тоже, а он решил, что и хер с ним, с аттестатом. — Физикой, чем же ещё? — отвечаю небрежно и, изобразив неловкость, опускаю взгляд. Всё-таки стоит иногда помнить о том, что я хороший прилежный мальчик, шугающийся властных тёток. — Весь вечер и половину ночи. Если вы сомневаетесь, то позвоните отцу. У нас две камеры выходят на крыльцо — я думаю, он не откажется предоставить записи. А ещё я думаю, что она ни за что не станет привлекать моего отца. Хотя бы потому, что тот, кто ткнул пальцем на Арса, ничего конкретного не сказал, а дёргать занятого человека без внятной на то причины она не решится. Вдруг мой папаша разобидится и не станет скидываться на ремонт? — Косенко… — называет его по фамилии, упорно делая вид, что не в состоянии ни запомнить, ни выговорить имя, и глядит уж точно не на его лицо. Тупится в сторону. Да и интересуется-то так — исключительно чтобы что-то сказать, а не вылететь из класса пробкой, прихватив уже начавшего строить глазки девчонкам молодого мента. — Ты действительно занимаешься?.. Арс смотрит на неё, после переводит взгляд на меня… Кивает так осторожно, будто опасается, что иначе голова отвалится. Или что его вдруг покусает притихший сосед по парте. Ещё бы, такое предательство в стане тупых и сильных! Исключат его теперь, поди, из общины. Оторвут лампасы с треников, и всё такое. Ещё бы его прекрасная барышня решила, что ей нужен некто потупее, — и совсем хорошо будет. Но когда всё было совсем хорошо? С барышней мне, видно, всё-таки придётся мириться. Какое-то время. — Не верю. Ты наверняка просто запугал этого несчастного мальчика и заставил вступиться. А вот и стадия отрицания, так любимая всеми, кто столкнулся с чем-то неизведанным и непонятным. Для завуча это, видимо, Аристарх Вениаминович без сплошных двоек. — А ну покажи тетради! Ход ожидаем и вполне себе мог бы пропалить всё наше враньё, да только никто и не врал же. Ни слова не придумал. А учитывая, что физика у нас последним пятым уроком, все три тетради, в которых мерно протекает упущенное забытое и настоящее, у него с собой. Я чуть не свечусь, когда Арс стаскивает рюкзак со спинки стула и, покопавшись в нём, поднимается на ноги, протягивая ей всю нужную стопку. А когда та берёт, то он ещё и наклоняется вперёд и, опёршись на стол ладонью, проникновенно советует, заглянув в глаза: — Языком не подавитесь. Мячик этому хорошему мальчику немедленно! Мячик и сахарную косточку! Какая же он иногда прелесть! — Косенко! — Это уже биологичка взвизгивает, поражённая такой наглостью, а он только плечами жмёт и с видом познавшего дзен буддиста одёргивает её: — И орать на меня не нужно. Успокаивается, видно, решив, что переживёт, даже если все будут знать о том, что он решил, что ещё не поздно что-то изменить, и я как никогда чётко понимаю, что если упущу что-то, позволю думать, что не всё так безвыходно в нашем маленьком соглашении, то со мной он таким вежливым не будет. — Я ваш мобильник вместе с системником в глаза не видел. — Сядь на место! Опускается, но медленно, а не рухнув, как подбитый. — А ты, Евгений, зайди в учительскую после урока. Киваю, решив, что так быстрее свернут всё это представление, и завуч ещё раз пролистывает его тетради и, убедившись в том, что это действительно его писанина и почерк, не швыряет их, к моему удивлению, а аккуратно опускает на край его парты. Становится задумчивой настолько, что едва не забывает своего «хорошего» напарника около первой парты. Тот оживает сам и, прихватив свои бумажки, выбегает следом. Даже любопытно становится: успел телефон стрельнуть у прилежной отличницы или нет? Дожидаюсь, пока всё более-менее утихнет и биологичка наконец-то примется раздавать контрольные, вытаскиваю из кармана мобильник и набираю ёмкое «Проверь сумку после уроков». Отправляю сразу же, но и убрать назад не успеваю, как Настя, от которой я когда-нибудь обязательно отсяду из-за излишне сильного желания общаться когда не попадя и записочек, что она подпихивает мне в очередной раз под руку. И даже не читая, почти со стопроцентной уверенностью знаю, о чём спросит. Она почему-то решила, что мне просто необходимо какое-то стороннее покровительство, а нежелание общаться со всеми и вся принимает за робость. Не приходит ей в голову, что можно предпочесть тишину чужим, подчас туповатым новостям и сплетням. «Вы занимаетесь?!!!! Серьёзно?» Нет, конечно. Пошутил я так. Чтобы отмазать своего домашнего питомца. Кому понравится, когда его пёсика ругает кто-то другой? Просто давит меня экспрессией целой кучи восклицательных знаков, и большого труда стоит ответить ей просто нейтрально, не наставив кучу этих вытянутых палок. «Ну да. Он попросил, я согласился помочь. А что?» Всё же так просто. На поверхности. Он осознал, что ему нужна помощь, я вовремя осознал, что просто мечтаю спасать убогих. Какие тут могут быть вопросы-то? Кошусь на неё, задумчиво постукивающую простым карандашом, которым она и пишет, и интересно даже, в какую сторону её понесут мысли. До истины только однозначно не дойдёт. Воображения не хватит. «Ну просто… Это же Косой. Он на учёбу как забил, так и поднимать не собирался. А тут…» Строчит быстро, но довольно долго думает перед каждым куском фразы. Строчит быстро, но как если бы отвлекалась постоянно на что-то. Или же гадала, можно ли мне доверять настолько, чтобы болтнуть чего лишнего. «А тут?» — уточняю, кривовато чирканув вопрос ручкой, и закрываю листок рукой, чтобы прошедшая мимо биологичка не увидела. Чёрт её знает — прочтёт ещё перед всем классом. Кому оно надо? «Ну не знаю… Может быть, всё из-за девушки. Вместе с ней поступать собрался? Как-то странно…» Странно то, что кого-то это интересует настолько, что он готов забить на свои собственные успехи. И на жирный трояк на незаполненном и наполовину листе. Мой биологичка ещё не принесла, но я бы совершенно точно удавился, если бы увидел в нём то же самое, что и у моей соседки по парте. У неё, видно, проклюнулся философский взгляд на вещи. Или старый интерес наконец нашёл выход. И лучше бы первое, чем второе. Не хватало мне ещё выслушивать от неё про то, насколько на самом деле прекрасен и замечателен хамоватый Аристоша. «Желание обеспечить себе лучшее место в жизни — вовсе не странное», — намекаю на её трояк, ну да куда уж тут до тонкостей, когда она прочитала и тут же забыла, решив, раз уж подвернулся случай, ещё и сменить тему: «А о Насте он говорит?» Ну здравствуйте. Всё-таки, видимо, интересуется. Всё-таки, видимо, вызнаёт что-то не просто так. Да только я бы его сам уже свёрнутой газетой бить начал, если бы, приходя ко мне, он начинал вздыхать по своей девушке. «Он ко мне заниматься ходит, а не сплетничать». Кивает, покусывает карандашную резинку, открывает учебник на нужной странице и, спрятав свой трояк в начало тетради, строчит мне новое послание: «Красивая она. Хоть и странная». Может быть, и красивая, тут я не собираюсь спорить. Но вот со второй частью… Я для себя выводы сделал, только исходя из внешних наблюдений, но, может быть, эта Настя о той знает что-то ещё? «А почему странная?» «Ну стихи ему пишет, курить начала только потому, что он курит. Таскается везде с ним». Вот уж действительно. Верх странности для влюблённой девчонки в семнадцать. Я бы удивился, если бы она этого всего не делала. Хотя с куревом — да, с куревом — мерзковато. Зачем люди сознательно превращают себя в пепельницы? «Почему тогда за учёбу его не взялась?» Вот это для меня действительно странно. Почему она, если вся такая влюблённая, не обеспокоилась тем, чтобы её прекрасный принц в кроссах последовал за ней в высшее учебное заведение? Почему не заставила его взяться за голову намного раньше? Или что же, для хрупких правильных принцесс привлекательны только примитивные мускульные самцы? «Не знаю. Я бы на её месте взялась». Тут уже сложно сдержаться, да я и не вижу смысла. Спрашиваю в лоб и уже прикидываю, куда буду отсаживаться, если это всё перерастёт в маниакальную стадию: «Он тебе нравится?» Бесшумно хихикает, прикрывая ладонью рот, и закатывает глаза. Понимаю, что воспринимает меня не как парня, а как подружку, иначе бы не стала обсуждать это всё. Понимаю, что это может быть и очень удобно, и утомлять до крайности тоже. И даже не знаю, какой из вариантов окажется моим. «Ну, немного. Симпатичный же. Он много кому нравится». И вот, пожалуй, список этого «много» мне тоже пригодится. Нужно будет озаботиться. Никогда не знаешь, с какой в итоге стороны прилетит. «Типичный гопник с района». Может, это и звучит немного презрительно даже в текстовом варианте, но, по крайней мере, правда. Может, да — на лицо ничего. Пресс у него, допустим, тоже не вываливается, но что, это всё? Всё, что нужно для того, чтобы нравиться? А косящий чуть в сторону — видно, после травмы головы — глаз и кучу вредных привычек никто в расчёт не берёт? «И что? Начал заниматься же. Может, совсем за голову возьмётся». И ничего. Слишком уж много мечтательных буковок в её фразе. Слишком много для того, чтобы удержаться и не подковырнуть её следующей фразой: «Решит, что и невеста ему нужна с другой головой?» Отдаю ей листок и внимательно наблюдаю за реакцией, когда читает. Жду ответа, но ничего не пишет. Ждёт, пока и мой вариант окажется на парте, и, только когда биологичка раздаст всё и вернётся на своё место, одними губами шепчет: — Может. *** Едва переступаю порог учительской, уже прилично опоздав на следующий урок, и тут же оказываюсь схвачен за ворот рубашки. Схвачен уверенно и так ловко, что сначала даже растерялся. Успел только моргнуть, бестолково вцепиться в лямку рюкзака и понять, что меня не собираются бить. По крайней мере, не напротив учительской, а вот в сортире, что через коридорную стену, увешанную грамотами, и две двери от неё, — вполне. Может быть. Когда это внешне спокойный ещё полчаса назад Арс успел заразиться бешенством? Или что это? Внезапно проклюнувшиеся чувства? Реактивный стокгольмский синдром? Стремительное течение болезни и скорый апофеоз? Буквально волоком за собой тащит, и я не уверен, что не наставит мне синяков ниже локтя. За собой тащит, останавливается напротив крайней кабинки, внутри которой раньше курил, и, затолкав внутрь, шагает следом и захлопывает дверцу. Благо, что новые поставили. Довольно высокие. Если ростом ниже ста девяносто, то и хер разглядишь, кого там прибило справить нужду или поспешно затянуться до того, как надымит на полкоридора. Запирает меня внутри, заставляет максимально отступить, упереться чистыми, светло-серыми, вообще-то, брюками в ободок унитаза, который только благодаря моим молитвам может оказаться абсолютно стерильным, и разве что не замахивается. Смотрит не как псина, а настоящим волком. — Ты же сказал, что всё будет между нами, урод! — Не кричит, но видно, что едва сдерживается. Шипит прямо в моё лицо, и у меня словно тумблер щёлкает. Снова курил, скотина. — Так какого хера ты открыл свой рот?! Понимаю сразу, что к чему, но только пожимаю плечами в ответ. Пожимаю и придерживаю висящую на одном плече сумку за лямку, чтобы не упала. Этого не хватало только ещё, боже. Где я тут возьму антисептик? Видно, пора озаботиться и начать носить с собой упаковку. Или салфетки с пропиткой… Или лучше заказать где-нибудь сразу канистру. — Ну?! — не дожидается моего ответа, поторапливает, да так, что снова невольно вздрагиваю, а после морщусь. От никотинового выхлопа, который будто осел на моём лице. Жуть как отвратительно. — Что ты молчишь?! — А что мне ответить? Что я решил тебя отмазать, чтобы пресечь все попытки повесить очередной висяк на твою тупую башку? — шиплю в ответ не менее зло и, не удержавшись, толкаю его тоже, пусть и вполовину не так сильно, как мог бы. Просто пихаю в грудь и внимательно слежу за лицом, которое меняется от каждого сказанного мной слова. — Или что я не подумал о том, что тебя теперь кореша застремают за то, что ты якшаешься с ботаном? Ну прости меня, что ли. На колени можно не вставать?.. Если бы ирония могла разъедать, то у него бы уже половина ебала облезла от моего сарказма. Половина ебала, что стала намного проще после того, как он опешил, и, не зная, за что зацепиться, цепляется за самое банальное из всего, что только может быть. За непонятное ему слово. — За то что я что?.. — Проехали, — отсекаю взмахом руки все его блеяния и, из-за того, что места совсем нет, ещё раз мажу пальцами по его кофте. — Как бы то ни было, можешь подавиться своим «спасибо», и будем считать, что ты его сказал. Смотрит на меня вовсе не как минуту назад, и никакой злобы уже и в помине нет. Одна только растерянность. Наверное, прямо сейчас до него и доходит, что рычать следует на других. Наверное, на перемене уже выслушал что-то от своих доброжелательных дружков. Теряет имидж и оттого и бесится. Да только не на то и не на того. — А завуч? Она что?.. А она — явно страдающая без внимания женщина. Но вопрос же не в этом, правда? — Спрашивала, не бил ли ты меня для своего алиби, — проговариваю терпеливо, чётко и глядя ему в глаза, чтобы не задал ещё несколько тупых однотипных вопросов. — Я ответил, что нет, и что вожусь с тобой исключительно по своей воле. И ты рад этому просто до слёз. Мечтаешь пересмотреть свою жизнь и начать всё сначала. — И всё? Подозрительности столько, что того и гляди просто в лоб спросит, не шепнул ли я этой придерживающейся явно пуританских взглядов леди о нашем маленьком секретике. Почему он так тупеет, когда нервничает, господи? Почему и куда надо ударить, чтобы это отключить? — А что ещё я должен был рассказать? Можно было и не спрашивать, но очень уж бесит, когда тормозит. Ещё и запер меня не где-нибудь, а в месте, соперничать с которым по отвратности может только их обожаемая захарканная курилка. — Про наше соглашение? Мне вернуться? — Приподнимаю брови и, протянув ладонь, сжимаю ей дверную ручку. Касаюсь его локтя, но так напряжённо думает, что и не замечает этого. Мотает своей пустой головой и решительно выдыхает короткое «нет». И оно, сука, тоже тянет никотином! Так раздражает, что было бы что под рукой, так заставил бы прополоскать рот жидкостью для дезинфекции, и плевать мне, что у него там отвалится после. — Всё? Кривится от тона, не привыкший к тому, что на него так в открытую наезжают, и явно жалеет о том, что притащил меня сюда. — Остыл крутой пацан с района? Перед своими отмазывайся, как хочешь. Мне плевать, что ты там лечить будешь. — Не трепи об этом, понял меня? Видно, не достаточно сильно жалеет, раз думает, что может мне ещё и условия ставить. Поогрызайся мне тут ещё, ходячая пепельница. — Или что? Что же ты сделаешь? — Пихаю ещё и ещё, не увесисто, но неприятно. Ему вообще неприятно каждый раз, когда я его трогаю. Неприятно до трясучки и желания немедленно намылиться. Но в этом тоже есть своя прелесть. Именно это делает его таким уязвимым. Управляемым. — Кстати, о «сделаешь». Ты, видно, действительно слишком тупой для того, чтобы уяснить, почему мои слова нельзя игнорировать. Поворачивайся. — Что?.. — эхом, и как если бы очень надеялся, что ослышался. Эхом, тенью своего обычного голоса. — Ко мне спиной, — поясняю и, пользуясь заминкой, шлёпаю его по щеке. — Давай. — Но… — пробует возразить, а у самого в глазах ПА-НИ-КА. Пробует возразить, но, видно, давится. Не знает чем, не знает как. А я вот знаю. — Или так, или через минуту я вернусь в учительскую, а ещё через десять вся школа будет знать, что ты любитель-хуесос. Живо. Не прикрикиваю, но вздрагивает, мотает головой, как будто всё ещё в детском саду и очень и очень не хочет быть наказанным. Не хочет этого всего и потому начинает оправдываться: — Слушай, я просто психанул. Очень тупо. Очень тихо и не поднимая взгляда. Должно быть, ненавидит себя за это. И меня до кучи ненавидит. Но со вторым всё понятно. Второе у него теперь должно быть перманентно. — Я сам не знаю, два дня держался, а тут только спустился в курилку и… О, так вот как. Взял и сдал себя в попытке оправдаться. Очень трогательно. — Так два дня, значит? — уточняю, и он тут же понимает, что, пытаясь вылезти, ещё больше вляпался. Вскидывается и теперь, напротив, только в глаза мне и смотрит. Только в них, и уже в который раз замечаю, что глаза у него зелёные. Казалось, что были карие… Неужели линзы носит? Но спросить сейчас — значит проебать и момент, и настроение, и потому просто делаю мысленную пометку. Откладываю на будущее. — Да не могу я так взять и бросить. Мог бы, так обязательно бы пятился, да ему некуда. — Не могу и всё тут! Это тебе не жвачку выплюнуть! — пытается объяснить, не знает, что ещё придумать, и я неожиданно для него меняю гнев на милость. Понимающе киваю и касаюсь его снова. Руки на этот раз. Кончиками пальцев тыльной стороны его грубоватых, из-за того что перчатки не носит, ладоней. — Тебе тяжело, я понимаю. Беру его за руку, сжимаю её и, привычно не добившись никакого отклика, хватаю его за шлёвки, в которые продёрнут незамысловатый ремень. Цепляюсь за них пальцами и, заговорив снова, смотрю только на его подбородок и шею: — Столько стресса, напряжения, которое ты не можешь снять. Знаешь, мне, наверное, стоило подумать об этом. Учесть. Каменеет сразу же. Когда надо — очень догадливый. Чуйка у него, должно быть, на приключения. Приятные и не очень. — Не надо. Я прошу тебя, блять. И действительно просит. Не требует, не пытается сторговаться. Просит. И это тоже из разряда того, что кажется мне умильным и занимательным. — Не надо! — Не надо что, Арс? Выражение его лица просто чудо. Был бы помладше на пару лет, так и вовсе бы слёзы могли выступить. И я бы совершенно точно просто умер нафиг. — Что не надо делать? — Не надо меня… — Что? Трогать или трахать? Ну давай, скажи вслух. Чего ты больше боишься? Того, что я начну реально распускать руки, или того, что начну делать это в школе? Когда мы почти как на ладони и в любую не минуту даже, а секунду, можем знатно пропалиться?.. — Ничего не надо. Я зря вспылил. Конечно, зря. Ещё как зря. И в рот ты что попало пихаешь тоже зря, да только не признаешь никак, засранец. — Всё ровно. Урок давно идёт, нужно… Прикладываю палец к его приоткрытым губам, заставив проглотить последнее слово, и, когда делает это, когда пропихивает в горло противный, образовывавшийся из ниоткуда ком и выдыхает, подаюсь ближе, тянусь к его уху и шёпотом, ещё тише, чем до этого, повторяю: — Повернись к двери. Или… — Опускаю взгляд и, перекинув сумку ещё и через шею, чтобы не свалилась наверняка, берусь освободившейся рукой за его выглядывающий из-под чёрного свитера ремень. Берусь за ремень и, надавив на него ладонью, играючи оттягиваю немного, якобы для того, чтобы заглянуть внутрь. — Или можешь остаться так. Чтобы я мог видеть твоё лицо. — Я клянусь: никогда больше. Только не трогай… — Осекается, будто не в силах додавить себя и просто произнести. Просто сказать то страшное слово. То, которое тоже на букву «Т». — Не трогай меня. — Расслабься, гроза школьных окон. Слышу в своём голосе небрежное снисхождение и даже немного жалею об этом. Мне бы с ним сюсюкать сейчас, уговаривая самым мягким из всех возможных голосов, а не издеваться, но… Но не сложилось, увы. — Ты выйдешь отсюда таким же убеждённым натуралом, каким и заходил. Если сможешь убедить себя в этом, конечно. И на его лице в этот момент просто всё. Борьба, неприязнь, ненависть и обречённость. И на его лице в этот момент такая буря сменяющих друг друга эмоций, что все и не посчитать. И такой потерянный в этот момент, что даже красивый. Сжавший челюсти, краснеющий вспыхивающими на щеках пятнами, выдыхающий будто через раз. Момент истины. Да или нет. Нет или да? Не вижу — знаю, что стискивает кулаки и не может решиться ни отринуть, ни принять. Знаю, что его выкручивает всего, и в итоге, замерев и напрягшись, окаменев за долю секунды, чертыхается и резко, так, чтобы я не успел уловить перемены на его лице, отворачивается. Встаёт лицом к двери и дышит так тяжело, будто вот-вот грохнется. В обморок или насовсем. Будто перед расстрельной стеной. Такой глупый. Улыбаюсь во весь рот, будто умалишённый, улыбаюсь, потому что вся эта борьба кажется мне такой ненужной и смехотворной, что впору определить его в начальные классы, а то и вовсе в песочницу. — Ну зачем же так нагнетать?.. — Придвигаюсь поближе, касаюсь подбородком его плеча и всей ладонью прохожусь по его оголённой шее и верхним позвонкам. Глажу и перебираюсь ниже, на ткань свитера. Провожу по всей его спине, поглаживая по ощутимым даже так, твёрдым костям, и закусываю губу. Мне нравится его трогать, даже несмотря на старую, потасканную кофту. Мне нравится его гладить, даже несмотря на то, что выступающие на коже мурашки — вовсе не признак предвкушения. — Я не собираюсь есть тебя, если угодно. — Ты сделаешь что-нибудь похуже, — отвечает сквозь зубы и медленно и глубоко дышит носом. Успокаивается, видно, уговаривая себя немного потерпеть. Уговаривая себя, что совсем немного — и выпущу его отсюда. Припугну своими пидорскими замашками, а он тут же бросит смолить из-за этого. Ага. Конечно. Бросит он, как же. Но в этом и есть своя прелесть. В этом есть воспитательный момент. Всё ещё глажу, вожу пальцами из стороны в сторону и, когда немного расслабляется, опускает плечи, обхватываю за бок и, не произнеся ни звука, тяну в сторону — и так, пока не поменяемся местами. Теперь я у двери, а он — напротив унитаза с вечно текущим бачком и поднятой крышкой. Романтика. А дверь в коридор приоткрыта, и где-то совсем рядом по полу скребёт шваброй уборщица. А дверь в коридор приоткрыта, и кто-то меряет его шагами, неторопливо разговаривая по телефону. Совсем близко. Совсем рядом. Один выкрик, мат или стук — и пойманы. Вместе, в узкой кабинке. Один выкрик — и он удавится на следующий же день, не выдержит. Не выдержит, и потому сейчас крупно дрожит. Не человек, а комок нервов. Опасается любого касания, а я просто приваливаюсь к его спине, обхватываю поперёк туловища руками и будто бы обнимаю, пристроив щёку на затвердевшее плечо. Даже глаза закрываю на какое-то время и просто жду. Пока оттает немного и поймёт, что не умирает. Поймёт, что с моих рук не капает кислота, а над головой нет камеры. Оттает немного или просто выдохнет. А там можно и дальше. Можно не торопиться, учитывая, что половина урока уже позади. Но ему как вечному прогульщику на такие мелочи давно похуй, а я могу себе позволить изредка. Только сейчас понимаю, что проёбывает вместе со мной. Наверняка не подумал об этом, иначе хер бы просто подошёл. Улыбаюсь, не особо парясь о том, что почувствует это, и мои руки, сжавшиеся замком на его животе, оживают. Осторожно, не торопясь. Начали со спины, а теперь ощупывают грудь и рёбра. Наверное, это даже немного щекотно. Наверное, дёргался бы, если бы не замер от страха. Наверное. Проверю как-нибудь в следующий раз. Столько избегал моих прикосновений, что я будто отыгрываюсь сейчас. Будто скопился какой-то лимит, и я могу его израсходовать. Спустить все бонусы разом. Уборщица подходит ближе и, с чувством и наверняка расплескав половину, едва не швыряет ведро на плиточный серый пол, принимаясь намывать у самого сортира. Трёт так близко, что слышно, как шаркает по камню тряпка. Слышно, как отжимает и бубнит что-то себе под нос. Арс не дышит вовсе. Арс словно умер, но по какому-то недоразумению продолжает стоять. Или думает, что умер, и оживает, только когда я начинаю задирать его свитер для того, чтобы добраться до кожи. Вяло отбивается, пытается скинуть мои руки, но, схватившись за запястья и сжав их, как ошпаренный отпускает почти сразу же. Не то потому, что так выходит как-то уж слишком лично, не то потому, что уборщица в очередной раз, отжав тряпку, роняет швабру, и этот звук разносится по пустому коридору. Отпускает сразу же, вытягивает вдоль туловища, но почти тут же передумывает, поднимает правую и упирается ею в стену над толчком, как если бы нуждался в опоре или голова кружилась. И снова мурашками весь. От тёплого живота и до ключиц, до которых я умудрился достать. Без футболки, просто в тонкой кофте на тело. — Не надо… — Выдох совпадает со случайным касанием маленького сжавшегося соска, и я, уже было переместивший пальцы ниже, возвращаюсь к нему. Пока всё совсем невинно и вряд ли может потянуть на интим, разве что так — в рамках лёгких, ничего не значащих посягательств. И «пока» — самое чудесное слово из всех прочих, мелькающих в моих мыслях. — Ты же сказал, что не хочешь… Не будешь… Не договаривает и, может быть, жмурится, и слышно, как скрипит зубами, которые сжались для того, чтобы не пропустить больше ни одного звука. Стискиваю между средним и указательным пальцами, покручиваю, а второй ладонью просто глажу низ его живота. Просто так, незатейливо вожу по коже, изредка забираясь отведённым в сторону мизинцем за кромку штанов и поддевая им широкую тёмную резинку. Пугая и дразня. — Я не обещал, что не буду трогать. А я именно это и делаю. Видишь? Очень хочется, чтобы посмотрел. Опустил голову. Очень хочется, чтобы проследил взглядом за движениями моих пальцев и понял, что не так это и страшно всё. Не так ужасно, как могло бы. Ни ужасающих порезов, ни капающей кислоты. Просто прикосновения. Обычные до крайности. Привычные в повседневности. Но только дышит чуть громче, чем обычно, и всё также мелко подрагивает от напряжения. Весь как кусок дерева или и того твёрже. На руках даже вены проступили, сделав его кожу фактурной от локтей и до самых костяшек. — Давай же, посмотри, — повторяю ещё раз чуть громче, и он реагирует тут же. Подчиняется, должно быть, вспомнив о елозящей по полам тряпкой уборщице. Совсем рядом. Чуть голос повысить — и с огромной вероятностью примчится дёргать дверную ручку. Проверять, кто тут смеет разрисовывать стены или, того хуже, ещё каким уродским способом кафель пачкать. — Если ты нервничаешь, то можно просто… Прекрасно понимает, к чему я веду и голосом, и спустившимися ещё на пару сантиметров пальцами, и потому категоричен даже больше, чем на биологии. — Я не нервничаю, — обрывает меня шёпотом, который давит больше иных воплей, и заставляет улыбнуться в его плечо. Улыбнуться чуть шире, после того как дёрнется, почувствовав это. — Нет? — переспрашиваю, и он тут же подтверждает, тараторя почти без пауз. Он сейчас что угодно скажет, только бы я от него отлип. Что угодно. — Совсем нет. Спокоен, как труп. Все слова сливаются в один поток, и это умиляет. Так меня сюда пёр и так желает сбежать. А мне удобно на его спине. Мне удобно, и, может, когда-нибудь я решу, что на ней можно неплохо поспать. Не в школьном толчке, конечно. — Уверен? — Да, блять! Я почти мурлычу, пригревшись и продолжая касаться его кожи, а его это раздражает так, что тихонько рявкает и тут же, убоявшись собственной вспышки, понижает голос: — Я очень уверен. Только не трогай мои штаны. — Штаны? Можно подумать, они меня тут и интересуют, ага. Штаны — и ничего больше. — И за хер тоже, — послушный, поправляется сразу же и даже добавляет крайне вежливо и натянуто: — Пожалуйста. Даже интересно становится, как это — просить о подобном? Очень вымораживает? — Ещё раз спалю тебя с сигаретой или учую курево… — Воркую с ним и даже самому себе кажусь сонным. Больно уж приятно, оказывается, стоять вот так, прижимаясь щекой. — Начну лечить твою зависимость заменой привычного объекта оральной фиксации на больший. Ты же понимаешь, о чём я? Заминка длится не дольше, чем нужно для того, чтобы моя рука легла на его ширинку. Заминка длится полминуты, а после он резво кивает и, оттолкнув мои пальцы, бурчит, что понимает. — Чудно. — Шлёпаю его по боку и отлипаю, едва не ударившись спиной о дверь. — Тогда можешь бежать на урок. Выворачивается тут же, умудряется пихнуть меня к перегородке и, ни разу не взглянув на лицо и едва не выломав задвижку, вываливается к раковинам. — И не переживай, я не приду прямо за тобой. Никто не подумает, что мы могли зависать вместе, — бормочу уже себе под нос, наблюдая в образовавшуюся щель за тем, как он выкручивает кран и, наскоро умывшись, одёргивает так и не съехавшую вниз кофту. Уходит, ни разу не обернувшись, а я, как и обещал, жду целых три минуты, прежде чем высунуться в коридор следом и, не обнаружив в нём совершенно никого, направиться в столовую. *** Я не то чтобы когда-то не любил физ-ру — разве что только во время обязательного катания на лыжах, но в этой школе она меня откровенно напрягает. Напрягает тем, что нет отдельных шкафчиков в раздевалке, нормальной душевой и, что самое важное, замка на двери. Нет, ну серьёзно. Это как бы норма, да? Норма, что любой заскочивший умыться или поссать может запустить свои грязные руки в мою сумку и глянуть, что там по карманам? С мобильником шибко не побегаешь, да и кошелёк в штанах таскать очень такое себе. Радует только то, что физрук, каким-то образом ещё не отрастивший солидное учительское пузо, подпирает дверь своей спиной и не позволяет устраивать проходной двор, запуская внутрь строго по одному, да и то бдит, чтобы не слишком долго и исключительно рядом со своей сумкой. Фиг знает, что там у девчонок, но у них, по крайней мере, есть задвижка. Задвижка и парочка сидящих на лавке болезных с освобождением, которым в руки и спихивается всё ценное. С остальным, наверное, можно иметь дело. И с тем, что потолки требуют побелки, а стены — свежей краски, и с тем, что окна мылись последний раз при прошлом президенте, а мячи далеко не новые. И мячи, и маты, и всё прочее. И даже с тем, что уроки часто совмещают с параллелью, — можно. Хотя бы потому, что всё свободное от нормативов время физрук никого не напрягает идиотскими упражнениями, а чередует волейбол, баскетбол и футбол летом. В моей прошлой школе был ещё бассейн, но в этой такой роскоши, разумеется, не водится. Ну не водится так не водится, хотя я бы, пожалуй, посмотрел, как Арс бы щемился от меня по углам в общей раздевалке и обязательной душевой. Но при желании я себе такое и дома устрою. Рожа у него будет не менее красная, я уверен. Как и в том, что по иронии играть нам сегодня в одной команде. Сегодня баскетбол. Ну… неплохо. Если никто локтем мне переносицу не сломает, конечно. А то я могу назвать одного желающего, который, оказывается, ещё и капитан. Как я это упустил? Зачатки лидерских качеств и руки не совсем из задницы? Ну глянем. На всех прошлых уроках мы либо бестолково бегали, отжимались и таскали инвентарь, либо Арса просто не было. А тут вот на месте, после того как я запретил ему прогуливать. А тут вот на месте и явно косится на высокого такого блондина, которому уступает всего на пару сантиметров, ну и я, может, с пятёрку. Косится, сжимает челюсти и отворачивается. Явно за что-то не любит. Может, у них это идейное? Типа противоборства на игровой площадке? А в остальное время так — мир, дружба, одна сигарета на двоих? Ах да, мой пёсик же больше не курит. Тогда пластинка жвачки на двоих? Явно нет. Команды никак не тасуются. Только делятся на активных и запасных, и у Арса явно дёргается глаз, когда он понимает, что ему придётся играть со мной. У Арса всё лицо судорогой сводит, когда я подмигиваю ему и, проходя мимо, похлопываю по плечу. — Ты играть-то умеешь? — цедит не оборачиваясь сквозь зубы, наблюдая за тем, как физрук убирает волейбольную сетку. — Может, пока не поздно, на лавке посидишь? Во второй фразе даже надежда скользит, но я его и её безжалостно лишаю. Вот ещё. На лавке. У меня к концу урока задница станет квадратной с такими лавками. — Как знать? Может, и не умею, а может, окажется, что не умеешь ты? Хочу подразнить немного, но он даже не смотрит. И если и горит, то совсем по другому поводу. — Ладно, — кивает и тут же отмахивается от меня, будто бы может себе это позволить. — Похуй. — Тебе так принципиально выиграть? — Принципиально. Качаю головой, больше не задавая никаких вопросов, и отхожу назад. Забавно, но я по именам знаю только его и этого, с зелёными патлами, который Артур. А ещё двоих парней, которых я каждый день вижу минимум на пяти уроках, так и не выучил. Ну спустя какое-то время, может быть, запомнятся и они. Или не запомнятся до самого выпуска. Есть и другие вещи, на которых можно концентрироваться. Арс явно нервничает и думает о том, что сегодня не его день. Арс косится то на скамейку, к которой согнали всех девчонок, то на этого блондинчика в белой майке. Хотя, казалось бы, в зале далеко не Майами — какие майки? Хотя, казалось бы, чего он такой высокомерно надутый? Элита, что ли? Или, может… может, напротив? Может, как раз таки он из тех дружков Арса, с которыми он тусит после уроков? Может, он ему что и ляпнул про «его» резкое желание выбраться в люди, а не пополнить ряды какой-нибудь колонии? Кого-то явно ждёт очень пристрастный допрос на следующем занятии. Очень пристрастный. Физрук свистит, ударяет принесённым из подсобки тяжёлым мячом о пол, привлекая всеобщее внимание, и, убедившись, что никто не залип придурошным сусликом, выбрасывает его в центр зала. И началось. Вообще я никогда не любил командные игры, но иногда, чтобы попалить за поведенческими реакциями своего пёсика, можно. Можно побегать за идиотским мячиком, стремясь отобрать его у других и не позволить отобрать у себя. Правда, прыгать, как некоторые, мне явно не дано. Вести — тоже. Мне так, на вторых ролях — совершать передачи и прикрывать. Спустя пару минут даже втягиваюсь, и беготня кажется не такой бесполезной. Девчонки визжат, поддерживая своих одноклассников, а у Арса, почти было закинувшего первый трёхочковый, выражение лица такое, что я задумываюсь о том, что, пожалуй, разок можно будет сделать вид, что я ничего не видел, и свинтить домой побыстрее, не глядя на самый загаженный бычками угол школы. Ему это важно. Ему важно выиграть. Не просто продолбать время урока, а именно что победить. И хер его знает, почему так. Это не соревнования, не битва за медаль или какие-то ценности. Это просто предпоследний урок, но у него явно что-то личное. И у этого блондинчика тоже. Командная игра превращается в соревнование двоих. Почти сразу же. Почти. Счёт два на три в нашу пользу, и все оставшиеся минуты первого периода Арс только и делает, что не позволяет сравнять счёт. Не позволяет, но всё-таки упускает бросок. Не успевает отбить, и мяч, скользнув по ободку, падает аккурат в кольцо. Мне даже чудится, что «блять!», злобно выплюнутое одними губами, было вовсе не бесшумным. И чем чаще я наталкиваюсь на Арса взглядом, тем больше у меня вопросов. Раздаётся свисток, и я с облегчением сначала выпрямляюсь, а после снова наклоняюсь вперёд, упёршись ладонями о бёдра. Выдыхаю и киваю в ответ на поощрительный комментарий одноклассника, который вроде бы на «В». Витя, Вова, Витольд? Две минуты — недолгий срок на то, чтобы перевести дух, но, к счастью, мне нужно много меньше для того, чтобы, выпрямившись, пройтись по площадке. Всё гадаю, каково бегать тем, кто постоянно курит, и думаю даже спросить, но не успеваю. Блондинчик вдруг фокусируется на мне и даже подзывает кивком головы. Вот это надо же. Задними карманами спортивок чувствую: сейчас что-то да будет. Подхожу с дебильноватой и до крайности доброжелательной улыбкой на лице, надеясь на то, что успею вызнать что-нибудь интересное до нового свистка. Останавливаюсь рядом, и он вдруг опирается на моё плечо и заговорщицки, так, будто обсуждает большой секрет, спрашивает: — Ты же Женя, да? Киваю, решая косить под мягкотелого ботаника до последнего, и он принимает меня за очередного наивного дурачка. С забитой формулами и знаниями головой, но совершенно не приспособленного к социуму. — Местный репетитор? — Видимо, да, — улыбаюсь ему. Хлопаю ресницами. Жалею, что нет идиотской бабочки прямо поверх футболки. Идеально. Было бы. — И как, есть у Косого хоть какая-то надежда выбиться в умники или всё совсем плохо? — скалится, находясь так близко, что я меланхолично размышляю, сколько бы зубов ему пришлось удалить для того, чтобы выправить прикус. Ну серьёзно, как можно светить такими кривыми единицами? — Может, лучше со мной позанимаешься? Мамка нашей алгебраичке платит, а так бюджет целым останется. И гаденькие смешки со всех сторон. Гаденькие, тихие и совершенно тупые. — А ты почему так интересуешься? — Заглядываю в его глаза и изо всех сил стараюсь выглядеть максимально доброжелательно. — Влюблён в него, что ли? Смешки перерастают в достойный любого стойла ржач, а рука с моего плеча резво перетекает на ворот футболки и сжимает его, скомкав в кулаке. И, надо же, именно в этот момент физрук решил, что кто-нибудь умрёт, если он не ответит на звонок. Только спина и мелькнула в дверях зала. Ну что же. Может, оно и к лучшему. — Не понял? А этот, в майке, дёргает меня сильнее и явно ждёт страха и робких извинений. Этот такой весь из себя самец и явно главная обезьяна в параллельном. Так банально самоутверждается, что даже пожалеть хочется. Посоветовать хорошую книжку по саморазвитию. — Ну почему тебя интересуют его успехи в учёбе? — поясняю как маленькому, терпеливо заглядывая в глаза и наивно хлопая ресницами. — Переживаешь, что будешь единственным, кто останется на второй год? Дрочить не на кого будет? Последнее проговариваю почти шёпотом и с широко распахнутыми глазами. Последнее проговариваю прямо в его ставшее багровым лицо и уже жду, что получу по своему, но, надо же, только встряхивает так, что едва остаюсь стоять кроссовками на полу. — Ты, ботан, совсем берега попутал?! — переходит на крик, а сам всё такой же красный. Ну ещё бы. Все же смотрят. А я его вот так. Его, такого всего натурального натурала. Такого правильного поклонника только сисек да при быковатых товарищах. У-у… Черти в аду наверняка для меня отдельный котёл уже прут. И аплодируют. — Ну так объясни мне, где правильный. Ударит? Ну пусть. Пусть бьёт посильнее и позаметнее. Так, чтобы доказательства налицо. И желательно побольше. А боль — это ничего. Боль ничто по сравнению с чувством глубокого удовлетворения, которое меня накроет после того, как это чмо присядет на задницу и никогда больше даже не покосится в мою сторону. — Всё, хватит. — Арс, который не слышал начала диалога, подскакивает сейчас и отпихивает этого, с которым у него явно какие-то личные счёты, в сторону. Мне тычок достаётся тоже, но скорее потому, что мешаю ему встать впереди. Потому и двигает, разом забыв о том, что он как бы меня ненавидит и всё прочее. — Отъебись от него. Видимо, его он не переваривает больше. — А ты помимо бабы ещё и репетитора завёл? — распалившись, блондинчик и не думает тормозить и прёт уже напролом. Не на меня, а на Арса, у которого давно сжаты кулаки. — Или, может, репепидора? Свисток вернувшегося тренера звучит как нельзя вовремя, да только совершенно бесполезно. Только никто не возвращается к игре, потому что Арс, и без того набыченный по самое не могу, замахивается и первым начинает драку. Валит блондина на пол и тут же оказывается под ним, получив ответку по лицу. Меня отпихивают назад любители поглазеть, и ничего не остаётся, как закатить глаза, выдохнуть и, покачав башкой, отойти в сторону. Мало мне было одного визита к завучу за сегодня. Видимо, придётся заглянуть ещё. Только в роли свидетеля на этот раз. Вежливо интересуюсь, можно ли присесть, и опускаюсь на край лавки рядом с девчонками с параллели. Наблюдаю за вскочившей Настей, которая не моя соседка по парте, а девушка Арса. Наблюдаю без какого-либо интереса, скорее поневоле, потому что маячит прямо перед моим лицом в своих розовых спортивных штанах и явно готовится утирать кровь своему горячему герою. Герою, которому определённо стоит щёлкнуть по носу за вспыльчивость. Не влез бы — белобрысый бы набросился на меня и уже завтра вылетел бы к херам из школы. Я, в отличие от правильных пацанов, не стесняюсь пользоваться своими правами и ничего кулаками не решаю. Зачем так мерзко? И не доиграли же… Растаскивают их быстро, и, надо же, у Арса рассечена бровь, а у блондинчика разбита губа. Физрук вопит что-то о том, что утащит обоих к директору к чёртовой матери, если не успокоятся, и уводит их к медсестре. Почти под конвоем из одноклассников. Впрочем, не выглядит особо удивлённым или раздосадованным. Видно, не первый раз они вот так. И, может, не первый год. Девчонки о чём-то шепчутся, мелькает в их разговорах и «Косой», и «Саня», и какая-то таинственная подстава из прошлогоднего прошлого. Интересненько даже, что ещё у них тут за тайны. Какие скелеты запрятаны в раздевалке и в каждом рюкзаке. Стоило, наверное, более тщательно покопаться, более реалистично изображать доброжелательность и втиснуться в одну из компаний. Стоило бы, да только больно уж не терпелось. А раз так, то буду копать в реальном времени, что уж теперь. Не трагедия. В зале, вопреки моим ожиданиям, не творится чёрт-те что. Все как-то разбредаются, сбиваются в кучи, и меня снова, будь она неладна, вылавливает Настя. Уже та, с которой я сижу на половине уроков. Вылавливает сначала взглядом, а после начинает активно размахивать руками, привлекая внимание. Если прищуриться, то можно притвориться, что я тупой, а она просто делает какие-то упражнения. Занимается аэробикой. И повязка у неё на голове такая клёвая… такая розовая… так подходит к голубой футболке, что просто восторг. И к резинкам на светлых, собранных в хвосты волосах тоже подходит… Нехотя поднимаюсь всё-таки и подхожу к ней, приподняв бровь. И, боже, если и дальше продолжит так хватать меня за футболку, то все решат, что мы с ней встречаемся как минимум. Ещё и она. — Что он тебе сказал?! Вцепилась мёртвой хваткой и тащит к дверям, туда, где поменьше народа. Со стороны, наверное, выглядит так, будто беспокоится. Ну блядство. Точно же решат, что встречаемся. А она, поди, и рада будет. И при случае ненавязчиво подтвердит. — Кто «он»? Косить под идиота довольно сложно, но что делать, если напрямую спрашивать имя как-то тупо? — Ну Резников! Саша! Спасибо тебе, предсказуемая женщина. Спасибо за то, что, несмотря на навязчивость, ты всё-таки можешь быть полезной. Но уточнить всё-таки стоит. На всякий случай. — Это этот, в майке? — Да! — почти шипит на меня и так и горит от нетерпения, продолжая мусолить мою футболку. — Он самый. Так что?.. И всё-то ей надо знать. Стояла бы рядом да слушала, раз так важно. — Да ничего он мне не сказал, — пожимаю плечами и всё-таки отцепляю её руки от своей собственности. — Спросил, правда ли я занимаюсь с Косым и насколько тот безнадёжен. — И тот его за это ударил? — Округляет подведённые цветным карандашом глаза, и мне очень-очень-ОЧЕНЬ хочется напомнить ей про небезызвестную Варвару и её не самую завидную судьбу. — Ну он ещё как бы нас обоих пидорами назвал. Охает и даже прикрывает ладошкой рот. Видимо, в этой глуши быть пидором хуже, чем уголовником или живодёром. Я, конечно, ставил на это, но не думал, что всё так стрёмно. — Видимо, за это. А что, у них какая-то кровная вражда? — пробую вызнать что-то под видом ненавязчивой попытки поддержать диалог, но она вовсе не из тех, кто что-то подозревает. Напротив, не делает никаких выводов, но зато с удовольствием сыплет информацией. Информацией, которую из Арса мне пришлось бы тянуть клещами, да ещё и угрожая каждые две минуты. — Почти. Саша из-за Косого в школу олимпийского резерва не попал в прошлом году. Вот теперь и дёргает его чуть что. Вот это привет. Вот это здравствуйте. Арс что, ещё и злодей? Подкараулил бедного мальчика и сломал ему пальчик ударом ключей? С кем я только связался? С ума сойти. — И я думаю, что именно он сказал Нинке, что это Аристарх залез в школу. Погоди-погоди… Что? — А ты зачем об этом думаешь? Зачем вы думаете о чужом питомце, юная леди? Вы что, имеете на него какие-то виды? — Ну… просто так. — Тупит в пол и передёргивает плечами. Сама не озадачивалась подобной ерундой. — В голову пришло. — И ты решила, что умрёшь, если срочно не поделишься этой информацией со мной? — Приподнимаю бровь в ожидании ответа и получаю только сердитое фырканье, пятна на щеках и тычок в бок: — Ой, да иди ты. Получаю явное негодование и сложенные на груди руки. — Не обижайся, — прошу совершенно искренне, понимая, что у меня нет других информаторов, а к ней я вроде бы уже привык и того и гляди перестану раздражаться от чрезмерно активной болтовни. — Я просто не очень понимаю, что у вас тут происходит. Кто против кого дружит, и всё такое, — объясняю, старательно пытаясь почувствовать себя виноватым, и гляжу на неё максимально доброжелательно. Надеюсь, что отходчивая, и как надулась, так и сдуется назад. — Тут особо и нечего понимать. И, видимо, так оно и происходит. Но побухтеть для вида — это святое, я понимаю. — Но если ты такой трудный, то я тебе как-нибудь вне школы расскажу. Если захочешь. Согласно киваю и, отступив в сторону, удачно избегаю удара дверью. Так прилетело бы по спине и затылку — и приветик, Аристоша, подвинешься на кушетке? Я так скучал, что решил примчаться к тебе! Физрук вернулся назад крайне недобрым и совсем один. Свистит в свой дебильный свисток, и вместо игры остаток урока мы все тупо бегаем по залу. *** У Арсика болит головушка, и потому он ливает с вечернего занятия якобы по уважительной причине. Остаётся сидеть дома и латать свой разбитый череп, ага. Так мне и пишет, сдержанно сообщая о произошедшем, будто меня там как раз и не было. Будто, если разобраться, вовсе не из-за меня разбил чужое лицо и нарвался на выговор. Они оба нарвались, но не от директора, который бы тут же припёр их родителей, а от маленькой сухонькой медсестры, которая поддалась уговорам физрука и никому ничего не докладывала. Хотя странно, конечно. Два класса в одном месте. И что, никто не разболтает? Не выстучит по нужной двери? Или так только в моём прошлом лицее делали, принося донесения силу имущим во взмокших от рвения лапках? Видно, в городах поменьше с этим всё проще. Видно, страшно показаться стукачом и быть встреченным на улице своими же одноклассниками. И если прикинуть, то могут и не бить, но условия создать поистине невыносимые. А далеко не каждые родители пойдут на поводу у своего чадушка и постараются выбить для него домашнее обучение. Ох, не каждые. Да и что в нём толку, если город-то всё равно небольшой? Если подавляющая часть выпускников не поедет куда-то, а останется в местном вузе? И там припомнят. Вернулся домой. Поужинал. Сделал уроки. Проверил, что у меня в шкафу и не нужна ли брюкам дополнительная глажка. Прошёлся по дому… Понял, что натурально пухну от скуки, и потому, устроившись на своей кровати и бесцельно полистав пухлый томик Дюма, сдаюсь и хватаюсь за мобильник. «Я надеюсь, ты сейчас действительно умираешь дома, а не торчишь на соседней со мной улице». Сообщение в «вотсе» улетает мгновенно и тут же отображается доставленным. Наверное, тоже валяется сейчас, сжимая телефон в пальцах. Может, переписывается со своей ненаглядной — кто знает? Если действительно валяется на кровати, а не на девушке, конечно. «Я дома». Надо же, как лаконично. По-деловому. Вынужденно. И если бы голосом, то сквозь зубы. А так что? Стиснув пальцы? «Сфотай мне свой потолок и кровать», — отправляю ему почти мгновенно, но вместо фотки этот непослушный пёсик огрызается, и мне не хочется его особо доставать. «Я же сказал, что дома». Мне не хочется его доставать, но кое-что выяснить — ещё как. Просто горит и мучает любопытством. «Ладно». «Ты проверил сумку?» Прочитано, но будто сомневается, стоит ли отвечать мне. Будто тормозит, гадая, могу ли я это использовать против него. И если так, то он действительно глупый. Не просчитывает. «Проверил». Медленно выдыхаю и, прежде чем ответить, обвожу взглядом все четыре угла потолка. Как же иногда сложно быть терпеливым, господи. «Нашёл что-нибудь?» «Какой-то ключ». «И я понятия не имею, как он туда попал». Вот блять. Неужели действительно закинули? Кто угодно же мог подойти и сунуть в карман! Кто угодно! И попробуй докажи с его послужным списком, что не трогал и не брал. Я сам его на этом же и подловил. Сделал правильный расчёт. Покусываю губу, барабаня пальцами по обложке «Трёх мушкетёров», и напряжённо думаю. В том числе и о том, как много «думаю», должно быть, в моих следующих сообщениях. Останавливаюсь в итоге на одном и спешно набираю строчку за строчкой, не ожидая ни ответа, ни значка о том, что прочитано. «Я думаю, что он от учительской». «Понимаешь, что было бы, если бы сегодня его нашли?» «Избавься от него. В унитаз смой или в мусорку где-нибудь в центре выбрось». «Лучше прямо сейчас». «И не лезь больше, когда не просят». «Понял меня?» Постукиваю ногтем по экрану и заставляю себя вернуться к пухлому томику Дюма. Как я и ожидал: ни слова больше не написал.