Make War, Not Love

Всё ещё не поворачивается ко мне спиной, вроде как опасается и всё такое, но чуть ли не вцепившись зубами в стенку. Такой забавный. Клоун, ни дать ни взять. Самый настоящий клоун, по недоразумению сбежавший из очередного шапито, когда надсмотрщики забыли закрыть клетки. Я в детстве был уверен, что клоунов только так и держат. Только взаперти и вместе с остальной дрессированной фауной. И чтобы не повадно было, и чтобы не бросались своими башмаками и чужую одежду не пачкали, роняя на неё слишком уж много слёз. Он ко мне спиной не поворачивается днём, но сегодня спит как убитый, и кажется, что, даже если укушу, не повернётся. И как же мне хочется, чтобы «кажется» было не «кажется». Как же мне хочется знать наверняка. Накручиваю себя настолько, что почти зубами надавливаю на кожу плеча, но в последний момент отстраняюсь. Он тут огрызается вечно, в конце концов, и показывает зубы, а не я. Пусть спит себе здесь. Пусть думает, что никто его не трогает. По бокам не водит, не касается позвонков и полоски кожи под линией роста волос… Пусть не знает пока, а то в гостевую сбежит же. И вовсе не потому, что не нравится. Сбежит потому, что так надо будет. Потому что не какой-то там пидорас, а я «обещал» же. Сбежит, хотя мог и раньше. Мог сразу туда уйти спать, но нет — остался в моей комнате. Наверное, «остался» — немного не то слово. Поднялся в неё, а не припомнил, что я предлагал ему заночевать на диване. Ни за что не поверю, что он мог забыть. Разве что так напряжённо думал о своей уже бывшей, что все контакты в голове закоротило. Настолько, что наверх поднялся по привычке, буркнул мне, чтобы не трогал, тоже. Забавный, пиздец. Щеночек с помойки. Тявкает и тявкает себе что-то, и плевать ему, что никто и не покушается. Ни на лапки, ни на хвостик, ни на задницу, которой он ко мне сердито развернулся. Нет, правда, за плечо так и укусил бы. Укусил только затем, чтобы посмотреть, как станет выбиваться и шипеть. Даже если отпущу и скажу не дёргаться, а после цапну снова, всё равно будет же. По-любому будет. Иначе не «по-пацански» же. Неправильно. Хотя ему и так уже поздновато о «правильно». Он и так уже всё, на соплях висит, и ещё чуть-чуть — и сдастся. Дожать только осталось. Потерпеть совсем немного — и тогда смотреть на то, как показывает зубы, будет ещё интереснее. Но, конечно, бурчать и отмазываться не перестанет, даже если всё-таки сломается и я выдавлю из него то, что хочу услышать. Даже если скажет мне то, что нужно, если признается, и мы полапаемся, пососёмся или, о ужас, переспим. Всё равно будет ходить, огрызаться и пиздеть на меня. Впрочем, не то чтобы я хотел, чтобы мне показывали брюшко и целовали руки. Нет, это точно нет. Немного больше покорности, меньше тупости — и мне хватит. Мне будет достаточно. Мне… не удержавшись, прикладываю ладонь к его позвоночнику и с нажимом веду её вниз, оставляя между расслабленными лопатками… будет достаточно. Всё-таки дал ему шорты вчера, чтобы, если вдруг родители вернутся ночью, не шокировать отца с матерью, но забыл про футболку. Забыл, но был готов открыть шкаф и поделиться первой попавшейся без лишних разговоров, если напомнит. Споры мне сейчас не нужны. Укрепление позиций — самое главное. Мирное соглашение и предшествующие ему переговоры. Кстати, что до переговоров… Не вести же мне их с дрыхнущей спиной? Взвешиваю все за и против и, решив, что можно рискнуть, придвигаюсь ближе. Вплотную и левой рукой скользнув под расслабленную его. Почти обнимаю и, выдохнув между лопатками, именно туда, где трогал, кусаю за обтянутую кожей выступающую правую. На часах десятый, и пока он тут весь такой недовольный пыхтит в стену, я уже успел встать, прошвырнуться до душа, обойти от нечего делать первый этаж и, убедившись, что за ночь ничего не изменилось, вернуться в кровать. Уже одетым. И, хоть убей, не знаю, чем себя занять. Мог бы в мобильник залипнуть или, что ещё интереснее, в его попробовать сунуться, но тот гарантированно разрядился за ночь и запаролен. И что мне, палец ему выкручивать или пытаться сонного разболтать? Фигня какая-то. Надо будет — сам все пароли сдаст и рядом посидит, пока я там у него шарюсь. Да и потом, с ним, настоящим, как-то позанятнее, чем с телефоном. Телефон мне рожи не корчит и не огрызается. Телефон не перекатывается вдруг на спину, не толкается, резко распахивая глаза, не понимая, где находится, и не садится, хватаясь за одеяло. — Доброе утро, бобик, — помахиваю ему пальцами, и, судя по мутному, рассредоточенному взгляду, зря. Надо было, наверное, с формулировок попроще. Надо было издалека. Что было в предыдущих сериях и всё такое. В развёрнутом пересказе для тупых и ещё почти спящих. — Пора приносить палочку. Арс поворачивается сильнее, потирает лицо, медленно догоняя, где он и кто, смаргивает и валится назад, на подушку. Отворачивается даже, являя мне свой примятый затылок. Молчит с минуту, а после хрипловато выдаёт, обращаясь, видимо, к обоям: — Иди на хуй. И это вот вместо пожеланий всяческих благ и дежурных вопросов о завтраке. Очаровательный мальчик, ничего не скажешь. Воспитанный. — Так ты повернись ко мне, — предлагаю, нисколько не обидевшись, и, потянувшись, скатываюсь пониже, так, чтобы теперь, если изволит повернуть ебальник, оказался выше. — Иначе как же я на него схожу? Переваривает какое-то время и безнадёжно тупит. Всё ещё медленно грузится со сна, но, видно, честно пытается не провалиться опять. Не при мне. Не когда мы одни в доме. Каждый раз поражаюсь тому, какой он смешной. Можно подумать, в прошлый раз спалил бы кто-то, вздумай я его укусить или ещё что из того, чего он так боится. Хотя уже нет. Уж не боится, но себе активно заливает что-то такое, чтобы, упаси боже, не подумать, что а может, всё-таки стоит перестать огрызаться на руку, которая пытается тебя погладить? Ну так, ради разнообразия и жизненного опыта? — Никак. А я-то, можно подумать, чего-то другого ожидал. Киваю сам себе и, откинувшись подальше, наблюдаю за светлеющими тенями на потолке. Зима же. Темно ещё, и поди разбери вообще, утро или вечер. — Это было… было… Он даже рукой тянется вверх по стенке, пытаясь нащупать в своей голове нужное слово, и я, кивнув сам себе, охотно подсказываю: — Образное выражение. — Да. Оно самое, — соглашается, какое-то время не шевелится, видно, продолжая включаться и гипнотизировать обои, а после отмахивается по новой: — Отвали. А то я так и привалил, ага. На голову взобрался и за уши дёргаю. Опускаю взгляд для того, чтобы убедиться, что не касаюсь даже краем локтя, и нарочито тяжело выдыхаю: — Не могу, Арсик. Хотя бы потому, что мне очень-очень скучно. И головушка не трещит с перепоя, как могла бы у некоторых. — Солнышко скоро взойдёт, пора чистить зубки, завтракать и делать уроки. Вставай. Пихаю в плечо и тут же получаю плашмя по своему. Неловко и тыльной стороной дёрнувшейся ладони. Как он вообще её так выкрутил? — Конец четверти через неделю, какие уроки? И бурчит один в один как старик. Впрочем, не то чтобы я рассчитывал на что-то другое. Это вон ещё даже миролюбиво. И тихо для человека, который после не самого лучшего дня поднялся ни свет ни заря. — У тебя висяков столько, что тебе все каникулы заниматься. И сам знает, но почему бы и не повторить, раз уж я тут так мило беседую почти сам с собой, уперев зрачки в потолок? — Видеть меня каждый день, начиная с первого января. — Ты можешь не говорить об этом с таким удовольствием? — спрашивает, и страдание в голосе совсем не поддельное. Будто и вправду зубы болят, или от какого-нибудь прокачанного гастрита мучится. Не нравится нам, надо же. Плохой пёсик, фу. — Боишься, что у тебя встанет?.. Не договариваю «от занятий, от звука моего голоса или просто близости», но тянусь пальцами к его согнутой в коленке ноге, прикрытой одеялом. Хочу провести по ней, но ожидаемо сшибает пальцы и морщится. — Утро же. Хлопаю ресницами и не врубаюсь сразу. — У меня и так стоит. А. Ага. Кто-то только проснулся же. Пожимаю плечами с деланно равнодушным видом и скатываюсь ещё ниже. Вот-вот придётся подгибать ноги. — Странно, у меня — нет. — Может, это потому, что у конченых альтернативная физиология и свои биологические часы? — предполагает и щурится даже как-то по-особенному. Щурится и кажется каким-то немного незнакомым, что ли? Любопытным. — А ты умнеешь просто за секунды, когда принимаешься рассуждать о моём члене, — поощрительно киваю, и он медленно выдыхает и закатывает глаза, застыв с перекошенным лицом. — У тебя челюсть, что ли, не болит? Невольно тянусь пальцами к тому месту, по которому вчера выхватил, с неудовольствием вспоминаю события вечера и то, что хотя бы синяк совсем небольшой. Так, припухло, и ссадина ближе к линии челюсти. Если бы брился всерьёз, мог бы сказать, что порезался. Ключевое тут «если бы», к сожалению. — Болит. А ты что, подуть хочешь? — интересуюсь у его затылка и, не получив никакого буквенного ответа, принимаю молчание за положительный. — Сначала зубы почисти. — С другой стороны двинуть хочу. Теперь-то бурчит, конечно. Ещё бы он и тут промолчал, весь такой сердитый. — Так ты сначала повернёшься, может? — предлагаю и сам подкатываюсь поближе, разворачиваясь боком. Сам подкатываюсь и опираюсь на руку, почти нависая над ним. Ещё сантиметров пять — и будет это самое, безо всяких «почти». — Я как-нибудь на ощупь. Локтем, — огрызается весьма вяло, но вот подпрыгивает пиздец как резво. Пиздец как быстро, стоит мне только навалиться на его спину и надавить подбородком на плечо. Ёжится весь, а я, отгибая край одеяла, едва в него же зубами и не вцепляюсь, чтобы ненароком не укусить всё-таки. — Ты… ты что делаешь?.. А ничего. Ничего я не делаю. Запускаю левую руку под плотный жаркий покров и, пользуясь тем, что не ожидал, провожу пальцами по чужой груди. Основательно так, несмазанно. Глажу и по солнечному сплетению, и по животу, и…. — Так на хуй иду. Ещё немного — и укушу. Очень хочется. Очень. — Тоже на ощупь. Тянусь ниже, но оживает, шипит, ругается, крутится и, отпихнув меня, едва не сбрасывает на пол, откатив к самому краю кровати. И, надо же, стесняшка так и не желает расставаться с одеялом. Всё кутается в него и цепляется за край так, будто если его лишится, то всё, пиздец — потеряет и анальную девственность, и смысл в дальнейшей жизни. — Всё, хватит. Я проснулся. Готов заниматься и всё такое. — Промаргивается и даже коротко тянется, выпрямляя спину. — Чё в планах? Контрольная по чему?.. Химия? Физика? Зачёт по физ-ре? — Поотжимайся мне тут ещё, ага, — посмеиваюсь, представляя, как стирает ладони о ковёр, и перехожу к куда более важным проблемам, до которых мне вчера было как до фонаря. Не то чтобы совсем пофиг, но в деталях я ещё не продумывал. — Как ты собираешься заниматься без линз? У тебя что, очки с собой? Ты вообще носишь очки? Вопрос дебильный, но почему-то очень захотелось. Невыносимо. Посмотреть, как морду свою скривит, и представить его в них тоже. Миленько, может быть, даже вышло бы. Может быть. — Конечно, нет. Не сомневался ни секунды. Как и в том, в каком порядке он будет отвечать на вопросы, ага. — Как-нибудь, у лица-то я вижу. Правда глаза быстро устают. — Ещё бы. Ладно. Разберёмся. На слух он вроде бы ничего воспринимает, так что от тестов уплывшие линзы вообще ни фига не спасают, — так уж и быть, почитаю вопросы. На крайняк можно запустить какую-нибудь фигню, и пусть себе болтает фоном, а этот валяется вот тут, рядом с колонками, и впитывает, воспринимает и прочее на букву «в». — Пили умывайся и спускайся вниз, я пока пошарю в холодильнике. — Ничего нового с ночи там явно не появилось. Надо же, какие мы критичные. — Я не помню, что там было ночью. — Ты серьёзно? — Ну да. Косится с недоверием, будто мне есть какой-то смысл обманывать его в такой мелочи, и кажется, что борется с желанием потрогать мой лоб. Или в очередной раз назвать ебанутым. — Зачем мне запоминать, что там лежит, если всё равно нужно будет идти вниз и снова смотреть? Какой-то идиотский выходит разговор, не находишь? — делюсь, подавшись чуть поближе, а он, напротив, чуть ли не затылком о стену бьётся, только бы подальше от меня. — У нас все такие. — Ну не все. — Мог бы и просто согласиться с ним, но не хочу. Не нравится мне соглашаться. А ещё он кривится. Мне нравится, когда кривится. — Некоторые просто дурацкие. Иные тянут на так себе, и процентов пять, которые по учёбе, сойдут на уверенное «ничего». — Ну вот. Опять, — выдыхает с такой обречённостью, что я даже если хотел бы сейчас заткнуться и не спросить, то не смог бы. Слишком уж философский на себя напускает вид, моргая в потолок. — Что? — Опять хочется тебе уебать. И, надо же, так страдальчески! Так с надрывом! И смотрит жалостливо, вот прям совсем как псина, которой не разрешили полакать из унитаза. Смотрит и смотрит, с такой надеждой, что я невольно, сам того не желая, поджимаю губы. — Сейчас оставлю тебя без завтрака, — грожусь, а Арс в ответ фыркает и отмахивается, впечатлённый чуть менее, чем нихуя: — Ой, да пожалуйста. Схожу куплю себе бич-пакет. Или что, кипятка мне в этом доме тоже не дадут? Придётся топить снег над зажигалкой? — «Бич-пакет»? — хмурюсь, потерявшись немного в сленге, что пропускаю мимо ушей целую кучу прекрасного сарказма, и нисколько не жалею об этом. Захочет — поднапряжётся и ещё что-нибудь интересное выдаст. — Это лапша, что ли? — Ну да. А что? — переспрашивает, и я мотаю головой, показывая, что ничего. Мотаю тут же и с самым что ни на есть нейтральным выражением на морде, но, видимо, проскальзывает нечто такое. Нечто, за что он как-то цепляется и даже привстаёт на руке, с чувством приложившись о стену лопатками. — Так… погоди… дай я угадаю: вот это вот выражение лица говорит о том, что ты никогда?.. И хмыкает даже, будто на чём-то страшном подловил. На чём-то позорном или, я даже не знаю, диком? Будто на физ-ре вдруг всплыло, что у меня трусишки из детского мира в мелкого Лунтика или тетради по алгебре со Смешариками. Хмыкает и ждёт, что я стану… оправдываться? Совсем ёбнутый, что ли? — Не жрал дерьмо из пакета, по которому вы все так прикалываетесь? — уточняю на всякий случай, чтобы быть уверенным, что мы правильно друг друга поняли, и когда его брови ползут ещё выше, то размашисто киваю: — Ты абсолютно прав. Смотрит прямо мне в глаза, забыв от растерянности, что это как-то «по-пидорски», и вообще мы слишком близко, и я сейчас его ещё и потрогать могу, и, наконец, прогрузившись, изрекает: — Да ты гонишь. Я же в ответ только и делаю, что качаю головой: — Не гоню. — Быть не может. И, надо же, уверенный такой. Прямо будто бы я тут заявил, что не дрочил ни разу в жизни. Никогда-никогда. — Почему нет? Нет, мне правда интересно почему. — Потому что все дети в этой ёбаной стране ели сухую лапшу из пакета, а после нормальную, такую, в квадратных коробках, — заявляет с такой уверенностью в голосе, что я в первую секунду сомневаюсь даже, реально ли я из «этой ёбаной страны». — И только ты, блин, особенный какой-то. Как гуманоид с Марса. Вот и тут мы сошлись во мнениях. Какое продуктивное утро. — Потому что не понимаю прикола жрать херню? — Это не херня, это… — не соглашается со мной, бросается объяснять, закусывает губу даже, будто так ему проще нашарить нужное слово, но после, скосив глаза, отбрасывает эту идею. Только глянув на меня отбрасывает. — Ладно, это херня, но… А, что тебе объяснять! — отмахивается и снова заматывается в одеяло. Чуть ли не по брови его натягивает, от досады дёрнув за край пододеяльника так, что тот, прижатый моей ногой, даже затрещал. — А ты попробуй, — предлагаю не отцепляться так быстро, а сам и не знаю, нахрена ему это. И мне тоже нахрена. Что мне, гастрита в жизни не хватает, что ли? — Это ты попробуй, а после будешь говорить, что дерьмо. Блин, кажется или обиделся?.. Или просто так бурчит, не зная, чем можно реально аргументировать свою и чужую любовь к сомнительной хрени сомнительного состава, кроме её доступности? Ну реально, не может же ЭТО быть вкусным. Просто никак не может. Исходя всё из того же соотношения цены и качества. Фигня фигнёй по-любому же. Стрёмная, химозная, соленущая фиг… Замираю, даже моргать переставая на какое-то время, и пожимаю плечами в итоге: — Ладно. Давай попробуем. Почему бы и нет, блин? Этот вон лось не сдох же, и мать моя тоже не умрёт, если запалит в мусорке последствия моих кулинарных экспериментов. Ну попричитает немного — и что? Лучше уж доширак, чем кокаин. — Какую нужно заказывать? — Постукиваю пальцами по корпусу телефона через карман, а Арс непонимающе трясёт своей пустой головой. Ну реально же, вот так когда делает, совсем как собака, а. Совсем. Как сам не понимает, насколько похож? — В смысле «заказывать»? Задницу подними и донеси её до магазина, который на окраине посёлка. Ну или если совсем впадлу, то я могу купить, вместе со своими двумя… — Сгорели вчера твои сигареты. Не мечтай, — отсекаю ещё до того, как осторожно закончит, и с удовольствием смотрю, как, не удержавшись, показывает мне язык вместо среднего пальца. Милый несмышлёный малыш даже не понимает, что заигрывает, а не шлёт нахуй. — И нет ни фига в этом твоём магазине. Так, херня одна и три жвачки. Пробовать твою фигню, так пробовать. Нашариваю телефон в широком кармане шорт и, постучав по экрану пальцем, заторможенно соображаю, какая из иконок мне нужна. После, включившись, разворачиваю приложение местной доставки продуктов. Сетевух тут всего пара, и то так сразу и хрен скажешь, какой из супермаркетов больше. Ладно… если выбрать не глядя... — Ты серьёзно? — Арс следит за всеми моими действиями поверх моего же плеча и, кажется, всё ещё думает, что ему снится. Промаргивается пару раз и даже не отдёргивает свою башку, когда я запрокидываю голову. — Тебе нахера восемь разновидностей бич-пакета? Вопрос вроде бы из тех, на которые можно не отвечать, ну, учитывая контекст всей нашей предыдущей болтологии, но так хмурится, что всё-таки медленно выдыхаю через нос и, поджав губы, снисхожу до того, чтобы пояснить: — Ну должен же я убедиться, что все они дерьмо? Все восемь, ага. Тяну телефон повыше и, дёрнув большим пальцем вниз, замечаю, что не промотал до конца, отвлёкшись на Арса. — А нет, смотри, ещё два есть. Добавляю в корзину и их тоже, и Арс вдруг тянется рукой к моей. Хватает за запястье и притягивает поближе к своему лицу. Приглядывается к цифрам в углу и кривится. — Тебе родители голову не открутят? — За что? — не понимаю совершенно искренне, и его это раздражает. Именно непонимание, а не что-то ещё. Странно даже, я что, так часто туплю? — За то, что деньги тратишь на ерунду? — поясняет нехотя и отводит пальцы в сторону. Осторожно и не рывком. Скосив глаза, жду, оботрёт руку об одеяло или нет. — Ты на сигареты тоже тратишь. И живой вроде. Не вытер, надо же. Только в очередной раз сделал вид, что пытается отодвинуться, когда я дёрнулся, чтобы притереться своим плечом к его. — Не парься, короче. Помоги лучше. Что из всей этой хрени в пакетах съедобное, а что лучше не брать? Протягиваю ему свой телефон, а он, нахмурившись, чешет репу и виснет. — Ну… — Без «ну», месье гурман, может?.. — уточняю совсем невинно и помахиваю экраном над самым его носом. В двух сантиметрах, может. — Блять, не дёргай, я и так ни хера не вижу. Отдаю ему свой мобильник и просто наблюдаю сверху за тем, как листает страницу и отмечает ещё пару позиций. После немного думает и скидывает одну. И всё это с таким видом, как будто взвешивает что-то. Лоб хмурит, потирает глаза… Вот уж точно человек во время принятия серьёзного решения. Ни прибавить, ни отнять. — А нормальную доставку заказать нельзя было? — Вопрос вроде бы и логичный, но, блин, зачем мне доставка, если я уже загорелся его хвалёной дрянью? — Раз ты весь такой «не парься» и всё такое? — Ты же сам сказал, что весь прикол в лапше из пакета. Осторожно кивает, но видно, что всё ещё не очень догоняет, нафига мне это надо. Я и сам пока ещё не очень догоняю, но, по крайней мере, уже весело. — Давай тыкай, через пару часов привезут, и будем с тобой играть в дегустацию. Надеюсь, никто не умрёт после. Закатывает глаза по новой, критически оглядывает всё выбранное уже в корзине и возвращает мне мобильник, почему-то не подтвердив заказ самостоятельно. Жму на зелёную кнопку не глядя и оставляю телефон между складками одеяла, перевожу взгляд на его голое плечо и кусок шеи. — И что, предлагаешь не жрать до? Куску шеи, хозяин которой явно не очень-то жаждет томиться в ожидании любимого блюда всех подростков, студентов и просто косоруких ленивцев всех возрастов. — Предлагаю выпить кофе и найти что-нибудь к нему в шкафу. Сначала кивает, а после упрямо напоминает снова: — Ты должен мне две сигареты. — Вчера должен был. И ты сам не пошёл за ними. Так что забей, Арсик, — поправляю и, потянувшись рукой вверх, пытаюсь потрепать его по голове. И разумеется, тут же получаю по пальцам. И вполовину не так сильно, как мог бы. Вообще не сильно, если на то пошло. Просто отталкивает их и натягивает одеяло повыше. Или не одеяло?.. — Всё, подрывай задницу и тащи ебальник в ванную. Ты не спрячешься от меня за подушкой. — Понадеяться-то можно было? — голос раздаётся глухо, и я тут же отрицательно мотаю головой. Очень энергично и так, что даже умудряюсь пихнуть его в бок. Или куда-то в руку? Да хер там вообще через одеяло разберёт. Отвечает ударом локтя и бубнежом, смысла которого я и не тружусь разобрать. — Вставай! Выкрикивает что-то невнятное, пытается сжаться, повернувшись ко мне спиной, и поджать колени, чтобы защитить уязвимый для тычков живот. Но не тут-то было. Бока ему так просто не спасти. Нехрен разлёживаться, когда на часах около десяти. *** У окна торчит и всё щурится. Всматривается в очертания верхней улицы, и ему вот уже минут десять похер на то, что если и видит что, то невнятными пятнами. У меня начинают закрадываться сомнения относительно его невинных трёх. Может, и больше скатилось в минус, а он и не заметил. Такие вообще ни фига не замечают, пока все волосы не выпадут и коленка не отвалится. Потом вот да, потом поползёт к врачу, может быть. И то, если ему там не объявят ракоз или что-то эквивалентное по степени тяжести, десять раз подумает: лечиться или так сойдёт? Как бы то ни было, стоит у стеклины, опираясь руками о подоконник, такой весь непривычно странный в моей светло-зелёной футболке безо всяких дебильных аппликаций и символик, и я прекрасно знаю, в сторону какого из домов пялится. — Переживаешь? — спрашиваю, выложив последнюю пачку из объёмного, но лёгкого пакета, который только что принёс подозрительно косящийся на меня курьер, и отступаю на шаг назад даже, чтобы обозреть все свои новые «сокровища» в шуршащих пачках. Охуеть как очаровательно. Мать, уверенную, что мы все умрём от ГМО и прочей срани, точно удар хватит, если я не успею избавиться от всего этого пищевого мусора до её возвращения. Итого: десять разновидностей в разной обёртке и с одинаковой сутью. Ну окей, внутри, в пакетиках, может быть, приправа разная. И то скорее «разная», рассыпанная на одном заводе и с одной большой банки. Я мимоходом погуглил, чтобы хотя бы знать, чем собрался отравиться. Так что, с высокой долей вероятности в инфекционку попадём оба, ну, если внутри одной из упаковок окажется совсем уж хуйня. Если, конечно, этот печальный псиный Ромео отлипнет от окна. — Ау! Я спросил вообще-то! Отзывается только сейчас, да и то как отзывается — дёргается всем телом и отмахивается от меня не глядя. Можно сказать, что и вовсе шлёт куда-то на невербальном языке. — Так переживаешь? — повторяю свой вопрос и, отступив от стола, думаю, где взять кипятка на двадцать пачек лапши. Лучше, наверное, поставить кастрюлю, чтобы четыреста раз не кипятить чайник. — Да отец у неё ебанутый. Замираю на месте и, покосившись на него, с сарказмом изрекаю: — Ага, я заметил. — Челюсть болит? — явно повторяется в задумчивости, и я отвечаю ещё раз, даже не зная, зачем и стоило ли: — Есть немного, но так, не смертельно. Кивает и наконец отдирается от подоконника. Отворачивается от него и приваливается уже задницей, явно борясь с желанием запрыгнуть. Впрочем, я бы, наверное, и не пиздел особо, родителей же нет дома. Сиди сколько хочешь — только единственный чахлый суккулент хвостом не сшиби. — Всё ещё не появилось желание накатать на него заяву подлиннее? — интересуется как бы между делом, а сам руки скрещивает поперёк груди. Сам закрывается и, будто бы замерзая, проводит пальцами по плечам. Ох как ебёт его это всё. И Настя ебёт, и её конченый папаша. — А ты отомстить хочешь за всё хорошее, да? — Может, и хочу. — Может, это уже и не твоё дело? Надо не спрашивать, а наехать на него, но такой нахохлившийся, что вот-вот пошлёт меня — и пиши-прощай вообще любые разговоры. А этого мне совсем не надо. Это мне не пойдёт. — Вы расстались, котик. Очнись. — Я то пёсик, то котик, ты уже определись, — нарочно цепляется к словам, перенося и на меня часть раздражения, но кем бы я был, если бы так легко вёлся на провокации? Да ещё и такие топорные. — А ты с темы не съезжай. — Да не съезжаю я. Расстались-то расстались, но мужик он всё равно стрёмный. Стрёмный. Я что, спорю, что ли? Ни одной секунды, несмотря на то что знакомы мы с ним не шибко дольше. Но если подумать и повернуть… Сколько раз ему успела позвонить класснуха, прежде чем он лицезрел свою кровиночку лично? Сколько эта самая кровиночка представлялась ему едва ли не ангелом, спустившимся с небес? Удивительно ли то, что он был взвинчен настолько, что уебал первому же попавшемуся? Идиотский поступок? Совершенно. Удивительный? Очень спорно. — Убить всё равно не убьёт. Дочь же она ему всё-таки. Ну поорет, запрёт её в комнате. Может быть, леща пропишет, или что у него там в ходу? Ремень? Решаю не упоминать даже, потому что у Арса тогда точно ебанет что-нибудь, да и тупо это. Тупо пороть взрослую кобылу. Это уже явно не о наказаниях сказочка. Да и знал бы Косой о таких практиках, ой точно знал бы. Пусть не думает даже. — И потом, мы с тобой разве не договорились? До понедельника, помнишь?.. Никаких тёлок в твоей тупой башке до понедельника! Вот и не думай до понедельника. Иди сюда, помоги мне со всей этой фигнёй. Развожу руками в стороны, пытаясь объять всю «фигню», и Арс, кажется, только сейчас вообще понимает, где находится, и замечает, что я вокруг хожу и что-то делаю. Или делал последние минут сорок. Осматривается и отпихивает меня в сторону. — Это ты фигню делаешь! — наезжает, и я даже теряюсь сначала и нападаю на него в ответ: — Да в смысле «фигню»?! Ощетиниваюсь тут же и, не зная, куда деваться, отступаю назад, к холодильнику, ощущая себя каким-то придурком, на которого нагнали, а он и сам не в курсе, за что. — Да в прямом фигню! Ещё и наехали БЕЛАЗом, блин, и тут же принялись командовать. — Так, убирай половину пачек, вот все повторяющиеся убирай. — А… — Убирай. И убедительный такой, надо же, когда в чём-то шарит. Ни за что не признаюсь, что нахожусь сейчас в приятном удивлении и торможу именно поэтому, а не потому, что подчиняюсь с большой неохотой. — Ты всё равно даже четверть не сожрёшь. Даже если очень сильно захочешь. Включай чайник. — Его же не хватит. — Два раза включишь, всё равно ей постоять нужно. Ну да, справедливо. Надо, наверное, было всё-таки запоминать, что там написано на упаковках, а не пялиться на его спину, пока он сам пялился на очертания домов на соседней улице. — Давай-давай. Маз… майонез есть? Видимо, сначала хотел как-то иначе его обозвать, но почему-то, задержавшись взглядом на моём лице, поправился. Решил, что не пойму, что ли? Впрочем, не так уж это и важно. — Ты правда думаешь, что моя мать позволит кому-то в этом доме есть майонез? Арс не выглядит как тот, кто вообще что-то по этому поводу думает, и просто переформулирывает вопрос: — Что вообще из соусов есть? Отвечаю на него пожатием плеч и дёргаю дверцу холодильника: — Да хер знает. Сейчас гляну. Из тех, что в упаковках, походу, ничего. Есть какие-то в контейнерах, но я не уверен, что это вообще соусы, а не крема или что-то типа того. А. Сметана есть. Сливки. Шарю взглядом по полкам, но больше ничего не нахожу. Даже банального кетчупа нет. Едва не вздрагиваю, ощутив прикосновение к своему плечу, когда через него заглядывает внутрь тоже и тут же отступает на шаг. — Проехали. — Так не надо сметану? — Нет. Ну ок. Ему виднее. Я вообще без понятия, что там пихают в это вот, спрессованное в бруски. — Тарелки давай. Не, много не надо, половина же в коробках. Так, пять штук. Да не такие! Не плоские нужны. Хотя и плоские тоже давай. Сверху чем-то нужно накрыть тоже. Глубокомысленно киваю, подчиняясь и крутясь туда-сюда, а после прилежно спрашиваю снова: — Теперь что? — Теперь открывай пачки и высыпай всё, что в них есть, в тарелки. Нет, погоди. Вот эту, эту и эту высыпай. Другие не трогай. Поставь кастрюлю. Побольше только и с горячей водой. Так быстрее будет. — Зачем? — Тут другая технология приготовления, — объясняет, а я в упор разницы не вижу. Что в этих пакетах, блин, брикеты, что в тех. Одинаковые же абсолютно, какой смысл париться? — И когда лапшу скидывать будешь, ничего не перемешивай. — Ебануться можно. И с бич-пакетами, и с деловым Арсом, который такой умный лучше бы на химии был, а не вот с этой всей хернёй в пакетиках, которые он умудряется надрывать по пунктирной нарисованной линии, а я почему-то нет. — Ну как-то так. Он явно не думает, что тут можно ебануться, и собирает все цветные шелестящие обёртки и оставляет их кучей на разделочном столе. — Палочки не нужны? — осведомляюсь на всякий случай, несмотря на то что и не могу представить его с палочками. Хотя почему бы и нет? Сейчас только те, у кого пальцев нет, не умеют есть палочками. — Нет, — отвечает и вдруг отворачивается, чтобы я не заметил, как прикусывает щеку, чтобы не рассмеяться. — Что ты ржёшь? — Да… — отмахивается, смотрит на меня и давит следующий смешок. — О своём. — Врёшь же. Смотрит ещё раз, щурится и, махнув рукой, сдаётся. — Да пиздец ты смешной. — Вроде и колется, но с такой интонацией, как будто наезжает. — Как, значит, справиться с беспонтовым ролтоном ты не знаешь, а как схему шантажа продумать — так пожалуйста. А вот это уже обидно. Реально. Без шуток. Он что, всерьёз решил, что какая-то лапша сильнее меня? — Ну, во-первых, твои «беспонтовые ролтоны» меня никогда не интересовали, и если бы мне вдруг резко стало НАДО, то я был бы вполне в состоянии прочитать инструкцию на обороте, а во-вторых... Приподнимает брови и опирается ладонью о разделочный стол в каких-то десяти сантиметрах от меня. Выпрямляет спину в кои-то веки, не сутулясь, и реально ждёт моих аргументов. Ждёт с таким видом, мол, давай, удиви меня, и даже улыбается краем рта, насмешливо так улыбается. И сам не замечает, что наклоняется, подаваясь вперёд, ко мне. — Что «во-вторых»? — Вода закипела. — Шлёпаю его по груди и киваю вбок, в сторону переставшего светиться чайника. — Шевелись, шеф-повар. — Ты не это хотел сказать. И, надо же, не догоняет. Правда не врубился, что не шугается от меня больше. Не дёргается и не вопит от каждого случайного прикосновения, что не пидор. Какая прелесть. Просто очаровательно. — Да похуй, что я там хотел. Даже не знаю, лыбиться тут или ещё что. — Я уже не помню. — Ага, конечно. Не верит мне — и правильно делает. Правильно, но я ничегошеньки ему не скажу. — Ты-то забыл. — Почему нет? — Потому что. Ладно, заливай… — Осекается и, покосившись на меня с куда большей подозрительностью, качает головой. — Не, погоди, лучше я сам. — Серьёзно? Мне нельзя доверить лапшу быстрого приготовления? — Нельзя. — Арсик, ты охуел? — Перельёшь — и получится байда, — снисходит до объяснения даже, видимо, проникшись моим искренним возмущением, и даже предусмотрительно отодвигается в сторону, видно, решив, что я настолько ебанутый, что могу психануть и толкнуть его под руку. — И так получится. — Нет. — Да. — Я сказал… Взмахивает руками, даже цепляется за мои плечи, собираясь просто взять и отодвинуть в сторону, и… не договаривает. Косится на меня так, будто только увидел, и, отмахнувшись, с силой кусает себя же за губу и отходит в сторону, уступая мне чайник. И я даже немного теряюсь, потому что… что?.. Что это сейчас было? Поворачиваюсь к нему с немым вопросом, и он отводит взгляд. Смутился, надо же. — Лей, сказал. — Ты тоже не это хотел сказать. Я на него смотрю, а он — на меня. Он — на меня, и не щурится даже. Беспомощный совсем сразу. И глаз правый косит заметнее. И не то я совсем уже того, не то это даже в чём-то трогательно. Не страшно уж точно. — Женя, блять… — Снова «Женя»? — Ботан конченый. — Закатывает глаза и делает ещё шаг назад. И злится. Злится на меня. Мог бы, так ещё и хвостом бы по полу постучал. — Псина слепошарая, — возвращаю оскорбление и борюсь с желанием ещё чего ляпнуть в довесок. Или сделать. Повиснуть на нём, например, для того чтобы глянуть, как будет отбиваться. Но кипяток же кругом, а с этого слона станется нам обоим подарить по парочке ожогов. — В школе кому-нибудь скажешь, и… — бормочет, отводя взгляд, и я понимаю, что ему сейчас по большому счёту вообще пофиг, что там со школой. Не думает он о ней. Первое, что в башке нашарил, то и выдал, чтобы не торчать дебилом рядом со столом. — И что «и»? Всем агрессивно похуй, что ты там себе в глаза пихаешь, — подыгрываю и берусь за вилку. — Разве что кроме моей соседки по парте. Которая тоже Настя. Ты ей нравишься. — Ей все нравятся, — хмыкает и оказывается совсем не удивлён. — Она… Как ты сказал? В агрессивном поиске парня. — Да? — Да, — подтверждает и наконец-то усаживается на один из стульев. Только не как все нормальные люди, а с ногами, так, чтобы можно было обхватить колени при желании. — Смотри, будь вежливым пореже, а то обнаружишь, что вы мутите, а тебе даже и не сказали. — Не все же принимают вежливость за флирт. Занимаю соседний стул и кошусь на ряды перевёрнутых тарелок, которые он начинает медленно поднимать, чтобы не обжечь пальцы. С других, те, которые пластиковые, просто снимает крышки. — Не в том месте учишься, чтобы говорить за всех. — Ладно. — С последним аргументом сложно спорить. Последнее нужно всегда держать в голове. — Что дальше с твоими бич-пакетами? Пахнет вроде бы ничего?.. Вот эти три точно, насчёт остальных не уверен. — Показываю, какие три, обратным концом вилки и кошусь на невнятную мешанину, которая получилась из той лапши, что не запаривалась кипятком, а варилась в кастрюле, а уже после заливалась соусами из пакетов. — Ешь, что дальше. Ты же пробовать собирался. Вот бери пустую тарелку, в неё цепляй из общей и пробуй. — А ты? — А я и так знаю, какая мне нравится, а какая — херня полная. И, надо же, деловой такой, сгребает в своё единоличное пользование один из чёрно-зелёных стаканов. Отгибает крышку и, перемешав содержимое, принимается наворачивать с невозмутимым видом. Вот уж кто точно истинное дитя рекламы. — Но ради эксперимента-то? — настаиваю на своём исключительно потому, что меня это необъяснимо веселит. По сути, мне пофиг, что он там будет есть. — Чтобы, если что, я не один отравился? — Не хочешь разлучаться со мной даже в инфекционке? — Не хочу, — с готовностью соглашаюсь, даже несмотря на то, что вообще не ожидал чего-то, кроме очередной порции злобного пиздежа себе под нос. — Как загремим оба на все зимние каникулы. Романтика. — Ты давай вот без этого, — грозит мне вилкой и морщится, будто не сразу находя нужное слово в голове. — Не клейся. — Я не клеюсь. Я тебя дразню. Разницу улавливаешь? — поясняю и тут же морщусь, постукивая зубцами по ближайшей к себе тарелке и… Первому лоту, что ли? — И вот это вот — херня. Размашисто кивает и знай себе обнимается со своим картонным стаканом, который сразу и схватил. — Следующий получше, не так отдаёт этим… Как его?.. — Снова задумывается и морщит лоб, не прекращая наматывать лапшу на вилку. — Глутаматом натрия. — Поднимает вверх указательный палец, а я фыркаю, наблюдая за всем этим, и двигаю к себе следующую тарелку, чтобы и из неё поймать пару длинных недомакаронин. — Откуда ты знаешь, какой на вкус глутамат натрия? Это же пищевая добавка? Где бы ты его пробовал в чистом виде? — Не знаю. Думаю, что знаю, — почти покладисто соглашается, а после, тряхнув головой, неожиданно сердится и грубит: — Вообще жри давай и не умничай. Киваю, жую и выношу новый вердикт: — Эта тоже херня. — Считай, что все поклонники куриного дошика тебя только что прокляли. Размашисто киваю, глубоко довольный тем, что, сам того не зная, оскорбил чьи-то вкусы, и, зафиксировавшись взглядом на его пальцах, подозрительно щурюсь: — А ты какую ешь? Дай сюда. Сначала щурюсь, а после и вовсе, потянувшись, отбираю псевдочашку и, пошерудив в ней вилкой, цепляю пару не таких длинных, как у первых двух упаковок, макаронин. — Ну… такое. Неплохо. Только трава эта бесит. Отдал без боя, наблюдает только с каким-то странным выражением на лице. Как будто я жую как-то не так или что-то вроде того. — И не брезгливо? — Что, из одной чашки есть? — уточняю, пытаясь разобрать, на что именно похожа эта кисловатая, отдающая не то кетчупом, не то чем-то таким фигня на вкус, и пожимаю плечами: — После того, как я языком твои гланды потрогал? Вопрос явно выходит риторическим, потому что ответом мне только не самая доброжелательная гримаса, увидев которую я просто не могу заставить себя сдержаться и не развить мысль: — И не только бы гланды потрогал, к слову сказать, да ты же всё ломаешься, как целка в туалете. — Заткнись, — отмахивается почти лениво и без былой агрессии. Не то устал, не то надоело наконец-то. Может быть, выдохся и с понедельника опять начнёт дёргаться? — Так что тебе брезгливо? — уточняю и демонстративно облизываю свою вилку. — Не будешь после меня есть? Наблюдает за мной, косится на все остальные тарелки и, надо же, какой приверженец бренда, выдыхает и тянет ко мне раскрытую ладонь: — Рот закрой и отдай мой бич-пакет. Сдаюсь сразу и часто-часто моргаю, якобы в умилении сложив ладони под подбородком: — Ты такой котик, когда сердишься. — Иди на хуй, Женя. И снова «Женя». Меня вообще кто-нибудь называет Женей, кроме него? — Не на мой. На любой другой абстрактный хуй, — уточняет даже с какой-то опаской в голосе и хватается за вилку. Так хватается, будто его ничего кроме не интересовало и не интересует. Посмеиваюсь про себя и, покачав головой, возвращаюсь к тому, что мы тут, собственно, устроили. Ещё одна плавающая в жиже лапша оказывается фигнёй. Следующая тоже. Решаю, что хватит с меня экспериментов, на порции, которая оказывается самой ничего. Без бульона, но с соусом и невнятными кусками не то бобов, не то, упаси господи, вообще картошки. — Вот этот тоже ничего. — Ковыряюсь вилкой в тарелке и понимаю, что вроде как наелся. И лапши, и новых впечатлений. — Но, пожалуй, каждый день такую дрянь я бы жрать не смог. Арс в ответ на моё заявление только хмыкает. Горьковато как-то у него выходит, а вовсе не с превосходством, как он наверняка хотел. — Я смог. И ничего, не загнулся. Невольно напрягаюсь и вслушиваюсь, выискивая подтекст в коротких словах. — Даже никакой язвы не вылезло. — И твоим вообще похуй? — Не сдержался. Просто вырвалось, и всё тут. Потому что мать насколько не лезет ко мне, но тут бы точно начала вопить и хвататься за всё что можно. Хотя бы потому, что вот это всё, расставленное на столе, натуральная химоза, и, реши я питаться только ею, мне бы выебали весь мозг и душу и совершенно ненавязчиво сунули бы какого-нибудь психолога и килотонну статей о вреде пищевых добавок и несбалансированного питания. — Ну, родителям? Что ты жрёшь? Где шляешься? Ты же даже не позвонил. Ни сейчас, ни вообще ни разу, как оставался. — Потому что им не просто похуй — они рады, когда я где-то шляюсь. — И смотрит ещё так насмешливо, гад. Насмешливо, а у самого в глазах поволока, и не то тоска, не то обречённость. Злая такая, ехидная. — Не занимаю драгоценное место. — Так это же не отчима хата? — А ты всё пронюхал, да? Да я давно пронюхал, но блин… Менее стрёмно-то оно не становится от этого. — Ну что можно было. — Не вижу смысла открещиваться, учитывая, что уже в нашей школе и спрашивать особо не надо, знай только внимательно слушай. — Знаешь же, что все про всех болтают. — Знаю, — соглашается и в который раз уже удивляет меня тем, что не быкует. Так, с утра только побуксовал на меня немножко, и всё. Потух. — Нет, не отчима, но права он качает, а я вроде как сильно не рыпаюсь. Так, только по надобности. Отец вообще мне её оставил, вот они и терпят. Так бы давно уже вышибли. — В смысле «вышибли»? — спрашиваю осторожно, жуя между делом, нарочно набивая рот, чтобы видел, что я занят и не полезу перебивать. — Ну в прямом. У маман ещё двое же. У меня две младшие сестры. И муж. И тут я, неудобный во всех смыслах. Так что нет, ботан, моим как раз в радость, когда я где-то шарюсь. Киваю и даже не знаю, как ещё к нему подлезть с расспросами, чтобы ещё что-то вытянуть. Чтобы что-то рассказал. — И так всегда было? — Всегда, не всегда — какая разница? Ну вот, пожалуйста. Минутка откровений закончилась. Сиди теперь, Женя, и злобно жуй от досады. — Ну когда-то же ты опустил руки. Отмахивается и утыкается в стакан с лапшой. Кажется теперь, что говорит с ним. — Ничего я не опускал. — Собирался же куда-то поступать. По-любому собирался. Думал что-то. Планировал. — Когда-то. — Кроме вооружённых сил Российской Федерации? — Поднимает на меня взгляд, долго смотрит в глаза, или же просто совпало так, если я для него мутное пятно и не более, и снова утыкается им вниз. — Нет. — Куда хотел? Врёт, и я просто шкурой чувствую это. Ощущаю загривком и не могу объяснить. Щекочет, и всё тут. Врёт и не хочет признаваться. — Ты же уже определил мне дальнейшую судьбу, — хмыкает чуть кривовато и снова глядит, но уже иначе, уже искоса и прищурившись. Уже сосредоточенно и стараясь фокусироваться. — Куда ты хотел? — не отцепляюсь и ожидаемо нарываюсь: — Женя, отъебись. Только сказано как-то устало для первой половины дня. И слишком уж часто он меня по имени. Понравилось, что ли? — Скажи куда. — Жри свою лапшу и в душу ко мне не лезь. — А «пожалуйста»? — не отстаю и тут же попадаю на новый посыл. — А на хуй сходи? — отвечает мне в тон, и понимаю, что ничего от него не добьюсь. Сейчас нет. Выдыхаю и перевожу тему. Сдаюсь, но не забываю. — Ты меня так часто посылаешь, что я, пожалуй, как-нибудь соглашусь и схожу, — обещаю и прикусываю зубцы вилки, наблюдая за его лицом. За его очень и очень страдальческим лицом. — Блять, ну всё, хватит. — Да что? — Ты так об этом говоришь, как будто… — Как будто что? — перебиваю и невольно отодвигаюсь, когда Арс замахивается вилкой. И смешно вроде, и хер знает. Вдруг кинет ещё? — Как будто мне нравится? Потому что мне нравится. И, предвосхищая дальнейшие вопросы, нравится и секс, и дразнить тебя. Смотрит не моргая секунд десять, а после кривится так, будто только что услышал какую-то несусветную глупость. — У тебя не было никогда, — утверждает с такой уверенностью в голосе, что мне даже обидно. Очень и очень обидно становится. Я что, настолько стрёмный или что? — С чего ты взял? — У тебя поперёк лба написано. — И даже пальцами показывает размер букв, какими якобы написано. — «Не было». И я не то чтобы собираюсь или хочу спорить, но так светится… — У тебя поперёк лба написано, что ты сосать любишь. И что же? Сосёшь? — Симулирую задумчивость на пару секунд, а после щёлкаю пальцами и картинно шлёпаю себя ладонью по лбу. С чувством и громко. — Ой да, прости, точно же! Сосёшь! Вот блин, выходит, ты прав, и в том самом смысле у меня реально никого не было. Хочешь исправить это? — Приподнимаю бровь и замираю с поднятой в воздух пустой вилкой. Что скажет — знаю, но вот реакция, которую выдаст лицом… — Заткнись. Вот просто… — Замолкает, видно, решая, как лучше сформулировать, и тупит, моргая секунд тридцать, которые я его не скрываясь изучаю. — Закрой свой рот и не открывай хотя бы минут двадцать, пожалуйста. — А есть я как должен? — Через ноздри втягивай. А я думал, предложит через уши. Ну или поголодать маленько, а он вон какой. Великодушный, оказывается. Размашисто киваю и возвращаюсь к вилке и разбухшим уже, пшенично-яичным соплям. И, бля, на фоне вот этих — первые были даже ничего. — Эта тоже дерьмо. — Потому что остыла, — кривится и отставляет свой картонный стакан в сторону. Даже крышку, которую не оторвал полностью, закрывает. — Надо было жрать, а не трепаться. — Ой, да она и горячая хуйня хуйнёй. — Нет. — Предлагаешь погреть и убедиться? — Это уже не то. Господи, скажи мне кто год назад, что я буду сидеть напротив человека, который с серьёзной рожей будет мне что-то вещать про бич-паки… — Сразу надо было есть, теперь уже фигня получится. — Ой, ну конечно, лапшичный гурман. Там же было что спасать, — фыркаю и, не удержавшись, сажусь так же, как он, забираюсь с ногами на стул и опираюсь подбородком о коленку. — Это же как устрицы, которых всенепременно нужно есть живыми. — Почти так. Не то не почувствовал подъёба, не то решил повернуть его против меня же. А мне и лень развивать дальше. Мне лень, и я ограничиваюсь одним ёмким «ага», которое он тут же зеркалит, да ещё и с той же интонацией. Фыркаю и сворачиваю тему. — Чай будешь? — Сигарету. — Опять сигарету? — Мои две, — напоминает, и если бы они у меня были, то я бы даже отдал. Просто за вот эту невозмутимую непробиваемость на ебале. И игнорирование моих слов о том, что надо было вчера, а сегодня уже всё, прости-прощай. — Да что ты заладил? Отпусти и забудь уже. Всё, нет их. — Какая тебе разница когда? Я за пятнадцать минут схожу и вернусь. Опирается локтями на стол, чтобы быть ближе и видеть лучше, и что-то такое проскакивает на его лице. Что-то такое, что заставляет меня скривиться. Потому что психовать он сейчас не психует, и если уж вчера на стену не залез без своего дерьма в бумаге, то сегодня-то ему что?.. Сходит он, надо же. — Так-так… Невольно отводит взгляд и, тут же спохватившись, возвращается глазами к моему лицу. Всего пара секунд, а мне уже хочется встать и двинуть ему. — Ты что, к ней собрался? — Нет! И вот за это рисованное, такое явное возмущение тоже. — Наверх пошёл быстро, — киваю на потолок, полностью игнорирую его перекосившуюся морду и продолжаю выдавать указания: — Схватил в зубы свой телефон, перечитал все сто сорок сообщений, которые она тебе настрочила, понял, что твоя припизднутая БЫВШАЯ жива-здорова, и успокоился. — Я… Не позволяю себя перебить и складываю руки на груди: — Она, поди, и сейчас тебе строчит как больная. Всю первую половину дня же написывала, сообщения косяком с самого утра шли. Зря только, потому что он ни одно так и не открыл. Ну да разве же это важно, если она не сдаётся? — Иди-иди, проверь. — Я реально про курево… На глазах тухнет, сдувается и спину горбит. Сутулится, уменьшаясь в размерах, и затыкается. Сам себя обрывает, не договорив. — Ага. Попизди мне. Решили до понедельника. Вот и сожми задницу до понедельника. А утром придёшь в школу и там уже получишь сполна. И соплей, и воплей, и всего прочего. Только имей в виду: дашь заднюю — я тебя утоплю. Если получится, конечно. — В смысле? — Рога в раковину не пролезут, — поясняю, и Арс медленно краснеет по самую шею. Прекрасно видно, скольких усилий ему стоит просто сдержаться и в очередной раз не грубануть. Странно вообще, что сдерживается. — Или скажешь, что у тебя нет рогов? — Второй ветки нет. Не успела вылезти. — Хотя знаешь, может быть, ещё и нет. Потанцевать вместе и полапаться на глазах всей школы — это же так, не страшно. Ну подумаешь, с кем не случается? И моргаю, склонив голову и глядя ему в глаза. Часто-часто-часто моргаю и улыбаюсь как дурочка. Следит за всем этим без малейшего энтузиазма и мрачнеет с каждым взмахом моих ресниц. — Я тебя сейчас ударю, — обещает, а я киваю, чем бешу его ещё больше. — Только не в челюсть бей, — соглашаюсь совсем пофигистично и даже жду немного, прежде чем отодвинуться и сесть нормально. Может, и правда бить будет?.. Но нет, не бьёт, кривится только. Что же, придётся перейти к вопросам более насущным. — Долго она ещё будет ныть? — спрашиваю, указывая пальцем на не сильно-то и впечатляющий синяк, и Арс только отмахивается: — Недолго, раз ешь и пиздишь спокойно. Это да. Это спокойно. Жевать получается нормально. Больно только касаться и дёргать нижней туда-сюда. — Ну что же… Эксперимент с бич-пакетами можно считать удачным. Оказывается на ногах даже раньше, чем договариваю. Надо же, какой прыткий. — Теперь буду знать, что покупать, чтобы не умереть от голода, если что. Прибрать поможешь? Кивает, решив, видимо, что уже наболтался на день вперёд, сваливает все недоеденное в опрокинутую в раковину кастрюлю и так и замирает с ней в руках посреди коридора. Подозрительный становится. — И потом что? Видимо, на пути к туалету вот с этим недожёванным богатством в руке ему в голову и забредают какие-то стрёмные мысли. Или он думает, что нечто стрёмное могло набрести мне, пока гружу посудомойку. Но, увы, не то успокаиваю, не то разочаровываю: — Русский, Аристош. Домашка. Любимая, никуда не девшаяся домашка. Вспоминая о которой он кривится и безнадёжно, совсем-совсем безнадёжно возражает: — Я плохо вижу. Лень, значит, а мне вот отчего-то ни капли. Напротив, полон энтузиазма. Возражает, а я, вдруг вспомнив садистский, когда-то давно прочитанный стишок, хмыкаю и добавляю, едва поборов желание потрепать его по недовольно нахмуренной морде: — Зато слышишь хорошо. *** — Запятая ставится между частями бессоюзного сложного предложения, если его части тесно связаны по смыслу. Для таких предложений характерна интонация перечисления, — читаю не с учебника даже, который валяется на кровати, брошенный в Арса получасом ранее, а с экрана мобильника. — Повтори. Поднимаю взгляд, упираюсь им в его торчащую из моих же шорт коленку и испытываю просто зверское желание как следует пнуть по ней. Занимаемся, если можно это так назвать, чёрт-те как, и тянется всё это уже не один час. Арсу — лень, да и мне, откровенно, тоже, но съехать первый не могу просто потому, что сам всё это и затеял. Мог бы просто включить «Властелина колец» или какие-нибудь ненапряжные мультики и просто подъёбывать его, но нет же — у нас же уроки. Вот теперь и расхлёбываю. Я расхлёбываю, а самопровозглашённый страдалец валяется на спине и прикрывает лицо подушкой, не то делая вид, что спит, не то оберегая ебучку от следующей коварной подачи. Можно подумать, я бы стал кидать чем-то тяжелее алгебры. Справочниками точно бы не стал. В отличие от библиотечных учебников, он мой, личный. — Отстань. — Голос звучит приглушённо из-за подушки, но отнюдь не так неразборчиво, как ему хотелось бы. Это почти как с ранним, уже опускающимся на крыши вечером, который вроде бы и томный, но вовсе не в ту степь, в которую, в свою очередь, хотелось бы уже мне. — Давай, повторяй, раз ничего не пишешь. Пихаю его всё-таки ногой по пятке и получаю ответный, проскользнувший в никуда слепой тычок. Ещё бы ему так попасть, с наволочкой-то на лице. — Я с тобой себя уже попугаем чувствую, — жалуется, и я размашисто киваю сам себе. Попугаи ему не нравятся, видите ли. Раньше, значит, прикольнее было? Ну не вопрос. Прикольнее так прикольнее. Принципиально, что ли? Медленно переползаю со своего компьютерного на край постели и с готовностью отпихиваю его дёрнувшуюся ногу. Только с другой стороны мне синяка не хватало. Ну на хрен все эти симметричности. — Мне мячик достать? Поиграем по-другому? — предлагаю максимально вкрадчиво и, не удержавшись, хватаюсь за его снова вильнувшую коленку. Сжимаю её пальцами, а Арс раздражённо отбрасывает подушку в сторону и приподнимается на локтях. — Я кидаю — ты носишь? — Ты заебал уже со своими собачьими приколами. И смотрит ещё так сердито. Ну да, может, его и заебал. Только вот мне-то ещё весело, а значит, может хмуриться, сколько влезет. — Правило, Арсик. — Я упрямее, как бы он там ни смотрел. Хочет по-своему — пусть предложит что взамен. Пусть, подумаем. Пусть, правда. Только хрен знает, сколько ещё ждать придётся, прежде чем додумается до этого. — И тогда приколы останутся при мне. Или могу прикупить ошейник. Хочешь? Злобно пялится на меня всё с тем же, ставшим уже привычным за день слепым прищуром, выдыхает через ноздри и цедит с нажимом: — Запятая ставится между частями бессоюзного сложного предложения, если его части тесно связаны по смыслу. Удовлетворённо киваю и тянусь к нему расслабленной левой рукой: — Умница. Давай почешу за ухом. По которой тут же и получаю, разумеется. Так, слабенько, просто отбивает, чтобы, не приведи господь, не потрогал его за нос. — Пальцы сломаю, — предупреждает с видом матёрого гопника, а я настолько ему не верю, что не сдерживаю усмешки: — Да хорош уже. Укусишь разве что. Может быть, даже и не за руку. Кто же знает? Только если ляпнуть это вслух сейчас, то пиздеть будет откуда-нибудь из-за шкафа остаток вечера и спать свалит в гостевую, вооружившись шваброй. Очаровашка. — Так, а со сложносочинёнными предложениями что? Повторить сможешь? Выдыхает, прикладывая обе ладони к лицу, и терпеливо, очень терпеливо начинает по новой: — Ботан, отъебись, как человека прошу… — Какой поводок хочешь? Отъебусь, ага. Сейчас, возьму и отъебусь. — Бирюзовый или розовый возьмём? Может, шлейку? — Бля… — Смотрит на меня как на злейшего врага и, закатив глаза, послушно принимается нудеть самым противным тоном, на какой только способен: — Запятая в сложносочинённом предложении ставится: между частями сложносочинённого предложения, соединёнными соединительными и противительными союзами. Великодушно решаю не уточнять, какие именно соединительные и противительные союзы он знает, и, кивнув, спрашиваю дальше, мельком глянув на экран начавшего тухнуть телефона: — А ещё? — Между безличными предложениями, входящими в состав сложносочинённого, если они неоднородны по своему составу, и между номинативными предложениями, если их больше двух. — А не ставится? — В сложносочинённом предложении между частями сложносочинённого предложения, если в нём имеется общий для обеих частей второстепенный член или вводные слова. — И? — Между частями сложносочинённого предложения, выраженными двумя вопросительными или двумя восклицательными предложениями, которые объединены общей интонацией. — Ты! Скотина! — Я даже не знаю, чего в моём выкрике больше: осуждения или невольного восхищения. Правда не знаю. Ждал, что будет мычать или материться, а мне по новой придётся талдычить ему одно и то же, но не то что удивляет меня. Охуеть как удивляет меня! — Я же всего два раза тебе это прочитал! И не меньше сорока минут назад! Нет, в школе, конечно, тоже, но ты же спал на уроке! Сто процентов спал! — Говорил же, что память хорошая, — отмахивается и краснеет немного даже. Так, будто неловко. Так, будто за чем-то неприличным застукали, и теперь нужно как-то вывернуться. Ему неловко, а у меня от невротичного, напавшего разом со всех сторон возбуждения во рту пересохло. — Это не просто память хорошая. Конечно же, нет. Точно нет! — Слушай… А по лит-ре… Какое первое стихотворение ты помнишь? Не зная, как успокоить вдруг ставшие дёргающимися и живыми руки, отбрасываю телефон и забираюсь с коленями на смявшееся одеяло. Теперь нависаю над ним, и Арс невольно подаётся назад, отползая до самой низкой спинки. — Про бычка? Хер знает, такая это попытка пошутить или отмазаться, но я её не оценил. Мне сейчас другое важно. — Арс… — зову его абсолютно серьёзно, и он в ответ молча закатывает глаза: — Не знаю. Не верю. Совсем нет, и, должно быть, это читается на моём лице, потому что он, поджав губы, выдыхает ещё раз и нехотя проговаривает, будто сомневаясь: — Про берёзу? Которая под окном? — Полностью? — уточняю на всякий случай и получаю короткий кивок в ответ: — Полностью. И тут же испытываю острое, почти негасимое желание дать ему подзатыльник. — Какого хера ты шпоры не катаешь? Нет, серьёзно. Это же пиздец какое читерство. Пока писал бы, всё запомнил. Не всё, но ПОЧТИ всё, а что не запомнил, то после слизал. — Тебе же пары раз подглянуть хватило бы, чтобы всё списать. И всё, и прощайте пары, и никакой неуспеваемости. Не, я решительно не понимаю. Я СОВСЕМ не понимаю. — Чтобы решать, вообще-то разбираться надо, знаешь ли, — бурчит всё себе под нос и не знает, куда от меня деться. От взгляда не знает куда уйти, и я стискиваю пальцы в кулаки, иначе реально ударю. Ударю по макушке, а может, и не только по ней. Придурок, блять. Какой же придурок. — Прикинь, знаю ли, — заверяю и, гадая, как это всё работает вообще, спрашиваю спустя какое-то время: — А что было в последней контре по геометрии — помнишь? Вместо ответа косится на меня как на придурка, и я понимаю, что и сам помню все свои три задачи. Действительно, что-то меня уже не в ту сторону прёт. — Понятно. А как галочки проставил в тесте по биологии? Там-то было больше сорока вопросов. Это уже поинтереснее. — Если будет тот же вариант, смогу повторить. — Ахуеть. И ты положил на все возможные перспективы. Тебе же даже напрягаться особо не приходится. Не знаю, звучит ли это как наезд, но мне хочется. Очень хочется, чтобы ему было стрёмно. Только другими словами тогда надо было. Доступным, блин, ему языком. Близком. Только я сейчас о стольких вещах разом думаю, что меня просто закоротит, если начну ещё что-то параллельно комбинировать. — Это с естественными и гуманитарными, — возражает, и я осматриваюсь по сторонам, думая, что бы такое схватить, чтобы всечь ему. — Точными ты меня пиздец грузишь. — Ага, «грузишь». — Анализирую, сколько времени это вот дворовое быдло тратит на то, чтобы разобраться в темах, на которые он забил хер даже не в этом году, и бля, бля, бля-а-а… Забрать его совсем к себе жить, что ли? К концу года мог бы и без четвёрок выйти. Если бы, скотина раздолбайская, захотел. — Что ты знаешь о загрузе, несчастный? Так, погоди… Сейчас… В голове реально чуть ли не фейерверк. В голове столько всего, что часть, видимо, отражается на лице. И Арсу мой энтузиазм очень и очень не нравится. — Вот давай без шоу эрудиции. Я нормальный, ясно тебе? Просто иногда цепляюсь за что-то лучше, чем другие, вот и всё. Лихорадочно соображаю, что бы спросить, и почти не слушаю его вялые отмазки. С ума сойти, блин! Сумасшедший мир какой-то! В моей прошлой школе он бы выёбывался не затыкаясь, а тут кривится и больше всего боится, что кто-то узнает о том, что он далеко не такой тупой, каким хочет казаться. О том, что зубрила поневоле. Пиздецкий пиздец! И как я вообще так с ним угадал? Судьба это, что ли? Хотя какая судьба?.. Встретить кого нужно в не самом чистом сортире и доебаться до него? Так. Кажется, вот оно. Нашарил. — Помнишь, что ты мне сказал? — Поднимаю взгляд и придвигаюсь ближе, чтобы прекратил напрягать глаза. — Вообще самое первое, когда мы с тобой столкнулись? Дословно? Смотрит в упор, секунду… Две… — Женя… И почему моё имя звучит сейчас как «да отъебись ты уже»? Только нет, я не отъебусь и не отстану. Если надо будет, то ещё и схвачу и начну трясти. Потому что мне интересно. Очень. — Помнишь, нет? — продолжаю настаивать, и Арс, выдохнув, снова заваливается назад, на лопатки. — Отвали, это так не работает, — пытается отмахнуться, но не то чтобы слишком уверенно. — Я тебе чё, записывающая машинка? — Ну напрягись. Дёргаю его за край широкой штанины своих же шорт, и он сердито толкает меня в ответ. Пихает в бок и, замолчав на пару мгновений, отводит взгляд. — «Тебе что, прибило отлить именно в этой кабинке?» — проговаривает, кривляясь, и вовсе отворачивается к стенке. Нетрудно догадаться, что сейчас проклинает себя на все лады за то, что вообще додумался повернуть ебало и распахнуть хавальник. И кривится, кривится, кривится, как будто судорогой свело мышцу или прихватило живот. Его всего пидорасит, а я ощущаю себя словно мне снова пять и я всё ещё верю в сказки и всяких Дедов Морозов. И только что получил что-то в большой запечатанной коробке. В очень большой. — Сделай, пожалуйста, ебало попроще, иначе я тебя поцелую. — Я сейчас сам не знаю, угрожаю или информирую. Я себя чувствую как хозяин собаки, который подобрал своего барбоса у мусорки, а ему после сказали, что эта вот отрясина с гнутым ухом — бордер-колли. — Ты раньше не мог сказать?! — Я говорил, что запоминаю нормально, — вяло огрызается и, сморгнув, словно просыпается и цепляется за, как ему кажется, самую важную часть фразы: — И что это значит, «поцелую»?! Иди лесом со своими «поцелую», понятно?! Я не… И чем дальше, тем больше его несёт. Даже переходит на крик, но я не реагирую. Я улыбаюсь как блаженный идиот и ощущаю, как энтузиазм захлёстывает словно удавкой. — О, ну наконец-то. Одыбал. — Улыбаюсь ему и едва сдерживаюсь, чтобы не потянуться ещё ближе. Ну очень уж сердитый. Хочется потрогать. И доебаться тоже очень уж хочется. — Не пидорас, да. Я помню. Ну так? Куда ты хотел поступать? Давай колись. Это же всё меняет! Блин, да даже если не всё, то многое! Меня настолько сейчас дёргает, что хочется забраться на него верхом и схватить за закрывающие лицо руки. Забрасывает всё правую, будто чтобы отгородиться от света, но я-то понимаю, что смущается, идиотина. Я понимаю и, не удержавшись, всё-таки подаюсь ближе и цепляю его за запястье. — Отвали, — огрызается даже, но будто бы без запала. Будто бы потому что так нужно. Будто бы нужно отпихнуть меня, чтобы не колупался в том, что он сам для себя уже закрыл и лезть больше не хочет. — Не-а. Не съезжай. — Мотаю головой для пущей убедительности, и Арс взрывается, будто то, что он не хочет мне говорить, какая-то большая болезненная тайна: — Да какая разница?! Будто то, о чём он молчит, только его и настолько потеряно, что назад совсем никак. И, блин, я ещё больше хочу это знать. При таком раскладе ещё больше! — Да огромная! — принимаюсь убеждать и даже отодвигаюсь назад, чтобы даже случайно не касаться, и лихорадочно продумываю, с какой же стороны к нему подъехать. Такое шантажом точно не вытянуть. Издёвками и обещаниями нацепить ошейник тоже. — Давай всё переиграем? Прикинем варианты, и… — Евгений!! Вздрагиваем почти синхронно, и оба оборачиваемся к притворенной, но не захлопнутой двери. Крик, раздавшийся с первого этажа, почти панический и полный каких-то нездоровых, истерических ноток. Ну вот. Надо было не лениться, а донести задницу до мусорки и оставшиеся цветастые упаковки тоже заныкать где-нибудь в комнате. Ради материнского же спокойствия. — Женя, это что такое на кухне?! Голос приближается, и, судя по тому, как быстро мать решила, что я ебанулся, и, помешанная на красоте и здоровом питании, была бы рада больше, если бы нашла у меня остатки травы в карманах. — А я тебе говорил, что пиздячек получишь. Арс страшно доволен. И тем, что я от него отстал, и тем, что думает, что прав. Закатываю глаза в ответ, чтобы сохранить репутацию спокойного вежливого мальчика, и быстро показываю ему средний палец. Отвечает тем же и перекатывается на живот как раз перед тем, как удивлённая до крайности маман залетает в мою комнату. И, надо же, даже не задержалась перед порогом, хотя за последние года четыре чтобы вломилась да без стука — такого не было ни разу. А сейчас вот приветики. Залетает прямо в комнату и, кажется, даже не замечает развалившегося на кровати Арса, который если и хотел подорваться и выпрямиться, то задушил в себе этот порыв. — Женя, господи, что с тобой случилось, почему нельзя было… — набрасывается на меня, а после опускает голову и долго смотрит на вяло помахивающие в качестве приветствия чужие пальцы. И пугается ещё больше: — Ты что, кормил этой гадостью живого человека? — спрашивает куда тише, и мне даже чудится на миг, что вот оно, то самое. То самое ощущение, что я вот-вот выгребу. Неведомое и незнакомое. И такое занятное, что замираю, вытянувшись в струну, и прислушиваюсь к себе, пытаясь понять, как оно вообще внутри. Слишком отзывается или нет? И вместо благоговейного ужаса испытываю приступ сарказма. — А что, мёртвых тоже кормят? — спрашиваю совсем невинно, и Арс шумно выдыхает куда-то в покрывало: — Здрасьте. Вроде и не перебил меня, а почему-то впечатление именно такое. Сразу видно, что ему моя маман нравится куда больше, чем я. Может быть, потому что улыбается и не наезжает, требуя принести мячик? Ерунда какая-то… — Здравствуй, Аристарх. — Рассматривает его макушку и немного хмурится, покосившись на меня. Видимо, всё ещё странно ей, что я вот так с ним запросто сижу на одной постели. Видимо, странно, или, может, напротив что-то там уже себе поняла. — Может быть, кто-нибудь из вас мне объяснит, что эта дрянь делает на кухне? И поднимает вверх кулак с зажатой в ней цветастой пачкой. Арс невнятно хрюкает в ладонь, видно, пытаясь скрыть смешок, а я не понимаю сначала. А после понимаю. Его если и отчитывали, то явно матом и за другие вещи. За вещи в других картонных пачках. Которые и в рот, и на хер. И теперь ему пиздец как смешно, что мне выговаривают за то, чем он, в общем-то, питался энное количество времени, да ещё и с подачи положивших на него хер дражайших родителей. Конечно, ещё бы тут было не смешно. Как из разных миров, а. — Захотелось ненормальной еды, — пожимаю плечами, и маман едва не шлёпает себя рукой по лбу. Вот точно бы шлёпнула, если бы была не накрашена и не была приучена своим косметологом не теребить кожу лишний раз. Нежная же, ай-ай-ай с ней так — растянется. — Нельзя было заказать что-нибудь поприличнее и не позориться перед гостями? А, ну да. Точно. Арс же теперь всем расскажет о том, на какое страшное дело я его подбил, и отца выгонят с работы, а для маман не откроет двери ни один салон в этом городишке. — Захотелось совсем ненормальной еды, — поясняю ещё терпеливее, чем до этого, и, выдохнув, поднимаюсь на ноги и отбираю из чужих, цепких и когтистых ручек злополучную упаковку. Искренне надеюсь, что успею спрятать все остальные пачки до того, как она сунется в ящик и их найдёт. Мог бы и выбросить, но… Но что-то нет. Пусть лежат. — Да ладно тебе, мам. Не паникуй, никто не умрёт от внутреннего некроза. Ты же не умираешь? — обращаюсь к Арсу, но тот высматривает что-то, вытянув шею, и играет в глухонемого. Всего две секунды или около того. — А вы в город не собираетесь? Привстаёт на руках, умудрившись взглядом поймать мелькнувшего в коридоре отца, которого каким-то ветром занесло в мою часть дома, и, судя по тому, как светлеет лицом, получает утвердительный кивок в ответ. — Прямо сейчас? А меня подкинете? Видимо, получает ещё один кивок — с моего стула не видно — и поэтому тут же подрывается на ноги. Вот блин, а я-то надеялся тормознуть его ещё на одну ночь. Делает мне пальцами в воздухе и, оглядевшись, подаётся к стоящему возле шкафа стулу. Именно там и болтаются снятые с сушилки шмотки. Берёт их в руки, в задумчивости косится на мою не спешащую уходить маман, а после и вовсе сваливает одеваться в ванную, прихватив с собой и сумку, в которую позапихивал тетради и пролежавший весь день экраном вниз мобильник. Даже жалею немного, что не глянул, что ему там понаписали за день. Постоянно же кто-то писал. И не то чтобы я не знал кто.