Make War, Not Love

Мать ещё три раза извиняется за то, что ей вдруг ёбнуло в голову набрать мне первый раз за три дня, а мне хочется её сбросить и выключить телефон. Ну мало ли, связь хуёвая. Потом бы тоже три раза написал «прости», и все остались бы пиздец как довольны друг другом. Не надо вообще мне звонить, даже раз в три дня. Свалили на две недели — так нехер отрываться от отдыха. Мне не три, я тут не умру от голода. Плиту выключать умею, двери закрывать тоже. С чего вдруг вообще такая забота? Денег оставили — спасибо, через пять суток спишемся. Пришлю смайлик в ответ на дежурное фото. Отчего-то всё не скидываю и мычу невпопад в ответ. Меня больше интересует тяжёлая башка на плече, чем какие-то смазанные нравоучения. Сознание просто лишнее задвигает на задний план, и я на нём не фокусируюсь. У меня тут типа раненая псина. Какие сны, мам? Желаю в итоге хорошего отдыха, хороших снов и хороших соседей по территории и отключаюсь. Мысленно желаю ещё и проебаться с обратными билетами, но это уже слишком. Это уже надо верить в чудо, а мне уже давно не пять. Мне уже давно не… Арс слышит, как я отвожу руку назад и осторожно, без замаха, выкидываю мобильник на пол. Пусть там, не мешается тут. Арс выдыхает и, сука страшная, погулял, нахуй, с мокрой башкой и без шапки, теперь ненормально горячий. Теперь по-любому схватит простуду в лучшем случае. И будет мотать сопли во всех смыслах. — Я на тебя злюсь просто пиздец, — информирую его и борюсь с желанием ещё раз залепить. Слабее на этот раз и по лбу. Просто потому, что иначе мне не замахнуться. Просто потому, что мне и после первой плюхи показалось, что я кулак сломал, а ему похуй. Он даже не поморщился. Скотина ёбаная. Привык получать по ебалу — посмотрите, блять, на него. Не сказал даже ничего. И сейчас только моргает. — Я с тобой разговариваю вообще-то. И нехуй тут делать вид, что ты спишь. Пихает меня в подбородок, и всё. Нет, ну это как вообще? Это у него горло разом отвалилось или что? Уже пора лечить ангину или можно просто доводить его до бесячки, чтобы пробить этот приступ молчанки? — Ты не спишь. Мне посвистеть или что? Мне странно нервозно. Мне всё не так. Даже потолок, к которому я то и дело возвращаюсь зрачками, какой-то не такой. Всё не такое. Обивка дивана. Его выдохи. Перемигивания гирлянды. Почему вообще кому-то нравятся эти светящиеся лампочки? Реально раздражает же. Мельтешит, мельтешит, мельтешит… — Просто не пиздеть. Надо же. Живой. И даже не хрипит. Но беседы вести ожидаемо не в настроении. Но вот, блин, какая незадача… — Но я хочу пиздеть, — возражаю и, чуть опустив голову, борюсь с желанием боднуть его. — А я не хочу. Вот за то, что спорит, в том числе. Сдерживаюсь только потому, что решит, что я заигрываю. А я ни хера не заигрываю. Я реально на него злой. Никаких шуток. Только сухие нравоучения. Пусть бесится. — Ты вообще-то меня кинул, когда свалил курить на свои полтора часа, и… Арс подаётся выше, ёрзает боком и, начисто игнорируя всё, что я говорю, спокойно спрашивает, прочистив горло: — Обидно? — Что? — Я даже опешил. Правда не ожидал. Что начнёт отпираться, злиться и шипеть — сто раз да, а вот спокойного голоса — нет. С чего бы вообще? Это вообще не его. Это не его, он так не делает! Он так себя не ведёт. — Я не про это, а… — Сбиваюсь, понимая, что попросту ещё не придумал, блин, чем крыть, и он сечёт тоже. Он кивает и заботливо уточняет, вклиниваясь в очередную заминку: — А про что? И внимательный. И смотрит, спокойно моргая. Смотрит, задрав подбородок и не парясь из-за близости. А я же, глядя в ответ, понимаю, что такого его я совсем не знаю. Не знаю его реакций и того, что он может выкинуть. И это напрягает, нервирует, как мерцающая гирлянда, которая ему зачем-то упёрлась. — Ты мне прямо в лицо своим куревом дышишь, — понижаю голос и чуть наклоняюсь, показывая, что мне не стрёмно так делать. — Морду отверни, — прошу ещё тише, и Арс отвечает кривой полуулыбкой. Ожидаемо уже не двигается ни на миллиметр. — И пиздеть с тобой, но с отвёрнутой мордой? — А что тут нелогичного? — удивляюсь в ответ и вздрагиваю, потому что он вдруг ни с того ни с сего начинает смеяться. Да так громко, что до мурашек не по себе. — Что? Почему ты ржёшь? Даже назад подаётся, ударяется затылком о диванную спинку и никак не успокоится. И, сука, это настолько жутко, что я готов сожрать обложку какого-нибудь из своих справочников, только бы он больше так не делал. Я готов запретить ему это нафиг. Готов-то готов, но заранее знаю, что тут говори — не говори, а на практике ничего не запретится. У кого-то едет крыша. У кого-то, кто не я. — Ты вроде умный пиздец и тупой тоже пиздец. Вздрагиваю от такого наезда и в первое мгновение даже проглатываю. Проглатываю не из-за слов, а из-за тона. Из-за взгляда, которым реально будто бы награждает меня, давит, несмотря на то что ниже лежит, и, только выдохнув, могу собраться: — Кто бы гавкал! Что за хуйня, а? Что за хуйня?.. Вижу, как подтягивает руку под себя, привстаёт на ней и собирается толкаться. — Да ты… Ты… Наблюдаю за всеми движениями и теряю все смысловые нити. Теряю из-за того, что медленно меняемся местами. Укладываюсь на лопатки, а он нависает сверху. Он уже не у спинки. Он сверху. — Что? — спрашивает, а сам вцепился в изголовье пальцами правой. Левой ниже опирается. У моего лица. Мелькает мысль, что если бы хотел, то и залепить бы мог. И на пол легко бы скинул. — Ты… И вот все эти мысли меня и путают. Мысли о том, что он очень не в себе. Мысли о том, что ему явно уже плевать на все мои рычаги давления. Что думает, что ниже-то некуда уже. Напрасно, конечно: вниз всегда есть куда, но Арс-то сейчас максималист. — Давай, что?.. — Арс меня подначивает, и я тянусь рукой к его лбу. Мне интересно, отпихнёт её или нет. «Цапнет» или даст потрогать? Надо же. Не дёргается даже. Не вздрагивает. Позволяет пройтись пальцами по всему лицу. Погладить по носу и даже на веки надавить. Позволяет свою дебильную чёлку потеребить и чуть ли не почесать за ухом. И то с последним не уверен, потому что не попробовал. — У тебя температура, — заключаю в итоге, потому что кажется мне теплее, чем должен быть. Не пылающий, конечно, но это уже достаточный повод для того, чтобы пойти поискать градусник. Нагулял, поди, какие-нибудь противные тридцать семь. — Нет. Нагулял и спорит со мной ещё. Спорит, но так и не скидывает ладонь. Так и смотрит в упор. Совсем иначе, не так, как в комнате. Два часа назад почти не смотрел в глаза вовсе. — Да, у тебя точно… — принимаюсь доказывать и даже постукиваю указательным пальцем по его тупой кочерыжке. Принимаюсь доказывать с самым своим серьёзным видом и опять, в который уже раз, оказываюсь прерван: — Ты был раздетый, когда я покурить вышел. Прикусываю язык, не ожидая такого задумчивого выпада, и хмыкаю, маскируя неловкую тревожность: — Как наблюдательно. Я на другом этаже был, когда ты вышел. — Правда? — переспрашивает будто бы с настоящим, не наигранным удивлением и, перестав виснуть сверху, берётся за низ моей футболки. Цепляет её и тащит вверх. И так решительно тащит, что мне от этого не по себе, чем от всех его взглядов, вместе взятых. — Какого хера?! — Хватаю его за запястье сразу же, и не то чтобы получается остановить. Всё равно задирает ткань, оголяя живот. — Какого хера ты делаешь, я спрашиваю?! Поднимает голову, сталкиваемся взглядами, и в его — непонимание. Реально оно одно. Даже без насмешки. — А что, теперь тебе страшно? Уже не хочешь? Он таким искренним весь кажется, а я ощущаю себя обворованным. Стащили мою злобную рычащую псину и подсунули вот это вот, виляющее хвостом. Это вот, которое я не знаю. Не знаю и потому в растерянности отпускаю его руку. Мне и хочется посмотреть, что он будет дальше делать, и вместе с тем я не верю, что что-то из того, что способно меня поразить. Но тревожно всё равно. Внутри что-то так и колется. Когда дотягивает ткань до подмышек, — настолько сильно, что не выдерживаю и начинаю барахтаться. — У тебя температура, надо найти градусник. Срочно нужно найти… Толкаю его то в лицо ладонью, то в шею, а ему как было плевать, так и есть. Его моя футболка интересует, а не то, что я бубню. Даже не уворачивается. Только глаза закрывает, чтобы я ему случайно не ткнул. — Ты если сейчас сделаешь это, то я тебя заебу, слышишь? Я тебе все мозги вы… Я сам не знаю, что это. Я не знаю, нафига предупреждаю. Я сам подначивал. Я сам его толкал на всё «это». Тащил за шкирку, а он так занятно упирался. Я всё ждал, когда же, когда, когда появится очередная трещинка, очередная слабина. Я всё ждал, а он взял и вывернулся, нафиг, из ошейника. И не сбежал. — Мне похуй, Женя, — прерывает все мои вяки и мысли, и не то чудится, не то правда: смеётся. Смеётся, произнося моё имя, и это, как и во все предыдущие разы, странно. Это будто как-то слишком дохуя лично и будто бы вот так нельзя. Будто ему не разрешал никто меня «Женить», а он, один хер, делает это. Нарочно, чтобы сильнее пробрало, и в итоге, не то хмыкнув, не то что-то ещё, повторяет куда тяжелее: — Мне так похуй. И затыкает меня интонацией, а не словами, блять! Затыкает меня просто тем, что смотрит вот так впервые и опирается на моё согнутое колено. Не боится трогать, и всё — и пиздец. Прячет лицо, опускает его, и теряюсь уже я: — А… Аргументы закончились. Они умерли у меня в глотке, даже наружу не прорвавшись. Я просто не знаю, что ему ещё сказать. И, сука, он это тоже знает. По его ебалу, подсвеченному гирляндой с одной стороны, это прекрасно видно. Это читается даже без особых навыков. Не нужно тут быть знатоком поведенческих реакций, чтобы хапнуть чужого ехидства и подавиться им. — А? — передразнивает меня и, не услышав ничего в ответ, толкается от диванной спинки и наклоняется. Возвращается аккурат в тот момент, из которого я его выдернул. Он, видимо, реально всё — с ума спрыгнул. Совсем спрыгнул. Все мозги свои отморозил, пока шарился. И похуй ему именно поэтому. Похуй, и лицо будто бы и никакое, и резкое из-за теней, маньяческое. Кажется, что больше у него в черепе ничего нет. Один похуй. Ну и мазохизма не очень приятно пахнущая куча. А я даже не знаю, хочу ли, чтобы кто-то себя мной наказывал. Я не знаю, и, пока думаю об этом, пока туплю, Арс не тупит. Он уже знает за нас обоих и больше не ломается. Теперь торможу и будто бы ломаюсь я. Всё то, из чего я состою, чует подвох и против, просто, нахуй, пиздец как против такого развития событий, но этот херов пёсик так долго от меня щемился, не давался просто под руку и как больной шарахался от простых прикосновений, что я отшвыриваю куда подальше все свои дебильные подозрения и запрещаю себе все параноидальные размышления. В конце концов, ему сейчас и вправду хуёво, как никогда. Нужна жевалка? Давай, да, я здесь. Кусай. Выйдет в высшей степени занимательно. Учитывая, что он, такая умница, всё сам, без рывков за шиворот. Без понуканий и моих комментариев… Отблески гирлянды на потолке. Уже просто ненавистные мне. Наблюдаю за ними, когда он сдёргивает с меня штаны, отстав от футболки. Её я снимаю сам и жду, что у него там по плану дальше. Жду, покажется или так и будет механически что-то изображать, как неживой. Стоит, наверное, напомнить о том, что у меня есть своя комната и нормальная кровать, но раз уж он тут сам такой решительный, то будем корячиться на диване. Со сбитым в ноги одеялом, жёсткими подлокотниками и без простыни. Шикарно же. Я так себе и представлял. Понимаю, что вообще никогда не представлял. Ничего и ни с кем. С ним вот тоже не представлял. Разве что так, в общих чертах, без деталей. Как будет скрипеть зубами, бормотать что-то себе под нос, материться… А я говорить, что он хороший пёсик и что не стоит так напрягаться, а то упадёт и придётся записывать его ещё и в импотенты. В моей голове всё было очень легко и слегка иронично. Пару часов назад всё было легко, а теперь почему-то нет. Теперь всё происходящее кажется мне одним большим подвохом. Сам факт, что он ХОЧЕТ, кажется мне подставой. Ну нахуя ему? Нахуя ему вообще всё это? Нахуя? Вздрагиваю, когда сильнее сжимает коленку и, опустившись ещё ниже, вдруг кусает ниже солнечного сплетения. После — целует. У меня глаза на лоб лезут и не выходит моргнуть. Я не то что удивляюсь — я, наверное, в самом что ни на есть классическом шоке. Хочется спросить, что он делает и не перепутал ли. И одновременно с этим хочется зажать себе рот двумя руками. Чтобы всё-таки не спугнуть. С Арсом, которого можно брать под одеяло во всех смыслах, будет интереснее, чем сейчас. Будет лучше, если оставить все эти оговорки. Тем более он сам хочет их убрать. И будто читает мои мысли, а! Вскидывает свою растрёпанную башку, пялится на меня далеко не самыми здоровыми глазами, и не знаю, решается или что-то внутри себя там перебирает, но хватается за спинку дивана и, дёрнувшись вперёд, чуть ли не шишку мне ставит посреди лба и застывает напротив. И в этом порыве я его тоже не считываю. Будто не Арс вовсе. Будто не тот Арс, который был со мной всё это время. Или придумываю? Или подозрительность это всё? Он в упор так и пялится, и я сам по новой касаюсь его лица, только теперь уже не хватаюсь за лобешник. Скула с едва заметной синевой интересует больше. Давлю на неё костяшками, а ему хоть бы что. Не морщится, будто не больно. Не кривит губы. Дышит на меня своим куревом и медленно опускается сверху. Укладывается всем телом и всё так же не сводит взгляда. Ощущается горячим. Тяжелее, чем в комнате. Тяжелее из-за этого самого, почти не мигающего взгляда. Не говорит больше ничего, и мне не хочется тоже. Мне не хочется разрушать всю эту мрачную напряжённость, которую не гробят даже дебильные огоньки. Ничего не гробит. Давлю на его лицо ещё, уже пальцами, и забрасываю вторую руку на шею. Провожу по ней и оставляю пальцы на плече. Вроде бы и обнимаю, а вроде и нет. Держу, но так, что если захочет, то без проблем получится встать. Почему-то думаю, что он захочет. Сбежит. Даже когда опускает ресницы и без так присущих ему резких движений и скрипа зубов наклоняется. Решаю, что для того, чтобы поцеловать, но… Но стоит мне только разомкнуть губы, как замирает в сантиметре и, едва уловимо изогнув рот, уходит вниз. Вцепляется над ключицей и первым укусом запускает всё. Первым укусом будто пытается снять с паузы. Вот то, на чём всё остановилось, когда он ушёл. То, что было другим до его идиотских пробежек. Снова кажется, что поменялись ролями. Злюсь из-за этого, пытаюсь схватить его за волосы и дёрнуть назад, повыше, чтобы тоже цапнуть, но перехватывает мою руку, стоит ею только зацепить его чёлку. Больно стискивает запястье и отталкивает его назад, на подушку. Отпихивает и вторую руку тоже, а после и вовсе сжимает их обе одной своей. Слабенько так, видимость удержания, но есть в этом что-то. Что-то, что будоражит и нравится. Что-то, что нравится нам обоим. Ещё укус… под кадыком и левее в сторону. — Может, в комнату? — предлагаю, глядя в потолок, и невинно моргаю, когда удостаивает меня взглядом. — Или боишься, что по дороге снова припрёт затянуться? Приподнимаю брови, а он какое-то время будто и не узнаёт меня. Он будто спит на ходу, а после хмыкает. Хмыкает, устало смеётся и, не снизойдя до ответа, толкает меня в нос своим лбом. В нос, после — своим по моим губам проводит и, поднявшись выше, прижимается ртом ко рту. Не лихорадочно и без опаски. Не в горячке, как в душе. И не сомневаясь. Не борясь с собой каждую секунду, не решая, остаться вот тут или отступить. Собирался анализировать каждый его вздох, но так меня давит, что все мысли по углам, как напуганные мыши. Все мысли врассыпную. Эмоции их вытесняют. Мне нравится, когда он так делает. Нравится, как хозяйничает и не дёргается из-за этого. Не пиздит и не оправдывается. Просто засасывает, и всё. Просто потому, что ему так надо сейчас, а не потому, что я его заставил через три обходные дороги. «Просто…» — девиз всех его действий. Просто сдавить здесь, просто провести зубами тут. Я тоже весь из «просто». Я тоже стараюсь просто дышать, потому что не так это и легко, оказывается, когда рот занят. Носом как-то неравномерно выходит. Странновато. Раньше было не так. Раньше он не пытался выдавить в чём бы то ни было углубление аккурат по очертаниям моего тела. Швы на обивке в спину давят, но так даже лучше. Так тактильности больше. Всего больше. Языком, кажется, уже все мои пломбы проверил и обшарил нёбо. Языком задавил мой, вообще не позволяет никакой инициативы, продолжая удерживать руки, и такое впервые. Такое, чтобы он, а не я всё тащил. Наверняка со своей этой, ныне синей, такой же был. Уверенный. Наверняка не стремался никогда. Но теперь он не с ней, а со мной. Теперь он вообще только мой. Только. Мой. И трогать его никто больше не будет. Касаться буду только я. Гладить, целовать, даже ебать мозги. Один я. От осознания становится жарко. Осознание чуть ли не душит и сушит глотку. Заставляет меня высвободить свою левую руку и вцепиться в его макушку. Надавить на неё и выгнуться. Для подтверждения, видимо. Не знаю. Не то чтобы сейчас очень понимаю что-то. Почти эйфория. Отголоски восторга. Он только мой. Никаких «дай лапу» на стороне. Никаких повиливаний хвостом… Больно кусает меня за губу, и я невольно дёргаюсь, падая затылком на подушку. Отшатываюсь от неожиданности и тут же возвращаюсь назад. Отпускает и вторую мою руку, и теперь мы похожи на парочку больше, чем даже тогда, в душе. Когда он, наивный лопух, думал, что всё это на полчаса. Что я у него на полчаса. Тихо веселюсь и кусаю его тоже, и, надо же, даже не шипит в ответ. Не щёлкает зубами. Будто не замечает. Даже когда стискиваю зубы посильнее и не отпускаю. Не замечает, как же! Проводит пальцами по моим рёбрам и вдруг больно щипает чуть выше тазобедренной кости. Так неожиданно, что едва не подпрыгиваю. — Серьёзно, пойдём наверх, — предлагаю в один из моментов, когда отодвигается для того, чтобы вдохнуть, и взглядом указываю куда-то, где, по моим предположениям, находится лестница. — Там хотя бы спать будет удобнее, если ты опять передумаешь. И снова без ответа. Только один долгий взгляд, что-то странное на губах, отдалённо похожее на улыбку, и вдруг кивок. Но в противовес ему не даёт мне встать. Напротив, не сдвигается и прижимает ладонями к дивану, когда пытаюсь. — Ты был прав. Это в чём же? Хмурюсь, соображая откровенно плохо, и Арс, явно предвкушая мою реакцию, выдыхает и, проморгавшись, тянется влево, к моему уху: — У меня оральная фиксация. Мне нравится постоянно тащить что-то в рот. Меня хватает на один выдох. Я теряюсь. Я ожидал чего угодно, но не таких заявлений. Я висну, а он, страшно собой довольный, толкается от подушки и отползает вниз. Просто раз, и всё — исчезает из зоны видимости, а после пихает мне одеяло прямо в лицо. Пока барахтаюсь, расправляя его, забирается под с другого края и, видимо, решает, что так будет вернее от меня избавиться. Если я нахер поеду крышей. Вся моя логика просто шлёт меня на хуй. Всё внутри уже просто кричит о том, что нужно тормознуть его, прямо сейчас остановить, но… Но насколько далеко он зайдёт? Узнать сейчас хочется сильнее, чем сохранить что-то там, что он сам не пытается сохранить. Я был прав? Окей. Докажи мне. Дай позлорадствовать. Собирался пиздануть вслух, но прикусил язык, когда Арс — вот тот самый Арс, которого трясло в школьном толчке, когда я немного его погладил, потрогал совсем невинно, — без всяких заигрываний боднул меня в живот своим лобешником и взял в рот. Поймал губами головку и протолкнул её дальше, уперев в язык. Держится за мои бока и мерно, не торопясь наклоняет голову. Без спазмов и истерик. Ласкает, лижет, часто сглатывает копящуюся слюну, и я всё меньше и меньше понимаю. Я уже не соображаю достаточно для того, чтобы понимать. Меня развозит, размазывая по дивану. Он явно старается и не дёргается даже, когда я завожу руку под одеяло и, нашарив его башку, запускаю пальцы в спутавшиеся волосы. Держусь за них, давлю на макушку, чтобы был постарательнее, и вот-вот просто расплавлюсь окончательно. Приятно, и ощущение не то победы, не то чего-то, схожего с ней. Сгибает мою ногу в колене, сам ставит её, опирает на диванную спинку, чтобы было удобнее, и обхватывает рукой так, чтобы пальцы замерли на внутренней поверхности бедра. Можно было бы стащить одеяло, можно было бы посмотреть на него, но даже пятна на потолке кажутся не точками, а огнями прожекторов. Кажется, что не увижу ничего толком, а Арс… Пусть так, если хочет. Я потом, потом на всё посмотрю. И разберусь тоже потом, что ему ёбнуло. Пока всё хорошо. Пока приятно. Пока он старается. И уже не кажется мне заболевающим. Уже не хочется бежать за градусником. Никуда не хочется бежать. Здесь так здесь. Пусть старается дальше. И, надо же, так занятно: в прошлый раз, в тот первый, я подавлял его, а теперь он меня давит. Оба раза берёт за щёку, и так всё по-разному. Сейчас пытаюсь привстать, и тут же вытягивает руку и толкает назад. Почти не поднимает головы и не отвлекается. Кажется, что особо и не старается, то и дело неаккуратно царапает зубами, но от этого мурашек не меньше. От этого тоже вздрагиваю. Какое-то безумие. Лежать вот так, упираться взглядом в уплывающий потолок и разбирать ощущения на составляющие. Лёгкое удушье, сухость в глотке, возбуждение, вспышки, которыми отзываются нервные окончания, которыми утыкан весь мой член, и нарастающее желание кончить. Вот прямо в рот, из которого он не выпускает — только до границы сжатых губ. Проглотит сейчас, наверное, как послушный. Может, даже и не скривится. Хули ему после курева? Не горько будет. Это заводит ещё сильнее. Представлять, как он даже не поморщится. Так и останется обезличенно-восковым. Не собой. Представлять, как просто возьмёт поглубже, и… Отстраняется, несмотря на мои протестующе сжатые пальцы, напоследок широко проведя языком по головке, и выбирается из-под одеяла. Раскрасневшийся и растрёпанный. Смотрит на меня, чуть прищурившись, выдыхает и заменяет рот пальцами. Шероховатыми и куда более жёсткими, чем щёки и язык. Выходит очень контрастно. Здорово выходит. Дрочит, захватывая и мошонку, и мне так и хочется съехидничать на эту тему, но только открываю рот, как он сжимает сильнее. Так, что просто искры из глаз. Задыхаюсь и охаю, чем тут же привлекаю внимание этого, только что родившегося естествоиспытателя. Щурится, слепошарый, и продолжает уже так, сдавливая и вслушиваясь в каждый мой стон. Вслушиваясь и, в зависимости от того, болезненный он или нет, ослабляет или усиливает хватку. И глаза в глаза всё это время. — Какой… хороший мальчик, — давлюсь слогами, и губы сухие-сухие. Но я в восторге, правда. Мне очень, очень нравится. Ведёт уже так, что не разобрать, на диване ещё или уже медленно скатываюсь. Хвалю его, а сам пытаюсь нашарить свои шорты, которые где-то тут были. Рядом. И нихуя. Совсем нихуя не выходит. Что же… — У меня в кармане была резинка. Сам найди, — сопровождаю голосовую команду неопределённым жестом, и Арс как-то неожиданно оказывается рядом. Снова надо мной. — На всякий случай взял? Смешно ему, скалится, а у самого капля пота катится по виску. Скалится, а сам тихо психует. Хватаю его за шею и дёргаю ближе. — Я предусмотрительный, — не ведусь и почти было целую, но пихаю назад в последний момент. Не прижимаюсь к его рту и не даю присосаться к своему. И так задыхаюсь. Ну его нафиг. — Доставай. Жду, что начнёт осматриваться хотя бы, но нет — нихуя. Не собирается приближать мой секс, судя по всему. Собирается выёбываться и заявляет: — Я хочу без неё. Меня хватает только на то, чтобы приподнять брови, изображая вежливое удивление, и кивнуть. Больше эмоций у меня как-то не наскребается. Все вниз утекли. Под его пальцы. — Вот когда сам подставишься, тогда и будем без неё, — обещаю, и Арс так же согласно кивает. Какой воспитанный мальчик. — Либо без, либо никак. Вот скотина, а. Надо ему меня переспорить. Надо, чтобы по его было, и всё тут. Похуй же по-любому, как ебать. Тут главное, чтобы назло! Тут главное, чтобы не как я сказал! Выдыхаю, жмурюсь, чтобы сфокусироваться, и приподнимаюсь на локтях. — Уйдёшь курить? — Уйду, — подтверждает и, в противовес слов, стискивает ладонь, больно дёрнув вниз. Царапает ногтями так, что я заваливаюсь назад и выдыхаю: — Пиздишь. Даже не знаю, ему это или мне. Может, потолку? Проклятой гирлянде, которую я обещаю себе выкинуть, как только встану? — Как же ты сейчас пиздишь. Никуда он не уйдёт. Ни за что. Нет. Нет… Не понимаю даже, как пальцы сцепляются в замок на его плечах. Не понимаю, как притягиваю его к себе и тяну вниз. Не понимаю, что, несмотря на свой бубнёж и такую активную позицию, я уже заведомо проебал. Потому что расплылся и обмяк. — Давай, Женя… — подначивает, в шею упирается сначала сбоку, бодает в челюсть, прижимается к ней губами и уже знает всё. Знает так же, как и я знаю. Подначивает и больше давит тем, что оживает немного. Подначивает нетерпением и эмоциями, а не словами. — Давай так. Целует меня, зубами царапает и рукой двигать не перестаёт. Нарочно, тут я уверен, грубо. Хватко и не касаясь головки. Нарочно… — А ты знаешь, что делать, да? — спрашиваю и думаю, что не так уж и велика наука вставить что и куда надо. Но Арс считает нужным ответить: — Да. Он считает, что мне нужно его «да», а я считаю, что ни хуя не нужно было. Потому что у меня сейчас мозг не работает. Язык быстрее разума, и ехидство с него так и капает. Ехидство призвано расцарапать душу, разозлить его, а короткие ногти расцепившихся пальцев уже скребут по голой спине. — Она давала тебе даже так? Я всего его скребу. Во всех смыслах. Пробую, что нельзя, а что можно, и момент выбран максимально ебаный. Момент просто пиздец какой невыгодный. Но разве не в этом и вся прелесть? Так не острее выйдет? — Кончал в неё? Провокация в чистом виде. Ляпнул сначала, а после, одумавшись, укусил себя за язык. Психанёт сейчас ещё и кинет меня снова! Психанёт сейчас ещё и… Замираю даже в ожидании реакции, но Арс только приподнимает брови и обещает, прежде чем податься в сторону и потянуть губами за мочку моего уха: — В тебя кончу. Обещает шёпотом, который тут же изморозь накладывает на мою кожу, и будто бы вообще не фокусируется на словах. Весь в действиях. Трогает меня, гладит, требует того, что хочет, именно невербально. Касанием скользнувших ниже рук. Нельзя, нельзя, нельзя… Господи, слышала бы моя мама, видел бы мой прошлый обэжэшник… Впрочем, вряд ли ему стоило бы такое видеть. Все лекции о защищённом сексе идут на хуй. Он гладит меня пальцами и давит ладонью на мошонку, и я готов дать ему. Я готов дать ему, потом вроде как очухиваюсь, понимаю, что это хуёвая идея, хочу открыть рот опять, но затыкаюсь, столкнувшись с его языком своим, и ни хуя не говорю. Остаюсь разложенным под ним, максимально открытым и беззащитным под прикосновениями. Стоило прочитать ему лекцию о том, что слюна — это хуёвая смазка, до того, как начал вдавливать в меня средний палец. Стоило до того, как крыша поедет и вместо слов останутся одно трудноразличимое мычание и какой-то скулёж. Я не затыкаюсь вовсе, выдыхаю с непрекращающимися звуками прямо в его рот и чувствую только его проникающие пальцы. Давящие, будто я пластилиновый, и почти не скользящие. Больновато и жжёт, но так грязно всё, так подавляюще, что похуй. Хочется очень сильно. Хочется узнать, что же будет, когда вставит. Как оно будет. Когда окажется внутри. Я пробовал пару раз подрочить по-другому — не так, как это делают «тру мужики», — но по-настоящему проникающего секса у меня не было. Ничего длиннее и больше первых фаланг. И те показались полной фигнёй. Царапающие, раздражающие ощущения. Сейчас всё иначе. Сейчас не хочется сняться. Сейчас хочется, чтобы он навалился посильнее и втолкнул дальше. Такому ему хочется подчиниться. Чтобы укусил — тоже хочется. За загривок. От мыслей, что на четвереньки поставит и сверху придавит, чуть ли не кончаю. Вскрикиваю и замираю, чтобы только не сейчас. Чтобы позже. От мыслей, что прижмёт и чуть придушит, голова ещё сильнее кругом. Хочется, чтобы покомандовал и сделал всё сам. А я после буду припоминать ему всё это. Каждую деталь. Всё, что он делал. Пусть придёт в себя и краснеет, пожалуйста… Пусть огрызается… Пусть! Задыхаюсь. Легкие сплющило, вес сверху бесит уже, но от него — никуда. Исчезнет он — исчезнут и дразнящие пальцы. Пальцы, которые едва-едва и ни фига не внутри. Так только, потягивают и гладят снаружи. Только вот одно… Одно, что меня парит. И я даже не понимаю почему. Просто парит, и всё. — Арс? Арс… Я не хочу на диване. Нужно уйти. Нужно, и точка. Дёргаю его за волосы и даже за ухо, привлекая внимание. — Не будь скотиной. Давай наве… Выдыхает так, что ёжусь, сбившись, и, спустив на пол одну ногу, скидывает сначала скомканное одеяло, а после, когда я решаю, что всё-таки услышан и мы сейчас быстренько поднимемся наверх, и меня следом. Просто сталкивает вниз, дёрнув за руку и не обратив никакого внимания на крик. Охаю от искр, посыпавшихся из глаз, и протестующе отбиваюсь, когда, спустившись, хватает за запястья и, потянув вверх, усаживает, а после и вовсе как-то странно на бок тянет. На него и на колени затем перекатывает. Не сразу понимаю, зачем это всё. А когда понимаю… — Доволен, ботан? — интересуется у моего загривка и кусает за него совсем так, как я себе напредставлял. — Теперь мы не на диване. Я — да, я почти… за исключением того, что так стоять страшно жёстко, несмотря на сваленное на ламинат одеяло. Колени скользят, и руки подрагивают. Того и гляди разобью нос, пока он за моей спиной возится. Локти складываются, и это так нелепо, что хочется посмеяться над собой. Хочется как-то всё это прокомментировать. Позанудствовать на тему защиты, но только открываю рот, как он опирается на мою поясницу ладонью. Сглатываю и всё-таки выдавливаю из себя что-то. Крайне нужное сейчас «что-то». — У меня в комнате смазка есть. Сходишь? — Ага, — отвечает сразу же, будто только этого вопроса и ждал, и наваливается сзади. Прижимается ко мне и елозит простроченной резинкой по моему голому заду. Не неприятно, но и в обратную тоже не работает. Одной рукой зачем-то по боку гладит и вцепляется в мою ногу, чтобы отвести её в сторону. Сходил, блять, везде, как же. Утешаюсь тем, что во всяком случае не в подъезде это всё. Не на захарканном полу. Утешаюсь с секунду, а после он подаётся назад, возится там что-то и возвращается весь такой, нахуй, заботливый, спустив мои же шорты. Чувствую прикосновение головки его члена сначала к ягодице, потом уже ближе к тому месту, куда ей типа положено ткнуться, и стараюсь не дышать. Расслабляюсь в надежде, что тогда будет просто неприятно, а не больно, но… нихуя. Теоретические знания без нормальной подготовки оказываются полной хернёй. Больно ещё как. Больно до выступивших слёз и укушенной щеки. Больно только на попытке толчка. На попытке протолкнуть внутрь головку, не то что там вставить полностью. Шиплю, кусаю губы, комкаю елозящее по гладкому покрытию одеяло и не пытаюсь отодвинуться. Даже в мыслях нет соскочить. Начали — так давай уже; не захотел по-нормальному — будешь потом слушать до конца каникул. Будешь потом… Спасибо, что не торопится. Не стремится отомстить мне за все свои обидки таким низким образом и выжидает. Даже гладит по спине. Нелепо, неловко и раздражающе больше, чем успокаивающе. Гладит по пояснице, а я думаю о том, что ебал я такую еблю. Ну нахуй такое повторять. Зачем люди вообще это делают? Для кого снимаются тонны порно, если больно и ни хера не прикольно? Для кого, если… Царапает по позвонкам, поднимаясь вверх, и замираю. Прислушиваюсь к себе, и, кажется, уже не так всё и противно. Даже когда подаётся вперёд, ещё и нажимает бёдрами на мою задницу. Добирается пальцами до шеи, а там, потянувшись, и до затылка. Прядки перебирает почти нежно, а после дёргает за них, едва уцепившись. Тащит назад, выгибая мою шею, и тихо, очень тихо, спрашивает: — Ну как тебе на моём месте, псина? Задыхаюсь мгновенно и только что зубами клацнуть и успеваю. Ответить — нет. Ответить — нет, потому что дёргает назад ещё раз и натягивает на себя, как какую-то тряпку. Не торопясь, без грубостей, но уже и не останавливаясь. И голос у него был просто пиздец. Голос у него был просто не его. Без злорадства или ещё какой мелочной срани. Просто не его. Голос его просто до мурашек. Голос его держит крепче, чем рука. Мне уже как-то пофиг, что там где жжёт. Мне уже пофиг, что я ему там втирал. Я не дышу в ожидании следующего рывка. Размеренного и плавного, заканчивающегося негромким шлепком кожа о кожу и, видимо, тем самым, ради чего все эти больные люди залазят друг на друга. Внутри наконец-то тоже отзывается что-то. Внутри тела. Не только член начинает пульсировать. Всё ещё больно и тянет, и будто даже порезали, но приятно тоже. Как будто его движения унимают какой-то зуд. И не то чтобы я не знал, как там всё работает. Я дохуя ботан. У меня пятёрка по сраной биологии. Я всё знаю. Я всё-таки клацаю зубами, когда запястье вдруг подламывается и я заваливаюсь на грудь. Прикусываю язык, чуть не оставляю клок волос в чужих пальцах и невольно подаюсь ещё выше, дёрнув бёдрами. И не встаю уже, не поднимаюсь назад. Почему-то нет, хотя Арс и не заставляет лежать так, не давит между лопатками. Арс смачно сплёвывает куда-то вниз, чем повергает меня, такого всего культурного и чистенького, в шок, а после подаётся вперёд снова. По своей слюне, которая ни хуя не смазка, как пишут в интернете. Которая полная фигня и засыхает быстро. Не делайте так никогда. Никогда… Ударяюсь щекой о ламинат и сам не знаю как. Вколачивает меня в пол, толкает в него, возит туда-сюда лицом по дощечкам и одеялу и не думает останавливаться. Напротив, надавливает на щёку, когда поворачиваюсь боком, и опирается на неё. Наблюдает за мной и сам так дышит, будто бы вот-вот умрёт. Хер только знает от чего. Вижу, как губы грызёт, глушит себя, чтобы казаться покруче, видимо, и упорно держит лицо. Так упорно, что мокрый весь. Чёлка пристала ко лбу, и грудак блестит. Как на экзамене… по ботановедению. Давлюсь смешком, вдыхаю слишком громко и уже не могу делать это бесшумно. Мне нравится. Теперь всё нравится. Так нравится. Он нравится. Всё, совсем всё нравится. Хорошо и жарко. Даже коленкам похуй. Не болят, как в самом начале. Обдеру — и хер с ними. Пусть будут синяки. Засосы с укусами уже есть, так почему бы не добавить к ним ещё немного? Логическое завершение же близко. Синяки очень к месту. Подрочить очень хочется, но почему-то комкаю более удачно лёгшей левой одеяло, а не сжимаю свой член. Почему-то не решаюсь и как-то даже побаиваюсь получить по пальцам. Сначала — да, но после, убедившись, что Арсу вообще не до всех этих порноштук с контролем, всё-таки тяну руку ближе к животу и сжимаю себя. Криво, сверху, так, что головка упирается в ладонь, но больше и не надо. Пофиг. Сойдёт. Пихает меня сзади и как раз елозит туда-сюда. Получается хорошо. Получается приноровиться почти сразу же и тут же протестующе замычать, когда замедляется. Берёт паузу и выдыхает. Жмурится и снова толкается вперёд. И дальше уже без тормозов. Одни шлепки. Даже стонет. Я, видимо, тоже, но слышу только его. Только его одного. Свой голос затирается и исчезает. Теряется. Свой голос… Хер с ним. Слышу только его и пальцами себя неловко выкручиваю в такт этим прерывистым выдохам-выкрикам. В такт, который совсем никак, блять, не укладывается на его рывки. Всё косо. Всё не так. Я не первый. Я чувствую, как он выдёргивает, шипит, и тут же, сразу, становится горячо правому бедру. Надо же, блять, джентльмен. Вытащил, а не как обещал. Надо же… матерится. Ругается, додрачивая, а я вот молча. Я — под его матюки, и ощущаю себя распоследним несчастным дебилом, когда кончаю. Эйфория проходит в мгновение ока, а вот ощущение опустошённости тут как тут. Я ощущаю себя идиотом, и безумно хочется пнуть его, а лучше въебать в челюсть. Мне становится так чудовищно себя жалко, что я не знаю, что с этим делать. Не знаю, почему и откуда это. Не знаю, как это пережить и заткнуть. Не знаю, с чем сравнить и куда деться. А в ладонь всё льётся и льётся. Я задыхаюсь. Хватаю ртом воздух и валюсь набок. Подтягиваю колени к груди и даже не сразу понимаю, что остался один. Арс просто свалил. Арс, видимо, решил, что теперь можно и баиньки, и поднялся наверх, в мою комнату. А мне оставил огоньки. Мне оставил включённую гирлянду и брошенное на пол одеяло. *** Сидит напротив как ни в чём не бывало и наматывает свою дебильную лапшу на вилку. Вспомнил про оставшиеся бичпакеты и точит, отказавшись от нормальной еды. Выспавшийся, в очках, нормальный. Даже покурить вышел всего раз, и то когда только встал. Не пиздит на меня, не огрызается и вообще… другой человек. Не ершистая псина, готовая откусить мне голову, если вдруг чё. Хотя, может быть, это потому, что мы не разговариваем? Просто почему-то вдруг молчим, и всё. Арс разве что спросил про свою драгоценную лапшу и лопает её теперь, пока я цежу кофе с бутербродом. Откусил два раза и никак прожевать теперь не могу. Не лезет. Сижу на самом краю стула и ненавижу этот ёбаный день. И этого обмудка напротив тоже ненавижу. Он спал в моей комнате, а я — на диване. Я даже не попытался что-то там вякнуть про свои права на СВОЮ территорию и вырубился, где был и как был. Осознание всей прекрасности ситуации пришло утром. Мне больно и мнительно обидно. Я, нахер, не так себе всё это представлял. Внутри всё кипит. Арс жуёт и пялится в свой телефон. Я на грани того, чтобы кинуть в него ложкой. Если бы кофе был с сахаром, уже бы запустил ею, но сейчас пью горький и ничем не перемешивал. Подумываю уже было расстаться с бутербродом, как Арс, не поднимая головы, небрежно спрашивает: — Ну так чё? Теперь у нас расширенный пакет или всё как было? — Что? Я даже не понимаю сразу. Я правда не понимаю. А после он всё-таки изволит поднять лицо и глянуть на меня поверх стёкол и верхнего края оправы. Очень так, как на дебила. И почему-то мне кажется, что ещё вчера это был мой взгляд. — А… ты про это. Всё как было, — проговариваю небрежно, будто про ручку говорю или там про ещё какую фигню, и ожидаю, что он взбесится или выдаст что-нибудь. Ожидаю, что хотя бы немного удовлетворённости получу, и уже двумя руками берусь за свою кружку в предвкушении, но Арс отвечает, даже не отодравшись от телефона: — Ок. Смаргиваю это не слово даже, а будто прилипшую к реснице соринку, и, не сдержавшись, желчно переспрашиваю: — И что, всё? — Мне на пол упасть и начать умолять тебя вставить в расписание перепих по средам или как там получится? — И, скотина четверолапая, всё так же башки не поднимает! Пялится в экран и что-то там листает! Ему даже на то, что он сам говорит, максимально похуй! — Это вообще была твоя идея. Получил? Радуйся. «Ра-дуй-ся…» Какое сложное слово. А как созвучно с «не выёбывайся»! И не поспоришь же даже. Правду говорит. Я хотел. Я получил. Только вот… — Я не в том смысле хотел, — бубню почти, прижавшись губами к своей кружке, но Арс почему-то мало того что слышит, так ещё и прилежно интересуется, будто бы его кто-то просил об этом: — В каком? И когда моё молчание становится продолжительным, всё-таки изволит поднять свою блядскую голову. Тогда решаю снизойти и, сдвинувшись совсем уж на самый край стула, поясняю, не отказав себе в удовольствии сопровождать слова ещё и жестикуляцией: — Ну, знаешь, физическая близость, доверие, установление контакта… Приподнимает брови, без слов показывая, что он про меня думает, и я, не выдержав, тут же мстительно добавляю, гадая, пробьёт или нет: — С собаками так и работают. — Думаешь, теперь буду лучше воспринимать твой пиздёж? Не пробило. Давно его вообще не коробят все эти животные штуки? Нужно понаблюдать. Нужно понять, насколько сильно я проебался в итоге. — Вряд ли. Встречаемся взглядами, он спокойно выдерживает мой и, когда моргаю, переводит его на свой, сиротливо смотрящийся на пустом столе бичпакет. Продолжает накручивать лапшу на вилку и втыкать в телефон. Игнорирует меня полминуты, минуту, две минуты… — Ты нарочно это? — Что, Жень? — Так, всё. — Реально хватит с меня. Хватит. Довольно. Похуй, как это выглядит, но даже руку вперёд вытягиваю в запрещающем жесте. — Прекрати издеваться. Ты специально меня бесишь. Косится как-то сбоку будто бы и морщится. Но не потому, что раздражаю, о нет. Нос у него зачесался, видите ли. И, когда оказывается, что, покривлявшись, зуд не унять, он тянется к нему согнутым пальцем. — Да нет. Хочешь, могу молчать. Самое великодушное предложение за всё наше знакомство. Вот. Сейчас. Только что. Надо оттиснуть в памяти как секунды моего охуения. — Вот и молчи. Я озадачен. Я сердит. Я… Я не знаю, что я. Я вообще ничего не знаю. Одни непонятки. Арсу зато, видимо, всё нормально и хорошо. Арсу «ок» на его стороне стола. — Ладно, — кивает, и снова в мобильник. Ничего не пишет, но так увлечённо вчитывается, что уже хочется отобрать его и посмотреть, что там, блять, такого интересного, что он не отлипает и даже в очках. — Ладно, — возвращаю очень содержательный ответ и вместо кружки сжимаю край стола. — Чай пить будешь? И — вау! Мне достаётся аж целый длинный взгляд! Задумчивый и прямой! Долгий! А следом за ним и вопрос со скользнувшей на угол, не самой красивой ухмылкой: — А что, есть что предложить к чаю? И пялит на меня, пока не отвечу. Пялит, как наверняка ещё недели две назад на свою дохлую подружку. Сказал бы, что интересненько выходит, если бы не напрягался, что его ёбнет чем-нибудь другим через минуту. — Ты опять? Даже к краю стула сдвигаюсь, и Арс, зачем-то сделав то же самое, начинает перечислять: — Вафли? Печенье? Конфеты? Ощущаю, как щёки краснеют против воли. Краснеют, несмотря на то что знаю, что нарочно это всё. Мамкин подъёбщик. — С чем вы, буржуи, пьёте чай? Скриплю зубами и улыбаюсь ему настолько ласково, что эту улыбку в чашку пихать можно вместо сахара: — С заваркой. — Будьте так любезны, пожалуйста, йопта, — кривляется, и мне становится чуть попроще. Узнаю его прежнего в этом быдлячестве и незаметно выдыхаю. — Не откажите в милости, нахуй. — А сам? — А я не дома, чтобы лазить по шкафам. О, и это тоже узнаю. Борзянку в голосе и движении, с которым откидывается на спинку стула. Ага. По-моему, когда надо сбегать затянуться, вполне может. Сейчас вот тоже в моих вещах сидит и нормально — не парится. А как кружку себе достать — так не может. Так он «не дома». Что же. Ладно. Я тоже не сломаюсь, если поднимусь. И кофе фиговый вышел с остатками молока. Надо было просто чёрный навести, безо всякого дополнительного дерьма. Нужно вылить, всё равно не лезет. Лучше тоже чай сделать. Поднимаюсь на ноги и делаю вид, что не замечаю, как наблюдает за тем, как двигаюсь. Вот же псина, а! Интересно ему! Сжимаю зубы и не палюсь. Поясницу тянет, на левом колене пиздец синяк вылез. Я не понял, когда его поймал даже, а теперь нога гнётся со скрипом, но ничего ему не обломится. Ничего не покажу. Подумаешь, маленький дискомфорт. Фигня. Не надо так пялиться. Не на что. Споласкиваю в раковине свою кружку и зачем-то смотрю на то, как в слив утекает разбавленная до отвратительно бежевого жижа. Смотрю и на капли, что осели на нержавейке, и на брызги на кафельном фартуке, которые разнесло на метр влево и вправо, потому что я идиот и слишком сильно врубил воду. Смотрю и никак не могу вспомнить, за каким фигом вообще встал. Что-то же должен был сделать. Зачем-то вскочил и отвернулся. Ещё раз пихаю кружку под струю, выливаю воду, когда той наберётся по край, и вздрагиваю всем телом, когда просунувшаяся между моим локтем и боком холодильника рука нажимает на ручку смесителя. Всё равно не поворачиваюсь. Никак не могу понять, почему ощущаю себя так, будто меня наебали. Вот уже часа три или около того. Часа три с перерывом на сон и то, чтобы попиздеть и не только. Выдыхаю и вспоминаю о том, что собирался наливать чай. И себе, и этому вот. У которого локоть и который в моей футболке. — Можно со спины не подходить? — интересуюсь со всей доступной вежливостью, а он, вместо того чтобы отодвинуться, снимает очки и кладёт их рядом с только что поставленной мною кружкой. Так ему, видимо, привычнее, близорукому. Ему привычнее, а у меня снова в глотке сухо, несмотря на привкус кофе. — Теперь лицом к лицу хочешь? — спрашивает вполголоса, а у меня вместе с глазами закатывается всё что можно. Вот это да. Вот это уровень юмора. Медленно оборачиваюсь и упираюсь поясницей в раковину. Невольно сгибаюсь и, чтобы отодвинулся, нажимаю на его грудь. — Арс… — старательно утрамбовываю всего в одно слово весь свой сарказм, но ему как-то по боку. Он ответа ждёт. — Да или нет? — уточняет и плевать хотел на то, что я тут пихаюсь. Надо же, какие мы уверенные, когда не надо. Или что, это попытка смутить теперь уже меня? Вогнать в краску? Заставить психовать? Ха. Ну пусть ещё попробует. Улыбаюсь ему и тут же меняю тон на вежливый. Предназначенный для учителей. — Я же сказал: всё как было. И моргаю часто-часто, показывая, что не врубаюсь, что ему ещё от меня надо. Почему всё никак не отвалит. Тоже, видимо, решает побесить меня и потому изображает ответную вежливость. И тупорылую любознательность, которая вообще ни к месту и ни к ебалу. — А как было? Улыбаюсь шире и жму на него сильнее. На футболку. Так почему-то больше нравится думать. Что вот на футболку давлю пальцами, а не на его ключицу, которая под ней. И засоса на шее не вижу тоже. Знаю, что я его поставил наверху, в комнате. Внизу все отметины и пятна доставались исключительно мне. — Я тебя доёбываю, ты огрызаешься и пытаешься откусить мне полруки за любое прикосновение, — напоминаю с ласково-доверительным выражением лица, и он опускает подбородок абсолютно с таким же. Ограничивается коротким «понял» и, собака страшная, остаётся торчать рядом. Ни на шаг не двигается. Ладно… Пытаюсь толкнуть уже двумя руками, но не то плохо пытаюсь, не то нравится упираться в него и просто прилагать усилия больше, чем я себе признаюсь в этом. Есть в этом что-то такое приятное. Вот это вот навязчивое внимание одному мне. Но показывать это нельзя. Использует ещё против меня, если мозгов хватит. — Отойди? — предлагаю в итоге и смотрю куда-то на стол, поверх его плеча. Любуюсь на оформление пластикового стакана, из которого он ел свою лапшу. Красивый такой стакан. Чудесный во всех отношениях. И тоже не двигается с места, надо же. И, когда выдыхаю с видом отпахавшего триста смен под землёй шахтёра, ничего не меняется тоже. — Знаешь, я уверен, что у тебя вчера крыша поехала. Ты то ли от переживаний ёбнулся, то ли ещё что. Но что-то точно закоротило. Вот тут, — показываю где, вернувшись взглядом к лицу. Постукиваю указательным пальцем по его виску и мимоходом касаюсь лба, чтобы убедиться, что никакой температуры. И, надо же, вправду нет. Несмотря на то, что он вчера замёрз, как собака, даже насморка нет. Чудеса, да и только. Магия хорошей кардионагрузки. И, пока я тут поражаюсь этому чуду чудному, Арс вдруг задумчиво сводит брови на переносице и выдаёт то, что я меньше всего ожидал услышать. Настолько меньше, что предложи он мне сейчас вот прям тут в рот взять, то я бы удивился меньше. — У меня с химией жопа. Раза в четыре больше, чем твоя. А то я не знаю, ага. Откуда бы мне. Только его-то это вдруг с чего начало ебать? Его, вечно гундящего себе под нос, как сильно его всё это заебало, ещё на стадии открывания учебников? — Посмотрим? — предлагает вполне миролюбиво и так и не потянув свои руки куда не следует. И поэтому я, так и быть, киваю. Исключительно из своего великодушия. И потому что хочу проверить, реально он к химии меня зовёт или на кровать. — Пойдём. Что-то же надо делать до конца каникул. И, надо же, Арс почему-то удивляется. Не прям чтобы закричать или округлить глаза, но есть. Мелькает что-то в прищуре. — Собираешься торчать со мной до самой школы? — уточняет как-то непонятно, и я ощущаю какое-то стрёмное желание оправдаться. Изобрести что-нибудь. Хотя вот нахуя мне оно? Для чего? Я вообще-то всё это придумал и его втянул. Заставил. Не он должен предлагать позаниматься. Нет, вообще, конечно, он, но это если бы он был нормальный, думающий о своём будущем разумный человек, а не быдло со «слышь» и «на, нахуй». А он не нормальный. Он стукнутый по башке. — Ну да. А что, у тебя есть другие варианты? — возвращаю реплику вопросом и сразу же, едва ляпнув, понимаю, что зря. Что нафига его вообще спрашивать? Пусть точит свои заваренные макароны и не гавкает. И так уже вон… сколько всего. — Если есть, то имей в виду: ответ будет «нет». Никаких друзей, гаражей, попоек и даже проводов старого года. Я тебя не отпускаю. Вообще нет. Никуда. Пусть что хочет, то и делает. Топает, матерится… Пожимает плечами в итоге и качает вилкой. Не псина, а целая, нафиг, скотина. — А я только договорился, что вечером заскочу к кое-кому кое-куда. И в глаза мне смотрит не моргая. Смотрит и пиздит. Потому что ничего он никому не писал. Листал всё это время то ленту, то классный чат. Может быть, ещё какие-то переписки. Но сам никому не писал. Дразнит, что ли? Поумнел? Это отчего это он так? Секс повышает уровни собачьего интеллекта? — Отменишь. Молчит. Даже когда нарочно выдерживаю паузу, позволяя ему вставить посыл или повозмущаться. — Скажешь, что мамка не отпустила. Даже после этого молчит. И вообще рот-то открывает в итоге потому, что я на него в упор пялюсь. Спокойный, как танк. — Я у неё не спрашиваю. Бесит уже. Что за непредсказуемость? Где все взбрыки? Где пёс с помойки, которого я припёр? — Тогда напиши, что тебя не пускаю я, — пробую подцепить его иначе, спровоцировать, но и тут тоже глухо. Арсу будто стало вдруг похуй. Серьёзный повод для переживаний. — Так будет весомее? Твои кореша оценят? Я проверяю, насколько он зассыт и поведётся, больше, чем спрашиваю на самом деле. Я же знаю, что он в жизни никому не расскажет. Я тоже не расскажу. Моя тайна. Мой секрет. Моя псина. Только моя теперь. Псина, которая заставляет меня испуганно проморгаться, когда делает половину шаркающего шага вперёд и лезет мне прямо в лицо своей мордой. Пытаюсь отвернуться, демонстрирую как могу своё недовольство, кривлюсь, но ему почему-то похуй. Зачем-то целует меня, удерживая за подбородок, ввергает в самую настоящую растерянность и, так и не напав всерьёз, просто клюнув, как птица, без языка и зубов, отталкивается от края раковины и уходит наверх. Бросив свой бичпакет на столе, между прочим. Свинота. Нет бы выкинуть! — Точно ёбнулся. Совсем, — бормочу себе под нос, убирая за ним и зачем-то наливая чай в свою кружку. Наливая, а после, так и не решив, что с ним делать, снова выливаю его в раковину. Никак не могу от неё отлипнуть. Уже один. Выдыхаю и всё анализирую, что же за новая хуйня такая и как с ней теперь. Куда её. Как использовать. Думаю, думаю и не знаю. Смутно надеюсь, что пронесёт, и не сейчас, но хотя бы перед школой мы поговорим обо всём этом. Чтобы нормальный туда пошёл. Вот без этого. Без этого, из-за которого у меня болит коленка. Ни за что больше не буду трахаться на полу. Ни на полу, ни на четвереньках.