Make War, Not Love

Приоритеты типа другие. Ботан сказал бы что-нибудь про то, что они поменялись, или как-то так. Как-то на умном, я хз, я не очень умею в это умное. Или, может быть, не хочу. Скорее всего не хочу. Неудобно мне быть умным. Словно в пиджаке. Так же на подмышки давит и не даёт поднять руки. И замахнуться нормально тоже не даёт. Мешает, блять. Типа, как вообще то, чего физически нет, может мешать? Настя вот понимала, а я её нет, когда она всю эту муть начинала задвигать. Пыталась объяснить мне что-то. Рассуждать на тему тонко-высокого, а я слишком тупой был для того, чтобы включаться, а не «зай, не грузи меня». Даже мне отмахнуться было проще, чё уж там остальным. Курю и курю, и кажется, что ебано становится не от дыма, а от того, что он какие-то ебанистические мысли концентрирует в голове. Даже представляю, как он их комкает и типа склеивает между собой. Типа кошачий наполнитель. Хмыкаю себе под нос, представляя, как вся моя башка дерьмом забита, и, выбросив окурок, выдыхаю и тут же закашливаюсь. Морозно с утра, и я опять одним из первых в школу припёрся. Не спится. Дома делать нехуй. Да и не то чтобы я был сегодня дома. Так, можно сказать, забежал на два часа переодеться перед школой и посраться с отчимом, который выперся только ради того, чтобы не пустить меня в ванну и напиздеть за гулянки. Шлю его на хуй и сижу у себя до начала седьмого. Даже без сраного света и не включая компа. Потому что все люди спят. Потому что и так слишком громко дышу и мог бы вообще не являться, уголовник ёбаный. Ёбаный — это уж точно. Ни хуя меня за последние полгода жизнь выебала, и не то чтобы я верю, что в ближайшее время светит хотя бы перевернуться ебалом вверх. Пиздец. Спасибо, что школьные двери открывают в семь часов, и, накурившись, можно побродить по пустым коридорам. Посмотреть, что там первое у «А», и забрать у Вики свои очки. Так-то в принципе норм, но с доски читать будет плохо. Надо забрать. Чтобы потом лишний раз не пересекаться. И ещё один вопросик с «А» порешать. Если он сегодня вообще явится, конечно. Я бы зассал и не явился. Пошёл бы и удавился на батиных шнурках в сортире, потому что там трубы крепче. Ебать какой у него батя. Передёргиваю лопатками и смотрю на экран телефона. Семь ноль пять только, и свет ещё никто не включал. Опускаюсь около одного из окон по иронии на четвёртом последнем этаже и, ощущая, как батарея греет через толстовку, прикрываю глаза. Подремать, может, выйдет хотя бы полчаса. Встряхиваюсь уже под чужие разговоры, мельком смотрю на время, понимаю, что едва не проебал звонок и, вспоминая, чего там первое поставили, почти наугад подаюсь в кабинет литературы. Натыкаюсь на взгляд ботана как на заточку и понимаю, что не ошибся. Смотрит в упор, но, конечно же, не кидается. Куда уж тут. При всех-то. У нас же имидж и рубашечка под горло. Да и какого вообще хуя? Я ему сверху прочего не должен. Пускай пялится, сколько влезет, один хер мутно всё. Встряхиваюсь, тру лицо, прохожу мимо и только из-за этого и понимаю, что очки-то так и не забрал. Забыл. Ладно… Перед алгеброй забегу. У них вроде как раз перед нами эта алгебра. Задние парты пустые, а спереди ботан даже не оборачивается. Ботан щёлкает карандашом и листает свои аккуратные тетрадочки. У него всегда все по линейке и без помарок. У него всегда всё так, будто он просто косячить не умеет. Не ошибается. Не тупит, зависнув над домашкой. У него всё так, как если бы само делалось. Он просто отключается, и всё. Рука сама пишет. Задрот только больной какой-то. Неправильный на всю башку. И башка у него пиздец неправильная. Об батарею, наверное, в детстве ёбнули. Недоглядели на какой-нибудь из его понтовых дней рождения с шарами и тортом, и всё, мандец пришел всем мозгам. Ранку зашили, подули, а поздно уже. Смотрю на воротничок его рубашки, и даже интересно, в какой химчистке так чётко ставят. Наверное, в дорогой, не типа «Снежинки» у дороги, где мы когда-то ковёр стирали. Мы… Вспоминаю отчего-то, и даже дёргает. С матерью вместе ходили, когда мне лет двенадцать было. Когда я, типа, ещё периодами был помощник и порой нужный. Но тоже не то чтобы прям часто, конечно. Больше чтоб под ногами не болтался. Понимаю вдруг, что мать ночью даже носа не высунула, когда ЭТОТ начал на меня наезжать, и это ещё больше бесит. Типа, какого хера какой-то мужик качает права в моём доме? Почему это я должен подстраиваться под них всех и надеяться, что рюкзак с вещами не найду под балконом через месяц или полгода? У ботана падает его сраный карандаш. Сразу вспоминаю ещё, что такие якобы нельзя ронять, иначе тонкий грифель сломается, и всё, пиздец, конец света, только менять, а запасные дорогие, а мать тебе что, в ГОКе работает, что ли? Нельзя ронять, а Женя даже не шипит. Жене по хуй. У Жени как раз всё ок и с автоматическими карандашами, и с матерью. Ебанутый только пиздец. Какой же он ебанутый. До начала урока ещё минута. Минута, и меня вдруг такой злостью душит, что не передать и не проглотить. Как комок жвачки или чего похуже, проскочивший в горло. Ни туда, ни сюда. Никак. Бесит меня его затылок пиздец. И воротник рубашки, и даже размеренные щелчки механизма, гоняющего грифель туда-сюда. Его «иди нахуй» тут же перед глазами и вызывает улыбку. Успокаивает и греет как-то. Совсем слабо, как сигарета мёрзнущие руки на улице, но это хоть что-то. Что-то для ущербного меня. Хочется верить, что он хотя бы психанул, а не как хороший мальчик дежурно поцеловал маму, пожелал крепких снов папе и, поставив тапочки по линейке, лёг спать. Встаю и опираюсь локтями на край своего стола. — Насть, — Касаюсь плеча в светло-бежевой футболке и против воли вздрагиваю. Она тоже от неожиданности, наверное, я потому что произнёс вслух ни хрена не редкое имя. Своим голосом. Просто Жариковой её считать было привычнее. — Ты матешу сделала? — Ага? Смотрит на мои пальцы как на сороконожку и не знает, то ли сбросить их, то ли заорать. В итоге замирает и, типа, сама не знает: сделала или нет. Но это по фиг. Это мне и не важно было. Важно то, что ботан перестает баловаться с карандашом. Сломал грифель и едва заметно дёрнулся, поджав губы. Его даже мой голос вымораживает, надо же, какие мы чувствительные. — Дай скатать? Я как-то того… — Не договариваю и стараюсь быть милым. Улыбаться там. И не слишком заметно коситься вправо. — Проебался немного, а математичка меня сожрёт, знаешь же. Вообще ей по хуй. Влепит очередную пару, да и всё. Скорее даже перекрестится и успокоится, решив, что всё наконец вернулось на круги своя, но Жарикова понимающе мотает своей крашенной светлой головой и начинает рыться в сумке. Ботан сидит настолько прямо, будто его выключили. Ну неужели, а?.. Неужели промолчит? — Да без проблем. — Настя роется в висящей на спинке стула сумке в поисках нужной тетрадки, а я, пользуясь тем, что не смотрит, щурюсь вправо уже более явно. И никакой реакции. Не оборачивается в ответ. Ничего. Постукивает пальцами по столу. — Держи. Протягивает уже мне свою розовую в клеточку, как ботан в последний момент поворачивается тоже и молча выдирает тетрадь из её пальцев. Роняет её на их парту и снова садится ровно. Как ни в чём не бывало. Как будто не дёргался. — Эй! — Жарикова толкает его в руку, а у меня ебало сейчас почти что трескается. Я не знаю, просто не знаю, как перестать ухмыляться. Ёбаный ты смешной, Женя. Ну серьезно, что ли? — Ты чего? — Ничего. — Отвечает ровно, без эмоций, и именно таким голосом в моей голове он воображаемо желал своим родителям спать, после того как послал меня на хуй. — Если сам думать не начнёт, то так ущербным и помрёт. Пускай стремится вперёд, к эволюции. И взглядом упирается в пустую доску, свесив локти со стола. Я бы заржал в голос, если бы не знал, что после этого таращиться будут до конца дня. — Это же моя домашка… Жарикова, конечно, не догнала. Не понимает, почему у ботана сейчас стул оплавится, а самого его выбросит под крышу. Вот он гонит, конечно. Смешной просто пиздец. — Ага, молодец. — Отвечает ей типа как я на физре, когда кто-то хвалится тремя подтягиваниями, и, повернув голову влево, добавляет чуть громче, покосившись на её тетрадь: — Перепроверь на всякий случай. Переглядываемся с ней и я, не удержавшись, тянусь ближе к ним и вовсе ложусь грудью на край своей парты. Всё, лишь бы заглянуть ему в лицо. Ну, попробовать, типа. Убедиться, что изображает благородное негодование. — У тебя с башкой какие-то проблемы, ботан? Поворачивается и долго смотрит в ответ. Смотрит из-под опущенных век и чуть размывается у меня, если не щуриться. Смотрит как-то изучающе и будто задумчиво. Как обычно, в общем, смотрит. Вроде бы. — Никаких. — И отвечает тоже. Обычно. Вот как разговаривал со мной осенью, так и сейчас продолжает. — А у тебя? Интересуется с явной скукой и сильнее наклоняет голову. Теперь вот точно изучает. И решает: ногу мне отрезать или руку. Или, может, так оставить? Так сойдет? Я смотрю на него в ответ и, наводя резкость, щурюсь. Смотрю и в глаза, и в общем. Понимаю, что начинаю гадать, психанул он или нет. А если психанул, то почему?.. — Да ладно, вы чего. — Настя шлёпает его по руке, и ботан, поморщившись, отворачивается. Отодвигается на самый край парты и ныряет в телефон. Типа всё, больше мы не достойны его царского общества. — Надо тебе — бери. Пихает мне свою тетрадь, но я возвращаю её назад. Не надо мне. Сделал я. И эту, и три следующих. Другое мне надо было. — Да не, спасибо, — улыбаюсь и добавляю погромче: — Попрошу ещё у кого-нибудь. — Но… Машу ей рукой типа «да всё нормально» и сажусь ровно. Начинаю рыться в рюкзаке, небрежно швыряя на парту учебник и тетрадку. Копаюсь в поисках ручки, когда приходит новое сообщение. «Пиздец ты тупой». «Сочинение у неё давай спиши. С её ошибками». Даже два сообщения, надо же. Ещё немного, и у него реально стул оплавится. И я просто не могу, я не могу об этом не сказать. Я сдохну на хуй, если промолчу. «Ты пиздец как палишься». Ответ прилетает мгновенно: «Иди на хуй». Я даже смотрю на него. Слежу за спиной. И за тем, как он мне пишет эти сообщения. Вообще не дёргаясь. Не пытаясь обернуться. Я даже губы кусаю от предвкушения, набирая следующие буквы: «Ты можешь обижаться, сколько влезет, но по существу тебе же и не на что». «Мы не встречаемся». «Никто друг другу». «Я ничего тебе не должен». «Скажешь, не так?» Не отвечает, конечно же, храня царское молчание. Элита, типа, игнорирует плебеев. Жду, что психанёт хоть как-то, но нет. Даже за стол не хватается. Снова берётся за карандаш и начинает постукивать им. Ну окей, не хочет общаться — я его, что ли, заставляю? Может, так и отстанет. Может, если бы я раньше понял, что нужно сделать, чтобы он отлип, то уже давно бы и… Новое сообщение. Ага, сейчас, так и оставил блядский Женя последнее слово за мной. Стул бы проломился. Опускаю взгляд и, прищурившись, вижу, что мне написал контакт, которого у меня и записано-то не было. «Я тебе всё сфоткаю». А. Жарикова. А у неё-то откуда мой номер? Собираюсь скинуть какой-нибудь стикер, но попадаю прямо под звонок и прячу телефон в карман толстовки. Не хватало ещё остаться без мобилы. Русичка такие приколы ой как любит. Сначала заберёт, а ты потом бегай за ней полдня, чтобы вернуть. И то не факт, что не родителям отдаст. Я тогда вообще без мобилы останусь. Снова вибро. Но у Насти руки на столе. Неужели-таки ботан?.. Дожидаюсь проверки проёбствующих и мельком смотрю на экран. И, забывшись, подношу телефон поближе к лицу, чтобы убедиться, что всё правильно прочитал. И что написано. И от кого. «Ты в школе? Покурим?» Не ботан. Не Жарикова. Саша проспался и вместо того, чтобы засунуть башку под матрац, как это мог сделать я, явился в школу. Даже к первому уроку. И даже написал мне сам. Ещё полгода назад я бы не оценил и не понял. Сейчас — ну ни хуя же себе. Сейчас, зная, что бегать ни понта, ни смысла нет, я, не отвечая ему, снова прячу телефон в карман и вскидываю вверх прямую руку, чтоб уж наверняка заметно было. — Можно выйти? Спрашиваю, едва встретившись с русичкой взглядами, и тут же вскакиваю, в нетерпении опираясь руками на парту. Ну мне реально если надо, че я сделаю? — А посетить уборную до звонка нельзя было? Не вижу точно, но наверняка поджимает губы. Любит она это делать. И так не красиво, а теперь ещё кажется, что вся помада в трещинках будто какая-то акварельная краска. Помаду сейчас пятном вижу, трещинки эти — нет. Всё равно не нравится. — До звонка мне не хотелось. Развожу руками и переминаюсь с ноги на ногу, показывая, что ну очень надо. Пиздец как, что аж парта трясётся. Кто-то ржёт. Кто-то демонстративно цокает, кто-то, как вот ботан, например, в сотый раз перекладывает учебник с тетрадкой и дневником. Ему это интереснее моих выебонов типа, ага. Карандаши вон не по линейке, какой пиздец. Простой и простой автоматический. Срочно нужно исправить. — Иди, Косенко. — Кажется, вечность прошла, прежде чем она выдохнула, и я смог выбраться из-за парты. — Только быстро и не в курилку! Предупреждает, уже когда я в дверях, и не то мне глючится сослепу, не то реально грозит пальцем. — Ага. Киваю на ходу и натягиваю капюшон на макушку. Игнорирую фотки от Жариковой и, уже сбегая по лестнице, спрашиваю, где носит Резника. Оказывается, ещё даже не припёрся. Только на подступах к школе. Или может, нарочно около курилки трётся. Не хочет заходить, ссыт, что я ему в коридоре что-нибудь устрою. Или орать на него начну. Или про него. Выдыхаю, остановившись на середине дороги, и снова возвращаюсь к тому, как всё стало просто. То, что раньше для меня было шагу под электричку равно, теперь почти по хуй. С оговорками типа, конечно, неловко, вся хуйня, но не больше. На больше не то запала нет, не то борзянки в организме. Вот за последние недели остатки и закончились. На первом этаже никого. Киваю охраннику и, молча вскинув пустые ладони, так дебильным крабом и забегаю в наш отсек раздевалки, и, порывшись в карманах своей куртки, нахожу зажигалку и почти пустую пачку сигарет. С ними и выскакиваю на улицу, к торцу школы. Продирает сразу же. Морозит прямо по хребту и, как малявкам говорят, «кусает» за нос. Втягиваю голову в плечи, поспешно выдыхаю так, будто это может как-то помочь, и, покосившись на светящиеся жёлтым классные окна, забегаю за угол. Рядом спортзал, слышно, как бегает какой-то не слишком везучий класс, начавший утро с зарядки. Резник, который одно время в детстве пытался отзываться только на Резака, но ни хера не прижилось, обнаруживается тут же. Стоит и обтирает своим светлым пуховиком исчёрканную тысячей и одним бычком стену. А уж нахаркано там сколько… Аж за рукав дёрнуть хочется, чтобы отодвинулся. Сразу видно, кто тут не знает местных приколов и за ЗОЖ. Ну или хотя бы пытается делать вид. Кивает мне и поправляет капюшон толстовки, надетый прямо на шапку. Натягивает его ниже, почти по брови. От холода типа, ага. И молчит, растягивая эту сраную херню. Ладно… — Ты, типа, как? — спрашиваю и сам же пугаюсь, что начнёт пояснять что-то. С деталями. А мне пиздец как не хочется этих самых деталей. Мне вообще не хочется ничего, кроме как того, чтобы всё стало «ок». Без заморочек. — Ебало мне бить не хочешь? Уточняю полушутя и пригнувшись вперёд, и блять, сука, кто меня за язык тянул? Я его таким обосравшимся не видел, наверное, класса со второго. Становится чуть ли не цвета своего серого пуховика и опускает голову ещё ниже. На кроссы смотрит и начинает сосредоточенно пинать чей-то скукоженный бычок. Вот ему стрёмно, а. А мне почти ничего. Мне, типа, «неловко» и холодно до хуя. — Нет, — отвечает куда тише, чем я привык слышать его голос, и без ухмылок. Так, будто всё, пиздец, дальше только на остановку пилить и ждать там ездящий раз в четыре часа автобус, идущий до кладбища. — Если только ты… Ты не хочешь. Мотаю головой и толкаю руки в карманы поглубже. Оттягиваю кофту и тут же жалею об этом. Ворот толстовки-то тоже тянется, и шея оказывается голой. Морозит пиздец. Вздрагиваю весь, дёргаюсь так, будто надо срочно с себя что-то сбросить, и, переминаясь с ноги на ногу, спрашиваю: — Скажешь вообще что-нибудь? Встречаемся взглядами, и вроде попроще ему становится. Не такой поникший уже. — У тебя курить есть? — А ты чё, куришь, что ли? Хмурюсь, пытаясь вспомнить, а он ожидаемо злится и дёргает мой карман. — Не дрочи меня, пожалуйста, и просто дай сраную сигарету, — просит и после сразу же и пачку выдергивает сам, толкнув мои пальцы своими ледяными, а зажигалкой уже я щёлкаю, когда зажимает фильтр между губ. Прикуривает из моих рук и, затянувшись, медленно выпускает дым изо рта напополам с паром. — И что? Как теперь?.. Никак. Я хочу сказать «никак» и притвориться идиотом. Хлопнуть его по плечу и ляпнуть какую-нибудь хуету. Чтобы мы оба поржали, и типа ничего не было. Вообще ничего. Вот примерно с того самого полудетского срача, после которого мы перестали общаться. Просто ну… Моргнул — и там. Выморгнул — и здесь. — Не начинай, а? — прошу его и забираю сигарету, когда замирает, вытянув руку, которой её держит. Прошу как-то ебано жалобно и кривлюсь от этого же. Спешно затягиваюсь и, в очередной раз переморозившись, добавляю: — Если нормально общаться хочешь, то не начинай. Не надо психоанализов и всей этой херни. Не надо ебучих «а я догадывался», и чего он там ещё может нааргументировать. Просто не надо. Не хочу, и всё. Хватит с меня одного психолога в тапках и домашних брюках. Да и то, что на углу школы трёмся, тоже ни хера не располагает к душеспасительным беседам. Вообще никак. Протягивает руку за сигаретой и, забрав её, молча затягивается. Я хочу еблански пошутить на тему «изо рта в рот», но смотрю на него и прикусываю язык, чтобы не спиздануть такую хуйню. Слишком тупо будет. Очень тупо. — А если не общаться? И в глаза мне смотрит. Почти как Настя раньше. Смотрит и не дышит типа, хотя, конечно же, это не так, пар изо рта так и вырывается целыми облаками. И темнота за ним почти что трескается. Красной полосой за головой. Моя вот точно так же трескается от подскочившего не то давления, не то какой-то ебаной паники, которая заставляет меня стискивать вновь спрятанные руки в кулаки. — Ты сейчас гонишь, что ли? — шёпотом, скривившись, переспрашиваю и надеюсь, мечтаю просто быть обстёбанным и услышать, что конечно, это всё шутка. Такой прикол. — Нарочно, да? И киваю. Подсказывая, как надо ответить. Прошу ответить именно так. Какие, блять, «не общаться», ёбнулся, что ли, Саш? — Нарочно, — повторяет за мной, ухмыляется, в небо запрокинув голову, и, затянувшись в последний раз, зверски затаптывает не докуренную даже до середины сигарету. — Ебать какие ты оказывается слова знаешь. Выдыхаю, с тоской наблюдая за движениями его кроссовка, и подтверждаю коротким кивком. Я теперь и не такие знаю. — Это венерическое. — Тут же вскидывается и хмурит брови. Осекаюсь, понимая, что ляпнул что-то не то, и киваю в сторону крыльца, и подпрыгиваю на месте. Там вообще-то ещё и урок. Идёт. — Давай куда-нибудь уже, пока у меня ебальник с пальцами не отмёрзли. — Так не стой. Предлагает и сам ни шага не делает. Продолжает смотреть и ждать. — Так мозги мне не еби? Возвращаю в ответку и начинаю пятиться к крыльцу, потому что иначе реально примерзну к чужим харчкам. Резник же тормозит и никак не прохавает, что ни муток, ни страстей не будет. И паспорт второй раз ни хуя топить не придется. Ебучий долбоёб. — И типа всё? — Закатываю глаза и зачем-то оборачиваюсь вокруг своей оси. Вчера мне казалось просто пиздец какой охуенной идеей проверить, чё там как, блевану я или нет, если засосу кого-то, кроме сраного Жени, который меня буквально тапком заставил, а теперь вот ни хуя. Теперь вот сука почему-то не весело. — Закрыли тему? Да, пожалуйста, да. Пожалуйста, будь, блять, моим корешем, другом, братом, ещё кем, только не еби мозги. А я взамен готов слушать твои синие бессвязные вопли и пытаться вычленить, какой хуй там тебе нравится. И даже поддержать, правда. Я теперь пиздец толерантный. Только не делай мозги. Не накидывай ещё. Оборачиваюсь через плечо, а он смотрит всё так же. И губы свои ебаные сжимает. Вот прямо так же ебано, как моя мамаша, когда недовольная. И как сраный ботан. Кто им вообще разрешил такую ебанину? — Давай после уроков нормально перетрём, если ты так хочешь, — предлагаю, сдаваясь, и он наконец-то нагоняет меня, и, боже, я почти бегу к крыльцу, потому что локти охуели. Пальцы вообще колет, как будто пихал их в снег. — Только это, имей в виду: я ни хуя обсуждать не умею. Да и не хочу, если честно. — Это я в курсе. Бросает мне в спину, уже когда, натянув рукав на ладонь, дёргаю на себя железную, ебать какую холодную железную дверную ручку и, пробежав ещё по пяти ступенькам, наконец оказываюсь в тёплом коридоре. Ёжусь и уже тянусь к лицу, но вспоминаю, что мне и протирать-то нечего. Очки у Вики. Муть перед глазами — это не налипший конденсат. Жду, пока Саня куртку скинет, но едва он заходит за решётчатую перегородку, как на меня буквально налетает взмыленная Нинка. Блять, это чё, она сейчас решила доебаться до того, что мы в курилке во время урока торчали, или?.. — Косенко! Быстро в учительскую! — Кривлюсь, но молчу, понимая, что иначе хуже будет. Если завучихе чё под юбку попало, то пиздец. Хер отцепится, пока в голову не отымеет. — А ты, Резник… — А он только пришёл. — Улыбаюсь ей во весь рот и нарочно дышу куревом в лицо. — Мы на лестнице встретились. — Я в больнице был, анализы сдавал. — Саня, спасибо ему на хер, решает, что не будет героически втирать, что мы вообще-то вместе тут такие распиздяи, и вытягивает морду в самом честном её выражении. — Можно мне на урок? Георгиевна размышляет с секунду, а после милосердно отпускает его. Видимо, за одним мной спускалась. — Бегом. А ты со мной. Переглядываемся напоследок, и я тащусь к той лестнице, что слева, и которая выходит прямо к учительской, а он, наоборот, направо тащится. — Я почему за тобой по всей школе бегать должна? Спрашивает таким тоном, будто я лично об этом и попросил. Мне же делать нехуй, можно подумать. Только сидеть и слушать, как она сейчас начнет мозги ебать. — Не знаю. Прилежно отвечаю, понимая, что не отвянет, а только ещё больше накидывать начнёт, и едва не киваю вместе с цокотом её каблуков по ступенькам, слыша немного высокомерное: «А что ты вообще знаешь?» — Закон Ома рассказать могу. Отвечаю сразу же, без заминки и не кривя морду, когда она оборачивается. Ну а что? Правда же могу. Пускай спрашивает. — А о том, что курить на территории школы запрещено, ты не знаешь? Вот чего ей про физику не спрашивается? — Все же курят, и ничего. Вы всех в учительскую за курево таскаете? Не, я бы понял ещё, если шестиклашек палят и пугают дверью в кабинет директора, которого по слухам в школе-то хер поймаешь, но я-то что? Хули, как говорится, с меня взять уже? Да и так она сколько раз мимо проходила, только губы поджимала да отворачивалась, даже до замечаний не снисходила, а сейчас-то с чего ёбнуло? Доводит меня до учительской и останавливается около закрытой двери. Ждёт, пока прямо за её спиной встану, и, помедлив, тянет за ручку, но не заходит, зачем-то пропуская меня первым. Чтобы не сбежал, видимо, ага. А то я же так собирался. Столько вариантов уйти от неё не пойманным, что хер знает, какой выбрать. Заглядываю внутрь кабинета и ожидаю увидеть там какую-нить скучающую училку начальных классов и, может, физрука, который кинул свой класс и явился отливаться кофе после новой попойки, но замираю как вкопанный. На месте едва ли не с поднятой для шага ногой. Так резко, что Нинка врезается в мою спину и наверняка отпечатывается на моей толстовке своим недовольно скривившимся лицом. Прямо напротив, во главе длинного учительского стола, за которым по понедельникам всем известная планёрка у педсовета, сидит Настин отец. Не Жариковой. Моей Насти. Той Насти, которой больше нет. Которая больше не ходит в эту ебаную школу и не делает сраные уроки, которые я херачу за двоих. Далеко не сразу замечаю ещё одного мужика и тетку, которая вроде как психолог или типа того. Не то кружки ведёт, не то мозги детям вправляет. Ни разу не видел её на уроках. И теперь тоже видеть не хочу. Никого из них. Нинка протискивается мимо меня и прикрывает за собой дверь. Зачем-то поворачивает ключ, вставленный в ручку. Щелчок тихий, но у меня после него в голове щелкает тоже. Ладони мокнут, и чтобы как-то унять это, успокоить дрожь, возникшую в пальцах, я сминаю пачку сигарет, лежащую в кармане толстовки. Надеюсь, что незаметно. А ЭТОТ в упор на меня смотрит, и даже без очков и линз я вижу, что ебало свое кривит. Красное, раздутое, отёкшее ебало. Видимо, только пропился. Видимо, ещё не пришёл в себя и потому сидит, а не набросился с кулаками. — Здравствуй, Аристарх. — Надо же, тетка из угла очнулась. Глазами, как сова, хлопает и изо всех сил пытается одновременно изображать дружелюбие и не зевать. — Мы бы хотели задать тебе пару вопросов относительно недавнего инцидента. Комкаю пачку сильнее, и уже хер бы с тем, что шуршит упаковка. Пускай слышно. Кулак всё равно не разжать. — А вы матери позвонить не должны? Спрашиваю, несмотря на то что знаю: ответ будет утвердительный. Ещё как должны. Мне только через месяц полные восемнадцать. — Она сказала, что передаст согласие на беседу. — Охуенно. Просто пиздец как охуенно. Едва удалось сдержаться и не скривиться. Едва удалось задавить выдох. Она меня и тут кинула. — Александра Борисовна будет присутствовать. Тётка, которую я в глаза не знаю, кивает, и мне от этого должно сразу стать легче, видимо. Психолог же здесь. Психолог, сука, который сейчас вырубится прямо на стуле и то и дело клюет носом, опуская взгляд на свои сложенные на коленях руки. Пиздец. Мне точно пиздец. — Как ебаться, так вы взрослые все, а как отвечать за это, так сразу матери? Голос у него пиздец страшный стал. Низкий и шершавый, как будто перед тем, как в школу зайти, нарочно наждачку пожевал. И ебало сразу ещё краснее. Ещё неприятнее. Кажется, ощущаю, как у меня холодеет за позвоночником. Вот где-то между хребтом и тем, что там внутри переваривает пустоту. И пустота же образуется в учительской. Только сидящий по правую руку от ЭТОГО вот мужик продолжает что-то писать, как ни в чем не бывало. Смаргиваю, и Нинка, очухавшись, шикает на Настиного папашу. — Сергей Васильевич! Не стоит так… — И то, будто бы не охотно. Переступая через себя. Не хочет она его останавливать. Пиздец не хочет. Слушала бы и слушала. Тоже та ещё сука. Отворачивается от меня, лицо прячет и думает, что не понимаю, что радуется про себя. — Грубо. Вы же в школе. В школе, ага. В школе, на хуй. В школе, в которой чуть ли не в правилах прописано, сколько раз в день учителям можно доёбываться до учеников. Ручка перестает скрести по бумаге, и мужик, непонятный, незнакомый мне и какой-то весь серый что ли, незапоминающийся, поднимает на меня взгляд. — Ты готов, Аристарх? Интересуется без наездов, как бы между делом, а у меня от его бумажек и лежащего на столе телефона почему-то мурашек ещё больше. Хочется пятиться. Я бы уже пятился, если бы не помнил, что дверь закрыта. Лохануться на глазах у них всех будет слишком унизительным. Да и потом всё равно же притащат. Лучше уж сейчас перетереть, чем при всех, на перемене. Смаргиваю и, стараясь навести фокус, прищуриться так, чтобы всё не слишком сильно размывалось, киваю на мутного мужика с бумажками. — А это кто? Кажется, или улыбается. Так, что с моим зрением хер разберешь. — Следователь по делам несовершеннолетних. Варинов Алексей Леонидович. — Пачка в кармане снова скрипит. Понимаю, что курить там больше нечего. Всё, что внутри было, раскрошил в труху. — А, точно. Едва не забыл. Берёт в руки свой телефон, а после, повозившись и используя портфель как подставку, направляет на меня мобильную камеру. У меня во рту сохнет. Я помню, зачем такое. Я это уже проходил. — А я думал, что в школе не проводят допросы. Попытка отчаянная, знаю, что провальная загодя, но всё равно бормочу себе под нос. Будто если не скажу этого, то потом не прощу себе. Типа, а вдруг? Вдруг прокатило бы? — Так это и не допрос. — Голос у него такой же, как костюм. Непонятный. Не то доброжелательный, не то вообще без всего, без всех эмоций. — Так, беседа. И мне от неё не отвертеться. Только хуже будет, если начну упираться. Это я тоже уяснил далеко не вчера. Делаю ещё шаг к столу и, отодвинув стул, сажусь. Ёрзаю вместе с ним, чтобы повернуться к этому Варинову, а не на Настиного папашу пялиться в упор, и, выдохнув, заставляю себя собраться. — Косенко Аристарх Вениаминович. А дальше всё мутное какое-то становится. Я знаю уже, что говорить. Я прилежно называю дату рождения, место прописки и что она соответствует фактическому адресу проживания. Что я учащийся одиннадцатого «Б» класса. И про условку… Про условку с запинкой. Несмотря на то, что знаю, что это есть в бумажках, которые он изучает взглядом. Они всё про неё знают. Он медленно кивает, отрывает взгляд от строчек, и я стараюсь цепляться глазами только на его лицо. Не оборачиваюсь даже на Нинку, когда она зачем-то встаёт за моей спиной и буквально дышит в затылок, ухватившись руками за спинку стула. — Итак, Аристарх, в каких отношениях ты был с Анастасией Сергеевной Большовой? Отвлечённо размышляю о том, что это предложение в прошедшем времени. А тот страшный заяц лежит в моей куртке. Это настоящее. — Мы встречались несколько лет. Разошлись за пару дней до того, как всё случилось. Отвечаю, проговаривая каждую букву, фокусируюсь насколько выходит, на его такого же непонятного цвета, как и рубашка с костюмом, галстуке, и не понимаю, почему только сейчас. Почему они спрашивают только сейчас. Почему не сразу. Почему не шевелились так долго? — Сергей Васильевич утверждает обратное. — Может, этот только пропился, а может, не знали, где меня искать? Да и мать не знала. Но мать и не звонила мне. Ничего не говорила, когда я вернулся. Хер бы она промолчала, если бы меня менты выпасти пытались. Ни за что бы не стала. — Вы были вместе, когда он поднялся наверх. Были, да. Если бы не были, может, она бы и не шагнула. Если бы там был не я, а только её шибанутый папаша, то может, он бы успел её схватить. Мудак пиздец, конечно. Тварь и мразь. Но может, он бы успел?.. Не дал бы ей вообще подойти к окну? — Настя хотела поговорить, а я нет. — Теперь на стол смотрю. Не заметил, когда сгорбился настолько, что рисунок на покрытии стал отчётливо различать и свою вытянутую руку тоже. Рубчик на опущенном рукаве толстовки. Но это правая, левая всё ещё сжимает пачку. — Мы ругались из-за этого, он всё слышал. Усилием воли заставляю себя кивнуть в сторону того, кто «он», и успеваю отвести взгляд до того, как Настин папаша зыркнет в ответ. Так, мельком, он кажется мне пиздец каким красным. Просто Помидор из мультика, зачем-то засунутый в чью-то куртку. — Так почему расстались? А следователь самый спокойный тут. Ему по барабану по сути всё это дерьмо. Не его давит чувством вины и нависшей, поскрипывающей спинкой стула Нинкой. Не его хочет придушить один ёбнутый алкаш, и не на него по хуй психологу, которая вертит свою руку перед лицом, рассматривая ногти. Ненавижу всех их сейчас. Как же я их ненавижу. Морщусь. Сглатываю, беру себя в руки и пожимаю плечами, ощутив почти непреодолимое желание накинуть на голову капюшон и затянуть завязки. Мне здесь слишком светло. — Потому что любовь прошла, и всё такое. — Максимум, который я могу из себя выдавить. И то, хер знает, прошла ли. Хер знает, было бы мне так же хуево сейчас, если бы она реально просто прошла, а не проехалась мне по ебучке, устроив пару подстав. Но хер бы я стал об этом рассказывать. Хватит того, что ботан знает. Давлю из себя улыбку и, откинувшись на спинку стула, киваю на закрытую дверь: — Я могу на урок идти? У меня оценки не очень. Ощущаю, что прижал чужие твёрдые и будто костистые, что ли, пальцы. Как у птицы они у неё. Неприятные. Врезаются в мои плечи. Так и держит стул. Не отошла. Несмотря на то, что молчат все, по тому, как переглядываются, знаю, что не отпустят. Ещё что-то. Нинка прочищает горло, и после того, как следак кивнёт с заминкой, нарочно мерзотно проговаривает из-за моей головы: — А про то, что она в серии краж участвовала, ты знаешь? Телефоны же нашли у неё в комнате. Точно нашли, когда шарили. Всю комнату вверх дном перевернули, я же видел. Может, и ещё что-то было. Что-то, о чём я не знаю. Вот блять. Надеюсь, что не перекосило. Медленно возвращаюсь в предыдущее положение и кладу на столешницу уже обе ладони. Знаю, что так труднее будет, но зачем-то делаю это. Не оставляю себе возможности за что-то уцепиться. — Нет. Пожимаю плечами зачем-то ещё и тут же мысленно ругаю себя за это. Прекрасно понимаю, что спалюсь, если начну дёргаться. Поймут, что вру, и пиздец. Ничего уже не докажешь. Это же я, а я всегда виноват. По умолчанию, как заводские настройки. — Уверен? Следак приподнимает бровь, но не давит голосом или своим якобы авторитетом, и становится спокойнее. Киваю, и он, быстро черканув по бумаге, спрашивает: — Ничего у нее чужого не видел? — Нет. — И сам никогда не брал? — Нинка так старается под шкуру влезть, что мне толкнуть её хочется. Локтем уебать или резко упасть назад, чтобы ёбнуть её по пальцам. — Ну, может так? Случайно? Ага. Случайно взял. Закинул в сумку. Не понял, что это чужое. Вот как тот комп, который они тогда искали с ментом в форме и едва не полезли в мой рюкзак при всех. — Нет. Отвечаю, не глядя на неё, и вздрагиваю всем телом, когда с резким скрежетом отъезжает самый дальний из всех стоящих ко мне стульев. Страшно становится снова. Против воли. Не сдержать себя. — Да врёт он всё, сука малолетняя! — Сжимаюсь, но голову стараюсь держать прямо. Ногти только вдруг неожиданно сильно впиваются в ладони. — Ты мне сейчас всё расскажешь, мразь! Куда ты её затащил, а?! Ты!!! Всё ты виноват! Выкрикивает тяжело, через силу, какими-то рывками, будто штангу тягает и, едва не сплюнув, он рыпается вперёд. Бросается ко мне как слепой, но оказывается перехвачен этим хилым с виду мужичком в пиджаке. Он — единственное, что между нами и есть. Он и его вытянутая ладонь. А у меня сердце не в пятке даже. Сердце в школьной подсобке на первом этаже где-то бьётся. Съебалось под пол. Сколько раз мы с ним вот так сталкивались, и он обещал мне ебало начистить. Сколько раз замахивался, а тут реально как бешеный. Глаза разве что не полностью красные. — Лечить её надо было, а не дома запирать, ебанат старый, блять! Лечить, слышишь?! — Не сразу понимаю, что это Я. Что это вот моим голосом. Что этот писклявый сдавленный мявк из-под забора — мой. — К врачу водить! Заканчиваю выкриком и вскочив на ноги. Заканчиваю и тут же падаю на стул снова. Коленки задрожали и почему-то привычного веса не выдержали, сломились. Мужики стоят друг напротив друга. Один малиновый уже, будто сейчас кони двинет, второй мотает головой, пытаясь его успокоить, а эти две… Одна свои руки рассматривает, а вторая… Не знаю, что вторая. Онемела, наверное. Спряталась за моей головой. Оскорбления всё ещё отзвуком внутри меня. Я всё слышу эти его выкрики, и кажется, что остальные тоже. И так противно от этого. Ещё противнее. Хочется растереть лицо и уткнуться им в согнутую в локте руку. Не сразу, но этому, как его по фамилии, Варинову, удаётся убедить Настиного папашу вернуться на место. Только потому, что иначе он обещает его выставить. И внести всё в «беседу», которая протокол, тоже. Тот нехотя усаживается, раздирает ворот своей рубашки и упорно делает вид, что меня здесь нет. Разглядывает угол с фикусом. Становится полегче. — Так ты подтверждаешь, что Настя болела? Следак не спешит усаживаться обратно и опирается ладонями на стол. Смотрит на меня сверху, но это не так напрягает, как Нинка или кто-то из учителей на контрольных. Даже не так, как трудовик, изредка решающий постоять над кем-нибудь, работающим лобзиком. И «болела»… Что это значит? Что её папаша гнёт свое и заливает про диагноз? Выдыхаю и, откашлявшись, пытаюсь понять, с чего же стоит начать рассказывать. А главное, как. Потому что я и сам не понял. Я ни хера не понял. Типа, ну… Кому в голову придёт загуглить, шизичка твоя девушка или нет? Особенно, если заёбы начались не сразу, а подкрались как-то, что ли? — Она странная была. Иногда не очень, иногда очень. — Всё, что вылетает из моего рта, кажется полным бредом. И «странная», и тем более «была». Мне иногда ещё не верится даже. Просто, ну, расстались типа, и всё. Увёз её папаша и учится она где-то там или у тётки сидит. А потом этот заяц… — Я думаю, что она могла что-то взять, не для того чтобы своровать, а ну потому, что ей стукнуло, что надо. Я не знаю, как объяснить. Следак кивает, а психолог смотрит на меня, как на врага всей нации. Вот как если бы я на общешкольных соревнованиях взял и нассал посреди спортзала во время речи директора. И самое дебильное то, что я и взгляда-то её не вижу толком. Я его ощущаю. Всей рожей. Но и заткнуться уже не могу. Не хочу. — Но я сам… Удивился, когда узнал, что она ещё с кем-то общается. С кем-то, кого я не знаю. Даже маты удается выфильтровывать и убирать. Удается снова как-то собраться. Он записывает за мной, а после, перечитав, видимо, и не поднимая взгляда, так же спокойно спрашивает: — А вы, значит, Нина Георгиевна, не заметили никаких странностей за ученицей? Если бы по имени не обратился, я бы и не понял, что это не мне. Ни хера себе стрелки как перекрутились. Оборачиваюсь тут же. Успеваю даже поймать её вытянувшееся лицо, которое спустя пару секунд становится совсем обычным. Учительским. — Нет, ну, они были, конечно. Прогуливала она, с Косенко преимущественно, бормотала иногда что-то, но возраст такой, понимаете же. — И на меня снова! Снова на меня всё скинуть пытается! Прочищает горло и вдруг почему-то начинает злиться. — У нас каких только не училось. Ну плакала иногда на уроках, у доски отвечать боялась. Да как все она была! Александра Борисовна подтвердит! Ага. Эта-то подтвердит. Хорошо вообще, если она хотя бы в курсе, как Настя выглядит. Если знает половину моего класса в лицо — вообще феерия. Но кивает, конечно. Кивает очень активно и даже хочет что-то добавить, но ей не дают. — Ну тихо, тихо… — Варинов делает ещё пару пометок и, глянув за свое плечо, опускается на стул. — Это соцопека пусть уже разбирается. А после прокуратура. Близкие подруги у неё были? Сначала хочу сказать, что «нет», но, промедлив, понимаю, что ни хуя. Что она ни хуя не говорила. И только-то. — Я уже не знаю. — Потираю шею и под внимательным взглядом вдруг заинтересовавшейся мной психологички поясняю с одному мне только и понятной усмешкой: — Я последние месяцы, типа, за учебу взялся. Мы не так часто виделись, как раньше. Один кивок, и ему в противовес, будто с другого угла ринга, тут же крик. — Да она ночевать к нему постоянно бегала! — Настин папаша снова подрывается и обеими ладонями лупит по столешнице. — Без спросу, но я знал, что она уходит! То калитку не закроет, то снег под окнами весь примятый! Думали, я совсем идиот?! Последнее мне, конечно. Воплем, сорвавшимся на крик и заставившим меня мотать головой, как в детстве. Отрицать свою вину, но отводить взгляд и лицо неосознанно прикрывать пытаться тоже, опасаясь, что влетит. Затрещиной или чем покрепче. — Это неправда, мне бы мать в жизни не разрешила. Позвоните спросите, если не верите… Срываюсь на лепет, а сам тоже не верю. И верю, и нет. Знаю, что уходила. Знаю, что сбегала прогуляться. Не хочу думать, с кем и куда. Понимаю, что если вцеплюсь в это, то мне пиздец. Не смогу успокоиться, пока не узнаю наверняка. Но надо оно мне, а? Надо ли? — А к кому, если не к тебе, она могла ходить? Сглатываю и понимаю, что глотать-то нечего. Кадык дёргается, а в глотке ничего. Сухо. Противно сжимает горло. — Я не знаю. Это абсолютная правда, но мне за неё стыдно. Мне стыдно за то, что я не знал. Мне ебать как стыдно за оцарапанные потолки и за всё остальное. Но вздрагиваю я не поэтому. — Да врёт же, ну?! Брешет и не краснеет! — Вздрагиваю от очередного крика и удара по столешнице. Мне бы в ответку ему предъявить, высказать всё, что накопилось за все эти годы, а не могу. Ебучий ступор, и всё тут. — По этому уёбку давно тюрьма плачет. Не сейчас, так через год сядет. Да только он живой, а Насти моей нет! Распахиваю рот, чтобы возразить, чтобы просто его послать, но и тут ни звука не удаётся издать. Не гавкнуть, как бы сказал Ботан. Нинка молчит тоже. Александра, как её там, тоже не спешит спасать мою психику от посягательств. Да и хули им до меня. Подумаешь. Тут у человека горе. Его понять можно. А я не человек. Я Косенко. — Сергей Васильевич, выйдите, пожалуйста, из кабинета. Надо же, Нинка всё-таки одыбала. Страшно, видимо, стало. Вспомнила, что запись идёт и про прокуратуру, или что ей там пообещали, вот и просит. Такая вежливая. Мымра. А этому козлу хоть бы сколько-то не похуй. Он её не слышит. Он никого, кроме меня, не видит. — Признавайся, говорю, что ты её заставил! — Наступает на меня, двигается боком вдоль стола, и я реально уже напрягаюсь, понимая, что если сверху бросится, то может и убить, опрокинув назад и вцепившись в горло. — И толкнул тоже ты! Из окна! Ты! Совсем не в себе уже, а я так и скованный. Я пошевелиться не могу. Даже когда он замахивается. Даже когда его руку снова перехватывают и за неё же оттаскивают в сторону. Я всё ещё не двигаюсь. Не дышу. — Всё. Видимо, мы закончили. — Варинов выводит его, держась спиной ко мне, и я поневоле завидую его спокойному голосу. Пиздец мужик. Даже не дёрнуло ни разу. — Давайте выйдем. Подышим. Нинка понятливо бросается отпирать и выпускает их. Варинов одной рукой за чужой локоть держится, а другой убирает свой телефон. Настин папаша было утих, смирился, но уже у двери разворачивается и начинает по новой. — Да он это, что ты!.. — Только чмырь этот не торопится выметаться. Он всё дёргается в мою сторону и параллельно хватает за чужой, и без того уже измявшийся пиджак. Доказывает то, во что, видимо, реально верит. — Ты что, не понимаешь? Он всё! Вытолкнул, не сама она! Пиздец. Он реально убедил себя. И кивает, и кивает. Глаза таращит, как сумасшедший, и если бы я наверняка не знал, что он трезвый, то ни за что в это не поверил бы. Обдолбанный пиздец. — Минимум сорок человек видело, что она сама шагнула, Сергей Васильевич. И вы тоже, кстати, видели. — А вот это уже жестоко. И всё тем же спокойным голосом. Это он, типа, между делом уточнил, а у меня мурашки побежали. Снова вспомнил. Представил. — Показания давали. Идёмте-идёмте. И в спину его толкает. Пихает между лопаток, пока не выставит за дверь. Когда почти скрылись уже, я вдруг запоздало вспоминаю о том, что вообще-то меня можно было и отпустить. — А?.. Не знаю, как лучше обратиться, но следак на моё счастье оказывается догадливым и оборачивается сам. Заглядывает буквально на секунду. — Да, пускай тоже идёт. — Великодушно машет на меня рукой, но до того, как выдохну, добавляет: — Я потом его ещё опрошу. — А это что? Не считается? У меня чуть ли по новому кругу крыша не едет. В смысле, «ещё»?.. — Конечно, считается. — Ага, спасибо. Прямо легче стало. Почти также, как если бы он сказал, что мы больше не встретимся примерно никогда. — Иди на урок. И исчезает окончательно. Слышу шаги в тишине коридора и как они о чём-то переговариваются уже на лестнице. Спокойный голос и резкие глухие выкрики. А я встаю и понимаю, что почти себя не чувствую. Чувствую тело не лучше, чем после шести часов за компом. — Стоять, Косенко. — В спину прямо прилетело. Как пиздец какой подлый пинок. — А ну-ка сядь на место. Нехотя возвращаюсь на кажущийся самым неудобным в моей жизни стул и сцепляю пальцы в замок. — Меня же отпустили. Напоминаю с неохотой, понимая, что она всё прекрасно слышала. — Я тебя никуда не отпускала. За курево своё по полной получишь. — А, ну да. Она ещё про курилку помнит. Супер. — И за то, что болтаешь то, о чём ничего не знаешь. А вот тут напрягаюсь уже всерьёз. О Насте же это. По любому про нее. И эта жаба небось в углу тоже написала ей замечательную характеристику. А теперь вот, когда начали выяснять, что и почему, вся школа ссыт, что им не одно, так другое пришьют. А то и вместе. Открываю рот, но как съехать, пока не знаю. Не знаю, что сказать теперь остановившейся около стеллажей с журналами Нинке, и надо же, звонок! Ни разу ему так на уроке не радовался! А уж облегчение какое… Главное, реально от радости не обоссаться. — У меня урок закончился, — напоминаю и машу ей рукой. Показываю на коридор, где спустя считанные секунды становится шумно. — Отпустите рюкзак забрать. Бормочет что-то себе под нос и, развернувшись на каблуках, отходит к окну, ближе к психологу, которая зачем-то просидела тут всё это время. Видимо, следит, чтобы брошенные следаком бумажки теперь никто не украл. — Одни проблемы из-за тебя! — Нинку припекает, и конечно, конечно именно мне достаются все нотации и причитания. Даже отвык уже. Целых полгода меня в этом кабинете не мандосили. — Нельзя было просто доучиться спокойно и уйти в свою армию? Все слова знакомые, как обычно ни одного нового, но почему-то пробивают. Раньше было по хуй. Сейчас нет. — В институт. Поправляю и сам пугаюсь. Не понимаю сразу, что реально вслух сказал. Не подумал. — Что? Нинка тоже не поняла. Решила, видимо, что глухая уже. Сдаёт. — В институт. Повторяю уже увереннее и готовый к насмешкам, осторожно опускаю руку вниз и цепляюсь пальцами за край кармана толстовки. Странно, что из него ещё не сыплется табак. Пачке-то пиздец. — Ты? В институт? — Нарочно мои слова повторяет. По любому вот. Всё для того, чтобы я, типа, сам понял, насколько тупо это звучит. Я и высшее учебное заведение в одном предложении. — Это в какой таких берут? Ты слышала, Александра? Та конечно кивает и тоже хихикает. Смеются надо мной почти в открытую, и ни одну, ни вторую ничего не ебёт. Видимо, всё так, как и должно быть. Я, уже не сдерживаясь, закатываю глаза и, понимая, что зря, заранее зная, всё равно ляпаю: — А ещё психолог. Охуеть, конечно. Они замолкают на пару, и Нинка, должно быть, решившая, что показалось, переспрашивает, округлив глаза: — Что ты сказал? В святая святых не матерятся, ага. В учительской за такое боженька молнией, наверное, хуярит. — Ничего я не говорил. — Тут же съезжаю и снова показываю на дверь. — Пойду уже, можно? — Ещё раз в курилке увижу — вызову мать на совет профилактики. — Она-то явится, конечно. — И разрешение на беседу не забудь принести! А то я тебя знаю! Меня. Меня она знает. Меня, а не мать, которая забудет или махнет рукой, потому что это же я. Я, которому хули уже. Одним доёбом больше, одним меньше, сломаюсь, что ли? Да и что им это согласие? Сами небось сейчас всё и напишут. Вот как только я уйду. Сразу же. Поднимаюсь опять и молча уже поворачиваюсь к двери. Ей хлопнули, но не закрыли. И коридорные крики, даже чей-то громкий визг кажутся мне сейчас пиздец какими классными звуками. Куда лучше этой ебанутой тишины. — Я не договорила, Косенко! — Уже открыл и шагнул вперёд, когда Нинка очухалась. Два шага сделал, когда она бросилась за мной. — А ну стой! За локоть схватила, и тут же, едва по носу не въебав, в меня влетел какой-то слишком уж радостный ботан. Моргаю от неожиданности сначала, придерживаю его за руку, чтобы не уебался на скорости, а потом… Догоняю. Зыркает мельком, рюкзак мне пихает в руки, толкнув в грудь, и тут же, протиснувшись сбоку, начинает тараторить как полный додик: — Здравствуйте, Нонна Григорьевна! А меня к вам отправили! Сказали, что насчёт олимпиад подойти нужно! Чуть ли не честь отдаёт, выкрикивая каждую фразу, и мой локоть оказывается отпущен. Нинка, видно, охуела от такого напора куда сильнее, чем я. Не подготовленная же. Поджимает только губы и, поправив волосы, сдержанно одёргивает его, наблюдая за тем, как я делаю ещё один осторожный шаг назад. Подальше от сраной учительской. — Нина Георгиевна. — Точно. Простите! — А ботан так из себя и корчит хер пойми что. Ботан наверняка лыбится ей, как будто его головой хорошо о стену побили, и разыгрывает невесть что. Ботан зачем-то спасает меня. — Так… Нужно? Или… Или меня обманули, да? Простите, пожалуйста. Я не нарочно, правда! Я не понял, я!.. Тараторит, наступая на нее, нелепо, очень тупо дёргается, поправляя свою и без того прекрасно висящую на плече сумку, но я-то прекрасно знаю, что он кривляется. Я почти восхищаюсь сейчас. И не верю, но благодарен. За то, что вступился. Он. За меня. Охуел бы, если бы оставалось куда. Нинка морщится, касается виска и в итоге на все его ужимки и попытки не то прорваться в учительскую, не то сбежать сдержанно кивает и, наконец, решает что-то: — Зайди. Ебаный Женя даже не оборачивается на меня, скользнув внутрь, и выглядит максимально заинтересованным в том, чтобы получить самую большую стопку грамот в истории этой обосранной школы. Нинка зырит на меня ещё раз, но уже по хуй. Я уже достаточно далеко, для того чтобы не понимать, что там в её взгляде из-за близорукости, когда она хлопает дверью, закрыв её изнутри. Выдыхаю и, забив на курилку, забегаю в ближайший сортир и там, вместо того чтобы наспех прикурить и затянуться хотя бы пару раз, зачем-то долго-долго мою руки и толстовку тру тоже. Ткань на груди и капюшон с вязками особенно. Там, где меня этот урод схватить хотел. Умываюсь ещё, и уже в конце перемены, перед самым звонком, мне вдруг приходит пачка сообщений. Одно за другим: «Домашку ты мне делать должен.». «Ещё примерно три месяца.». «Прилично написанные пробники.». «После катись на все четыре стороны.». «И я не обижаюсь.». «Я не твоя тёлка, для того чтобы обижаться.». Ёбаный ты Женя. Вот хули тебе ответить? Послать палец не поднимается, ляпнуть что-нибудь — тоже. Отправляю в итоге большой палец и почти бегом возвращаюсь к доске с расписанием. Очки нужно забрать. Ёбаные очки всё ещё у Вики. Ёбаная вся моя жизнь… Ответ приходит, когда несусь к их кабинету и надеюсь не опоздать к своему, чтобы после не торчать пол-урока у доски, как историчка проебавшихся наказывать любит. «В жопу себе его запихай и проверни.». Смешок вырывается против воли. Торможу у чужого класса совершенно не нарочно и попадаю прямо под звонок, потому что отвечаю сразу, а не потом. «Так никаких обид, говоришь?» И он мне тоже. «Никаких.». *** Консультации начались в этой четверти как-то вдруг. Настолько, что я догнал только, когда после пятого урока меня завернули и вместо того, чтобы отпустить на все четыре стороны, пнули на дополнительную алгебру. Ещё понял потому, что домой припёрся позже, и, столкнувшись с неадекватным телом почти сразу за дверью, по привычке бросил взгляд на часы. Типа что, уже?.. Рановато что-то для того, чтобы со всеми своими шабашками закончить и успеть наебениться. Матери ещё нет. Малых тоже. Только этот вот синий дядя, который почему-то не на кухне сидит, а тусит в тёмном коридоре, прислонившись боком к стене. Прямо под выключателями, напротив двери в ванную. Мысленно передёргиваю плечами и наклоняюсь, чтобы разуться. Напрягает, один хер. Хули он тут трётся? Валил бы спать и не капал на мозги. Только кроссы упихиваю подальше к обувной полке и сваленному на неё хламу, подбираю сумку, как медленно разворачивается и смотрит на меня так, будто не узнаёт ни хуя. Смотрит, как на пиздёныша, который ни с того, ни с сего взял и заявился в его хату и стоит здесь весь такой наглый. Ощущаю, как внутри сжимается что-то, и напрягаюсь против воли под этим взглядом. Второго алкаша-уебана мне сегодня только не хватало. Моргает ещё так, как если бы спал у стенки, хмурится и выдает такой весь типа до хера воспитатель: — А ты чё не в школе? И бычит, главное, заранее, шагая к дверному проходу, не давая мне проскочить в комнату. — Уроки закончились. Ещё и с ним говорить, блять. Настя вот во всякие кармы и равновесия верила. Сказала бы мне, что это за то, что я где-то охуенно обосрался сегодня. Сделал что-то не так. — Пиздишь? И смотрит так доверчиво, главное. Лоб морщит. Видно, что очень старается включиться и никак не может. Синька не пускает. — Не пиздишь. — Медленно мотаю головой, чтобы его не вывернуло, а то ещё убирать придётся. — Отойди. Пытаюсь его сдвинуть, следя за тем, чтобы сжимать плечо выше рукава футболки и не касаться голой руки, потому что необъяснимо противно, и он, сначала поддавшийся, упрямо трясёт башкой и качается назад, снова перегораживая проход. — Стоять! А ну стой, когда с тобой… — Задумывается, и я пытаюсь протиснуться вдоль стены. Не, не выходит. Хватается за мою толстовку и отпихивает назад. И по хуй, что синий, рывок выходит ни хера себе. Рюкзаком по спине бьёт и плечом врезаюсь в стенку. — Когда с тобой я разговариваю. Дневник сюда давай. Оценки смотреть буду. Культяпку свою снова тянет, но пихаюсь уже я и пытаюсь пройти тараном. И снова никак. — Сказал, отойди! — Психую, толкаю его, но хули тут. Широкий до хера, а тут ещё и в дрова. Только трактором и сдвинешь. — И без тебя паршиво! — Да ты подожди, куда торопишься-то? — Обдаёт меня перегаром и глаза делает совсем круглыми. Удивленный пиздец. — Давай поговорим? Предлагает и тут же лезет брататься. Обнять меня пытается, но, отпихнутый к стене, около неё и остаётся. Тяжело приваливается к ней лопатками и с трудом не съезжает вниз, упираясь ногами в старую, вышарканную местами дорожку. Вздыхаю, понимая, что он за мной и в комнату попрётся, и решаю, что умнее будет послушать его три минуты, а после отопнуть спать. — О чём? — Об учёбе если не хочешь, то давай о девках. — Даже губами причмокивает, мразь такая. Отирает ладони о свои штаны, а мне въебать ему хочется. Рюкзаком, кулаками или с ноги. Вообще без разницы. — В школе красивые сейчас все такие, с каблуками прям такими ходят. У тебя-то есть? — Нету. — А чего? — Удивляется так, будто не он всё ходил пиздел, что я тут главный лох и мне если и даст какая Дуся, то только из жалости. И вообще все нормальные только после армии ебутся, а потом сразу женятся. А я пока в армию не сходил — не мужик. — Девки тока крутым дают, да? Да ты не ссы, батя тебя драться научит, тоже будешь, как этот… Из боевиков который, ногами машет так ещё… Сжимает пальцы в кулаки, и пытается показать какую-то особо всратую стойку, и подбородок выкатывает вперёд. И хер знает, кого он сейчас косплеит. Обожаемого Шварца или Ван Дамма в молодости. Не похож ни на одного, ни на другого. Только сильнее тошнит. — Всё, заебал. — Не понимаю, как мать всё ещё его терпит и почему держится за это сокровище. Почему всегда хватается за него и выбирает его тоже. — Иди спи. Киваю в сторону зала и снова пытаюсь пройти к себе. Попутно припоминаю, можно ли моим стулом подпереть дверную ручку. Давно так не делал, но хули, иногда полезно вспомнить истоки. Хорошо, что малых дома нет. Рано им ещё домой, их тока мать приведёт. — Да ты стой, пошли посидим. — Хватает за рукав теперь и больно щипает за кожу, когда выдираю руку. — Я тебе тоже налью, хочешь? И подмигивает сразу двумя глазами по очереди. Так и тянет меня в кухню. Пытается ухватиться снова. — Отьебись, а? Прошу снова и медленно отступаю, не рискуя поворачиваться спиной. Знаю я этих миролюбивых заливантов. Сейчас он мне в уши ссыт, а через минуту обидится за игнор и по затылку ёбнет. Лучше уж не выпускать из поля зрения до двери. Жалею уже вообще, что домой сунулся. Резник же жаждал пообщаться. Хули не пошел сразу к нему? Там бы хоть покормили, и если и ебали бы мозги, то уже не по синьке. Но ничего. Ничего… Не в первый раз. Всё это не в первый раз. Можно сжать кулаки и перетерпеть. Дождаться, пока вернётся мать и усмирит это тело. Объяснит ему, что нужно потерпеть меня ещё немного, и, может быть, даже извинится за что-то. В стотысячный раз. Выдохнуть. Загнать все свои обиды подальше и повернуться к своей двери. Вспомнить опять про стул… — А папаша твой тоже, поди, с нормальными мужиками не пил, да? — Останавливаюсь и крепче сжимаю лямку рюкзака, которую зачем-то обернул вокруг ладони. — Брезговал с работягами за один стол садиться? Знаешь, кто он был? Хуйня кривая, очконавт в брючках со стрелочками! И ты тоже кривой весь в папку своего. И смеётся, страшно довольный тем, что только что выдал. Смеётся и ждёт, что же я ему в ответ выдам. Куда пошлю, прежде чем хлопну дверью. А у меня в висках долбит, как от алкашки. Руки трясутся, как будто перекурил. Будто сразу три или пять выдолбил. — Ты в его квартире живёшь вообще-то, пидор. Проговариваю очень тихо, глядя на вытянутые коленки на его старых, протёртых местами до блеска спортивках, и так противно становится, что понимаю: если и сейчас уйду, то всё. Мне пиздец. Совсем. Вот как человеку точно. Так и буду терпеть всю жизнь. Потому что на то, чтобы не терпеть, больше не решусь. — Чё ты сказал? Щерится тут же, и я вдруг понимаю ботана с его дебильными собачьими сравнениями. Я понимаю, почему он такой ебанутый. Тоже не вижу перед собой человека. Так, псину. И быть таким же не хочу. Не хочу через двадцать лет оказаться на его месте и травить такого же загнанного чужого пиздюка. Потому что всё, максимум. Потому что на большее не способен. Всё ещё держусь за рюкзак. За его лямку, как за школьные расшатанные перила, и, рискуя, всё ещё не поворачиваюсь полностью лицом. Держусь полубоком. — Что ты, пидор, в квартире его живёшь. — Разжёвываю со всей доступной любезностью и, убедившись, что он точно всё понял, продолжаю: — Папки моего, кривого интеллигента. И сколько живёшь, мразь, даже бачок в сортире не поменял. Ни бачок, ни мойку на кухне, ни сраный довоенный холодильник. Ни хуя. Зато пиздит исправно, что сарай этот давно надо продавать и покупать другой, поближе к его матери. Чтоб ездить недалеко, а то и вовсе её к себе забрать. Ну а чего, он же тут хозяин. Охуевший окончательно от моих слов, с налившимися кровью глазами, почти такими же, как я сегодня уже видел. Только вот этого уебана я не боюсь, как того. Этот уебан меня столько раз в детстве пиздил, что когда только пытается выдать свое коронное: «Ты чё, сопля.», — обрываю его и, скинув сумку, с силой пихаю в грудь, отшвырнув к двери ванной. — А знаешь, что? А пиздуй-ка ты на хуй из моей хаты. Вот прямо сейчас! — Едва слышу, что говорю, но верю, что правильно. Верю, что сердце так гулко стучит от выброса адреналина, а не от страха. — Манатки свои собирай и катись! Пихаю его ещё и на этот раз получаю в ответ. Криво, в плечо, но сильно. Едва не падаю, но в отличие от него не бухой. Только кренюсь и уклоняюсь от следующей попытки залепить. — Да я тебя вырастил, да я как к своему… — Руками, как мельница, машет и лупит меня по чему придется, но уже по хуй. Я боли словно не чувствую. — А ты!.. Ставлю подсечку, но опрокинуть его получается только со второго раза. Падает тяжело, приложившись спиной о стену, тут же начинает причитать и затыкается, только получив пинок в бок. Затыкается и неожиданно ловко выкручивается, едва не схватив меня за ногу. Отпрыгиваю, пинаю в него свой рюкзак и кидаю кроссовок прямо в рожу. После второй и схватив стоящую в коридоре детскую лопатку, ей его и пизжу. Бью, пока совок не отломится, а после, выдохнув, бросаюсь к входной двери и делаю куда раньше, чем думаю. Волоком его пру за ногу в подъезд. Прямо так, босого и пинающегося. Обещающего превратить мою жизнь в кромешный ад прямо сейчас. Разбивает мне нос хорошим пинком в лицо и едва не вышибает пару зубов, ебнув в подбородок, но оказывается за порогом. Вскочить сразу не может, синяк ебучий, только лягаться, как сраная лошадь. Бросаю его на лестнице, посередине ступенек и, забежав назад в квартиру, запираюсь на внутренний замок. И тут же и падаю вниз, под порог, зажав голову руками. Колотить начинает спустя две секунды. Пытаюсь отдышаться и вместе с тем отереть рукавом лицо. Он грохот поднимает на весь подъезд, а я лихорадочно соображаю, какого хера теперь делать. Что дальше? Что делать? Что? Что? Что? И удары мне прямо в спину. Ударов пиздец сколько. Целый град. Жмурюсь, для того чтобы перед глазами не плыло всё, и вдруг меняю направление мыслей. Я не знаю, что мне делать. Но что бы сделал ботан? Если попробовать прикинуть так? Если бы ебаный Женя был на моем месте, то что бы сделал он? Сглатываю, прохожусь языком по губам и, ещё раз отерев нос, поднимаюсь и первым делом натягиваю кроссовки. Ещё раз промаргиваюсь и, поразмыслив с секунду, кошусь то на свою комнату, которая и не моя ни хуя не была никогда, то на зал, который, как и всё здесь, «их». Донёсшееся с той стороны двери громкое «мразь!» помогает мне решиться и сорваться с места. Голова пиздец кружится, когда потрошу антресоли, но ничего, не наебнусь, и не так били. Пихаю найденную красную папку в свой рюкзак и после туда ещё пару тетрадок из своей комнаты. Ещё кое-что. Скидываю короткое сообщение, прежде чем накинуть пуховик, и, улучив момент, распахиваю входную дверь на всю ширину проёма. Так, чтобы отпихнуть этого пидораса подальше и проскочить на лестницу. Ощущаю, как пальцами прочертил по моему капюшону, но не смог ухватиться. На улицу буквально вываливаюсь, но останавливаюсь только за соседним домом и там долго стою согнутым, пытаясь продышаться. Телефон едва ощутимо вибрирует в кармане. Одно новое сообщение.