Make War, Not Love

Сначала из окна коридора наблюдаю за тем, как, расшаркиваясь перед матерью, помогает ей пакеты из багажника вытащить, а после, не выдержав всех этих широких улыбок и безмерной вежливости, выхожу-таки на лестницу. Вниз пока не спускаюсь, так слушаю, как хлопнет входная дверь, и Арс, эта дружелюбная, где не надо, скотина, с явно преувеличенным энтузиазмом выдаст, что у матери, видите ли, ТУФЛИ зачётные. Туфли, блять, ему понравились её, надо же. Потому что на каблуках. Клёвые, хоть и скользкие, наверное, говорит. Не холодно вам, говорит? А сам, судя по голосу, такой развесёлый, что пиздец. Вот-вот хвост отвалится. И мать тоже молодец. Любезная вся. Пакетами шуршит, духами воняет, охотно разъясняет, что вообще-то постоянно за рулём и поэтому по фигу ей вся эта зима, и конечно же, спрашивает, останется ли Аристарх? Не уточняет, на ужин или ночёвку. Ей пофиг. Ей типа и так, и так ок, лишь бы я внизу им не мельтешил, занятый кем-то другим. Ей будет неплохо, если мы вместе пожрать припрёмся, и можно будет про школу и оценки поговорить. Про учителей, экзамены и всё прочее. Про всё то, что у меня всегда неизменно, а у него типа вот динамика. Экшон. Закатываю глаза, постукиваю пальцами по перилам и жду, когда все дежурные расшаркивания уже дошаркаются. Жду, когда он разуется и поднимется, потому что ни фига мне не объяснил, с чего это его так срочно дёрнуло заниматься. Раз и загорелось. Стучу, слушаю, стучу, непонимающе хмурюсь на материно уточняющее: «Точно обработать не надо?», — и дёргаюсь от Арсового легкомысленного: «Да пофиг, само заживёт», — и продолжаю терпеливо ждать. Вот на кухню уходят, судя по звуку удаляющихся шагов и шуршанию пакетов, вот он назад тащится, на ходу открывая выданную матерью стеклянную бутылку с порцией разбавленного молоком кофеина. Она типа по «Старбаксу» скучает в этой дыре и покупает такое вот дерьмо в стекле. Я не то чтобы разделяю, отцу побоку, он чёрный пьёт, а Арсу… Арсу, который отхлёбывает как раз на середине лестницы под моим взглядом, кажется, будто вообще насрать, что пить. По хер ему на всякие стерилизованные карамельные латте. Ему и три-в-одном в пакете — напиток богов. — Свитерок — зачёт. А ебало его нет. Вообще ни хуя не зачёт, такое же ни о чём, как и шутка. У него нос расквашен, но судя по тому, что глаза не заплыли, не сломан, и фиолетовый синяк на челюсти. Вот что ему предлагала обработать мать. А я из окна и не увидел. То ли он нарочно так держался полубоком, то ли краем капюшона мне весь обзор загородил. Поджимаю губы и отступаю влево, пропуская его в коридор. Терпеливо молчу, не задавая вопросов, ставя на то, что раз явился вот так резво и вечером, то сам и выскажется. Прорвёт в итоге. Да и после хуйни этой его с Резником не то чтобы сюсюкать хочется. Пришёл и пришёл. Лапы вытри и садись. Слюнями не капай на мой пол только и ебальником своим разбитым не беси. А уж кто его разбил, я даже спрашивать не буду. Пошел нахуй со своими плебейскими тёрками. Расквасил свою рожу, заползая в подъезд, так ему и надо, значит. Просрал в драке ступенькам, так аве, ступеньки! Так его! Иду следом, нарочно сохраняя подобие дистанции, и борюсь с желанием заложить руки за спину. Совсем тогда демонстративно будет. Если он заметит, конечно. Судя по тому, как по полу шаркает, таращась себе под ноги, может, и нет. Может, настолько на похуях, что и низкий порожек не увидит? Ловлю себя на том, что мысли становятся слишком уж мелочными, и прилагаю нехилое усилие, чтобы вспомнить, что там было по домашке. Лучше о ней думать, а не опускаться до проявлений совсем уже дебилизма. Никогда бы не подумал, что это так сложно. Сложно держать себя в руках, когда уебать этими самыми руками хочется. В школе тоже хотелось, но там одноклассники, учителя, свидетелей до фига и прочее, прочее… А тут типа вдвоём. Тут типа он такой таинственный притащился с разбитым лицом и знай себе раскладывается за моим столом как ни в чём не бывало и молчит. Очки на нос пялит. Садится на «свой» стул и уже открывает одну из тетрадок, как отвлекается на зажужжавший в кармане телефон. Глядит на его экран. Отвечает. Прячет назад, виснет на полминуты, вспоминает, что искал в тетрадке, снова отвечает на сообщение… Наблюдаю за всем этим из-за его спины, скрестив руки поперёк груди. Пощипывая пальцами рукава своего «зачётного» свитера. Надо бы сесть тоже, открыть что-нибудь, но как-то пока не усаживается. Как любезный репетитор жду, когда он там додрочит все переписки и уберёт нахуй свой телефон. И он даже убирает. Один раз. Второй… — Напиши уже, пожалуйста, своему парню, чтобы прекратил превращать твой телефон в вибратор, и начнём. Прошу так вежливо, как никогда в туалет с контрольной не отпрашивался, но Арс не то, что не ценит моего великодушия, он даже взгляда не поднимает. Не отвлекаясь кивает и знай себе дальше строчит ответы. А мог бы и взбрыкнуть вообще-то. Возмутиться. Осенью обязательно вскочил бы и начал орать, что никакой он не пидор и парня у него нет. А сейчас сидит себе. Кивает. Строчит. Ещё минуту в затылок его смотрю, пока мобильник свой раздроченный не спрячет. Тогда сажусь на свой стул и только открываю рот, чтобы спросить, чем же барин изволит заниматься, как он достает его снова. Да блять… — Это Вика. Поясняет в ответ на мой долгий взгляд и, скинув какого-то жёлтого урода, освобождает руки. Опять вибрирует… — Общий чат. Арс с таким видом сидит, будто не понимает, что меня сейчас разорвёт. И типа что, раз общий чат, то нужно сразу пихать туда свой опухший нос? Там курево бесплатное раздают, или все экзамены автоматом проставить обещают? — Химию делать будем, или что? Решаю, что он это нарочно всё, и не собираюсь психовать. Ну уж нет. Что я, не подожду, пока у него не закончатся сообщения? Что их там, сорок штук что ли будет? Или писать перестанут, или аккумулятор сядет. — Да мне похуй, если честно, — отвечает вдруг как-то слишком уж устало и даже глаза, забывшись, трёт и, тут же зашипев, отдёргивает пальцы от переносицы. — Выбирай сам. — Ладно. — Киваю, наблюдая за тем, как лезет в сумку и выискивает в кармашке сложенные очки. Которые уже напялил. Линзопровод у него, что ли, всё?.. Схлопнулся? — Тогда давай геометрию посмотрим. Предлагаю, глядя, как, придерживая слабую болтающуюся дужку, протирает видавшие виды царапанные линзы на носу, и уже просто дёргаюсь от очередного взрыва вибро из его кармана. На этот раз даже не сообщение. Они совсем, что ли, охуели и впадают в панику через три минуты молчания друг от друга? — Блять, да ты можешь его выключить уже?! Тут никакого терпения не хватит! И Косенко ещё и на меня глаза закатывает! Корчится, недовольный весь, и с видом великого одолжения ОПЯТЬ лезет в толстовку. По рукам настучать хочется пиздец. Если бы линейка на столе была — уже бы треснул. В лучших традициях старых школьных страшилок. По-любому бы треснул. Как бы он морду показательно не кривил, глядя на дисплей. — Арс? — зову в итоге, не выдержав всех этих дебильных игр в старую сегу, и, пощёлкав пальцами, прошу: — Скинь уже и… Морщится сильнее и объясняет, осторожно положив телефон на стол экраном вниз. — Мать звонит. И интересно так ещё. Достал его сначала. Подержал, зажатым в кулаке, а после положил и пальцами толкнул. Будто как-то странно отказался, что ли. Как от шоколадки или столовского пирожка. А телефон всё гудит и гудит. Маман у него тоже пиздец настырная. Сбрасывает и сразу же набирает по новой. — Ну так кончай тупить и ответь, — подсказываю, чуть пригнувшись к столу и понимаю, что меня даже не слышат. У него взгляд словно застревает за стеклами очков. — Эй! Щёлкаю пальцами, и он вздрагивает от резкого звука. Напрягаюсь всерьёз и зову уже мягче, когда нехотя повернётся ко мне:  — Эй? Ты отвечать будешь? — Вглядываюсь в его лицо, терпеливо дожидаясь проблесков понимания, и, развернув свой стул к нему, снова подсказываю: — Давай, или-или… Показываю ладонью влево и вправо, символизируя этим жестом «да» и «нет», и Арс, скривившись, стягивает очки и, отодвинув их подальше от мобильника, сгребает его со столешницы. Прежде чем разблокировать и принять, так губы сжимает, что, должно быть, больно себе делает, тревожа синяк на подбородке да и челюсть тоже. Прежде чем разблокировать, опускает вторую руку вниз и сжимает ей край стула. Неумышленно, я уверен. А вот в том, что ему нужно отвечать на этот звонок, уже нет. — Да. Всего одно его слово, и целый поток с той стороны. С той, невидимой нам обоим, вымышленной стороны провода, который уже давно не тянется от трубки к трубке. Арс каменеет на стуле и разве что глаза не жмурит, наплевав на свой нос. Я как-то сразу понимаю, какого хера его так внезапно принесло, и придвигаюсь ближе, тоже вслушиваясь. Она говорит и говорит, непонятно, обрывками, то тише, то громче, но ни разу не медленнее. Резче, разве что, бывает. Когда переходит на существительные. Их вот запросто можно разобрать. Все до единого. И то, которое на букву «С» начинается, и то, которое заканчивается на «зь». На нём же он дёргается, и я, опасаясь, что скрутит, как тогда в гостевой комнате, осторожно, без резких движений, тянусь ближе и прикасаюсь к его плечу. Арс даже не замечает. Слушает, что там вещает его мать, в чём обвиняет вернее, и если и моргнул за последнюю минуту, то не больше двух раз. Выдыхаю за нас обоих и, беззвучно закатив глаза, перебираюсь на его колени. Так уж, поди, заметит. А слова всё льются и льются. Выдохлась немного с оскорблениями и вроде как перешла к сути. Тут-то я и понимаю, что случилось. Папашка его типа названный. С которым он сцепился. Который ещё и жертва, ага. Жертва школьника, который хоть бы взглянул, а не только трубку отвёл немного и глаза опустил, чтобы не встречаться с моими. Всё слушает, что она там ему втирает. Он слушает, а она его как-то страшно иронично нет. Ей не нужны его ответы. Именно что позвонила, чтобы поорать, а не чтобы узнать что-то. Похер ей, что он скажет и скажет ли вообще. Главное, чтобы слушал. Очередное короткое хлёсткое слово, пауза на то, чтобы отдышаться, и я, пользуясь ей, молча тянусь к его трубке и забираю её. Смотрю на него и всё так же, не говоря ни слова, жму на отбой. После возвращаю назад, предлагая решить, так оставить или выключить. Решает долго. Не моргая и тупя, как первые пни на девяносто восьмой винде. Решает, пока его пальцы опять не начнут подрагивать от вибрации. Тогда-то и зажимает продолговатую кнопку на корпусе, а я закидываю руку за его плечи и хватаюсь пальцами за капюшон. Жду, пока он бросит на моё покрывало уже гарантированно заткнувшийся мобильник, и деловито тычу в плечо свободным кулаком, собираясь не отставать, пока не ответит на все мои вопросы. И вместо возмущения вдруг получаю болезненное шипение в ответ. И руку мою отпихивает вовсе не потому, что она его бесит там или типа того. Больно ему. Устало цокаю на него языком, когда пытается не дать мне снять свою кофту, а после вяло сопротивляется, когда оттягиваю ворот футболки, чтобы глянуть на внушительный расползшийся на руке и верхней части груди кровоподтёк. И это если и не интереснее Резника будет, то не мельче точно. Упустил, называется, на физ-ре. А вот если бы не упустил… Кто знает, кто знает. — Сам расскажешь, или мне кофе сбегать сварить, и погадаем? Спрашиваю, постукивая по его плечу костяшками пальцев, и Арс киснет на глаз. Вот прямо как молоко весь и сворачивается. Губы у него пиздец как кривятся. А тут можно и не пытать. Тут как в математике: его внезапное желание заниматься плюс звонок разъярённой матери… — Давай лучше геометрию, а? Вот это шутки. Не знаю даже, какая смешнее. Эта, про учебу, или то, что придерживает меня за бок, а не пытается скинуть с воплем. Робко так, боковиной руки. — Давай, лучше ты заяву напишешь на мудака, который тебя отпиздил? — предлагаю, понизив голос, и, указав глазами на его подбородок, добавляю: — Пока все вещественные доказательства на месте? Предлагаю, а сам знаю, что нет, нихуя. Не напишет. Знаю, что это не по-мужицки и так далее, и тому подобное. Знаю, что это стрёмно и стыдно. Что это вообще не по нему всё и претит его пацанской правильной натуре. Ровные ребята свои проблемы решают сами. Без ментов. Не как слабаки вроде меня. — Да никто никого не отпиздил. — Сразу вниз смотрит, затылок тянется почесать и, конечно, конечно же подтверждает все мои мысли. Нихуя он ни на кого не заявит. Отворачивается от меня, насколько может, и тихо, не то хвастаясь, не то наоборот, выдает: — Я его это… Из хаты выкинул. И смотрит такой, одним глазом. Левым, который у него немного косит. — И сбежал, значит. Подытоживаю, переваривая всё услышанное, и он согласно кивает. — И сбежал. Это хорошо, что он башкой так машет. Значит, свои пятьдесят грамм мозгов не стряхнул. — А почему не к своему милому новому-старому другу? Спрашиваю быстрой мнительной скороговоркой, просто не в силах заставить себя упустить момент, и, оказывается, нам такое не нравится. Мы на такое скалимся. — Блять, Женя, перестань, а. — И снова я «Женя». «Женя», которое он произносит как-то по-особенному обвиняюще, и морду строит тоже несчастную донельзя. — Мне тошно пиздец. Охуеть. Тошно ему, надо же. — Правда? — приятно удивляюсь и борюсь с желанием сложить руки поперёк груди и здравым смыслом, который намекает на то, что если я это сделаю, то доброму мальчику Аристарху останется только легонько толкнуть, для того чтобы свалить меня под стол. — А хуем в дёсны ему тычить не тошно было? Смотрит на меня так, будто я ему на синяк на подбородке нажал, и прикладывает видимые усилия для того, чтобы удержать ебальник. — Геометрия? Ну пожалуйста? «Пожалуйста». Я впечатлен. — Ни хуя. — Только я так мало спал вчера, что это не перебить никакими «пожалуйста». Мне нужна моральная компенсация, и прижатого к заднице хвоста и три минуты на коленках посидеть явно недостаточно. — Давай, я слушаю. Очень внимательно. — Да ещё бы. Сдаётся крайне нехотя и всё морду свою воротит. На дверь комнаты смотрит, будто опасается, что кто-то зайдет. — Я. Слушаю. Отвлекаю его, потянув за капюшон, и получаю сначала тяжкий вздох, а после и очередную гримасу умирающего в конвульсиях. — Он это… Короче, в любви мне признался, вся херня. Ещё в десятом классе, когда его родаки собирались перевести в школу олимпийского резерва. — Ага. Вот оно что. Ожидаемо, если немного подумать. С хера бы ещё двум закадычным корешам вдруг взять и разосраться на пустом месте? Либо понравившуюся девчонку не поделили, либо… — А она, ну, типа, не здесь. Далеко. Он распсиховался пиздец. Я спросил ещё тогда, помню: чего психуешь, чё не так. Мол, из нашей дыры свалишь, круто же. А он паспорт свой схватил, разорвал, а после в сортир бросил и как засосал меня в коридоре. Типа там «люблю, не поеду без тебя никуда», ну и прочие дела. Я охуел, конечно, на хуй его послал. Наговорил всякого. И сбежал. И мы типа всё, в контрах стали. И смотрит на меня исподлобья. Как же он на меня смотрит. Как та самая побитая собака, зажатая в угол, и если бы мог, то дальше бы пятился. У меня в горле отчего-то пересыхает от этого взгляда и хочется отвести свой. Вспышка не жалости даже, а какой-то другой хрени, такая сильная, что по башке мне бьёт. Хочется тоже теребить завязки на его толстовке и отворачиваться. И откусить себе язык, чтобы ни в коем случае не ляпнуть ничего. А то заткнётся сейчас, и попробуй потом его расшевели. — А тут ты в начале года со своей всей хернёй, ну и… Ну и скажем так, Женя: эта вот херня перестала быть самой страшной из всей, что может случиться. Киваю, показывая, что оценил расширившиеся границы его приоритетов, и, не зная, как спросить лучше, выдаю просто, как есть: — А в рот ты ему нахуя дал? Получается хрипловато и как-то тупо. И в голове было тупо, и вслух. И поступок тоже ебать не умный. Арс-то ни хера Резником не проникся и никаких влюбленностей там очевидно нет. Реально, зачем тогда? — Не только в рот. Мы сначала целовались. Блять, ну спасибо тебе огромное! Спасибо, правда, что уточнил! Что же видос-то не снял! Вместе бы посмотрели! Я, следователь и останки тупого Косенко, которого я гарантированно не успел бы спрятать. — Я тебя сейчас ударю. Обещаю так проникновенно, что Арс хмурится и непонимающе спрашивает: — Ты ревнуешь, что ли? — Алё, у меня столько мирамистина нет! — Которым его стоило бы протереть до того, как пускать в свою комнату и дом. Обмакнуть полностью и оставить сушиться на улице. — Откуда я знаю, куда он там пихал свой язык?! Арс отмахивается и шипит из-за того, что слишком сильно дёрнул плечом. — Пили мы. Ну и слово за слово… — Язык за язык, ага. Охуенное объяснение. Мне интересно, оно хоть когда-нибудь работает? — Он так и не попробовал, короче. Ну, с парнем. Боялся после того, как я на него наорал. Ну и… Ну и вот. И вот. И вот сидит тут теперь такой весь опиздюлившийся и сам ни хуя не рад, судя по его слишком честной дворовой ебучке, которую он вообще не считает нужной контролировать. Или устал, может. И ко мне же побежал. Ко мне, а не к нему. За это ему тоже можно сделать скидку. Маленькую какую-нибудь. Процента в три. — А ты, значит, сказал, что попробовал, да? Толкает меня в бок всё-таки, но держусь крепко и, вместо того чтобы свалиться на своё прекрасное спальное место, только качаюсь вместе с ним. — А я не помню. Отбивает, а меня это так веселит. Так и вижу, как сидит он, бедняжка, со своим другом Сашком за бутылкой какой-нить ссанины и важно заявляет, что: «Один раз не гомораст». — Попизди мне тут. Помнишь ты всё. — Нет, я реально не помню. Да-да-да. «Мою домашку съел енот, Марья Ебовна. Почему вы мне не верите?» И глаза на выкате. Типа, чем больше, тем честнее. Выдыхаю, показывая, как сильно я его терплю, и сам великодушно поднимаюсь на ноги. Отхожу к окну и, глянув в него, небрежно спрашиваю, сжимая ладонями подоконник. Геометрию постигать давно расхотелось. — И теперь что? Спрашиваю сразу обо всём и ни о чём конкретном. Может, жду, что он мне сейчас выдаст, что они замутили из-за какой-то мифической жалости, не знаю. — Да ничего! Было и было! Всё, блять! И уж точно не выдыхаю, когда, видимо, психует и хватается за тетрадку. Совсем нет. Ни капельки. Подумаешь, на возможную проблему меньше. — Это вы вместе так решили? Наблюдаю за его затылком и понимаю, что у него волосы отросли с осени. Немного совсем, но отросли. — Я так решил. И колпачок с ручки срывает весь такой решительный. Дату пишет. — Понятно. — Видимо, возможные проблемы всё-таки вот они, тутоньки. Может, у него чуйка на нездоровых на голову, и Резник окажется ещё прикольнее Насти? Резник, который, может быть, ни фига не согласен с этим залихватским блеяньем. — Пиздец ты тупой, Арсик. — Да чё тупой-то?! Оборачивается так быстро, что я, едва сделав шаг вперёд, тут же отлетаю назад к подоконнику. Инерцией против воли отбрасывает, а эта дубина ещё и тетрадку под стол скинула, цепанув её рукавом своей толстовки. — Да то! Пялимся друг на друга с полминуты, и он, не найдя больше весомых аргументов, скрывается под столешницей. Копается там минуты две. Я за это время успеваю открыть окно и обойти комнату. Нарочно не сажусь обратно. Никакой ему геометрии, пока не договорим. Вот это мы, конечно, дожили. — Не тупой я… — Бормочет там себе что-то и копается всё. Небось и жить бы остался там, у системника. А что? Тихо, тепло, крыша над головой. — Можно я… Можно тебя… Попросить, типа?.. Дожидаюсь, пока вынырнет, и пожимаю плечами. — Ну, моли. Разрешаю. Садится уже на мой стул и устало трёт переносицу, а после тянется к своему рюкзаку. Но до того, как дёрнуть застёжку замка, запрокидывает голову и смотрит на меня. — Нормально можно, Жень? Уже не первый раз замечаю, что у него это «Жень» как кодовое слово. Типа намёк на то, что нужно включиться и перестать ездить ему по мозгам. Намёк на то, что он серьёзно сейчас, и мне надо тоже. И как-то уже не орётся, что я не плебейское «Жень», а нормальное «Евгений». — Давай, что у тебя там? Закатываю глаза чисто для вида и жду, пока покопается в сумке. А после не спешу брать явно не новую, по углам погнутую папку на кнопке, которую он мне протягивает. Такая себе полупрозрачная и не то красная, не то коралловая. — Документы на квартиру. — Надо же, как странно поздно оно ему в голову пришло. Но я почему-то это не комментирую. Смотрю на синяк на его подбородке. — И… Ну… Пускай пока тут побудут. Не там. Не говорю ему о том, что любую бумажку можно восстановить при желании, да он, наверное, и сам догнал, время, может, потянуть хочет. Может, подумать. Может ещё какие может. — Ты выселить их хочешь что ли? Смотрю на его пальцы, сжимающие пластиковую боковину, и уверен, что они только что дрогнули. Смяли папку. — Не знаю. — Киваю, делаю полшага вбок, чтобы вернуться к столу, и берусь за прямоугольник с кнопкой с другой стороны. Так, чтобы наши пальцы не соприкасались. На секунду мне кажется, что он даже чем-то пахнет. Чужой квартирой. — Этого точно. Но ты же слышал. Ещё бы. Такое только с выключенным динамиком и не услышишь. Да и то, хер знает, может, его мать и тогда бы пробилась. — Слышал, давай. — Двойное согласие у меня получается в одной фразе, а Арс разжимает пальцы и как-то скатывается по стулу. Не сразу, медленно, комкается как сползающий с дивана свитер, и пока я отступаю к шкафу, чтобы закинуть его суперважные бумажки на нижнюю полку под хламьё, и возвращаюсь, застаю словно двух разных парней. — Эй? Прием? Вот этот, который в комнате остался, меня явно не слышит. Ушёл в себя. Постукивает по краю стола и явно, очень явно борется с собой, чтобы не сжать его. Один в один Арс из гостевой комнаты, когда его взяло и паничкой накрыло. Подхожу со спины и не знаю, испугается ли, но тянусь к плечу и сжимаю его, наплевав на синяк, а после, как и раньше, когда почти не реагирует, поворачиваю стул и снова сажусь на его колени. Успокаивает его это почему-то. Дополнительный вес к своему в нагрузку. Но сейчас не трясёт. Просто выпал. Как будто задумался и не разглючит теперь. Надо его как-то перезагрузить или из розетки выдернуть. Вмазать или поцеловать, что ли. Ну и учитывая, что по ебальнику ему сегодня уже съездили… Поджимаю губы, строя гримасу искреннего недовольства, и уже тянусь к нему, как сталкиваемся взглядами и почти что носами. Сам развис. — Никакого больше Резника, понял меня? — заявляю ему шёпотом, упираясь локтем в его дебильную толстовку, и им же пихаю чуть ниже, надеясь, что не зацепил этот дебильный, оставленный придурком-отчимом синяк. — Туси с ним исключительно сурово, по-пацански, без языка. — Мы не мутим. — Я сразу не понимаю даже. Он это про себя и Резника? Или про себя и меня? — Я тебе отчитываться не должен. Опять сто двадцать пять. Пускай и в более заёбанной, не такой борзой, как раньше, манере. Не должен он. Охуеть, надо же. Как цветочки в оранжерее доброй тетушке, которая каждый день включает автополив, должен. — Сейчас довыёбываешься, и начнём. Обещаю, а сам, договорив, почему-то дёргаюсь. И улыбка у меня какая-то дебильная выходит, а не угрожающая. Потому что, ну… Серьёзно? Встречаться начнём? И что же изменится? Три «кисы» и пять «зай» в день по регламенту? Пять минут можно ревновать и сорок ебать мозги? Уроки делать один хуй он у меня будет. Трахаться разве что с кем попало нельзя будет. Это вот да. Это реально плюс. Пока я всё это прикидываю, Арс смотрит на меня чуть сощурившись, как будто даже без издёвки, и в итоге, качая головой, переспрашивает: — Мы? С тобой? — А когда я вопросительно приподниму брови — а что, мол? — хмыкает и, ойкнув от боли в челюсти, тут же мотает головой. — Не-а. И смотрит ещё так снисходительно, гад. Будто все эти их сакральные мутки и обжимания не для меня. Недоступны как классу. И не то чтобы мне там хотелось. Конечно, нет. Оскорбительно вот и всё. — Почему это нет? — А ты, блять, как думаешь? И смотрит так выразительно, наклонив голову и весь свой лоб собрав в складки, будто породистый шарпей, а не дворняга. И челюсть у него сразу не болит, надо же. Закатываю глаза и, оставив вопрос риторическим, уже во второй раз мигрирую с его не самых удобных ног к окну. Даже никак не комментирует это. А раньше от одного касания орал, что не такой, надо же. И мне бы радоваться, что так привык, да только это не я его так, а жизнь нагнула. Загнала меня в самый конец списка его проблем. Обидно немного даже. Вот прямо как со встречаниями. — Ты сегодня-то останешься или в школу из какого-нибудь гаража поползёшь? Спрашиваю исключительно для того, чтобы создать иллюзию выбора, и Арс тут же перестаёт ехидничать. — Останусь, если можно. Мы оба знаем, что идти ему особо некуда, и по подъездам, должно быть, шляться тоже не особо хочется. Иначе бы он где-нибудь там и тусил со своими мутными полукорешами, а не припёрся ко мне. Но вот так я его типа заставляю, и все довольны. И Арс, и его типа не потыканная просьбами гордость. — Без курева и внезапно повышенной социальности. Киваю на его заткнувшийся телефон, и он дублирует мой взгляд своим. — Ебаться-то можно? Спрашивает вдруг, глядя в сторону, и я закашливаюсь от неожиданности. Тут же попадаю под его зрачки. Разве что очки не хватает, хамло ебаное, чтобы ни одной мелочи на моём лице не упустить. — Ты совсем охуел, что ли? Спрашиваю, касаясь горла и гадая, как обставить всё это как внезапно приключившийся спазм, да только хуя с два мне кто поверит. И щёки ещё так мерзко припекло. Вот сука, а. Подгадал же. — Тогда возвращай курево и социальность. И торгуется. Прокрутился на стуле и важный такой глядит на меня снизу вверх. — Подышишь воздухом перед сном и постоишь под прохладной водичкой, — сюсюкаю почти, советуя как маленькому, и, доверительно округлив глаза, качаю головой. — Говорят, помогает. Не реагирует на издёвку, а лишь сам мотает башкой в ответ. Чудится, что отлегло у него. Отпустило вроде. Вот вся та хуйня, с которой он пришёл. — Такой ты додик, конечно. Посмеивается себе под нос, ещё что-то добавляет, что-то, что разобрать уже не удаётся, и я молча передразниваю его, повернувшись лицом к окну. Запоздало понимаю, что стекло всё отражает. Впрочем, и хер с ним. Пускай увидит, если получится без очков. — Ты же, поди, и не ел ничего с утра, да? — Запоздало вспоминаю о том, что у нас тут вроде как гостеприимство, и всё такое. Да и ссаная эта геометрия никуда мне не лезет. Не хочу я её сейчас. И сидеть с ним рядом не хочу. Слишком будет близко после этих дебильных среднешкольных шуточек. Ну его… — Пошли, порадуем твоим расквашенным ликом мою мать. Он ей по непонятным мне причинам нравится. Пожрёшь там чего-нибудь заодно. Кивает довольный и закладывает руки за голову, сцепив замком на затылке. Прокручивается на моём стуле и выдает, глядя в потолок: — Она клёвая. — Ага. — Поддакиваю и толкаю его в колено, а после, провернув, и в спину, заставляя не тупить, а подниматься. — Такая, на каблуках. *** — Я бы с тобой мутил только ради твоих родаков. Изрекает, дописывая сочинение о нелегкой судьбе Солженицевского Ивана Денисовича, которого я читал ещё год назад, и немного недоумеваю от списка изучаемой литературы в этой школе, ну да у нас и классный руководитель то на больничном, то на какой-нибудь новой учёбе. Стоит ли вообще обращать внимание? Вот Косой меня сейчас удивил. И укусил тоже. Так, исподтишка типа тяпнул. Можно подумать, я и до этого не знал, что мои замечательные мамочка и папочка ему куда милее продукта их совместной жизнедеятельности. Но чтоб вот так в лоб ляпнуть. Это он молодец. — Может, с ними замутишь? — Чтобы сразу, без посредников? Нет, ну а что? Зачем вам какой-то там днищевый Женя? Смотрит на меня не моргая, а я продолжаю, сопроводив интонации ещё и великодушным приглашающим жестом. — Спустись спроси, им третий не нужен? Арс смотрит в ответ долго. Поверх своей кривой, на нос соскочившей оправы смотрит и, надо же, не шлёт, как я думал. Напротив, как-то слишком уж серьёзно изрекает, прикусив кончик ручки: — Дебил ты, ботан. — Ну надо же. Сидит такой весь в моих шортах и футболке и невозможно важный, типа собравший все ачивки и опыты, меня поучает. — И конченый слегонца. И если до этого я уже рот открыл, чтобы наехать в ответку за дебила, то сейчас притормозил. Интересно стало, чего это он так, снизошел. — Только слегка? — Слегка. — Подтверждает спокойный и вполовину не такой наигранно весёлый, как явился, и своей пожёванной ручкой указывает на мой висок. — Не на всю голову. — Почему не на всю? Комплимент сомнительный, но комплимент же. Мне только что сказали, что я ебанутый, но не полностью. Так мило. — Ну собачий корм жрать не заставляешь и в будке спать тоже, — задумчиво перечисляет и переводит взгляд на свою тетрадь. Вчитывается в написанные строки и, постучав по столу, поправляет очки. Мне даже себе признаваться не хочется в том, что нравится, как он это делает. — Что там ещё можно привести в качестве примеров? Пожимаю плечами и по привычке уже гляжу за подоконник, в наползающую ночь. Пока внизу потолкались, пока геометрию поковыряли, после лабораторку по химии сделали… Уже и за одиннадцать перевалило. Вот оно — лучшее время в жизни. Шатайтесь детки, ни в чём себе не отказывайте. А что до корма… Хорошие же есть. — Я бы мог. — Не мог бы. Качает своей башкой так уверенно, что мне тут же хочется заказать ему пакетик. Чего-нибудь лухарного. С индейкой, ягодами и такой счастливой псиной на упаковке, как будто её помимо этих гранул кормят ещё и ЛСД. — Мог. Продолжаю спорить, но Арс отмахивается и возвращается к своей писанине. Слежу за его ручкой и даже жалею, что своё написал. И то, которое за ним по учебному плану, которому следует наша не самая гениальная училка, тоже. Вспоминаю, как этот придурок списать просил у Насти, и ёбнуть его хочется. Чем под руку попадётся. Подумать только, решил, что меня это проймёт! Долбоёб! — Я курить хочу пиздец. О, ещё одно очко к раздражительности. По шкале от одного до двух он уже на четырёх. Какой талантливый, где не надо, мальчик. — Терпи, не лопнешь. — У меня уже руки опухают, смотри. И культяпку мне свою показывает, поставив локоть на стол. И пальцами ещё трясёт, нарочно имитируя мелкую дрожь. И знает же, что я знаю, что наёбывает. И всё равно делает. Со смешком сбиваю его предплечье и поправляю съехавшую в сторону, чудом не смявшуюся тетрадку. — Хуйня это всё. Ничего у тебя не опухает. Сдаётся без пререканий, только буркает что-то себе под нос и, тяжело вздохнув, пишет ещё что-то. Мне сейчас даже перечитывать за ним не хочется и вылавливать все «ну», «это» и «как бы». Всё равно это не на завтра. — Чё за прикол такой запрещать всё вообще? Смаргиваю и прилежно объясняю ему как маленькому, проигнорировав, впрочем, часть со «всё». — Потому что курить мерзко. Отвратительная привычка. Лёгкие гниют, и сверху всё воняет. Арс вдруг как-то особенно плохо улыбается и, закрыв тетрадку, разворачивается ко мне на стуле. Боком садится и, пригнувшись, вдруг вываливает на меня, почти как мусорную корзину: — А ты трахаться боишься. После первого раза на жопу сел и теперь ссышь. Хочешь, но страшно. И смотрит в упор. Смотрит, как у меня открывается рот, и единственное, что из него выпадает, это жалкое растерянное: «Чего?» Нет, я правда сейчас не очень понял, это был наезд? Изобличение?.. Это что было? Мне как реагировать?.. Пока я туплю и моргаю, Арс стаскивает очки, оставив их на столе прямо так, не складывая дужек, осторожно разминает шею и, держась за плечо, небрежно спрашивает: — Я в гостевой посплю, ок? — Впрочем, утверждения тут явно больше, чем вопроса. Потому что пятится уже к двери и тормозит только для того, чтобы привычно уже взять из шкафа «своё» полотенце и, спохватившись, добавить: — Ты ток если ночью припрёшься, то телефон мой возьми, если уж с куревом совсем никак. — Ты оху… глел?! Выкрикиваю слишком поздно для того, чтобы это было хотя бы отдалённо похоже на серьёзный наезд, и, понимая это, остаюсь на стуле, а не бегу за ним. Да и слишком чести до хуя, бегать ещё. Пошел бы он… Мыться. Мне тоже надо вообще-то. Пускай не торчит там до утра. — Будильник сам ставь. Мне не на чем! Выкрикивает уже из коридора, и я как-то отстранённо думаю о том, что если мои родители это слышат, то, возможно, действительно начнут верить, что мы приятели. Возможно. *** Совсем ёбнулся, блять. Мобильник ему принеси, если пойду. А тапочки в зубах нет? Не надо? Кормушка, может, в именной мисочке? Только, значит, отошёл от своего великого горя, как сразу и охуел. Начал мне тут лезть везде, куда не положено, и условия ещё какие-то свои придумывать. Хочет в гостевой спать — да ради всех его знакомых алкашей. Пускай спит. Никто пинаться не будет. Нахуй он мне тут вообще нужен. С Резниковскими бациллами и любовью потянуть к себе одеяло. Пускай валяется в гостевой. Там же охуенный матрац. И одеяло тоже клёвое. Полуторка — самое то для одного. Выспится перед завтрашним днём, будет как свежий корнеплод, а не жертва мясорубки и высоких температур. Глядишь, ещё пару предметов поправит и окончательно шокирует кого из учителей, которые нет-нет, а порываются искать у него то шпоры, то требуют первые парты признаться в суфлёрских подсказках. Получаю от этого такое искреннее удовольствие, что, пожалуй, реально верю, что на хуй все эти их сексы. Есть вещи куда приятнее. Вот тщеславие своё чесать, например. Просто до умопомрачения нравится. Аристарха Вениаминовича кто хвалит, кто просто, сжав зубы, нарочно кривые оценки рисует в журнале, а я-то знаю, чьи это заслуги. Всё я-я-я-я. Я — и никто больше. Сам он фиг бы стал просто за стол садиться. Смотрю в потолок и зачем-то думаю, ворочается он там или уже отрубился и дрыхнет себе. Мелькает мысль, что я так и не посмотрел нормально на его синяк на груди, а надо было бы глянуть. Ну, мало ли там не просто кровоподтёк, а травма. Мало ли разрыв или… Жмурюсь и борюсь с желанием уронить ладонь на лоб. Для себя-то причины придумывать нахрена? Очевидно же, что собрался вставать. Сам себе в этот раз «ебаный Женя». Выдыхаю через нос, ещё раз пробую сделать вид, что вот-сейчас-уже засыпаю, и, когда ожидаемо ничего не выходит, спускаю ноги на пол, одёргиваю рукав новой, буквально на днях матерью купленной пижамы в тонкую полоску и, прихватив со стола выключенный Арсов мобильник, выхожу в коридор. Темно, уютно, тихо. Самое время пописать и вернуться к себе. Ну, если совсем по хардкору, то можно ещё спуститься попить. Быстро и тихо. Быстро и… Не в ту сторону, разумеется. Бесшумно шаркаю босыми ногами к гостевым комнатам и прожимаю ручку первой по счёту, уверенный, что она не закрыта. Когда поддаётся, жмурюсь, понимая, что пиздец как предсказуемо притащился, и на секунду думаю даже закрыть обратно и свалить назад. Ну прошелся типа, проверил, не сдох тут Арс, и назад. Вариант нормы же. Следить за своими умственными вложениями. Не менее ценными, чем материальными, между прочим. Осторожно заглядываю внутрь, и если он дрыхнет, то свалю назад и тоже отрублюсь уже с чистой совестью. А утром буду его тыкать до самой школы, ехидно намекая на то, что заявился поебаться, а он… — Ты со своим правилом одеяла явился или ещё чё сообразил? Сука! Тоже не спит. Захожу внутрь и, осторожно повернув ручку, подхожу к кровати. Мог бы говорить и от двери. Не хочу признаваться даже себе, что тяну время. Не по себе мне как-то. Каждый раз вот так, когда ни мнимого поводка в руках нет, ни хоть какого-то рычага давления. На него у меня типа есть, но помогает слабо. Уверенность временами стала проседать, как не самый лучший силикон, которым заделали какие угодно щели. На боку лежит, подпихнув руку под щёку и натянув одеяло по шею. Подхожу ближе и сажусь на край кровати. Пихаю ему мобильник по одеялу и, заслышав только зарождающийся смешок, осуждающе цокаю языком. — Вот то, чем колбасу жуешь, заштопай, — предупреждаю, и он близоруко щурится, должно быть, затем, чтобы получше рассмотреть, страдающее у меня ебало или нет. — И чтоб ты знал, я не боюсь, а не хочу. Не сразу врубается, даже лоб свой дебильный морщит. Пускай думает, что я пропизделся. Мне интересно, что дальше на это выдаст. Типа насмешки там какие будут, или что ещё. Что там сможет родить его ни разу не гениальный мозг. — Как ты говоришь? — спрашивает чисто для того, чтобы выебнуться, и, даже не стараясь, сам и отвечает, косо перевирая мои саркастичные интонации: — Попизди мне ещё? Отворачиваюсь так, чтобы оставить ему возможность лицезреть свой надменный профиль, и подытоживаю то, что вообще-то и так было понятно. — Я попробовал. Хуйня ваш секс. Краем глаза вижу, как дёргает плечом и тянет шею, как если бы та затекла. — Ссышь да и всё. — Я тебе сейчас в рот засуну кое-что покрупнее сигареты, понятно? Совсем не по-пацански отмахивается и заново заваливается на единственную, но зато целые семьдесят пять на семьдесят пять подушку. — Да у меня же эта твоя оральная фиксация. Уже не страшно. И голос такой, как будто реально не страшно. Как будто смирился. И с фиксацией, и со мной, и с математика знает, чем ещё. Понимаю вдруг, почему он не спит. Думал тоже. Только о куда более мрачной херне. Понимаю, что угол, в который его загнал я, и не угол-то оказался нихуя. И поэтому он сейчас такой со мной. Типа выделывается. Бросаю его телефон на одеяло и, не думая больше, не важничая, забираюсь на кровать с ногами и подползаю ближе к изголовью. Держусь опасно близко к краю и, рискуя свалиться от любого толчка, спрашиваю: — Ты ко мне пошёл, а не к своему Сашку, потому что больше доверяешь или потому что считаешь, что мы встречаемся? Глупо. Очень глупо. И смотреть, наморщив лоб, и нависать, зная, что так выходит совсем не грозно. И ждать, что ответит что-то кроме слегка недоумённого: — Мы не встречаемся. Не пихается, надо же. Пялится зато. И в темноте его нос кажется куда больше из-за собравшегося отека. Некрасиво. Мне так не нравится. — Сейчас перепихнёмся и будем, — напираю всё равно, и он поднимает брови в очень характерном «чё, серьёзно, что ли». — Давай? Предлагаю по-настоящему, без подначек, и игнорирую дрожь в напряжённых мышцах. Всё-таки физ-ра — это не моё. И диалоги без повелительных интонаций тоже. Как-то даются не очень. Арс смотрит на меня долго. Смотрит, пока у меня реально от этой вынужденной планки локоть не подводит, и, как-то особенно тупо фыркнув, дёргает меня вниз, не то спасая от позорного падения, не то устраивая его же, больно впечатывая носом в край своего плеча. — Дебил ты, бо… Женя. Вытягивает прижатую мной руку и сдвигается к стенке. Освобождает для меня ещё целых двадцать сантиметров места. — Хватит меня женять. Возмущаюсь, а сам понимаю, что меня вот это постоянное впускание в свое личное пространство уже не путает, а пугает. Типа, хуй знает, это маркёр того, что он заебался вусмерть или вообще ёбнулся. Вот как понять? Как понять-то его? Копошусь, пытаясь как-нибудь не слишком по-дебильному лежать на боку, в своей слишком прекрасной для этой комнаты светло-голубой в вертикальную полоску пижаме, как подминает меня под себя и, вопиюще не спрашивая, начинает шарить рукой по постели. Мобильник свой ищет, гадина. А я не разрешал! Я… Я задыхаюсь под тяжестью его костей и только потому ещё не заявил об этом. Только поэтому, а не потому, что слишком деловито своими руками около моих боков шарит и будто бы невзначай по ним тоже водит. Задевает. Вообще не чётко. Без шуток и смешков, типа случайно. Он упал. У него судороги или, там, ещё какая случайная хуета. Приключилась. Кто с кем сейчас приключился? Он со мной, или всё наоборот? Или всё как всегда? Касается, будто походя, куска моей кожи, показавшейся в разрезе спальной рубашки, и всё это невзначай, и руки у него обыкновенно тёплые, а я вздрагиваю. Мне, блин, волнительно. Мне… Мне не понятно, зачем он пихает свой найденный телефон почти мне под нос и, поднявшись, наконец, на руках долго смотрит в моё лицо. Не на. А именно что будто В. Как-то за глаза словно старается заглянуть. Куда-то поглубже. Решаясь на что-то или взвешивая. И я молчу. Я молчу, и я сейчас этот самый тупой бесячий «Женя», который может приткнуться и, наверное, довериться, что ли. Сглатываю только, нервозно немного прикусываю язык внутри рта и, видя, что Арс так и залип, шумно выдыхаю через ноздри и хватаю его за затылок. Потому что спать я мог бы и у себя. Не смог, вообще-то, но ему-то кто об этом скажет? Хотел первый его, типа того, поцеловать, сжав пальцами воротник так и не снятой домашней футболки и жёсткий отросший затылок, но не дался. Так и замер надо мной, только теперь ниже на десяток сантиметров. И всё смотрит. Всё взвешивает что-то в своей голове. Будто меня. Мой вес. На сколько я там тяну. Стоит в итоге ещё больше связываться или нет. По какой-то там мифической своей воле, или подождать и поглядеть, что дальше будет. Со всей этой начавшейся хуйней. А у нас реально хуйня-хуйнёй. И Резник сверху. Лишь бы только не сверху этого вот. Который сейчас надо мной. И который не пидор. Который не пидор и просыпается, наконец. Пора бы, вообще-то уроки-то совсем уже близко. Бодает меня зачем-то в лоб и наклоняется снова. Целует сам и, блять-блять-блять, к своему великому стыду, на одну миллисекунду я понимаю, почему Настя, та, которая моя соседка по парте, так отчаянно хочет с кем-то встречаться. Вот затем, чтобы её так целовали. Без злости, не кусая и не в отместку за все мои-свои и ещё половины города косяки. Просто так. Потому что устал, потому что, о ужас, может быть, хочется, и ещё там что-нибудь. Может, и ничего. Может, просто так. Просто… Просто и от этого вот это пиздецки тупое ощущение и появляется. Дохнущих несуществующих бабочек в животе. Которое на самом деле тревога, а не какой-то там запредельный восторг, но кому было не похуй? Мне вот сейчас тревожно-радостно насрать. Мне не пришлось его заставлять, и меня трясет от этого, и вот-вот выбросит с кровати. Знаю, что только кажется, что выбросит. И потому, что Арс сверху и давит. И потому, что у меня нет никакой сраной эпилепсии и прочих припадков. Но… Всё равно так кажется. Не торопится, как любимую хрупкую, почему-то в моём воображении обязательно низкую девчонку целует и, даже оперевшись на локоть, придерживает ладонью за щёку. Сначала без языка. Потом с ним. И так уже было же. Сосались типа, и всё такое. И было и… Не было. Будто бы не было. Сейчас я не игрушка-перетяжка, о которую можно почесать дёсны. Сейчас он не пытается на меня надавить, и куревом его ебучим не несёт. Сейчас просто всё. Языком по языку. Зубами едва-едва сжимает мою нижнюю губу и тут же ими касается верхней. Медленно, но не лениво. Не виснет, как бы грозясь уснуть. Полностью тут. Не знаю, сколько всё это длится. Только чувствую, что ещё одна ладонь в дополнение к той, что касается моего лица, пробирается под поясницу и веса сверху становится больше. Наваливается сильнее, улёгшись почти полностью. Терплю, пока дышать не мешает, и сам теперь к стенке немного откатываюсь, насколько получается. Так, ёрзая, отодвигаюсь. Всё равно на мне лежит. Смотрит. И синяк на челюсти близко-близко. Больно, наверное, было с ним. Вот это всё. Моргает на меня. Один раз, второй… Нервно облизывает губы, после, отчего-то бесшумно закатив глаза, тянется шарить лежащей поверх моего плеча рукой по подушке. Не сразу понимаю, что он ищет, пока по глазам не резанет вспыхнувший во мраке комнаты свет. И ебучей жалкой романтики как-то сразу становится меньше. Эдак тонны на три. — Я что-то не помню, чтобы… — Не нуди, а. Разрешал. Договариваю уже мысленно. После того, как отмахнётся от меня, и типа не понимаю: это что, всё? Чуть-чуть потискались, смахнули слезы умиления, и всё? На сегодня хватит, уходите? — Серьёзно, отдай сюда. — Протягиваю раскрытую ладонь и поджимаю ни фига не саднящие губы. — Ты ни хуя не заслужил свою социальность. Совсем нет. Вообще. Съехать решил. Отвлечься. Сделать вид, что у нас тут собрание для того, чтобы потыкаться в его раскуроченную мобилку. И только подтверждает мои мысли, когда смотрит с хорошо читаемым вопросом во взгляде, и я отвечаю ему самой важной своей гримасой. Противно учительской. Не раздражающей разве что слепых и познавших всю мудрость Шамбалы. А сам чую, что тут и так всё неладно. Хребтом чую. И спиной, которую он продолжает трогать. Пальцы надавили сильнее. Вот-вот сожмёт, дёрнув на себя, а мне этого и хочется. Сейчас вдруг очень. Чтобы мобильник бросил, и ещё вот этого вот «ты чё попутал?». Пускай покомандует ещё. Санкционированно в рамках регламента. Ну пожалуйста. Собираюсь уже пальцем погрозить, чтобы доебать наверняка, но и так хватает. Прекращает тупить и, бросив свою коцаную раздроту, за которую за каким-то хером схватился, хватается уже правильно, за меня. Прилипает уже серьёзнее, чем в первый раз, и теперь именно что сосёмся как малолетки, которым перепала удача остаться на ночевку без родителей. Впрочем, мы и есть малолетки. Даже лапает с энтузиазмом, а я как-то побаиваюсь его, несмотря на то, что мне хочется. Я побаиваюсь из-за синяка и из-за того, что он может в любой момент очнуться и такой: «Фу, блять, Боже, это же ты, ботан, а я не ослеплён горем или ещё какой хуетой, чё мы делаем». Но он не тупит, и я тоже смелею. Мне нравится теребить его волосы и кусаться. Он тогда шипит и ругается вполголоса и сжимает сильнее. На себя дёргает, а после очередного раза, когда я сжимаю зубы, и вовсе с усилием дергает меня на центр кровати, глухо вскрикивает от боли в руке, и когда я испуганно притихаю, в хер знает какой раз забыв про его плечо, смотрит на меня и вдруг начинает расстёгивать мою пижамную рубашку. Сначала замираю. После решаю, что на слабо берёт опять, и начинаю помогать ему. Футболку его стаскиваем тоже вместе, потому что ему сложно поднимать правую руку. По животу его глажу, пока оглядываясь, выискивает, а после поправляет и накидывает на нас обоих сползшее к стене одеяло, и реально не верю до последнего, когда уходит под него с головой. Просто пиздец как не верю. Поцелуй под солнечным сплетением — полная неожиданность. Ниже — тоже. Над пупком — просто да ну нахуй?.. Хмыкаю, негромко смеюсь, неловко толкаюсь коленками, когда стаскивает с меня штаны вместе с прицепившимися к ним широкими бельевыми шортами. Нет, серьёзно, на самом деле? Взаправду, по-настоящему вылизывает мой живот, и жарко даже той части меня, которая над одеялом. Та, что под, кажется, вот-вот оплавится и проделает дыру в полу, испоганив покрытие сразу на двух этажах. Не понимаю, что мне больше нравится: ощущения или то, что я был с ним так прав. Нахожу его длинную, по сравнению с остальными волосами, чёлку и сжимаю её. Так вот совсем тактильно круто. Совсем. В ладони ощущается мягко-жёсткой. Немного колкой на кончиках. Очень нравится. Когда коленки мои сгибает тоже. Волнительно так. Ловлю себя на том, что как будто мысленные галочки в каком-то тайном списке ставлю. Этот пункт — да, следующий — нет… Пока все — да. Кусает, и я, думавший ляпнуть, что это он решил так извиниться за Резника, клацаю зубами, решив, что иногда молчание реально входит в перечень драгоценных металлов. Я слишком умный, чтобы всё испортить. Я слишком… Арс спускается ниже, и мои пальцы, вцепившиеся в его волосы, тянутся следом. Сердце тоже там же, как бы банально это ни было. Вот там, под лобком бьётся. Реально чудится, что пульсирует вместо члена. Или вместе с ним. Арс замирает, не двигается, натянув одеяло дебильным домиком, и, должно быть, раздумывает, да или нет, нет или да… И блять, как я вздрагиваю, когда «да»! Опускается на мой член открытым ртом, и пиздец! Даже руками его не потрогал, не коснулся ни разу, а сразу в нёбо, насколько вошёл! Игнорируя и синяк на челюсти, и то, что я начинаю дрожать, как попавшая под дождь собачонка, просто делает, и все. За ноги мои держится и не двигается почти, только языком примеряется и водит. Только им и едва губами туда-сюда. А мне бы попить сейчас чего-нибудь и не кончить сразу. Мне бы… Вздрагиваю от включившегося экрана его телефона и короткой вибрации и толкаюсь бёдрами вперёд. Неожиданно охуенно выходит. До мурашек по хребту и тут же не успевшего как следует зародиться, как стихло, раздражения. Пробую сделать так ещё уже осознанно и держа его за волосы, и ебаный плохой мальчик Арс расслабляет губы и просто выпускает изо рта. Позволяет шлёпнуться головке о живот, красноречиво показывая, куда я могу идти со своим самоуправством. Выдыхаю и вместо протестов зарываюсь в его волосы поглубже. Глажу по макушке и натурально тискаю за короткие прядки. Очень нравится. Безумно нравится. И голову сжать ногами хочется. Очень-очень. Откидываюсь подальше, так, чтобы даже шея лежала на подушке, и не шевелюсь вопреки всем своим хотелкам. Только пальцами одной руки. Только по голове его глажу, только за ухом иногда касаюсь, лба ещё, и когда совсем уже пауза затянется, то на ощупь и рта… Мокрого такого рта, приоткрытого и горячего. Приятного и не укусившего меня за фаланги. Какой пиздец. И как ещё хочется. Чего-нибудь и всего. Всего и чего-нибудь… Ему снова приходит сообщение. Вибрация вымораживает меня одновременно с коротким прикосновением языка к головке. Дразнит, игнорируя свой мобильник, а меня прямо из себя выколупывает и напрягает. Меня раздражает, и даже то, что Арс-то игнорит этого своего ебучего писуна и не торопится хвататься за трубку, этого не отменяет. Лижет, касается, целует и мой живот, и член втягивает в рот так, будто только это всю жизнь и делал, а меня, несмотря на то, что это всё ещё приятно, невообразимо дрочит его телефон. На новой вспышке света, не выдержав, хватаю его ещё до того, как дожужжит, и пихаю под одеяло. — Разблокируй. Вроде приказываю, а по тону голоса, по тому, насколько он просел, из-за того, что во рту стало сухо, кажется, что прошу. Арс мешкает, конечно. Но совсем недолго. Секунду, наверное, тратит на то, чтобы моргнуть, и, потянувшись рукой вверх, прикладывает палец к датчику. Вот это ни хуя себе. Сервис. Вот это ни хуя себе… Отвлекает меня от всех своих личных секретиков настолько быстро и качественно, что следующие две минуты я могу сосредоточиться только на том, что тупо тыкаю на кнопку громкости, чтобы начинающий тухнуть экран возвращал себе яркость. И пропущенные от его мамаши смахиваю. Самое неинтересное. Уведомление раздражает только. Языком водит по моему члену, втягивает его в рот, упирает его в нёбо, сжимая губы, и увлажняет слюной, и я почти было сдаюсь, собираюсь к херам бросить эту раздроченную хрень на пол и второй рукой вцепиться в чёрные взъерошенные волосы тоже, как на затухающем экране снова появляется сообщение. Ну уж хуй. Сжимаю зубы и смотрю, подношу экран к лицу аккурат под громкий влажный шлепок. Хорошо выпустил изо рта, ничего не скажешь. У меня сердце привет передало из правой пятки. Конечно же, Резник ему пишет. Обиженный Сашок в телеграме, которого он, оказывается, кинул сегодня на рандеву. Обещался и не пришёл. Вот это превратности судьбы. Хочется написать что-нибудь гадкое и от лица «Косого», под которого закосить как два пальца о поребрик, так и от своего собственного. Хочется просто невыносимо. Хочется, чтобы Арс, играючи укусивший меня за бедро, прекратил страдать хуйней и вернулся вниз и взял в рот нормально. Выдыхаю и принимаюсь перебирать чужое грязное бельишко куда тщательнее. Вторую руку вытягиваю наверх тоже и сейчас, будучи иррационально обиженным, даже не слишком страдаю от этого. Отматываю наверх уже на вчерашний вечер, и всё начинается с банального «ну чё ты?». После идет «ау» и «ну ты где?». Потом «ссышь, что ли?» и «всё понятно». Есть даже «не гони» с интервалом в вечность, и вот самые интересные сейчас посыпались, когда он включил телефон. «Блять, ну мы же обговорили! Хули ты гасишься?!» Ага-ага. Вот чего они в курилке тёрлись. Арсик, который всё героически решил, толкал речь. Объяснял своему ново-старому другу, что ни хуя у них по грейтловам не будет. Очень трогательно. Бесконечно просто. «Ноль обид». «И чувств, если что, тоже ноль. Не хочу я с тобой мутить». Я так удивляюсь, что едва не роняю телефон себе на лицо, когда после ленивых, легко игнорируемых прикосновений, вдруг накатывают куда более интенсивные. Арс, решивший придремать, очухался и решил выбить мобильник из моих рук. И охуеть как хорошо у него получается. Ещё немного и всё. Обе кисти ходуном. Сглатываю, закусываю губу и наспех читаю, испытывая от всего этого ещё больше удовольствия. От того, что надо терпеть и не палиться. От того, что знаю, что сейчас если не успею подсмотреть, чё у них тут за тайны, то потом мне рыться никто не даст. Поэтому сосредотачиваюсь на Резнике, а Косенко, будто зная это, наоборот, на моём члене. Старается, зараза. Очень старается и снова не выпускает почти изо рта и теперь ещё и мошонку трогает. Гладит её и, видно осмелев, сжимает в ладони. «Мне кое-кто другой нравится». Господи Боже мой, вот это охуеть! Оба два раза охуеть и не выхуеть! Надо же, а! Кто бы мог подумать! Кусаю себя сильнее и, торопясь, опускаюсь зрачками ниже. Сейчас уже, совсем сейчас… Буквы перед глазами скачут как блохи, на которых брызнули баллончиком. Буквы кружатся и то сливаются в сплошную линию, то, наоборот, все врассыпную. Арс сжимает губы в упругую твёрдую «О», насаживается ей совсем низко на выдохе, не то мычит, не то шипит от боли в подбородке, создавая какие-то совсем уже запредельные вибрации во рту, и я ВСЁ. Совсем нахуй всё. Бросаю его телефон, потому что мне как-то странно и неестественно выворачивает пальцы, и вместо того, чтобы крикнуть что-нибудь, задыхаюсь из-за сухости, собравшейся в глотке. Никак не могу её выкашлять, и так и сражаюсь с ней, ощущая себя одним сокращающимся спазмом. И молюсь, чтобы он только не поднялся. Не отдёрнул голову. Не сейчас. Очень хорошо выходит. Очень… Не продышаться. Не своим, не в его рот, когда поднимается наверх и замирает рядом в нерешительности, типа не зная, стоит целовать или нет. Его Настя по-любому целовала. И он, нахер, не отворачивался. Несмотря на то, что до хера чёткий. Я тоже не. Я сам его тяну ближе и неловко пихаю язык в его рот, и это даже круто выходит. Такой он влажный по сравнению с моим. Мой Сахара. Прилипнуть к нему и додрочить тоже — кайф. Много не надо, и твёрдый на фоне моего опадающего члена. Только шорты и его дебильные, слишком обтягивающие сейчас не то боксеры, не то какое-то извращение на эту тему сейчас долго снимать. Поэтому так, просто оттянув их. У меня руки паралитика. Его просто немного трясёт. Ещё бы, взял — и такой весь крутой всё мне доказал в очередной раз. И сейчас вот тоже доказывает, когда кончает в мою ладонь. Хорошо, горячо и много. Толкаясь и наваливаясь, прижимаясь ко мне и растягивая поцелуи с привкусом того, что ровные пацаны никогда не глотают. И вообще вне женщины только в баночках видят, когда анализы сдают. И в порнухе ещё. — И чё там? Спрашивает меня шёпотом, немного отстранившись, и я не сразу понимаю, о чём он. Моргаю. Вытягиваю из его трусов свою испачканную руку, которую отираю об свои же нашаренные штаны. Поправляю одеяло. Смотрю на тёмную блямбу на его подбородке. А. Кажется, дошло. — Парень твой пишет, что мутить с тобой не хочет. Арс тут же хмурится и, пошарив по кровати, хватается за свой отключившийся телефон. Я же, поерзав, устраиваюсь поудобнее и жалею, что не узнал, кто там, блять, алмаз чужой души и отрада Резниковского члена. Хотя впрочем… Поворачиваюсь немного и, решив, что попытка не пытка, пытаюсь поднырнуть под его руку. На свою удачу — левую. С правой точно с шансами была бы хуйня. Арс шлёт сначала вполголоса, но после сдаётся и, закрывая один глаз, даёт мне посмотреть тоже. Вот это ни хуя у нас уровень доверия. Пожалуй, запишу. Как раз читает то самое сообщение, на котором я «всё». И блять, дальше вот вообще ни хера нет. Ни хера и маленькая тележка про непорядочность одного конкретного хуя, который не явился, и посему бедный Резник теперь страдает в одиночестве. Но это же как посмотреть, верно? Во всем есть положительные стороны. Например, то, что я не страдаю. — Спроси, кто ему нравится. Арс тут же кривится, как будто его в дерьмо макнули. — Не хочу я! Надо же, какие мы тут. Не лезем в чужие личные жизни. Или что? В чужие личные жизни парней? Потому что это фу-фу-фу? — Дай тогда я спрошу. Протягиваю руку, и он отдёргивает мобильник в сторону. — Да ты гонишь! И возмущается ещё такой, будто бы по-настоящему. А я-то вижу, что у него запала ну ни хуя. Не хочет он ни ругаться, ни отстаивать этого своего Резника. А может, ему и самому интересно, но чёткий Арс сейчас борется с длинноносым и советует не закапывать себя ещё глубже во все эти наши голубопидорские дела. Смешной такой, я не могу. — Да дай! Подначиваю его и ёрзаю под боком, всем своим видом демонстрируя покорность. И взглядом намекаю на то, что, может, что и выменять получится. Если смекнёт, то кто знает, вдруг и покурить без лишних воплей сбегает?.. Глядит в ответ и, поразмыслив, всё-таки пихает назад свой разбитый смарт в мои загребущие руки. — Хер с тобой. Только не спались! — предупреждает, и я терпеливо киваю, не уточняя вслух, что вообще-то не идиот, и все его «чё», «угу», «лады» и прочие лингвистические радости давно выучил. — И бля буду, если ты это как-то используешь… И такой грозный, конечно не договаривает. Согласно киваю в ответ, уже прилипнув зрачками к окошку диалога, и, раздумываю, что же такого напиздеть несчастному неспящему в одиночестве Сашке, который недавно был тут. — Если и использую, то исключительно для всеобщего блага. — Арс дёргается в ответ на моё бормотание, и я сразу же перевожу взгляд выше и с тоской поясняю уже серьёзнее: — Да нахуй мне не упёрся твой Резник и его гомострадания. Интересно мне, да и всё! И смотрю поверх телефона честно-честно. Вот насколько могу. Мне действительно класть на Резника все садовые лопаты, которые есть в сарае около дома. Пока Резнику также класть на меня, разумеется, и если он не брешет, что его любовь давно просрочилась и сдохла. — Не пиздишь? Мотаю головой ещё раз, подчеркивая своё «нет», и удобнее устраиваюсь затылком на ставшем не таким каменным плече. А то напрягся он, надо же. С хером за щекой у него всё охуенно было. А тут за честь друга запереживал. Раньше надо было. До того, как бухой его фотки слал. Подумав ещё с секунду, быстро катаю короткое «прив» и следом за ним ещё «сорян» и кратко про драку с отчимом, и что пришлось пошарахаться вне дома. Они ж типа общаются. Значит, детали нужны. Значит, нужно тоже что-то выдавать взамен на информацию. После в грубоватой Арсовской манере прошу не злиться и обещаю все свои моральные поддержки. И конечно же, конечно же, сука, я хочу знать, кто ему там так до хера люб. Из «наших» он или нет. Типа чё-почём по шансам и так далее. Сообщения улетают одно за другим, и Резник появляется в сети. Мы молчим оба, и он тоже сразу не пишет. Думает, видно. Может, не настолько доверяет. Может, ещё какая херня. В итоге всё-таки кидает пару «да ладно» и «ок». А после так интересующее меня имя. Артур. Ему, блять, нравится Артур. Тот, который наш одноклассник с крашеными длинными патлами. А Арс, эта зараза близорукая, мне сейчас дырку в башке продавит своим подбородком, так ему не интересно. — А я говорил, что он пидор. Ну охуеть теперь. Вот это, конечно, убийственная логика. — То, что он нравится твоему любящему члены другу, ни о чем не говорит. — Подумав, скидываю удивленный смайлик, и хуй вот знает, стал бы Арс так писать или нет. Но я в душе не ебу, что тут ещё можно прислать. — Как и крашенные волосы, кстати. Вдогонку набираю: «Собираешься что-нибудь делать?», а Арс отчего-то своё гнёт так, будто у него какой-то датчик есть или типа того. — Да он по-любому такой! Качаю головой и на попытку отобрать телефон вытягиваю руку в сторону. — Может быть, из неопределившихся. Сомневаюсь, что прямо по мальчикам. — Реально вот сомневаюсь. Правда, как в школу пришёл, я его и с девочками ни разу не видел. Но я ни на кого и не смотрел. — Бедный Резник. Который мне так и не ответил. Прочитал и молчит теперь. Видимо, тяжко ему это всё. И страшно объебаться. Во второй-то раз. — Спорим? Косенко никак не уймётся, и я отмахиваюсь от него, толкнув головой. Отчего задумался и сам теперь гадаю: да? нет? А главное, мне-то какая, нахуй, разница? Резник так и молчит. И всё, уже не в сети. Решаю, что остальные чаты мне не интересны. Роняю погасший мобильник на одеяло и подытоживаю: — Он в жизни не подкатит. — Ну узнать-то попробовать можно. Закатываю глаза и, насколько хватает места, поворачиваюсь набок. Очень интересно, как. Тест на пидоргию пройти предложит? Сдайте кровь, узнайте сколько у вас гомогенов? — Подвалишь и спросишь? На своём ровно-пацанском? Такой, да мне не для себя, мне для кореша. Кривляюсь, передразнивая кого-то чёткого, как пунктир, и Арс в ответ бьёт самым надёжным из всех аргументов. Надувается и, дёрнув рукой, сдвигается к стенке. — Иди на хуй, Женя. Борюсь с желанием ляпнуть ещё что-нибудь и, прихватив свои тряпки, выглядываю в коридор, а там, не торопясь, возвращаюсь в свою комнату. Ну его, спать вдвоём на узкой гостевой. И сам пускай включает себе будильник. Проспит — не мои проблемы.