Make War, Not Love

Я всё думал, смогу или нет. Думал, как про этого с зелёной башкой Артура: нет или да. Нет-нет или да-да? Смогу или нет? Смогу сначала с Сашей, у которого, как пишут в интернетах, был незакрытый, как он вычитал, гештальт, а после и с блядским Женей, только уже не бревном, которому надо сидеть и ни хуя не делать. Охуенно смог. Даже без отмазы с тем, что похуй теперь на всё. И ощущения какой-то страшной хуйни, после которой жить не хочется наутро. Не то потому, что вообще не в первый раз, не то потому, что помятое Женино ебало куда недовольнее моего собственного. А его по лицу не били, в отличие от меня. У него недовольство на морде отпечатано просто по умолчанию, как заводские обои на новеньких телефонах. И пускай. Хуй с ним. Не бесит — и ладно. Отвлекает — и хорошо. Уже пиздец как хорошо на самом деле. Крышак не едет, и кажется, есть планы аж на целый день. Теперь мне и это пойдёт. Этого пока хватает с погрешностью на то, что у меня реально и руки, и уши, и даже язык, блять, уже пухнут без курева. Поэтому я ушёл вперёд, чтобы и вместе с ботаном не прийти, и, обогнув школу с другой, не остановочной стороны, забежать в курилку, и, стрельнув у кого-нибудь сигарету, хотя бы разок затянуться перед уроками. А ёбанный Женя пусть хоть обпиздится. Ваще насрать. Полностью похуй. Я уже готов игнорировать все его злобные написульки в телеге. Морально настроился, и всё такое. Слушать про синяки на морде, кстати, тоже. На возможный вызов в учительскую и поиск моей несчастной жертвы, которой, сотка, пришлось хуже… У Нинки фантазия-то заебись, она и не такое сочинит, чтобы доебаться. А ботан: заяву-заяву… Забавный. Кто же у меня её примет. Побеседуют с «батей», пальцем погрозят, может, скажут, чтобы ну это, по-мужицки-то больше не базарил — и всё, гуляйте пацаны. Назад к себе на кухню. Это в ботанском идеальном мире как-то по-другому, может, а у нас только так. Не ты — так тебя отпиздят, а потом ещё и сверху добавят за то, что мусарнулся. И мать вот туда же. Конечно, блять, она за него. Он же муж! Охуенный, блять, отец её драгоценных детей. А я не ребенок. Я так, придаток молодости, как она как-то ляпнула. Курить от всего этого вновь всколыхнувшегося говна ещё больше хочется, и я ускоряю шаг. Завёлся с нихуя и… И тут же, нахуй, словил наказание за все совершённые преступления разом. Расплата за эпизодически вырубленный мобильник маячит на подступах к крыльцу. И за всё остальное тоже. Мне сначала страшно становится от вида серого длинного пуховика этой самой поджимающей губы расплаты, а потом как-то по хуй становится. Обрубает всё разом даже без спасительной затяжки. Типа уже покурил. Как на дружескую беседу со следаком, так она не явилась, а тут прискакала и мёрзнет стоит на крыльце, опуская глаза на мимо проходящий народ, и что-то негромко говорит выглядывающему охраннику. По камерам спалил, что ли? А я-то думал, он на работе только спит, да иногда с умным видом гадает дебильные кроссворды, которые ему подкидывает непонятно на что надеющаяся техничка. Неужели сообразила, что я папку забрал? Может, случайно наверх за чем-то полезла и поняла? Или не случайно. У антресолей натоптал, или хер этот уши грел, пока я копался и дверцами стучал? Понял, что я что-то вытащил? А не, вряд ли, куда ему такому синему… Может, всполошилась просто? Типа… Сына потеряла? Ну там, дома не ночевал? Самому смешно, бля, становится. Потеряла она меня, как же. Примерно также, как и предыдущие сорок пять раз. Но притащилась-то что тогда? И по лицу не понятно ни хуя, как ни щурься. Пятно и пятно. Всё размазано, что ниже шапки. Сбавляю шаг и внутренне настраиваюсь на то, что начнёт орать снова. Только теперь при всех, а не при одном ботане, которому все эти визги до коленки. Ботану сплетничать не с кем. Он если и собирает чё по углам, то исключительно для своего личного пользования, а не чтобы потом полоскать по всей школе. А мне и так хватает. Мути этой ебучей за спиной. Перешёптываний и смешков. А теперь ещё и эта… Явилась. Нет, точно про папку поняла. Хер бы так её принесло. К лестнице подхожу, нарочно опустив голову и надеясь, что капюшон, натянутый до носа, поможет мне проскочить, но нихуя. Подскакивает тут же и хватает меня не за руку даже, а за лямку рюкзака. Вцепляется в него намертво и дёргает на себя. — Ты где ночевал? Наезжает вместо «здрасьте», и меня тут же косит. Голос слышу — и сразу как вернулся во вчера. Как будто только что она меня и оторала. Левая сторона лица как-то странно сама ползёт вниз и складывается в какой-то пиздец. И рука, засунутая в карман, сжимается в кулак. — А тебе интересно, разве? Отвечаю также, как она спросила, и лицо напротив моего меняется. Будто разом как-то мягче становится, что ли. Опомнилась типа, или чё. Заоглядывалась. Отпустила мою сумку и даже улыбнулась немного. Вообще не могу вспомнить, чтобы она улыбалась. А сейчас вот пытается. Точно что-то надо. Рот вяжет почему-то. Желудок странно скребёт. — Не груби маме. И тянется мне поправить завязки на толстовке вместо шарфа. Отступаю и не знаю, говорить о том, что эта «мама» меня вчера мразью называла, или она помнит и так. И всё остальное тоже помнит. Сплёвываю себе под ноги, кошусь на пробежавших мимо девчонок в каких-то странно одинаковых пуханах и дёргаю плечом, на котором висит лямка рюкзака. Второе почему-то ноет. Вчера нормально было, а сейчас вот нахуй начало. Заебись оно вовремя. Словно напоминает. — Так чё надо-то? — спрашиваю, а сам мысленно даже хвалю себя. Заебись тон выбрал, молодец. Так вот и надо. Равнодушно. На похуях. — Не вызывали же. Она типа не слышит. Поправляет шапку, отодвигая её ото лба, и будто бы просто так, а не ради этого вопроса и заявилась, спрашивает: — Ты домой после уроков придёшь? Выдыхаю и, наблюдая за тем, как в воздухе тает совсем не дым, в очередной раз «грублю маме». Папы, который бы меня по-другому научил разговаривать, у меня не было. — Надо тебе что? — Ну что ты так, я же переживаю. Мямлит как-то совсем не убедительно, один в один наша географичка, когда собирает рефераты и убеждает, что нам всем знание карт ЮАР ещё просто ебать как пригодится, и зачем-то заглядывает за мою руку. И тут же, огибая меня справа, мелькает ботан в своём зимнем пальто и, поднявшись по ступенькам, скрывается в школе. «Классическое, всегда стильное, не то, что ваши обоссанные лезущие пуховики». Не оглянулся даже, но в спину-то мне наверняка попалил, пока подходил. Сейчас, только повесит свое драгоценное шерстяное на плечики и как понапишет… И даже не за курево. Спасибо за то, что не тормознул. Не полез сейчас. — Я на труд опаздываю. — Перевожу взгляд на мать и не понимаю: не ору и не обвиняю, как во все прошлые ссоры, потому что уши кругом или потому что всё ещё похуй. — Табуретки учиться строгать. В армии пиздец пригодится. Она смаргивает и вместо привычного «и картошку чистить заодно нормально научишься» куда мягче обычного бормочет всё с той же, непонятно откуда взявшейся улыбкой: — Ты домой приходи, ладно? После уроков? Все и поговорим. Все. Все… Я, мать и её ненаглядный хер, который на этот раз небось подготовится получше и пиздить будет уже на трезвую. Нет уж, спасибо. Пускай сами разговаривают. Своей дружной заебатой семьёй. А я как-нибудь пошатаюсь пока. Ненавижу я это её «все». Никогда, блять, меня там не было в этих «всех». Ни на праздниках, ни у бабушек. А теперь, охуеть, на тебе, почти в закрытый клуб пригласили. — Ага. Киваю, а она за мои руки хватает и не даёт пройти. Бросается наперерез и, рискуя поскользнуться на скользкой ступеньке, как-то слишком уж странно въедливо уточняет: — Придёшь? И в лицо мне всё пялится, ищет типа там что-то, что ли. Не то следы накура, не то какого-то лютого желания общаться. Синяков вот в упор не видит. Нету их для неё, и всё тут. — Отойди, на урок опаздываю! Стряхиваю её руку и оббегаю по дуге, сам рискуя нехило так наебнуться, хватаюсь за ледяную стальную ручку. — Аристарх! Дёргаю на себя под обиженно укоряющий окрик и хлопаю створкой, наплевав на то, что сзади может идти кто-то менее мощный. И не покурил же, блять! Сука, не покурил! Едва на пол не харкаю от досады, но, вовремя опомнившись, просто сглатываю и под взглядом будто читающего мысли охранника прохожу ближе к раздевалке. Папку проверить надо. Посмотреть, чё там внутри, когда буду в следующий раз у ботана. Мало ли, может, там не только на хату доки лежат. Иначе с фига ли бы эта, которая родила меня, вся такая вежливая принеслась? После вчерашнего-то… Опять какая-то хуита. Только восемь утра, а я уже чувствую себя так, будто заебался в пиздец, и если не мешки с цементом таскал, то как-то близко. Плечо так и ноет. Бесит уже, и ни хуя это не отключишь. Напоминать теперь будет о себе весь день. Пиздец, пиздец, пиздец! Толкучка около вешалок ебовая просто, и я решаю не лезть в самую кучу. Жду, пока немного рассосётся, и решаю, что ни хуя не случится, если и опоздаю. Потолок не обломится, трудовик как-нибудь простит. Уже шагаю за перегородку, как меня снова хватают за локоть. Куда сильнее, чем мать, и я сначала решаю, что это блядского Женю притащило на проповедь, но, обернувшись, нос к носу сталкиваюсь с Сашей с самым страдающим еблом из всех, что мне удаётся вспомнить. — Давай контрольную проебём? — предлагает сразу, до того как я открою рот и спрошу, какого хуя его притащило, и тут же ещё тише добавляет: — У меня никого! Я ещё не включился ни хуя, а он, так меня и не отпустив, сначала за своей курткой тянется, а после, держа её в руках, на середину коридора меня прёт. — Какую контрольную? Хмурюсь, не понимая, чего он доебался, у нас-то сейчас табуретки стоят, да и не говорил никто ничего… Какие такие контрольные? — Не тупи, тапок! — шипит на меня и, втянув голову в плечи, оглядывается назад, на одну из лестниц. Так, как если бы любую секунду ожидал, что вот-вот Нинка вылетит и утащит его наверх. В кабинет. — У нас матеша первой стоит, а у вас после нас. У нас сейчас пробник части пробника. Давай съебём, а? И смотрит как малявка на стоматолога. А я вдруг думаю о том, что если у него никого, то там никто и мозги ебать не будет. И наверняка кофе есть. И покурить можно. А два проёбанных урока реально никого не убьют. Даже с пробником пробника. Даже ботан как-нибудь переживёт. Резник нетерпеливо притопывает своим белым кроссовком, и я закатываю глаза. И с трудом подавляю желание наступить ему на ногу, чтобы не бесил. — Да давай, давай! Этими, которые у тебя из жопы растут, только шевели! — Тут же натягивает куртку, и мы оба, обернувшись на охранника, бросаемся назад к двери. Дёргает её первым, а я выскакиваю следом и терпеливо жду, пока он застегнётся и накинет капюшон на башку, чтобы последние мозги не отморозить — У тебя курева, конечно, нет? Спрашиваю без особой надежды, зная, что не смолит, а так, типа стреляет, если что, на затяжку-две. Конечно, отрицательно мотает головой и, сбегая вниз, оборачивается под самыми светящимися окнами учительской. Дебил — это видимо насовсем. — А что, тебе уже не продают? Шутит типа, а мне ни хуя не смешно. Мне не не продают. Мне «не разрешают». — Закончилось у меня. Бормочу себе под нос, когда нагоняю его, а он какого-то хуя не отъёбывается и продолжает цепляться: — А по дороге зайти не?.. Сука, да зашёл бы я! У меня даже мелочи бы по карманам на пачку хватило! Я бы зашёл, если бы не… Выдыхаю и сглатываю холодный утренний воздух. — Хоть ты не еби мне мозги, а? Прошу с кислой мордой, и он хмурится, но стоит мне только выпялиться в ответ, как вскидывает пустые ладони и делает вид, что он ничего. У него никаких вопросов. И я тоже ничего. К нему валим быстрыми широкими шагами, и я искренне надеюсь, что мать не тупит нигде за углом, решив порыдать оставшиеся до работы полчаса. Хотя это очень вряд ли. Не будет она из-за меня рыдать. *** Мне у него дома всегда нравилось. Как-то спокойно всегда было. И похуй, что кухня такая же, как у меня, полтора на полтора, и хер в ней протолкнёшься, а не как в Женином двухэтажном доме объединённая с гостиной. Типа круто, конечно, все дела, но тут спокойнее, что ли. Можно и кружку, если что, разбить. Там, вроде, тоже можно, и не четвертуют за это, но ощущение не то. Типа реально я псина какая-то. Которую с мусорки взяли и кормят, и рады ей даже, а она никак не привыкнет. Ей в мятой коробке привычнее было. Прикольные, конечно, всё такое, интересные… Да только я не прикольный. Не такой, как они. А у Резников всё дома проще. Даже несмотря на то, что его батя купил новую понтовую вытяжку и искренне верит, что пьёт охуеть какой крутой кофе из крутой чёрной банки. Мы сейчас его же пьём. Не как крутые мужики, а с молоком и сахаром, я — чтобы перебить привкус какой-то горелой хуеты, а Резник-младший потому, что ему так вкуснее. В комнату его даже не ходили, сразу с коридора упали на кухню и молчим оба, то и дело бросая взгляды на настенные часы. Типа следим. Это на уроках когда, сорок пять минут тянутся бесконечность, а тут мы только шли от первого целых пятнадцать, и надо к началу третьего не опоздать. Час чистого времени на всё про всё выходит. Такая вот проёбщистская математика. Вообще не высшая. Телефон я нарочно в куртке оставил. Чтобы ещё один слишком любопытный не палил, кто меня там в три хуя материт. Как-то не хочется мне ему рассказывать про весь этот ботанский собачий пиздец. И чтобы не лез, и потому что ебаный Женя хоть и сука, но вряд ли сейчас главная. К нему мне спиной куда проще повернуться, чем к тому же отчиму, из-за которого на мою морду так бабка в магазине косилась, когда за куревом забежали. — Ты ночевал-то где? И этот вот, с укладкой типа который, а не с резинкой на башке, тоже косится. И кажется мне уже, что ему не прогулять надо было, а допросить меня. Так, чтобы уж на этот раз я наверняка от него не съебался. Вот и смотрит как-то подозрительно, периодически отхлёбывая из своей кружки. — Да… Так. — Отмахиваюсь, не зная, любопытство это у него или такая забота. Может, думает, что я по чужим гаражам или подъездам проёбывался? — Нормально всё. Отпиваю тоже, а Саша, вместо того чтобы кивнуть, вдруг обиженно закатывает глаза и с грохотом ставит кружку на стол. — Я тебе такое рассказал, а ты… — не договаривает и отворачивается к холодильнику. Магнитик из Анапы рассматривает так, будто он только что появился, а не десять лет в одном положении уже висит внизу верхней дверцы. — Как чёрт последний шкеришься. Обидно ему. Я сначала не понимаю. Типа, ну, хули? А после вспоминаю ночные откровения, которые ещё и, как еблан, на пару с ботаном читал, поддавшись какому-то тупорылому порыву, и сдуваюсь. Догоняю. И понимаю. Только не проще мне от этого ни хуя. — Да не знаю я, как тебе объяснить, где! — Вот честно всё. Как есть. Даже несмотря на то, что так скорее всего только продолжит допытывать, решив, что я нарочно нагнетаю, чтобы повыёбываться. — Не в подвале, и всё! Ну реально, как я ему скажу? Вот как?! — Ты с Викой, что ли, мутишь? — Никак не уймётся и, судя по выражению лица, которое он то за кружкой, то за рукой прячет, в упор проблемы не видит. Вернее, не там ищет эту проблему. Ту, из-за которой я могу ныкаться по его охуенно важному мнению. — Я же сказал, что без претензий! Выдыхаю и, сглотнув, не приложившись к кружке, дёргаю головой. — Нет! — Пиздишь? Щурится на меня и качается на табуретке. Пнуть, блять, хочется, чтобы навернулся! Сколько можно-то уже, а?! Какого хера всех так ебёт моя личная жизнь? — Да сам у нее спроси, если хочешь. Машу рукой и едва успеваю поймать кружку, по которой сам же костяшками и вдарил. Хорошо ещё, что не разлил, а то совсем ебано было бы ползать с тряпкой и отбиваться от вопросов уже снизу. Хотя этой самой тряпкой я бы ему и нахлестал. Вот за то, что никак не уймётся. — Да, не с Викой, значит! И… Затыкается, снова ныкаясь за кружкой, и намекающе приподнимает брови, выжидая, пока я, не выдержав этой ебучей драматической паузы, пну его под столом и послушно повторю за ним, заканчивает вполовину тише: — И вообще не с девчонкой, да? И ждёт такой весь, вцепившись в кружку двумя сцепленными руками. А говорят ещё, что пацаны не сплетничают. НИ-ХУ-Я. Тянусь поправить несуществующие на моей переносице сейчас очки и, опомнившись, отдёргиваю руку. Делаю вид, что резко зазудели пальцы на ноге. — Чё ты приебался-то? Спрашиваю, тянусь вниз, прижимаясь щекой к холодной столешнице, и пялюсь на Резника, прищурив косящий глаз. Так его недовольное ебало вижу намного чётче. Ебало, которое становится ещё и каким-то виноватым, что ли, когда смотрит вниз, будто через свою кружку. — Потому что мне больше поговорить не с кем, если ты не допёр. Про это. — Уточняет, как будто про какую-то наркоту, и заканчивает, только когда я нехотя выпрямлюсь. — В смысле, вообще не с кем. И брови свои светлые почти по линию роста волос натягивает. Типа: догнал, догнал?! — Да понял я! — Закатывает глаза, и я отчаянно пытаюсь перевести тему. Я, что уж тут, и помолиться готов, только бы он уже начал вещать про Артура или кого ещё. Только с меня и моей ебанутой лички слез. — Давай ты лучше и говори, а? И кофе мне ещё налей? — Сам встань и налей. — Отмахивается от меня с видом «чё как не родной», и я уже решаю, что и правда, как он снова начинает по-новой: — А как ты у парня ночевал? У него чё, родаков нет? Опускаюсь назад на табуретку и, уставившись на него с самым зверским выражением лица, на которое только способен, прошу, оперевшись локтем о стол: — Резник, отъебись, а? Как друга… Не договариваю, а он почему-то улыбается вдруг, но быстро тухнет. Как если бы начал радоваться чему-то и объебался. Морщу лоб, вроде как спрашивая, и он сначала машет рукой, а после, глядя на меня, всё-таки негромко сознаётся, внимательно наблюдая за моим лицом: — Мы так Настю твою когда-то обсуждали. Помнишь? Я даже сажусь обратно. Оттекаю подальше и убираю руку со стола. Да. Я помню. Вот до того самого случая это и было. До Косого и условки. Я его пиздец заёбывал. Настей и тем, как она мне нравится. И тепло как-то становится внутри от этого. И сразу ебически холодно. — Помню, — подтверждаю вполголоса, потому что как-то нечестным кажется не подтвердить, и, прочистив горло, зачем-то спрашиваю: — Ты… Так и не слышал ничего? Сам не знаю, зачем спросил. Наверное, из-за вчерашнего. Может, потому что он сам мне напомнил про это вот… Ранешнее, и мне стыдно стало за то, что не спрашиваю. Не понимаю. У него взгляд меняется. На виноватый. — Не-а. — Противно легче от этого. Противно от себя самого, потому что я не знаю, что бы стал делать, если бы он мне вдруг выдал, что узнал что-то. Имя или адрес, где можно найти этого урода. Что бы я тогда стал делать? — Только что таскалась она с каким-то мужиком. Не с путяги даже. Еще старше. И то, знаешь же, хуй уже поймешь, правда это, или так, лишь бы пиздануть чё. — Угу. Мычу, прижав ко рту пустую кружку, и игнорирую боль в челюсти. Слабая она совсем. Такая. Едва тянет. Я убеждаю себя, что слабая. — Батя её вчера в школе был. Видел? Как же не видеть. Вот так же близко, как его сейчас, и видел. Ваще ни хуя не по своей воле, ну да это типа, видимо, приколы такие у моей судьбы. Всех, кого я не хочу, сразу поближе под нос. Понравилось пиздец. Вспоминаю его бешеные красные глаза, и по новой не по себе. Будто за шкирку вот-вот схватят и пнут со спины. И похуй, что за спиной никого нет. Ощущение-то есть. Вот оно. Здесь. — Угу, — киваю и хочу побыстрее съехать с этого говна. Перевести тему. На что угодно, только бы картинку из головы выбросить. Морду эту перекошенную как-то растворить. И избавиться от ожидания. Что вот сейчас, сейчас… Дёргаю плечом, будто отмахиваясь от невидимого несуществующего прикосновения, и начинаю трепать первое, за что получается ухватиться. — Помнишь же, я говорил, что она в школу лазила? Ну, когда компы и ещё что-то там пиздили? Это вот новый Настин и был. А папаша её уверен, что я виноват. Типа втравил. Видимо, втроём мы лазили ночью по школе, компы пиздили и ебались на лестнице, пока охранник в подсобке спит. Закатываю глаза типа такой весь до хуя саркастично-похуистичный, а самого на самом деле косит. Не от того, что кто-то там думает, что я лох такой. От того, что, блять, реально лох. Ни хуя не понял. Вот что меня ебёт. То больше, то немного меньше, но никак не отпустит полностью. Я не заметил. Саша смотрит понимающе и как-то грустно, что ли. Отведя взгляд кивает и тихо, рассматривая плинтус, спрашивает: — Ты поэтому сейчас с пацаном мутишь? — Одно всё на хуй да за хуй потому. Все дорожки только в эту сторону и ведут! Так уебать хочется, что пальцы уже сводит! «Поэтому», БЛЯТЬ! — Ну… Травма? Все дела? ТРАВМА! Тот кинолог! Этот, блять, психиатр! Можно мне просто к людям, которые, не получив диплома, не лезут делиться своими бесценными мнениями с другими?! Можно, нахуй, пожалуйста?! Заебали пиздец! — Да не мутим мы, сказал же! — Вскакиваю на ноги так резво, что отъехавшая табуретка зашаталась и едва не ёбнулась, стукнув о линолеум. — Уроки блядские делаем, и всё! Всё! Всё!!! Хули он так смотрит-то?! Ещё и хавальник распахнул, зубами своими дебильными светит! — Сука, серьёзно?! — Вскакивает тоже и, в отличие от меня, переворачивает свою кружку. Только даже грохота не замечает. И то, что на ноги себе налил, наверняка, тоже. Куда тут. У него глаза пиздец. По кругу. — С ним?! Реально?! Открываю рот… Закрываю его. Медленно опускаюсь назад на отъехавшую табуретку. На самый её край. Пальцы начинают мелко дрожать, когда понимаю, что только что спалился. Смаргиваю. Опускаю взгляд… — Нет, ты на меня смотри!!! — Вздрагиваю от окрика и с трудом подавляю желание втянуть шею. Пиздец как хочется. И страшно тоже пиздец. — Отвечай давай, с ним?! Резник наседает, а меня тошнит вдруг. Мне многого стоит просто сглотнуть и не плюнуть весь высосанный кофе назад на столешницу. — Да не мутим мы… — мямлю и вдруг злюсь на себя за это. Да сколько уже можно-то? Сколько можно до меня доёбываться?! И именно эта злость придаёт сил. Выпирает всю сраную додиковскую робость. Выдыхаю через ноздри и пинаю ножку стола. Хорошо так. Что самому больно, а всякие догадливые, где не надо, вздрагивают. — И кофе мне, блять, уже налей! Толкаю ему свою кружку по столу, и он, помедлив, берётся за её ручку и, надо же, реально шагает к раковине. — И я клянусь, если ты что-нибудь ляпнешь, я тебя убью. — Обещаю уже его спине. Нахуя только не знаю. Выходит же, что сам сейчас и подтвердил. Но мы же реально не мутим с прости-господи-ёбнутым Женей. Мы так… Хуйнёй какой-то занимаемся. И уроками. — На физ-ре случайно по башке мячом дам, понял? Саша, подумав, кивает, изображая «понял-принял», и послушно мешает мне одну кофе и две сахара. После разводит горячей водой из чайника и, поставив получившуюся бурду на стол, достаёт пакет с молоком из холодильника. — Охуеть. Вкладываю в ответный взгляд весь сарказм, на который только способен, и доливаю смутно пахнущее семечками кофе трёх с половиной процентным пастеризованным. — Слушай, а этот твой ботан случайно не заразный? — Острожно ставлю пакет и отодвигаю его подальше. А то руки пиздец чешутся. Оболью ещё. — Может, он это? И с Артуром позанимается, а? Если уж тебя проняло… Ну нет. Молоком — это слишком гуманно нахуй. Сам не понимаю, как хватаюсь за висящее на крючке полотенце и, скрутив его, отвешиваю ему не по уху, как хотел, а всего лишь по дёрнувшейся прикрыть лицо руке. Второй раз только замахнуться успеваю, и то ловит и, дёрнув на себя, выхватывает, потому что я и не борюсь. Ебаный синяк мне мешает. А Резнику если надо, пускай сидит, как дебил, с тряпкой на кулаке. — Не. Серьёзно? — Поворачивается боком и, загадочный как училка, намекающая на проверочную, уточняет: — Занимаетесь?.. — Занимаемся. — Подтверждаю и, не зная, чем себя ещё занять, снова пью. И во второй раз кофе ни хуя ни лучше. Наоборот даже. Кажется противнее. — В институт хочу. Странно наверное, но почему-то для Резника это не звучит как охуеть какой смешной мем. Он не начинает смеяться и рожи мне не корчит. Кивает только и, посмотрев под стол, на кофейную лужу, даже не двигается в сторону тряпки. Ждёт, что ли, что она сама? Свалит куда-нибудь со светло-серого линолеума? — А это, про нас-то сказал? Ну… Даже интересно, в какие-нибудь мои «не мутим» он поверит или нет? Ну вдруг? Смотрю на настенные часы и небрежно, как бы на похуях, бросаю короткое скучающее: «Нет». После сразу же отпиваю из кружки. Сладко до тошноты становится. Вру и жалею уже пиздец. Ну на хера согласился, а? Общались бы и общались. На хера было пить? И сосаться было зачем? Про остальное вообще уже вспоминать пиздец. Знал бы, что столько мозга выжрут, так ни за что бы… — Типа изменил, получается? У Резника весь лоб как маленькая гармошка, а я не могу вспомнить, с какого это хуя он стал такой высокоморальный. Не очкует же, что ботан ему морду набьёт? Вот что растрепать может — это да. Это повод. Да только не станет он. Не выгодно ему. Ебаный Женя всё делает только так, чтобы было выгодно. А хули ему с Резника? Ни хуя и дырка сверху. — Мы не встречаемся, для того чтобы я ему изменил. Объясняю, а сам, блин, как-то запереживал. Надо убедиться, что ботан удалил ту фотку. Наверняка чтобы. Без косяков. — Но больше не хочешь? Перевожу взгляд на Сашу, и, надо же, ваще ему не стрёмно. Веселится, постукивая по столу. Сушки какие-то дебильные из вазочки у стены на пальцы надевает и шевелит пальцами. Подъёбывает ещё и смотрит так, с интересом. Психану, нет? Хочется опять его без паспорта оставить. Только теперь реально своими руками. А не так, что он натупил, а врагом народа стал я. У его родаков, вон, до сих пор им и значусь. Хуй придёшь теперь, когда они дома. — К Артуру яйца свои подкатывай, раз он тебе нравится. Отбиваю подъёбку, и он тут же сдувается. Перестаёт играть едой и кривится. — Нравится, а хули. — Передёргивает плечами и сбивает сушки. — Я не знаю… Он, вообще, как?.. Шансы-то есть или лучше сразу забыть? Складывает их назад в чашку, и мне кажется, что они там для того и лежат. Чтобы засохнуть окончательно и после отправиться в мусорку или в окно, на радость скачущим рядом воронам. — Проверь как-нибудь. Советую, а сам понимаю, что ляпнул что-то из серии: от пива ссут. Ну а чё я ему ещё скажу? За жопу его схвати? Засоси в раздевалке, только заранее прикрой яйца и спрячь паспорт? — Ага, как? — Не знаю. Попали его. Общаться хотя бы начни нормально. Заставляю себя ещё раз глотнуть из кружки, раз уж заставил намесить этой хрени, и решительно встаю, чтобы вылить оставшуюся половину в раковину. — Да мы общаемся. Здороваемся там. Вяло не соглашается, пока я наблюдаю за тем, как бегущая из крана прозрачная вода уносит в слив размывающиеся мутные подтеки, и мою за собой кружку. Отвечаю только, поставив её на сушилку над раковиной и повернувшись лицом. — Ага, когда встретитесь поиграть в шашки в доме старых пердунов, пропиздится, что в школе хотел попробовать, а ты всё тупил и тупил. Складываю руки поперёк груди и снова бросаю взгляд на часы. Считай, вот и проебали первый час. Осталась моя алгебра. Пробник части пробника. — Охуеть смешно, спасибо. Саша не отзывается на шутку, но зато встаёт тоже. В первую секунду едва не дёргаюсь, собираясь предупреждающе вытянуть руку, а после расслабляюсь, наблюдая за тем, как он поднимает свою кружку с пола. Осматривает её и, поставив в раковину, со вздохом уходит в коридор. Тянусь следом и останавливаюсь около выключателей. Копается в ванной, слышу, как гремит там чем-то, видимо, тряпку половую ищет, и, не дожидаясь, пока его там сожрёт монстр, живущий около труб, спрашиваю: — Я на балконе покурю? Молчит, наверное, раздумывая, тащиться со мной или нет, ЗОЖ-ник фигов, и в итоге решает в пользу тряпки, чистых полов и стола. — Бычок только потом с собой забери. Киваю двери и выдыхаю, опустив плечи. Три минуты без допросов и глядя на окна своей комнаты и пустую, раздроченную ещё много лет назад площадку между нашими домами. Заебись. *** Прибежали на перемене, разделись, толкаясь с теми, кто, наоборот на улицу торопился, чтобы наскоряк посмолить, и разбежались на лестнице, каждый на свой этаж. У «А» сейчас биология, у нас… Вроде лит-ра. Четверть как началась, так расписание и меняют, как левой пятке завучихи вздумается, и, не глянув с вечера пятницы на доску утром понедельника, можно обнаружить охуеть какой приятный сюрприз. Но это раньше. Теперь-то я пиздец какой ответственный. Теперь я слежу за уроками. И проебал всего два из них, а не двенадцать, как мог бы в начале года. Пробегаюсь по лестнице и понимаю, что телефон-то так и не проверил. Не полез читать, чё там за поэма на ебануто-Женином при Резнике. Нос у него до хуя длинный. Вычитал бы чего, и потом вообще хана. Заподъёбывал. Вообще, конечно, осторожно он это как-то делает. Типа и хочется ему доебаться, но типа вполсилы, что ли. Ссыт, что психану, может? А может, вообще еще сомневается. Насчет себя и своей мути про всяких крашеных. Может, вообще того… Передумает?.. Типа переключится на кого-то ещё, и его отпустит? Ну с кем-нибудь из десятого замутит? Там есть клёвые девчонки. Те, с кем он ещё не успел повстречаться. Сердцеед, блять. Ботана палю быстрее, чем он меня. Со спины замечаю по соседке по парте и ублюдочному свитеру в полоску. Вот кто станет сам, по доброй воле, носить свитер? Да ещё и на рубашку, а? Точно его в детстве уронили, и поэтому теперь так таскаются. От чувства вины всё. От неё. Жалею, что на пол не сплюнуть, и решаю, что лучше уж сразу прояснить, чем весь урок читать, чего он мне сверх того, что уже успел настрочить, навалит. Прояснить только, не оправдываться. А то сейчас он тут придумает. Дожидаюсь звонка около стенки, и сука, блядский ботан даже по сторонам башкой своей не крутит. Ведёт вежливые беседы с доёбчивыми одноклассниками и Артуром, который, я уверен, у него теперь в башке каким-нибудь маркером отмечен. Палит его краем глаза, или типа того. Потому что интересно. Потому что не знает, да он или нет, и наверняка попытается понять это. Просто потому, что он Женя. На всю голову. Училка пока так и не прибежала, но народ всё равно подтягивается к кабинету, и ботан тоже тащится к двери вместе с особо ответственными обитателями первых парт. Тогда-то его и перехватываю. Реально хватаю за шею и как пиздюка, который мне что-то должен, волоку в сортир на «перетереть». Так, чтобы эта его, подружка по парте, заметила. Решила, что он мне домашку не сделал, или ещё кого. Пострадал, короче, за правое дело и свою инициативу. Только запихав его в двери и толкнув к кабинке, понимаю, что она та самая. Где мы встретились в первый раз. Романтика просто ебать. Хочется пару сердечек прямо на только что намытый с белизной пол выблевать. И на ботанские начищенные ботинки. Случайно. Женя первым делом поправляет воротничок своей глупой рубашки. И волосы на затылке тоже. После морщит нос, поджимает губы и, дёрнув сумку за широкую, перекинутую через плечо ручку, сдержанно сообщает: — Я сейчас буду тебя убивать. И ничего о том, что мы упускаем драгоценную возможность получить новые знания. Ебало кирпичом, а самому интересно, значит. Сам ждёт, чего я скажу, хоть и делает вид, что так уж и быть, снизойдёт и послушает мои вяки три минуты. Придурок. Ещё бы чёлочку зачесал на пробор. — Я с Резником проёбывал, — сообщаю и смотрю внимательно-внимательно. Перекосит или нет? — Попиздели немного. Ботан сначала замирает. После моргает. Затем кивает. — Не пососали? Уточняет с крайне доброжелательной улыбкой и тем самым лицом, с которым сдаёт домашку в конце урока. А мне как-то даже и похуй. Даже въебать ему не хочется или дёрнуться. Как-то не страшно больше. В коридоре тихо, и насрать. — Не, кофе попили и назад пошли. Смаргивает, снова сжимает рот в белую, почти не выделяющуюся линию и таращится на меня как на совсем беспросветного. Шагает ближе даже, и мне кажется, что вот-вот достанет лупу из кармана, а после переведёт меня из одного царства в другое. К насекомым. — Ты издеваешься надо мной, или что? Вот. Именно с таким тоном и взглядом и переведёт. — Нет. Общались тока. Как друзья. Специально уточняю, зная, что взбесится ещё сильнее, но молотить меня не начнёт точно. Вообще, это даже интересно. Какие у него психи? Ну типа, что он мне выкатит, кроме своих непрочитанных трёх тысяч сообщений? Да и то, даже не открывая, уверен, что там больше про контру. — Очень смешно. — И запил такой держит, что любая бабка на похоронах бы зауважала. — Без году неделя языками чешете и опять друзья. И руки поперёк груди складывает, такой весь деловой. Необиженный. Иголкой ткни — лопнет и в форточку улетит на фиг. В сугробах и не найдёшь потом. Да и желание искать куда меньше, чем курить. — Он про тебя, кстати, спрашивал. Ляпаю нарочно, гадая, зацепится или нет, и ботан, конечно, шагает ближе. Понижает голос и косится на меня, как ворона: — И ты сказал?.. — Не-а. Смотрит ещё внимательнее. И хер вот разберёшь, чё ему надо. Чтобы я сказал или чтобы не сказал. — Пиздишь же. Заключает в итоге с недовольной мордой, и я решаю не отпираться. Дёргаю плечом, на котором висит лямка рюкзака, и типа улыбаюсь даже. — Случайно пропизделся. — Что мы встречаемся? Удивленный становится сразу такой. И даже гонору убавляется будто бы вполовину. Шагаю поближе, чтобы можно было говорить ещё тише, и уточняю, сбитый с толку выражением его лица: — Что уроки делаем. Тут же цокает языком и толкается, ударив локтем о дверь последней «моей» курительной кабинки. — Что туфли у моей матери заебись, не сказал? И снова по двери пихает. Мне от этого смешно почему-то пиздец. Смешно и как-то палевно. Отворачиваюсь от него и, толкнув незапертую дверцу, которую он гонял туда-сюда, отхожу к бачку и запускаю руку в карман толстовки. — Ревнуй потише, стенки трясутся. Снова цокает, показывая мне, кто тут есть великий сарказм, и шагает следом. — Я не… — Замирает, стоит мне только достать пачку и, открыв её, поймать сигарету зубами. — Ты что делаешь? — М? Делаю вид, что не замечаю, и прикуриваю, пока ботан не успел выхуеть. — Да ты совсем что ли… — Первая тяжка. Вторая… — Да куда… Да фу! Топает на меня даже и рукой машет прямо перед моим носом, пытаясь выхватить сигарету, но всего раз, а после просто стоит и смотрит. Типа всё. Всё, чё мог, сделал и сдался. Даже странно как-то. Растерянный почти. Вот ща, если зайдёт кто-то, точно решит, что я его сюда запер и по карманам шарю. Или хуйню какую-нибудь затираю. — Не пизди, а? — прошу вполне себе миролюбиво и без наездов. Также, как Сашу на его кухне. — Три раза затянусь, и пойдём. — Ага, — соглашается, но так, как будто я сказал, что иначе мы все помрём, и он будет первый. Сразу, как только в коридор выйдет. — Ты, я как жертва твоего абьюза, и этот чудовищный выхлоп. Киваю и делаю вид, что не замечаю, что это хуёло в свитере реально считает мои затяжки. — Ща чё? — Хуй тебе в плечо. — А на уроках приличный такой. В учительскую за журналом ходит и руки на коленках держит. — Английский. — А. Нормально. — Всё, три раза было. — Успеваю схватить его за запястье, чтобы ещё раз затянуться поглубже, когда нагло выдирает у меня сигарету и, бросив её в унитаз, брезгливо нажимает на кнопку спуска воды. — Пошли. И не дыши на меня. Вообще не дыши! Командует, деловой пиздец, а мне так подгадить ему хочется, что внутри всё странно ноет. И не где-то конкретно. Просто внутри меня. Хочется, чтобы ещё больше пиздел и возмущался, и всё тут. Вот на своём, ботанско-Женевом. За курево, Резника, ещё там чё… Знаю, что пожалею, и, наверное, даже раньше, чем выйду из этого хуевого толчка, но сейчас хватаю его за плечо и дёргаю назад, в кабинку. — Эй, ты что делаешь? — Ботан тут же оборачивается, лицом ко мне становится, как будто только этого и ждал, и тут же морщится от витающего дыма. — Фу, Боже! Смотрю на него в упор и всем своим видом обещаю, что вот-вот прямо в лицо выдохну. — Ебало своё отверни. — В глаза мне смотрит и будто нарочно плечи ровнее держит. Совсем напротив теперь. — Не смей, псина позорная! Не… Замираю, «не смею» вот прямо, как он тут и шипел, и жду. Сделает что или царственно удалится, как собирался секунду назад. Знания стынут, вся хуйня. Куда он потом без них? Только на дно же. Только на… Смаргивает, глотает то, чего у него и так во рту не было, и тянется ко мне. Обломать пиздец как хочется. В рот ему выдохнуть тоже. Вот всю горечь, которую я не выпускаю и не сглатываю. Хочется посмотреть, что он будет с ней делать, терпеть и давиться, для того чтобы оставаться рядом, или весь такой закашляется и отпихнёт меня, послав на ближайший хуй. И бля… Первое. Ну нахуя оно мне, а? Нахуя?.. Я столько раз сосался уже в этой кабинке. И помню, как трясло в самый-самый первый. С ней. Помню, как страшно было, что спалят, и что папаш её, уёбок, узнает. Что мать вызовут в школу. Сейчас тоже страшно. Сейчас кажется, что тот, прошлый страх, полная хуйня. Руки только не дрожат и ботан не хихикает и не кусает свои губы, поглядывая на меня украдкой. Ботан за край моей толстовки хватается и держится за неё, и, наверное, также, как и я, слушает тишину коридора. Слушает, что там, за разъёбанной не одним ударом ноги дверью. Идёт кто, или пока не?.. Целует злобно и с напором. Не кашляя и не кривясь. Похуй ему на мои сигареты сейчас. Никаких «фу». Он мой воротник комкает, оттягивая одну из завязок, а я руки в карман прячу, зачем-то держась за пачку. Не сжимая её, как в учительской, а просто держу в ладони. Типа моя она, что ли. Типа чтобы не забрал, когда подвернётся возможность. Закончили так же быстро, как начали. На всё про всё с десяток секунд и вышло бы, может, если бы кто-то решил подсчитать. Отступает тоже первый. Смотрит на меня как-то мутно и, не дожидаясь, пока я прищурюсь, валит в класс. Даже руки не помыл в нашем роскошном, вот на каникулах покрашенном в свеже-блевотно-зелёный сортире, надо же. Я вот мою, прежде чем выйти. Долго мою и трясу пальцами, а затем вытираю о джинсы и только после тащусь к классу. Прошусь в кабинет и тут же выясняю, что и этот урок можно было проебать. Тоже какой-то срез. Правило о том, что в один день нельзя две контрольных ставить, мне приснилось, или чё? Правда «англичанка» у нас сейчас такая себе. Относительно молодая и часто отворачивающаяся позырить на расписанные малолетками гаражи. Интересные, что пиздец. Усаживаюсь за полосатой ботанской спиной и только очки нашарить успеваю, как уже пишет мне что-то. Ладно… Хер с тобой, Женя. С недоумением обнаруживаю, что все предыдущие сообщения он удалил. Только одно и висит. То, которое прилетело сейчас. Это чё же там было? А главное, когда он снёс?.. Сейчас, что ли? Пока пялюсь на короткое: «Я жду», и в душе не ебу, как на это реагировать. И чего ему надо, тоже не ебу. «?» Молчит. Делает вид, что что-то там на своём двойном в клеточку строчит. Охуел совсем, что ли? «?» Скидываю ещё один знак вопроса и едва успеваю пихнуть мобильник в карман. Распечатка с заданием легла на край стола. Бросаю не самое счастливое «спасибо» и, поглядывая за удаляющейся учительской спиной, ощущаю вибрацию через ткань. «Что ты палки гнёшь, извиняйся давай.» Охуеть нормально. А вроде он норм до кабинета дошёл. Не слышно было, что успел башкой пиздануться. «За что?» За курево, что ли? Или за Резника? Или нахуй чем я ещё успел оскорбить его царское величество? «Ты издеваешься?» А, наверное алгеброй. Точно. Наверное, стоит поставить на неё. «Нет». Но не со стопроцентной уверенностью. «Я понял, ты издеваешься надо мной тем, что тупишь.» Смотрю на его спину и жалею, что реально взглядом нельзя дыру просверлить. Я бы ему дырок нахуярил тупо по полоскам на свитере. Много-много маленьких дырок. Смаргиваю и, опомнившись, опускаю взгляд. Больше не таращусь так открыто. «А что, так можно было? Прикольно». Осматриваюсь, покрутив шеей, и понимаю, что всем похуй, на кого я пялюсь и пялюсь ли вообще. Кто-то чёркает уже, катая с лежащего на коленках мобильника, кто-то негромко переговаривается. Даже Жарикова где-то глубоко в себе и не пытается сунуть нос в ботанский телефон. «Ещё одно слово и контру писать будешь сам.» А. Вариант сверху написан. И раз я ровно за ним, то, значит, у нас один. Понимаю, что если и дальше буду соображать также быстро, то мне не только списать надо будет. «И напишу». Промаргиваюсь, наводя резкость, и решаю, что раз уж я теперь не тупой, то нехуй портить оценки. Да и как-то фоново стыдно, что ли, за проёбанные первые два урока. Видимо, реально Резник прав, и ботан ядовитый. Надо сделать так, чтобы он меня больше не кусал. «И напиши.» Как меня дрочит его точка в конце — пиздец. Ну вот нахуя он её ставит? Чтобы твёрдо? Чтобы понятно сразу было, какой он заёба и душнила? «Ок». Убираю телефон, решив, что всё, до конца урока меня в голову ебать будут только времена, или чё тут вообще, ну да ни хуя. Ботана привычно тащит с отсрочкой. Наваливает мне спустя пять минут. «Ок.» «Придурок.» «Блохастый.» И стулом скрипит пиздец. Качается на нём туда-сюда, издавая настолько мерзкие звуки, что Жарикова толкает его в плечо, а мне хочется пнуть сзади. А лучше дать по башке. За всё сразу. «Ёрзай потише, иначе все решат, что блохи у тебя». Не читает, как будто бы напоказ, и я, забив на него болт, затыкаю уши ладонями и вчитываюсь в задания. Сегодня, оказывается, один за своей третьей партой, и это не то везение, не то совсем конкретный попадос на следующей алгебре. Ну да похуй. Напишу отдельно этот пробник пробника. Торопиться мне, один хер, некуда. Ботан изволит про меня вспомнить за пять минут до звонка и, такой весь принципиальный, реально ничего не скидывает. Спрашивает только, так будто никаких обидок не бывало: «Ты сразу со мной поедешь? Уроки делать?» Поднимаю взгляд на портреты английских классиков, наебашенных на скотч прямо над исчерканной доской. Кто-то ниже, кто-то выше. Если прищурить один глаз, то запросто выйдет представить, что Шекспир мне сочувствует. А может, нет. Может, он за ебаного Женю.