Make War, Not Love

Длинные перемены, которые я всегда пережидал как нечто обязательно неизбежное, перестали быть такими скучными. Пустыми быть перестали. Теперь вместо того, чтобы палить Арса, я палю ещё и Резника, который мне в хуй не упёрся. Ну как ни изгаляйся, не придумаешь, нахуя может быть нужен, и всё тут. Ни для одной из самых левых целей. Не интересный совсем, не нравится ни мордой, ни экстерьером, но всё равно палю. Слежу за ним глазами, если оказываемся на одном этаже, и кошу под дурачка, если стоит совсем близко. Нарочно громко спрашиваю о чём-нибудь или пихаю его в бочину и нарочито зашуганно извиняюсь на полкоридора, привлекая побольше внимания. Жду, что Артур тоже посмотрит. Оцениваю, как именно он посмотрит. Интересно мне теперь: да он или всё-таки нет? Конечно нет, с вероятностью в дохулион процентов, но… Но кто ж знает? Собаки по запаху наркоту ищут. Может, Арс не хуже? А Артур он… Ну, странноватый, в сторону девиантного поведения, которое очень нравится девчонкам. Эдакий бунтарь из старших классов. Волосы красит, какую-то тяжёлую хрень слушает. Может, где ещё и по барабанам долбит. Мечта, в общем, а не парень. Не такой, как эти все Резники и Косенко, соревнующиеся друг с другом на физ-ре. Бегает за мячиком не по велению души, а только по необходимости. Под суровым тренерским гнётом. Вернее, Артур как раз уже не бегает. С гипсом-то кто его играть пустит. Разве что совсем отбитый суицидник, готовый подставиться под гнев и отдельно взятой мамаши, и всего родительского комитета. Смаргиваю и, поправив почему-то именно сегодня начавшую соскальзывать с плеча сумку, переключаюсь на другое. У нас вообще есть родительский комитет? Должен же быть, да? Надо спросить у матери ради интереса. Узнать, могу ли я, если что, шипеть, что мы сдавали в фонд класса, школы и учительской, и поэтому не понимаю, почему должен прикладывать тетрадку к лицу, чтобы мне глаза не выжгло нафиг каким-то слишком уж ярким весенним солнцем. Оно вообще в курсе, что мы не в южном регионе? Может, ему не сказали? Не сказали, что по глазам можно бить только тем, кто не сдал на эти блядские коридорные шторы… Я бы ещё и по рукам бил кое-кому. Кое-кому, кто нет-нет да лезет пальцами в карман толстовки и мнёт там свою ебаную пачку сигарет, когда задумается. И типа скрытно это всё. Типа незаметно, ага. А то, что руки у него потом воняют — так это хуйня. Незаметно. И курит же дальше, упорно игнорируя все мои попытки запретить эту отвратительную привычку. Совсем страх потерял, скотина. И я тоже хорош. Нет бы дёрнуть его за шкирку, напомнить, почему я могу ему указывать, но какого-то хрена все не напоминаю. Себе только, что все эти послабления временные. Что вот сейчас он оклемается ещё немного, и тогда… Тогда-то я ему всё и припомню. Сразу перестанет хаметь и начнёт слушаться. Вот если этот пробник хуёво напишет, то тогда и получит. И за курево, и за Резника, и за то, что ебало своё кривит, когда начинаю говорить что-то важное, а ему всё одно. Душно, видите ли, сразу становится в комнате, и он тянется открывать окно. В моей комнате моё окно. Настолько охуел уже, что не удивлюсь, если ещё и покурить прямо на подоконнике попробует. Впрочем, если попробует, то хотя бы фигню всякую жрать перестанет. Бичпакеты с чипсами дёснами не погрызёшь. — Жень? — Едва не вздрагиваю от прикосновения к руке и, задумавшись, не сразу понимаю, кто меня позвал. Обернувшись, первым вижу край каре и нацепленную на нос оправу очков со стёклами-нулёвками. — Ты чего? Нервничаешь? Настя, конечно. Кому я ещё сдался, кроме соседки по парте? Арс скорее кроссовок бы сожрал, чем вот так меня потрогал при всех. Заломать — запросто, а за рукав потрогать — ну не, пидорство же. — С чего ты взяла? Поворачиваюсь к ней, но задеваю взглядом и зелёные, уже вымывшиеся в грязь патлы Артура. Тут же трётся, немного поодаль от дверей. И вот похуй же, стоит и стоит, прижимая к груди свою травмированную руку, а теперь нет-нет да посмотрю на него, гадая: да он или нет?.. — Лицо у тебя такое. Смаргиваю и поправляю широкую лямку, перекинутую через плечо. Отчего-то сегодня сумка с самого утра врезается мне в свитер и отвратительно его стягивает. Раздражает. — Это моё обычное лицо, Анастасия. И не только свитер. — Да как скажете, Евгений. — Закатывает глаза и отходит на шаг, деловито коснувшись своих очков. Зачем они ей вообще? В чём их смысл? — В обморок не грохнитесь только. Пробник всё равно не отменят. — А я не хочу, чтобы его отменяли. Смотрит на меня как на придурка, растеряв всю насмешку, и, покачав головой, ставит мне диагноз. — Мазохист. — Обидный, должно быть, по её мнению. И вызывающий снисходительную улыбку по моему. — Займёшь мне место? А это уже переход к примирению. Боится, что обижусь. Только я не то чтобы это умею. Не понимаю, как это должно работать, что ли. — Если вперемешку с «А» не рассадят. Кивает и, довольная тем, что у нас всё «ок», дрейфует куда-то в сторону к девчонкам. А я уверен, что нас как раз и раскидают вперемешку. Поэтому всех и согнали к кабинету ОБЖ, потому что ни один другой такую толпу просто не вместит. Типа репетиция это или что? Полуофициоз для того, чтобы вычислить, столько у нас в среднем дебилов по палате и кандидатов на вписку в ближайший военкомат. Там ещё веселее, чем на приписной, говорят. С плоскостопием защищать родину не берут, а с неврологией или пороками — пожалуйста. Куда там дыркам в каких-то клапанах до заваленной стопы? Звонка жду как манны небесной и едва сдерживаю полный облегчения выдох, когда русичка, наконец, отпирает чужой кабинет. Щёлкает выключателем и запускает всех внутрь вымороженного ОБЖшником класса. Ну за ЗОЖ, мужик, что тут такого? Разве что распахивать окна настежь всё-таки лучше летом, а не когда за этими самыми окнами минус пятнадцать и валит снег, но это уже частности. Это уже ему, как фанату закаливания, виднее, конечно. Прохожу к «своей» второй парте и невольно ёжусь, наблюдая за тем, как русичка лязгает старыми облезлыми шпингалетами, ставлю сумку на край стола и почти не раздражаюсь из-за того, что Арс, собака эта страшная, уже развалился на последней, подальше от доски. И вот вроде и нечего ему ныкаться, списывать тоже не собирается, а нет же, только отпустили — и пожалуйста: сбежал подальше. Распиздяй — это, видимо, в крови. Желающих на Настино место не оказывается и, несмотря на то, что она заходит одной из последних, без труда занимает его. И не то дело в том, что это вторая по определению не популярная парта, не то во мне. Второе было бы занятнее. — Добрый день. — Нехотя поворачиваю голову на русичку и не могу понять: то ли она причёску сменила, то ли что-то другое. Может, очки?.. У неё вообще были очки? — Сейчас Нина Георгиевна принесет ваши варианты, и начнём. Кто закончит раньше, может спуститься в столовую. Ого, вот это, конечно, щедрость. Так уж и быть, господа холопы, можете отожрать. Большую перемену-то вы пропускаете, но кого заботит, что это и было ваше время на поесть? — А домой пойти можно будет? Среди поднявшегося гула чётко различаю один выкрик с задней парты, и русичка улыбается на него в ответ. Очень мягко и так по-доброму, что немного подозрительно и не по себе. — Нет, Александр. — У нее Резник в фаворитах, что ли? Что-то я очень сомневаюсь, что у него одни пятёрки по литературе. — Можно будет пойти на консультацию по профильным предметам. Сначала думаю, что как-то это слишком не остроумно, а потом прикидываю, сколько раз она слышала эту шутку. Тут против воли улыбаться уже будешь, глядя каждый год на нового «Резника», решившего, что он сейчас сделает всем смешно. — Так физика стоит. У меня «общество» завтра. Он зачем-то продолжает этот диалог, и я снова, как и в коридоре, кошусь на Артура. Благо, головой вертеть, для того чтобы рассмотреть его в этой куче народа, особо не нужно. Глаз сразу цепляется за цветные пряди. Вон он, через ряд на третьей парте. Просто улыбается, прикрыв рот рукой, и сидит вполоборота, выставив ногу в проход. — Следите за расписанием внимательнее, Александр. — Русичка перестает быть нарочито любезной, и её лицо становится куда более пресным. Видимо, с эмоциями на сегодня всё. — У вас подготовительные по математике. — Да блин! Сокрушается вообще ни разу не наигранно и даже лупит ладошкой по парте. Сидящий рядом с ним Арс только морщится от звука шлепка и чуть отодвигается в сторону. Странно, что тоже не выступает. Витает где-то с утра. Что-то там в своей лохматой башке крутит… Очень хочется спросить, что. — А вчера не было. — Настя снова прижимается к моей руке, но иначе уже. Прижимается своим плечом к моему и, наклонив голову, почти касается оправой очков моего виска. — Я после шестого смотрела расписания. А я вот не посмотрел. Сфоткал только доску в понедельник в наивной надежде, что доживу до конца недели без таких ошеломляющих перемен. Хорошо, что у нас хотя бы консультации пока не общие. — Мило. Комментирую вполголоса, и Настя согласно кивает. Она всё ещё так близко, что щекочет мою щёку волосами. И я пока не понимаю, неприятно мне или всё равно. Ну касается и касается. И что? Отодвигается сразу же, как только в кабинет залетает раскрасневшаяся Нинка, и, выпрямившись, принимается крутить ручку в руках, без энтузиазма рассматривая опустившуюся на учительский стол кипу бумаг. Я же старательно улыбаюсь самой Нинке, нарочно стараясь поймать её взгляд. Знаю, что уже раздражаю её, но ничего с собой поделать не могу. Она меня своими слишком старательными попытками доебаться до Арса бесит тоже. Осматривается, остановившись на секунду в проходе, и, оценив, что за контингент собрался за дальними столами, поджимает губы. — Так, Резник, за первую парту. — А вот и репрессии. Так я и знал, что в итоге если не всех, то самые сладкие парочки точно рассадят. — Аня, иди на его место. «Аня», которая вросла в этот стол, должно быть, ещё в первом классе, кажется недовольной даже больше Резника, с которым расходится около третьей парты. Ему типа похуй. Он не против посидеть в одиночестве у самой доски. — Косенко… — Нинка сначала фамилию называет, а уже потом осматривает кабинет. Его тоже хочет посадить поближе. Наверняка ещё и встанет за спиной, чтобы уж точно никто ему не помог. — Косенко, садись вместе с Жариковой. Охуенно, спасибо, Нина Георгиевна. А я, значит, могу валить в конец кабинета, в негласное гетто для опасных и тупых? Нехотя поднимаюсь на ноги и, прихватив с собой ручку, уже собираюсь покорно тащиться к такой же недовольной Ане, как меня останавливает голос переставшей копаться в недрах своего стола русички. — А вы, Евгений, пожалуй, тоже за первую парту. С Резником. Класс. Три часа рядом с раздражающим меня замечательным Сашей. Можно я лучше на подоконнике посижу? — А меня за что? Не выдержав, спрашиваю, и вместо того, чтобы уступить место Арсу, который прямо за моей спиной уже топчется, остаюсь на месте. Жду, так сказать, пояснений. Нинка даже моргает. Будто не верит, что я тут трачу её драгоценное время. — Ни за что, Женя. — Подчеркнуто называет меня на «ты» и даже не рявкнула, как могла бы на Арса. — Думаю, так мы сможем получить наиболее реалистичную картину знаний Александра. Закатываю глаза и прохожу вперёд. — Почему тогда Косенко с Жариковой? — Вот это у Александра, конечно, талант. Только сумку повесил на стул, а уже хочется ему случайно ручкой ткнуть в ногу. — Она же ему даст. Списать в смысле. Взрыв смеха такой, что я опускаю веки, чтобы не ляпнуть ничего в ответ на такую тупость. Придурок, блять. И чувство юмора у него тоже пиздец идиотское. Зато всем приматам весело. Сашенька — молодец. Саша — звезда. Настя красная только, будто в приступе острейшей аллергии, и Арс закатывает глаза, но не изображает оскорблённую невинность. Отмалчивается. Нинка вообще на это замечание бровью не ведёт. — У каждого ученика свой вариант. — Поясняет, как только гул утихнет, и проходит чуть дальше, вглубь класса. — Романенко тоже за первую… Продолжает рассаживать весь, так сказать, цвет обоих классов, а русичка отвлекается на кипу заданий. Бегло просматривает что-то в верхнем из них. Замечаю, что строчки криво пропечатаны, и надеюсь только, что принтер у них не сдох именно на моём варианте. А могли бы, как во всех нормальных школах, в электронке пройти, а не переводить бумагу. Не жалко им, что ли, казённых ресурсов? — Привет. Поворачиваюсь на слишком уж жизнерадостный голос и улыбаюсь своему одноразовому соседу по парте во все свои двадцать восемь. — А давай оба будем делать вид, что по другую сторону парты никого нет? Предлагаю с такой радостью и энтузиазмом, что собирающийся доколупаться до меня Резник фыркает и, не зная, что сходу такое ляпнуть, ограничивается ещё одной усмешкой: — Прикольный ты, Женя. А сам рассматривает меня даже не скрываясь. Пялится в упор, как на обезьяну в зоопарке, и мне хочется щелкнуть его по носу за это. Знаю же, почему пялится. Знаю и мысленно обещаю себе не забыть высказать тому, кто в этом виноват, за до хуя длинный язык. Так бояться, что кто-то спалит, и пропиздеться. Молодец, Арсик. Спи сегодня на улице. Так и смотрим друг на друга, проигнорировав лёгшие на стол распечатки с заданиями. Я уже было собираюсь раскрыть рот и поинтересоваться на полкласса, не влюбился ли он в меня, как вздрагиваю от выкрика за спиной. — Косенко, а ну быстро положил телефон на мой стол! Морщусь и прикрываю глаза рукой. Ну почему он такой тупой? Что такого важного ему горело написать, что он так глупо подставился? Наблюдаю за тем, как нехотя поднимается с моего места и, пройдя вперёд, оставляет мобильник. Я уже было решил, что молча, но… — Это ОБЖшника. Но куда уж нам. Куда нам до таких сложных умозаключений. — Ещё слово, и вызову мать! Нинка как обычно добра к нему. Странно, что не приглашает к директору. Наверное, тот слишком занят, для того чтобы лицезреть Косенко по сорок раз за неделю. — Давайте. В который раз уже закрываю глаза ладонью и думаю, почему он такой. Почему нельзя было вернуться и сесть молча. — За что она его так не любит? Спрашиваю вполголоса, не особо рассчитывая на ответ, но Резник охотно делится и делает это даже без издёвки в голосе. — А её годовой премии лишили, когда Косой условку получил. Вот оно, что. И взрослая тётя, значит, не смогла справиться с ненавистью к и без того побитому жизнью подростку. За несколько лет не смогла и цепляется просто по инерции. Потому что просто не может не цепляться. Арс для неё средоточие зла. — А… — Ага, — кивает на моё глубокомысленное мычание и добавляет, придвинувшись чуть ближе. — Она у них тогда ещё класнухой была. Да уж. Повезло так повезло. По всем фронтам. — Резник! А вот и нам повезло получить ещё немного внимания. — Да я спрашивал, имя полностью писать или нет! Отзывается сразу и даже не думает оборачиваться. Складывается впечатление, что ему эти доёбы вообще побоку. Мимо ушей пропустил и, так уж и быть, снизойдёт и пока заткнётся. Борзый он, этот «Александр». Только не так, как Арс. Тот зубами щёлкает чуть чё, показывая, что может и тяпнуть, а Резник… Ну Резнику типа лень. Даже просто погавкать. — Разобрался? — Нинка появляется около нашего стола почему-то именно с моей стороны и кладёт руку на моё плечо. Улыбаюсь ей как самый хороший мальчик на свете и надеюсь, что ухо мне своими колкими ногтями не проткнёт. Резник демонстрирует ей свой белый листок и гордо выведенное сверху полное имя. Ещё один изображающий что-то клоун. — Теперь отодвинься к своему краю и займись тестом. Время пошло! Перевожу взгляд на давно остановившиеся часы над исцарапанной тёмно-зелёной доской и молча закатываю глаза. Типа телефоны доставать нельзя, а часы есть у всего класса. Наручные такие, не смарт, с которых, конечно же, можно списать всё на свете, и потому их сейчас начнут нещадно отбирать. Вот так и засекай время. В уме считай до трёх тысяч шестиста и при этом ещё думать не забывай. Запятые в сложносочиненных предложениях пиздец как любят, когда отвлекаются на какие-то там плебейские цифры. Очень помогает концентрации. Батарейки в часах поменять нельзя было. Чтобы тикали. Меня вот не бесит, когда в классе тикает. А если ОБЖшника штырит после запоя и дёргает от всего, то это его проблемы. Мне хочется, чтобы тикало. Следить за секундной стрелкой хочу. Подарю ему упаковку солевых на следующем уроке. Побеспокоюсь, так сказать. Рука тянется к карману, чтобы в мобильнике сделать заметку, но, вовремя опомнившись, мотаю головой и кладу левую ладонь на парту. Тут же получаю по ней дёрнувшимся локтем Резника. Поджимаю губы и отодвигаюсь, как и завещала Нинка, к краю парты. Вчитываюсь в задания, и пока всё просто и топорно. Арс тоже не должен налажать. Куда тут, проебаться с грамматикой и исключениями. Для такого отдельный талант нужен. А с его памятью вообще без шансов. Странно, что никто из учителей не заметил. Но странно ли, если всем либо похуй, либо, вон как у Нинки, наточенный зуб? Нахера им его таланты, им бы его побыстрее спровадить, а не пытаться откуда-то вытянуть. Да он и сам мог бы на четвёрки хотя бы списывать, если бы хотел. — Косенко! — Да вашу… Вздрагиваю от окрика и вместо аккуратного кружка вокруг нужного варианта, перечёркиваю его. — Ну-ка, покажи, что там у тебя? Оборачиваюсь вместе с половиной класса, и Арс, более чем недовольный таким пристальным вниманием, раздражённо выдыхает. — Пальцы в кармане. Смотрит на скрестившую руки поперёк груди Нинку с усталостью человека, вынужденного приглядывать за больной бабушкой. У которой Альцгеймер, недержание и сорок кошек. — Показывай. «Бабушка» непреклонна и надеется поймать его, для того чтобы выгнать. Он молча закатывает глаза и медленно вытягивает сжатый кулак вверх. — Пустая. Разжимает его, демонстрируя только царапину посреди ладони, и Нинка подходит поближе. Забавно, но в своем стремлении прицепиться к одному конкретному ученику, она не замечает шушуканий доброй половины класса. Русичка, опустившаяся на учительский стул, молча поджимает губы и отворачивается к окну. Ей, должно быть, тоже кажется, что это слишком. — А почему под столом? Только бы ему хватило сил промолчать. Только бы ничего не ляпнул… Неужели я так многого хочу? — Потому что карман под столом. Отвечает медленно и терпеливо. Смотрит только исподлобья и как на больную. Да не только он, если честно. Те, кто не пользуется возможностью показать свои вопросы более грамотному соседу по парте, тоже. Ну видно же, что на ровном месте прикопалась. — Станешь умничать, переписывать будешь не вместе с остальными завалившими, а в учительской. И вот это тоже очень лишнее. У Нинки будто свет на нём сошёлся. Хочется ей достать этого ненавистного тупого Косенко, и всё тут. — Я не завалю. Арс так уверенно это заявляет, что мне становится и хорошо, и тут же немного плохо. Теперь вообще от него не отойдёт. В затылок дышать будет. — Да ладно. Никогда не поверю. Вот. Началось. Правда, я бы на её месте тоже не верил. Но я-то на своём. — Зря вы так, Нина Георгиевна, мальчик действительно старается. — Русичка не выдержала, надо же. Решила прийти на помощь своему бедовому ученику. — Оценки… — Видела я его оценки. — Морщится, обрывая робкие попытки заступиться, и снова улыбается Арсу. — Только тест вместо него никто не напишет, как домашнюю работу и проверочные. Вот и посмотрим, какие знания у нашего мальчика. Да уж. Вы бы все действительно лучше посмотрели на его знания. Что я, зря столько времени уже убил? — А если я на пятёрку напишу, то что? Хмыкаю и понимаю, что, может, и напишет. Если попавшиеся ему вопросы будут на темы, которые мы уже успели посмотреть. Жалко, конечно, что не все, но большинство точно. Только для всех это какая-то шутка. Даже Настя, которой перепал этот сомнительный принц в соседи, фыркает, уткнувшись в свой вариант. Никто не верит, что он не только на тройку чудом наскребёт. — Не смеши меня, Косенко. — Нинка, вон, вообще уверена, что он дебил, который додумался до того, чтобы домашки списывать. — Проходной наберёшь, и бог с тобой. — А если всё-таки напишу? — Арс не унимается и вдруг делает выпад, которого даже я не ожидал: — Годовую мне пять поставите? Предлагает, оперевшись обоими локтями на стол, и смотрит на неё. Да так серьёзно, что Нинка немного растерялась. Замешкалась, не зная, стоит ли согласиться. Проебётся, и такой шанс по нему прокатиться будет. Но что, если нет? Что, если окажется неправа она? — Вы слышите, Мария Семёновна? Он ещё торгуется! — Смаргиваю и понимаю, что ничего обещать не будет. Неужели всё-таки допускает мысль, что он может?.. — Пиши давай! Прикрикивает на него и отходит. Останавливается в конце класса и бдит уже оттуда. Арс в ответ только скалится и бросает короткое «понятно», прежде чем снова спрятать левый кулак в карман и вернуться к тесту. Делаю то же самое, но только начинаю читать следующий вопрос, как Резник толкает меня под руку. — Охуеть Косой в себя поверил. — Наверное, это стоит считать за комплимент. Но мне вместо «спасибо» хочется его за лицо взять и отодвинуть. — Это инфекция какая-то, что ли? А можно и мне? Вот же прицепился. Сразу видно, что никаких у него претензий. Ноль. От ответа меня спасает всё та же развернувшаяся Нинка. — Ты что-то сказал? — В туалет можно выйти? Резник даже в лице не меняется и интонация у него та же. И глядит на неё, выжидающе приподняв брови. Улыбается, и кажется мне, что если сейчас она скажет «нет», то он будет обещать, что не дотерпит до конца теста. И нудеть исключительно из принципа. Нинка картинно громко выдыхает и, возведя глаза к потолку, обращается к сидящей за столом русичке: — Мария Семёновна, проводите молодого человека. Ей, видимо, тоже так кажется. *** Арс так сильно нравится моим родителям, что я всерьёз начинаю думать о том, что если бы притащил какого-нибудь вшивого щенка, то его тоже приняли бы. Оставили жить в доме и, спустя пару недель, я бы обнаружил, что это не моя собака. Что отца она слушается куда лучше и спит исключительно с матерью, предпочитая тусоваться в их части этих квадратных метров. Арс именно так и делает. Ему интереснее со «взрослыми», чем со мной, и, осмелев, он уже не стремается торчать в гостиной, когда остаётся у меня. Типа, всё обязательное сделал — можно и к приятному. К людям, которые ему приятны. Даже дебильные скучные истории о внутреннем производстве, на котором пашет мой папаша, ему нравятся. Хоть бы раз слился или попытался это сделать под каким-нибудь благовидным предлогом. Так нет же. Сидит. Моргает раз в двадцать секунд и слушает, уминая страшно полезные, но абсолютно не съедобные печенья, которые ближе к весне начала выпекать моя мать. «Чтобы отказаться от вредного покупного». Арс, конечно, с ней соглашается, что покупное-то говно всё, ага. А вот эта херотина без сахара и нормальной муки прямо пища богов. Несите ещё, что там залежалось, он всё сожрёт. Вот он, образцовый нормальный сын. Не Женя, которому вся нефтегазовая промышленность примерно ниже пояса, и он не видит смысла в симуляции интереса. Как и к материной стряпанине. Поел, не отравился, сойдёт. За что тут быть благодарным по гроб жизни? За выполнение своих родительских обязанностей? Жду не дождусь, когда съеду от них уже. Тогда можно будет разговаривать четыре раза в год, и вряд ли кто-то станет притворяться, что очень хотелось бы увидеться, но с этим ужасным плотным графиком… Супер, если получится в следующем десятилетии. — Слушай, а твои на каких условиях квартиру сдают? — Отец вдруг меняет тему и, обратившись к Арсу, вызывает у него ступор. — Может, мы бы через компанию заключили договор? Я тоже не въезжаю сразу, о чём он говорит. До этого тоже вполуха слушал, но сейчас даже отрываюсь от телефона. Рецензию на сериал и попозже можно дочитать. — В смысле? Арс улыбается невпопад и пожимает плечами. Весь такой вежливый щеночек. Со мной бы таким был, а то так для меня у него «иди нахуй, Женя». — Да парень со мной работает, только приехал и искал жилье поближе к объекту, в старом городе. — Как интересно. Чую, очередная крутая история сейчас будет. Возможно, про однофамильцев. — Ну и снял квартиру у мужика. Разговорились, пока расписку давал, и тот ему возьми и скажи, что имя у него интересное. Но, мол у его сопляка круче. Аристарх Вениаминович. Я поэтому и запомнил. Это тебя же? Арс смаргивает. Арс спустя несколько секунд вспоминает только, что нужно что-то ответить и неловко улыбается, скривив рот. — Да, наверное. Второго такого везучего явно нет. Пытается перевести всё в шутку, но отчего-то краснеет. Отчего-то его, кажется, сейчас и разорвёт. — Ну так ты спроси, хорошо? — Отец недоумевает слегка, но, конечно, не может взять в толк, чего это Арса так растаращило от упоминания отчима. Откуда ему, блин, если этот упёртый еблан всем рассказывает, что неудачно подрался с пацанами из путяги, и потому теперь такой красивый ходит, с синяком на морде? — Если захочет, оформим всё в белую. — Спрошу. Обещает, но больше ничего не говорит. Смотрит на свои свободные руки, и если что и делает сейчас, то только моргает. Примерно раз в час. — Ты чего загрузился? — Папаша мой спохватился, надо же. Заметил, что что-то не то. — Из-за имени, что ли? Арс улыбается ему через силу и чешет затылок. — Не, вспомнил, что домашку не доделал. И взгляд сразу отводит. Сразу смотрит на свои ноги в купленных маман тапочках. Типа, одинаковые чтобы у всех. Сразу шесть пар купила зачем-то. На потенциальных гостей. — А… Ну это дело нужное. С учёбой-то лучше стало? — Лучше. Спасибо за чай! — Это он в сторону холодильника кричит, видно, сходу не разобравшись, где там моя мать, и, выпрямившись, начинает пятиться. — Я проверю… Короче, там, всё проверю. Неопределенно машет рукой куда-то в сторону и, повернувшись, буквально сбегает на второй этаж. Я же отпиваю из ещё и на четверть не опустевшей кружки и, пожелав родителям хорошего вечера и скорой спокойной ночи, тянусь следом. Нарочно не торопясь, чтобы никто не решил, что у нас там какой-то заговор. Или того хуже, что-то случилось. Я пока и сам не знаю, что у нас там. Нахожу Арса на своём компьютерном кресле и с весьма сложным выражением лица. На всякий случай плотно закрываю дверь в комнату и только после спрашиваю, чего это он тут такой подозрительный. — Дай папку, которую я оставил. И ручкой моей по столу стучит, цепляя на нос свою расхлябанную оправу. Но что в очках, что без очков настолько залип, что будто ничего и не видит. Даже не моргает, уставившись на мой пол. Рисунки там какие-то, что ли, ищет? Изучаю его взглядом ещё какое-то время, а после молча открываю шкаф и, привстав на носки, вытягиваю из-под кипы постельного белья, уложенного на верхнюю полку, красную клеёнку с кнопкой. Молча протягиваю ему и даже не знаю, возмутиться или нет, когда, крутанувшись на стуле, поворачивается его спинкой. Больно уж он в себе, чтобы осмысленно отгораживаться. — Ты внутрь даже не посмотрел? Слышу, как щёлкает кнопкой и шуршит бумажками. Нарочно остаюсь на расстоянии и не суюсь. Не провоцирую его, но не спросить как-то выше моих сил. Неужели реально просто отдал, и всё?.. — А когда мне было? Сначала схватил, а потом тут бросил. — Бухтит себе под нос, не оборачиваясь, и перебирает разномастные листы. Осторожно делаю шаг вперёд, а после ещё один. Становлюсь по его левую руку и наблюдаю, как вчитывается. — Охуеть… У этого уёбка реально есть своя квартира. Для него это будто какое-то потрясение. Не верит никак, всё вертит в руках свидетельство на собственность старого образца, и я, не выдержав, забираю его, чтобы посмотреть тоже. Что там такого страшного-то может быть написано? — Какая-то халупа на тридцать шесть квадратов. — Адрес ни о чём мне не говорит, да и у Арса вряд ли там когда-то зарезали любимого хомячка. Что так психовать-то? — И что? — И то! — Огрызается, едва по ноге мне не прокатывает колёсиком, когда разворачивается, и, вскочив, толкает в плечо своим, когда огибает. — Пускай и валит на свои тридцать шесть метров! Я-то думал им жить негде, что они поэтому… Это что? Слушаю его вполуха и сам опускаюсь на освободившееся место. Раз уж есть возможность посмотреть, что он тут утащил, то почему бы не глянуть? Все документы древние, пожелтевшие на краях и странно пахнущие. Не то пылью, не то какой-то дрянью от клопов. — Написано же, домовая книга. — Тоже древняя, как наш школьный охранник. Сейчас они вроде и вовсе уже не в ходу, если не ошибаюсь. Но, должно быть, многие взрослые их всё ещё хранят. Как говорится, по старой памяти. Эта вот на ту комнатушку на отшибе, вторая, которую никто не доставал из папки, наверняка на его. — Вся твоя родня прописана в той квартире. Почему бы это? — Коммуналка же меньше. — Логично. Метраж меньше, район другой. Видимо, так реально выходит выгоднее. — Я не знаю точно, я… Арса по комнате так и носит. Швыряет от стены к стене, и я так и не понимаю. Не понимаю, почему. — Не психуй так, будто у тебя рак нашли, пожалуйста. Прошу, когда наблюдать за этими метаниями вконец надоедает, и он останавливается как вкопаный. Замирает около моего шкафа и как-то слишком уж напряжённо вытягивает руки вдоль тела. — Ты думаешь, я тут трусь, потому что жить без тебя не могу или потому что мне больше пойти некуда? Спрашивает вроде спокойно, без напряга в голосе, но эти руки… Вся поза. Быстро облизываю губы и встаю так, чтобы даже обивка кресла не скрипнула. Конечно, я знаю, почему он тут. И почему, несмотря на ключи в кармане, у себя был всего пару раз за пять дней. Прихватить пару вещей. И если у меня ночевал две, то где тёрся ещё три ночи, я даже не представляю. Видимо, там было хуже, чем со мной. Раз уж он снова тут. — Я думаю, что ты можешь попросить их всех на выход, — предлагаю вполголоса и делаю ещё несколько шагов. Тут главное не спровоцировать. — И остаться в одиночестве в своей замечательной квартире. Я бы так и поступил. Я бы всех просто выгнал. Но проблема в том, что он не я. Он глупый, привязанный к каким-то непонятным людям, Арс. — И жить на что? — Спрашивает так равнодушно и сухо, что мне становится не по себе. Мне становится страшно, что сейчас у нас тут случится приступ острого психоза, или его паничка приберёт. — Предлагаешь мне после школы на стройку идти? Вместо школы? Совсем до шёпота доходит и продолжает что-то там изучать на стене. На абсолютно гладкой однотонной стене. — Можно сдавать одну комнату. — Делаю ещё два шага, и если протянуть руку, то уже коснусь его спины. — Можно вообще продать её к чертям после выпуска. Ты же всё равно не хотел здесь оставаться. — Это ты не хотел, чтобы я тут оставался, — поправляет, и я молча улыбаюсь краем рта. — Я не ебу вообще, я… Разворачивается аккурат тогда, когда я сделаю ещё шаг. Буквально из-под пальцев у меня уходит своей грёбанной футболкой. Лопатками, да, но за плечи схватить успеваю. За них всё-таки держаться куда удобнее. — Не психуй. Повторяю ещё раз и сжимаю пальцы покрепче. Странно, желание удержать крепнет. Мне зачем-то нужно, чтобы он стоял на месте. — Ты бы ещё не так психовал, если бы поночевал в подъезде, потому что тебе не оставили ключи. — Смотрит в упор, а глаза стеклянные. Он меня не видит. Вообще ничего не видит, несмотря на то, что в очках. Говорит только. Тихо, бесцветно, без злости. Как-то пусто, будто читая с листа. Совершенно не про себя. — Или на балконе в октябре тоже было супер. Этот, меня за курево на всю ночь в толстовке закрыл. Сам-то смолит, уёбок… Морщится и оживает немного. Опускает голову и сжимает челюсти. На шее чётко обозначается начавшая пульсировать жилка. — Ты же всегда знал, что это твоя квартира. — Я правда не понимаю. Не понимаю, почему он шатался где угодно, вместо того, чтобы сделать так, чтобы терпеть больше не приходилось. Мог же. Давно мог. — Почему не пошел к психологу? В соц. опеку? Наверное, это глупо — спрашивать у того, кто делит поступки на «чёткие» и зашквар. Может и так, но своё отстаивать никогда позорным не было. — Мать просила не рассказывать никому. В больницу ко мне приходила даже. Я после того балкона с пневмонией две недели пролежал. И я думал, ну… — отмахивается сам от себя, пытается скинуть мои руки, как если бы только что их заметил. Пытается дёрнуться раз или два, но после перестаёт. Сглатывает только и добавляет почти с улыбкой. — Мать поэтому в школу приходила. Опять из-за него. — Что ты думал? Игнорирую последнюю фразу, нарочно не цепляя за больное, да и разве это и так не было ясно? Либо документов хватилась, либо испугалась, что Арс может всем растрепать. Без сомнения, она хотела защитить. Только не сына. Наверное, это будет совсем хуёво, если произнести вслух. — Что им некуда идти. — И сразу таким маленьким кажется. Наивным. Но не до умиления. До желания как следует треснуть по башке, чтобы думать начала. — Эти же ещё малявки две. Как бы я их выставил?.. И руками разводит, мол, очевидно же, что никак. Тоже мне, альтруист в трениках. — Сопля ты, Арсик, — изрекаю не без досады, но в глубине души начинаю надеяться, что получится заставить его вытащить башку из задницы окончательно. Зря, что ли, я тут столько времени вокруг пляшу? — Сопля, которой легко пользоваться. — Спасибо тебе нахуй большое, Женя, — отпихивает меня и тут же прячет руки в карманы. Будто боится ими обо что-то удариться. Или не знает, что с ними делать. — От всего нахуй сердца. Нахуй… Крутится на месте, смотрит на дверь и, махнув выдернутой наверх левой, собирается свалить в коридор. — Ты куда собрался? Останавливаю его вопросом и заранее догадываюсь, каким будет ответ. — Курить. Ну конечно, вот он. Куда ему ещё бежать как не на крыльцо? — Нет. Всё, хватит. — Обхожу и, сбив его пальцы с дверной ручки, снова хватаю его. Чуть выше предплечья. — Ты и так охуел уже в край. Никуда не пойдешь, понятно? Никаких вонючих сигарет. Вдох-выдох, вдох… Жду, что окрысится опять, вспылит и пошлёт меня. Но он вдруг замирает, смаргивает и распрямляет согнутый локоть. — Ладно. Соглашается как-то слишком подозрительно просто. Я даже отпускаю его опять. — Ладно? Уточняю, зачем-то отступив назад, к кровати, и он поворачивается тоже. — Ладно. Повторяет и шагает вдруг прямо на меня. Наступает так быстро, что я не придумываю ничего лучше, как также спешно пятиться. Пока комната не закончится, и за спиной не окажутся батарея и закрытое опущенными ролл-шторами окно. — Какое-то это не убедительное «ладно». А вот ты убедительный. Убедительно изображаешь ёбнутого в край. Иди, куда шёл, от меня только отодвинься. Молчит. Смотрит в упор, и я зачем-то пытаюсь схватиться за подоконник заведённой за спину рукой. Неловко выворачивая кисть и царапая пластик пальцами. Я попросил отодвинуться. Но блин, а что, если реально отодвинется?.. Подумает ещё, моргнёт и… — Не. Выдыхаю и тут же злюсь на себя за это. Типа, чё это за хуита такая вообще? Чему тут радоваться?! — Что «не»? — Переспрашиваю и смотрю нарочно прямо. Смотрю, невольно отклонившись назад и по дебильному снизу вверх. — Хотел курить? Вали, пока я добрый. Чё стоишь-то? Кыш, говорю, кыш! Машу на него рукой, но места так мало, что получается скорее пошлёпать по груди. Не отпихнуть, конечно же. Чтобы отодвинуть, нужно прикладывать хоть какую-то силу. — Со мной покуришь? Спрашивает вдруг и тянется через мое плечо к ручке на окне. Поворачивает её и дёргает на себя. Распахивает настежь, и мне спину тут же холодом лижет. Мурашками сразу продирает. — Тебе нравится смотреть, как я в рот беру? — Спрашиваю, наблюдая за тем, как в карман домашних, моих, между прочим, когда-то, штанов лезет и достаёт из них свою помятую пачку. — Кинк такой или что? Лучшая защита, как известно, нападение. А я не нападаю. Я его провоцирую так нагло и в лоб, что тут бы и совсем тупой понял. Совсем тупой бы уже либо отошёл, либо… Либо наблюдаю за тем, как губами достаёт свою заразу из пачки, и мне предлагает тоже. — Или что. Будешь, нет? — Конечно, нет. — Отодвигаю рукой выглядящую уже как чёрте что коробку, и он быстро прячет её в карман и достает зажигалку. Прикуривает. Прямо в моей комнате. Интересно, если я мысленно отмотаю назад, то смогу поймать момент, в который к этому всё покатилось? — Я знал, что этим всё кончится. Мать инфаркт хватит, если она увидит, понятно тебе? Кивает и, прижав меня к подоконнику сильнее, выдыхает через моё плечо в распахнутое окно. Прямо в надвигающуюся ночь. И так и остаётся стоять. Затягивается теперь, протянув руку под моей. Почти обнимает. Обнимет, если подвинет её немного ближе. Ещё раз так делает, будто закрываясь мной от уличного холода, и, помедлив немного, снова тащит фильтр ко рту. — Всё, прекрати. — Пытаюсь разомкнуть это недообъятие, давя на его руку плечом, но выходит так себе. И потому, что наваливается сильнее, и потому, что пытаюсь выдраться вполсилы. — Хватит. Молча тащит руку назад, и фильтр оказывается совсем близко к моим губам. Буквально потянись только — и получится ухватить. И ЭТОТ так смотрит, что иррационально хочется травануться. — Ты опять?.. — Сглатываю и упорно отвожу его руку в сторону. За запястье перехватываю и тяну его вниз. Арс, конечно, сопротивляется и удерживает его на месте. Идиотизм, наверное, со стороны. Как хорошо что ни один тупой Резник этого не увидит. — Нет, я эту гадость не буду… Взглядом ловит мой и глядит своими карими, почти никогда больше не спрятанными за линзами глазами. Мне-то типа зеленоглазые не нравятся. Ему даже в голову не придёт делать что-то, чтобы мне понравиться. — Давай. — И что мне будет за то, что я почешу твои сомнительные пунктики? — Торгуюсь, растягивая губы в улыбке, а сам всё жду. Жду, что сделает хоть что-нибудь. И как же злюсь на себя за это. Потому что, ну что за… — В окно дыми, дебил! Тут же снова поднимает руку, которой опёрся под моим локтем на подоконник, и, выдохнув, пространно обещает: — Что-нибудь. — Какое выгодное предложение. — Мелькает мысль, что мне тоже бы стоило уже заткнуться, но как-то нервозно. Как-то не по себе просто стоять и молчать в ожидании не пойми чего. — Почти как серёжки купить в телемагазине. С натуральным стеклом всего за сто миллионов. Не понимает сначала. А после, нахмурив лоб, с неверящей улыбкой переспрашивает: — Ты и такое смотришь, что ли? — Иногда. Нехотя сознаюсь и не уточняю, что вообще-то и тупые телешоу моё все. Обожаю, когда что-нибудь бубнит фоном. Эффект чужого присутствия куда лучше глухой тишины или навязчивой музыки. Арс всё таращится и в итоге только качает головой и, затянувшись, наконец, в самый последний из всех последних разов, тушит сигарету о железку внутри рамы. Мне очень многого стоит никак это не прокомментировать. — Пиздец ты стрёмный. — Ну да. Это же я сейчас прячу недокуренный примерно на четверть бычок назад в пачку и буду хранить его микротруп в этом картонном гробике для того, чтобы после добить его окончательно. — И увлечения у тебя такие же, как ты. Стрёмные. — И парень у меня стрёмный. Поддакиваю ему, и он сначала кивает, а после, догнав, устало отмахивается, так, впрочем, никуда и не отступив. — Иди на хуй, Женя. Готов уже ответить, что я-то бы сходил попозже, когда настроение будет, но не успеваю, сбившись ещё в самом начале фразы. Сбившись, едва раскрыв рот и на первом же звуке и заткнувшись. Проглотив его остаток. Потому что, блять, Арс наконец-то разобрался со своей пачкой, и взгляд у него изменился. Не выглядит теперь раздражённым. Скорее растерянным и будто немного выпавшим из реальности. Лицо становится вытянутее и более расслабленным, что ли. Так и смотрит на меня, только теперь не в глаза. Пониже смотрит. А у меня отчего-то пальцы становятся крайне неловкими, когда тянутся снять с него очки. Не знаю, зачем. Просто так. Просто потому что захотелось и… И почему мне так нужны какие-то оправдания, для того чтобы сделать это? И воротник его футболки загнуть первыми фалангами пальцев тоже я могу просто потому что. Без мотивации. И потянуть за неё. И даже не шевелиться могу. Ждать, пока он сам, снова сам меня поцелует. Снова горькими от этого мерзкого курева губами. Медленно, не порывом, а склоняясь, будто засыпает на ходу. Будто всё ещё раздумывает, стоит ли, нет, и сдаёт по миллиметру. Вздрагивает, когда упирается в мой, но остается так же близко. Берётся за мой уже подмёрзший локоть своей левой рукой и правой едва ощутимо ведёт по моим рёбрам. Щекотно. Так осторожно. И рта моего касается тоже так. Тихонько. Громко в этой комнате сейчас только стучит у него в груди. У меня, наверное, тоже сердце бьётся быстрее, но это отчего-то не чувствуется. Только лёгкость и вата вместо коленных чашек. А поцелуй-то в итоге совсем никакой. Короткий, едва-едва губами к губам. Поцелуй заканчивается не начавшись, и он отходит, оставив меня торчать у окна с чувством полной незаконченности. Молча отходит, а я отворачиваюсь, якобы для того, чтобы закрыть окно, а на деле, чтобы сглотнуть и опустить назад перекрывшее мне глотку, выскочившее из груди сердце. Знаю, что это все ерунда и так не бывает. Знаю, что всё это ванильная срань, но ощущается именно так. Пока ручка на раме не повернётся. И тут же тишину в комнате рушит вибрация его телефона в кармане. Короткая, тут же утихшая и появившаяся снова. Обернувшись, вижу, что уже строчит сообщение в ответ, и закатываю глаза. — Напиши своему Саше, что я тебя никуда не пускаю. Только круто, по-пацански, чтоб он не просёк, что ты у меня под подошвой. Советую, сложив дужки его брошенных на раме очков, а Арс перед тем, как свалить спать в гостевую, молча показывает мне средний палец. *** С утра как-то подозрительно тепло. Типа не потеплело в обед, как было весь этот месяц, а сразу тепло. Даже за лицо особо не кусает, и это уже воспринимается чем-то странным. Зима же только к концу ползёт, какие оттепели? Разве уже пора? Дожидаюсь, пока Арс докопается в коридоре и накинет капюшон на голову. Спускается по ступенькам в распахнутом настежь пуховике, и я только морщусь на эту безалаберность. Заболеет так заболеет. Хрен с ним. Будет потом делать тонны домашки, пуская сопливые пузыри и кашляя как грузчик, сорок лет зарабатывающий рак легких на каком-нибудь вредном производстве. Впрочем, он и так им заболеет, если не бросит эту свою херню в рот пихать. Выхожу первым и, дождавшись, пока и он изволит выползти наружу, поправляя лямки рюкзака захлопываю дверь. Сразу поворачиваюсь к остановке, а Арс зависает, задрав башку. Глядит на дома, стоящие выше по улице. Долго смотрит, пока я не окликну, задолбавшись топтаться на месте, и нагоняет. — В магазин зайдем, ладно? — Смотрю на него совсем как Нинка на вчерашнем тесте, и Арс тут же цокает языком и начинает оправдываться: — Да жвачку я хочу купить! Укачивает. — Ага. — Что? Оскорбляется прямо, и с видом оскорбленной невинности вскидывает брови. Хорошо так переигрывает. Очень бодро для семи утра. — Да ничего. — Решаю, что ругаться ещё до маршрутки как-то не продуктивно, что ли, и великодушно позволяю пожить его мозгу не траханным до школы. Там уж и без меня, всё, что в черепе есть, вынесут. — Мог и в курилке настрелять свою жвачку. — А чё, стало можно в курилку? Уточняет типа со смехом, но смотрит слишком внимательно. Смотрит и даже уголок губы закусывает, готовый в любой момент победно улыбнуться. И мне отчего-то так жалко проёбывать это утро. И его такого, не загруженного пока ничем, тоже. — Нельзя, но ты же всё равно пойдешь. Пускай порадуется до уроков. Не жалко. Успею запретить ещё. Вот хотя бы через чат. — Могу в толчке покурить. — Надо же, какие щедрые альтернативы. Прямо идёт на компромисс! — С тобой. Прикусываю язык и тут же забываю придуманную остроту. — А тебе так и хочется, да, мне эту херню засунуть. Надо же, какие мы упорные, где не надо. Вбил себе что-то в башку и никак теперь это из нее не вытряхнет. Упрямый. Смотрит сейчас тоже упрямо. А лучше бы не на меня, а под ноги. А то навернётся, сломает пятку или ещё чего… А мне потом что? Катать его в школу на коляске? — Мне много чего хочется. Запинаюсь сам и, вскидывая голову, вижу, что Арс уже всё, отвернулся. И добавил шагу, чтобы между нами была дистанция. Нагоняю, конечно же, и даже дёргаю за рукав скрипучего пуховика. — Ну-ка? Мотает рукой, но недостаточно сильно для того, чтобы выдраться. — Отвали, ботан. — Нет, ты расскажи уж, раз начал! — Не собираюсь отставать вообще ни при каких обстоятельствах и даже показавшийся внизу маленький магазин, так его вдохновляющий, меня не отвлекает. — Я весь одно большое ухо! — Один большой лопух ты. Парирует, переходя на бег, чтобы спуститься с горки, и мне с сожалением приходится разжать пальцы. Навернёмся ещё вдвоём. Кто тогда станет возить нас обоих в школу? Жарикова или Резник? — Аргументируй! Уже около полупрозрачной двери с тоскливой табличкой «Открыто!» пытаюсь ещё раз, но Арс в очередной раз отмахивается и, потопав, чтобы сбить с кроссовок приставший снег, дёргает за дверную ручку. — Всё, отстань. — Нет, ты объясни… Цепляюсь к нему как клещ и едва было не обещаю вслух, что если скажет, то я, так и быть, отвернусь, пока он будет покупать свои сигареты. Явно не стоит. Продавщица, мрачно взирающая на нас из-за прилавка, вряд ли правильно поймёт. Или наоборот, слишком правильно всё поймёт. Зачем этой приличной на вид женщине такие потрясения? — Давай быстрей, сейчас на остановке будет тысяча и один человек. Тороплю его, и без того роющегося в рюкзаке, видимо, в поисках паспорта, без которого ему, конечно, не продадут жвачку. Дверь за моей спиной открывается снова. Отхожу от неё, чтобы не пихнули, и с неудовольствием заключаю, что охренеть как прав насчёт остановки. Пара мужиков зашла, видимо, тоже за жвачкой, и разговаривают о том, как мало сейчас ездит рейсовых маршруток. Ну блять. Дверь хлопает ещё раз, и я ощущаю такой спиртовой выхлоп, что даже оборачиваюсь, решив глянуть на человека, который при такой интоксикации смог доползти до магазина, должно быть, за добавкой. Сразу отравиться насмерть не получилось, вот он и явился, чтобы закончить дело. Осекаюсь на середине мысли и мужика, расквасившего мне нос, узнаю моментально. Даже с красным надутым лицом и безумными глазами. В расстёгнутой тонкой куртке явился и с пустыми руками. Едва фокусируется на предметах и, пройдя вперед, сначала изучает скудный ассортимент на прилавках, а после фокусируется на спине Арса. А тот всё копается около прилавка и не видит того, что вижу я. Я, которому вдруг стало очень не по себе. И позвать его нужно и… И не называть в надежде, что этот синий настолько, что не узнает его. Что не помнит ничего, кроме того, зачем явился, и пропустит его мимо глаз. Не доебётся. Арс оборачивается, на ходу снимая рюкзак, чтобы убрать в него только что купленную, ещё запечатанную пачку, и замирает. Прямо там, где был, тормозя очередь к неудовольствию таких же, как и мы, опаздывающих на маршрутку мужиков. И таким напуганным, с остекленевшим взглядом, я его видел, пожалуй, лишь раз. В тот самый, первый. Когда загнал его в душ. Выражение на лице то же самое. Тот же страх. Страх, что мешает ему пошевелиться и, тем самым, увернуться от неловкого, но тяжелого удара. Чужое, похожее на рёв: «Убью!» — меня глушит. Папаша бывшей девушки настолько его ненавидит, что забывает обо всём на свете. Ему по хуй и на свидетелей, и на то, что разнесёт полмагазина. Ему просто на всё уже по хуй. У него перед глазами только Арс, на которого он бросается как неповоротливый огромный бык. Бьётся хрупкая витрина. Арс только голову закрывает руками, когда он его валит и начинает лупить сверху. Я отмираю вместе с охуевшими мужиками. Пытаюсь перехватить по новой занесённую руку, оттащить этого больного алкаша в сторону, но он стряхивает меня, как щенка, и замахивается снова. На счастье Арса его оттягивают в сторону, и только тогда начинает вопить продавщица. Я даже не понимаю, плачет она или ругается. Я вообще ничего не понимаю, и почему своими светлыми брюками оказываюсь на затоптанном грязном полу, и трясу впавшего в ступор Косенко. Пытаюсь отлепить его руки от лица, хватаю за рукава и запястья, и у меня ничего не получается. Совсем ничего. Тогда хватаю его за сжатый кулак, накрываю его своими пальцами и тащу в сторону. Нарочно касаюсь и края лба, и волос, которые не закрывает спавший капюшон. А фоном форменный пиздец. Так много криков и мата, что я просто перестаю его воспринимать. Меня мелко потряхивает, а его нет. Он на месте замер, и глаза, когда я, наконец, могу их увидеть, оттянув его руку, такие же стеклянные. Застывшие. Я в первый миг даже думаю, что он всё, замер уже насовсем, но быстро смаргивает, и я наконец могу потянуть его вверх. Сам едва встаю и его тащу на себя тоже. Неловко, слабо, скользя ногами по всей этой растаявшей грязи, которую теперь хрен отстираешь, но это так неважно, что теряется. Он только за мою спину и смотрит. На этого вот, трепыхающегося в чужих руках. Только на него и даже не пытается ответить ни на одно из оскорблений. Не пытается выкрикнуть что-нибудь в ответ. Продавщица обещает вызвать ментов, и Арс оживает на этой фразе. Арса так быстро выносит из магазина, будто это он виноват в устроенном этим неадекватом погроме. Выбегает на улицу, и мне остаётся только догонять его. Хватаю за куртку в трёх метрах от магазина и, прекрасно понимая, что ни ему, ни мне, такому всему чистому, нельзя сейчас в школу, разворачиваю его и, дождавшись, пока посмотрит на меня, пока узнает, спокойно и чётко предлагаю вернуться назад. Проебать сегодня эту школу. Арс не говорит ни да, ни нет. Арс молча идёт туда, куда его позвали, и отчего-то даже не пытается закурить. Мне было бы спокойнее, если бы он уже вторую вытягивал и матерился. Мне было бы намного-намного спокойнее, если бы можно было в него вцепиться прямо на улице, но приходится терпеть до дома. Вспоминаю о родителях и надеюсь, что отец, с которым мы утром пересеклись за чашечкой «хорошего вам дня», уже уехал. Мать, может, с ним, но не факт. Ладно, как-нибудь уж разберусь с матерью. Правда, тут и разбираться вряд ли придётся. Покивает да уйдёт к себе. Отпираю калитку, дом снимаю с сигналки и с облегчением понимаю, что всё-таки никого нет. Уже нет. Арс прямо в коридоре на пол и скатывается, привалившись к стенке. Замирает на корточках и уткнувшись лицом в сложенные на коленях руки. Я заставляю себя разуться и кинуть пальто на вешалку. Так будет удобнее, а двадцать секунд потерянного на это времени ничего не стоят. Совсем ничего. Сажусь рядом с ним, упорно запрещая себе думать о грязи на полах, и медленно, будто опасаясь, что укусит, тянусь к его голове. Глажу по холодным волосам и, заставив себя сжать челюсти поплотнее, чтобы ничего не ляпнуть, тяну его на себя. Поближе. Тяну, пока тоже не опустится на задницу, вытянув ноги на весь коридор, и молча укладываю на свои колени. Прямо так, в мешающем пуховике. Кажется, целый час глажу по голове и ничего, упорно ничего не говорю. Ни про то, что ему следовало остаться до приезда ментов и накатать на этого окончательно съехавшего ублюдка заявление, ни про то что всё это какой-то пиздец. Я молчу и только и делаю, что собираю пальцами его мурашки. Молчу и не могу оценить, насколько сам испугался. Пока нет. Ещё не отошёл. — Жень? Зовет спустя наверное ещё лет сорок, и я выдыхаю. Не откусил себе язык и не заполучил несколько тонн логоневроза. Уже почти отлично. — А? Отзываюсь, когда сдвинет локоть, которым давил мне на ногу, и неловко закидываю на него ещё и вторую руку. Всё его дебильный пуховик. Мешает. Арс сглатывает, мешкает, но в итоге, скрипнув зубами, вдруг говорит то, что я меньше всего на свете ожидал от него услышать. И сейчас, и, наверное, вообще. — Видосы свои удали. И тогда считай, что встречаемся.