Make War, Not Love

Открываю своим ключом, хотя, поднимаясь, представлял, как буду давить на кнопку западающего звонка, пока её вообще нахуй не отключит. Пока не охрипнет этот самый дебильный звонок, чтобы все, кто есть в квартире, подпрыгнули от испуга. А козёл этот ебучий пересрал. Решил, что за ним менты или коллекторы явились. Да хоть смерть с косой принесла извещение о циррозе. Представлял одно, а в итоге скребу скважину и замок отпираю нарочно медленно и тихо. Тяну, перед тем как дернуть на себя ручку, и зачем-то проверяю куртку. Нахожу Настиного зайца во внутреннем кармане и полупустую пачку сигарет в правом, который под рукой. Курил совсем мало сегодня, и кажется, что нужно срочно это компенсировать. Нужно затянуться, прежде чем зайти. Решаю уже, что похуй, сначала покурю быстро прямо тут, на площадке, но, уже потянувшись за зажигалкой, понимаю, что нет, херня какая-то. Сначала покурю, а потом решу до Сани дойти и в итоге вообще съебусь. Нельзя. Вот сейчас вообще никак нельзя бежать. И я открываю дверь и захожу в квартиру. Всего шаг через порог, а внутри что-то противно сжимается. То самое ощущение, как будто бы пару двоек сразу получил или мать к директору вызвали. Вот так же скукоживается что-то внутри. Я заведомо знаю, что на меня будут орать, и жду этого. Я жду, что меня сейчас отругают, а может, и дадут, чем под руку попадётся, по башке. Я жду, несмотря на то, что обещал себе не ждать. И вообще явился не для того, чтобы выслушивать какую-то херню. Разуваюсь, не включая света, и всё боюсь, что кто-нибудь выглянет. Но нет, на кухне шумит вода, в комнате орёт телек и играют мелкие. Типа всё как обычно. Типа никто не бросится меня убивать, как только увидит. Оставляю пуховик в коридоре, рюкзак забираю с собой на кухню. Молча сажусь на стул за спиной чистящей что-то щёткой матери и теперь уже жду, пока она меня сама заметит. Не делаю вообще ничего, что могло бы привлечь её внимание. Моргать тоже стараюсь пореже. Пока есть время, всё ещё раз в голове прокручиваю. Всё, что я ей скажу. Трёт и трёт что-то, рядом перевернутые тарелки на полотенце лежат, на плите кастрюля с закипающим супом. Чайник на микроволновке, давно отстающие с верхнего угла обои… — Надо же, кого принесло. — Сжимаю зубы, но остаюсь на стуле. Несмотря на то, что на ногах было бы проще. Несмотря на то, что единственное, о чём думаю, когда слышу этот голос, это о том, что вот так, если двинет, свалит меня на пол и начнёт пинать. — Чё, набомжевался? Прощения просить приполз? Нависает сверху, почти тыкаясь мне в плечо своим животом через старую затасканную майку, и так паршиво становится, что пиздец. Паршиво от звука его голоса и запаха. Просто паршиво находиться рядом. А как меня передергивает, когда начинает колупаться ногтем между зубов… Смотрю на всё это и не понимаю. Какого хуя? Какого хуя я должен терпеть его, если даже дышать рядом не могу? — На хуй съеби из моего дома. Прошу вполголоса, но смотрю прямо на него. Смотрю снизу на пузо и двойной с такого ракурса сизый подбородок, и становится ещё противнее. Наверное, будет даже лучше, если он мне въебёт. Потерпеть сейчас, для того чтобы создать ему пару проблем после. Ни грамма не по-ботански. — Ну не надо… — Мать даже воду выключает. Оборачивается, вытирая на ходу сковородку, и смотрит на меня с какой-то бесконечной загруженностью во взгляде. Смотрит так, будто я её уже настолько заебал, что едва мои выверты терпит. Едва терпит, несмотря на то, что неделю не видела. — Ну не по новой же, а? И взглядом пытается продавить. Этот уебок тоже смотрит. Понимаю, что заперли меня. За спиной стена, с одной стороны стол, мать впереди, и этот вот сбоку. Будто в какой-то клетке. Из халата, растянутых треников и треснувшего заварника под рукой. — А что тут твоего-то, сопля? Широкая майка, качнувшись, едва не касается моей щеки, и я, потеснившись, отодвигаюсь, прижимаясь лопатками к стене. — Всё тут моё. — Смотрю на него, и больше не страшно. Смотрю и вижу только все эти пятна, грязь под ногтями и седину, обозначившуюся на висках. Мне брезгливо теперь. Мне хочется вынести весь мусор из квартиры. Чтобы она стала домом, а не местом, где можно урвать что-нибудь пожрать. — Манатки собирай и катись в свою халупу. Молчит. Озадаченно моргает, замерев с так и не опущенной рукой, пальцами которой пытался добыть что-то, застрявшее около десны, и мать тоже только моргает, перестав тереть сковородку. На мгновение кажется, что сейчас ей же и выхвачу. Раньше бы уже стукнула по касательной, для того чтобы прогнать с кухни. Сейчас отчего-то тормозит. — Чего? Этот тоже не врубается. Видимо, давно надо было успокоиться, а не бросаться на него. Надо было быть серьёзнее. — Мне ментов вызвать? Они понятнее объясняют? Дергается так сильно, что я сначала думаю, что в лицо мне сейчас вдарит. Едва удержался от того, чтобы не прикрыть его, но оказалось, и незачем. Майка отодвигается, а в следующую секунду слышу, как её гордый обладатель смачно сплевывает в раковину. И поворачивается уже к матери. Говорит подчёркнуто только с ней. — Ты бы пиздюка своего осадила, пока я его не успокоил. Надо же, какие мы грозные. Встаю всё-таки и не могу перестать улыбаться. Мне вдруг так смешно становится, от того, как он съехал. От того, что задевает пиздец. Когда тебя гонят откуда-то. Пускай даже сопливый пиздюк. Мать, конечно же, включается. Мать наконец откладывает свою сковородку вместе с полотенцем и, видно, вспоминает, за каким притаскивалась в школу. — Аристош… — Хочешь, съезжай вместе с ним, — предлагаю до того, как заведёт что-нибудь сопливое о семье, и улыбаюсь. — Он тут больше жить не будет. Можете все вместе отвалить по месту прописки. Ботан был прав, когда говорил, что всё это в итоге выльется в блядский цирк. Ботан настоятельно советовал просто вызвать ментов и сказать, что меня не пускают в собственную хату. Что этот вот хрен, который здесь даже не прописан, не пускает. Устроить скандал на площадке. Вопить так, чтобы все соседи слышали. Про все-все подробности. Как бил и куда. Сколько он выпил и как давно тут всё узурпировал. Женя говорил, что так будет действеннее. Я решил, что лучше уж сам. Без баб Светы, дежурящей у глазка. Хотя, по большому счёту, какая нахуй разница? Это же не мои сумки должны лететь вниз через весь пролёт? Наблюдаю за пятном на вороте майки и жду, пока её хозяин прогрузится. Обмозгует всё и выдаст единственное, что, по его мнению, уместно в этой ситуации. — Тебе чё, в ухо давно не прилетало, выблядок? А я-то хотел по-человечески. Без драм. Хотел, но знал, что ни хуя подобного не будет. Знал, что бычить начнёт под оханья картинно хватающейся за сердце матери и попытается решить все как обычно. Живительными пиздюлями. — А ты рискни. Двинь. Предлагаю всё так же спокойно и сам удивляюсь, почему так. Почему меня всё ещё не колотит. Все кажется тупым до крайности. Этот старый бык, пытающийся надавить на меня силой своего авторитета и пузом тоже. Пускай нависает, сколько угодно. Один хер не сделает уже ничего. — И что тогда? Спрашивает, дыша на меня куревом и остатками перегара, и мне становится понятно, почему ботан ебало постоянно косит. Даже стрёмно становится на миг от того, что я дышу так же мерзко. — Ментам тебя сдам, и всё. — Делаю шаг вперёд в ответ, сдвигая его назад, но руками не трогаю. Не толкаю и не прикасаюсь. — Скажу, что меня пиздишь, мать лупишь через день. Эти-то две мелкие совсем. Опека наверняка заинтересуется. Он не верит. Он слышит всё, но не верит мне. Моргает только и пытается соображать. Придумать, что говорить. Как меня осадить. Думает и не может ничего родить. Меня едва над полом не подкидывает от этого. От ощущения того, что это я, я прав! — Мусорнёшься, что ли?! — Пихает в грудь и откидывает меня назад, к стене. Не удержался! — Реально, как папаша твой… Сплевывает уже на пол, и меня кривит просто пиздец. Мне так мерзко от того, что это рядом, что кулаки сжимаются сами собой. Мне так хочется, чтобы он свалил! Хоть через окно! Да даже втянувшись в слив! — Заяву уже даже написал. Заранее. — Это неправда, но так больно бьёт, что не удержаться. Струхнет или нет?! Ещё и пугать меня пытается своими выпученными глазами. — Пошёл, я сказал! И вещи не забудь! Не выдержав уже, наскакиваю на него и выталкиваю в коридор. Тут же сам получаю в плечо и слышу, как вскрикнула мать. И мелких тут же принесло. Обе высунулись в коридор. Торчат теперь в проходе и смотрят на меня большими напуганными глазами. Конечно же! Для них именно я главное говно! Налетаю тут на их заебатого папу! И вообще мешаюсь их офигенной полной любящей семье! Осматриваюсь, в очередной раз ощущая себя глубоко лишним, но вместо того, чтобы бежать, вместо того, чтобы обуваться уже на лестнице, как было столько раз до этого, выдыхаю и обращаюсь уже к матери. — А ты, ты… Если ты и дальше тут жить собираешься, а не в его шикарной однушке на отшибе, не вздумай промывать мне мозги. Тяжело даётся. Горло сжимает. Она уже плачет. Она давит мне на жалость, но, несмотря на то, что понимаю это, легче не становится. Чувствую себя распоследним дерьмом, но не цепляюсь за это. Дерьмо так дерьмо, сказал бы ботан. Дерьму тоже нужно где-то жить. — Жрать-то ты на что собираешься, герой с квартирой? Надо же. Я думал по башке меня ударит, а он вон чё вспомнил. Что кормил меня со своей несуществующей зарплаты. — А это уже не твоё дело. Улыбаюсь ему, как Нинке на пробнике, и понимаю, что не поведусь уже. Не на такие дерьмовые провокации. Спасибо, блядский Женя. Вот уж как он, меня никто не разводил. А что жрать буду? Да этого разве ебёт вообще? Опять молчит. Не бросается, а только стоит посреди коридора и не знает, чё ему теперь делать. Конечно, свалить и прогнуться под пиздюка — очень стрёмно. А не свалить гордость заест. И менты, которых я вызову. Теперь вызову. Настин папаша мне охуеть как помог определиться с выбором, кем я хочу быть. Стукачом или вечно в угол загнанным и постоянно битым. — Вот в армии… Надо же, о чём вспомнил. Продышался и завёл любимую шарманку. О том, как охуенно будет, когда меня загребут. Завёл, да только не закончил. — А я не иду в армию. Буду учиться дальше. — И мать, и этот её смотрят на меня как на больного, ляпнувшего, что он сожрал живого котёнка, и появившаяся было жалость проходит сама собой. Так значит, да? Значит, ни хуя мне в этой жизни не светит, кроме ломанных о голову табуреток? — И молись, чтобы мне дали общагу и не пришлось сразу продавать эту хату! Это матери говорю, и её муженёк наконец психует. Бросается в комнату и хлопает дверцей шкафа. Ну надо же. Валит. Или собирается делать вид, для того чтобы мать разрыдалась погромче и принялась его останавливать. Проходили тоже уже. Вот это вот: «Потерпи уже, Володь! Он скоро съедет!». Ни хуя тебе тут не светит больше, Володя. Ни хуя. — Ну как же так, Аристарх, папа же всегда о тебе заботился! Моя мамочка всё ещё тут. Почему-то не бросается к шкафу вслед за своим распрекрасным мужиком. И начавших хныкать мелких не успокаивает. Наверное, специально ждёт, пока они разревутся погромче. Чтобы мне стало стыдно. Я же тут главный злодей. Главная посмевшая не раствориться в воздухе, когда она нового хахаля нашла, проблема. Хахаля, который, оказывается, заботился. Чтобы я без чувства своей ничтожности спать не лёг. Или не узнал, что больше бьёт: ремень или шнур от телевизора. А этой всегда было так похуй. Эта либо отворачивалась, либо делала вид, что и не происходит ничего. Воспитательный момент. А теперь вот и «Аристош», и, оказывается, это мой папа. Папа, который хватился документов на свою хату, когда оформлял очередного жильца, пока сам тут сидит. Вот чего она и приходила. Поэтому они папки и хватились. — Вшивая профессура мой папа! — Ненавижу её сейчас тоже пиздец. Вот эти поджатые губы, опущенные плечи и всё остальное. Ненавижу, потому что сам рано перестал плакать. Потому что настоящие мужики не ревут. Их же за это ещё больше лупят. Крикнул и задохнулся. Пульс скакнул, и голова закружилась. Приходится напомнить себе о том, что нужно дышать. Напомнить и только после, проглотив начавшуюся ни с того ни с чего панику, закончить. — А это чмо мне никто. Ну так как? Все вместе свалите, или поможешь ему трусы в пакет собрать? Указываю на «их» комнату и жду. Жду пока, потоптавшись рядом, пробежит мимо. Выдыхаю ещё и жду, привалившись к стене в прихожей. Мне надо самому закрыть дверь. На верхний, не отпирающийся с улицы замок. Проверить, что точно заперто. Копаются ещё немного и, наконец, его величество мой «папа» возвращается. Нерушимо гордый и со спортивной сумкой. Которая вообще-то раньше была моей. — Спи теперь с открытыми глазами! Пихает меня в грудь, но не бьёт. Видимо, поверил, что заявлю. Не оставляет следов. Пошатнувшись, оставляю этот выпад безответным. Молчу, а самого так и подмывает спросить, как же он мне въебёт-то ночью. По стене на пятый этаж залезет, чтобы меня придушить? Куртку накидывает и демонстративно бросает ключи на порог, перед тем как хлопнуть дверью. Ну тут мы не гордые. Мы подберём. — Аристарх, ну а как же девочки? — Мать кажется стукнуто-потерявшейся. Мать никак не поверит, что это чмо только что хлопнуло дверью. — Как им без папы? Спрашивает шёпотом, и мелкие начинают выть на два голоса. Жалко им своего прекрасного папу. И маму. — Так они могут ехать вместе с папой. — Предлагаю уже без запала, но не собираюсь уступать. Хватит уже быть лохом, которым так удобно пользоваться. Лохом, который столько хуйни сожрал, что больше ни одна ложка не влезет. — Что ты на меня так смотришь? А она и правда смотрит как на самое большое разочарование. Как на великий позор, от которого ей теперь не отмыться. Вот как на совете профилактики в школе в восьмом классе. После того, как мне впаяли эту обоссанную условку. — Думала, всю жизнь меня дрочить будешь и шмотки все мои выбросишь, пока я в вашей армии? — Спрашиваю и тут же понимаю, что не надо было. Что надо было заткнуться до того, как понесёт и всё наружу полезет. До того, как глаза щипать начнёт. — Комнату, да, наконец займёте, а то чё, как эти, все в одной? А мне что, мне потом по контракту же можно остаться. В казарме жить. Или с бомжами на стройке, если не получится остаться служить. Отмахиваюсь от неё так, как если бы она хотя бы пыталась мне что-то сказать, и решаю, что всё. Можно и уйти. К себе, в свою комнату. К своему дивану и вещам. — Аристарх… Зовёт зачем-то, и я останавливаюсь. Желание затянуться вдруг проминается надеждой на то, что ей может быть ещё не всё равно. Не совсем наплевать на меня. — Хочешь остаться в квартире — помоги мне с универом. Нет — продам папашину халупу и уже тогда как-нибудь сам. — Сам. Как они всегда и хотели. Чтобы я всё сделал сам. Сам вырос, сам свалил. Сам потерялся где-нибудь насовсем. — И этого… Этого чтобы тут вообще не было. Я разобьюсь, но все службы в городе на него натравлю. Я даже верю в то, что говорю. Я сейчас в это верю. — Да за что?! А вот в то, что она не понимает ни хуя, нет. Всё знает, всё видела. И если и жалеет о чём, так явно не о том, что завела этого козла. Обо мне она жалеет. Что меня родила. — Да хотя бы за гаш в банке на балконе. — Пожимаю плечами, и реально всё уже. Никаких сил. Пятнадцать минут — а я мёртвый уже совсем. Я мёртвый, но прекрасно помню, что нужно сказать про эту банку. Ботан так велел. Только надо было этому чухану, а не матери. И про освидетельствование тоже, чтобы не смог первый повесить на меня, но это я как-то забыл. Это вылетело. — Вещи его собирай. Если завтра его шмотьё увижу, то ментов вызову. Копии документов на хату у меня с собой. Вот это не важно, кому говорить. Это важно было просто подчеркнуть. Типа всю серьёзность моих намерений. И не обращать внимания на поднявшийся рёв. Не обращать. Ухожу наконец к себе, прихватив рюкзак, и таким уродом себя чувствую, что пиздец. Тварью, из-за которой взахлёб рыдают две маленькие девочки, и мать вся в слезах. Я виноват. Я не смог больше жить как голубь на подоконнике, на птичьих правах. Ну и пускай. Я и так у всех кругом виноват. Пускай буду ещё. Переживу. Свет даже не стал включать. Так и сижу, как зашёл, в темноте. Сижу долго, не понимая особо, сколько времени прошло, и слушая, как мать что-то монотонно втирает своим детям номер два и три. Тем, которые поудачливее вышли. С чётким папашей-алкашом, а не вшивым интеллигентом, наградившим меня охуенным именем и фамилией. Вспоминаю, что обещал отписаться, и достаю телефон из кармана. Надеюсь, что смогу отвлечься на что-нибудь. И трясучка донимать перестанет. В телеге первым висит классный чат, который я даже не открываю, под ним светится что-то от Саши, и под ним, среди всяких прочих уведомлений, ботанское: «Ну как?» — присланное пятнадцать минут назад. Он типа рассчитал, за сколько я доеду, поднимусь и поскандалю, что ли? Больной на всю кукуху. «Пиздец». Это, пожалуй, самое ёмкое описание меня сейчас. Мне пиздец как пиздец. И стрёмно, и мутно в голове, и страшновато. Дальше-то я реально не представляю, что и как. Что жрать буду, например, вот не знаю. Впрочем, не то чтобы я вообще особо дома что-то ел последнюю неделю. Да и до неё тоже. «Сидишь трясёшься?» Не знаю, смеётся надо мной или нет. Хочется думать, что нет. Потому что, кроме него, мне и поговорить-то не с кем. «Немного». «Надеюсь, меня ночью никто не задушит». Типа пошутил. А самому не по себе. Всё ещё кажется, что не имею права включить свет. Что именно я тут на птичьих правах, и если щёлкну по выключателю, то это станет очевидным. «Если в окно будешь продолжать курить, то, конечно, задушат.» Спасибо, блять, Женя. От всей души. «Пиздец смешно». Реагирует смайликом, закатывающим глаза, и тут же строчит ещё. «Ну не спи вообще тогда, что я ещё могу предложить.» А я-то думал, что там такое длинное. А ничего нового. Вся поддержка абсолютно в его стиле. Вспоминаю вдруг, что мы типа это, типа встречаемся. С ним. Вспоминаю и жмурюсь, хотя и так в темноте. Мне даже думать о таком как-то непривычно дико. Как-то пока не понятно, хотя если и изменилось что-то, то я этого пока не заметил. Ботан и ботан. Типа, привычный уже. Без дополнительной пары ног. На башку мне больше, чем раньше, не лезет, и ладно. «Что-нибудь». Отправляю и сам же и замираю. Не знаю, чувствую ли что даже. «У меня сисек нет, для того чтобы слать поддерживающие фотки.» Но легче мне определённо становится. Как-то посвободнее в груди. Стаскиваю толстовку через голову и, достав подушку из сложенного дивана, вытягиваю ноги. Раздеваться полностью и расстилать постель не хочется. И так сойдёт. «Я бы сейчас даже тебя потрогал». Правда, потрогал бы. Дёргать от ощущения того, что вот прямо сейчас что-то случится, стало бы меньше. Почему-то с ним это чувство всегда становится меньше. Скукоживается прямо под руками. Ботан прочитал и молчит. Довольно долго по его обычным ответным меркам. «Нихуя себе. Это стресс сильный такой?» Всё, что выдаёт в итоге, и меня это странно улыбает. Наверное, тоже не верит. Что мы это самое. Мы оба, а не он один командует, дёргая за привязанные к моей башке ниточки. Сказал, что всё снес. Что нечем ему меня больше тыкать. Кроме моих тупежей, курева и засосов. «Ага». Молчит снова долго. Я это время слушаю, что там за стенкой происходит и не воет ли мать. Почему-то не воет. Неужели решила отложить рыдания на завтра? Мол, поздно уже, на работу вставать. «Ну вали сюда, так и быть, за что-нибудь потрогаешь.» Меня вдруг так это напускное великодушие цепляет, что хочется повернуться к диванной спинке и вжаться в нее лицом. Женя такой ебаный Женя. Вообще ни на что не намекает. Никакой снисходительности в приглашающих сообщениях. «Завтра в школе». Отправляю и всё-таки складываюсь напополам, сминая прижатый к обивке нос. Типа только что пообещал что-то САМ и готов помереть от ощущения сраной неловкости. Какой-то капец. Капец и вакуум в животе. «Ага. Давай прямо на столе у физрука и замутим.» И мне так легко представить, как он сейчас закатил глаза и состроил рожу из осуждающих, что не приходится даже напрягаться. Образ уже тут. Этот и ещё пара других, очень не кстати всплывших образов. «Ты удалил?» В телеге как-то тупо такое спрашивать. Вообще в переписке тупо. Но иначе пока никак. До завтра его не увижу, а знать хочу сейчас. Хочу, чтобы подтвердил, что не такое уж он и мудло. Что исправился. «А мы мутим?» И что я вот должен ему написать? Что он, блять, думает, я могу на это ответить? Типа, если ты больше не мудло, то и я не ломаюсь? Прикусываю щёку и решаю не накалять. Нет у меня запала на ещё одни разборки. «Видимо. Да». Читает. Отвечает раньше, чем я успею о чём-нибудь подумать. «Значит, удалил.» Женя такой Женя, что иначе ни хуя и не скажешь. А если бы я ответил «нет»? Тогда что? Побежал бы восстанавливать файлы из корзины? Пока думаю, строчит мне ещё, и я так и вижу, как его корчит. Охуеть же, на какие пошёл уступки. «Все, не отвлекай меня.» «Я ухожу спать.» И пять тонн ботанской вредности сверху. «Спокойной ночи». Отправляет мне ещё один закатывающий глаза смайл и во что бы то ни стало стремится последний вяк оставить за собой. «Искренне надеюсь, что ты не проебёшь первый урок.» Отвечаю тоже жёлтой мордой. Самой кривой из всех, которую можно найти. Смутно жалею, что всё ещё не скачал никакие стикеры. Пиздец бы пригодились. *** Ботану надо соблюдать выстроенный режим, а мне вдруг становится пиздец как лень. Хочется забить на бесконечные бесполезные уроки, но ботан на то и ботан, что скорее удавится на галстуке, чем сачканёт. У задротов из клана школьных фанатиков всё должно быть выучено наперёд. Иначе всё. Вселенная схлопнется. Поэтому у ботана чёткий план. Пришёл, помыл ручки, переоделся в домашние тряпки, цивильно поколупал вилкой свой ужин и поднялся к себе. Спасать мир от «плебейской невежественности». Мир и меня заодно. Так на башку лез со своими встречаниями, а нахуя — теперь поди разбери. Ничего же не изменилось. Уже как половина недели прошла, а всё также. Как и до. Также пилит меня из-за курева и плюсом к домашке выкатил список того, что мне нужно прочитать к ЕГЭ. Впрочем, тут уже без вариантов. Я сам удавлюсь, если хуёво его напишу. Мне теперь назад никак. Нет у меня никаких назад. Ни одной отступной. Только поступить и съебаться подальше. — Ты уже три минуты над одним уравнением тупишь. Ботан косится на меня со второго, не компьютерного на этот раз мной занятого стула, и выжидающе постукивает ручкой по столу. Дались ему, блин, эти уравнения. Лучше бы физику открыли. — Думаю. Отзываюсь, но понимаю, что чем дольше я так сижу, тем больше времени уйдет на уроки. — О чём-то левом ты думаешь. Вот это пиздец он гениальный, конечно. Как смело предположил! — Может, о тебе думаю. Нехотя поворачиваю лицо и возвращаю на переносицу соскочившие вниз очки. Совсем им херово уже, крепления на дужках замучался подтягивать. Главное, чтобы совсем не отвалились, не то почку продавать придётся. Ботан, наверное, бы купил. Ему бы хватило карманных денег. — Да? — Тянется ближе и становится настороженным. Нелепо щурится. — И что там обо мне? Ждёт чего-то конкретного, видимо. Типа с налётом какой-нибудь романтики. Только я смотрю на него, и разводить сопли вообще не хочется. — Что ты дебил. А вот укусить хочется. Да так, чтобы побольнее. Прямо зубами и хочется. За длинный, везде лезущий нос. Держусь только потому, что это пиздец как по-собачьи. Ботан после никогда не отвалит. — Если я дебил, то ты вообще плаваешь где-то среди одноклеточных. Надо же, понизил. Теперь будет морщиться и говорить: «Амеба, фу»? — И какое я одноклеточное? Не знаю, зачем спрашиваю, и Женя тоже, судя по его лицу. Не ожидал, что не пошлю. — Что? Переспрашивает, постукивая ручкой по столу, и зачем-то наблюдаю за её колпачком. Как он щёлкает, втягивается, а после выскакивает обратно. — Ну какое именно? Это уже так нелепо, что становится важным. Важно мне доебаться до него. Интересно: спорить будет или отмахиваться. В итоге выбирает первое и, подумав, заключает, будто бы не нарочно толкнув меня локтем. — Инфузория кроссовка. Хмыкаю, оценив спокойствие, с которым ботан поддерживает этот бессмысленный, отвлекающий от его драгоценных уроков разговор, и отбиваю, зачем-то глянув сначала на его лицо: — Таких нет. — Как же нет, если вот он ты? — Придвигается ближе и снова толкается. Только теперь коленом по-моему. И лицом близко-близко. — Рядом сидишь? Приподнимает бровь, как если бы совсем ни на что не намекал, и смотрит так… Выжидающе. Смотрит на меня и явно чего-то ждёт. Видимо, придвинусь я к нему тоже или нет. Ждёт, а я вспоминаю, как он первый раз залез ко мне на колени. И как было не по себе. Тогда мне, сейчас ботану. И куда только вся его уверенность делась? Перезанимался, что ли? Пиздец тупые вопросы. Пиздец тупой я, который отчего-то озадачился подобной хуйней. Ботан и ботан. Тупит и тупит. Перезагрузится, как проглючит. Моргает вон уже. Раз, второй… После закатывает глаза и, уже почти ляпнув что-то, закрывает рот. Хмурится и кивает на окно. — Что там такое? — Почти уверен, что это какой-то развод, но спустя секунду тоже слышу. Сирена орёт, и звук становится всё громче и громче. Поднимаюсь на ноги и, заинтересовавшись, приподнимаю его пантовую ролл-штору. — Горит кто-то? Пожимаю плечами, и почти сразу же показывается белый микрик с крестом на капоте. Впотьмах мигалка так ярко светится, что хочется закрыть глаза. — Не, скоряк. — И следом ещё машина. Только почему-то без включенной цветомузыки. Сломалась, что ли? — И пазик ментовский. Проскакивают вверх по улице и там останавливаются около хорошо знакомого мне дома. Надо же. А я даже и не прикинул, куда они так летят. Женя вскакивает и, метнувшись к выключателю, гасит свет. Прилипает к окошку рядом со мной, и пару минут мы оба только смотрим. Почти ничего не разобрать из-за темноты, но мужика, которого принимают менты, я узнаю наверняка. И без очков бы узнал, блять. Ещё одного выводят чуть погодя. Уже фельдшер в своей светоотражающей форме. Ножевое, поди, или типа того. Бытовуха. — Зря ты, конечно… Женя очень вовремя пытается влезть со своими нотациями, и я просто толкаю его не глядя, никуда особо не метя. Приебался с этой заявой, и всё тут. — Перестань. Прошу, продолжая наблюдать за машинами, а он никак не уймётся. — Тебе жалко его, что ли? Зацепился за одну из любимых тем, и теперь хоть тресни, не отъебётся. И толкается тоже. — Не знаю. — Отвечаю нехотя, и только когда пазик, а за ним и скорая уже с выключенной мигалкой двинутся разворачиваться. Отвечаю, проводив фары взглядом и пытаясь разобраться, что там на самом деле. В моей голове. Пытаюсь, но быстро бросаю. Ну нахуй. Ещё думать про это. — Нет вроде, не жалко. Да и с какого хуя мне его жалеть? Потому что ебанутый, что ли? Так… Просто не хочу связываться. И видеть лишний раз тоже. В этом всё дело. Не в жалости. Не в ней. — Вроде? Вот же клещ! Присосался и упорно в башку мне лезет! Ещё и туда, где я меньше всего хочу, чтобы копались. — Прекрати меня колупать, а? Прошу напрямую, и ботан недовольно сжимает губы. Смотрит как будто решает, сейчас тройку мне милостиво поставить и отъебаться или мысленно влепить пару и продолжить дрочить. Пару по открытости, видимо. Он бы по-любому хотел такой предмет. Все еще пялится, но в итоге, махнув рукой, отступает. Поворачиваюсь тоже и теперь прижимаюсь к подоконнику поясницей. Не на что больше смотреть в окно. Теперь только на Женю, вернувшегося на стул, и пялиться. Руки поперёк груди складывает и, пожевав нижнюю губу, спрашивает: — Ты сегодня тут останешься или в гостевую свалишь? Вообще очень издалека заходит, ага. Вообще не понятно, что ему надо. Такой сразу неуверенный и смешной. — А что? — Мог бы и остаться. — Зачем? Мне так нравится это, что даже как-то стрёмно. Нравится дразнить его, кося под затупка, и всё тут. Он то смущается, то бесится сразу. Можно попробовать угадать, что на этот раз выдаст. Или просто следить за его лицом. — Ну, мы же типа встречаемся… Пожимает плечами и первый отводит взгляд. Я на месте умру, если покраснеет. — И что? Выдыхает через ноздри и хватается за подлокотник пустого кресла. — Ты тупишь или издеваешься? Наезжает, и я едва удерживаю улыбку. Какой же додик, а. Хочется потыкать пальцем в щёку и отвесить слабенький подзатыльник. Чтобы понял, какой он сейчас нелепый. — Скажи зачем, и я перестану тупить. Пялится так, будто я затянулся и в лицо ему выдохнул. Пялится, не моргая и вскинув бровь. Губы сжимает. Пару раз даже открывает рот, но в итоге, отмахиваясь, выплевывает явно не то, что собирался. — Хрен с тобой, вали в гостевую. Срезался. Что же я сразу не допёр, а? Что не бегать от него надо?.. Сразу как-то легче становится. И ботан со своими выебонами теперь просто придурочный Женя, который очкует, что его пошлют. Отталкиваюсь от подоконника ладонью и, не торопясь, возвращаюсь в кресло, проигнорировав его вяк про гостевую. Уроки же его драгоценные ещё не доделали. Куда спать? — Ты видосы удалил? Спрашивал уже, но сейчас тоже хочу. Глядя ему в глаза через стекла очков. Глядя на него всего и пытаясь ничего не упустить. Дёрнется ли или, может, нос потрёт? Злится только и снова выдыхает. Так, как если бы я его пиздец достал. — Сказал же, что всё снёс. — Смотрит в ответ и, надо же, ни капли ему не стыдно. Вообще ни хуя. Скорее с сожалением говорит. — Никакого домашнего порно с элементами зоофилии. Никакого признания и славы во всемирной сети. Можно и не спрашивать в сороковой раз. И улыбается в конце. Криво и как если бы я его сейчас очень бесил. Или то, о чём постоянно напоминаю. Не нравится, что ли? Неудобно теперь, когда я напоминаю? Еще бы, блять, было удобно. У него же теперь другое на уме. Он теперь мутить и всякие держания за руку хочет. И ещё чтобы я тоже этого хотел. Такое с помощью шантажа уже не провернёшь. Молчу долго. Решаю, верю я ему или нет. В итоге, прихожу к тому, что выбора никакого один хрен нет. Хочется хотя бы кому-то верить. В то, что нужен тоже. Вне его дебильного проекта. — Ты про космос любишь?.. — Спрашиваю, когда, устав тянуть паузу, ботан щёлкает мышью и будит свой дремлющий комп. Смотрит на экран и, зачем-то укусив себя за щёку, коротко кивает. Понимаю это как нежелание и дальше собачиться. И оставаться одному тут, если я буду в гостевой. — Давай что-нибудь посмотрим? *** Просыпаюсь ещё до того, как разорётся противный ботанский будильник, и очень чётко понимаю, что ни в какую школу я сегодня не иду. Не иду, потому что это вот недоразумение в пижаме пускает мне слюни в спину и прижимается сзади, повышая нашу общую температуру градусов на сто. Второе одеяло, которое так демонстративно притащил из гостевой комнаты Женя, мешается в ногах. Скомкалось всё и теперь не даёт мне вытянуть ноги. Но в целом это ерунда. По-настоящему не мешается. И жара, и ботан тоже нет. Мне слишком удобно сейчас, для того чтобы встать. Мне настолько спокойно быть частью этого комка, что я готов сделать всё, что угодно, чтобы продлить это ощущение. Чтобы не было паники. Чтобы не стучало в висках и руки не тряслись до первой выкуренной сигареты. Не хочу я вставать. Не буду. Пытаюсь нащупать его мобильник, для того чтобы не проебать вспышку и отключить его при первом же визге, но нашариваю только Женю. Волосы, воротничок дебильной пижамы, его перекинутую через мой бок руку. И когда, блин, только так прижался? Засыпал-то с краю. Демонстративно завернувшись в этот свой гостевой плед, по какому-то недоразумению упакованный в пододеяльник. Проклятый мобильник никак не находится. Зато орёт ровно через минуту после начала поисков. На полу лежит за ботаном. Ну блять. Выкручиваюсь из-под его руки, и, понимая, что иначе никак, нависаю над ним и пытаюсь дотянуться до источника этих кошмарных звуков. Женя не был бы Женей, если бы не поставил на сигнал самую стрёмную из всех стандартных мелодий. Женя не был бы Женей, если бы не перекатился прямо передо мной на лопатки и не пихнул меня в руку, чтобы помешать выключить эту гадость. Ругаюсь себе под нос, тянусь старательнее и даже не касаюсь пальцами пола. Видимо, для того чтобы прямо достать, придётся на него лечь. Придётся, только ради того, чтобы выключить эту нарастающую по громкости хуебору. Бурчит там что-то, щекочет мою щёку волосами и, потянувшись вполсилы, обнимает меня. Обхватывает руками поперёк пояса, носом тыкается в плечо, и в школу мне не хочется ещё больше. Пугающе не хочется, чтобы он просыпался и открывал свой блядский рот. Обязательно им всё испортит. Морщится во сне, реагируя на звук, и только размыкает губы, как я тут же спешу его заткнуть. Почему-то мне кажется это пиздец важным. Даже важнее, чем отключить этот тупой будильник. Если ботан не начнёт бормотать, то не похерит моё спокойное утро. Сто процентов так. Сто процентов так решает мой сонный, недовольный одной только мыслью о том, что надо тащиться на холодную улицу, мозг. И потому я его и целую. Все логично. Все просто пиздец как последовательно, продуманно и в тему. Женя что-то мычит мне в рот, слабо шлёпает по плечу и поддаётся. Расслабляется снова и, приоткрыв глаза, тут же их закрывает обратно. Я целую его и одновременно ищу телефон. Я кажусь себе пиздец каким хитрым и многозадачным. До пальцев в своих волосах и медленных ленивых движений в ответ. Тогда начинаю забывать, что мне вообще было нужно на полу. Не курево же? А… Точно. Его телефон. Натыкаюсь на его металлический бок подушкой указательного пальца наконец, провожу по экрану вверх и на ощупь вырубаю. Становится приятно тихо и темно. Кажется, что безопасно, как когда-то в детстве в уличном штабе из коробок и старых, притащенных черти откуда покрывал. И Женя будто не Женя вовсе. Поддаётся в ответ на поцелуи, едва касается языком моего в ответ и не пиздит. С таким с ним, без презрительно недовольной мины на лице, куда приятнее иметь дело. Хочется его иметь, это дело. И трогать, и чтобы он меня тоже трогал. Какая-то утренняя магия, мать её. Всё так просто и понятно. Как раньше было. С Настей. Вздрагиваю от этого само собой сложившегося сравнения и привстаю на локтях. Женя мычит что-то себе под нос, поворачивает голову и, сжав моё плечо ещё раз, упирается в него ладонью. — Вставай. Мы опоздаем. А сам кривится. Сам сонный, и последнее, чего ему сейчас хочется, это тащить свою задницу на остановку. По лицу вижу. — Давай не поедем? Предлагаю тут же, не размениваясь на намёки, и когда удивится, просто наклоняюсь опять. Собираюсь дальше его целовать, но Женя, ебаный занудный Женя, пытается всё испортить. — Да погоди ты… — бормочет, отворачивая морду в сторону, и вяло пихается, куда попадётся. — Я зубы ещё не… Закатываю глаза и обрываю все его бормотания до того, как убьёт всё желание к нему клеиться. — Ты чистил их пять часов назад. Уймись. И смотрю в упор, раз пихается и не даётся. Смотрю на то, как сомневается и предпринимает ещё одну попытку. — Но… Очень робко так. С опаской. Её предотвратить оказывается ещё проще. — Жень. Зову по имени и только-то. Этого хватает. Замирает. Смаргивает и возвращает свои пальцы назад на мой затылок. Видимо, спорить хочется меньше, чем целоваться. Ему такое вообще понравилось. Я даже думаю, что до меня у него ни с кем и не было. Совсем ничего не было. И таким вот, робким, без гонора и задратого носа он мне нравится. Нравится, и это даже как-то не страшно признать. Про себя, конечно. Не вслух. Вслух я ему ни хуя не скажу. Ни за что. И так слишком много всего знает. Это всё темнота и утро. Они всё влияют. И шаги его родителей в коридоре тоже добавляют и отчего-то не пугают уже. Слышу, как в другой части дома кто-то скрипит полами, но знаю, что сюда никто не зайдет. У всех тут личное пространство, и всё такое. Ботан для них слишком ответственный и взрослый, для того чтобы контролировать, собирается ли он в школу. А если и нет, то это его дело. Магия какая-то, блять. — И что будем делать? Если не поедем? Спрашивает шёпотом, с опаской, и прикусывает губу, когда смотрю на него. Во мраке кажется неуверенным. Всё ещё кажется не собой. Не вредной избалованной заёбой, от которой хочется только отвязаться побыстрее. — Можно дальше спать. Или… Или замолкаю и жду, пока вместо меня продолжит. Жду пока проморгается и покорно переспросит: — Или что? Уже более заинтересованно и как-то даже по-деловому. По-ботански. — Или не спать. Хмыкает в ответ на мой совсем не тонкий намёк и, помедлив, кивает. Становится сосредоточенно серьёзным. Прямо как на контрольной. — Тогда я всё-таки почищу зубы. И в душ, и… — Затыкается под моим взглядом, но всё ещё остаётся таким же деловитым. Остаётся вредной херней, которой всё не так. — Ладно хорошо. Я останусь. Но с условием. И щурится заметно даже в полумраке. Щурится, будто около доски торгуется, уточняя, почему же ему четыре, а не привычную пять. — А нельзя без условий? Ощущаю себя пиздец как тупо. Подвалил к нему такой весь сам в кои-то веки, а у него в ответ целый список. Такое себе, конечно. Охуеть как возбуждает. — Нельзя. — Ну давай сюда. Смиряюсь заранее и пытаюсь сохранить остатки первоначального настроя. — А ты выполнишь? — Женя, блять! Ботан же, наоборот, делает всё, для того чтобы я расхотел и устыдился. За каким только хером к нему вообще полез? — Не Женяй на меня. Глаза закатываются сами собой. Так, будто это какой-то выработанный рефлекс. Ладно. Хочется ему нудеть — пускай. — Ладно, поехали в твою школу. Пускай Жариковой на ухо и нудит, раз очень хочется. Я принял мысль, что не потрахаюсь. Не то чтобы и надо было пиздец. — Я хочу сам. — Хватает меня за плечи и тянет назад, едва только попытаюсь подняться и сесть. И смотрит опять почти что зашуганно. На грани невроза и прорывающегося наружу страха. — Ну, всё делать… И моргает несколько раз. Как будто грузится. Моргает и так же держит меня. Сжимает даже сильнее. Забыл уже про зубную щетку и убийственно воняющий мятой ополаскиватель. — А я хочу тебе за щёку напихать. — Не понимаю сразу, угроза это или нет. Угроза, насмешка, или в самом деле так оно и есть. Ляпнул, а над смыслом подумаю потом. — Получится совместить? Так тупо звучит. Ещё тупее кажется то, что ботан перестаёт отводить взгляд и становится много спокойнее. Словно отпустило его. Не психует больше. Тормозит только всё равно. Подтупливает, как если бы сразу несколько вопросов обдумывает, и по плечам моим водит. Цепляется за край коротких рукавов, задирает вверх и, грузанувшись наконец, отпускает, для того чтобы схватиться пониже, за край его-моей футболки. Вверх её тянет, стаскивает через мою голову, и совсем ему по хуй, что голоса родаков совсем близко. Раздаются на лестнице. Может, ему это даже нравится. Может, он больной куда больше, чем я думаю. И это его «самому всё сделать». Что именно он имел в виду?.. Наверное, мне уже нужно начать переживать. Наверное, стоило раньше про это подумать, до того, как сам начал к нему приставать. Раздевает меня, стаскивает и верх, и низ, а сам остаётся приличным, как старикан голубых кровей. В своей грёбанной нелепой пижаме. В штанах и рубашке в тонкую полоску. Дебильная пиздец. Холодная к телу. Руки у него тоже кажутся не горячими. Когда по спине ими принимается водить, такое чувство, что и вовсе под водой их успел подержать. Подо мной только что был, но, улучив момент, приподнимается и, ухватившись уже за мои руки, меняет нас местами. Толкает меня к стене, и когда решаю, что ладно, так уж и быть, подчинюсь, привстаёт, оперевшись о простынь согнутой коленкой. Смотрит зачем-то сверху. Тормозит. Смотрит и, видимо, проморгавшись, убедившись, что всё не сон или что я ему подчиняюсь, не знаю, опускается вниз. Под одеяло, которое я тут же охотно натягиваю повыше, на плечи. Голоса его родаков мне покоя не дают. Напрягают, несмотря на то, что точно не будем пойманы. Не интересно им его ловить. Пофиг, что он тут делает под этим самым одеялом. А он и не делает ничего пока что. Он просто укладывается на меня, прижимается щекой к груди и не то слушает, не то собрался делать вид, что дальше спит. Тянет, пока не найду уже его макушку ладонью и с опаской — реально же страшно — не поглажу по голове. Прядки короткие, мягкие и щекочут ладонь. Залипаю на этом ощущении и только и делаю, что трогаю их. На затылке, ближе к чёлке, наоборот, сзади, спускаясь к шее… Глажу, выходит. Глажу просто так, потому что самому приятно, а не пытаясь спихнуть ниже. Ниже он, очухавшись, скатывается сам, неприятно надавив подбородком на мои рёбра. Прочертя по ним, как по секции старых школьных батарей. Те вечно едва теплые, я под одеялом горячий. Ботан будто греется. Теперь на животе замер и щекочет его, касаясь губами. Те сухие и даже не пытаются ухватить. Не пытаются поставить пару засосов. Как будто он там полуспит. Выдыхает, едва не прижигая мне кожу, и снова уходит ниже, со стуком уперевшись ногами в низкую спинку кровати. Рядом с моими ногами теперь лежит и заменяет дыхание ладонью. Касается пальцами там, куда дышал, и, огладив живот, ведёт ими дальше. Бедром, на котором теперь его щека, ощущаю, как улыбается и тут же поджимает губы. И член мой сжимает тоже. А тот то ли всё ещё под влиянием утра, то ли ёбанный Женя всё виноват со своими прижиманиями. Не знаю. Смотрю в темный потолок и совсем нет на то, как двигается одеяло. Только чувствую, как неторопливо водит даже не сжатыми до конца пальцами. Туда-сюда. На сухую, просто примеряясь или, может быть, оценивая. Как если бы в первый раз. Только ни хуя не первый уже. Ни хуя он не волнуется, этот ебаный Женя. Не умеет он психовать из-за каких-то приземлённых сексов. Погладил, перелёг ближе и так же, не вставая с моего бедра, касается губами головки. Рукой и направляет её, не желая утруждать себя и держать голову прямо. Охуевший, блин. Без всяких оральных фиксаций. Не то целует, не то проверяет, как далеко можно втянуть в рот, если не разжимать зубы. По ним и водит, пока я, тихо психанув, не хватаю его опять за волосы и не заставляю повернуть шею нормально. Слышу, как хмыкает, и послушно, не отпустив ни одного дебильного комментария, берёт уже нормально, разжав челюсти. Становится тепло и мокро. Становится тревожно от того, как пробирает, будто по всему телу провели дебильной подрагивающей мурашкой на палке. До слишком громкого в пустой комнате выдоха. Мне громкого, он, наверное, не услышал. Он принимается за дело со всей своей ботанской ответственностью, а я только и могу, что следить за натянутым по форме его головы одеялом. Вверх-вниз эти все, вверх-вниз… Член становится чувствительнее, и мне хочется, чтобы он не помогал себе рукой. Даже не держал ей. Я знаю, что так лучше, что так удобнее, но мне так нужно, и всё тут. Я отвожу его правую в сторону быстрее, чем успеваю обдумать. Нахера мне вообще сейчас думать? Не на уроке же, который мы вместе проёбываем. Пускай ботан думает, как лучше отсосать, я не буду. Вообще ни о чём нахуй. Только представлять, как оно там внизу. Сопоставлять со своими ощущениями. Его язык и гладкие с обратной стороны щёки. Нёбо и подрагивающее горло, до которого мне не добраться. Вряд ли ни хуя не хороший мальчик Женя тренировался на бананах. А мог бы… Он-то бы точно мог. Чисто в исследовательских целях. Ботан же. Такой ботан… Увлекается даже сейчас, приноравливается и сжимает губы уже сильнее, опускается головой ниже. Старается. Старается и царапает меня ногтями, проведя своей правой по животу. Тянется ей выше, касается соска, и в итоге добирается до моей шеи. На ней и оставляет свою вытянутую пятерню. Но почти ей не давит, держит только и опускается, опускается, опускается… Я бы его тоже сфоткал сейчас. Только для себя. Чтобы осталось. Закусываю губы и понимаю, что потрогал бы его сейчас тоже. Везде, где можно, только стянув дебильную пижаму. Мешает же она ему, самому наверняка уже давит, но нет. Даже к штанам не тянется, только головой и мотает. Только ртом работает и в какой-то момент всё-таки добавляет втянувшуюся назад под одеяло руку. Лапает меня уже куда смелее и держит так плотно, что хочется опять за макушку схватить и держать её, пока весь в него не вставлю. Чтобы не отодвинулся, как сейчас, потому что хочет теперь пальцами. Дышит только на головку, а работает рукой. По всей длине ей ходит и то и дело опускается совсем низко, прихватывая и яйца. Тянет их, сжимая покручивает, и мне становится тяжко лежать вот так, с почти сдвинутыми ногами. Горит всё, и хочется, чтобы стало влажно. Чтобы ловчее ходил туда-сюда своими сжатыми пальцами. И трогал, и трогал… Ещё. Ещё ниже тоже. Жмурюсь, когда понимаю это. Кусаю себя, как будто в наказание за то, что наверняка весь красный, а ебаный хитровыебанный Женя не то теперь и мысли мои читает, не то просто сам. Знает. Сглатывает, приподнимается, останавливает движения ладонью и приглушенно из-за одеяла просит: — Пошарь под подушкой. Делаю сразу же, а сам гадаю, он там приберёг что-то, потому что я в его комнате остался, или у него там всегда?.. Для себя? Нахожу только нечто вытянутое и маленькое, с острым краем и крышкой. Всё-таки нычка. На сухую не дрочит, прямо как с алгеброй, задроченный правильностью любого действия ботан. Всё по инструкции должно быть. Как надо. Пихаю тюбик под одеяло, и он забирает его с моей груди. Раскручивает, и сначала я даже ничего не чувствую, когда возвращает уже липкие пальцы туда, откуда их отнял, а после вздрагиваю от неожиданности: так холодит. Не пожалел ещё, всю ладонь свою залил и теперь и меня пачкает, заставив закусить край одеяла. Надеюсь, что незаметно. Ощущения сначала непонятные, а потом к холоду присоединяется странное тепло. Каждое прикосновение становится чувствительнее, и приятно так, что не соображаю почти. Не мешаю ему, когда сгибает мою левую ногу в колене и отводит её к стене, чтобы получить лучший доступ. Теперь совсем везде лапает, даже там, куда бы я его ни за что не пустил. Не пустил до этого, а сейчас сам, сгорая от мучительного стыда, хочу, чтобы потрогал своими холодными пальцами. Облапал, сжав яйца в горсть, и надавил большим пальцем немного ниже. Ведёт им ещё дальше с ощутимым нажимом, и меня выкручивает до дуги, так торкает от остроты ощущений. Головка пульсирует уже, хочется упереться ей хоть во что-нибудь, но одеяло слишком высоко, а ебаный Женя всё медлит, не возвращается ртом. Тянет, буквально выкручивая мои кишки, и всё чего-то ждёт. Добавляет ещё смазки и гладит пальцами. Там везде гладит. Не пытается затолкать их в меня, но сверху трогает. Касается то двумя, то целыми тремя сложенными друг к другу пальцами, и это какой-то пиздец. Это очень приятно и страшно одновременно. Страшно до желания зарядить ему коленом в лоб и застонать в голос. Что он услышит и будет припоминать мне до самого выпуска. Конечно, будет, он же не может не… Сдавленно шиплю, когда наклоняется снова, и на контрасте с явно мятной липкой дрянью накрывает мой член горячим влажным ртом. Губами, гладкими от слюны, и тут же проталкивает головку дальше, внутрь, к втянутым щекам. Нарочно так делает, и я мычу через всё то же одеяло, понимая, что ещё немного — и прокушу его, даже не заметив. И медленно всё, так медленно… Но зато до упора, до того, как только может. Сколько может, столько и берёт, и так же, не спеша, поднимается назад, продолжая гладить ещё и пальцами. Немного ускорится, и всё… И я всё. Мне хватит одного быстрого рывка. Одного движения вперёд бёдрами, и даже хочется самому это всё устроить. Поймать его за волосы и кончить. Держать за затылок, пока не отпустит последний спазм, но отчего-то медлю, растягиваю это и уже начинаю чувствовать себя так, как если бы хорошо накурился. Как если бы сделал ему назло и вместо одной всосал сразу три сигареты. Отпускает меня и отводит руку в сторону. Опирается ей о матрац и, выдохнув, перекатом поднимается вверх. Не понимаю… И разочарования сразу так много. Так много, пока не дотянется до моего лица и не посмотрит в глаза. В темноте у него будто вообще нет ничего, кроме зрачка. Белки едва видно. Белки и блестящий рот. Горячий, наверное, такой влажный… Хватаю за волосы и тащу к себе. Целую, и от того, что делал этими самыми губами, хочу укусить за них только больше. Хочу почувствовать вкус этой ебаной смазки, и это не вызывает ужаса. Ровно как и желание запустить руку к нему в штаны. Интересно пиздец. Не кончил ещё? Снимаем их вместе, даже раньше рубашки, у которой отрывается пара верхних пуговиц, и он так и остаётся сверху. С коленом между моих ног. И языком, кажется, даже сейчас спорящим с моим. Гладящим его и тут же пихающим прочь из своего рта. Сжимаю его член и, тут же поддавшись движению появившейся рядом ладони, и свой тоже. Прижимаю их друг к другу, пытаюсь подрочить, но моторика вообще никакая. Фаланги не гнутся. Женя отпихивает мою ладонь. Сглатывает, отстранившись и опустив голову, а после, напротив, зачем-то смотрит в упор. Смотрит всё так же мутно и странно. Дышит бесшумно, но не смыкая рта. И опускается сверху. На ключицу тут же подбородком давит и грудью на грудь. Давит и накрывает моё колено ладонью, то, которое лежит. В глаза не смотрит, ничего не спрашивает. Словами нет. Дёрнуть не пытается тоже. Пульс тут же подскакивает. Пульс будто не только в венах сейчас долбится, но и в костях, и в животе. Нет или да?.. Да или нет?.. Во рту очень сухо сразу, рёбра будто щекотит. Сжимает сильнее, и я, вздрогнув, поддаюсь. Закрываю глаза, жмурюсь скорее даже, и позволяю, согнув в колене и вторую ногу. Не наблюдаю, очень пиздец как сильно жалею, что не могу просто вырубиться, но не мешаю ему. Почему-то нет. Совсем нет… Трясёт только, когда снова касается и суетливо, торопясь, добавляет смазки. Трясёт, когда водит пальцами и, пропихнув один, тут же вытаскивает его, не причинив никакой особой боли, приставляет свой член. А я не церемонился тогда. Я не… Толкается вперёд, и я сжимаю веки ещё крепче. Не столько невыносимо, как кажется, что растаскивает в стороны. Вцепляюсь в его плечи, ногу вот-вот судорогой схватит, и на этом всё. Не умру, наверное. Не от этой боли. Возбуждение ещё тут, Женя, который разом стал холоднее лягушки от выступившего пота, тоже. Едва дышит, прижимается к моей коже губами, и будто психует. Боится. И подается вперёд ещё. Теперь тянуче больно. Всё ещё на грани терпимости. Хочется только, чтобы закончилось. Замирает, дрожит уже как от холода и тихо, на грани слышимости, стонет мне на ухо. До колких укусов чего-то острого по коже. Продирает опять. Сглатываю и, плохо понимая, что делаю, пропихиваю руку между нами. Нахожу свой член и пытаюсь помочь себе. Во всех ебаных смыслах. Во всех-всех… Начинает двигаться тоже. Но далеко не так уверенно, как делал это ртом. Боится и хочет одновременно. И я тоже. Я то же самое. Это придаёт немного уверенности. Заставляет сжать ладонь увереннее и всё так же, не смотря на него, продолжить. Становится лучше. От пугающе стыдно-колючих мыслей осознания, что он внутри меня, внутри меня другой член, тоже. Это пиздец как стрёмно. И я могу от этого кончить. Я могу. Под его скулёж и движения. Под дрожью накрывающего сверху тела. Не так много и нужно. Пару десятков крепких, на грани боли, рывков рукой. Выкручивая и сжимая легко выскальзывающую, покрытую смазкой головку. Трахаю свой кулак, пока он трахает меня, и сжимаю его бока коленями. Умираю от кучи противоречивых чувств, как бы я написал про это в сочинении. Пиздец, пиздец, пиздец, конченный пиздец — бьётся в голове. Это и только это. Ничего кроме. Только одно слово. Других не помню сейчас. Ни одного. Его и выкрикиваю, когда кончаю. И второй раз, тише, когда он делает то же. Громче моего, больно укусив меня за плечо и чуть ли не разрыдавшись. Разошедшись всхлипами и выдернув так резко, что я, сам того не ожидая, зашипел. И тут же рывком отвернул лицо, едва не вывихнув шею. Ещё мутно всё, но вот-вот начнет проясняться… Комкаю край одеяла, не придумав ничего лучше, спихиваю ботана в сторону и, откатившись к стене, заматываюсь с головой. — Пизданёшь что-нибудь, и я тебя убью. Предупреждаю, упираясь лбом в холодную стену, и хер знает, как теперь посмотрю ему в глаза. Как вообще кому-нибудь в них посмотрю. Женя вытягивается рядом и, спустя время, бросает только смазанное, едва различимое «угу».