Холодные оковы

      Сейчас, когда Россия лежал на жесткой доске вместо кровати с прохудившимся матрасом на ней, который так и норовил поцарапать парня выпирающими пружинами, он невзначай вспомнил слова той старушки. Она, с таким искренним сожалением, смотрела на ничего непонимающего ребенка, будто сама пережила нечто подобное. В голове подростка пронеслись слова: «А, так вот о чем она говорила…». Вискѝ ужасно болели, в ушах нарастал гул, а руки до сих пор немного тряслись, будто в панике. России жутко хотелось спать, даже несмотря на то, что он только что пришел в себя после очередного посещения «специальной» комнаты. Обратно в камеру его приводили в полуживом состоянии и закидывали на скрипучую кровать, как тряпичную куклу.       Хоть наказания всегда сопровождались побоями, высеканиями и иными видами нанесения телесных повреждений, «няньки», как любил называть приставленных к себе солдат Россия, обрабатывали раны. Видимо сын СССР был им нужен не только для вытягивания информации. Слабая боль окутывала все тело, затрудняя дыхание и поток однотипных мыслей, которые хоть и ненадолго, но могли вывести мальчика из реальности, позволяя забыть о боли. Эти изверги начали чаще забирать его из комнаты, чему комсомолец был, мягко говоря, не рад.       Мысли прервал протяжный скрежет двери, которая пропустила внутрь небольшой комнатушки тусклый свет из коридора. В проходе показались две крупные фигуры, облаченные в черную форму. Оба молча подошли к ветхой кровати и, взяв мальчишку под локти, поволокли его на выход. Надевать на измученного и ослабшего подростка наручники уже не было никакой нужды, ведь самостоятельно он не мог стоять продолжительное время, из-за незаживших ран на ступнях. Подросток знал, куда его ведут, правда был очень огорчен предстоящим пыткам, но сопротивляться уже давно не было никаких сил. Уши заложило, в голове усилился звон и вертелся лишь один вопрос: «Когда же это все закончится?».       Вот уже как полгода парень находился в цепких лапах нацистов. Первые два месяца после похищения проходили спокойно. Тогда Украина был рядом и морально поддерживал брата, постоянно прижимая его исхудавшее от голода тельце к себе, будто боясь, что в любую секунду их могут разлучить… Так и получилось. В один день в комнату зашел целый наряд в черной одежде с пистолетами в кобуре. Они подошли к напуганным ребятам и, схватив за плечи, повалили обоих на холодный пол, надежно связывая руки. Братья пытались сопротивляться, брыкались, пинались, когда их уже поставили на ноги, требовали отпустить. Вскоре солдатам надоел это «цирк», и они прикладом ударили обоих по затылкам. Очнулся Россия уже в одиночестве и новой камере. Руки были все так же связаны, от чего жутко болели, а позвоночник ужасно ныл от долгого контакта с холодным полом. Затуманенный взгляд не мог разглядеть практически ничего, или же это с освещением были проблемы. Парень долго пытался сфокусироваться хоть на чем-то, но ничего не выходило. Все либо расплывалось в размытую картину, либо раздваивалось и ужасно рябило, из-за чего глаза болели еще сильнее.       После того, как Россию перевезли в новое место, издеваться над ним начали все чаще и чаще, не щадя парня даже после самых искусных пыток. Комсомольцу казалось, что фантазии нацистов не будет предела. За эти полгода он успел вытерпеть столько терзаний, столько мук, что не каждый подросток, да даже взрослый смог бы пережить такое. Парень скоро с ума сойдет от ежедневной боли, страха и гнета со стороны немцев и самого себя. Но каждый день он тешился мыслями о скором побеге.       Самая ужасная и запоминающаяся пытка была около полутора месяца ранее, хотя юноша до сих пор не мог забыть испытанные страдания, чувствуя фантомную боль. К тому моменту парень уже три месяца находился в изоляции и на зубок выучил расписание немцев. Утро начиналось в шесть часов, около комнаты юноши велся круглосуточный патруль. Немного позже приносили еду, к слову, кормили там всего раз в день. Однако учитывая, что пленным является никто иной как преемник СССР, то еда была достаточно сытной и вкусной, жаловаться России было не на что.       Поднос с «завтраком» заносил один из «нянек», чаще всего высокий и статный ариец по имени Клаус, хотя мальчишка уверен, что кто-то приносил еду сначала из кухни, а уж потом отдавал кому-то из приставленных солдат. Эта информация давала пленнику надежду на побег, ведь стащить ложку можно было вполне незаметно. Нацист, оставив поднос на крохотном столике, удалялся из камеры. Уже после приема пищи у парня было впереди два или три свободных часа, когда его не трогали и давали надышаться перед новыми пытками. А после истечения этого времени его уводили в специальную комнату, забирая там все силы подростка. На тот момент России показалось самым верным решением бежать именно в промежуток между завтраком и уходом в пыточную. После приема пищи, комсомолец все же сумел незаметно спрятать ложку под рубашкой. Уносивший поднос нацист даже не обратил внимание на неполный столовый набор. Первая часть плана прошла на ура, хотя легкий страх внутри все же оставался. Парень уже тогда знал, что его не убьют, ведь он является важной ниточкой, за которую можно дергать Союза.       Настало время побега. В камере имелось небольшое окно, которое упиралось в потолок, однако без стула парень до него не доставал. Он предполагал, что раз прутья были достаточно тонкими, то в бетоне их можно расковырять той самой ложкой и отодвинуть. Благодаря своему некрупному телу и худобе, Россия с легкостью мог протиснуться сквозь крохотное окошко. Все бы получилось, если бы он не забыл про наружный патруль, который каждые пять минут маячил у камеры. Один из нацистов, заметивший потуги пленника, подошел к окошечку и резко пнул массивным сапогом по железным прутьям, чем сильно напугал русского, который вследствие упал на спину. На крик мальчишки в изолятор вошли «няньки», которые быстро подхватили его и увели в пыточную.       В то утро крики наполняли подвал до самого вечера. Что только нацисты не делали с телом подростка: избивали ногами, высекали кнутами, топили в ледяной воде. Но самое страшное и ужасающее осталось на десерт. После очередного «умывания», парня оставили на пару минут оклематься. Сам пленник уже понадеялся на то, что эти издевательства над его телом закончились, однако он крупно ошибся. Россия почуял неладное, когда его ноги крепко закрепили ремнями к ножкам железного кресла. Он не сопротивлялся, хотя внутри его трясло от понимания, что сейчас будет что-то очень болезненное. И он не ошибся.       Один из немцев крепко держал его ступню, фиксируя ее в одном положении, пока второй копошился у стола с инструментами. Сильно затянутые ремни препятствовали кровотоку, от чего ноги потихоньку немели от холода помещения. Россия уже давно перестал ощущать реальность, он чувствовал лишь всепоглощающую боль, которая вонзалась в каждый миллиметр его тела. Он даже не заметил, как второй, более низкий, мужчина оказался около него, держа в руках чуть помятый секатор. Следующие мгновения комсомолец не помнил, так как находился в полуобморочном состоянии, если не потерял сознание еще в начале процесса.       Пробуждение следующим утром было столь же ужасным сколько болезненным. Ноги были перевязаны какой-то старой тряпкой, которая полностью пропиталась кровью за эту ночь. Боль была такой яркой, что комсомольцу приходилось впиваться руками в тонкую подушку и прижимать ее к своему лицу, чтобы таким образом заглушить болезненные стоны и редкие вскрики от неосторожных движений. К удивлению России, последующие несколько дней его не трогали, даже еду давали прямо в руки, не заставляя вставать с кровати. Врач изредка навещал пострадавшего, но чаще всего его проведывал именно Клаус, имя которого комсомолец узнал еще в первую неделю заключения в новой камере. Он с какой-то несвойственной нацистам осторожностью менял бинты, иногда шепча что-то себе под нос, будто успокаивая напрягшегося от боли пленника.       Только через пару дней, когда бинты можно было снять, Россия узнал, что с ним сделали. На обеих ногах отсутствовала первая фаланга мизинца. Парень был шокирован такой жестокостью нацистов, ведь если ему, преемнику СССР, отрубили часть пальца, то другим, менее ценным пленным, могли отрезать руку, ногу или вообще сотворить то, на что у комсомольца даже воображения не хватило бы. Этот момент заставил его переосмыслить ситуацию, в которую тот попал. Шансов на побег больше не было, ведь после первой же неудавшейся попытки его перевели в какое-то подвальное помещение без окон.       Камера была еще меньше его предыдущей коморки. Стены в некоторых местах покрыты плесенью, из-за чего в воздухе витал затхлый запах сырости. С потолка свисала одинокая блеклая лампа, которая не могла хорошо осветить даже такое крохотное помещение. Да и сама она держалась из последних сил на тоненьком проводе, иногда шатаясь от топота солдат на верхнем этаже. Вместо кровати была какая-то доска, которая держалась у стены за счет двух цепей, удерживающих ее в горизонтальном положении. На краю этой «кровати» лежал старый спальный набор подростка, состоящий из простыни, тонкого одеяла, которое юноша использовал как матрац, и все та же небольшая подушечка, набитая старыми тряпками. А в дальнем углу красовалось помятое железное ведро, почти полностью покрытое ржавчиной. Кроме всех этих «удобств» в камере больше ничего не имелось.       Россия не знал точную причину, но после побега пытки стали ожесточеннее и изощреннее. Он пережил вырывание ногтей, иногда вместе с мясом, ожоги на подошве ступней, которые до сих пор иногда напоминали о себе колкой болью, множество закрытых переломов и жестокие порки. На спине уже не было живого места, разворошенные старые раны, перекрытые более свежими, иногда гноились, доставляя подростку «неописуемые» ощущения. Кисти также были стерты в кровь от частого трения о железные кандалы. Кожа давно обтянула косточки, выставляя их на всеобщее обозрение, матрац был весь в крови, однако раз в неделю его все же меняли, чтобы комната, помимо плесени, не заполнялась спертым запахом крови.       От постоянного нахождения в сыром помещении Россия уже дважды переболел ангиной, постоянно сталкивался с онемением конечностей, затрудненным дыханием и головной болью. Иногда доходило и до тошноты с последующей рвотой, из-за чего зачастую отказывался от еды, не в силах впихнуть в себя хоть кусочек черствого хлеба. Врач изредка заглядывал в камеру пленника и проводил осмотр, зачем-то записывая все симптомы в какую-то папку. Он поил комсомольца какими-то лекарствами, имевших ужасный и горький привкус. Мужчина обрабатывал самые серьезные раны, оставляя остальные гематомы без внимания. Пленник молод, а значит мелкие раны сами смогут хорошо затянуться. Однако об этом заботился Клаус, который раз в два дня приносил в камеру юноши бутылочку перекиси и обрабатывал царапины, чтобы те не гноились. Комсомолец до сих пор не мог понять намерения этого солдата, который помогал ему, но постоянно молчал, а на всех пытках лишь незаинтересованно стоял в сторонке, пока второй нянь измывался над мальчиком.       Вспоминая все это Россия невольно поежился от таких тяжелых, болезненных и печальных воспоминаний, которые так и хотелось выкинуть из головы. Он и не заметил, как его уже приковали к железному креслу, сковывая руки и ноги. Шея также была закреплена тугим ремнем, который даже вызывал легкий приступ удушья у подростка. Один из нянек скрылся в тени, создаваемой тусклым светом лампы, а второй копался у столика с инструментарием, издавая звуки клацанья железа. Глаза комсомольца непроизвольно закрывались, а сознание проваливалось в небытие.       Парню жутко хотелось спать, постоянный голод и издевательства над телом заставляли его впадать в некое подобие спячки, дабы восполнить потерянную энергию. Но окончательно уйти в мир снов ему не дала ледяная вода, которая мощным потоком окатила его лицо, небольшими струйками стекая с мокрых волос по подбородку, впитываясь в грязную лагерную робу. Бодрости подростку это не прибавило, но в чувства привело. России каждый день хотелось расспросить надзирателей о своем пребывании в этом месте, но учитывая то, что они, скорее всего, не знают русский, приходилось держать язык за зубами. Разговаривать было не с кем, а кроме криков, воплей и стонов боли, юноша не издавал ни звука. Он не слышал свой голос вот уже больше полугода. А ведь раньше он был довольно общительным парнем, душой компании и зачастую «заводилой» в любой группе.       Вольф, так звали второго приставленного к парню немца, вернулся к пленнику с небольшим черным ящичком в руках. Положив его на пол, он принялся прикреплять к запястьям и лодыжкам России электроды, провода от которых шли к разъему на странном устройстве. До сегодняшнего дня ему еще не приходилось сталкиваться с подобным, для него это будет новым «опытом». Страх засел глубоко внутри, он крепко въелся в кости и постоянно напоминал о себе слабой дрожью тела и онемением конечностей. Комсомолец и не заметил, как сзади к нему подошел Клаус, расстегнул грязную полосатую рубашку и заклеил его рот скотчем. Это было плохим знаком…       Россия уже знал, что если ему заклеивают рот, то это может значить лишь одно – пытка будет настолько ожесточенной и болезненной, что оглушительных криков жертвы попросту нельзя было избежать. Эти доводы немного оживили Россию, он начал бесполезные попытки высвободиться из плена крепких кожаных ремней, напрягая ослабшие за все время пребывания в этом ужасном месте мышцы. Остальные электроды Вольф прикрепил к плоскому животу подростка, который содрогался каждый раз, когда нацист прикасался холодной поверхностью электрода к мягкой коже.       Закончив со всеми приготовлениями, Клаус отошел в сторону, а его напарник поднял с пола небольшое устройство и последний раз взглянул в наполненные отчаянием и мольбой о помиловании глаза, опущенные в пол. Совесть он спрятал глубоко внутри, приказ есть приказ, начальство не терпит поблажек. Россия молча поднял взгляд на немца, глаза которого были скрыты тенью козырька фуражки, на которой красовался железный орел, расправивший свои мощные крылья. Отойдя немного от приваренного к полу железного кресла, Вольф скрылся в тени. Страх начал охватывать тело подроста все сильнее и сильнее, заставляя его дрожать и дергаться от малейшего звука или движения со стороны.       В следующую секунду комнату наполнил приглушенный крик. В одно мгновение по всему телу России прошелся мощный разряд тока, который выбил из мокрых от слез глаз искры. Боль исчезла также резко, как и появилась. Внутри подросток почувствовал странное тепло, заставляющее сердце биться в бешенном ритме, а мозг расплавиться от сильного жара. От слез картинка перед глазами начала плыть, из-за чего пленника теперь сильно тошнило. Дыхание сбито, тяжелые вдохи носом раздавались эхом от оголенных серых стен. Собственные мысли затмевал странный и нарастающий шум, застрявший где-то глубоко в ушах.       Не успел парень отдышаться, как раздирающая все тело боль появилась вновь. Жалкое мгновение, казалось, растянулось на целые минуты. Веки раскрывали покрасневшие белки и суженные в ужасе зрачки, пленник резко запрокинул голову назад. Перед глазами все потемнело, что даже свет тусклой лампы больше не был виден в нарастающей тьме. Душераздирающий вопль вновь заглушился приклеенным на губы кусочком скотча, а новый поток слез стекал по влажным щекам. Когда подача тока подошла к концу, комсомолец обессиленно свесил голову. Сознание уплывало в небытие, его все сильнее клонило в сон. В воздухе витал слабый запах горелой плоти, а от стен резонировал стук каблуков, который до России доносился лишь отрывками. В конце концов все мышцы расслабились и тело осталось сидеть на кресле безвольной куклой.