Холодные оковы

      Россия от безысходности уткнулся в подушку, пытаясь таким образом заглушить отчаянный скулеж. Такое жалкое состояние пленника лишь сильнее распаляло немца к действиям. Неожиданно, парень почувствовал сильную боль на ягодице, от чего он вскрикнул в подушку, чувствуя, как ладонь арийца то с грубостью сжимается, то расслабляется, оставив покрасневшую и слегка опухшую кожу в покое. Комсомолец до сих пор чувствовал ровное горячее дыхание, опаляющее его раскрасневшееся ухо, заставляющее юношу напрячься еще сильнее. Рейх отпрянул от России, проведя кончиками пальцев вдоль позвоночника, с интересом наблюдая как тело под ним выгибается от прикосновений. Парень резко вздыхал, когда пальцы проходили по особенно чувствительным местам от поясницы до копчика. Юноша вновь вскрикнул, когда рука нациста с особой жестокостью сжала мягкую кожу, так и норовя оторвать значительный кусок плоти. Незаметно для пленника, Рейх свободной рукой достал из кармана штанов два шуршащих пакетика, оставив их на краю кровати, недалеко от себя.       Закончив с «варварской» лаской, Нацистская Германия потянулся к своему кожаному ремню, расстегивая бляшку со своим гербом, нарочито медленно вытаскивая его из шлевок, словно смакуя предстоящий момент. Сложив длинную полоску кожи вдвое, мужчина пробно щелкнул им в воздухе, как бы проверяя на прочность. Все эти действия сопровождались тихим лязганьем тяжелой пряжки, эхом доносившегося до затуманенного сознания пленника. Россия не видел действий нациста, однако его нутро кричало об опасности, исходившей из-за спины. Он зажмурился и напряг каждую клеточку своего тела, готовясь к встрече с чем-то неизвестным.       Рейх наслаждался страхом комсомольца, ладонью чувствуя, как напряглось его тело. Слегка обнажив острые клыки, мужчина поднял руку с массивным ремнем, попутно отстраняя другую ладонь от столь притягательной кожи. Свист от ремня рассек воздух в мгновение ока, заканчивая свой путь звонким шлепком. Крик подростка сменил секундное затишье. Юноша, чувствуя, как боль мощными волнами распространяется по телу от хлесткого удара, оцепенел. Голова была запрокинута назад, слезы в два ручья лились из глаз, а больное горло ужасно саднило от громкого крика.       Россия выгнул спину, ощущая острое жжение ниже копчика, переходящее в болезненные спазмы. Он судорожно задергал руками, тревожа еще незажившие раны, отчего белоснежные бинты окрасились красным, в районе соприкосновения с тугими ремнями. За первым почти сразу же последовал второй удар, за ним третий и четвертый. Ариец не сбавил силу даже на десятом шлепке, когда «мелодия» из громких криков и жалобного скулежа подошла к своему логическому концу.       Когда со стороны жертвы доносились лишь жалкие всхлипы, приглушенные тонкой тканью подушки, Рейх отбросил ремень в сторону, рассматривая получившуюся композицию. Прежде бледная кожа теперь напоминала кровавую отбивную, все полосы слились, выводя незамысловатые узоры, а сочащаяся из рваных ран кровь от случайных ударов пряжкой стекала по бокам, пачкая простынь.       На мгновение Россия вспомнил отца, тот схожим способом наказывал его за особо серьезные проделки, которых, из-за «удачливости» на тот момент еще ребенка, было немерено. Однако СССР не злоупотреблял порками, чаще проводя разъяснительную беседу с преемником, уча его не попадать в подобные ситуации. Союз никогда не шел на поводу у чувств, оценивая проделки сына на холодную голову, выясняя все обстоятельства беспорядков. Даже во время порок не прикладывал и половины всей имеющейся силы, подсознательно жалея родную кровь, ведь считал насилие крайней мерой воспитания. Во время этой процедуры парень не кричал, а прятал лицо, искренне стыдясь того, что отец порол его во вполне осознанном возрасте, когда он мог здраво оценивать ситуацию и изменить ее исход. Мужчина любил своего сына, оттого и терпел его детскую шкодливость, которая с возрастом, благо, прошла.       Вспоминать отца даже на секунду было больнее часовой порки, от чего сердце словно кровью обливалось от тоски. Россия в такие моменты выпадал из реальности, отдаваясь приятным воспоминаниям, отвлекаясь от жуткой боли в ягодицах. Он бы так и продолжил беспамятно тупить взгляд в редкие капельки крови на подушке, стекающие с пропитанных бинтов на запястьях, однако до ушей донесся шуршащий звук, заставивший комсомольца вздрогнуть от неожиданности.       Рейх, в то время как пленник пребывал в ступоре, устроился поудобнее, придавив собой бедра парня, и расстегнул ширинку штанов, издавшей характерный жужжащий звук. Расправившись с пуговицей, он приспустил брюки, краем глаза замечая, как юноша застыл в ожидании и непонимании. Россия молился всем известным ему богам, лишь бы кто-нибудь пришел и остановил немца, да пусть хоть землетрясение обрушит на них все это здание, только бы руки этой твари больше не касались его кожи. Удерживать слезы не было смысла, парню хотелось лишь побыстрее пройти через этот кошмар, переступая через свои принципы, чтобы это издевательство над ним и его телом, наконец-то, закончилось.       Нацистская Германия потянулся к оставленным ранее пакетикам, выудив из небольшой кучки резиновую перчатку. Подросток слышал за спиной напрягающее все тело шуршание, однако отнесся к этому отстраненно, надеясь на быструю расправу и дальнейшее забвение. Натянув перчатку на руку, Рейх взял один пакетик и раскрыл его. Комсомолец почувствовал, как что-то холодное стекает тонкой струйкой по ягодицам, двигаясь прямо к ложбинке. Тягучее вещество щекотало покрасневшую от порки кожу, однако удовольствие пленнику это не приносило, только сильнее настораживало.       Неожиданно парень почувствовал прикосновение в интимной зоне. Облаченная в перчатку рука медленными движениями размазывала тягучую жидкость, постепенно проталкиваясь между двух половинок. Россия встрепенулся, вновь дергая кровоточащими руками и тазом, пытаясь скинуть с себя нациста. Однако огромная разница в весе и усталость не позволили подростку даже сдвинуть с места усевшегося на нем мужчину. Последнего лишь позабавили потуги жертвы высвободиться, однако это слабое подергивание слегка раздражало немца, и он, не жалея сил, ладонью хлестнул по измученной коже, врывая из пленника жалобный вскрик и дальнейший скулеж.       Рейх продолжил начатое, оглаживая кольцо напряженных мышц. Ему претило так снисходительно относиться к пленнику, однако что-то подсознательное твердило ему, что нужно беречь такую красоту. Немец был готов поддаться этому чувству, но с порядком своих условий. Тело под ним бросило в крупную дрожь, когда один палец ворвался в девственное нутро. Со стороны комсомольца раздался стон. Мужчина ухмыльнулся и принялся двигать рукой, создавая внутри подростка бурю смешанных эмоций и необычных ощущений. Парень чувствовал легкий дискомфорт в анусе, от чего постоянно зажимался и дрожал, а в голове творился полный хаос из надоедливых мыслей. Не прошло и минуты, как нацист решил ускорить процесс и вставить второй палец. Россия стиснул зубы, когда ощутил новое, теперь уже болезненное, проникновение. Грудь судорожно вздымалась и опускалась после каждого редкого всхлипа, а кольцо мышц рефлекторно сжималось, чем доставляло парню еще больше боли.       Ловкие пальцы двигались в четком ритме, плавно входили и быстро отстранялись, практически полностью покидая напряженное нутро. Через короткий промежуток времени раздался новый стон боли. Комсомолец чувствовал, как пальцы постепенно раздвигались, растягивая зажатые стенки, от чего боль чувствовалась острее. Перед глазами уже давно стояла лишь размытая пелена, заставляющая подростка полностью сосредоточиться на испытываемых чувствах. Тишину помещения разрывали редкие хлюпающие звуки и стоны пленника, прерываемые всхлипами.       Вскоре терпение Нацистской Германии подошло к концу, а его пальцы покинули чуть растянутое нутро. Россия спокойно выдохнул, когда неприятная наполненность в анусе исчезла, от чего все тело немного расслабилось. Мужчина же в этот момент стянул испачканную в смазке перчатку и отшвырнул ее в сторону. Взяв оставшийся пакетик у колен, он быстро открыл его, вытаскивая скрученный в кольцо контрацептив. До ушей подростка вновь донеслось шуршание, от чего тело накрыло новой волной дрожи, а глубоко внутри него боролись растущий интерес и животный страх.       Парень решился заглянуть через плечо, желая узнать свою дальнейшую участь, хотя уже давно догадался о намерениях нациста. Комсомолец застыл. В этот момент ариец уже приспустил нижнее белье, выставляя на показ свое возбужденное «богатство». Он, не обратив внимание на оцепеневшего пленника, раскатал резиновое кольцо по немалому органу, попутно размазывая оставшуюся смазку по всей длине. — Лучше не смотри. — Россия перевел напуганный до глубины души взгляд на лицо мужчины, замечая насмешливую ухмылку и предвкушение в ярких опьяненных глазах.       Немец протянул руку к пленнику и схватил его за белесые волосы, несильно потянув на себя. Комсомолец запрокинул голову и его взор устремился в серый потолок, покрытый такими знакомыми глубокими трещинами. Он пытался высвободиться из хватки арийца, вертя головой в разные стороны, но слабость и не спадающее возбуждение взяли над ним верх. От размытой картинки перед глазами подростка начало заметно подташнивать, возможно этому посодействовал и препарат, данный нацистом часом ранее, в чем сам юноша не сомневался. Слезы градом скатывались по румяным щекам, падая на испачканную подушку.       Единственное, что чувствовал в данной ситуации России – безысходность. У него не было сил сопротивляться или изменить хоть что-то, он мог лишь покорно наблюдать за тем, что с ним делает Нацистская Германия, идущий на поводу своих потаенных желаний. Немец коленями раздвинул бедра парня в стороны, а свободная рука скользнула по слегка выпирающим косточкам, крепко ухватываясь за изгиб. Потянув пленника на себя, ариец приподнял его таз на удобную для себя высоту, силой заставляя жертву прогнуться в пояснице. — Сейчас будет немного больно. — Тихо, чуть ли не шепотом, эти слова слетели с губ Рейха. Возбуждение уже причиняло легкую боль, от чего терпеть становилось все сложнее.       Устроившись поудобнее, нацист приставил возбужденную плоть к сжатому кольцу мышц, чуть потираясь о него. Резким движением он потянул пленника за волосы на себя, тем самым начиная долгожданный акт. Он быстро, грубо и рвано вошел в девственное нутро, чувствуя болезненное давление со всех сторон. Россия громко вскрикнул от внезапно нахлынувшей боли, раздирающей изнутри. Все чувства отошли на задний план, уступая место всепоглощающим болезненным ощущениям и жжению в анусе. Руки вновь задергались в судорогах, а рот не закрывался от постоянных криков. Слезы с новой силой прыснули из глаз, уже порядком раздражая нежную кожу вокруг век.       Со стороны Нацистской Германии слышалось сдавленное шипение. Он вошел в парня практически во всю длину, принося подростку неописуемую боль. Сразу начинать движение нацист не посмел, понимая, что может навредить сам себе. Пленник даже после скорой растяжки был слишком тугим, что приносило неприятные ощущения не только жертве насилия, но и самому насильнику.       Парень под немцем дрожал как осиновый лист, из последних сил держащийся за родную ветку. Руки до сих пор судорожно метались в разные стороны в попытках освободиться от тугих ремней. Такую адскую боль не смогли затмить даже афродизиак с виагрой, ощущения обострились настолько, что малейшее движение чувствовалось нестерпимыми ударами в самые болезненные точки. Все тело казалось подростку одним сплошным комком оголенных нервов, который постоянно раздражают извне, заставляя комсомольца страдать.       По прошествии нескольких минут Третий Рейх решил начать движение, чувствуя, как тело под ним немного успокоилось и больше не вздрагивало от каждого неаккуратного касания со стороны. Жалости к пленнику он не испытывал, хотя признавал, что некая привязанность к этому мальчишке у него все же была. Первый толчок дался тяжело обоим. Как только Россия почувствовал движение, то сжался, принося и себе и арийцу не самые приятные ощущения. Нацист даже зашипел на парня и рукой надавил на его поясницу, заставляя того прогнуться еще сильнее. Последующие толчки дались арийцу легче, от чего темп постепенно начал нарастать, даже несмотря на откровенные вскрики со стороны жертвы. Подросток сравнивал движения мужчины с насаживанием на раскаленный кол, который каждый раз врывался в нутро с еще большей силой и скоростью. Парень не переставал рыдать в голос, заглушая всхлипы промокшей от слез подушкой.       Все звуки вокруг сливались в кашу, боль нарастающей волной била по сознанию, а тело почти полностью обмякло, лишаясь последних сил. Ариец перешел на быстрый и грубый темп, не жалея человека под собой, полностью отдаваясь животным инстинктам и своим желаниям. Россия чувствовал, как по его раскаленной коже на бедрах стекает что-то горячее. Сомневаться в том, что это его собственная кровь, парню не пришлось. Рейх двигался рвано, тяжело дыша от сильных толчков, иногда утробно рыча от удовольствия. Юноша пришелся ему по вкусу, притом уже довольно давно. Изредка мужчина шлепал пленника по опухшим ягодицам с подсохшей кровью, будоража последнего. Нацисту нравились трепыхания и сопротивление комсомольца, однако того постоянно приходилось тормошить, чтобы не довольствоваться безропотной куклой.       Россия не знал сколько прошло времени, десять минут, час или два. Все тело одолела болезненная слабость, сознание уже не могло воспринимать окружение, постепенно проваливаясь в пустоту. Только рваные движения, приносящие глухую боль, держали его в реальности. Криков уже давно не было слышно, даже всхлипы со временем затихли. Горло ужасно саднило, взмокшие от пота волосы неприятно прилипли к лицу, закрывая обзор. Последние несколько толчков были особенно глубокими и медленными, вырывающими из подростка лишь сдавленные вздохи и жалобный скулеж. Рейх сжал тонкую талию до синяков, крепко удерживая податливое тело, и излился, тяжело дыша. Простынь под ними была мокрой, а под тазом пленника и вовсе вся в крови. Онемение чувствовалось во всех конечностях, кисти комсомольца посинели, а с ремней ручейком стекала рубиновая кровь.       Пленник даже не заметил, как ариец покинул его тело, оделся и привел себя в порядок, укладывая растрепанные и взмокшие от пота волосы. На краю сознания Россия слышал четкий стук каблуков, затихший около железной двери. Из последних сил он повернул голову в сторону мужчины, замечая лишь его размытый силуэт. Режущий чуткий слух скрип двери эхом разнесся по помещению, а затем его сменил властный и строгий голос немца. Не прошло и нескольких секунд, как в проеме появилась новая фигура, полностью облаченная в черные одежды, от чего в глазах комсомольца она сливалась с окружающей ее темнотой коридора.       Между ними начался диалог, но юноша уже не слышал их голосов, раздававшихся глухим эхом где-то в подкорке сознания. Веки с каждой секундой тяжелели, и единственное, что сейчас хотел подросток – провалиться в беспробудный сон, который убережет его от повторной участи стать игрушкой Третьего Рейха. Подросток мягко прикрыл глаза, окончательно проваливаясь в бездну своего сознания.

***

— Вызови уборщиков, пусть очистят камеру. — Холодный тон Нацистской Германии пробирал до костей, а его спокойствию могли позавидовать даже самые искусные мастера. Ничто не выдавало в нем безжалостного диктатора и властителя, кроме редкой ухмылки, прикрывающей неестественно острые зубы. — Позаботься о мальчишке и отнеси его в мою спальню. — Рейх обогнул солдата и уже почти скрылся в темноте коридора, но в один момент развернулся. — Ах, да. Привяжи его к кровати. Выполняй.       Когда нацист скрылся на лестнице, Клаус обвел беглым взглядом комнату, в которой не раз присутствовал помощником на пытках высокопоставленных офицеров. Расслабленно выдохнув, он направился к кровати, замечая некоторые изменения в интерьере камеры. С каждым шагом силуэт на кровати становился все более знакомым, от чего в горле начал вставать непонятный ком. Остановившись впритык к койке, солдат опешил от представшей перед ним картины. Подросток, которого он пару месяцев назад успокаивал в своих объятьях, сейчас лежал без сознания просто в ужасном состоянии. Плечи и шею покрывали глубокие укусы, обрамленные засохшей кровью, на лопатке красовалось свежее клеймо, а кисти полностью окрашены бордовой жидкостью, до сих пор стекающей по напрочь пропитанным бинтам. С первого взгляда может показаться, что парень мертв, но слегка вздымающаяся спина опровергала эти мысли.       Клаус сорвался с места, узнав в жертве Россию. Он быстро отстегнул ремни, возобновляя кровоток к посиневшим кистям, и перевернул тело на бок. Парень слегка дрожал от холода и остаточного действия препарата. Простынь под ним была измазана кровью, на подушке также имелось крупное кровавое пятно. Оглядев комсомольца с головы до пят, немец заметил исполосованные ягодицы и кровавые дорожки на бедрах, тянущиеся к ложбинке. Понимание ситуации сразу пришло к нацисту, от чего его сердце непроизвольно сжалось. Солдатам запрещалось иметь хоть какие-то связи с людьми не арийской нации, от чего половая связь с «недостойными» каралась чуть ли не расстрелом. А тут было изнасилование не только славянина, хоть и ужасно схожего на арийца, но и мальчика, притом еще подростка. — Черт. — Высказался солдат, не в силах сдержать накатившую злость. Ему было ужасно жаль, что России в столь юном возрасте пришлось пережить на себе такие ужасные вещи. Проведя рукой по коже парня, Клаус чертыхнулся от жара, исходящего от бледного тела. Спохватившись, он взял непострадавшее одеяло, сложенное на дальнем краю кровати, и укутал в него подростка. Получившийся кулек мужчина погрузил на свои руки, не удивляясь легкости своей ноши, все же именно он каждый раз относил комсомольца на руках после пыток, не брезгуя неприглядным видом пленника. Подхватив мальчишку под колени, и прижав его сильнее к груди, солдат торопливо покинул камеру пыток.       Первым делом нацист двинулся в сторону лазарета, где работал его старый знакомый. Всю дорогу Клаус чувствовал на себе странные взгляды, хотя не удивительно, не каждый день увидишь солдата, несущего на руках, как невесту, пленника, притом в крыле для высокопоставленных офицеров и руководства лагеря. Не привыкший к такому вниманию нацист, игнорировал напрягающие взгляды, продолжая двигаться по знакомым коридорам. Он выставил на показ свое спокойствие и отрешенность, эта лживая маска служила ему верой и правдой в кругах офицеров, где нельзя было показывать свои чувства, эмоции и несогласие. Четко отданный приказ неоспорим. Клаусу пришлось спрятать настоящего себя глубоко внутри, не давая своей сущности возможности вырваться и показать его слабости.       Наконец, добравшись до лазарета, мужчина передал мальчика знакомому врачу, прося его полностью осмотреть пациента, на что тот лишь согласно кивнул. Сам же ариец поспешил в соседнее крыло, распорядиться по поводу уборки в личной камере Третьего Рейха. Перекинувшись парой слов с ответственным за «прислугу» солдатом, Клаус наблюдал, как из комнаты вышла девушка, облаченная в лагерную робу, и торопливо ушла в сторону кабинета Нацистской Германии. Сам же офицер вернулся к лазарету, усевшись в ожидании на небольшой диванчик, находящийся в сторонке от входа в медицинское крыло.       Буквально через десяток минут из-за двери показалась знакомая темноволосая голова, глазами ищущая определенную фигуру. Поднявшись с диванчика, Клаус проследовал за врачом в небольшую палату, предназначенную для осмотра больных. Подросток спокойно лежал на кушетке, грудь и шею покрывал небольшой слой бинтов, кровь на видимых порезах очищена, а сами раны обработаны. Парень, на голову ниже Клауса, объяснил ему, что провел все необходимые процедуры, и теперь жизни юноши ничего не угрожало, однако на всякий случай посоветовал ему присматривать за ним, поскольку температура через некоторое время могла вернуться. Утвердительно кивнув, офицер подхватил подростка на руки, закутав его все в тоже тонкое одеяло, и покинул лазарет, поблагодарив давнего друга.       На обратном пути недоуменные взгляды буквально окружили несчастного мужчину, заставляя его нервничать под таким натиском. Успешно дойдя до покоев Нацистской Германии, он медленно открыл дверь, переложив свою ношу поудобнее в одну руку, облокотив его на свою грудь. Как и ожидалось комната была пуста и наполнена нагнетающей тишиной. Даже без присутствия в ней хозяина, помещение все равно отражало своего владельца, как бы безмолвно рассказывая о его характере. Тяжко вздохнув, Клаус направился к щепетильно застеленной кровати, прикрывая за собой дверь, однако та не издала характерного щелчка, что заставило мужчину обернуться. Полуприкрытая дверь медленно распахнулась, а на пороге показался раздраженный Третий Рейх, явно не желающий принимать «гостей» в данную минуту.