***
Третий Рейх неспешно прогуливался по коридорам, изредка посматривая в окна, замечая резкое ухудшение погоды. На небосводе яркое светило медленно скрывалось за верхушками вековых елей, пропуская через ветви яркие лучи. Время близилось к ужину, большая часть работы на сегодня выполнена, а в течение получаса за Кёнигсбергом прибудет машина. Оставалась лишь одна деталь, которая не давала нацисту покоя – Гера. Молодой врач вызывал у Нацистской Германии невольное уважение к коллеге, однако, как личность, мужчину он не слишком то и привлекал. Юноша был мягок, хоть и пытался скрыть это за маской спокойствия и отрешенности, стандартный пример в военных кругах. В армию вербовали все города, распределяя между ними обязанности по производству, поставкам продовольствия на фронт и прочие внутренние дела государства, однако несколько индивидов, которые в значительной степени повлияли на жизнь командующего, он забрал с собой в штаб, ставя на должности подле себя. Большая часть городов не стремились участвовать в советах или военных действиях, однако были и исключения, которые добровольно подавались в офицеры, взять хоть того же Геру и Вольфсбург. С мотивами первого немец еще как-то смог разобраться, а вот причины такого поступка со стороны второго города Третий Рейх до сих пор не мог понять. Этот солдат был точной копией Хайнца в поведении, такой же безропотный, решительный и закрывающий глаза на все, кроме изданного приказа. Гера же попал ему в руки вместе с Клаусом, которого ариец лично попросил присутствовать в своей охране. Противиться воле командующего было глупо, от чего офицеру пришлось вступить в ряды только сформировавшейся армии. Юноша же совсем не походил на солдата, однако уверил немца в своих высококлассных медицинских навыках, которые он продемонстрировал во время сложной операции над оставшейся частью ампутированной конечности. Рейха поразили навыки врача, коллеги, который, насколько мужчина был осведомлен, не учился в медицинских школах, а практиковал лишь домашнее обучение и постоянное присутствие на открытых операциях. Уже тогда ариец понимал, что Герой движет не любовь к родине или неоплаченный долг перед ней же, а что-то совсем иного характера. Однако вскоре появились и первые догадки. Он замечал долгие и слишком томные взгляды, которые юноша кидал на Клауса, а потом обратил внимание и на манеру общения, с которой тот ведет беседы только с этим солдатом. Влюбленность мальчика было сложно не подметить, однако ответных действий со стороны предмета воздыхания мужчина не замечал, да и в скором времени они разделились, встречаясь все реже и реже. В голову к Рейху уже закрадывались мысли о том, что мальчишка мог помочь беглецу, однако явных доказательств этому не было, да и на вид парень был уж слишком немощным. Добравшись-таки до своей комнаты, Нацистская Германия притормозил. Его внимание привлекла узкая щелочка, дверь была открыта, что наводило на не самые хорошие мысли. Он медленно и аккуратно зашел внутрь, стараясь не издавать даже шороха от одежды. Из коморки пленника доносились чуть приглушенные голоса, один из которых был чуть сиплым – Россия. На этом моменте нацист чуть успокоился, однако оставил себе на заметку эту деталь, чтобы потом отчитать врача. Он уже хотел зайти к ним в комнатку, как краем уха уловил довольно интересный диалог. Третий Рейх тихо подошел к двери и затаился у стены, вслушиваясь в голоса. — … почему ты решился на такой смелый поступок? Клаус уверял меня, что ты довольно скромный. — Тон подростка был не осуждающим, а искренне заинтересованным. Его намерения были чисты, а в голосе даже слышались слабые отголоски смеха и легкой издевки. — Любишь его? Вопрос, который не ожидал услышать не только собеседник, но и сам командующий, оживил обоих. Если все теории и догадки арийца подтвердятся, то в итоге получится, что именно он отвлек охрану, помог раненому Клаусу выйти из здания и покинуть территорию лагеря. Напрягающая тишина будоражила, немец не мог увидеть лица своего подопечного, однако предполагал, что оно носило на себе ярко выраженное удивление вперемешку со страхом или чем-то подобным. — Я… я не уверен, — Как можно тише отозвался доктор. — я еще не разобрался в себе, однако ясно понимаю, что хочу быть с ним рядом, как можно чаще и дольше. — Голос с каждым словом становился все более уверенным, однако сам тон говорил о нерешительности врача. — Мне плохо, когда ему больно и грустно, когда он опечален. Мы прошли с ним через многое, он дорог мне, и я буду отдавать все свои силы на то, чтобы Клаус был счастлив. Этой небрежно брошенной фразы хватило, чтобы все кусочки пазла сложились в единую картину. Нацистской Германии хотелось ударить себя по лбу за то, что не смог принять во внимание робкого юнца, который внешне совсем не походил на того, кто бы решился на подобную дерзость. Однако, придержав все рвущиеся на волю эмоции, нацист тихонько вернулся обратно к входной двери. Он не мог простить этот поступок, это предательство, которое было совершенно прямо у него под носом. В голове уже выстроился идеальный план, главной задачей которого было устранить инициатора недавнего инцидента. Взявшись за резную ручку и чуть приоткрывая, а затем и с силой захлопывая дверь, чтобы оповестить всех о своем прибытии, Рейх поправил на себе китель и плавным шагом двинулся к комнатушке. Однако, не успел он дойти, как на встречу ему вышел Гера с привычным, слегка напуганным и сдержанным выражением лица. Юноша отступил от прохода, дожидаясь, когда командующий пройдет внутрь, чтобы убедиться в наличии пленника. Врач понимал такую недоверчивость немца к нему, все же мальчик – один из главных козырей, особенно при условии, что сейчас обстановка на фронте становится все более напряженной. Гера почувствовал, как от этих мыслей прошелся леденящий холодок вдоль позвоночника, из-за чего его плечи на секунду вздрогнули. Рейх прекрасно видел несвойственное доктору поведение, однако придавать этому значение не стал, все же тут могли сыграть роль и физиологические процессы, ведь в комнате подростка не слишком то и тепло. Вопреки всем ожидания юноши Нацистская Германия не зашел к пленнику, а остановился напротив него, пристально вглядываясь в опущенные на украшенную немецким крестом шею глаза. Парень старался не уделять подобным действиям нациста внимания, поскольку наслышан о частом необычном поведении этого индивида. В его движениях не всегда проглядывалась логика, однако стоило мужчине только начать, как все вокруг начинали понимать истинный смысл подобного поведения. — Я могу вам чем-то помочь? — Продолжать стоять в этой нагнетающей тишине было сродни пытке. Гера предпринял попытку разрядить обстановку, хоть и понимал, что дискомфорт в данной ситуации чувствует только он. Судя же по довольным глазам Третьего Рейха, его все это не только забавляло, но и приносило какое-то странное удовольствие. — Да, — Приторно сладко протянул мужчина, не отводя холодный взгляд от посмотревших в ответ голубых глаз. — но не здесь. Ты провел осмотр и написал отчет о состоянии пленника? — Ответом на поставленный вопрос был слабый кивок. Юноша пребывал в легком ступоре, пытаясь, наконец, понять требуемые от него действия. — Отлично, я бы хотел поговорить с тобой наедине. Запри мальчишку и следуй за мной. Я подожду в коридоре. Не успел Гера проронить хоть какой-то ответ, как Нацистская Германия развернулся и скрылся в коридоре, плотно прикрывая за собой дверь. Парень напряженно вздохнул. Его пугала эта загадочность, да, командующий намекнул на причину беседы, однако легче от этого не стало. Внутренне чутье буквально кричало о лживости каждого слетевшего с губ Третьего Рейха слова. Не подчиниться нельзя, но идти за этим человеком совсем не хотелось. Взяв из широкого кармана халата ключик, юноша запер притихшего Россию, сдерживая порыв предупредить мальчика. Не хотелось пугать пленника еще сильнее, уж лучше он будет там, в относительной безопасности. Глубоко вздохнув и отпустив дрожь в коленях, Гера вышел в коридор, где напротив окна стоял задумчивый немец. Руки его в привычном положении отведены за выпрямленную по струнке спину, голова была чуть приподнята, однако этот жест не нес в себе показушное высокомерие, гордость и величие – явно читались в его силуэте. Взгляд уходил куда-то за грань, высматривал что-то в наступающем вечере. За разговорами доктор совсем не заметил смены дня. Мягкий желтый свет солнца плавно перетекал в наливной оранжевый, а затем и в красный оттенок. Проходящие сквозь листву примыкающего к лагерю леса лучи, яркими полосами разрезали наступающий мрак, спускающийся на все еще холодную апрельскую землю. Скоро наступит май и холода совсем оставят их края. Завороженный красотой открывшегося перед глазами пейзажа Гера забылся, даже не заметив, что его уже какое-то время пытался дозваться командующий. Очнулся он только от легшей на его тонкую спину руки, которая с силой подталкивала его в нужную сторону. От чего-то путь до зала, в котором он успел побывать вчера, совсем не запомнился. Словно в трансе он наблюдал за происходящим вокруг, в пол-уха слушал Нацистскую Германию и окружающий его мир. Мысли внезапным потоком заполнил образ Клауса, который часто провожал с ним закаты, с красотой которых не сравнится тот, что он увидел через испачканное окно. — Присаживайся. — Голос, такой мягкий и неестественно добрый, казался жалкой иллюзией. Неизвестный страх будоражил кровь, разгоняя ту по венам. Мелкая испарина выступила на лбу, однако юноша смахнул ее в тот же момент, когда тень Третьего Рейха промелькнула где-то его за спиной. — Мне бы хотелось узнать твое мнение по поводу ран пленника. Гера заметил усевшегося во главе т-образного стола мужчину только тогда, когда от неожиданности перевел на него взгляд. Сам же нацист был спокоен, как удав. Он спокойно ожидал рапорта, не надавливая на и так перепуганного юношу. Спешить им было некуда. — Р-раны заживают хорошо, однако меня немного беспокоят повреждения на левом боку, боюсь, на полное излечение уйдет больше времени, чем предполагал мой коллега. — Голос в самом начале предательски дрогнул, но даже несмотря на эту оплошность, парень продолжил высказывать свои выводы, стараясь смотреть Нацистской Германии точно в глаза, как того требовали правила. — Твои способности в медицине всегда поражали меня. — Невзначай начал Третий Рейх, плавно поднимаясь с мягкого кресла. Он молча прошел к серванту, откуда достал две хрустальные рюмки и полупустую бутылку шнапса. — Как жаль, что у нас не было времени поговорить на более углубленные темы. — Для юноши осталось загадкой, каким образом ариец пересек половину комнаты в пару шагов и через секунду очутился около него. Немец все время разговора не поднимал на доктора глаз, увлеченно осматривая интерьер вокруг хрупкой фигуры. Нацистская Германия поставил перед подчиненным рюмку, после наполняя его на половину. Сам же мужчина присел на соседний стул, наливая и себе немного горячительного напитка. Сладковатый аромат груши сразу же ударил в нос. Гера знал, как влияет алкоголь на голодный организм, но противиться воле командующего было слишком абсурдно. Нацист приподнял свою рюмку и поднес ее ближе к доктору, который повторил действия своего собеседника. Опустошив одним глотком фужер, юноша почувствовал разливающийся по пищеводу жар, медленно опускающийся в желудок и пробивающий на кашель. Пить парень никогда не умел, почему и отказывался от предлагаемых вариантов сходить в ближайший бар от своих товарищей. Нацистская Германия же вполне спокойно выпил рюмку шнапса, в полной мере оценивая интересный и неописуемый вкус напитка. Когда его подопечный начал закашливаться, ариец мягко похлопал того по спине. Неопытность коллеги видна с первого взгляда. Рейх бы никогда не предложил выпить Гере, все же разные характеры сказываются, однако лишить себя, напоследок, подобного зрелища он просто не мог. — Прискорбно, что это наша последняя беседа. — Лицо мужчины не выражало грусти или радости, однако легкая печаль в словах действительно прослеживалась. Юноша застыл, когда до его опьяненного сознания дошло значение брошенных слов. Он медленно, словно и не сам, повернул голову к собеседнику, всеми силами стараясь уловить ложь или насмешку. Однако серьезный и чуточку отрешенный вид Нацистской Германии говорил сам за себя. — Я все знаю. Последняя фраза прогремела как гром среди ясного неба, инстинкты и здравый рассудок кричали о том, что нужно как можно скорее подниматься и бежать. Внутреннее чутье же отнюдь замолкло, больше не напоминая о себе застрявшим комком в горле. Все последующие действия пролетели перед глазами словно в замедленной съемке. Вот в комнату по щелчку пальцев вошла пара солдат, которая подхватила несопротивляющегося доктора под локти, уводя его из зала. Вот ему на голову надели мешок, ноги в пути постоянно спотыкались друг об друга и заплетались, и лишь сильный конвой не давал ошарашенному юноше навзничь упасть в бесконечных коридорах лагеря. Даже в такой плачевной ситуации Гера думал не о собственной безопасности и, возможно, скором конце, а о Клаусе. Его широкая, искренняя улыбка маячила перед глазами, разжигая в душе приятное тепло. Ласковый и нежный взгляд притягивал и согревал, а манящие в раскрытом жесте руки казались чем-то недостижимым. Очнулся юноша только, когда грязный и неприятно пахнущий мешок стянули с его головы. Взгляд его сразу же забегал по окружению, выискивая пути бегства. Однако стоило только попытаться напрячь руки, как колкая боль раздалась в районе запястий. Повернув голову и еще раз подергав конечностями, Гера осознан, что привязан к высокому железному столбу. Вокруг столпилось немало народу, в особенности надзиратели и офицеры, по лицам которых было сразу понятно, что пришли они поглядеть на развернувшееся зрелище. Покрутив головой, Гера смог вспомнить данное место. Это был внутренний двор лагеря с трех сторон окруженный главным зданием в виде латинской буквы «с». Глаза уже давно были на мокром месте, а слезы поочередно скатывались по щекам. Толпившиеся зеваки в один миг выстроились в ровный ряд, напряженно выпрямляя спины и приподнимая головы. Из главного здания в тот же момент вышел Третий Рейх с привычным для него спокойствием на лице. Все в его внешности было безупречным, а острый ум и смекалка создавали вокруг него образ невероятного и идеального человека, которому никакая трудность не являлась препятствием. Безысходность ситуации и осознание скорой смерти давили на сознание. Гера не хотел умирать, только не так. Он все еще не сказал Клаусу самые важные слова, и все равно на ответ, сама утраченная возможность колола намного сильнее, чем отказ. Крепко сжав кулаки, юноша взял себя в руки и, выпрямившись, с гордо поднятой головой был готов встретить свою судьбу. Он знал – все образумиться, нужно лишь подождать.***
Россия, после ухода доктора из его комнатки, всем сердцем надеялся, что мужчина не услышал их прерванный разговор. Он искренне сочувствовал немцу, хоть и не до конца понимал, какого это всю жизнь быть влюбленным в парня. На родине такого рода отношения не признавались наотрез, там подобное считалось неправильным, порочным. Подросток не понимал, как относиться к подобному ведь и сам в какой-то степени теперь был не совсем обычным человеком. Но в любом случае он желал обоим счастья и, наверное, скорейшего воссоединения. Ему крайне тяжело судить о подобном, однако с уверенностью он мог сказать лишь то, что его отношение к Нацистской Германия начинает претерпевать небольшие, но ощутимые изменения. Тело жаждало его прикосновений, а разум присутствия. Постоянно быть одному оказалось еще более худшей участью, чем находиться в одной комнате с арийцем. Да и странное утро Россия помнил во всех красках. Этот мужчина еще никогда не был с ним так нежен, бережен и обходителен. Умом Россия прекрасно помнил какой именно человек успокаивал его после кошмара, но тело – предатель, утихомирилось лишь от одного его присутствия. Подобные проявления слабости подросток начал замечать все чаще, от чего после по телу проходилась толпа мурашек, будоражащая затуманенное сознание. Им манипулируют, приучают к подобным обращениям, истинных чувств эти действия не несут, если только желание позабавиться со сломленным пленником, который под натиском начал забывать все ужасные вещи, которые только успел совершить нацист. Лишь от воспоминаний тело бросало в дрожь. Он помнил все: боль, эмоции и его четкий, холодный и такой будоражащий сознание глубокий баритон. Россия запутался, он не мог понять сам себя, свои мысли и чувства. Если раньше все было очевидно, когда ненависть к этому человеку переполняла его сердце, то сейчас же, стоило мужчине только появиться в поле его зрения, как слабая волна начинала пронизывать его тело, отдавая легкими покалываниями на кончиках пальцев. То был не страх, хоть и без него не обошлось, однако природу этого странного чувства комсомолец до сих пор не смог разгадать. На других людей он так не реагировал. Даже Гера, который был добр с ним еще с самого начала не вызывал подобных ощущений, лишь чувство уюта и заботы. После целого дня, проведенного вместе с доктором, юноша отметил, что он совсем не вписывался в рамки нацистов. Даже после небольшой беседы можно было сразу заметить его мягкий характер, искреннюю доброту и переживания, хоть тот и пытался скрыть подобные проявления. Парень сразу располагал к себе, источал какое-то мнимое тепло, к которому так и хотелось притронуться, чтобы ощутить блаженную истому внутри. Подобное Россия испытывал только в окружении семьи и Клауса, что уже наталкивало на определенные мысли. Этому человеку хотелось доверять, все нутро юноши так и говорило, что Гера, даже несмотря на принадлежность к нацистам, добрый и не несет никакой угрозы. За всеми этими мыслями подросток не заметил, как провалился в дрему. Он уже привык к легкому холоду в комнате, к своей одежде, уже практически не стыдясь своего вида, однако продолжал грезить о чём-то более приличном, даже одиночество теперь не досаждало так сильно, как это было в начале. Сны все реже перерастали в кошмары, чаще представляя из себя мимолетную пустоту. Россия не знал, что будет дальше, насколько долго Рейх будет держать его при себе, убьет ли при первой же возможности, когда надоест, или же выкинет обратно в карцер, где пленник в полном одиночестве продолжит тешить себя выученными в тайне молитвами, мечтами о скорой победе его народа и освобождением из этой клетки. Назойливые лучи заходящего солнца били по глазам. Шум за окном бил по ушам, однако, словно по воле комсомольца, резко затих. Приоткрыв слипающиеся веки, Россия растерянным взглядом принялся изучать комнатку. Он по привычке потянул тонкую кисть к шее, с легким шоком отмечая отсутствие на ней кожаной удавки. Свобода движений радовала, как никогда. Аккуратно приподнимаясь на локтях, пленник старался не тревожить рану, и, поёжившись от легкого холода, сел на постель, поправляя съехавший на плечо ворот рубашки. Синие глаза скользнули по крохотному оконцу, провожая исчезающие лучи заходящего солнца и отмечая красоту яркого оттенка. Поднявшись на ноги, Россия сладко потянулся, жмурясь от приятных ощущений. Только сейчас он вспомнил, что сегодня за ним должен был приглядывать Гера, но того до сих пор не было. Он даже не сказал куда уходит, просто вышел из комнатки и запер за собой дверь. Подросток слышал приглушенные голоса с улицы, однако разобрать речь было тяжело, притом говорили они на немецком, который комсомолец с момента побега так и не продолжил изучать. Да и кто бы ему позволил такую возможность? Он даже не был уверен, что Нацистская Германия знает о том, что Клаус обучил его основам, ведь при нацисте никогда даже не пытался заговорить на его родном языке. Когда же немец был рядом и с кем-то разговаривал, что было всего пару раз, то юноша пытался разобрать разговор, используя уже знакомые ему слова, однако вслед за быстрой речью терялся и смысл всего разговора. Поднявшись с нагретого места и ступив на холодный деревянный пол, юноша направился к окну. Вот уже месяц прошел, трава уже вовсю должна была преть и устилать голую землю ярким зеленым покрывалом. Хвойный лес и так не менял свой темный окрас, а голубое небо все реже пряталось за хмурыми облаками. Высокое окошко совсем не открывало вид на здешние «красоты», из-за чего Россия взял уже примостившийся в углу у двери табурет, и подставил его к стене. Первую неделю Третий Рейх забирал его из комнаты, однако вскоре оставил около выхода. Прочные резные ножки устойчиво стояли на голом деревянном полу. Вцепившись в небольшой подоконник, подросток с легкостью смог взобраться на возвышенность, не потревожив рану. Последние яркие лучи уходящего солнца слепили глаза, но даже так комсомолец заметил странное построение внизу. Ему еще ни разу не предоставлялась возможность осмотреть место своего нынешнего пребывания, но даже так он догадывался, что в старый лагерь его возвращать не стали. Открывшаяся перед глазами картина была схожа с тем, что юноша видел из комнаты Нацистской Германии, однако нынешний лагерь явно уступал размерам предыдущему. Глаза, привыкшие к свету, сощурились, а через пару секунд раскрылись в немом шоке. На небольшой площадке стояла достаточно большая толпа. Солдаты выстроились в ровные линии и все как на подбор похожие друг на друга. Перед ними с вытянутой рукой стоял до боли знакомый силуэт. Фуражка скрывала верхнюю часть лица, но эти черты, осанка и поза напоминали России лишь одного человека – Третьего Рейха. Однако больше всего его поразило не все это представление, а человек в белом халате, с гордо поднятой головой и явно связанными за столбом руками. Узнать Геру с такого расстояния было не сложно, но осознать всю представшую перед подростком картину оказалось намного тяжелее. Он заметил блеснувший на солнце пистолет и потрепанный вид врача. Россия просто не мог поверить своим глазам, он всей душой надеялся, что парня просто запугивают таким способом или пытаются выведать у него какую-то информацию по поводу Клауса… Но комсомолец на собственном примере знал, что скрывает в себе эта сцена. Миг и в воздухе раздался оглушительный звук выстрела, который, казалось, застрял в ушах, вместе с собственным яростным криком. Секунда и тело обессиленно обвисло все на том же железном столбе. Мгновение и холодный взгляд пронзительных голубых глаз устремился прямо в крошечное окно, в котором виднелась светлая макушка.