Холодные оковы

— Буду с вами честен, герр Третий Рейх, говорить о полном восстановлении не возьмётся ни один офтальмолог, даже подобные мне профессора за всю свою практику крайне редко сталкиваются с такими тяжёлыми случаями. Однако прогресс восстановления определённо имеется, что даёт мне право предполагать то, что со временем цветное зрение, как и резкость изображения, всё же вернутся к мальчику.       Россия был рад услышать обнадёживающий прогноз. С тех пор как он впервые смог вновь что-то разглядеть прошло уже довольно много времени, но заметных улучшений так и не было. Даже с открытым глазом казалось, что он находится в тёмной комнате. Размытые тени появлялись лишь при сильном освещении, однако это больно резало по чувствительному зрачку. — У вас есть предположения о длительности лечения?       Сам Россия не признается, однако каждый раз, стоило ему только услышать голос немца, он замирал в вожделенном ожидании, не зная коснётся ли его лица чужая рука или желанная фигура пройдёт мимо него. Он стал зависим от нациста настолько, что ни в какую не давал приглашённому врачу осмотреть себя, пока Третий Рейх не опустил на его плечи ладони, несильно, но требовательно впиваясь в них пальцами. Блаженная дрожь в тот момент прошлась по всему телу России, замирая в скачущем сердце волнением. — С подобными повреждениями я не решусь говорить наверняка. Всё покажет время и скорость регенерации. Думаю, после пары месяцев наблюдений я смогу огласить примерный срок восстановления. А пока прошу меня простить, мне нужно вернуться к другим пациентам. — Вы свободны.       Стоило двери закрыться, как тёплые руки тут же покинули худые плечи. Россия всем телом повернулся к Нацистской Германии, однако тот уже успел отойти достаточно, чтобы шарящая в воздухе рука не смогла до него дотянуться. — Твои действия всё больше напоминают капризы ребёнка, которому хочется завладеть чьим-то вниманием. Мерзко.       Пробравший всё тело холод застыл плотным комом где-то в горле. Россия замер от обуявшего его страха. С потерей зрения его потребность в человеческом тепле возросла в разы, а сейчас единственный кто находился с ним рядом, кто позволял протягивать к себе дрожащие руки — звонким шлепком ударил по раскрытым в надежде ладоням.       Мерзко… Что он имел ввиду? В голове России одна за другой проносились догадки, однако конкретного ответа и причины он так и не нашёл. Всё было как и в предыдущие дни, за исключением пришедшего на его осмотр доктора. Это из-за него Третий Рейх теперь считает его мерзким? — Страх и недоумение на твоём лице радуют мой взор. Ты так ослаб за эти месяцы, однако всё ещё продолжаешь цепляться за меня, словно я твоё спасение.       Так и было. Россия бесспорно признавал этот факт, который лишь с недавних пор перестал коробить его сердце. Ему больше не жаль. Не жаль себя за то, что поддался страху и протянул руку к врагу — единственному утешению в его нынешней жизни.       Он продолжал махать руками в воздухе, всё ближе подбираясь к краю кровати. Ему не было дела до синяков и ссадин на своих коленях — результате его игр с Бруно, — Россия практически в панике искал немца. Его затихший в комнате голос был страшнее самых страшных мук, которые довелось испытать телу комсомольца. В такие моменты он наяву ощущал, как тьма бесформенной массой обволакивала его, погружая в свой пробирающей до костей холод. Ему вновь не хватало воздуха. — Какое жалкое зрелище.       Россия замер от прогремевших в тишине слов. Да, он жалок в своей жажде и страхе — хуже любого предателя в тылу. Но даже так он больше не мог бороться, ведь теперь не знал где его настоящий враг — перед ним или же глубоко внутри. Он ужасен в своей привязчивости, убог в своих низменных желаниях.       Одинокая слеза невольно скатилась по щеке, огибая линию подбородка. То была не обида, а съедающий его изнутри страх — безобразный и жалкий, недостойный и толики внимания.       Это не разжалобит Третьего Рейха — нет, — Россия прекрасно это знает. Но лишь так есть шанс услышать желанный голос. И пусть он будет материть, обвинять или ещё что, только бы слышать его рядом. — Если ты так жаждешь моего внимания, то назови мне своё имя при рождении.       Назвать своё имя? Данное при рождении оно было подобно дару родителей своим детям. Его могли знать лишь семья и самые близкие люди — оно было сокровенно. И не обладание великой силой делало этот, казалось бы, незначительный элемент жизни таким значимым. Нет. То было величайшим знаком доверия между воплощениями — знаком их кровного или духовного родства.       Но даже не этот факт огорчал Россию, а его затянувшаяся немота. Если до инцидента он изредка, но что-то говорил в компании псов, то после не проронил ни единого звука. С его губ слетали лишь крики агонии, от воспоминаний о которых у него и по сей день пробегали мурашки и тряслись поджилки. Он беспомощен в своём воплощении.       Рот России приоткрылся в слабой решительности, однако ничего сказать он так и не смог. С каждой новой попыткой страх всё сильнее вгонял его в хаос. Губы тряслись, а по щеке неустанно скатывались слёзы. Он злился на себя. Никогда раньше он не испытывал такой сильной ненависти к самому себе, словно к злейшему врагу.       Со стороны, сквозь нарастающий шум в ушах, раздался разочарованный вздох. Россия застыл в пугающем осознании того, что его время истекло. Звуки шагов отдалялись всё дальше, а потом и вовсе оборвались со стуком двери.       Было плохо, больно и обидно. Россия не знал куда деть дрожащие руки, потому обхватил собственные плечи, сквозь тонкую рубашку царапая охладевшую кожу. Это не отрезвляло, но помогало не поддаваться пугающей тьме, заманивающей его в свою пропасть. Хотелось кричать, но сомкнутые до крови губы не размыкались. Ему было до ужаса противно.

***

      Несколько месяцев к ряду Рейх, как мог, заботился о России. И всё это время он ощущал странное чувство где-то в груди лишь при взгляде на подростка. Это не похоже на ту жажду, которую он испытывал ранее — нет, — то было что-то более спутанное и глубокое, нежели мимолётные эмоции.       Нынешний Россия был до раздражающего послушен, что убивало в нацисте всякий интерес к мальчишке. Однако были и моменты, которые разжигали в нём угли прежних желаний. Ему было забавно наблюдать за жалкими попытками привлечь к себе внимание, а ещё больше веселила чуть ли не болезненная привязанность России к нему.       В свете последних событий Третий Рейх предполагал, что поведение подростка станет ещё более отстранённым, чем ранее, однако его ждал одновременно приятный и разочаровывающий сюрприз. По сути он невольно добился того, чего желал ранее — полное подчинение, однако жалостливый вид и потухший в глазах огонь, который всегда притягивал внимание арийца — раздражали.       Порой ему с трудом приходилось сдерживаться, чтобы не навредить мальчишке. Но стоит сказать, что виной тому было не отвращение к России, а накопившееся напряжение. По отчётам ситуация на фронте сдвинулась с мёртвой точки, однако дальнейшее наступление давалось силам немецкой армии крайне тяжело. Оттого его вновь начали дёргать на собрания, дабы подключить к разработке мер по ускорению захвата территорий СССР.       Было тяжело выполнять свои обязанности, помогать правительству и следить за Россией. Всё это сказывалось на немце излишней раздражительностью. Даже его холодный ум в подобных условиях сдавал позиции, отчего порой он гневно откидывал перо в тушечницу и напряжённым шагом покидал кабинет. Россия в такие его порывы вздрагивал, однако всё равно смотрел в его сторону с каким-то потаённым ожиданием, словно надеялся на то, что Рейх закончил работу и теперь, наконец-то, уделит ему время. Но в действительности подобное поведение в такие моменты лишь усиливало раздражение, отчего он, надев тёплое пальто, выходил на улицу. Морозный воздух освежал голову, а приятный запах сигар снимал напряжение. Только так получалось избегать ненужных проблем, в том числе и избиение России.       Нацистская Германия находил это не менее забавным, ведь раньше он бы не задумываясь выпустил пар, сломав мальчишке пару костей. От представшей перед глазами картины вновь измазанного в собственной крови комсомольца даже легчало. Однако в нынешней ситуации он понимал, по такой глупости трогать не выздоровевшего подростка не стоит. Он и без того слишком долго ждал его ментальной стабильности после смерти Геры и приложил к этому не мало усилий, но под давлением вновь обрёк себя на ожидание.       При таком раскладе было всего два плюса: первый — Россия невольно привязался к нему, а второй — Фюрер больше не заинтересован в использовании мальчишки, как расходным материалом для добычи информации. Теперь его жизнь была полностью в руках Нацистской Германии. И лишь осознание этих фактов сдерживают его от расправы.       Однако был и ещё один раздражающий момент в его нынешнем положении — визит австрийского посольства. Рейх всегда был безразличен к Австрии, в отличии от своего отца и старшего брата. Однако та напротив проявляла к нему какой-то назойливый интерес, оттого и встречи их, по инициативе немца, были сугубо деловыми. Он не оставлял ей и шанса приблизиться к себе, что у него вполне получалось последние годы. Однако в этот раз избежать встречи у него не получится. Судя по докладу оповестившего его солдата у Австрии был к нему какой-то серьёзный разговор. Это не могло не насторожить арийца, ведь прежде его союзник никогда не применял подобные уловки ради банальных бесед о погоде, потому отклонить визит было, строго говоря, нельзя.       Зайдя в отведённый для их встречи зал, Третий Рейх недоумённо посмотрел на ожидающего у окна юношу, одетого в военную форму. Из-за молчания России он был раздражительнее обычного, потому тяжёлым шагом проследовал к солдату, на ходу извергая гневную тираду: — Как ты посмел явиться сюда во время переговоров вышестоящих лиц? Я отправлю тебя под трибунал за нахальство и излишнюю дерзость.       Юноша не успел ничего ответить. Нацистская Германия грубо дёрнул того за плечо, разворачивая к себе лицом, и только тогда он более внимательно смог рассмотреть его форму. Чёрные и красные знаки отличия давали понять, что перед немцем стоит кто-то из генерального штаба, однако больше всего его привлекло знакомое лицо. Более острые черты сменили былую округлость, линия губ стала тоньше, кончик аккуратного носа чуть заострился, однако глаза всё также оставались ярко-голубыми, подобными чистому небу.       В тот же момент Третий Рейх отпустил чужую руку. Он бы хотел ошибиться в своих догадках, однако неопровержимые факты говорили сами за себя. — Это… — Неудачная попытка, да.       Ранее тихий голос сменился более грубым мужским, с лёгкими высокими нотами ещё подросткового тела. Это обескураживало. Самому нацисту никогда не приходилось испытывать подобный опыт на себе, всё же умирать, если не страшно, то по крайней мере больно. К тому же для воплощения это подобно позорному проигрышу, вот так запросто дать себя убить.       Они не люди, потому обладают рядом особенностей, в том числе и бессмертием. Вот только тела их, хоть и выносливее, всё же смертны, однако сама суть воплощения не исчезает — она переносится в новый сосуд вместе с памятью прошлого тела. Подобным образом они способны восставать из мёртвых до тех пор, пока на земле не останется ни одного человека.       Пугающая, но в тоже время будоражащая способность. Нацистской Германии всего раз удавалось застать подобное, ещё во времена своего брата. — Ты хотела… хотел обсудить со мной это?       Даже с новым телом Третий Рейх всё ещё испытывал отторжение от Австрии. Само поведение этого воплощения было для него обременительным, потому затягивать разговор не хотелось. — Не только. Меня беспокоит задержка в плане, поэтому я хотел узнать твоё личное мнение. Ты не станешь лукавить и утешать меня пустыми речами. — Это связано с нападением?       Даже без ответа он понял, что попал в цель. Австрия был хорошим союзником, вот только ни хитростью, ни какими-либо другими необходимыми на мировой арене качествами не обладал. Он быстро схватывал мысли нациста, за что последний пытался относиться к тому с терпением, однако в остальном он был до безумия скучен. — Отчасти. Убийцей был подосланный советский шпион и мне не по себе от того как глубоко они уже успели проникнуть в тыл.       Яркие глаза затянулись лёгкой пеленой страха. Рейх был уверен, что Австрия спросил его об этом дабы в следующий раз быть готовым к атаке со спины. Потому, обведя скептическим взглядом лицо юноши, ариец прикрыл глаза. — Судя по отчётам нашим войскам удалось вновь взять первенство, однако силы противника не ослабевают. Мы недооценили их стойкость и самоотверженность, потому не стали оставлять большой запас, кинув все силы на эту операцию. Если тебя интересует возможность повторного нападения, то советую тщательнее присматриваться к новым лицам и всегда держать ухо востро.       На этой ноте Нацистская Германия хотел закончить встречу. Ему ещё надлежит написать брату письмо о ситуации с Австрией, что добавляет ему лишней работы. Однако, не успел он пройти и пары метров, как из-за спины раздался голос: — Слышал, ты держишь при себе пленного мальчишку.       Он застыл, пытаясь понять, в какую уловку его хочет завести этот юнец. Ему определённо никогда не хватало решительности говорить нечто провокационное, а сейчас Третьему Рейху довелось услышать подобное. В голове невольно проскочила мысль о том, что после смерти характер воплощений если не меняется, то может принимать на себя некоторые черты поведения предыдущего владельца тела. Если это так, то мальчишка однозначно был не лыком шит. — К чему ты завёл об этом разговор?       Третий Рейх не оборачивался, лишь слегка повернул голову к правому плечу, чтобы выразить свою слабую заинтересованность к дальнейшему ходу их диалога. — Ты никогда не отличался милосердием, тем более к отребью из лагерей. Мне лишь стало любопытно о ком судачат солдаты, что слухи дошли даже до нашего штаба.       И всего-то? Рейх внутренне чуть расслабился, однако внешне никак не показал изменений в своём поведении. Было интересно узнать подробности ходящих о нём слухов, однако от австрийца он вряд ли их дождётся. Но даже так было ясно, что те были крайне интригующими, раз распространились и за границу Нацистской Германии.       Если бы информация о личности пленника разнеслась с таким же успехом, Россию пришлось бы отправить куда подальше. СССР бы не упустил шанса забрать мальчишку из его рук. Рейх был уверен в своём окружении, потому допускал на свою территорию лишь проверенных лиц. Из этого факта в распространении слухов он мог с уверенностью подозревать кого-то из лагерей. — Ты видимо уже забыл, с кем разговариваешь. Несмотря на то, что мы союзники, я с лёгкостью могу отстрелить тебе ногу, на что твоё правительство не скажет мне и слова.       Докучливые расспросы хотелось закончить как можно скорее. Он не станет называть имя. Чем меньше человек знают о местонахождении России и его личности, тем лучше. Однако со слухами придётся что-то сделать, либо увести их в другое русло, чтобы сменить цель обсуждений. Нацистская Германия всегда презирал и одновременно любил людей за чесание языков. Из кучи мусора всегда можно было выискать жемчуг, стоит лишь найти их источник.       Тихие шаги медленно приближались из-за спины, отчего Рейх с усилием позволил себе сохранить маску холодной отчуждённости. Он не любил позволять другим заходить себе за спину. — Что же в нём такого особенного, что ты так скрываешь его личность? Чем он смог зацепить тебя?       В голосе явно прослеживалась подавленная ярость. Ранее Австрия никогда не позволял себе подобных проявлений в присутствии немца, лишь множество взглядов украдкой и явное смущение в разговорах были сигналами о его искренних намерениях. Теперь же он стал в разы смелее, раз пытается неумелым давлением притеснить арийца. До чего же его это раздражало. — Тебе не позволено знать ничего ни о моих мотивах, ни о чём-либо другом. Твои глупые попытки привлечь к себе внимание стали ещё более назойливыми и омерзительными. Не испытывай моё терпение, тебе прекрасно известно, что оно не бесконечное. — Райнхард!       Выкрик собственного имени спустил все спусковые крючки. Нацистская Германия одним быстрым движением обернулся и схватил наглого австрийца за грудки кителя. Он опрокинул того на стол спиной, хищно нависая над застывшим от неожиданности союзником.       Рейх чувствовал прокатившую по чужому телу дрожь. Он слегка оскалил собственные клыки, дабы усилить давление, что возымело превосходный эффект. Австрия не сводил с них глаз, словно боялся, что они разорвут его шею. Опыт первой смерти играл немцу на руку.       Он приблизился к лицу сжавшегося австрийца, прожигая того полным ярости взглядом, и прошипел: — Не смей называть меня этим именем. Ты мне никто и не имеешь право обращаться ко мне таким образом.       С явным отвращением и пренебрежением отпустив потрёпанные одежды Австрии, Нацистская Германия раздражённым шагом покинул комнату. Ранее этот поганец ни разу не позволял себе произнести его имя вслух, даже когда они находились наедине. Немец иногда жалел, что ничего не сделал брату за то, что он выдал эту тайну назойливой тогда ещё девчонке. Пусть сами называют друг друга личными именами, в отличие от них, у Третьего Рейха хватало ума не сближаться с кем попало.       Уже давно в нём не бурлила огненным потоком настоящая ярость. Он понимал, что стоит ему вернуться в свои апартаменты, как Россия своей навязчивостью нарвётся на неприятности. И Рейх в тот момент вряд ли задумается о том, насколько сильно он навредит его телу и уж тем более глазам. Нужно было остыть, перед возвращением.       Найдя свободный кабинет, немец отдал приказ попавшемуся ему на глаза солдату привести к нему Бауэра. Несмотря на явное нежелание заниматься этим прямо сейчас, Рейх не стал откладывать вопрос касательно Австрии. Хайнц уже несколько месяцев помогал в архиве, потому дать ему задание навести справки было отличным ходом, тот не заставит в себе разочароваться.       За время ожидания Нацистская Германия успел немного остыть и осмыслить ситуацию. Он был в своём праве разозлиться на австрийца, но даже так не должен был позволять мимолётным чувствам взять над собой контроль, он уже давно не мальчишка с неуправляемым гневом, а второе лицо могущественного государства. Этот инцидент позор для его репутации. Он вполне мог поднять руку на союзника, что в действительности не дало бы ему абсолютно ничего, кроме долгих нравоучений от Фюрера и Веймарской Республики.       Отчего-то его брат слишком явно покровительствовал Австрии, что порой доводило Рейха до назойливого желания вышвырнуть «гостя» из дома. Сам он уже давно, ещё с начала войны, не навещал брата, однако тот регулярно писал ему письма о Германии. Рейх сам настоял на том, чтобы после начала войны Веймарская Республика перебрался в его дом и был рядом с сыном. Родного дядю Германия видел всего несколько раз в жизни, однако он всё равно был уверен, что его родственники найдут общий язык — и не ошибся.       Каждое письмо было наполнено массой описаний их домашнего быта, досуга и прочего. Сам Нацистская Германия вряд ли смог бы подарить собственному сыну столько радостных мгновений и неизгладимых ощущений. Ему всегда было трудно налаживать дружеские отношения с кем бы то ни было, оттого даже с собственным ребёнком постоянно ссорился. Старший брат был его полной противоположностью: излишне мягкий, доверчивый и неспособный постоять за себя — именно таким он виделся Третьему Рейху. И по этой же причине он сделал всё, чтобы перенять бразды управления страной на себя.       Стук в дверь вырвал немца из собственных мыслей. — Герр Третий Рейх, офицер Бауэр прибыл.       От столь официального обращения ариец даже приободрился. Он уже давно не общался с Хайнцем, потому прежний дискомфорт не проявился. Всё же тот был исполнительным и преданным солдатом, хорошим подспорьем и поддержкой. Однако его излишние надежды на самого Третьего Рейха отталкивали. Он не говорил это словами, но показывал взглядом и телом, сам того не замечая. Если раньше ариец был бы рад позабавиться с солдатом, который к тому же сам шёл к нему в руки, то после всех прошедших событий подобное было просто неуместно. — Заходи.       По-прежнему статный, с ровной спиной и полным рвения взглядом — наблюдать за подобными людьми было по истине приятно. Чистокровный ариец и гордость нации, если бы все были хоть на толику похожими на Бауэра, Рейх уверен, они бы смогли захватить СССР в считанные месяцы, как и планировали. — Подойди.       Нацистская Германия не обратил внимания как солдат приблизился к нему, он прикрыл глаза от лёгкой головной боли. Она всегда настигала его после подобных встреч с Австрией, но длилась недолго. Он помассировал переносицу, снимая напряжение с глаз, и только тогда вновь воззрился на стоящего рядом Хайнца. — У меня есть для тебя задание с особой конфиденциальностью. Подними в архиве все отчёты, приходившие из Вены за последний год, и проверь на вшивость досье всех мелькающих в них лиц. Доложи мне о результате, когда закончишь с выполнением. Свободен.       После сказанного в комнате воцарилась тишина. Бауэр не сдвинулся с места, даже когда Рейх отвёл взгляд к окну. Это вызвало у немца недоумение. До этого момента Хайнц никогда не ослушивался приказов и всегда чутко чувствовал его намерения.       Этот день сулил Нацистской Германии одни разочарования. Он уже готов был спросить офицера о причине его задержки, как взглядом уловил нерешительность на его лице и даже толику разочарования. Отчего-то это позабавило Рейха, к своему удивлению, он не испытал раздражения или накатывающего гнева.       Бауэр словно чего-то ждал от него, поэтому никак не решался огласить свой вопрос прямо, явно сомневаясь в том позволено ли ему открыть рот или лучше и дальше молчать. Осадок от предыдущего разговора ещё остался, потому Рейх решил подтолкнуть офицера к действиям: — Если есть что сказать — говори. — Я заметил, что вы напряжены. Если вы не против, то позвольте мне помочь вам.       Ещё до оглашения ответа Хайнц зашёл за спину Нацистской Германии, от чего тот сильнее напрягся, и опустил на его плечи свои ладони, невесомо водя теми из стороны в сторону. Пальцы по началу несмело, а затем более уверенно начали разминать окоченевшие мышцы. Рейх хранил молчание, наслаждаясь развернувшимся перед ним спектаклем.       Несложно было догадаться об истинных намерениях Бауэра, однако нацист и не подумал бы, что когда-то совсем робкий в этом деле офицер будет проявлять инициативу. Он был бы не прочь разгрузиться подобным образом. Потому, решительно действуя, Третий Рейх резко поднялся и опрокинул Бауэра на стол. От неожиданности тот издал сдавленный болезненный вскрик, ударившись о твёрдое дерево скулой.       Глаза Нацистской Германии хищно вспыхнули от представшего вида. Он уже и позабыл, какого это подавлять других своей силой. С Россией он мог развлекаться разве что дешёвыми психологическими трюками, а измываться над игнорирующим боль РСФСР было и вовсе скучно. Иметь власть над жизнью другого человека у себя в руках — лучшее, что Рейх ощущал за время всего своего существования. Однако Хайнц не пленник, а офицер, потому выпущенное из недр желание всё ещё приходилось держать в узде.       Скрутив руки Бауэра за спиной, немец провёл дорожку от поясницы прямо к основанию шеи, останавливая там свою ладонь. Даже сквозь плотную ткань кителя он почувствовал обуявшую солдата сладостную дрожь. Это не могло не порадовать его эго.       Он наклонился к виску офицера, вдохами раскачивая светлые прядки. Тазом Рейх прижался к чужим ягодицам, чувствуя, как тело под ним вновь пробила дрожь. И прошептал: — Ты играешь с огнём. В этот раз я не буду сдерживаться.       Несмотря на холод за окном, в закрытом кабинете было жарко до лёгкого удушья. Как и обещал, Нацистская Германия на сей раз не был столь обходителен и нежен, потому Хайнцу приходилось стойко сносить его «нападки».       Третий Рейх несдержанно кусал острыми клыками чужие плечи, шею и спину. Он с усилием сжимал ходящие взад-вперёд бёдра, лишь изредка оглаживая те в моменты ясности. Им овладела ненасытная жажда чего-то большего, вот только он никак не мог напиться достаточно. Его движения становились всё напористее и грубее, пальцы царапали кожу, а стоны под ним сменились сдерживаемыми вскриками.       Но этого всего было мало.       Всё было одно и тоже: ситуация, их движения, сбитые дыхания и жар — но в тоже время что-то отличалось. Внутренняя неудовлетворённость перерастала в ярость, которая всё более явно выливалась наружу. Нацистская Германия не видел, как задушено Бауэр сжимал собственный рот, приглушая вскрики боли, как жалобно и беспомощно он дёргал руками и ногами, в попытке приподняться, как в редких моментах просил быть нежнее — всё это проходило мимо него. Сознательно или нет, но ариец перешёл черту.       Лишь в тот момент, когда его тело достигло пика и он с более ясным сознанием обвёл Хайнца блуждающим взглядом, Третий Рейх застыл. Глаза его упорно бегали по кровавым отметинам на шее и спине, перебегали на наливающиеся цветом следы ниже талии, уловили тяжело вздымающуюся грудь и скатывающийся по распалённой коже пот.       Нацистская Германия не брезговал телесными наказаниями для подчинённых, однако одно дело обходить плетью виновного, и совсем другое навредить неповинному. Он аккуратно помог Бауэру слезть со стола и усесться в кресле. Его не снедала вина при виде шипящего от боли офицера, лишь жалость к его состоянию кольнула холодное сердце.       Подобный инцидент окончательно сдвинул чашу весов сомнений арийца. Он уже давно хотел поговорить с солдатом на важную тему, однако ему всё никак не удавалось выкроить на это время. По всей видимости этот час пришёл.       Третий Рейх не сводил глаз с раскрасневшегося лица Хайнца и, лишь когда их взгляды пересеклись, он заговорил: — Я переведу тебя в подчинение к другому генералу.       Возникшие на лице солдата эмоции удивили нациста. Он полагал, что после такого жестокого обращения, тот с радостью покинет его окружение, однако в действительности всё оказалось иначе. Глаза Бауэра расширились в испуге. Несмотря на боль, он наклонился вперёд, хватая Рейха за рукав рубашки. Всё это выглядело до нельзя жалко. — Герр Третий Рейх, прошу не отсылайте меня! Неужели я больше не могу быть вам полезным? Я приложу вдвое больше усилий в каждом вашем приказе, только не избавляйтесь от меня!       Настолько убитым горем Третий Рейх видел только Россию после известия о смерти несуразной девчонки, оказавшейся внедрённой в лагерь помойной крысой. Тогда он упивался печалью и страданиями пленника, внимательно смотрел тому в подёрнутые пеленой слёз глаза и хотел увидеть ещё больше.       Сейчас же на убиение офицера, ещё ранее стоявшего перед ним с гордой осанкой, было отвратно смотреть. Он цеплялся за него своими тонкими пальцами, напоминая назойливого ребёнка, всеми силами пытающегося вымолить прощение у родителей. Омерзительно. — Отпусти.       Тихий, но не терпящий возражений тон всё же заставил арийца неуверенно отцепиться от смятого и растянутого рукава Нацистской Германии. Это отчаяние в глазах топило в себе все прочие эмоции, оставляя чистый страх и неверие. На самом деле Рейху не хотелось губить судьбу Хайнца, всё же он обладал прекрасными навыками и чертами характера, к тому же являлся эталоном для арийской расы, а такой жалкий вид портил всё прежнее впечатление о нём.       Нацистская Германия рассудил, что Бауэр достоин сделать свой выбор самостоятельно. — Я дам тебе возможность избрать свой путь самому. Я могу отдать тебя под командование с хорошими рекомендациями к другому генералу, где ты при должном усердии сможешь добиться больших успехов, или же позволю остаться под моим крылом, продолжая работу в архиве. В последнем случае все наши дальнейшие встречи будут иметь сугубо деловой характер.       По всей видимости сказанное озадачило офицера не меньше, чем предыдущее заявление арийца. И пока он размышлял над решением, Третий Рейх накинул на себя китель, приведя свою форму в подобающий вид, и направился к выходу, несмотря на мечущегося в сомнениях Хайнца. — Тебе не нужно отвечать прямо сейчас, я даю тебе время подумать до завтрашнего вечера. А на сегодня наша встреча окончена.       Третий Рейх коснулся ручки двери, в полной уверенности не услышать ответа, однако громкий, почти сдавленный голос из-за спины огласил: — Я согласен остаться! — Прекрасно.       Дверь за ним закрылась, оставляя разбитого солдата в уединении. Немец же с облегчением направился в свой кабинет. Его радовала разрешившаяся ситуация с Бауэром, однако он всё же рассчитывал, что тот выберет перевод после случившегося. Он был довольно груб с ним, позволив своей потаённой натуре частично охватить собственный разум, но никакого утешения или облегчения в итоге так и не получил.       В своих раздумьях нацист вернулся в личный кабинет. Ему ещё предстояло написать письмо брату по поводу Австрии несмотря на то, что тот уже наверняка успел отослать своё. Рейх их никогда не читал после единственного случая, когда мельком завидел лист со знакомым почерком на столе у старшего. С его гневом не смог совладать даже Веймарская Республика, потому впоследствии тот стал прятать любое напоминание об австрийце в доме. Весьма предусмотрительно с его стороны учитывая, что многие детали интерьера были как раз-таки подарками Австрии, а потому вполне могли попасть под горячую руку нациста.       Закрывая за собой дверь, Нацистская Германия настраивался на привычный тихий вечер, потому замер, когда словно вдалеке раздался чей-то голос — совсем тихий и слабый. — …сандр. — Что?       Третий Рейх тут же обернулся, наткнувшись на уставленный в его сторону глаз, смотрящий куда-то в сторону, не совсем точно на его фигуру. В комнате было довольно темно.       Тишина в ответ на его вопрос невольно подталкивала на мысли о том, что ему и вовсе послышалось. И немец на самом деле не был бы удивлён, вспоминая скопившееся за один только день раздражение.       Потому он уже вновь хотел направиться к рабочему столу, как фигура на кровати дёрнулась и тихо произнесла: — Моё имя Александр.