Excommunication is the new black

— Помощник! — кричит Джон в последней отчаянной попытке остановить его. Он не может просто оставить его тут — ему же нужно пробраться в голову Салаги, вернуть себе расположение Иосифа. И вообще, почему помощник так злится? Сид же просто указал на очевидное: эти ветеринары — идиоты. Любой, у кого есть пара глаз и ушей, сказал бы то же самое.       Салага не поворачивается и дверь закрывается за спиной Джесс секундой позднее. Одна женщина из Сопротивления прекращает осматривать сложенные у стены ящики с боеприпасами и, нахмурившись, разглядывает Джона. У него сердце замирает. Чёрт, она узнала? Если они поймут, кто он такой, он покойник.       Словно прочитав его мысли, Уайтхорс хватает его за плечо и направляет к лестнице. Женщина возвращается к своему занятию. — Насколько я слышал, у тебя был довольно трудный день, — дружелюбно говорит шериф. — Давай не будем делать его хуже, смущая народ?       Хороший способ сказать «заткнись». Тем не менее, Джон понимает намёк и замолкает. Пожалуй, он может извлечь пользу из ситуации. Если он перетянет шерифа на свою сторону, тот наверняка сможет повлиять на Салагу, и Джон уже к концу недели вернётся к Иосифу.       Уайтхорс ведёт его наверх по лестнице и останавливается возле одной из камер. Камеры в тюрьме общие, рассчитанные на четверых заключённых и конкретно эта — одна из нескольких пустых — просто ужасна: тесная, грязная, безо всякой возможности уединения — койка и туалет видны каждому, кто поднимается по сраной лестнице.       Несмотря на весь опыт работы адвокатом, он никогда не видел тюрьмы в реальной жизни — только по телевизору или в фильмах. И она даже хуже, чем он думал. Как, чёрт возьми, Иосиф смог провести в таком месте целых две недели, прежде чем они смогли увидеться? Здесь нет естественного света, всё серое и блёклое, совершенно нечем подпитывать свой ум и Джон уже чувствует, как тот притупляется. А ведь провёл он тут сколько... всего три минуты? — Заходи, — Уайтхорс мягко, но настойчиво толкает его в плечо, и у Джона нет выбора, кроме как подчиниться. Шериф закрывает дверь и быстро запирает на ключ. — Мы дадим тебе подушку, одеяло и всё остальное. У нас есть не так много, но мы охотно поделимся.       Охотно? Это долбанная ложь, даже ни разу не убедительная. — А теперь, сынок, — говорит шериф по-отечески спокойно и потому адски раздражающе, — скажи, тебе нужно что-нибудь ещё?       Очень многое, думает Джон. Дверь, через которую ничего, чёрт возьми, не видно. Его собственные вещи, нормальная еда и прежние отношения с братом. Заначка с «орегано» тоже не помешает. — Мне нужна Библия, — отвечает он через секунду размышлений. — И Слово Иосифа.       Уайтхорс кивает: — Могу устроить.       Шериф разворачивается — разговор явно окончен. Но Джон всё ещё в наручниках и у него есть вопросы. — Я арестован? — спрашивает он, прежде чем тот успевает сделать хотя бы шаг. Уайтхорс останавливается и бросает на него удивлённый взгляд. — Думаю, это сейчас не очень актуально, сынок, — шериф смотрит на него пристально, не мигая. Боже, это похоже на разговоры с Иосифом — только абсолютная уверенность Уайтхорса имеет не божественное, а законодательное происхождение. — Если я не арестован, вы не должны сажать меня в тюрьму. Это нарушение моих конституционных прав гражданина Соединённых Штатов Америки, — он не ожидает, что это действительно сработает, но напомнить о том, что он лучший адвокат во всей грёбанной стране, никогда не будет лишним. — Как конституционных прав всех, кого вы засадили в свои бункеры?       Джон ничего не отвечает, просто продолжает смотреть Уайтхорсу в глаза. Он имеет право хранить молчание. Пятая поправка — замечательная вещь. Даже если сейчас он фактически не арестован, вероятно, скоро будет. Не то чтобы у этого был какой-то смысл — Коллапс не позволит довести дело до судебного разбирательства.       Шериф вздыхает, а Джон улыбается в свой шарф. Этот раунд за ним. — Я не могу тебя выпустить. Всё это нужно, чтобы защитить тебя, а не наказать.       Джон понимает и, по правде говоря, частично согласен. Конечно, он предпочёл бы свободу, чтобы таскаться за Салагой и пытаться направить его на путь истинный, но раз он застрял в тюрьме, определённо не хотелось бы быть разорванным в клочья разъярёнными членами Сопротивления. И он собирается использовать в своих целях тот факт, что Уайтхорс заинтересован в том, чтобы сохранить жизнь узнику. — Давай договоримся. Я снимаю наручники, а ты разговариваешь только в случае крайней необходимости. Крайняя необходимость — это когда к тебе обращаются или происходит чрезвычайная ситуация. Эти люди — не идиоты, кто-нибудь в конце концов узнает голос. А у тебя он довольно запоминающийся.       Джон кивает, нетерпеливо протягивая руки через решётку. Небольшая цена. К тому же, сотрудничать сейчас означает получить возможность манипулировать шерифом потом.       У шерифа нет ключей от наручников Салаги, поэтому он открывает замок через пять секунд с помощью булавки со своего значка Пумы. Почти впечатляюще. — Ещё вопросы есть? — Уайтхорс поднимает бровь, ожидая ответа. Джон просто качает головой. — Тогда до скорой встречи.       Джон кивает и укладывается на койку. Неудобный, тонкий матрац едва прикрывает холодный твёрдый металл, но — Боже, когда он успел пасть так низко — всё лучше, чем грязный пыльный пол. Он ложится на бок, осторожно избегая прикосновений к ране на голове и упирается взглядом в облупившуюся краску на стене.       Похоже, Салага просто сбросил с себя этот груз. Заставил других делать грязную работу. И если это насовсем, то Джон в полной заднице. И он не удивится, если окажется, что Салага просто решил, что Джон не стоит его усилий — несмотря на все проникновенные слова, которые он говорил в церкви пастора Джерома вчера. Так нелепо. С какой стати Иосиф так зациклен на таком эгоистичном человеке? Таком грешнике.       Впрочем, ладно. Джон прекрасно понимает, что всё дело в статусе помощника — он лидер среди всех остальных грешников. Если Иосиф обратит в веру наихудшего из них, самого злого, самого жестокого, но самого уважаемого, остальные последуют за ним куда легче. Некоторые просто сдадутся и примкнут к Проекту. Другие — действительно уверуют. И уж точно мало кто останется сражаться после того, как их лидер присоединится к так называемому врагу.       Всё это не меняет того факта, что обратить в веру помощника шерифа — почти невыполнимая задача. Джон бы справился, если бы Салага не был так ослеплён гневом, и гордыней, и… ну, всеми остальными грехами. Но он ослеплён, поэтому Джон и потерпел неудачу — и Иосиф наверняка знает, почему это произошло. И… это же несправедливо. Вся эта ситуация. Как, чёрт возьми, Иосиф мог приговорить его к изгнанию из Эдема, когда он не виноват в том, что произошло? Салага же просто отказывался видеть правду!       Джон закусывает губу и сжимает кулаки, чувствуя, как холодная ярость начинает медленно струиться по венам. Вот дерьмо. Хочется что-нибудь бросить, разбить об стену, но здесь всё прибито. Хочется почувствовать мягкий, обволакивающий горло вкус высококачественного японского виски, освобождающую от оков дымку любимой марихуаны или хотя бы вдохнуть успокаивающий нервы никотин обычных сигарет. И в глубине души этого хочется больше всего — старые привычки до сих пор тянут на дно. Хочется той невероятной сфокусированности, появлявшейся от пары дорожек кокса, после которых можно было хрипло обсуждать с самим собой упущенные раньше детали текущих проблем. Хочется потерять себя в гедонистическом раю среди горячих тел, прижатых в экстазе и агонии, ощутить мозговыносящий оргазм — или два, или три, — прежде чем начать всё заново с утра.       Но он здесь — лежит на дерьмовой койке, в дерьмовой камере в самой дерьмовой тюрьме этой страны. Холодно, грязно, чертовски бесит, и он ничего не сможет с этим поделать, пока не начнёт уговаривать Салагу на… на что-нибудь.       Джон закрывает глаза, погружаясь в мысли. В конце концов Салага когда-нибудь сюда вернётся. И всё, что нужно сделать — поговорить с ним, убедить, что держать Джона рядом гораздо лучше, чем оставить его гнить в камере.       Итак, почему помощник шерифа вообще приехал в этот регион? Есть две возможные причины: во-первых, Салага и члены Сопротивления хотят смерти Веры — так же, как хотели смерти Джона и его брата; во-вторых, они хотят вернуть маршала Бёрка. И Вера, и Бёрк сейчас во Вратах Веры. Значит, именно они интересуют Салагу.       Очевидно, он думает, что Джон осведомлён о том, что делает Вера в своих Вратах, знает какие-нибудь секреты о ней самой и о бункере — а он определённо знает. Он занимался строительством этого чёртова бункера, его оснащением и именно он за всё платил — поэтому ему более-менее известно, чем в своих Вратах занимались его брат и сестра. Он до сих пор не знает, зачем Иакову были нужны эти выпендрёжные музыкальные шкатулочки, но он выполнил все пожелания. Ему многое известно и о Вере с Иосифом.       Джон мог бы заключить сделку с помощником — любая информация о делах Веры взамен на присутствие в разгульной оргии хаоса и насилия. Нет, надо сформулировать иначе. Джон может предоставить ему любую информацию о Вере и её Вратах. И он сможет сделать это быстрее, вернее и оперативнее, если будет присутствовать непосредственно рядом с ним, а не пытаться связаться с помощью дерьмовой рации. Да. Так лучше…       В камере совершенно нечего делать, поэтому он занимается тем, что рассчитывает вероятности (Салага может попросить его помочь с освобождением Хадсон и о, это было бы весело) или подслушивает, о чём говорят внизу, в командном центре (в основном, ничего интересного, но они что, обсуждают накачанного Блажью лося?).       В какой-то момент Джон засыпает.       Сон постоянно прерывается. Он просыпается несколько раз и каждый раз видит одно то же искусственное белое освещение, и чувствует себя слишком сонным, чтобы пытаться сфокусировать мутное зрение или пошевелить слишком тяжёлыми руками и ногами, и вскоре снова засыпает.       Когда он наконец открывает глаза и по-настоящему просыпается, реальность возвращается медленно и неприятно. Болит спина, в горле пересохло, хочется в туалет. Болят затёкшие мышцы, но хотя бы прошло головокружение и тошнота. Часы показывают начало одиннадцатого, но неизвестно — утра или ночи.       Первое, что он замечает — пока он был в отключке, кто-то заходил в камеру. Обстановка изменилась: туалет теперь закрывает синяя ширма из медкабинета, а у стены в качестве импровизированного стола стоит ящик. На нём — прикрытый салфеткой поднос, столовые приборы и пара бутылок воды. Рядом — пол-рулона самой дешёвой туалетной бумаги и обмылок в рваной посудной тряпке. На койке над ним лежит свёрнутое одеяло, настолько тонкая, что почти бесполезная, подушка, потёртая Библия и слегка обгоревшая копия Слова Иосифа.       Второе, что он слышит — тишина. В командном центре никого — ни голосов, ни других звуков вообще. Похоже, все спят. Некоторые камеры превратились в спальни: в той, что напротив его собственной, сквозь ширму видно мебель. Так или иначе, это всё неважно. Единственное, что ему остаётся — ждать.       Джон потягивается, и подвигает к себе остывшую еду, чтобы брезгливо потыкать в неё вилкой — свежее, но подгоревшее мясо, консервированные овощи, разваренный картофель. Потом берёт Библию, раскрывая её на Откровении и внимательно перечитывая шестую главу. Слова, которые раньше служили поддержкой, уже не утешают — скорее беспощадно напоминают о том, что если он не приведёт Салагу к Отцу, то не войдёт в Новый Эдем вместе с остальными верующими. Он останется гореть с грешниками, поражённый гневом Божьим.       Он переключается на Слово Иосифа, но и оно не помогает. Бережные и заботливые слова больше не выглядят как попытка очистить его от неисчислимых грехов, чтобы никто из новообращённых не узнал, какую кошмарную жизнь он вёл до того, как вновь встретил Иосифа. Теперь они безмолвно осуждают его за пристрастия: он чувствует стыд за то, что курил травку, за то, что периодически занимался сексом с теми из последователей, которые умели держать язык за зубами. Разумеется, он следовал указаниям Иосифа: не употреблять никаких тяжёлых наркотиков и слушаться доктора, рассказавшего, как побороть зависимость от секса. Он не должен позволять кому-либо использовать себя, у него есть достоинство, он чего-то стоит, он стал лучшей версией себя — теперь эти способы лишь помогают снимать стресс, а не служат удовлетворению ненасытной потребности почувствовать хоть что-нибудь. И всё же: Иосиф стал бы счастливее, если бы его младший брат вообще отказался от наркотиков и стал придерживаться более библейских взглядов на секс и брак.       Джон почти пропускает момент, когда в стенах тюрьмы зарождается приглушённый крик. Только когда кто-то забегает в командный центр, пронзительный вопль разрезает воздух, и Джон захлопывает Слово Иосифа, так взволновавшее его чёртовы мысли.       Эта девушка — она из Сопротивления, Джон уже видел её раньше, она была подругой Веры до того, как Вера приняла это имя, но как её зовут?.. Она останавливается возле камеры, запыхавшаяся, с каплями пота на тёмной коже: — Уайтхорс говорит, ты можешь знать что-нибудь о Блажи. Это так?       Джон моргает. Он не химик, но видел записи Веры. — Да, — отвечает он. Вот кто кричал. Блажи надышались? — Тогда пойдём, — девушка быстро открывает дверь. — Быстрее.