Не через меня

*Таинство брата – учение свт. Иоанна Златоуста о том, что разделение Святых Даров на литургии должно быть продолжено разделением хлеба в жизни. И не мы ли, верующие, виноваты в том, что окружающие нас люди, встречая нас, не встречают Христа?.. И ответ на вопрос, почему люди не верят, очень прост: потому что они ни в ком из нас не встретили откровения о том, что такое человек, встретивший Бога. Митрополит Антоний Сурожский. Мы должны нести в мир веру. Итак, кто во Христе, тот новая тварь (2 Кор. 5, 17). - Итак, вы уже не чужие и не пришельцы, но сограждане святым и свои Богу (1) , - сегодня за столом читалось Послание апостола Павла к Ефесянам, а в роли чтицы выступала гордая этой ответственной обязанностью юная хозяйка дома. Жан Вальжан с первых недель их с Козеттой совместной жизни учил ее Священному Писанию, а впоследствии в ее христианском воспитании приняли деятельное участие монахини Малого Пикпюса. - И не давайте места диаволу(2)… - нежный девичий голосок звучал с трогательной серьезностью. - Вы были некогда тьма, а теперь – свет в Господе: поступайте как чада света(3), - дойдя до этих слов, Козетта остановилась и недоуменно насупилась. - Папа, это так сложно, - пожаловалась она. – Здесь нет простых и понятных указаний, как быть христианином. «Поступайте как чада света» - что это значит? - Детка, христианство – это путь, а не набор правил, - сказал ей отец. – Если ты не следуешь по этому пути, оно мертво для тебя. - Хорошо сказано, - одобрил отец Флавиан. – Месье Фошлеван, давно хотел спросить, вы не записываете свои мысли? - Иногда, - застенчиво улыбнулся хозяин дома. При этом он сконфуженно и едва ли не виновато взглянул на Жавера, уронившего вилку от изумления. - У тебя такое лицо, с которым неверные супруги говорят: «Я все могу объяснить» или «Это не то, что ты думаешь»! – фыркнул Жавер. - Ты как будто подозреваешь, что я по ночам сочиняю романы и публикую их под псевдонимом, - в свою очередь, рассмеялся Вальжан. – Я просто… думаю, размышляю, подвожу некоторые итоги. Это было красивое зрелище. Жавер никогда прежде не видел Жана Вальжана смеющимся - даже в бытность мэром, присутствуя на праздниках, тот ограничивался абстрактной светской улыбкой. Что ж, правильно – «месье Мадлен» отдавал себе отчет в том, насколько уязвимо его положение, и не хотел становиться еще более уязвимым, обнаруживая чувства. Жавер в очередной раз подумал о том, как они, в сущности, похожи. Были. Панцирь, который нарастил себе Жавер, защищал от боли, но и от неприятной правды. Он обманывал себя, тогда как Вальжан – других, причем без всякого злого умысла или ущерба для них: чтобы иметь возможность строить, создавать и благотворить, а не гнить в тюрьме. - А как, - вновь заговорил юный кюре, - как бы вы назвали книгу о своем опыте христианской жизни? Ну, если бы написали такую книгу? - «Другое чудо», - не задумываясь ответил Вальжан. – Много раз в безнадежных обстоятельствах я молился о чуде, и оно происходило, но… всякий раз это было другое чудо. Не то, о котором я просил Господа. - Г-господин доктор, - прервала богословскую беседу Туссен, войдя с десертом (после солнечного удара она почтительно называла Сержа-Луи доктором, хотя он был лишь ординатором), - эта собака слишком много ест, она не больна? - Пока он много ест и при этом хорошо себя чувствует, все в порядке, - заверил ее молодой человек. - Нет клинической картины – нет и болезни. Задремавший было Трезор бешено застучал по полу хвостом и мосластыми, не по росту, лапами, в которых путался и иногда даже падал. - И все же это ненормально – столько жра… иметь такой аппетит, - настаивала Туссен. – Он п-притворяется, что его забыли покормить, и в результате съедает не одну п-порцию. Сегодня утром его кормили по меньшей мере д-два раза. - Три, - педантично уточнил Жавер. – Я тоже имел глупость ему поверить. - Т-три раза?! Нормальная собака после такого обжорства д-дристала бы дальше, чем видит! – выпалив это, служанка испуганно осеклась. - Можно, я дам ему кусочек сыру? – в наступившей тишине обратился отец Флавиан к Козетте, поскольку щенок лежал возле ее стула. Козетта, которая после скучной жизни затворницы просто наслаждалась ролью радушной хозяйки, ослепительно улыбнулась: - Конечно! Он будет рад. - У этой глупой собаки уйма поводов для радости, - скептически заметил Жавер. – Стоит кому-нибудь выйти из комнаты и снова зайти – то-то счастье! - А папу с дежурства в Национальной гвардии Трезор вообще встречает, как Аргус Одиссея, - рассмеялась Козетта. - Кузен (4) вашего отца тот еще зануда, - шепнул ей Серж-Луи. - Папа говорит, это потому, что месье Жавер не привык к обществу, - так же тихо ответила девушка. – Но он хороший человек, и папа его любит. За чаем гости заспорили о женском образовании. - Мой покойный кузен грезил о временах, когда девушки наравне с юношами заполнят аудитории университетов, - сказал отец Флавиан. – Он был идеалистом, оторванным от реальной жизни. Я не разделяю его взглядов, поскольку опасаюсь, что доступность высшего образования и карьеры для женщин разрушит институт семьи. - Вот как? - мгновенно ощетинился юный медик. – Но ведь тысячи женщин уже работают: писательницы, актрисы, модистки, гувернантки, белошвейки, трактирщицы, сестры милосердия, повитухи, работницы на фабриках, служанки, прачки… Это не разрушает институт семьи? Или женщина-адвокат окажется худшей женой и матерью, чем фабричная работница? Или девицы выходит замуж только оттого, что не могут вместо этого поступить в кирасиры или драгуны?.. - Однако семейные обязанности, в силу физических особенностей женщины, в большей степени связывают ее, - возразил кюре, - следовательно, ради образования и карьеры ей придется отказаться от создания семьи, а это противно природе. - Да почему же крестьянки, которые чуть свет уходят на поденщину и возвращаются затемно, как правило, замужем и имеют детей, а женщина-инженер непременно откажется от создания семьи? – горячился Серж-Луи. – А сестры милосердия? Их труд так тяжел, что если бы им было позволено получить диплом врача, они бы не оказались оторванными от своих семей в большей степени, а просто зарабатывали бы больше денег. По какому же праву вы отказываете им в этом? - Но ведь не ко всякому делу женщины способны, - защищался Флавиан. – Я содрогаюсь, воображая себе девушку – эскадронного командира. Веснушки на носу Сержа-Луи побелели от злости. - А что, разве всякий мужчина способен к военному делу? Всякий ли может быть предпринимателем, артиллеристом, инженером, хирургом?.. У меня две сестры, они выйдут из пансиона с правом работать гувернантками. Но это значит - жить в людях, фактически быть прислугой. По какому праву они лишены возможности выучиться профессии, которая обеспечила бы им достойную жизнь, независимо от наличия мужа и его состоятельности? - Господа, не ссорьтесь, - вмешался хозяин дома, - очевидно, что все люди должны быть равны в своих правах на всякое образование и всякий труд. Ведь есть же гувернеры, так отчего не быть медичкам – этого понять нельзя! - Но существует же природное предназначение женщины, - закусил удила молодой священник. – Хранить домашний очаг, пестовать детей… Жизнь женщины, не познавшей семейного счастья и материнства, лишена смысла (я не говорю о личностях всемирно-исторического масштаба, таких, как Орлеанская Дева или королева Елизавета Английская). - Есть люди, у которых семейный инстинкт очень слаб, - ответил Вальжан. – Мужчины такого склада не женятся и всецело посвящают себя избранной профессии, женщины обыкновенно принимают постриг. Не вижу ничего плохого, если некоторые из них сделаются не монахинями, а врачами и адвокатами. В конце концов, «нет ни эллина, ни иудея, ни раба, ни свободного, ни мужского пола, ни женского». - Однако, все это частные, а главное, мужские мнения, господа. Ваше преподобие, - обратился к оппоненту молодой врач, - давайте попросим нашу гостеприимную хозяйку, чтобы она рассудила нас. Мадмуазель, как вы полагаете, смысл жизни женщины действительно заключается в муже и детях? Козетта несколько смутилась, но ответила с кротким достоинством: - Я не философ, сударь. Но папа говорит, что смысл жизни всякого человека - вырастить красивую душу, которая сможет пребывать с Богом в вечности. Наступила почтительная тишина. - Сударыня, вы с вашим батюшкой посрамили диавола, - покаянно развел руками Флавиан. - Мир, святой отец, мы с вами оба мелко плаваем, - согласился Серж-Луи, и оба спорщика с облегчением рассмеялись. В сущности, они симпатизировали друг другу. *** - Правда, она восхитительна? – проводив гостей, обратился Вальжан к Жаверу. Тот не владел искусством комплимента, то есть умением похвалить, не погрешив против истины, поэтому ответил не сразу, тщательно подбирая слова: - Твоя дочь благонравная девица, и ее манеры не выдают ее происхождения. Ты хорошо воспитал ее. *** Вальжан рыхлил почву и вносил удобрения, готовя сад к осени. Жавер подвез тачку с навозом. - Даже от старой клячи есть польза, - заметил он угрюмо, наблюдая за работой товарища. Он пребывал в дурном расположении духа: утром пасшийся на привязи Жимон ударом копыт убил наповал забредшую в сад неведомо чью свинью. Жавер полдня обходил соседей, разыскивая владельца свиньи, чтобы возместить ущерб, но так и не выяснил личность потерпевшего. - Завтра еще я схожу, поспрашиваю, - сказал Вальжан, отвечая, как это между ними бывало, не на слова, а на подлинную причину сказанного. – Скорее всего, ты уже видел сегодня хозяина свиньи. Выпас домашнего скота в Париже запрещен уже несколько столетий, вот хозяин и не сознался, чтобы не платить штраф. - А как тебе план юного кюре? – Жавер имел в виду намерение отца Флавиана организовать на приходе трапезы, как для более близкого знакомства прихожан друг с другом, так и для того, чтобы нуждающиеся члены общины могли получить бесплатный обед. - Он полон энтузиазма, но, как всякий человек, родившийся в деньги, многого не понимает, - Вальжан сокрушенно покачал головой. – Я сказал ему, что те из прихожан, кому это особенно необходимо, постыдятся прийти. Человек на грани между нуждой и нищетой, которая уничтожает всякое достоинство, становится болезненно щепетильным. Гордость – его последняя опора. - И к чему вы пришли? - К необходимости организовать на приходе сбор добротной одежды и обуви, - ответил Вальжан. - Все необходимое и даже сверх того. Для женщин и девиц из бедного житья – сумочки, перчатки, шляпки и прочее, чтобы выглядеть дамой. Я раньше не мог взять этого в толк, Козетта объяснила мне, что без всех этих вещиц женщина становится несчастной. На приходском собрании объявим сбор, установим ящик, и самые уважаемые прихожанки будут присматривать, чтобы никто не приносил испорченных вещей. Речь идет о достоинстве людей, которые и без того ущемлены своим бедственным положением. *** Они оба заметили - впрочем, девушка этого и не скрывала, - что Козетта вышивает платок с инициалами Сержа-Луи, но Вальжан ничего не сказал по этому поводу. Они с дочерью восстановили доверие, пошатнувшееся было вследствие козеттиных амурных тайн, и можно было надеяться, что больше они друг друга не потеряют. Тем более что Козетта благодаря истории с Мариусом поняла, что любовь – та любовь, о которой пишут в романах – не смысл жизни, да и вообще штука преходящая. Знай это Фантина, она бы не прыгнула на шею человеку, который хотел лишь скоротать время до женитьбы, и спокойно ждала бы подходящего спутника жизни. А что, дождалась бы, наверное. Козетта выросла красавицей – даже Жавер, равнодушный к такого рода прелестям, признавал этот факт, - не в папашу же, пузатого и плешивого в сорок лет! Надо полагать, в мать. Взял бы ее кто-нибудь за красоту, и потом, она ведь была белошвейкой – и со временем, как знать, выбилась бы в модистки, «маршан де мод». Прежний Жавер на вопрос «Что толкает женщину в постель к мужчине, который не является ее мужем?» ответил бы не задумываясь: «Распутство!» Теперешний - предполагал, что это могла быть попытка получить хоть немного нежности и тепла, выменять их на свое тело, потому что просто так - кто же даст? Да и вряд ли этот Толомьес честно предупреждал подружку, что намерен ее бросить, - поди наоборот, говорил, что любит. А глупая девица хотела верить – и верила. Винить ли ее за то, что она была глупа в шестнадцать, семнадцать лет? …Оказывается, призрак стриженой проститутки с пятнами чахоточного румянца на впалых щеках поселился в его памяти – наравне с призраком убитого на баррикадах мальчишки. Мальчишка был бы рад увидеть полицейского шпиона мертвым, и все же Жавер не мог отделаться от чувства не то что вины – он лично ничего плохого дерзкому щенку не сделал, - а какой-то вселенской неправоты, к которой оказался причастен. Так, окольными путями, мысли Жавера подбирались к запертой комнате, в которой обитал еще один призрак прошлого. Призрак его матери, которая каждый день говорила «Что ж к тебе ни одна зараза не липнет, другие-то дети как мухи мрут», а потом просто оставила его у чужих людей – и ушла навсегда, ни разу не оглянувшись. До сих пор Жавер допускал лишь два объяснения ее поступка. Первое – его мать была чудовищем, извергом рода человеческого, следовательно, и отпрыск был не лучше. Второе – причина была в нем, его было не надо. Никому. Оба вывода были несовместимы с жизнью. - Прости, что спрашиваю, - обратился он к Вальжану, методично переворачивавшему лопатой пласты дерна. - Чего ты больше всего хотел, когда вышел на свободу? - Свободы и хотел, - ответил тот. – Чтобы наконец принадлежать самому себе. Но свобода была относительной, как ты помнишь… И еще – уважения. - Помочь? – спросил Жавер. - Тут нужно умение - можно корни нечаянно подрубить; нет, не надо. Жавер кивнул и ушел к себе – думать. Его мать тоже наверняка хотела свободы, ребенок был обузой, каторжной цепью на ее ногах. Уважение?.. Кто мог бы уважать цыганку? Только такие же, как она. Но для этого нужно было приносить табору пользу: гадать, ворожить, плясать – и не обременять соплеменников ублюдком-гаджо. Прожорливым ублюдком, не способным ни украсть, ни покараулить. Поэтому она его и бросила. Не потому, что он был как-то особенно плох и недостоин любви, просто именно у нее любви для него не нашлось. Жавер сделал ошеломляющее открытие: оказывается, он, здоровенный дядя, седой уже, все еще смотрел на мать глазами того испуганного малыша, от которого она без оглядки уходила по пыльной дороге. А ведь она была девчонкой, одинокой, молоденькой, глупой девчонкой, вроде Фантины. И с его отцом наверняка сошлась, как Фантина с Толомьесом – от неприкаянности и беззащитности. Жавер в который раз ощутил почти детскую обиду на Вальжана, который безжалостно столкнул его с пугающей сложностью жизни, загнал в лабиринт противоречащих друг другу лояльностей и нравственных выборов, и не было никакого честного способа вернуть прежний черно-белый мир, обжитой и безопасный, а лгать себе было бессмысленно. Иногда по сравнению с Вальжаном короли парижского дна и самые лютые уголовники с тулонской каторги казались Жаверу почти что уютными и милыми. Ангел внушает больший страх, чем дракон; с чудовищем можно сразиться, но какой ответ ты дашь высшему существу, возвещающему непостижимую Божью волю?.. Вечером, по обыкновению, Вальжан заглянул к нему обменяться несколькими словами. - Когда мы встретились в Монрейле, тебя было почти невозможно узнать. Я долго колебался, и так ничего и не предпринял бы, если бы не взбесился из-за того случая с Фантиной. Скажи, как тебе удалось так измениться? - Я каждый день напоминал себе, что родился и рос среди грубых, неразвитых людей с самыми примитивными понятиями, - ответил Вальжан. – Это были люди, способные избить женщину или ребенка, пнуть собаку так, что бедная тварь издохнет, попрекнуть куском хлеба больного или старика. Я стал образованным человеком, прочел много книг, но эта закваска все равно бродит во мне. Как и то, что я видел на каторге… Я говорил себе: «Жан, ты должен очень стараться для того, что людям из общества, усвоившим хорошие манеры в детстве, дается безо всяких усилий. Помни, что ты не можешь позволить себе распускаться – такие, как ты, воспитавшие себя сами, деградируют быстрее, чем люди, сформированные культурной семьей и хорошими учителями». - Но это трудно!.. Очень трудно, - пробормотал Жавер. - Это задание от Бога - возделывать сад Господень, - улыбнулся Вальжан и, пожелав ему доброй ночи, бесшумно прикрыл за собой дверь. *** *** - Папа, у нас в саду ужасная огромная собака! – закричала Козетта, влетев в гостиную без шляпки и зонтика, очевидно, потерянных на бегу. – Она выглядит, как… как труп! - Сейчас погляжу, - вставая, ответил отец. – Не выходи из дома, и Туссен скажи, чтобы не выходила. Это может быть опасно. - Бешеная? – предположил выглянувший на шум Жавер. - Подожди, сейчас возьму пистолет. - Не настрелялся еще? – усмехнулся Вальжан, мгновенно обретя сходство с мэром, собирающимся распечь начальника полиции. Он не догадывался, что в Жавере, который в силу обстоятельств не был мальчишкой - сразу прыгнул во взрослую жизнь, - вдруг проснулось неуместное в его годы мальчишество. Все в жизни должно происходить вовремя, как лето следует за весной, - тогда в седую башку не забредет достойная прыщавого подростка мечта совершить подвиг. Ну, хоть от бешеной собаки спасти людей, одаривших его добротой, раз уж бандиты с ножами и пистолетами на них все никак не нападают. - Сперва поглядим, может, и не бешеная вовсе, - продолжал Вальжан, не подозревая, что Жаверу мерещатся сладостные картины героической гибели ради их с Козеттой счастья. - На что поглядим? - Надо дать ей воды и поесть. Если бешеная, не сможет глотать. Собака была не огромная, как с перепугу почудилось Козетте, но довольно большая, с козу. Черный королевский пудель с седой мордой, тощий, облезлый - между редкими островками свалявшейся грязной шерсти зияли проплешины, - с гноящимися глазами. - Иди сюда, собачка. Хочешь пить? А может, поешь? – Вальжан присел на корточки, чтобы не пугать пса, и поставил перед ним две миски - с водой и овсянкой на куриных потрохах, сваренной для Трезора. Пес вопросительно посмотрел на него: можно? это мне? - Можно, можно, - ответил Вальжан ласковым и успокаивающим тоном. Пудель начал жадно лакать, потом деликатно принялся за еду. - Ишь ты, вежливый какой. А ты пристрелить его хотел, - укоризненно заметил Вальжан. - Сейчас он тебя цапнет, будешь знать. Или заразу подцепишь, он же паршивый, - проворчал Жавер. - Ничего не паршивый. Кожа-то чистая, это не лишай, просто голод и старость. На вид ему лет двенадцать, не меньше. Вальжан осмотрел пса и добавил: - На шее след от ошейника, пес хозяйский. Потерялся… или выбросили. Старый, облезлый, зубы стерлись - надоел… Хозяин, скорее всего, пожилой мужчина. - Это еще почему? - Он мне доверяет. …Козетта могла чего-то испугаться, но вовсе не была трусихой. Подталкиваемая любопытством, она спустилась в сад и застала там мирную картину: ее отец осматривал стертые до крови подушечки собачьих лап, жалостливо покачивая головой. Над ним возвышался Жавер, весьма недовольный происходящим. - Блажен муж, иже и скотов милует, мадмуазель, - саркастически доложил он ей обстановку. Козетта подошла поближе. Ей было стыдно, что она так испугалась этого жалкого создания, подняла крик, потеряла шляпку и зонтик. - Прости, песик, признаю, что вела себя как дурочка, - обратилась она к пуделю. – Ты совсем не страшный, только ужасно некрасивый. - Он в этом не виноват, - возразил Вальжан. – Знаешь, моя дорогая, те, кому особенно нужна помощь, часто выглядят непривлекательно - они слишком несчастны, чтобы быть милыми. Это обескураживает, но помогать им все равно надо. Козетта пристально вглядывалась в собаку. - Папа, месье Жавер, кажется, я знаю, чей это пес. Серж-Луи говорил, что его пациент из Отель-Дьё, увечный наполеоновский солдат, очень переживает о своей собаке. Его шестого июня сбила и помяла кавалерийская лошадь, а пудель остался на попечении соседей и квартирной хозяйки… Серж-Луи сходил к нему домой, но пса там уже не было - по словам соседей, убежал. - Как же, убежал! Отвезли подальше и выбросили, скоты, - зло бросил Жавер. - Если мы случайно нашли пропавшего пса, очень хорошо, - спокойно проговорил хозяин дома. – Давайте подержим его пока у себя, подлечим, а когда хозяина выпишут, он его заберет. А если нет, пусть уж у нас поживет, прокормим. - Он ужасно выглядит, - поежилась Козетта. – Весь в проплешинах. Как бы наш Трезор не заразился от него чем-нибудь. - Вот и проследи, чтобы щенок к нему не лез, - сказал ей отец. – Наш юный друг не говорил, на что живет этот человек? Козетта сосредоточенно нахмурилась, припоминая: - Вроде бы он получает пенсию… Но она маленькая, не хватает. - Думаю, ему понадобится работа, - заметил Вальжан. – Я поговорю с кюре. Церковный сторож – подходящее место для инвалида. Он достал из кармана платок и соорудил из него импровизированный ошейник, за который и повел пуделя в сарай. Жавер тяжело вздохнул и взглянул на Козетту, призывая ее в союзницы, но девушка стояла, прикусив губу, и, казалось, обдумывала что-то важное. *** - Reine et Patronne, Государыня и Покровительница… Матерь Господа нашего Иисуса, за грехи мира на кресте распятого, высшую скорбь земную приявшая, высшей славы земной и небесной удостоенная!.. Раз в день Вальжан молился в гостиной - с тем, чтобы домочадцы при желании могли присоединиться к нему. Он не заставлял дочь молиться и не следил за благочестием служанки, однако и Козетта, и Туссен крайне редко пропускали общую молитву. Сегодня, однако, был именно такой случай: девушка не вышла к обеду, сославшись на недомогание, а экономка взяла выходной. Компанию хозяину дома составлял только гость, который, впрочем, не молился. Крестился в положенных местах – и только. – Посредница милосердия между небом и нами… Вальжан не обращал на него внимания, за что тот был благодарен до соплей. – Надежда наша в жизни и Сопутница в час смертный… Бог, не принявший его отставки, был все так же непостижим. Честно говоря, Жавер считал плохой идеей напоминать Ему о себе. В глубине души он был уверен, что Бог его ненавидит, и в голове у него порой возникала следующая картинка: Бог, с возгласом «А, вот ты где!»… нечаянно разражает их обоих. Не то чтобы Жавер не понимал, как это глупо. Понимал, конечно. Но треклятая картинка никак не желала покидать голову. – Королева земли и небес, молитесь за нас! Когда Вальжан вышел из гостиной, закончив молиться, в комнате словно погасла половина свечей. Знал ли он, какое у него в эти минуты неземное, роковое, ангельское лицо? …Вальжан как-то высказался в том смысле, что познакомиться с собой человек может лишь благодаря каким-то чрезвычайным обстоятельствам, а не возникнут эти обстоятельства - так и проживет в неведении, счастливом или достойном сожаления - это как посмотреть. Жавер до сих пор не подозревал, что способен на сильнейшую привязанность: не случилось в его жизни ни людей, ни событий, которые высекли бы эту искру из его сердца. *** - Папа, - требовательно заговорила Козетта, - я хочу о чем-то спросить тебя. Отец ласково тронул ее бледно-золотистый локон, выпущенный из прически с обдуманной небрежностью. Когда она научилась такому изящному кокетству? - Что, снова хочешь погостить у мадам де Полиньяк? - Хочу, но через пару недель, - засмеялась Козетта, - муж Марион сейчас в отпуске, не стоит им мешать. Мне интересно, всегда ли вы с месье Жавером были друзьями. По его словам, нет. - Детка, не приставай к нему. Это неделикатно. - А я разве пристаю? – девушка округлила глаза, и без того большущие, как у стрекозы. – Я просто спросила, как давно вы знакомы. - И что же он тебе сказал? – с легким беспокойством спросил Вальжан. - Что в прошлом у вас были разногласия, - с разочарованной гримаской, забавно копируя интонацию бывшего инспектора, ответила Козетта. – Так говорят, чтобы не сказать прямо: мол, терпеть друг друга не могли. - Это было очень давно, - пожал плечами Вальжан. -У меня были разногласия с Эпониной и Азельмой, - продолжала Козетта, - они меня колотили чуть не каждый день. Я, конечно, не стала бы сводить с ними счеты, но и видеть их не хотела бы. И уж тем более не согласилась бы жить с ними вместе. Мне интересно, как же вы поладили? Вы много значите друг для друга, это очевидно. Жан Вальжан глубоко задумался. Вопрос дочери, все чаще проявлявшей проницательность и твердость характера, поставил его в тупик. До сих пор он считал Жавера, безотносительно их общего прошлого, тяжелым человеком – верным, честным, храбрым… и невыносимым. Буквально из тех, в чьем присутствии скисает молоко. Это не изменилось за один день. Это произошло постепенно, благодаря жизни под одной крышей, когда узнаешь человека таким, какой он сам по себе, а не для посторонних, узнаешь те его стороны, которые он не показывает никому. В первые дни, когда Жавер был совсем плох, Вальжан спал урывками и караулил его по ночам – дать лекарство, сменить мокрую от пота рубашку, напоить травяным чаем с малиной, - и так обнаружил, что спит он, оказывается, уткнувшись носом в подушку. И что не нажил с годами мясистого загривка – затылок у него почти мальчишеский. Каким образом подобный факт может сделать человека менее неприятным – загадка! Козетта терпеливо ждала. - Когда мы встретились, ему нужна была помощь, - проговорил Вальжан после долгой паузы. – Это позволило мне… увидеть другую сторону его личности. Думаю, сострадание – самое сильное из человеческих чувств. - А как насчет тех, кто вовсе его лишен? – резко перебила Козетта. - Это несчастные люди, они просто больны, - ответил Вальжан, невольно подумав о Тенардье и членах его банды. – Но я еще не договорил. Помнишь отрывок из Иоанна Златоуста, который в прошлое воскресенье включил в проповедь отец Флавиан? - О том, что состоятельные члены церковной общины обязаны кормить нуждающихся? Помню. - Думаю, что здесь скрыт более глубокий смысл, - улыбнувшись прямолинейности этого толкования, заметил Вальжан. – Когда отдаешь кому-то часть своих ресурсов, будь то время, силы, деньги или даже хлеб, он становится для тебя своим. Это способ породниться, преодолеть рознь. 1Еф. 2, 19 2Еф. 4, 27 3Еф. 5, 8 4 Кузенами во Франции для простоты называли всех дальних родственников, которые по возрасту могли быть братьями.