Не через меня

В ожидании Жавера Жан Вальжан сидел в саду, присматривая за Жимоном, лакомящимся падалицей яблок и груш, и размышляя о том, что плодовые деревья пора бы и подбелить. Бывший инспектор возвратился часа через два, чрезвычайно довольный собой и добытыми сведениями. - Твою красотку зовут мадам Жоливе. Эрмина Жоливе. Она приехала в Париж из Руана, чтобы добиться развода с мужем, с которым разъехалась года три назад. Но самое примечательное в данной даме то, что она отыграла обратно свое приданое, проигранное супругом в карты – ведь, как тебе известно, по французским законам приданое жены принадлежит мужу. - Отыграла?.. – недоверчиво переспросил Вальжан. - Незаурядная особа! По словам ее камеристки, она помолилась апостолу Иуде Фаддею, брату Господню, которому молятся о безнадежном деле, чтобы он помог ей выиграть у шулера. И ей пошла карта, и за один вечер она вернула себе все то, что спустил за ломберным столом ее муж! - Какая отважная женщина, - восхитился Вальжан. – Надеюсь, этот негодяй не сможет повторно ее разорить? - Нет, поскольку драгоценности, акции, дома – теперь не приданое, а ее личное имущество. В процессе борьбы с супругом за состояние, а теперь и за свободу дама так возненавидела мужчин, что служанка честно предупредила меня – мол, нечего и пытаться приволокнуться за ней, - рассмеялся Жавер. - Как же ты все это вытянул из нее? Отставной полицейский приосанился с гордым видом. - Не переживай за девчонку. Запуганный свидетель – ненадежный свидетель: он будет говорить, говорить, говорить, заполняя паузы, и много нужно труда, чтобы отделить правду от лжи. Лучшие свидетели – те, кто сам не прочь побеседовать, в первую очередь слуги. Маленькие люди никому не интересны, а им есть что сказать! Согнав с лица ухмылку, он добавил серьезно: - Карточные шулера всегда связаны с той или иной бандой, поэтому твоя дама действительно в большой опасности. О том, что одинокая женщина выиграла целое состояние, наверняка уже знают парижские уголовники. Помнишь, в Монрейль нагрянула шайка шулеров? - Помню. Тебя тогда еще подстрелили при аресте в гостинице. И твой рапорт тоже помню. Ты говорил, что картежники одни не работают, за ними наверняка следует более опасная банда, и ты был прав. Банда действительно была – та, что потом разбойничала на дорогах. На суде меня признали ее главарем. - Как это могло случиться? - А ты разве не знаешь? Жавер отвел глаза: - Тогда появилась вакансия в парижской префектуре, и Шабуйе добился моего перевода в Париж. Я покинул Монрейль и больше не занимался твоим делом. Вальжан невесело усмехнулся: - От меня требовали, чтобы я отдал деньги, которые успел обналичить. Я отказался, тогда меня прямо предупредили, что деньги мне не понадобятся – меня подведут под гильотину, обвинив во всех нераскрытых преступлениях. Они там не стеснялись, называли вещи своими именами. В его глазах и голосе было горькое презрение. - Жалкие люди… Они думали, что могут испугать меня! - Да будь они прокляты, - с силой проговорил Жавер. – И я заодно. Если есть правда хотя бы на небесах, гореть мне в аду за то, что я участвовал в этом. - Не вини себя. Это был Промысл. Иначе я бы не стал тем, кто я есть. Есть итоги, к которым можно прийти только кружным путем, и никакого другого способа не существует. Это касается нас обоих. *** - Мы даже не знаем, кто ей угрожает - один это человек или банда, - озабоченно заметил Вальжан. Жавер усмехнулся: - Ты меня недооцениваешь. Я заходил в префектуру, зазвал одного знакомого в кофейню перекусить. Преемники Петушиного Часа еще не определились, ни одной серьезной банды сейчас в Париже нет. А гастролеры после июньских событий не суются сюда - полиция лютует, слишком опасно. - Ты несчастлив оттого, что больше не служишь? – неожиданно спросил Вальжан. Воцарилось длительное молчание. - Проблема счастья никогда не приходила мне в голову, - наконец пожал плечами Жавер. – Но если ты спрашиваешь, что я чувствую… Представь себе собаку, которой щенком отрубили хвост. Представь, что годы спустя он отрос, вопреки законам природы. Пес озадачен, не слишком хорошо понимает, как этой штукой пользоваться, и все же с хвостом ему лучше, чем без хвоста. Да, это было все, что я знал, все, ради чего жил, но я не тоскую и не сожалею. Я свободен. - Что ж, тогда к делу. Надеюсь, через парадное с консьержем наш убийца не войдет? - Ночью консьерж спит. Разбуженный, он будет зол, а все, что раздражает, запоминается. Я потому в Тулоне тебя и запомнил, что ты меня бесил. Этакий пойманный лев, который твердо намерен рано или поздно сожрать укротителя. Так что – нет, днем преступник мог что-то соврать – назваться посланцем умирающего родственника, скажем, - а ночью будить консьержа не станет. - Слуховое оконце? – с Вальжаном происходила ужасная вещь: он ощущал что-то вроде охотничьего азарта. - Нужен мальчишка, чтобы влезть и открыть двери изнутри. На «мокрое» дело малолеток не берут, ребенок может испугаться или проболтаться потом. - Значит, черный ход? - Думаю, да, - кивнул Жавер. - А каков план? Мы собираемся спугнуть убийцу или задержать? - У частных лиц, которыми мы являемся, нет полномочий задерживать кого бы то ни было, - напомнил Вальжан. - Предоставь это мне, - отмахнулся бывший инспектор. – Слушай, а тебе не обидно? - За что? – Вальжан трогательно поднял брови домиком. - Ты рискуешь жизнью и свободой, чтобы избавить постороннюю женщину от опасности. А она в лучшем случае ничего не узнает, и при встрече снова примет тебя за пожилого волокиту. Может, даже обругает. Вальжан улыбнулся. - И пусть… Она ведь тоже чья-то дочка. Родители ей приданое дали, мужа нашли - не для того, поди, чтобы этот муж ее по миру пустил! Если я теперь пройду мимо, много лет спустя кто-то пройдет мимо Козетты, когда она будет нуждаться в помощи. - Ты веришь, что все возвращается? - Я знаю это. Все возвращается – не через тех именно людей, которым мы сделали добро или зло, но неизбежно, как зима следует за осенью. - Возьми один из моих пистолетов, - предложил Жавер, помолчав. - Нет. Насколько это в моих силах, я не причиню непоправимого вреда ни одному человеку. А пистолеты не имеют такой меткости, как ружье, можно случайно тяжело ранить или даже убить. - Тебе там не дует? - Где? – не понял Вальжан. - На высотах твоей добродетели!.. - Я нанял экипаж, - взглянув на часы, сказал Жавер, - якобы затем, чтобы съездить с приятелем на рыбалку в предместье. Собирайся, а я схожу за ним. - И где же мы возьмем рыбу? Жавера трудно было смутить. - А мы с тобой перепились и ничего не поймали! Раньше на лице Жавера было написано «Чтоб я сдох», и эта незримая надпись тускнела, хоть не исчезала окончательно, только когда он горел азартом борьбы и погони. Поэтому Вальжан считал его отроду, по натуре угрюмым и унылым типом – как есть Бирюк. А он, оказывается, был постоянно уставшим – слишком много сил отнимало старание не думать неправильные мысли. *** Взошла луна, и небо покрылось яркими осенними звездами. Наблюдать из спрятанного за углом экипажа за окнами апартаментов Эрмины Жоливе было скучно. Сидеть в засаде вообще невесело. Бывший сыщик, в жизни которого таких засад было, наверное, не меньше тысячи, относился к этому занятию философски и развлекал как мог себя и товарища. - А твой епископ был ясновидящим? - Прозорливым? – уточнил Вальжан. – Не знаю. Скорее всего, нет. - Почему? - Потому что прозорливость ничего не добавила бы к его святости. У Монсеньора был гораздо более ценный духовный дар – любовь к ближнему. - Почему более ценный? – не понял Жавер. – Любовь к ближнему непонятно в чем измеряется, а вот если бы он мог любому сказать: «Ты… то-то, то-то, то-то» - это производило бы впечатление. - Отсутствие прозорливости легко восполняется житейской опытностью и наблюдательностью, - возразил Вальжан. – Что было труднее, по-твоему, - угадать по моему внешнему виду, откуда я такой красивый, или, несмотря на это, отнестись ко мне со всем уважением и добротой? - Может, и так… А ты видел какие-нибудь чудеса? - Гм… нет. Чудеса ободряют новоначальных и утешают смиренных, а я ни то, ни другое. - Ты не смиренный? - Я очень даже гордый. Как все. Помолчав, Вальжан заметил: - Должно быть, добиться развода не легче, чем отыграть потерянное состояние. - Полагаю, это зависит от адвоката. - Если я составил верное представление об отце мадам де Полиньяк, у него должен быть лучший адвокат в Париже. - А также лучший особняк, лучший выезд, лучший портной, - подхватил Жавер. – Он не забывает о благотворительности, но и себя не обижает. Здравомыслящий господин. - Твое мнение о моих умственных способностях мне известно, - сухо ответил Вальжан. - Что ж, если наше приключение закончится благополучно, попрошу виконтессу устроить мне знакомство с отцовским адвокатом. - А почему не с отцом? У тебя есть свободные средства, а у него – прибыльное дело, в которое их можно вложить. - Я тяжело схожусь с новыми людьми. - Что ж, в таком случае ты искусно скрываешь свою нелюдимость. Новых знакомств у тебя только за последние несколько месяцев образовалось не меньше полудюжины. В спальне мадам Жоливе погас свет. Дома она была одна: Жавер выяснил, что после вечернего чая горничная рассупонивает хозяйку (из корсета самостоятельно не выпутаешься) и уходит домой. Дама любит читать и раскладывать пасьянсы, так что одинокими вечерами ей не скучно, встает она поздно, около полудня, к этому времени приходят слуги. Владельцы доходного дома не беспокоят своими визитами квартирантку, исправно вносящую арендную плату. Так что, случись с Эрминой Жоливе несчастье, обнаружат ее только на следующий день, часам к двенадцати. - Сейчас я подойду поближе к черному ходу, - сказал Жавер, – а ты отгони экипаж в проулок за домом. - А как мы потом доберемся до экипажа? - Через потайной ход, - заговорщически улыбнулся Жавер. – Там еще одна дверь, ведущая как раз в проулок. Мне однажды, по службе, уже довелось ею воспользоваться. Жан Вальжан оставил экипаж в указанном месте, подвязав лошади торбу с овсом: иначе предоставленная самой себе кобыла побрела бы куда глаза глядят на поиски пропитания. Затем он присоединился к Жаверу возле черного хода, держа наизготовку в качестве оружия дареную трость.