Утонувшее солнце

      После разговора с Эрин Канда долго не мог отпустить мысли об их беседе. То ходил по квартире из угла в угол, пытаясь уложить всё хоть как-то, то порывисто распахивал окно на кухне и курил, наплевав на дождь, мочивший подоконник и его футболку. Из головы не выходил образ Эрин: всё такой же привычно холодной, но как будто… надломленной изнутри. Так, словно потери до сих пор жгли её.       Канда сжал в пальцах едва дымящуюся сигарету и тряхнул головой. Странно. И непонятно. Он не знал, что должны были чувствовать люди, оставшиеся на этой стороне. За спинами тех, кто сражался и проливал кровь за… что? За то, что после пятилетнего вторжения у их правителей вдруг проснулись амбиции, и война из простой защиты дома превратилась в затяжную экспансию на чужие территории? Он никогда не думал об этом, просто выполняя приказы и мечтая сдохнуть как можно менее изысканно. Желательно в муках. И был уверен, что паршивее жизни, чем у него, уже не придумать.       А сегодня своими глазами увидел: тем, кто остался в безопасности, дома, было вовсе не так хорошо, как казалось. В чём-то, наверное, даже хуже.       Он стиснул зубы и затушил сигарету в стеклянной пепельнице, стоявшей на подоконнике. В ней уже набралось достаточно окурков, и, ещё немного постояв, Канда с шумом захлопнул оконную раму и решил заняться уборкой. Он не то чтобы любил это дело, но так можно было хотя бы отвлечься. Слишком тёмные, нехорошие, душащие мысли просыпались вместе с усилиями Канды понять и принять то, что рассказала Эрин.       И воспоминания, которые лучше бы похоронить поглубже. Там им самое место.       К концу дня Канда успокоился и перестал думать о всяких глупостях. Прекратившийся дождь позволил выйти на тренировку и, позанимавшись, он вернулся домой с намерением как следует выспаться. Однако сон, словно издеваясь, не шёл. Бестолково проворочавшись около двух часов, Канда сел и, запустив пальцы в волосы на виске, раздражённо потянул. В какой-то момент мелькнула мысль выпить одну из пяти оставшихся таблеток, что дала Эрин. Но спустя пару минут Канда её отмёл. Он с подозрением относился ко всякого рода препаратам, призванным успокаивать, и справедливо опасался привыкания. Не хватало ещё подсесть на эту дрянь.       Хотя мысль выглядела заманчивой. Жизнь без кошмаров казалась куда привлекательнее.       Канда выдохнул и провёл ладонями по лицу. Это всё Эрин с её рассказами. Почему она просто не оборвала его, сказав, что не хочет это обсуждать? Почему не перевела тему, если ей нелегко было это вспоминать? Такая реакция для Канды была бы привычна и понятна. А она лишь с едва ощутимой тоской и дрожью в руках рассказывала о своём прошлом. Канда завидовал. Завидовал страшно, потому что у самого так не выходило. Потому что иногда жутко хотелось хоть с кем-то поговорить — а слов подобрать не мог.       Никогда не умел.       Чертыхнувшись сквозь зубы, Канда включил светильник и открыл ящик небольшой прикроватной тумбочки. Внутри было практически пусто, лишь потрёпанный альбом с чёрной обложкой и пара карандашей для рисования сиротливо лежали в самом углу. Канда замер, глядя на них. Рисовать не хотелось. Совсем. Но и просто так сидеть, бессмысленно глядя в стену — тоже.       Плюнув на все сомнения, он вытащил альбом. Снова устроился на кровати, долго не решаясь открыть. Он даже не помнил точно, когда последний раз брал его в руки. Кажется, незадолго до смерти Тики…. Канда сжал пальцы на альбоме. Четыре десятка страниц не были заполнены даже наполовину, но хранили в себе всё то, что он хотел помнить — и в то же время отчаянно забыть.       Снова жутко захотелось курить, но Канда остался на месте, не потянулся к небрежно брошенной на тумбочку белой пачке. Вместо этого, вдохнув поглубже, осторожно открыл альбом. Тот, как и его владелец, многое пережил. Это единственная вещь, которую Канда старался бережно хранить с двенадцати лет и до сегодняшнего дня.       Даже во время войны.       Все рисунки в этом альбоме были сделаны карандашом — простые наброски на память. Чтобы сохранилась хоть малая часть от той жизни, оставшейся в далёком, почти позабытом детстве. По большому счёту, Канда уже плохо помнил даже родителей и брата. Только рисунок, на котором молодые и счастливые Юун и Исэй обнимали его и Алму, не позволял окончательно забыть.       Канда осторожно провёл по листу кончиками пальцев. От времени линии потёрлись, сделались тусклее, и, по-хорошему, стоило бы нарисовать их заново. Но всякий раз, как он брался за карандаш, ничего не выходило. Ни улыбки в больших карих глазах матери, ни жёсткой складки у рта отца. Ни брата, так похожего на него — и одновременно совершенно другого. Алма и волосы отстриг нарочно, чтобы их перестали сравнивать. А ведь даже близнецами не были…       Канда выдохнул и перевернул страницу, ощущая, как становится пусто внутри. Наверное, не стоило открывать альбом, но теперь уже поздно. Какая-то неведомая даже ему сила подталкивала, нашёптывала на ухо: «Смотри. Вспоминай». И Канда вспоминал. Кроме этого ведь у него ничего не осталось.       На следующем рисунке довольный Алма обнимал за шею их питомца — собаку Хану. Многие говорили им, что помесь алабая и волка опасное сочетание, что животное будет агрессивным и неуправляемым. Но Канда не знал ни одной более спокойной и дружелюбной собаки. Он обожал Хану с того момента, когда отец, загадочно улыбаясь им с братом, открыл большую коробку и позволил им посмотреть. Неуклюжий чёрный щенок тыкался мокрым носом в их ладони и смотрел так доверчиво, что у Канды не сходила с лица глупая улыбка. В тот день ему было восемь, и он был абсолютно счастлив.       Хана, кажется, тоже. По крайней мере, именно его она выбрала своим любимцем. Канда был совершенно не против.       Хана стала его первым настоящим другом. Когда ему было плохо, она приходила, клала голову на его колени и смотрела в глаза. Канда часто жалел, что Хана не может разговаривать: ему казалось, она понимает его, как никто другой. Даже брату порой он не говорил того, о чём шёпотом рассказывал собаке. Об успехах в школе, о первых неудачах и тайных мечтах — Хана знала всё. И Канда до сих пор помнил, как больно было оставлять Хану, когда его забирали в приют. Она скулила и бежала за машиной, в которую его посадили. А он только и мог, что смотреть в окно и просить прощения.       Хана была единственной, кто у него остался. Но и её Канда потерял.       Прежде чем перевернуть страницу, Канда некоторое время отстранённо смотрел в стену, затянутую паутиной причудливых теней. В них наверняка прятались призраки прошлого, но он их не видел. Пока. Канда помнил, что именно увидит на следующей странице, поэтому не торопился. Понимал, что боль, проснувшаяся в сердце, станет ещё сильнее.       Интересно, он когда-нибудь вообще сможет их отпустить?..       Со страницы с чуть пожелтевшими краями на него снова смотрела семья. Те, кого он потерял в страшной автомобильной аварии двенадцать лет назад. Виновников так и не нашли, а Канду быстро отправили туда, где и должны были находиться сироты. Первые месяцы он всей душой ненавидел это место и грелся только рисунками, которые хранили дни счастливой жизни. Такой, как этот, например.       Они все сидели за праздничным столом — Алме исполнилось пятнадцать. Он, гордый тем, что стал совсем взрослым, со свежим шрамом поперёк переносицы и заново отстриженными синими волосами, почти светился от радости и того, что семья собралась вместе. Улыбался, что-то без умолку рассказывал и всё время смотрел на брата, ожидая, что тот поддержит его истории. А Канда по привычке только мычал что-то нечленораздельное в ответ, а потом и вовсе решил нарисовать их всех. Просто потому, что настроение было хорошим. И момент стоил того, чтобы остаться на бумаге.       Тогда Канда и в страшном сне не мог представить, что через год счастливое воспоминание будет приносить только боль.       Он выдохнул сквозь зубы и прикрыл глаза. Через три месяца после приезда в приют он окончательно принял, что вся жизнь рухнула, и хотел сжечь альбом. Думал, что это поможет ему жить дальше. Но тогда один человек остановил его. Сказал: «У тебя ничего от них не осталось. Через десять лет ты оглянешься назад и не сможешь вспомнить, как выглядела твоя мама. Ты этого хочешь?»       Канда не хотел. Поэтому сохранил альбом. И сейчас был благодарен тому, кто помешал сделать глупость. Жаль, что сказать ему об этом теперь нельзя.       Он медленно пролистал ещё несколько страниц. На них были брат и родители — ещё совсем молодые. Когда они погибли, им не было даже сорока. Канда с горечью поджал губы, проведя кончиком пальца по тонким линиям, очертившим фигуру матери в длинном лёгком платье. Юун была красивой: стройная, с тонкими правильными чертами лица, карими глазами и длинными тёмно-синими волосами. Она всегда много улыбалась, пела им с братом колыбельные и рассказывала сказки. Отец в шутку называл маму лесной колдуньей — она знала много о лесных травах и любила заваривать чаи. А ещё Юун пахла ромашкой и мятой. Канда хорошо помнил эти запахи до сих пор.       Правда, чай готовить так и не научился.       Зато научился курить, как отец. Канда переместил ладонь на рисунок отца: высокого, широкоплечего, с коротким ежиком тёмных волос и цепким взглядом серых глаз. Он был не таким открытым и ярким, как мама. Юун часто, смеясь, говорила, что младший сын похож как раз на Исэя: такой же мрачный, но милый и заботливый. А отец только усмехался коротко и кивал на Алму, отвечая, что они поделили детей поровну, так что всё честно. Канда помнил их шутливые перепалки и заразительный хохот. В доме всегда царил мир и тепло.       Пока дверь их уютного уголка с ноги не вышибла смерть.       Понимая, что больше не может на это смотреть, Канда с шумом захлопнул альбом и убрал его в тумбочку. Там были ещё рисунки, но на каждом из них остались люди, которых уже не было в живых. И чем дальше он бы листал, тем больше вспоминал о войне. А этого Канда хотел меньше всего.       Достав до язычка светильника, он дёрнул его, погружая комнату в темноту. Вытянувшись на кровати, несколько минут смотрел в потолок. Его не пугали тени и мрак — всё самое страшное жило внутри. Он выдохнул и закрыл глаза.       Добро пожаловать в персональный ад?..       Весь следующий день Канда чувствовал себя отвратно. Разбуженные воспоминания хоть и поблекли, но царапались где-то на периферии сознания, и он не знал, что делать. Не помогали ни сигареты, ни сон, ни тренировки. Канда почти весь день ходил из угла в угол, пытаясь понять, что не так. И только вечером, снова открыв ящик тумбочки, осознал — он хочет рисовать. Не те жуткие и страшные картинки войны, что время от времени он оставлял на бумаге, а потом сжигал. Он хотел нарисовать что-то нормальное. Живое. Светлое.       Канда долгое мгновение смотрел на альбом, а потом резко задвинул ящик. Нет. Все, кого он рисовал в этом альбоме живыми, давно мертвы. И пусть это всего лишь жестокая насмешка судьбы, слепое совпадение, Канда не хочет быть к ним причастным.       Его своеобразная тетрадь смерти больше никого не запечатлеет на своих страницах.       С этими мыслями он лёг спать, надеясь, что к утру станет легче. Оказалось, что надеялся зря. Снова снились кошмары: смерть Тики, собственная гибель от взрывов, шальных пуль и собак, которых на него хотел спустить командир. Всех жутких картин Канда даже не запомнил, и встал с трудом, ощущая, как ноет тупой болью голова. Покосился на тумбочку, во втором ящике которой лежали таблетки. Наверное, стоило выпить одну — вчера ведь и без того был сам не свой. Он даже потянулся к ящику, но сам себя одёрнул и, поднявшись, побрёл в душ, прихватив с собой серое полотенце.       Обойдётся.       День снова оказался мерзким. Дождь за окном не переставал с прошлого вечера, и даже идея прогуляться была отметена. Затушив третью подряд недокуренную сигарету, Канда облокотился о стену рядом с окном и скрестил руки на груди. Странная мысль пришла в голову, и он даже замер на мгновение, не веря самому себе. Впервые за несколько долгих месяцев он жалел, что сеанс с Неттой будет только завтра. Сейчас было бы совсем неплохо с кем-то поговорить. Или просто послушать. Лишь бы не оставаться наедине с собой и странными чувствами.       Канда выдохнул, прикрыв глаза и поражаясь самому себе. Похоже, он даже от компании Эрин не отказался бы. Но та, как назло, куда-то опять запропастилась. Наверное, снова затеяла очередную игру, призом в которой станут его эмоции. Как будто они вообще хоть чего-то стоят.       Это было немного странно, но с той минуты Канда периодически ловил себя на мысли о том, куда исчезла назойливая госпожа тьютор. Её не оказалось и на сеансе следующим днём — таким же промозглым и дождливым. Казалось, что это не кончится никогда, и Канда всерьёз хотел остаться дома: дождь только нагонял тоску. Но, вспомнив, как было тоскливо прошедшие два дня, натянул привычную уже чёрную водолазку, джинсы, и вышел из дома.        — Рада видеть вас, Канда.       Нетта улыбалась — как всегда тепло и доброжелательно. Канда только кивнул и прошёл к своему месту, оставив мокрый зонт у порога кабинета. Устроился в кресле, мельком посмотрев в пустующий угол, который облюбовала себе Эрин. Сейчас там было пусто.        — Как вы себя чувствуете?       Нетта заметила его взгляд, но ничего не сказала. Поправив заколку, которой подхватила волосы, она внимательно, но ненавязчиво наблюдала за Кандой, понимая, что и сегодня, наверное, всё будет по старому сценарию. До сеанса она раз за разом прокручивала в голове возможные варианты разговора, но так и не нашла подходящего. А теперь, когда пациент сидел перед ней, она и вовсе начала думать, что эта идея уже не так хороша, как казалась вначале.        — Хорошо, — ровно отозвался Канда.       Он смотрел в окно, краем глаза замечая все движения Нетты. Одетая в яркий жёлтый брючный костюм, она не могла сидеть без движения. Стараясь сохранять видимое и привычное пациентам спокойствие, она то вертела в руках ручку, то перезакалывала волосы, хотя в этом не было нужды. Канда понимал, что она нервничает и что-то скрывает, но спрашивать не собирался. Разве это его дело?       Нетта, осознавая, что ведёт себя глупо, несколько раз глубоко вдохнула и откинулась в кресле. Улыбнулась Канде, собираясь задать вопрос, на который и без того знала ответ. Он ведь снова её проигнорировал, ведь так?..        — Вы помните, что обещали мне, Канда?       Канда кивнул, даже не повернувшись. Она не первый раз спрашивала о чёртовых рисунках. Так, словно на них свет клином сошёлся. Он искренне не понимал, почему она никак не отступится, особенно сегодня, после прошедших неспокойных для него дней.        — И вы снова ничего не принесли.       Нетта тихо вздохнула. Иногда она думала, что Эрин правильно делает, когда забирает себе невыездных пациентов. С ними было гораздо проще работать — они все обращались в центр сами и отчаянно хотели снова жить. С теми же, кто приходил сюда, было намного сложнее. Кто-то из психологов даже невесело пошутил: мол, было бы неплохо заиметь в центре машину времени. Возвращаться назад и не давать сломаться этим людям порой казалось единственно возможным вариантом им помочь.       Нетта встала и прошла к окну. Дождь всегда её успокаивал, и она решила дать себе пару минут перед тем, как задать тот самый вопрос. Она по привычке отсчитывала секунды, дыша глубоко и ровно — так, как научил её один из старых знакомых. Это помогало собраться и привести мысли в порядок. Подействовало и сейчас. Она обернулась, бросив на Канду спокойный взгляд.        — Канда, я бы хотела…        — Могу я попросить у вас бумагу и карандаш?       Пожалуй, впервые за всё время работы с ним Нетта открыто растерялась. Несколько секунд молча смотрела на пациента, уверенная, что ей просто показалось. Канда никогда и ничего не просил, лишь отвечая на некоторые из её вопросов, и уходил, чтобы через три дня повторить то же самое. А сегодня он сам сделал первый шаг, и это обескуражило Нетту. Хорошо, хоть смогла взять себя в руки быстрее, чем это превратилось бы в неловкость.       Звонко цокая каблуками бежевых туфель, она подошла к столу, взяла карандаш и свой ежедневник и протянула Канде.        — Другой бумаги нет, увы. Что вы собираетесь делать?       Канда принял блокнот в тёмно-коричневой кожаной обложке и раскрыл наугад на чистой странице. Перехватив карандаш поудобнее, он пожал плечами.        — То, что вы от меня хотите.       Нетта нахмурилась.        — Вы хотите рисовать? Прямо сейчас?        — Вы против?       Канда поднял голову, глядя на неё прямо и совершенно спокойно. Даже отрешённо. Он не видел в этом ничего плохого. Чужой блокнот, чужой карандаш. Он просто сделает набросок и отдаст его психологу. Это должно её удовлетворить.       Нетта отступила на шаг, а потом и вовсе уселась в кресло. Сняла очки и потёрла переносицу, про себя только удивляясь. Как она могла быть против? Почти месяц добиваться, чтобы он хоть что-то сделал, а потом вдруг отказаться? Нет уж, она не идиотка.        — Нет, что вы, — она улыбнулась и снова надела очки. — Рисуйте.       Канда кивнул и опустил голову, осторожно, но резковато прорисовывая первые линии — черты лица. Он всегда любил рисовать людей, у него это хорошо получалось. И сейчас штрих за штрихом, на желтоватой разлинованной бумаге появлялось изображение хозяйки ежедневника. Канда рисовал быстро, стараясь не затягивать: время их сеанса было ограничено. Задерживать кого-то и доставлять проблемы он не хотел совершенно.       Нетта молча наблюдала за ним, решив не мешать. Про себя она думала о том, что разговор о его службе в «Воронах» сегодня уже вряд ли состоится. Конечно, можно было попросить его задержаться и расспросить: благо, больше пациентов сегодня в расписании не значилось. Но ей не хотелось нарушать хрупкую гармонию, к которой они пришли с таким трудом. Канда рисовал — и сегодня она не станет ему препятствовать.       Через полчаса он поднялся и приблизился к столу. Нетта в который раз поразилась тому, как он двигается: мягко, текуче, и шаги тихие, почти неслышные. Похож на большую чёрную птицу, беззвучно скользящую на расправленных в полёте крыльях. И правда Ворон — это звание подходило ему как нельзя лучше.        — Вот, — он протянул ей блокнот и карандаш. — Надеюсь, этого будет достаточно.       Нетта не ответила, забрав из его рук ежедневник. Она ожидала, что на следующем сеансе благодаря этому рисунку им будет, о чём поговорить. Но когда раскрыла его на нужной странице, замерла, несколько секунд разглядывая страницу. Потом перевела взгляд на Канду, который уже занял своё место.        — Что это?        — Рисунок, — спокойно отозвался Канда. — Вы же просили.        — Просила, — Нетта кивнула, и несколько кудряшек, выпавших из причёски, качнулись в такт движению. — Но это… мой портрет!        — Ну да, — подтвердил Канда. — Ваш.       Нетта была в замешательстве. И, пожалуй, было бы враньём сказать, что Канда не понимал, почему. Она ждала от него другого, но формально он выполнил её требование. Говорить об этом снова не имело никакого смысла. Наверное, на сегодня он мог быть свободен, хоть и то, что сделал, не принесло никакого облегчения. Состояние странного беспокойства, почти тревоги никуда не делось.       Может, стоило и правда показать то, что просили?       Нетта некоторое время смотрела на портрет. Пусть даже в виде наброска, он притягивал взгляд точностью передачи: мягкий, спокойный взгляд, очки, съехавшие на кончик носа, завиток волос у виска. У Канды определённо имелся талант, и теперь она с двойной силой захотела увидеть рисунки, в которых он пытался высказать на бумаге то, что не получалось словами. Это точно помогло бы ей найти правильный и более щадящий путь к исцелению Канды. Но вместе с тем она понимала, что опять просить об этом сейчас неправильно. Первый шаг, пусть и маленький, сделан, и спугнуть Канду спешкой не хотелось.        — Если вы пытались меня смутить, у вас почти получилось, — она постаралась улыбнуться и закрыла блокнот, отложив его подальше. — Спасибо.        — Не за что.       Нетта едва сдержалась, чтобы не вздохнуть тяжело. Минутный порыв исчез, и Канда снова смотрел в окно, будто ничего не произошло. Пожалуй, на сегодня им лучше было закончить. Всё, что могли, они уже сделали.        — Вы можете быть свободны сегодня, Канда. Жду вас на следующем сеансе.       Канда кивнул, встал и тихо вышел из кабинета, прихватив подсохший зонт. Он не чувствовал себя ни спокойно, ни собранно, но оставаться здесь не имело смысла. Внутри — глубоко, там, где не достать — засело что-то, не дававшее покоя, требовавшее выхода. Канда пытался это игнорировать. Самым лучшим выходом было вернуться домой. Туда, где не было никаких раздражителей, никаких напоминаний.       Оказавшись на улице, Канда несколько минут стоял под мелким дождём. Со стороны он, наверное, напоминал крысу, которая прячется, чуя опасность. Хотя какая крыса?.. Они и то нападают, защищаясь. Канда же этого не хотел. Что ему защищать? Что у него вообще осталось, кроме огромного чувства вины, которое не искупить и десятком прожитых в святости жизней?       Ответов на эти вопросы он не знал. Их не знал никто. Даже Эрин. У неё было что защищать, но в итоге она тоже осталась один на один с болью и пустотой. И теперь строит из себя всё понимающую и сострадательную святошу. Словно то, как она живёт — единственно правильно. Канда зло чертыхнулся сквозь зубы и зашагал по выложенной гравием дорожке к выходу из сада центра.       А не пойти бы им всем к дьяволу?       Дождь продолжал моросить, и настроение Канды становилось всё хуже. Стиснув зубы, он мысленно выругался на таксиста, которого увела у него из-под носа шустрая темнокожая девчушка. Она запрыгнула в салон, когда он открыл дверь, и даже не сказала спасибо, только помахала рукой. Канда проводил машину ледяным взглядом. Другого такси не наблюдалось в радиусе двух кварталов, и, помянув недобрым словом дамочку, Канда раскрыл зонт и зашагал в сторону дома.       Паршивый день, просто хуже некуда.       Он не смотрел по сторонам, минуя аккуратные коттеджи с подстриженными по линейке газонами. Когда-то у них тоже был такой дом, но Канда не интересовался, что с ним стало. Ему было всё равно, развалился он или, может, его уже продали — наследство после смерти отца оформить он просто не успел. Наверное, стоило заняться этим вопросом, но возвращаться к прошлому так тесно у Канды не было никакого желания. Крышу над головой ему предоставили, остальное не волновало.       Прошло, наверняка, не меньше часа, прежде чем уютные домики сменились высотками из стекла и бетона. Канда снова попытался поймать такси — безрезультатно. Он прошипел проклятье и, зябко поведя плечами, ускорил шаг. Хотелось оказаться дома как можно скорее. Там, где тепло и нет нарастающего гула, забивавшего уши, и ярких вспышек фар. Там, где нет неприятного чувства тревоги, стянувшего грудь. Она становилась только ощутимее.       Разумом Канда понимал, что ничего страшного не происходило. Он просто оказался в центре города, где всегда много людей, машин и звуков — прерывистых, резких, оглушающих. Он повторял это про себя, медленно пробираясь через поток людей, но понимал с каждой секундой всё яснее — далеко не уйдёт. Тело не понимало, что всё хорошо и реагировало по-своему: жутким сердцебиением и слабостью, которая вдруг сдавила каждую мышцу. Канда застыл на месте, зажмурившись и пытаясь дышать ровно. Не получалось. Инстинкты не давали покоя и требовали, требовали бежать от близкой смерти. Сквозь плотную массу равнодушных людей, мимо машин, которые неслись стремительными пулями прямо на него. Дальше и дальше, за пределы города, в лес, в горы. Куда угодно.       Только чтобы не видеть, как накрывает мирные ещё пару минут назад улицы внезапной воздушной атакой. Не смотреть с бессильным ужасом, как разрывает тела людей в клочья от взрывов сбрасываемых бомб и пулемётных очередей. Не стирать со лба ещё тёплую — чужую — кровь и не сжимать в потных ладонях автомат, прекрасно зная, что он не спасёт.       Никого из них не спасёт.       Картинки были настолько яркими, что Канда не выдержал. Сорвался с места, задыхаясь, проталкивался сквозь толпу, сбивая с ног и сам едва не падая. Инстинкты гнали его беспощадно, и он не сопротивлялся, слыша только крики умирающих и бешеный стук собственного сердца. Но далеко убежать Канда просто не смог — тело не слушалось. Шатаясь, он свернул за угол какого-то здания и рухнул на грязную землю, привалившись спиной к стене. Зажмурился, хватая ртом воздух и до боли стискивая в руках ручку зонта, который как-то умудрился не потерять. Страх всё ещё душил его, отпуская медленно, приходя вместе с тишиной. Холодный дождь стекал по лицу, и Канда то и дело облизывал губы — в горле пересохло, жутко хотелось пить. Он бы сейчас, наверное, и душу продал за бутылку воды.       Шумно и протяжно выдохнув, Канда прижался затылком к стене и рассмеялся. Коротко, хрипло и так насмешливо-зло, что в горле снова засаднило, а скулы свело. Панических атак с ним не случалось уже три месяца — с тех пор, как он по дурости сунулся после приезда в центр. Тогда он был с Линали, она помогла ему прийти в себя. Сейчас он был один на один с жуткой слабостью и ужасом, сжимавшим в когтистой лапе его измученное сердце.       Линали сказала, что ему просто нужно привыкнуть. А Канда знал наверняка — один из самых страшных боёв отпечатался в памяти настолько ярко, что до сих пор не давал покоя. Это случилось ещё в начале войны, и первое время приступы настигали его и на фронте. Позже, конечно, само понятие страха вытравилось, и Канда перестал задыхаться и трястись, ожидая, что его вот-вот разорвёт упавшей с неба бомбой.       А теперь, когда вокруг остались мир и спокойствие, его страх снова протянул руку из прошлого. Он не забыл о Канде — просто ждал подходящего момента.        — Проклятье! — Канда утёр лицо ладонью, пытаясь прийти в себя. Его знобило, но он не придал этому значения. Краем глаза заметил, как молодой парень в нерешительности остановился рядом, не зная, нужна ли Канде помощь. Бросив угрюмый взгляд из-под слипшейся от воды чёлки, он сам поднялся, держась за шершавую стену. Медленно, словно на ощупь, сделал несколько шагов, желая убедиться, что земля больше не уходит из-под ног.       Земля убегать не торопилась, и Канда, выдохнув, расправил плечи. С панической атакой справился сам — мерзкое чувство тревоги почти улеглось, а слабость… Ерунда. Не нужна ему никакая помощь. Он доберётся до дома сам, чего бы это ни стоило. ***       В последнем отчёте для Рувелье не хватало всего пары строк. Выдохнув сквозь стиснутые зубы, Эрин быстро набрала текст и, просмотрев его, откинулась на спинку кресла, прикрывая глаза. Запрос инспектора заставил забыть практически обо всём и заняться подготовкой десяти многостраничных актов и протоколов о ходе работы. Потратив на это почти двое суток, Эрин, наконец, ощутила, насколько сильно она устала. Даже сутки, проведённые на ногах, не выматывали так сильно.       Глубоко вдохнув, она отправила документы на печать, чтобы спокойно перечитать ещё раз перед сдачей. Пока принтер мерно шумел, выдавая горячие листы, Эрин встала и прошлась по гостиной, разминая мышцы. Пожалуй, не помешал бы перерыв, да и после него на написанное можно будет посмотреть свежим взглядом.       Она развернулась к двери, собираясь сварить кофе, но в этот момент на столе завибрировал мобильный. Заметив на экране номер Нетты, Эрин быстро взяла трубку. Она ждала от неё новостей, и очень надеялась, что они не будут плохими.        — Надеюсь, ты меня порадуешь, — произнесла она после короткого приветствия. Нетта лишь тяжело вздохнула.        — Увы, Эрин. Мы не смогли поговорить с Кандой о Воронах, — она помолчала и честно добавила: — Я не смогла.       Эрин, расхаживающая по комнате, замерла.        — То есть? Что-то случилось?       Нетта снова замолчала. Эрин видеть этого не могла, но в этот момент она, не отрываясь, смотрела на свой портрет, пытаясь понять, хотел Канда этим что-то сказать, или решил просто откупиться.        — Сегодня он рисовал. Сам, я его об этом не просила. Но после этого я не смогла спросить его о прошлом. Решила, что лучше отложить до следующего сеанса.       Нетта понимала, что, возможно, была не права, поэтому позвонила Эрин практически сразу, как освободилась. Хотела услышать, что думает она, не дожидаясь личной встречи.       Однако Эрин говорить не торопилась. Стоя у окна, она медленно провела пальцем линию по стеклу, размышляя. Поступок Канды не то, чтобы шокировал или удивлял, оказался лишь неожиданным. Но вот так, навскидку, не увидев рисунка и не поговорив с ним, она не могла сказать, хорошо это или плохо. Поэтому выводы делать не торопилась. Спешить — значит, наделать глупых ошибок.        — Он ещё у тебя? — спросила Эрин, прикидывая, за сколько успеет добраться до центра, учитывая, что в послеобеденное время центр обычно стоял в пробках.        — Нет, — отозвалась Нетта. — Он ушёл почти три часа назад.       Эрин порывисто обернулась. На больших настенных часах стрелка подбиралась к двум часам дня. Чтобы доехать из центра на машине, требовалось около часа, значит, Канда, скорее всего, уже дома. Эрин нахмурилась. На встречу с Комуи, назначенную через два часа, опаздывать не хотелось. Но вопрос, касавшийся подопечного, стоил и опоздания, и прочих неприятностей.        — Спасибо, Нетта, — проговорила она, направляясь к выходу из квартиры. — Я тебе перезвоню.       Отключившись, Эрин убрала телефон в карман домашнего чёрного платья и вышла на площадку. Быстро пересекла её и нажала на кнопку звонка, не переставая думать о том, что сделал Канда. Скорее всего, в желании порисовать не крылось ничего необычного, но Эрин была уверена: нужно посмотреть ему в глаза, чтобы понять — утаивает что-то подопечный или нет. Наверное, стоило самой поехать с ним на сеанс. Быть рядом, видеть выражение его лица и движения. Будь прокляты эти отчёты!..        — Канда, открывай! Я знаю, что ты дома!       Дверь оставалась запертой уже несколько минут, и Эрин начала беспокоиться. Конечно, подопечный мог легко проигнорировать её, но особым терпением он не отличался. Вряд ли оглушительный звон можно выдержать долго, сохраняя спокойствие и не желая придушить того, кто жмёт на кнопку. Однако Канда не появился и спустя десять минут. Похоже, его всё-таки не было дома.       Странно. Эрин отступила от двери и нахмурилась. Наблюдая за Кандой зимой и ранней весной, она заметила, что он обычно возвращался с сеансов практически сразу, нигде не задерживаясь. Подобное отсутствие выглядело очень подозрительно.       Понятия не имея, где вообще можно искать подопечного в таких случаях, Эрин снова вытащила телефон, собираясь позвонить Линали. Та была его единственным близким другом и должна была знать, куда он мог пойти. Старательно гоня от себя нехорошие мысли, она набрала номер, но позвонить не успела. С тихим щелчком за её спиной распахнулись хромированные дверцы лифта. Эрин обернулась, удивлённая — и застыла.       В лифте, тяжело привалившись к стене, стоял Канда. Насквозь промокший, грязный, он дрожал и тяжело дышал, в ладони крепко сжимая рукоять зонта. Так, словно это было его оружие, и он собирался от кого-то защищаться.       Когда двери открылись, он с трудом поднял голову и сфокусировал мутный взгляд на Эрин.        — Ты здесь… — хрипло произнёс он. Шагнул навстречу, но пошатнулся, едва не упав. Тело бил озноб, и сил практически не осталось. Канда знал, что до дома осталось немного, но не был уверен, что дойдёт. А она… если она здесь, точно поможет. Всегда помогала.       Эрин, сбросив оцепенение, порывисто бросилась навстречу. Едва успев поставить ногу между закрывавшихся дверей, она подхватила Канду, не позволяя ему упасть. Даже не думая о том, насколько он тяжёлый, перекинула его руку через своё плечо и потянула к выходу.       В Бездну все вопросы и удивление. Ему требовалась помощь. Срочно. Сейчас. Она не могла остаться в стороне.        — Идём, — она медленно направилась к своей квартире. Искать ключи Канды в его карманах не было ни возможности, ни времени. Канда не сопротивлялся, когда она позволила ему опереться на себя. Но, услышав голос, не похожий на её, поднял голову. Вокруг всё расплывалось и мутнело, поэтому он тихо спросил:        — Куда?        Эрин помедлила секунду и уверенно ответила:        — Домой, Канда. Домой.