Утонувшее солнце

      Июль для Эрин был особым временем.       Вот уже несколько лет она позволяла себе редкую слабость и роскошь взять несколько выходных и побыть наедине с собой и своим прошлым, которое всегда бесцеремонно вторгалось в настоящее, грызло ей душу зубами, душило по ночам. Эрин не противилась этому. Апатия и скорбь смешивались в ней и топили удушливой волной, и Эрин послушно шла на дно, позволяя памяти мучить её. Так безропотно, что самой порой становилось страшно.       В такие дни что-то внутри неё раздирало надвое — одна часть молилась о том, чтобы просто забыть, другая же требовала помнить всё до последнего мига. И всегда эта другая побеждала.       В такие дни Эрин покупала белые хризантемы и ездила на могилу мужа и сына, позволяя боли, живущей в сердце, получить свободу. И совсем не верила в то, что время лечит. Оно даже смириться не помогало.       Иногда Эрин думала с жестоким, холодным цинизмом: если бы ей сказали убить ради воскрешения Дана и их ребёнка, она бы убила. Она уже убивала — ради мести, ради того, чтобы чужой кровью унять собственную боль. И нельзя сказать, что это сильно помогало. Разумеется, это не могло бы изменить прошлого, но если бы… хоть призрачный шанс, хоть что — она бы согласилась принести смерть кому угодно, чтобы вернуть тех, кто был ей дорог.       В эти моменты она не чувствовала раскаяния за подобные мысли. Кто посмел бы её осудить? Уж точно не сотни таких же, как она, потерявших всё из-за проклятой войны. И Эрин знала, что если ей дадут этот шанс — она им воспользуется.       Хорошо, что шанса не давали.       Такие мысли крутились в голове позже, когда отпускала выедающая тоска и приходило оглушающее опустошение. Эрин запирала все воспоминания и чувства до следующего лета, и с головой уходила в работу, находя в ней и спасение, и искупление. Она не хотела снова становиться убийцей, не хотела отнимать чужие жизни.       Но… Бездна, разве её жизнь ценнее их? Ценнее жизни ещё нерождённого ребёнка или Дана?       Ответов Эрин не находила и старалась об этом не думать. Дел всегда было много, и забыться удавалось быстро. Наверное, ещё поэтому Эрин так любила свою работу и отдавалась ей с такой страстью. Единственный легальный способ задавить всё, что болело внутри. И Эрин уже привыкла к такому распорядку: несколько дней тоски и печали — и снова работа, снова спасение тех, кто в этом нуждался.       В этом году всё было не так.       Эрин вспомнила о годовщине смерти Дана буквально за два дня. Обнаружив на рабочем календаре в гостиной второе июля, она долго и непонимающе смотрела на чёрную цифру, будто надеясь, что она превратится во что-нибудь иное. В двадцать восьмое июня хотя бы. Но не второе же!       Эрин устало прислонилась плечом к стене и спрятала лицо в ладонях. Да, в этом году в центре на них свалилось много проблем, да и Канда… чёртов Канда, будь он проклят!.. Да даже если так, как она могла забыть? Эрин чуть дёрнула плечом, почти наяву ощутив осуждающий взгляд мужа. Она ведь никогда себе такого не позволяла.       В этот раз кое-кто знатно спутал ей все планы. И мысли заодно тоже.Она потёрла подушечками пальцев переносицу и выдохнула тихо, с какой-то бесконечной опустошённостью. В последние дни Эрин не ощущала той обычной силы, что была ей присуща. Не чувствовала ни бодрости, ни энтузиазма, ни энергии, как будто враз стала просто пустой безжизненной оболочкой, которая невесть как ещё дышит, ходит, умудряется даже что-то делать и не ломаться. Быть может, письмо из центра выпило её, а может, дело было в другом. В ревности Канды, например. Она была совсем некстати и раздражала так сильно, что в иной момент хотелось пойти к нему, как следует встряхнуть и спросить — какого хрена? Разве она ему что-то обещала? Разве давала какие-то клятвы, что теперь обязана…       Эрин тряхнула головой. Она не должна была вообще хоть как-то думать об этом. Всё, что её касалось, так это восстановление социальной приспособленности подопечного и его психологическое состояние. А раз он дошёл до внезапных приступов ревности на ровном месте, эмоциональность к нему возвращалась. И Эрин собиралась отнестись к этому факту исключительно как тьютор.       Не как женщина, к которой проявил интерес красивый мужчина. Пусть даже этот интерес и выражался несколько… специфично.       Выпрямившись, Эрин кивнула сама себе и направилась на кухню. Часы показывали почти шесть утра, ночь снова выдалась почти бессонной, но смысла ложиться снова Эрин не видела. Выпив две чашки крепкого кофе, она приняла душ и, выбрав серый костюм и белую рубашку под него, оделась. Сегодня она ощущала себя до того не в форме, что даже отказалась от макияжа, хотя как правило Эрин не ленилась десять минут потратить на то, чтобы подкрасить ресницы и слегка подчеркнуть глаза штришками карандаша. Сегодня она просто посмотрела на своё отражение, решила, что выглядит приемлемо, и вышла из квартиры. Часы показывали семь утра, и стоило выехать пораньше, если они хотели застать в университете как можно меньше народу.       В утренней тишине звонок в квартире Канды показался Эрин оглушительным. Она отпустила кнопку и дёрнула лямку рюкзака, пристраивая его на плече поудобнее. Напряжение кололо кончики пальцев и отдавалось едва уловимым звоном в ушах. Эрин прекрасно знала, как отреагирует Канда на её появление. И была готова к этому… или не была, но очень хотела показать обратное. Меньше всего хотелось сейчас срываться в выяснение отношений. Она тьютор. Он подопечный. Всё…       В мысли громко и оглушительно ворвался разноголосый собачий лай, и Эрин вздрогнула. Ошалело моргнув, она оглянулась по сторонам и снова посмотрела на дверь Канды, из-за которой доносился звук. Значит, ей не показалось. Уже пару дней она слышала на лестничной площадке лай, но не могла понять, кто обзавёлся питомцами. От Канды она точно такого не ожидала. И хотя у неё были мысли после терапии подарить ему щенка, Эрин совсем не думала, что он настолько опередит её.       Дверь распахнулась, но смотреть на Эрин проблемный подопечный совсем не спешил. Он стоял, наклонившись над крупной чёрной собакой, которая, едва увидев Эрин, припала к полу и тихо зарычала. Шерсть на загривке встала дыбом, и даже звонкоголосые щенки, крутившиеся рядом, притихли, опасаясь навлечь на себя гнев матери. А Эрин почему-то даже не сомневалась, что это их мать.       — Я… — начала она, примирительно подняв руки, но закончить ей не дали. Собака зарычала громче и дёрнулась вперёд. Скорее всего, не держи её Канда за ошейник, она бросилась бы, не раздумывая. В глазах животного Эрин отчётливо видела, что её считают опасностью, и предпочла отойти ещё на шаг.       — Хана, фу, — строго, но тихо проговорил Канда. Погладил собаку между ушей, но, заметив, что она не успокаивается, присел на корточки и после некоторой борьбы развернул животное к себе. — Хана, это Эрин. Она своя. Понимаешь? Не враг. Друг.       Собака ещё несколько мгновений угрожающе щерила острые зубы, но всё же медленно расслабилась. Только после этого Канда перевёл дух и, поднявшись, бросил Эрин, даже не глядя на неё:       — Подойди, только не быстро. И протяни руку. Ей нужно тебя запомнить.       Эрин, понимая, что сейчас глупо было бы спорить (она одна, а их уже… четверо?..), осторожно приблизилась. Подняла руку, искренне надеясь, что её не откусят и не придётся в панике ехать в травмпункт пришивать конечность. Перед глазами возникли несколько кадров из прошлого, и она тряхнула головой, отгоняя их. Ровно в тот момент, когда влажный шершавый язык коснулся тыльной стороны её ладони.       — Умница, Хана, — проговорил Канда, и Эрин поражённо застыла, не веря своим ушам. За всё время их знакомства его голос никогда не был наполнен такой теплотой!.. — Не забыла, чему я тебя учил.       В голове Эрин будто что-то щёлкнуло. Она внимательно взглянула на собаку, которая уселась у ног хозяина и смотрела уже спокойно, без агрессии. Один из щенков, поняв, что угроза миновала, с радостным тяфканьем приблизился к Эрин и принялся тыкаться носом в её туфли. Особенно его интересовали почему-то каблуки. Второй ушёл куда-то обратно в квартиру и, проводив его взглядом, Эрин окончательно поняла, что вряд ли ошибается.       — Как такое возможно? — спросила она, зная, что Канда её поймёт. — Как Хана выжила? И как ты её нашёл?       В принципе, Эрин и не ожидала, что Канда честно ответит. Поэтому не удивилась, когда Канда дёрнул плечом и буркнул, даже не повернувшись:       — Я не знаю, как она выжила. Главное, что я нашёл её.       Он снова наклонился над Ханой и с улыбкой ей что-то прошептал, почесав за ухом. Собака тут же доверчиво завиляла хвостом и прижала уши к голове, зажмурившись. На миг — совсем краткий — Эрин вдруг ощутила острый укол. Ей он точно так никогда не улыбался. И не говорил с такой теплотой, как с Ханой. Понимая, что ревнует его к обычной собаке, Эрин прикусила губу и тряхнула головой. Она вовсе не собиралась поддаваться эмоциям, какого чёрта? Выдохнув, она выпрямилась и, стараясь не наступить на щенка, который так и не отходил от неё, посмотрела на Канду.       — Собирайся. У тебя сегодня курсы, ты не забыл?       Судя по тому, как вздрогнул и напрягся Канда, Эрин поняла — забыл. Во имя Бездны, да что вообще творил этот человек?.. Она хотела тяжело вздохнуть, но не успела. Канда резко развернулся к ней, бледный и встревоженный. Слишком резкая перемена в его настроении могла быть вызвана только чем-то серьёзным.       — Я не могу поехать, — проговорил он. Сжал руку на поводке Ханы, и та немного мотнула головой, чуть освобождаясь от хватки. — Не могу. Извини.       Эрин показалось, что она ослышалась. После всего, что они делали, он просто берёт и отказывается? Они снова скатились обратно, наплевав на всё, чего с таким трудом добились? Да будь он проклят!..       — И почему, позволь узнать? — она прищурилась и скрестила руки на груди. — Если ты боишься, что тебе снова станет плохо, волноваться не о чем. В группе всего пятнадцать человек, и корпус находится подальше от основного. Толпа тебя не заденет.       Канда мотнул головой и вдруг проговорил виновато:       — Нет, не в этом дело. Я… мне собак не с кем оставить.       Эрин моргнула несколько раз, переваривая услышанное. Он… собак. Ах, ну да. Их двое… трое. И он боялся оставлять их без присмотра. Чёрт, он вообще серьёзно?       — Так, — Эрин медленно вдохнула и потёрла переносицу. Идея, мелькнувшая на грани сознания, быстро оформилась в решение. И спорить она не собиралась. — Собирайся. Останешься на занятиях, я заберу собак с собой. У меня как раз скоро приедет подопечный, который любит животных. Ему будет полезно, и питомцы будут под присмотром. Закончатся занятия, заберёшь. Всё ясно? Тогда собирайся. И быстрее, мы опаздываем.       Эрин говорила спокойно, почти холодно, с расстановкой, от которой слова звучали ещё более вескими, не оставляя Канде и шанса на возражение. Бездна Всевеликая, да это детский сад какой-то! Мало ей его одного, так ещё и зверинец теперь! Внутри Эрин медленно начинала злиться, но внешне держала себя в руках. И ведь прекрасно понимала, что дело вовсе не в несчастных животных, которые тут совсем ни при чём. Злилась она по другому поводу. Но признавать этого не хотела и всеми силами пыталась избавиться даже от самой мысли.       Она не собирается его ни к кому ревновать. Ни к Хане, ни к кому-то другому. Канда — её подопечный. Ни больше, ни меньше.       Она не смотрела на Канду, разглядывая любопытного щенка, который трогал лапой маленький камешек на носу туфли. Ему всё не давала покоя обувь, и Эрин невольно улыбнулась уголками губ, кожей, однако, чувствуя, как исходило от Канды желание протеста. Он буквально готов был высказать своё недовольство, но в последний момент что-то поменялось.       — Я понял, — бросил он. — Скоро буду. Сэт, пошли домой.       Щенок, однако, не отреагировал. Немного подумав, Эрин наклонилась и подняла его на руки. Он не попытался вырваться, а наоборот — лизнул её ладонь, а когда она выпрямилась, потянулся к лицу, тычась мокрым носом. Фыркнув от непривычных ощущений, она бросила быстрый взгляд на Канду.       — Я присмотрю за ним. Иди.       Канда не стал спорить и скрылся в квартире. Хана ушла следом, но напоследок очень внимательно посмотрела на Эрин. Та, понимая чувства матери, серьёзно кивнула, будто обещая, что с этим ребёнком не случится ничего плохого. Уж его-то она точно в состоянии защитить.       Когда Канда вернулся, ведя за собой на поводке Хану и второго щенка, Эрин успела не то чтобы подружиться с Сэтом, но найти с ним общий язык. Щенок за считанные мгновения воспылал к ней весьма странной любовью, и это удивляло, но одновременно радовало. Эрин ощущала, что пока гладит маленький пушистый комочек, ноющая тоска внутри немного отступает и становится тусклее.       Наверное, ей вместе с Кандой стоило пройти терапию. Попробовать залечить старые раны, которые она так старательно прятала даже от самой себя.       Эрин тряхнула головой. Она в порядке. В полном порядке.       Поймав долгий взгляд Канды, она повела плечами, будто опасаясь, что он понял, о чём она думала. Отпустила Сэта и, не дождавшись, пока Канда пристегнёт его поводок, вызвала лифт. Говорить о чём-то Эрин не видела смысла. Все необходимые документы для зачисления они уже подготовили и передали в университет. Оставалось только посетить сами занятия. Сделать ещё один шаг к нормальной жизни, которой Канду когда-то лишили.       В молчании они спустились на парковку и сели в машину. Эрин ждала, что Канда привычно займёт место рядом, но он расположился сзади вместе с собаками. В целом, это был логичный жест, но Эрин против воли сильнее стиснула ключи в руке и с каким-то остервенением вставила их в замок зажигания и провернула. Глухая злость, едва успокоившись, тут же шевельнулась в груди снова, обдавая жаром. Эрин медленно выдохнула, приказывая себе взять себя в руки.       «Хватит. Это уже не смешно».       Не помогло. Настроение, и без того не слишком радужное, не желало делаться лучше, наоборот, стремительно падало вниз. И, пожалуй, Эрин предпочла бы, чтобы на улице лил проливной дождь, но там вовсю светило жаркое уже с утра солнце. Спрятав глаза за стёклами тёмных очков в изящной оправе, она вдавила педаль газа в пол, решив: чем быстрее со всем разберётся, тем лучше. Ни к чему затягивать.       Канда продолжал молчать, ни о чём не спрашивая и ничего не говоря. Порой Эрин казалось, что она буквально кожей ощущала исходящее от него напряжение. В зеркале заднего вида она время от времени ловила его взгляд, но прочесть, что в нём, не успевала. Будто чувствуя через чёрные стёкла, что Эрин смотрит на него, он отворачивался, поглаживая Хану и что-то тихо говоря ей.       Эрин старалась не прислушиваться, и не мешать, давая Канде лишние минуты общения с питомцами, которые к нему так и липли.       Это было правильно и даже необходимо. Рядом с Ханой Канда выглядел более живым и будто бы пробудившимся от долгого кошмарного сна. И, как тьютор, Эрин была совершенно довольна таким поворотом.       А её мнение, как женщины, никого не должно было волновать. Даже её саму.       Точки, когда молчание становится буквально невыносимым, они достигнуть не успели. За полосой деревьев показались крыши университетских корпусов, и Эрин сбросила скорость, чтобы не пролететь мимо парковки.       Несмотря на ранний час, здесь уже было многолюдно. Пёстрая толпа торопилась к основному входу, и Эрин незаметно выдохнула, медленно проезжая мимо них к дальней парковке. Наверное, провести с Кандой сегодняшний день, оберегая его, она не смогла бы ни физически, ни морально. Поэтому тихо радовалась, что подготовительные курсы проходили в другом месте.       Дополнительное крыло учебного заведения выглядело совершенно обычно: четырёхэтажное серое здание с распахнутыми настежь окнами в окружении дубов. Поодаль на короткой аллее виднелись несколько скамеек с круто изогнутыми спинками, перед входом раскинулся небольшой фонтанчик, манивший свежестью и прохладой. Припарковавшись и заглушив мотор, Эрин несколько секунд смотрела на него, ощутив вдруг, как нестерпимо захотелось коснуться воды. Она тряхнула головой, отгоняя наваждение и отголосок страха, кольнувший сердце. Заставив себя дышать ровно, она сняла очки и повернулась к Канде.       — Можешь идти, — к счастью, голос Эрин звучал совершенно ровно. — За животными я прослежу. Потом заберёшь. Или можешь дождаться, когда я вернусь. Мне, в целом, всё равно.       Эрин не лгала: у неё в плане значилось всего две встречи, в остальное время она хотела заняться бумажной работой, но её, в крайнем случае, можно было отложить и уделить время животным.       Канда кивнул и протянул Эрин пакет, который лежал рядом с ним на сиденье. Она машинально приняла его, недоумевая: почему-то ей показалось, что это его документы.       — Здесь корм. И… — он на мгновение посмотрел ей в глаза, когда его рука коснулась руки Эрин. Она точно видела: он хотел что-то сказать. Что-то очень важное, что жгло горло и просилось на свободу. Но Канда только поджал губы. — Я пойду.       Он открыл дверь — чуть более порывисто, чем обычно — и вышел на улицу, щурясь на солнце. Эрин развернулась, чтобы положить пакет на сиденье рядом, но, заметив стремительную тень, промелькнувшую сбоку, замерла настороженно. Пару секунд она не понимала, что произошло, и лишь когда услышала негромкий лай, поняла, что случилось.       Хана выскочила на улицу следом за Кандой через незакрытую дверь. Она не собиралась снова оставаться брошенной хозяином, когда только его обрела. И Эрин не могла сказать, что не понимала её. Животные всегда были гораздо умнее, чем от них ожидали, особенно собаки.       Но на мгновение — совсем краткое, почти несуществующее — она ощутила жгучую обиду. Эта собака не доверяла ей и не хотела с ней оставаться. Какого дьявола им всем тогда от неё нужно?       Потерев ладонями лицо, Эрин вышла из машины, но приближаться к ним не стала. Канда стоял поодаль и, присев на корточки, о чём-то начал говорить с Ханой, а та слушала очень внимательно и будто бы желала ответить. По крайней мере, Эрин так это видела. Отвернувшись, она бесцельно скользнула взглядом по полупустой парковке, теребя пуговицу на жакете. В эту секунду ей казалось, что она… наверное, грубо, но да, Эрин ощущала себя пустым местом. Или вещью, которую просто используют. И это безумно злило. Она понимала, что дело не в Канде (точнее, не только в нём), но с эмоциями справиться не получалось. Ей бросало от злости до грусти за считанные мгновения, и с каждым часом Эрин всё больше опасалась, что будет хуже.       Стоило всё-таки поговорить с Комуи и взять выходной. Хотя бы пару дней на третье и четвёртое. Эрин надеялась, что успеет за это время отплакать своё и вернуться в строй в прежнему расположении духа — спокойном и уверенном.       — ... защищай её, пока меня нет, — вдруг донеслось до слуха Эрин, и она моментально напряглась, стиснув пальцы на несчастной пуговице.       Зачем он это делал? Почему просто не оставить животное безо всяких уговоров и тем более таких вот просьб? Она прекрасно справлялась со своей жизнью и с проблемами без его вмешательства раньше, справится и теперь. К чему всё это?       Она хотела обернуться и спросить, но Канда опередил её. Подведя Хану к машине, он приоткрыл дверь, и собака спокойно запрыгнула внутрь. Мельком Эрин заметила её взгляд, но та тут же отвернулась к щенкам.       — Она не будет доставлять неудобств, — будто извиняясь, проговорил Канда. Он всё ещё не смотрел на неё, и Эрин захотелось обхватить его лицо ладонями и буквально заставить посмотреть ей в глаза. — Прости, я не хотел тебя задерживать. Если будут неприятности, сразу звони.       Он повернулся, словно желая коснуться, даже почти поднял руку, но сам себя одёрнул и зашагал к зданию, наверное, даже слишком поспешно, словно пытался сбежать. Эрин провожала его взглядом, чувствуя себя до невозможности глупо. Ну какого чёрта с ней вообще происходило? Почему её так задевало то, как он себя вёл? Почему она не могла просто закрыть на всё глаза и не думать?       Всему виной годовщина. Только она. Просто в это время Эрин всегда сама не своя.       Утвердившись в этой мысли, она села в машину и, вырулив на уже оживлённую трассу, направилась к центру. Всю дорогу, разбавленную тихим бормотанием радио, Эрин ощущала на себе взгляд животного, и очень хотелось передёрнуть плечами. Канда просил Хану защищать её, но складывалось ощущение, что она просто-напросто следит. И это на деле оказалось не особо приятно.       Но проблем не было. По крайней мере, пока.       Эрин полагала, что они возникнут, когда придётся вести Хану и щенков в центр. Однако когда они туда приехали, та спокойно дала себя вывести и ничем не выдавала своего беспокойства. Мэри встретила их удивлённым восклицанием и кинулась тискать щенков. Эрин инстинктивно нагнулась к Хане, прихватив её за ошейник — и не зря. Собака всем телом подалась вперёд и тихо зарычала. Мэри замерла, глядя на неё опасливо, но руки с холки Сэта не сняла. Бросила взгляд на Эрин.       — Она точно не укусит? — спросила она, всё-таки выпрямившись и отступив на шаг.       Эрин погладила Хану свободной рукой, чувствуя, что ещё немного — и та сорвётся, а сил удержать не достанет.       — Лучше не стоит, Мэри, — покачала она головой. — Это не моя собака, и я думаю, что лучше её не злить. Она не послушает меня.       Девушка понимающе кивнула и чуть сощурилась. Склонила голову набок.       — А можно узнать, чьи они? Вы никогда раньше не приходили с животными.       Чувствуя, как Сэт, потеряв интерес к Мэри, снова бодал головой её ногу и цеплялся лапами за брюки, Эрин выдохнула. Конечно, не приходила, потому что не ладила с животными и не хотела брать на себя ответственность. В глубине души признавая себе, что боится, она не спешила заводить дома даже хомячка, искусственно лишая себя излишних привязанностей.       А потом появился Канда. И щенок, который воспылал к ней любовью, несмотря на недовольство матери.       — Это животные Канды, — всё-таки ответила она и потянула Хану за ошейник к лестнице. У щенков она подобрала поводки, привлекая внимание Сэта и Сана. — Он приедет за ними позже.       Эрин затылком чувствовала полный любопытства взгляд Мэри, но решила не отвечать. Она и так опаздывала в своём расписании, и встреча с подопечным должна была начаться уже через пятнадцать минут. А опаздывать Эрин не любила. Она привыкла всегда заранее готовиться к каждому приёму пациентов и сейчас ощущала себя неуютно. Да ещё и животных нужно было покормить, чтобы они не сгрызли её вместе с мебелью и всеми отчётами.       Вопреки ожиданиям, собаки вели себя спокойно. Щенки, конечно, с любопытством пытались улизнуть то в одну, то в другую сторону, но Хана старалась их придерживать, иногда хватая зубами за холки и возвращая обратно, а Эрин только удивлялась, насколько же умна эта собака. Она понимала практически всё, что происходило и реагировала правильно — в рамках своего мира. Заводя животных в кабинет, она подумала о том, как, должно быть, нелегко было Хане, пока её не нашёл Канда. Потерять любимого хозяина на столько лет… наверное, она искала его. Долго, снова и снова пытаясь напасть на след своего человека.       Эрин тряхнула головой и, открыв окно, расставила рядом с ним корм и воду в мисках, которые неожиданно предусмотрительный Канда положил в пакет. Проголодавшиеся щенки набросились на корм, а Хана только легла рядом, обвив пушистым хвостом задние лапы. За щенками она следила внимательно, а вот когда смотрела на Эрин, в глазах её мелькало что-то, чего сама Эрин никак не могла разобрать. То ли равнодушие, то ли…       Потерев переносицу, Эрин приказала себе переключиться на работу. Чёрт, она пытается понять эмоции собаки, а это совершенно не то, на что нужно тратить драгоценное время. Кроме встреч с подопечными, нужно было подготовить несколько крупных отчётов для проверяющей комиссии, и это лишь малая часть из того, что от них требовали после произошедшего. Комуи, звонивший пару дней назад, предупредил, что Эрин будут допрашивать по делу Тайлера. Ими заинтересовался не только Рувелье, но и прокуратура. Удержать скандал внутри центра и не дать расползтись информации всё-таки не удалось.       Единственное, что радовало: для самого инспектора это тоже не слишком удобно. К его работе обязательно появятся вопросы, и придётся попотеть, чтобы доказать, что он ничего не знал и ничего не мог сделать. Но ему помогать никто из центра даже не собирался. Их главной задачей было отстоять право на помощь подопечным и принять наказание за Тайлера. А Рувелье… Рувелье пусть разбирается сам.       Осознав, что злорадствует, Эрин шумно выдохнула и, потерев ладонями лицо, уселась за стол. Как раз вовремя: постучав, вошёл подопечный, одетый в рыжую рубашку и тёмные джинсы. Маркус, ещё молодой мужчина сорока с небольшим лет, но уже полностью седой и ослепший на один глаз. Тёмные очки в толстой пластиковой оправе частично скрывали серьёзный шрам на левой стороне лица, лёгший на глазницу, и Маркус не снимал их даже в помещении. Он был пациентом Тайлера, и Эрин искренне радовалась, что ему психолог не успел слишком сильно навредить.       — Рада видеть вас, Маркус, — она указала ему на кресло напротив. — Прошу, присаживайтесь.       Тот на мгновение замешкался и посмотрел за плечо Эрин, но она не стала оглядываться. В центре никогда не было животных, и это было необычно. Решив, что он просто удивился, Эрин пролистала ежедневник, находя пометки о ходе работы.       — Пришло подтверждение от министерства, — проговорила она, не поднимая головы. — Часть квоты на ваше лечение оплатит СОФия, часть будет погашена из фонда помощи Серого Архипелага. Сейчас…       Услышав уже такое знакомое рычание, Эрин вскинула голову и замерла. Хана, которая пару минут назад спокойно лежала позади, теперь стояла между столом Эрин и креслом Маркуса. Она не двигалась, но всем своим видом показывала, что стоит ему сделать одно неосторожное движение — и быть беде. Он и не спешил, цепко следя за животным. Мимоходом Эрин припомнила, что у Маркуса тоже были собаки. Кажется, бульдоги… какая, в Бездну, разница?       — Хана!       Эрин стремительно поднялась, обогнула стол и ухватила её за ошейник, пытаясь оттащить. Та, однако, не двигалась с места, упираясь передними лапами, и не переставала рычать на Маркуса. Чёрт бы побрал этого проклятого Канду с его командами!       — Хана, нельзя! Это друг! — попыталась она успокоить собаку, но та будто не слышала. Хана была не просто крупной, она была огромной, как и любой смесок собаки и волка. Даже то, что она была уже стара, мало сказывалось на её силе. Старая волчица всё равно волчица.       — У вас отличная охрана, — совершенно спокойно заметил вдруг Маркус.       — Лучше некуда, — отозвалась Эрин с едва скрываемым сарказмом. — Это вообще не моя собака. Меня просто попросили присмотреть…       Маркус вдруг поднялся и, сделав шаг ближе, присел на корточки перед Ханой. Протянул ей обе руки ладонями вверх и дружелюбно улыбнулся, не разжимая, однако, губ и не глядя Хане прямо в глаза.       — Привет. Я знаю, ты видишь во мне угрозу. Но я правда пришёл с миром. Я не обижу ту, что под твоей защитой.       Сердце Эрин пропустило один удар. Он что, ненормальный? При всей своей силе Эрин понимала, что вряд ли удержит Хану, если та решит броситься на Маркуса, и тогда у них будет ещё больше проблем! Она напряглась, собираясь сделать всё возможное, чтобы предотвратить катастрофу, но спустя пару секунд удивлённо замерла. Хана всё ещё оставалась напряжена, но кидаться на Маркуса не спешила. Смотрела молча и настороженно. Эрин медленно выдохнула, чувствуя себя растерянной. Что в голове у этой собаки?       — Всё хорошо, госпожа Эрин, — Маркус поднял голову и улыбнулся ей тоже. Эрин вдруг подумала, что у него очень красивая улыбка. Наверняка его покойная жена просила Маркуса улыбаться почаще. — Она меня не тронет, но позвольте ей остаться здесь. Так ей будет спокойнее. А я не буду к вам приближаться.       Поднявшись, он вернулся в кресло и вдруг, повернувшись к Эрин, негромко произнёс:       — Тот, кто оставил её вам, очень вас любит. Эти собаки защищают своих до последней капли крови.       Эрин стоило огромных трудов сохранить ровное спокойствие. Маркус наверняка не догадывался, но его слова подняли в Эрин то, о чём она изо всех сил старалась не думать. Она осторожно отпустила Хану и, напоследок погладив её, вернулась за стол.       — Я прошу прощения за эту заминку. Давайте вернёмся к нашему разговору.       Да, она уходила от опасной темы, которая могла быстро перейти на личное. Эрин предпочитала не говорить об этом с подопечными, только если того не требовала ситуация. Да и, признаться, она с собой-то не могла об этом поговорить, не то что с посторонними. Маркус воспринял это совершенно спокойно, и уже спустя пару минут беседы Эрин ощутила прежнюю уверенность. Ей всё-таки удалось войти в рабочее русло, и она надеялась, что так пойдёт и дальше.       К счастью, хоть в этом Эрин не ошиблась.       Вторая встреча с подопечным тоже прошла нормально, хоть он и поглядывал на Хану, сидевшую перед столом Эрин, с долей опаски. После того, как он вышел, Эрин перевела дух и, поднявшись, чтобы погладить Хану и успокоить её, сдавленно охнула. Она и сама не заметила, как всё это время провела в напряжении. Ждала, что Хана сделает что-то неправильно и ей придётся спасать людей от разъярённой собаки.       Больше она на такое не пойдёт. По крайней мере, не в центре точно.       Пару минут походив по кабинету, Эрин всё-таки приблизилась к Хане, которая оставалась насторожена и смотрела на дверь. Эрин опустилась перед ней на корточки и осторожно погладила между больших ушей.       — Всё хорошо, Хана, — негромко произнесла она. — Больше сегодня никто не придёт.       Собака долгую минуту смотрела на Эрин, не двигаясь. Решив, что она не хочет с ней общаться, Эрин собралась встать, но Хана вдруг ткнулась в её ладонь мокрым носом, лизнула, а после развернулась и ушла к щенкам, которые увлечённо боролись в дальнем углу кабинета. Разняв их, Хана улеглась и, положив морду на вытянутые лапы, закрыла глаза.       Эрин растерянно посмотрела на свою ладонь, на собаку и покачала головой. В её жизни было слишком мало общения с животными, не считая коня по кличке Бес. Но он остался на островах, и больше Эрин никого к себе не подпускала.       Потому и не понимала сейчас: Хана приняла её? За что-то поблагодарила? Или просто сказала, что её работа выполнена?       Мотнув головой, она поднялась и, разняв Сэта и Сана второй раз, снова вернулась за работу. Отчёты не ждали, и Эрин понимала, что сегодня вряд ли уедет с работы рано. Усевшись в кресло, она потёрла шею и выдохнула.       Что ж, цветы на кладбище и для домашнего поминального алтаря придётся заказывать. Эрин этого не любила, но работа не оставляла иного выбора. И не то чтобы она была с этим согласна… нет, работу свою она любила, никто не мог этого оспорить. Эрин отдавала ей практически всё своё свободное время и не видела в этом особой проблемы.       Но теперь, когда ей жизненно необходимо было немного побыть в себе, она не могла. И это… злило.       Быть может, поэтому работа над отчётами продвигалась не так хорошо, как хотелось. Спустя два часа Эрин с тяжёлым выдохом откинулась на спинку кресла, закрыв уставшие глаза и думая о том, как чертовски хочется или выпить кофе, или кого-нибудь убить. Сил ни на то, ни на другое не было, и она только потёрла ладонями лицо, пытаясь хоть так прийти в себя. Собаки, поначалу шумевшие где-то сзади, угомонились и сейчас спали, так что тишина кабинета практически давила. И когда дверь, чуть слышно скрипнув, открылась, Эрин вскинула голову, готовая наплевать на этику и рыкнуть, чтобы незваный гость проваливал.       — Я не вовремя?       На пороге стоял Канда. Хана, сон которой оказался невероятно чуток, подняла голову и, увидев хозяина, тут же бросилась к нему. Щенки тоже потянулись за ней. Канда, улыбаясь, нагнулся и погладил каждого, не оставляя без внимания.       — Как вы тут? — негромко спросил он у Ханы, глядя ей в глаза и держа руку на её шее.       Негромко, но достаточно, чтобы Эрин услышала. И слишком, чтобы это не ударило по и так натянутым нервам.       — Прекрасно, — она резко встала, и откатившееся кресло едва не опрокинулось. — Твоя собака едва не загрызла моих подопечных. В следующий раз, пожалуйста, лучше думай над командами, которые ты ей даёшь.       Она говорила спокойно, но по тому, с какой силой она сжимала край стола, можно было понять: Эрин зла. Внутри клокотал огонь, и она очень старалась не давать ему выхода. Какой-то частью сознания она понимала, что Канда не виноват в том, что скоро годовщина смерти Дана и что ей от этого больно. Но то, что он обращался с животными в разы теплее и мягче, чем с ней, то, что он позволил себе ревновать её без какой-то причины или права… это злило.       — И если ты больше ничего не хочешь сказать, забирай животных и… — она замолчала, удержав готовое сорваться «проваливай», и добавила тише, — уходи, Канда. У меня очень много работы.       Всё время, пока Эрин говорила, Канда не произнёс ни слова. Просто смотрел на неё совершенно непроницаемо, и она понятия не имела, о чём он думал. Отчаявшись дождаться от него хоть какой-то реакции, Эрин подтащила к себе кресло и почти рухнула в него, чувствуя себя совершенно измотанной.       Пожалуй, после она пожалеет о том, как вела себя.       Но это будет после.       — Извини, что помешал.       Голос прозвучал совсем близко, и Эрин, вздрогнув, подняла голову. Канда стоял перед её столом, и, заметив, что она смотрела на него, поставил перед ней стаканчик с кофе.       — Я больше не побеспокою тебя.       Это на самом деле могло означать что угодно, но мысли Эрин разбегались, и она не понимала, какую из них стоило ловить и нужно ли это вообще. Она молча наблюдала, как Канда собрал вещи собак и вышел, тихо притворив за собой дверь. Чувствуя себя до невозможности глупо, Эрин машинально потянулась к стаканчику и замерла, держа его в подрагивающих пальцах.       Так некстати вспомнилось, что она уже пару недель как перестала пить таблетки. И, наверное… да, во имя Бездны, так больше невозможно!       Сделав большой глоток, она потянулась к телефону и свободной рукой набрала номер Комуи. Он ответил после шестого гудка, и голос его звучал невыносимо устало. На секунду Эрин усомнилась в своём решении, но заставила себя задавить эту мысль. Если она не сделает этого сейчас, последствия могут быть крайне печальными.       — Я понимаю, что сейчас не самое подходящее время, Комуи, — произнесла она, поздоровавшись, и крепче сжала стаканчик. — Но я хочу взять пару дней выходных. Я не очень хорошо себя чувствую и…       — И послезавтра годовщина, — договорил за неё Комуи. Эрин буквально кожей ощутила его внимательный, чуть тревожный взгляд. — Я сам хотел позвонить и напомнить. Я понимаю, что это важно, и не хочу, чтобы мои сотрудники жертвовали чем-то подобным.       Они помолчали. Эрин, немного растерянная тем, как быстро ей дали согласие, хотела было спросить насчёт дела Тайлера, но Комуи её опередил.       — Я не против, Эльерин. Но есть один момент, на который я не могу повлиять. Прокурор сообщил, что тьюторов и психологов начнут вызывать на допросы. Это может случиться в любой день, и я не в силах перенести эту дату. Если это случится завтра или послезавтра…       — Я понимаю, Комуи. Всё в порядке.       Эрин знала, что с ребятами из прокуратуры бесполезно и даже опасно спорить. И, конечно, она могла подключить связи деда и решить эту проблему быстро и безболезненно, но они действительно ошиблись с Тайлером и должны были отвечать за эту ошибку. Все вместе, как одна команда, которая хотела делать жизнь людей, что их защищали, лучше.       — Если меня вызовут, я приду, — она снова отхлебнула кофе. — И отчёты, которые я обещала для центра, тоже пришлю.       Она снова помолчала, а потом произнесла совсем тихо:       — Спасибо, Комуи. Мне это правда нужно.       На секунду в трубке возникла тишина, а потом она услышала усталый выдох. Эрин готова была поклясться: будь Комуи здесь, он бы обнял её. Он действительно переживал за каждого своего работника, как за членов семьи, и не хотел, чтобы им было больно.       — Не за что, Эльерин. Вы заслужили время побыть с собой.       Она отключилась и на несколько долгих минут застыла в кресле, медленно допивая кофе. Злость, вспыхнувшая так внезапно при появлении Канды, улеглась, оставив неприятное опустошение. Эрин понимала: она ни черта не в порядке. Эмоции, которые она всегда с успехом держала под контролем, теперь расшатывались и разгорались против её воли. И виной всему, похоже, был один-единственный человек.       «Канда. Канда. Канда».       Имя, практически набившее ей оскомину. И пациент, который доставлял проблем больше, чем все остальные, вместе взятые.       Кофе закончился, и Эрин, тряхнув головой, выпрямилась. Можно было до бесконечности размышлять об этом, но отчёты всё ещё требовали её внимания. Решив, что разберётся со всем после, она выбросила стаканчик и снова придвинулась ближе к столу. Самообман никогда не был сильной стороной Эрин, но она действительно надеялась, что разберётся с собой и со всем прочим, а сейчас ей нужно всё её внимание и сосредоточенность. Дальше ведь становилось только хуже и запутаннее.       Эрин не хотела новых проблем.       С работой удалось закончить полностью лишь к позднему вечеру. Устало потерев шею, она, обнаружив на часах почти девять, раздражённо выдохнула. Ещё немного — и все цветочные в городе закроются. Можно было, конечно, и успеть, если поторопиться, чтобы не ждать доставку, в которой могли прислать цветы не слишком хорошего качества. Эта отрасль торговли восстанавливалась после войны тяжелее всего, и в городе осталось хорошо если пара десятков цветочных магазинов. Они постоянно пытались как-то очернить конкурентов и помешать их работе, что, в целом, не мешало Эрин заходить в тот, что был ближе к дому. Пусть цены чуть выше, зато обслуживание быстро и качественно. Всегда.       Даже за пятнадцать минут до закрытия.       Уже переступая порог дома и с наслаждением скидывая обувь с гудящих ног, Эрин снова с благодарностью подумала о женщине, которая продала ей цветы. Узнав, зачем они нужны, она сначала сказала, что помочь ничем не может, но, вспомнив что-то, скрылась на складе и вскоре вернулась с двумя букетами по пять белых хризантем в каждом. Любимые цветы Дана. Самой Эрин они никогда не нравились, но она покупала только их. И исключительно белые — как символ чистой памяти об ушедших.       Эрин не хотела помнить плохое. Там, на войне, этого было предостаточно, и даже не надо ворошить память, чтобы припомнить какую-то мерзость. Среди этого всего так безумно не хватало света, что Эрин осознанно цеплялась лишь за светлые воспоминания, в которых не оставалось места крови или боли — лишь то, что делало их обоих такими счастливыми. Немного наивными, ошибавшимися, но любившими друг друга искренне и всей душой. Именно это Эрин хотела сохранить. Не войну с её ужасами, изменившими Дана незадолго до его гибели. Не то, как он стремительно превратился в того, кого она совсем не знала. Только свет и тепло, которые он дарил ей, пока они были вместе.       В своей памяти Эрин бережно хранила светлый образ мужа. Без той жёсткости, которая проступила в нём позже, без ожесточённости. В её памяти он вечно был молодым улыбчивым парнем, который так неловко звал её на свидание, а потом с удивительным упрямством добивался её внимания. Эрин хотела помнить только хорошее.       Ничего другого.       Оставив один из букетов в простой стеклянной вазе на кухне, со вторым Эрин прошла в гостиную и отперла ключом раздвижную дверь в дальней от входа стене. При взгляде со стороны даже нельзя было сказать, что это дверь, а не стилизованная панель в онийском стиле. Здесь раньше была гардеробная, но вещей у Эрин оказалось не так много, чтобы выделять под них отдельное помещение. Поэтому она, не без помощи Дилона, конечно, переоборудовала небольшую комнату. И теперь здесь по левую сторону висел её парадный мундир, а у противоположной стены стоял столик с фотографией, свечами и успевшими уже завять цветами.       Поминальный алтарь Дана. И неродившегося ребёнка, у которого даже не было имени.       Включив небольшой светильник у входа, Эрин медленно прошла к столику и опустилась перед ним на пол. С большого снимка в чёрной рамке на неё смотрел Дан — темноволосый, с искрами в тёмных, почти чёрных глазах, и неизменной чёлкой, которая вечно падала ему на глаза. Эрин часто порывалась постричь её, но Дан не давался. Улыбался и говорил, что вся его удача спрятана в этой причёске.       А потом на фронте их обрили.       Быть может, он и был прав. Теперь это уже не важно.       Она несколько минут смотрела на фото. На нём Дан выглядел как живой, и от улыбки так и веяло теплом. Сглотнув, она повела плечами. На миг ей до безумного захотелось, чтобы он оказался рядом и обнял её со спины, как часто любил делать. В его руках Эрин ощущала себя защищённой от всего мира и не боялась ничего. А теперь… на её плечах вместо тёплых рук лежал тяжёлый доспех, под которым она прятала израненное тело и сердце — всё в шрамах и грубых швах. Теперь Эрин сама себя защищала, и не могла позволять себя слабость. Не могла.       Вспомнив о Канде и о том, как он обнимал её, пока она рыдала у него на руках, Эрин резко выдохнула. Это был минутный порыв. Не больше. Нет.       Тряхнув головой, она принялась убирать старые цветы, чтобы заменить их на новые. Перед фотографией Дана мысли о Канде казались кощунственными, словно бы она тем самым изменяла мужу, предавала его память и свои к нему чувства. И даже понимая, насколько это, в сущности, глупо, Эрин постаралась выбросить из головы все ненужные мысли.       С Кандой их связывает только общее дело. С Даном у неё была семья и любовь. Та самая, которую хочется пронести сквозь года, перемешанную со светлой грустью и тихой печалью. И Эрин готова была это делать. Она уже делала это все эти годы, ни о чём не сожалея. В её жизни было всё, что необходимо, и новому мужчине не найдётся в ней места.       Воспоминание, вспыхнувшее с новой силой, заставило вздрогнуть. Эрин обхватила себя за плечи и прикусила губу. Зажмурилась, насильно стирая каждую мысль, связанную с Кандой и тем, как тянулось к нему всё её существо, когда он крепко и бережно обнимал её, когда был рядом и позволял на него опереться. Как заботился — неуклюже, но искренне и так мило, что сердце пропускало один удар.       Сейчас её с головой накрывал такой неправильный нелогичный стыд. Глаза Дана с фотографии словно жгли, осуждая Эрин за то, что спустя годы после его гибели она смеет что-то чувствовать. Она — живая, хотя в такие дни тень погибшего мужа словно смыкалась вокруг неё стенами склепа, который они отчего-то не разделили на двоих, как когда-то обещали друг другу.       Порой ей казалось, что она обещала это совсем другому человеку — не тому, чьё лицо увидела на войне.       «На войне нет места любви, Эрин. Здесь только смерть, очнись!»       Может, именно потому, что она не хотела принимать эту истину, Эрин всё потеряла. Она много думала об этом, но ответа так и не находилось. В итоге она выжгла внутри себя эту мысль, спрятав все свои эмоции настолько глубоко, чтобы они не тревожили. Это неправильно, думала она, ловя в перекрестье прицела лицо ещё одного ллара.       Она не должна позволять себе любить и привязываться, говорила себе Эрин, лёжа в сырой земле в ожидании колонны вражеской техники, которую должна была уничтожить.       Она не любила. Не привязывалась. И не жила. Лишь в моменты, когда в очередной раз подкрадывалась годовщина гибели Дана, она вспоминала, что когда-то было по-другому. И всё время в перерывах между годовщинами её не трогали подобные мысли. Эрин будто бы была мертва изнутри, не думая ни о чём, кроме работы и желания искупить свои грехи, спасая других.       Всё это время. Но не теперь.       Понимая, что не может избавиться от навязчивых мыслей о Канде, она встала и торопливо вышла, лишь на пороге обернувшись. В тусклом свете взгляд Дана показался ей осуждающим. Словно всё, о чём она думала, до сих пор было ей непозволительно. Как будто не было этих лет, что она уже отдала на возвращение к жизни других.       Она до сих пор не могла и не должна была любить?..       Эрин постояла ещё минуту, словно ожидая ответа, и тихо вышла. Усталость мгновенно навалилась каменной глыбой, и у неё едва хватило сил принять душ и доползти до кровати. Она даже не смогла отключить телефон, как хотела сначала. Едва донеся голову до подушки, Эрин провалилась в черноту, которая должна была принести облегчение уставшему телу и не менее уставшей душе. Но не принесла.       Всю ночь ей снились кошмары. Эрин металась по постели, то просыпаясь с тяжёлым дыханием, то снова забываясь зыбкой полудрёмой, в которой её уже поджидали картины прошлого. Она снова, будто бы наяву, видела свои окровавленные руки, которыми зажимала рану на животе, а кровь всё бежала вниз, и солдатская форма облепляла её тело, как вторая кожа. Вновь пустым взглядом смотрела на серые стены лазарета и трясущимися пальцами писала письмо погибшему мужу, истово веря, что он вот-вот вернётся, и она ему всё расскажет. Расскажет обо всех своих чувствах, что горели в груди и не давали заснуть. Расскажет о боли. Поделится страхами. Всё расскажет, только бы услышать его голос в ответ.       Но ответа не было, а чувства, смешанные с агонией, рвались изнутри, но не плачем и истерикой, а словами, которые послушно ложились на безропотную бумагу.       «Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя».       Лист бумаги, чёрный от наслоившихся друг на друга фраз, рассыпался прахом в ладонях Эрин, и вместо него она снова держала снайперскую винтовку. А перед ней стоял Дан. С ожесточённым лицом и гримасой отвращения он смотрел на неё, и в чёрных от гнева глазах Эрин не видела ни капли тех чувств, что связали их когда-то.       «Женщине не место на войне, Эрин, — говорил он, и в словах Дана слышалась откровенная горечь и… презрение? — Посмотри, на кого ты стала похожа. Убиваешь так хладнокровно. А что будет после? Ты и после войны останешься такой же?»       Эрин не отвечала, чувствуя, как сдавливало горло спазмом. Она так остро нуждалась в его поддержке, так отчаянно хотела его защитить! Именно поэтому выпустила на свет ту часть себя, что воспитали на островах. Жёсткого убийцу, готового идти по головам ради своей цели. Она ведь оправдывала средства! Ради жизни любимых людей Эрин готова была уничтожить весь мир!..       «Знаешь… — Дан сощурился, и Эрин ощутила, как сковало её всю холодом. — Мне теперь кажется, что я тебя никогда не знал».       Эрин хотела выкрикнуть, что он ошибался. Что она всё та же, преданная, любящая, нежная… и не смогла. С хрипом втянув воздух, она резко открыла глаза и сгребла на груди тонкую ткань сорочки: сердце заходилось бешеным стуком, а в голове мутилось. Глаза обожгло, и Эрин зажмурилась, не давая воли слезам. Это кошмар, всего лишь кошмар. Дан никогда не говорил ей таких вещей в жизни. Да, он изменился на фронте, ожесточился и стал грубее. Но он никогда не позволял усомниться в том, что она дорога ему. До самой последней своей минуты.       Отдышавшись, Эрин долго лежала и смотрела в потолок, боясь засыпать. На телефоне сработал будильник, но она, выключив его, снова замерла без движения. Рассвет медленно пробирался в комнату, касаясь бледно-розовыми лучами стен, шкафа, письменного стола и, наконец, кончиков пальцев на ногах Эрин. Она, не шевелясь, смотрела, как медленно захватывал её тело солнечный свет, и в какой-то момент захотела в нём просто раствориться. Распасться золотистой пылью и больше никогда не возвращаться туда, где её ждали тьма и кошмары.       Бегство — удел слабых, ведь так?..       Эрин слабой себя не считала. Поэтому, добредя до кухни, она выпила залпом два стакана ледяной воды и снова вернулась в комнату. Задёрнув тяжёлые шторы, она отсекла себя от наступающего утра и легла на постель. На миг внутри кольнуло острым сожалением: так хотелось, чтобы кто-нибудь обнял и спрятал от всего мира! Но желание это было абсурдным и слишком сиюминутным, чтобы быть хоть сколько-нибудь весомым. Она закрыла глаза и мысленно приказала себе успокоиться. Её кошмары всего лишь плод уставшего сознания, не больше. Кроме, пожалуй, того письма… но это уже не важно. Всё остальное, все слова, что говорил ей Дан — не реальны. Они любили друг друга, пока их не разлучила война. И, засыпая, Эрин хотела ещё хоть раз увидеть полный тепла и нежности взгляд.       Она не могла, но хотела, чтобы её любили. Хотя бы в воспоминаниях. И в какой-то момент она и впрямь нашла это… чтобы тут же потерять. Хрупкая картинка рассыпалась осколками, и с раздражённым выдохом Эрин открыла глаза.       В тишине квартиры дверной звонок казался оглушительным и слишком резким. Эрин, закрыв ладонями уши, пару минут лежала, искренне надеясь, что звонящему просто надоест и он уйдёт. Но тот, кто решил нарушить её покой, обладал завидным упрямством. И, вставая и направляясь в коридор, в котором уже царила вечерняя полутьма, она наверняка знала, кто стоит на её пороге.       — Эрин, открывай! — дверь сотряс оглушительный удар, и она вздрогнула. Обхватив себя за плечи, Эрин остановилась в коридоре, не понимая, какого чёрта он там делал. — Я знаю, что ты дома! И на работе сегодня не была. Открывай!       Эрин подчиняться не спешила. Всё смотрела и смотрела на дверь, за которой стоял тот, что раз за разом нарушал её спокойствие и одиночество. Врывался внезапно и в мысли, и в жизнь, не спрашивая разрешения. И заставлял сердце сжиматься в сладко-больной тоске по тому, что для неё было недостижимо.       По крайней мере, она была уверена в этом. Дан ведь был её мужем. Она не могла себе позволить вот так взять и предать их любовь.       И всё же… когда она думала об этом, где-то внутри ворочался глухой протест. Она ведь живая, разве нет? Почему она не могла…       — Если ты не откроешь, — снова раздался голос Канды, и Эрин готова была поклясться, что расслышала в нём низкий рык, — я выломаю к чертям эту дверь. Считаю до трёх.       Секундная пауза — и мощный удар, который, казалось, сотряс весь дом.       — Три.       Эрин тяжело выдохнула. Да, она в своё время тоже пыталась к нему пробиться всеми способами, чтобы расшевелить. Но никогда не действовала настолько бесцеремонно, почти агрессивно. Она не собиралась изменять себе и общаться с кем бы то ни было, но иного выбора у неё просто не было. Эрин сделала шаг к двери, но потом развернулась и бросилась в спальню. Взяв в руки телефон, быстро набрала сообщение.       «Я в порядке. Пожалуйста, уходи».       Тишина буквально ввинчивалась в уши: каждой клеточкой напряжённого тела Эрин ожидала нового удара в дверь. Канда наверняка не взял с собой телефон, решив, что с ней случилось что-то плохое, и бросился выяснять. Но спустя всего полминуты телефон ожил настойчивым звонком. Канда, как и она, обладал незаурядным упрямством и хотел услышать лично, что она не лгала. Помянув Бездну, Эрин сбросила звонок, но за ним последовал второй и третий. Канда не давал ей времени набрать новое сообщение. Выругавшись уже в голос, она собралась ответить, но внезапно всё закончилось. Эрин растерянно посмотрела на замолчавший телефон, не понимая, что происходит. Канда вёл себя крайне странно, да и вообще его появление было слишком спонтанным и выбивавшимся из того, как он вёл себя последние дни. В том, как он пытался к ней пробиться, ощущалась тревога. Но ведь совсем недавно он не хотел с ней разговаривать и делал вид, что её не существует!       — Во имя великой Бездны… — простонала Эрин, совершенно сбитая с толку. Вот что нужно этому несносному мужчине?       Не заметив, что впервые за всё время мысленно назвала его именно мужчиной, а не подопечным, Эрин развернулась к двери, собираясь-таки открыть, но её остановило сообщение.       «Я буду ночевать под твоей дверью, пока ты не откроешь. Линали сказала, тебе плохо».       Эрин несколько мгновений просто смотрела на строки, не зная, как реагировать. Она представляла, что Ли-младшая могла сказать, но совершенно не догадывалась, как воспримет это сам Канда. Стоило полагать, что слишком близко к сердцу, раз так переполошился.       Немного помедлив, она набрала ответ:       «Мне нужно немного побыть одной. Давай поговорим об этом завтра, хорошо? Иди домой. Не нужно меня охранять».       Эрин сомневалась, что сможет сдержать данное Канде обещание о разговоре. Если начистоту, она вообще не планировала хоть с кем-то, кроме Дана, видеться ни сегодня, ни завтра. Но только так можно было убедить Канду не совершать опрометчивых поступков и оставаться дома, а не на холодном полу лестничной площадки. Не хватало ещё, чтобы он снова заболел.       «Хорошо. Я буду ждать завтра».       Выдохнув, Эрин отложила телефон. Вот и славно. Она была благодарна Канде за то, что он не стал спорить и творить то, чего от него вообще не ждали. А ещё… да, пожалуй, она была немного благодарна за то, что он вообще пришёл. Неожиданно, но это выдернуло её из липких сетей воспоминаний и помогло взбодриться. Конечно, они ещё не раз настигнут её за это время, но теперь она была готова встретиться с ними лицом к лицу и дать отпор, а не позволить завладеть и растащить остатки души на куски.       Вновь приняв душ и сменив белую сорочку на серую пижаму с шортами, она снова прошла в комнату с погребальным алтарём, но на сей раз не стала подходить к фотографии. Прятала глаза, словно боялась, что её решимость не поддаваться больной меланхолии и тоске рухнет, стоит один раз увидеть Дана. По крайней мере, до поездки на кладбище Эрин хотела оставаться стойкой. Хотела быть похожей на ту себя, что отправилась на войну за любимым мужчиной, а не ту, что приехала с фронта. Совершенно пустая женщина в пустом доме, где всё напоминало о прошлом, причиняя боль.       Этот образ Эрин хранить не хотела.       Подойдя к мундиру, она сняла вешалку с крючка и вышла в гостиную на более яркий свет. Чернота ткани будто поглощала его, и только синяя обшивка рукавов, воротника и шевронов на плечах оставалась ярким пятном. Эрин усмехнулась. В этих мундирах они действительно выглядели как вороны — сильные и жестокие птицы, способные на всё. Правда, Эрин не помнила, когда в последний раз надевала парадный мундир на смотр. Кажется, после возвращения с фронта она доставала его только раз в год.       В день годовщины смерти Дана.       Тихо пройдя по комнате, она опустилась на диван, держа в руках мундир. Шерстяная ткань будто бы царапала руки и казалась чуждой, но Эрин не выпускала его. Стараясь дышать спокойно и размеренно, разгладила ладонью воротник и, чуть помедлив, коснулась орденской плашки на груди.       Четыре медали и один орден. Награды, за которыми стояли сотни убитых врагов. Эрин до сих пор иногда казалось, что её руки по локоть в крови, и она никогда в жизни не отмоется от неё. Но тогда, на войне, единственным выходом было убивать. И она делала это, не гадая о том, что будет после. Не переживая, как будет жить, когда этот кошмар закончится.       Никто из них тогда, наверное, не думал об этом. Они жили одним днём, зная, что завтра может уже не быть. А теперь… когда это завтра наступило, груз прошлого оказался вдруг невероятно тяжёл.       Эрин знала, что выдержит. Она не сомневалась и не жалела ни о чём, что случилось на войне. Но гордости за то, что защищала свой дом, она не испытывала. Было только опустошение и понимание неизбежности произошедшего. Выбор в их случае был только один — или ты… или тебя.Она долго сидела, держа мундир в руках и вспоминая всё, что было. Кадры вспыхивали перед глазами обрывочно, словно сознание пыталось уберечь её. Но Эрин прекрасно помнила, скольких она потеряла, и все свои шрамы знала наперечёт. Слишком сложно было забыть страх, боль и отчаяние, что жили в ней тогда. Позже они, конечно, отступили, стёрлись, потускнели под новыми чувствами радости и удовлетворения от осознания, что Эрин смогла помочь таким же, как она, потерявшимся в этой жизни. Но заглядывая внутрь себя, она видела эту тьму, чувствовала её, и тогда задавала себе вопрос, на который так и не находился ответ.       А сможет ли она излечиться сама? Хоть когда-нибудь?       Эрин никогда и ни перед кем не собиралась признавать, что больна. Что мутная тоска, одиночество и чувство вины выжигали её изнутри. Она не собиралась показывать свою слабость, зная, что это делало её уязвимой. Она ведь давно научилась превращать слабости в силу, и благодарностью ей были светящиеся счастьем глаза подопечных. Они находили себя, а сама Эрин всё глубже и глубже увязала во тьме, которая медленно, но верно выползала на поверхность. И ей иногда казалось, что тьма эта принимает очертания знакомого силуэта. Будто там, за непроглядной пеленой стоял человек, которого Эрин когда-то так любила.       — Отпусти меня, Дан, — прошептала она, зажмуриваясь. — Отпусти.       Ответа не последовало. Эрин ещё долгие минуты сидела без движения, но ничего так и не поменялось. Сжав в пальцах ткань мундира, она порывисто выпрямилась, а после и вовсе поднялась, чувствуя предательскую слабость. Она хотела быть стойкой, но в итоге прошлое всё равно жрало её силы слишком быстро.       Так просто сдаваться она не собиралась.       Повесив мундир на вешалку в гостиной, Эрин прошлёпала босыми ногами на кухню и там соорудила быстрый и нехитрый ужин из трёх яиц и куска бекона. Перекусив, она задумчиво постояла у окна, поймав на спортивной площадке силуэт Канды. Он всё-таки решил возобновить тренировки, и это не могло не радовать. Она понаблюдала за ним с пару минут, но отошла в тень прежде, чем он поднял голову и нашёл её окно взглядом.       Даже так Эрин не хотела ни с кем встречаться сегодня.       Немного подумав, она приготовила себе кофе и, вернувшись в гостиную, открыла ноутбук. Спать больше не хотелось, и она решила потратить время с пользой, поработав над отчётами. Для Рувелье пока не требовалось бумаг, но текущую работу никто не отменял, да и с учётом её выходных стоило перекроить расписание некоторых подопечных, чтобы не упустить так нужное им всем и столь драгоценное время. Эрин не хотела, чтобы её слабость и желание побыть наедине с собой отразилось на других людях.       Комуи иногда говорил, что она слишком ответственна и это плохо сказывалось на ней самой. Пусть так, Эрин не возражала. Всё равно другой жизни она не знала, а если остаться без этого дела… тогда она точно тихо сойдёт с ума.       Нет уж.       За работой она не заметила, как вполз в комнату новый рассвет. Только будильник, резким звонком разорвавший тишину, заставил её оторваться от ноутбука. Сохранив документ, она потёрла глаза, несколько раз поморгала и потянулась. Тело тут же отозвалось ноющей болью в нескольких местах. Кажется, она уже подходила к тому пограничному состоянию, когда несколькими тренировками былую форму не вернуть, и придётся сильно постараться. Но пока времени заняться собой как следует не находилось. И, честно говоря, Эрин не особо это беспокоило. После полученного письма она ощущала опустошение и не хотела больше тратить время на бесполезное лечение. Если уж бесплодие не могли вылечить таблетки, то с тремором ни они, ни тренировки точно не помогут.       Выдохнув, она закрыла ноутбук и на полчаса заперлась в душе. Горячая вода помогла немного взбодриться, хотя в целом Эрин продолжала ощущать себя… странно. Так, словно она собиралась отправиться на сражение, а не навестить могилу мужа. Состояние было ей знакомо, но за год затиралось в памяти другими событиями, и каждый раз был, как первый. Страшно и пусто.       Выбравшись из душа и приведя себя в порядок, она вернулась в гостиную и снова взяла в руки мундир. На секунду он показался ей неимоверно тяжёлым, и захотелось отбросить его как можно дальше, но наваждение быстро исчезло. Она медленно, будто нехотя расстегнула серебряные пуговицы и стащила с планки вешалки брюки. Подержала в руках, молча глядя на них.       Пожалуй, в этих мундирах они действительно — вороны. А место ли воронам здесь?..       Облачение не заняло много времени. Мундир сел как влитой, начищенные до блеска сапоги чуть поскрипывали при ходьбе. Приблизившись к зеркалу, Эрин собрала волосы в тугой узел на затылке и только после этого прямо взглянула на своё отражение. Странно: казалось, что мирных лет жизни не было вовсе. В зеркале она была всё та же: бледная, худая девчонка с заострёнными скулами и ледяным взглядом светлых глаз. Разве что волосы на фронте у неё были совсем короткими — косу пришлось обрезать почти сразу. И Эрин вроде нравился её вид, но она понимала, что он ей чужд. И по возвращении домой просто перестала стричься, решив вернуть хотя бы эту малость, что тоже отобрала у неё война.       В последний раз мазнув взглядом по своему отражению, Эрин отвернулась и вышла. Невольно она подстроилась под то, что было на ней надето: шаг стал чётче, увереннее, а спина — прямее. Неестественно, но кого это вообще волновало? Сейчас Эрин как никогда походила на военную, только-только вернувшуюся с фронта и празднующую свою победу.       Только вот она сама не победила. Проиграла по всем фронтам и продолжала нести груз этого проигрыша сквозь годы. Просто потому, что иначе было нельзя.       Забрав цветы и положив телефон и деньги на такси в карман, она вышла. К счастью, с Кандой они не пересеклись, и, оказавшись на улице, Эрин тихо облегчённо выдохнула. Она не хотела объяснять ему, зачем надела мундир и почему не взяла свою машину. Эрин знала, что в таком состоянии садиться за руль — слишком опасно, и предпочитала не рисковать. Как раз в одну из годовщин она попала в аварию, которую припоминал ей Артур, и не хотела повторять прошлых ошибок.       На неё оглядывались. И люди на улицах, и таксист, который то и дело бросал короткие взгляды в зеркало заднего вида. Эрин мало это волновало. Она смотрела в окно на проносившиеся мимо дома и машины и старалась ни о чём не думать. Но в голове снова и снова всплывали воспоминания того проклятого письма, которое Эрин писала, когда была в лазарете. Буквы прыгали и разбегались, руки тряслись, а сама Эрин находилась будто бы не в этой реальности. Но, едва завидев вошедшую в палату Линали, Эрин потянулась к ней и плохо ворочающимся языком тихо попросила:       — Б...бумагу. И р...ручку.       Она уже знала, что случилось. Знала, что все, кого она любила, мертвы, а сама она едва выжила. Знала, что хирург ругался хлеще сапожника, когда к нему на стол попала беременная женщина, воевавшая в рядах Воронов. Наверное, будь Эрин в сознании, он точно оторвал бы ей голову. Но всё это уже было несущественно.       Важными оставались только эмоции — они жгли и рвали Эрин на части, и она безумно хотела дать им выход, пока не сошла с ума. Ей хотелось кричать, выть от горя, но обожжёное горло не позволяло сделать и лишнего вдоха. И тогда Эрин решила писать. Писать, пока не закончатся силы и не уйдут по капле чувства, что раньше грели, а теперь в буквальном смысле уничтожали.       «Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя».       После Линали забрала у неё эти письма, но Эрин до сих пор помнила черневшие от количества записей листы. Написанное практически невозможно было разобрать, и всё это походило на бред сумасшедшей. Наверное, такой Эрин тогда и была, но Линали так не считала. Она приносила бумагу до тех пор, пока за целые сутки на листе не осталось ни одной записи.       Тогда Эрин впервые заплакала. И никто, кроме Линали, этого не видел.       Она не сразу осознала, что машина остановилась. Таксист, немолодой седовласый мужчина, отчего-то не спешил тревожить её, и молча ждал, когда Эрин придёт в себя. Быть может, в её образе он видел своих детей, и очень хотелось верить, что они, как и Эрин, просто приходили сюда проведать тех, кого уже нет. Тряхнув головой, она расплатилась и, поблагодарив, вышла из машины. Сухой обжигающий ветер тут же бросил пригоршню песка ей в лицо. Эрин зажмурилась, на миг невольно вспомнив, как на три недели они застряли в пустыне близ границ и потеряли половину отряда. Это было жуткое время, оно отпечаталось глубоко в сознании и иногда всплывало, но сейчас Эрин меньше всего хотела вспоминать, как умирали от жажды её товарищи.       Она пришла поговорить с мужем.       Выдохнув, Эрин прошла сквозь высокие кованые ворота, створки которых были гостеприимно распахнуты. Городское кладбище было ухоженным и аккуратным: ни одной заброшенной могилы, ровные дорожки между ними, скамейки под тенистыми деревьями. Здесь постоянно поддерживали чистоту, а мародёров, время от времени осквернявших могилы, быстро ловили. Никому не нравилось, что память воинов, защитивших мир на этих землях, порочат.       Эрин медленно шла вдоль молчаливых памятников, с которых на неё смотрели мёртвые глаза. Большинство могил были пустыми: матерям, получавшим похоронки, просто нужно было место, чтобы прийти и тихо поплакать. Она часто видела почерневших от горя женщин, некоторые из них приходили сюда постоянно. В первый год после возвращения Эрин тоже часто бывала здесь, позже стала приходить лишь раз в год. Во многом ещё и потому, что не хотела сталкиваться с матерью Дана.       Эрин предпочитала навещать мужа одна.       Хорошо знакомый маршрут повёл её чуть вверх, мимо тополей и дубов, разбросанных то тут, то там. Городские власти выбрали для кладбища красивое место, и Эрин была уверена — многим из тех, кто был здесь захоронен, понравилось бы тут. Даже тишина здесь царила особенная. Она не была мёртвой, но и живой до конца — тоже. Мягко обволакивала и уводила всё дальше и дальше, к концу пути, который у каждого — свой.       — Здравствуй, Дан.       Голос Эрин не дрогнул, но она ощутила в нём непривычную сухость. Горло будто стянуло, как тогда, в лазарете, когда она почти не могла произнести ни слова. И, хоть Эрин знала, что всё это лишь психосоматика, игры уставшего разума, на краткую секунду ей стало страшно. Совсем как тогда.       — Надеюсь, у тебя всё хорошо.       Тёмные глаза на гранитном памятнике оставались безучастными. Мать Дана, когда ставила его, всё причитала, что на нём сыночек выглядел совсем как живой. Эрин же всегда казалось, что здесь он ещё более мёртв, чем был тогда, на фронте. Совершенно нелепый и неудачный выбор, но кто она такая, чтобы спорить? Всего лишь жена. Вдова, которая будто бы перестала существовать после того, как посмела выжить.       Выдохнув, она наклонилась к памятнику и аккуратно поставила белые хризантемы в большую вазу. В ней уже стояли красные розы — Раум наверняка приезжала рано утром. Что ж, тем лучше. Эрин не хотела, чтобы им мешали. Мимо прошла женщина в чёрном костюме и платке. Покосилась на Эрин и, покачав головой, что-то пробормотала. Эрин не расслышала, что именно, да и знать не хотелось. Она отвернулась, снова глядя на Дана, и поймала себя на мысли, что не знает, о чём ему рассказать. Раньше слова всегда находились сами, а тут будто застревали в горле, не желая вырываться на свободу. И это, пожалуй, пугало даже больше того, что она вот уже девять лет хранила верность тому, кто смотрел на неё мёртвыми холодными глазами.       — У меня всё в порядке, — безучастно проговорила она, глядя прямо на него. Рука в белой перчатке сжималась и разжималась, словно Эрин сдерживала желание кого-то ударить. — Работаю, спасаю тех, кто сумел выжить. Их много, Дан, очень много. Ты, конечно, знаешь. Я уже говорила тебе об этом.       Вопреки здравому смыслу Эрин ждала ответа. Всякий раз, как она сюда приходила, ей так хотелось хоть ещё раз услышать голос Дана! Понять, что всё, что она делала эти годы, было не просто попыткой заткнуть ноющую дыру в сердце, от которой не получалось нормально спать. Эрин шла сюда в слепой, глупой надежде не просто постоять перед молчаливой глыбой камня, а поговорить. С тем, кто её всегда слышал. С тем, кому были небезразличны её тревоги, страхи и надежды. С тем, кому она действительно была нужна.       Всё, что слышала она — тишина. Чёртова тишина снова и снова, год за годом.       Эрин сжала обе ладони в кулаки, чувствуя, как внутри медленно разгорается боль — такая знакомая, так никуда и не девшаяся. Она ярко вспыхивала всякий раз, стоило ей тут оказаться, и этот год не стал исключением. Но что-то… едва ощутимо, но Эрин чувствовала — что-то не так.       Она шагнула ближе, впившись в фотографию Дана острым ищущим взглядом. Ей так сильно нужен был его ответ! Хоть что-нибудь, чтобы стряхнуть липнувшее к плечам, ко всему телу сковывающее напряжение. Ощущение непрерывного осуждения и чувства вины за то, что она выжила. За то, что смела желать большего, чем оказаться в земле рядом с ним.       — Мне пришло письмо из клиники, — на этот раз голос дрогнул, и Эрин с трудом подавила в себе желание рухнуть на колени на зеленеющую траву. — Я так надеялась. Помнишь, я говорила тебе? Я так хотела, чтобы у меня снова появился шанс!..       Она закусила губу, но не дала себе передумать и заговорила снова, захлёбываясь словами и боясь, что её вот-вот перебьют, а решимости заговорить снова не найдётся:       — Ты был так рад, когда узнал, — она судорожно вдохнула, вспомнив его тёплую улыбку, одну из немногих незадолго до смерти. — Я хотела, чтобы у нас было настоящее счастье, Дан. Настоящая семья.       Тишина снова и снова ввинчивалась в уши, подступала ближе и ближе, и Эрин с трудом развела плечи, чувствуя, как тянет её к земле. Хотелось крикнуть, срывая голос, но она отчаянно боролась, понимая, что она сильнее. Должна быть сильнее, всегда была! Даже тогда, когда казалось, что небо всей многотонной тяжестью обрушилось на её плечи вместе с известием о гибели мужа. Она всё выдержала — и вернулась к нему, чтобы он помог.       Протянул ей руку, потому что именно в ней она нуждалась.       Именно в помощи самого близкого человека. Только тогда Эрин признала бы свою слабость.       — Я хотела, чтобы мы были вместе, Дан. И тогда, и сейчас. Я хотела, чтобы ты был счастливым отцом, чтобы наш ребёнок был похожим на тебя. Я любила тебя, — горло сдавило, но Эрин почему-то повторяла, словно заело пластинку: — Любила тебя. Любила тебя.       Эрин медленно подняла дрожащую напряжённую руку и положила её на живот. Внутри будто всё горело, и сквозь ткань она ощущала рубец на животе, чуть пониже рёбер. След от операции, которая не спасала их ребёнка, а лишь вытаскивала её саму с того света. Шанс тогда был лишь у неё. Быть может, успей она раньше или пойди другим путём… Быть может, тогда бы хоть кто-то выжил, и сейчас Эрин не металась бы в стенах проклятого нереального склепа, который снова сжимал вокруг неё невидимые стены.       Всевеликая Бездна! Если бы она только могла тогда отдать свою жизнь!       — Я хотела, чтобы ты спас нас, Дан! — вдруг выкрикнула она. Зло и надломленно, словно тот, кто был виновен в её боли, мог что-то сделать. Она ждала этого, ждала! — Я хотела, чтобы ты помог нашему малышу родиться! Ты должен был спасти нас, а не умереть!       Голос окончательно сорвался, и Эрин, совершенно не ощущая в себе сил, рухнула на колени. Слёз не было, и вся она будто бы горела, объятая пламенем собственных чувств и желания изменить то, что навсегда останется в прошлом. Она хотела услышать в ответ на свой крик хоть что-то, но секунды проходили за секундами, и прохладная земля под её ладонями медленно согревалась, пачкая кожу перчаток. Тишина всё так же властвовала над этим местом, напоминая глупой отчаявшейся женщине — все, кто был здесь, давно мертвы.       А она жива.       И она не виновата в этом. Просто она оказалась удачливее, живучее, проворнее. Кровожаднее.       — Я хочу жить, Дан, — прошептала она, не поднимая взгляда. — Я хочу жить. Хочу стать матерью. Любить хочу.       Слёзы, невыплаканные за столько лет, кипели в её глазах, когда Эрин всё-таки нашла в себе силы выпрямиться и в последний раз посмотреть в глаза мужа, в которых больше никогда не зажжётся жизнь. Это было так нелепо, так бессмысленно, но она действительно устала нести на себе вечный крест вины, жить с незаживающей дырой в груди, хранить верность мертвецу, который не сохранил верности ей!.. Эрин закусила губу и прогнала эту мысль прочь. Она ведь хотела помнить о муже только хорошее, и позорной ошибке, минутной слабости в этом образе не было места.       — Отпусти меня. Я так больше не могу.       Звонок мобильного в её кармане разорвал тишину, и Эрин крупно вздрогнула. Не сразу сообразив, что это её телефон, она скованным деревянным движением вынула его из кармана. Номер на экране был незнаком, и в первую секунду Эрин хотела сбросить вызов, но передумала и подняла трубку.       — Госпожа Эльерин Сартес? — приятный мужской голос с лёгкой хрипотцой будто обволакивал, но сейчас Эрин ощутила лишь, как всколыхнулось раздражение внутри неё.       Она нахмурилась, пытаясь вспомнить, слышала ли его когда-нибудь, но ничего не вышло.       — Да, это я, — ответила она. Свободной рукой упершись в землю, она поднялась и теперь смотрела на остатки земли на некогда бывшей белоснежной перчатке. Так когда-то застывала кровь на её руках.       — Меня зовут Эрик Парк. Я из управления городской прокуратуры. Хотел…       — Я знаю, — равнодушно перебила его Эрин, выпрямившись. — Меня предупреждали о вашем звонке.       — Отлично, — прокурор оживился, будто и не заметив тона Эрин. — Тогда не могли бы вы к нам подъехать? Желательно прямо сейчас.       Эрин замолчала, закусив губу. Желание послать его к чёрту загорелось в ней почти мгновенно: он слишком бесцеремонно вторгся туда, куда его не звали. Она даже открыла рот, чтобы прямо заявить ему об этом, но вместо этого выдохнула и кивнула:       — Я скоро буду.       Эрин отключилась прежде, чем он сказал, как к ним добраться. Она очень хорошо знала это место, часто бывая там с дедом. И наверняка хоть раз, но видела этого самого Эрика. Это, в целом, не меняло сути дела и никак не могло изменить то, что случилось в центре.       Эрин только надеялась, что ей хватит сил оставаться спокойной на допросе. Только и всего.       И ей удалось.       Из здания прокуратуры она вышла, когда солнце уже перевалило за полдень. Эрин остановилась на широких ступенях и несколько минут смотрела, как свет отражается в зеркалах торгового центра напротив. Где-то в них терялась и её фигурка, облачённая в чёрное. Она притягивала взгляды, и даже прокурор, стараясь сохранять приличия, поинтересовался, почему она приехала на допрос в парадной форме. Эрин ответила лишь, что это не относится к делу. Большего, к счастью, от неё не требовали.       И всё равно она ощущала себя так, будто из неё выпили все силы.       Мир вокруг продолжал жить, а Эрин словно была вне этого. Она не ощущала, как едут автомобили, как течёт мимо людская толпа. Всё, абсолютно всё перестало иметь хоть какое-то значение, кроме одного.       Пустоты, которая разрослась внутри до такой степени, что грозила поглотить весь мир. По крайней мере, Эрин так это ощущала.       Она не должна была жить — но жила. Вопреки всему, что с ней случалось, она осталась в этом мире и продолжала каждый день открывать глаза. Чувство вины перед мужем и ребёнком сжирало её всё сильнее и сильнее, не оставляя шанса на реабилитацию. И, по большому счёту, ей проще было, вернувшись, достать пистолет и пустить себе пулю в висок, потому что Эрин чувствовала — она так больше не могла. Не могла жить, ощущая за плечами постоянную тень того, кого не смогла защитить. И того, кто не смог помочь ей.       Кто бросил её, оставил один на один с этой жизнью, полной жестокости, боли и разочарования.       Эрин могла сдаться. Эрин хотела сдаться, наплевав даже на то, что Шел не одобрят этого. Ни одному живому существу не под силу было столько лет нести на себе такой груз. Разве она заслужила это? Разве не могла позволить себе больше не страдать? Хотя бы это?       В голове вертелось сотни вопросов, и ни на один Эрин не находила ответа. Она понимала, что снова впадала в истерику, чувствовала, что стоит на грани. Несмотря ни на что, она не хотела быть слабой на глазах у кого-то. И единственным выходом было как можно скорее вернуться домой. За закрытой дверью, в безопасности родных стен проще было успокоиться и… принять решение. Хоть какое-нибудь.       Главное, чтобы её перестало разрывать на части.       Когда её окликнули, Эрин даже не сразу расслышала. Подняв голову, она с тусклым удивлением обнаружила, что успела добраться домой. Ноги едва заметно гудели от долгой пешей прогулки, и казалось, что мундир прирос к коже — настолько в нём было жарко. Но радость от того, что она скоро избавится от него, была недолгой. У того, кто окликнул Эрин, на неё были совсем иные планы.       — Я уж думала, ты наконец-то сбежала отсюда, тварь.       Сил Эрин хватило на то, чтобы глубоко вдохнуть и медленно повернуться. Но отвечать хоть что-то она не собиралась. Только не человеку, который с самого её возвращения с фронта желал лишь одного — чтобы Эрин умерла. И чем мучительнее, тем лучше.       И не то чтобы Эрин не понимала свою — уже бывшую — свекровь. Раум, одетая в чёрный атласный костюм, всем своим видом выражала ненависть. Она читалась в каждой чёрточке холёного лица с дорогой косметикой, виделась в резком движении, которым женщина сжала ручку чёрной же сумочки, висевшей на плече. Она тряхнула головой, и Эрин проследила взглядом за чёрным локоном, выбившимся из аккуратной причёски с завитками на затылке. Да, Эрин более чем понимала Раум. Будь она на месте матери, так жестоко потерявшей сына, вряд ли бы смогла оставаться спокойной…       Но оправдываться в том, что стояла перед ней вместо Дана, Эрин не собиралась. Это было бессмысленно и безнадёжно.       — Молчишь? — Раум презрительно скривила полные губы, выкрашенные алой помадой. — Даже сказать нечего, да? После всего, что ты натворила. После того, как отправила моего сына на войну, с которой он не вернулся. И у тебя ещё хватает наглости надевать это?       Раум потянулась в явном желании сорвать эполеты, но Эрин отшатнулась. С тем же каменным спокойствием она продолжала смотреть на бывшую свекровь, ничего не говоря. В горле с каждой секундой становилось всё суше, и в голове не осталось ничего, кроме одной единственной фразы. Но произносить её Эрин не собиралась.       Она ничем не была обязана Раум. Все их взаимоотношения закончились со смертью Дана. Но Эрин научили с уважением относиться к людям. И только в память о муже она не делала ничего из того, что могла. Ведь что бы Эрин ни сказала в своё оправдание, для Раум это будет неважно. А всё остальное…       — Ты даже не помнишь, когда он умер! — голос Раум повысился на одну октаву. — Столько лет прошло, а ты ни разу не была на его могиле! Тебе плевать на то, что он погиб! Наверняка радовалась, когда узнала! И сама быстренько сбежала оттуда. Рёбёнок?.. Да не было у тебя никакого ребёнка, лгунья!       Эрин глубоко вдохнула и закрыла глаза. В такие моменты, когда эмоции и без того бушевали в ней, как в кипящем котле, в ответ на грубость и неприкрытый навет, хотелось ударить Раум. Она слышала это уже не впервые — но это столь же сильно ранило. За своей ненавистью и желанием причинить боль Раум никогда не видела границ. Для неё существовала только её потеря. И хоть она должна была их сблизить, на деле же между двумя женщинами, потерявшими самое дорогое, разверзлась пропасть. Но Эрин не собиралась её преодолевать.       — А ну посмотри на меня, тварь!       Закрывать глаза было ошибкой: Раум резко подступилась к ней и вцепилась в мундир. В её слабых на вид наманикюренных пальцах скрывалась сила, подпитанная горем, — Эрин прекрасно знала это по предыдущим встречам. Сердце забилось быстрее, и она едва сдерживалась, чтобы не ударить её, но внешне оставалась равнодушно-спокойной. Если дать себе слабину хотя бы в этом, то всё же хрупкой женщине в возрасте не поздоровится.       А Дан ей этого никогда не простил бы.       — Я ненавижу тебя, — прошипела Раум, и в её карих глазах Эрин видела жгучий огонь. Будь Раум в силах, она испепелила бы её на месте. — Ты отняла у меня сына, и только ты виновата в его смерти, слышишь? Лучше бы ты сдохла вместо него в муках, сука. Лучше бы ты вместе со своим щенком сдохла там, захлебнувшись кровью. Лучше ты!..       Эрин лишь чудом успела сделать глубокий вдох. Слова Раум разбудили в ней бешеную, несравнимую ни с чем злобу, и она за считанные секунды выжгла в ней всю пустоту. Она не виновата. Не виновата в том, что случилось, во имя Бездны!       Рядом залаяли собаки, и Эрин, даже не оборачиваясь, знала, чьи они.       Громкий лай перерос в низкое утробное рычание, и спустя пару секунд рядом с Эрин выросла огромная тень, заслонившая собой солнце. Раум резко вскинула голову и открыла рот, собираясь послать незваного гостя, но ей не дали.       — Отпусти её.       Канда никогда не церемонился и сейчас не собирался соблюдать правила приличия. Покосившись, Эрин заметила, что он держит на поводке собак, и Хана припала к земле, готовая по первой команде хозяина броситься в атаку. Будь она в ином состоянии, усмехнулась бы: собака, невзлюбившая её с первого взгляда, хотела защитить.       Иронично.       — Пошёл к чёрту! — огрызнулась Раум, снова повернувшись к Эрин. — Твои любовники не спасут тебя. Ты заплатишь за то, что сделала!..       Эрин будто в замедленной съёмке наблюдала, как Раум подняла руку и замахнулась, собираясь её ударить. Наверное, стоило сгруппироваться, перехватить… всё это сделали за неё. Чужая рука перехватила тонкое запястье и сжала с такой силой, что Раум вскрикнула. Это выдернуло Эрин из её состояния, и она стряхнула с себя хватку и отступила.       Она не собиралась прятаться за Канду. Так получилось — он сам заслонил её спиной, и за ней Эрин впервые за последние сутки ощутила себя в безопасности.       — Мы не любовники, — голос Канды звучал холодно и сухо, но Эрин ощущала, какая на самом деле в нём крылась ярость. — И если ты ещё хоть раз поднимешь на неё руку, я переломаю тебе все кости.       Словно в подтверждение его слов Хана снова зарычала, и её поддержали оба щенка. Все они готовы были разорвать Раум на части за то, что она причинила Эрин боль. Это было странно. Эрин пыталась понять, что она ощущала, но внутри не отыскивалось ничего, кроме всё ещё горящей злости. И, наверное, всё-таки благодарности.       — Я… я поняла! — Раум почти сорвалась на крик. — Поняла!       Канда ещё несколько секунд смотрел на неё, после чего медленно отпустил руку.       — Проваливай. И чтобы я больше никогда тебя здесь не видел.       Эрин видела: Раум в бешенстве. Она совсем не ожидала, что за Эрин, которую она оскорбляла при каждой встрече, кто-то заступится вот так. Кто-то по-настоящему переживающий за неё, кто-то, кто желал, чтобы она была в порядке. Это приводило в ярость Раум, но ядовитые слова, так и просившиеся на свободу, она придержала при себе. Пробормотав что-то, она резко развернулась и направилась прочь, стуча каблуками.       Эрин поймала себя на мысли, что надеялась видеть Раум сегодня в последний раз.       Канда не стал дожидаться, когда та уйдёт. Повернувшись к Эрин, он посмотрел на неё, и она вдруг поняла, что совершенно растеряна. То отчуждение, что было между ними в последнее время, словно испарилось, его будто никогда не было. Канда смотрел на неё с откровенной тревогой и беспокойством. Его взгляд скользил по её лицу, словно ища, не пострадала ли она. И когда он ничего не нашёл, сглотнул и тихо выдохнул.       — Я… — Эрин хотела сказать, что благодарна, но не успела этого сделать.       Канда без предупреждения шагнул вперёд и, подняв руку, свободную от поводков, притянул Эрин к себе. Прижал крепко, неловко перехватив в талии и второй, словно боясь, что Эрин вырвется и сбежит от него.       — Никому не позволяй так с собой обращаться, слышишь? Ты не виновата в том, что жива. И не виновата в его смерти.       Он вдохнул глубже и добавил, безуспешно пытаясь скрыть в голосе дрожь:       — Ты прошла через ад, Эрин. И достойна самого лучшего. Любви и счастья. Всё вот это… оставь прошлое в прошлом. А эта, — по тому, как он замялся, Эрин поняла, что Канда сдержал ругательство, — ничего не знает. И не ей тебя судить, ясно?       Он говорил тихо и не стройно, будто бы сам сомневался, зато был искренен, и Эрин этого вполне хватало. Гораздо ценнее для неё было услышать именно это от того, кто понимал. Того, кто сам знал, что творилось тогда и что с ней происходило теперь. Человек, не желавший отпускать войну из своей жизни и потерявший в ней всякий смысл.       Пожалуй, Юу Канда — ещё один подопечный с успешным излечением. Но сейчас Эрин меньше всего хотела об этом думать.       — Спасибо.       Одно слово. Всего на одно слово хватило Эрин прежде, чем она прижалась к Канде и обняла его, закрыв глаза и стиснув в кулаках ткань его футболки. Она слышала, как билось в груди его сердце, и позволяла себе наслаждаться этим звуком. Звуком жизни, рождавшем в ней то, что она так сильно боялась признать.       Эрин хотела жить и любить. Хотела быть счастливой и перестать жить прошлым. И никто, кроме неё, не мог решить, имела ли она на это право.       Никто.