Ренессанс Республики

Очередной день, полный забот и обязанностей, требующих исполнения, начался для Малика с новостей — архитектор из Республики прибыл. Когда слуги донесли, что он отдохнул и привел себя в порядок после долгого путешествия, Малик подумал и отдал приказ: — Передайте Альтаиру и Марии, что сегодня они обедают у меня со своими детьми, и позовите к обеду моих детей. И передайте мое приглашение к обеду этому архитектору и послу Макиавелли, они пусть тоже приходят. Тауфик поклонился ему и вышел из императорских покоев. Отослав одного из евнухов на поиски принца и принцессы, Тауфик заглянул в Дворец Розы, в котором часто проводила свободное время в компании знакомых наложниц Мария ибн Ла-Ахад, передал ей сообщение императора и попросил оповестить об этом Альтаира, если она встретит его. Мария поджала губы, но согласилась. Она обычно планировала свой день заранее и не очень любила менять свои планы, даже ради императора, но отказываться было бы грубо. Навестив жену главнокомандующего, Тауфик направился в небольшой гостевой домик на другом конце дворцового комплекса, который обычно пустовал. Сейчас там жили республиканский посол Макиавелли, архитектор и его слуга. Тауфик застал Леонардо за столом в рабочем кабинете. Он, вымытый после долгого пути и полностью отдохнувший, писал кому-то письма. В кресле у камина отдыхал посол — в одной руке кубок с вином, опустошенный наполовину, вторая перебирала перламутровые четки с золотым крестом. Салаи скучал на лавочке у окна, так и норовя отвернуться и выглянуть на улицу, в сад, откуда слышался задорный девичий смех вышедших на прогулку наложниц. — Доброго вам дня, господа! — поклонился им Тауфик. — Я пришел к вам с прекрасными новостями. Сегодня вы обедаете вместе с императором Маликом, главнокомандующим Ла-Ахадом и их семьями. Посол и архитектор переглянулись, они явно были удивлены этой новостью. Официальной встречи с императором у них еще не было, и если к ней хоть как-то они могли подготовиться, то к тому, что могло их ждать за обедом, подготовиться было попросту невозможно. Но они были не в том положении, чтобы отказываться, поэтому Тауфик покинул домик, будучи уверенным в том, что они придут к назначенному часу. Когда пришли слуги, чтобы проводить их к столовой, Леонардо и Никколо были полностью готовы. Понимая, что им будут прислуживать императорские слуги, Леонардо наказал Салаи оставаться в их доме и следить за их вещами. Салаи со скучающим видом, совершенно не внушающим Леонардо надежды на его благоразумие, поклонился вслед закрывшейся за его господами двери. Слуги проводили их с послом Макиавелли к Парадной столовой. У арки, украшенной причудливой мозаикой, уже стояли некоторые особо приближенные к императору придворные. Трое мужчин среднего возраста в разноцветных одеждах, края которых были окантованы одинаковыми золотыми узорами, были явно какими-то важными советниками. Леонардо и посол остановились в стороне от них, и Никколо вполголоса объяснил архитектору что к чему. — Эти люди — члены так называемого Малого круга Совета, после сателлита императора они третьи люди в стране, — сказал Никколо. — Мужчина с бородой, тот, что в черном халате с капюшоном и золотой окантовкой, — Старший советник, Рафик ибн Раджи, контролирует оба совета, и Большой, и Малый, и отвечает за выполнение приказов перед императором. Он занял эту должность совсем недавно, около трех лет назад — к сожалению, Рауф ибн Заки, занимавший эту должность до него, почил. Хороший был советник. С ним всегда можно было заключить справедливый договор. К счастью для всех, преемников он себе выбрал достойных. — И кто же эти преемники? Оставшиеся члены Малого совета, полагаю? — Именно так. Они сейчас здесь, как видишь. Советника в тюрбане и синем халате зовут Нумаир Хасиф, а коротышка в красном — Карим Муазиз. Обычно в совете четыре человека, один Старший советник и три его помощника, но пока что на последнее освободившееся место никого не нашли, как я понимаю. — Что же им нужно здесь? — искренне удивился Леонардо. — Если я правильно помню, за обедом должны были присутствовать лишь император, его главнокомандующий с женой и их дети. — Думаю, что император в последний момент изменил свое решение и пригласил к обеду и их, — пожал плечами посол. — В любом случае, для нас это тоже хорошо. Чем раньше ты познакомишься с людьми, которых будешь видеть практически постоянно, тем проще тебе будет с ними работать. Ведь в руках именно этих людей находятся все необходимые ресурсы для зданий, которые император может повелеть тебе отстроить по твоим проектам. Если тебе удастся его впечатлить, конечно. — Я понимаю, — Леонардо вздохнул. Он не успел погрузиться в размышления надолго — из-за поворота к ним вышла статная женщина в изящном платье, сшитом на манер местных, но сохранившем в себе знакомые Леонардо по жизни в Республике и знакомству с леди из Королевства детали вроде шлейфа, который был чуть длиннее, чем, как понял архитектор, было принято в Империи, или корсета, явно сделанного из китового уса — писк моды в Королевстве. Судя по рассказам посла, нечто подобное могла носить только одна женщина в стране — Мария ибн Ла-Ахад, жена главнокомандующего. Она шла очень медленно, держа за руку маленького смуглого мальчика, которому было от силы три или четыре года. Следом за ней шли еще три ребенка лет шести, за которыми семенил уже знакомый Леонардо евнух Тауфик, следивший за тем, чтобы они не выкинули чего-нибудь перед гостями. Замыкали это шествие мужчины, которых Леонардо смог рассмотреть отнюдь не сразу. Почувствовав болезненный толчок в бок от посла, Леонардо поклонился и замер в этом положении, как научил его Никколо. — Пусть Абхамул благословит вашу жизнь счастьем, — голос, прозвучавший в тишине коридора, разорвал ее на мелкие клочки и громким ножом резанул по слуху Леонардо. Лишь после этого вторым толчком в бок Никколо намекнул ему на то, что можно выпрямиться. В мужчине, произнесшем эти слова, Леонардо узнал императора, лицо которого ему уже было знакомо по привезенным в Солэ портретам. Малик Аль-Саиф был смуглым мужчиной с темными волосами и темно-карими, как горький шоколад, глазами. Отсутствие одной руки у императора было заметно только если приглядываться — на взгляд Леонардо, он управлял своим телом настолько хорошо, что отсутствие конечности вовсе ему не мешало. Спутник императора, высокий мужчина в доспехах, чьи короткие волосы были чуть светлее, а глаза отливали золотистым блеском, судя по всему, был его сателлитом, личным телохранителем, Альтаиром ибн Ла-Ахадом. Он был достаточно высок, что не могло не радовать архитектора. Леонардо так привык быть самым высоким человеком среди толпы, что искренне порадовался возможности говорить хотя бы с кем-то, не испытывая необходимости наклоняться или присаживаться куда-либо из вежливости к собеседнику. Остановившись возле арки, император поприветствовал всех собравшихся по отдельности. Леонардо еще никогда не радовался так сильно тому, что в свое время столько нервов потратил, изучая языки соседних государств — он прекрасно понимал, что происходит вокруг. Сначала император поманил к себе детей. Один из маленьких мальчиков и девочка, его ровесница, накинулись на отца с объятиями и, получив по поцелую в лоб, с важным видом встали позади. Затем император поприветствовал жену своего сателлита, Марию, и с вежливым участием поинтересовался о том, довольна ли она досугом, организованным для нее и ее сыновей дворцовыми слугами. Получив от женщины утвердительный ответ (а какой иначе могла дать ему жена второго человека в государстве?), император, не обратив внимания на мрачную тень, пролегшую на лице Марии, стоило ему отвернуться от нее, поздоровался с каждым из советников так, как если бы они были для него членами семьи. И лишь после этого он повернулся к послу Макиавелли и Леонардо. — Добро пожаловать в Империю посол Макиавелли, господин да Винчи, — поприветствовал он их. Посол и архитектор снова поклонились. — Я очень рад, что вы добрались сюда в столь короткий срок. — Находиться здесь — большая честь для нас, — ответил за них обоих посол. — Мы благодарим ваше величество за гостеприимство! Император Малик кивнул им и поманил всех присутствующих за собой в столовую. Момент, когда они размещались за большим столом, выпал из памяти Леонардо. Когда все расселись, он увидел, что по центру, как и полагается, сидит император Малик, по правую его руку сидели старший советник Рафик ибн Раджи и чета Ла-Ахад, а по левую — другие два советника, посол и Леонардо. Детей усадили на подушки, разложенные вокруг низенького стола в стороне от взрослых. Стоило слугам расставить блюда с едой и поднести господам кубки с вином, как завязался разговор. Император обсуждал со старшим советником реформы образования. Советник Муазиз расспрашивал главнокомандующего о том, как лучше защищать торговые караваны. Посол Макиавелли в красках описывал Марии ибн Ла-Ахад моду при дворе Великого Дожа. Советник Хасиф, самый немногословный человек в Малом круге, по привычке молчал. Леонардо же молчал просто потому, что не знал, о чем стоило бы говорить. Его затруднение разрешилось когда император закончил обсуждение важных вопросов со старшим советником и переключил свое внимание на него. — Господин да Винчи, как вы находите ваше пребывание в Цветке Империи? — поинтересовался он. Остальные разговоры за столом утихли, и головы всех присутствующих как по указке повернулись в его сторону. Смущенный таким пристальным вниманием к своей персоне, Леонардо на миг запнулся, отставил в сторону кубок и заговорил, тщательно подбирая слова: — Я очень рад быть здесь, ваше величество! — искренне ответил он, улыбнувшись. — Для меня это большая радость, и я надеюсь, что смогу создать для вас проекты, которые будут служить Империи и ее жителям как можно лучше и дольше. — Это приятно осознавать, — император мягко улыбнулся. — Не знаю, говорил ли об этом дож, но в своих письмах он неоднократно упоминал, что вы обладаете обширными знаниями не только в области архитектуры, но и в области живописи и естественных наук. Я нахожу это весьма интересным. Если вы не возражаете, то я бы хотел посмотреть на ваши наработки в них. Быть может, вы станете первым человеком, спроектировавшим вспомогательные средства для калек вроде меня. — Ваше величество! — нахмурился старший советник, выражая так всеобщее смущение и даже возмущение столь неприкрытой самоиронией правителя. — Рафик, я абсолютно серьезно, — пожал плечами Малик. — Это то, чего не хватает многим людям, по воле судьбы потерявшим одну или даже несколько конечностей. Никто не должен ставить на себе крест из-за этого. — Ваше величество не поставили на себе крест и стали примером для таких людей, работая без всяких приспособлений, — напомнила ему Мария. — Что же мешает им последовать ему? — Мне, в отличие от большинства из них, не нужно зарабатывать на пропитание своей семьи. Я окружен слугами, которые помогают мне делать все необходимое, — Малик вежливо улыбнулся. — Но ведь далеко не каждый может обеспечить себя чем-то подобным, таким образом, калекам необходимо что-то, что поможет им хоть как-то обеспечивать себя. — Для нашей страны эта проблема достаточно актуальна, — согласился Нумаир, молчавший до этого момента. — С окончания последней войны прошло чуть меньше семнадцати лет. После нее — да и после предыдущих войн тоже, — у нас остался целый пласт населения, которое нуждается во вспомогательных приспособлениях не то, что для работы, а даже для ухода за собой. И это серьезно — нам необходимо придумать, как создать такие приспособления и сделать их доступными для всех слоев населения. Так что знания господина да Винчи вкупе со знаниями наших ученых могут принести ощутимую пользу. Рафик, поглаживая свою длинную бороду, кивнул, соглашаясь с ним, а Карим, вытащив откуда-то квадратный пергаментный лист и маленький уголек, кратко записал на него все услышанное. Увидев это, Малик улыбнулся и, бросив быстрый взгляд на обедающего в стороне сына, сменил тему. — Мне рассказывали, что вы хороший друг не только дожа, но и одного из его сыновей, перед отъездом вы получили должность, — увидев кивок Леонардо, Малик продолжил. — Значит, вы как никто другой знаете о том, как и чему обучают наследников знатных республиканских семей. Совсем недавно я позаботился о том, чтобы у наших с главнокомандующим сыновей появились учителя, и мне интересно, могут ли наши учителя перенять опыт республиканских. Будьте так добры, расскажите нам о том, как учат республиканскую знать. Леонардо на миг задумался и рассказал ему все, что он знал об обучении детей в семье Аудиторе. Все дети дожа хорошо знали языки соседних государств, историю, разбирались в точных науках, знали народные легенды, песни и молитвы. Старшие сыновья были прекрасными мечниками, но если первенец, Федерико, был скорее сильным и крепким, то Эцио был достаточно ловким и юрким. Их сестра, Клаудия, отлично музицировала, прекрасно писала как прозу, так и поэзию. Помимо всего прочего, она могла за себя постоять — при ней всегда был острый нож, которым она отлично управлялась, она также была прекрасной лучницей, способной потягаться в точности и скорости с хорошо обученными воинами. Младший ребенок в семье, Петруччо, только начинал познавать мир вокруг себя и свои способности, но с малых лет в нем была заметна тяга к знаниям. — Если обобщить все, чему я имел возможность быть свидетелем, — задумался на миг Леонардо, — то универсального способа для обучения не существует. Ежели вы будете учить детей слишком многому против их воли, то они потеряют всякое желание учиться. Ежели пренебрежете их интересами и способностями, а именно будете учить их тому, что их не интересует, или не так, как они способны уразуметь то, чему их учат, то все ваши старания будут напрасны. Я не могу посоветовать вам ничего конкретного, ваше величество, кроме того, что необходимо наблюдать за тем, что интересует ваших наследников, и подмечать, как они лучше запоминают то, чему вы их учите. Император, внимательно дослушав его, молча посмотрел на архитектора оценивающим взглядом. Леонардо выдержал его, внешне сохраняя абсолютное спокойствие, но внутренне содрогаясь от какого-то необъяснимого страха за себя. Но улыбка, появившаяся на губах императора в следующий миг, успокоила его. — Думаю, что вы, не давая мне конкретного совета, сумели как нельзя лучше ответить на мой вопрос, — заметил он. — Это тоже хорошее умение. Не потеряйте его, господин да Винчи. — Благодарю вас, господин, — Леонардо подумал было, что разговор закончен, но, бросив взгляд на маленькую принцессу, он вдруг вспомнил Клаудию, с которой дружил так же хорошо, как с Эцио, и решился на то, что другие назвали бы дерзостью. — Если позволите, ваше величество, я поделюсь с вами еще одним наблюдением. — Разумеется, мессер да Винчи, — к счастью, император Малик выглядел действительно заинтересованным, и Леонардо, вдохновленный этим, продолжил говорить. — Я являюсь другом не только второму сыну дожа, но и его единственной дочери, кроме того, я учил ее живописи и некоторым естественным наукам, — сказал он. — Видите ли, в Республике не принято оставлять без образования и дочерей. Мы считаем, что умная и образованная девушка представляет большую ценность для общества, чем приданое для семьи ее мужа, поскольку ни один ученый муж не вкладывает столько в маленького человека, сколько вкладывает в него мать. Мария Аудиторе, жена Великого Дожа, является примером и вдохновением для многих из нас, она управляет предприятиями своей семьи не от имени мужа, а от своего собственного имени, ибо она имела возможность развивать свои природные склонности и таланты и воплощать их на благо своей семьи и страны. Ее дочь, Клаудия, очень похожа на нее, она обладает незаурядным умом и по прошествии времени станет большим подспорьем для своей семьи. Я считаю большой честью то, что мне позволено помогать ей в этом, и я верю, что имперские женщины и девочки тоже смогут сделать многое, будь у них возможность учиться и применять свои знания на практике. Посему я хочу предложить вам попробовать заняться образованием ее высочества. — Как это? — перебил его Рафик. — Не поймите меня неправильно, господин… Быть может, ваш бог допускает такое для ваших женщин, но допустят ли такое наши боги… Чтобы женщины и девочки учились подобно мальчикам и мужам… Не приведет ли это к краху всего, на чем зиждется наше общество? Леонардо не успел ничего возразить — он наткнулся на взгляд посла, предупреждающий о том, что отвечать не стоит, и стыдливо отвел собственный взгляд. Макиавелли открыл было рот, чтобы извиниться за него и сгладить разговор, но не успел. Снова заговорил император. — Господин архитектор вряд ли посвящен в нюансы нашей веры, но в Империи мы живем по законам, установленным Четырьмя богами — Отцом, Сыном, Матерью, Дочерью. Каждому человеку по мере взросления и продвижению его по дороге жизни и общественного положения уготована своя роль. Императоры и государственные мужи — отцы, следующие заповедям Абхамула, Творца нашего. Они предопределяют ход жизни всей страны, и действия их меняют историю в настоящем и будущем. Их сыновья, младшие братья и весь прочий мужской народ — сыновья, первородные воплощения Альгиля, сына Абхамула. Императрицы, жрицы и взрослые женщины, чье чрево дало жизнь, воплощают в себе волю Саильфы, которая, в свою очередь, дала жизнь не только божественным близнецам, но и всей Империи, — сделав паузу, чтобы испить вина, Малик продолжил. — И, наконец, принцессы и дочери нашего народа, не только воплощающие надежду на наше выживание, но и считающиеся слезами Инаи, Дочери божественной четы. Об этом редко вспоминают, но, вообще-то, слава перворожденного ребенка принадлежит ей, ибо она старшая в паре близнецов. Сейчас ее называют Жертвенницей Инаей, Инаей, Знающей свое место, и все потому, что Абхамул видел будущее не в ней, а в ее брате, а ее собирался выдать замуж за лучшего из всех земных правителей, чтобы в потомках правоверных имперцев текла божественная кровь. Но, узнав, что чрево Инаи непригодно для рождения, он пришел в ярость и, выгнав ее из Золотых Чертогов, заточил Инаю на небосводе, что для них, богов, лишь пол, по которому они ходят, а для нас, смертных, непреодолимая при жизни граница. Разочарованная Иная долгие столетия и даже тысячелетия оплакивала свою вечную жизнь, обреченную на заточение, и слезы ее были так обильны, что скопились в земных глубинах, превратившись в океан, и так горьки, что сделали этот океан невыносимо соленым. Все присутствующие слушали эту историю как завороженные, и когда Малик снова на какое-то время умолк, остальные переглянулись, стесняясь напомнить ему о своем присутствии. — Так почему же девочек называют слезами Инаи? — чувствуя ответственность за свой вопрос, решился Леонардо. — Потому что все хотят сыновей, — вместо Малика ответил главнокомандующий Ла-Ахад, и все вздрогнули, впечатленные силой и глубиной его голоса. — Здоровых, дееспособных сыновей. По крайней мере, хотели раньше. При моих предках, правивших до недавнего времени, дочерей не хотели. Тогда сын означал стабильность. Мальчики шли помогать по хозяйству. Юноши шли воевать и становились мужчинами. Возвращаясь, они выращивали еду, добывали ресурсы, строили города, торговали. У мальчиков впереди была вся жизнь. Девочкой хорошо было родиться после мальчика. Ну или если после тебя появлялись мальчики. Если в твоей семье рождались одни девочки, тебя считали проклятым. А твоих дочерей — наказанием тебе и им самим. Замуж таких не брали — приданого не дадут. Им не давали делать мужскую работу — не пристало. Такие оставались неприкаянными. Единственный путь их был в монастыри Инаи. Только там они могли быть полезными. Мужчин в таких монастырях немного. Они либо евнухи, либо покаявшиеся преступники, либо освобожденные рабы. Либо те, кто по любой причине не может выполнять мужскую работу. Вот кого принимает Иная, ибо все неприкаянные, проклятые на муки, и есть ее слезы. — Если упростить, — видя, что такие долгие объяснения с трудом даются его сателлиту, продолжил император, — то Жертвенницей Инаю называют потому, что она приносит себя в жертву, чтобы другие могли идти вперед. Она отказалась покидать небосвод, когда ее отец, раскаявшись, предложил ей вернуться. И с тех пор она забирает себе всю боль и печаль тех, у кого меньше возможностей и прав — у женщин и девушек, которые не могут пройти по пути Саильфы, у евнухов, которым не удалось скопить состояния на работе в гаремах до конца их службы, после которой им некуда идти, у освобожденных рабов и рабынь, которых не принимают другие ветви. — Справедливости ради, стоило бы иметь в виду, что такой взгляд на положение Инаи характерен для ветви хамулитов, последователей Абхамула, — вдруг заговорил советник Нумаир. — К ней принадлежит вся императорская династия, за исключением ее высочества и ее матери. Но предыдущая династия Аль-Фадхи принадлежала к ветви гилинов, последователей Альгиля, воина и сына своих родителей. И взгляд на мир, законы и легенды у них были свои. Естественно, это во многом определяло курс Империи и цели императоров. Аль-Фадхи считались истинными братьями Альгиля — воинственной династией, ставящей на первое место военные достижения, а не реформы, преобразование и стабильную власть, что мы имеем возможность наблюдать на примере Аль-Саифов, династии хамулитов. По-другому смотрели они и на все прочее, включая семью и место каждого ее члена в обществе. Чего только стоит история о Сулеймане, первом Аль-Фадхи, которого прозвали Сыном Саильфы, ибо на престол он взошел в столичном храме Саильфы, чего не делал ни один Аль-Фадхи ни до него, ни после. Об этом среди гилинов вспоминают нечасто, но, как я слышал, последовательницы Саильфы все еще с большим теплом и уважением относятся к такому примеру сыновьей любви. Так что, как вы понимаете, господин да Винчи, у каждой ветви свой взгляд на происходящее, и на легенду об Инае в том числе. — Ваше величество, — в разговор снова встрял Рафик, — для чего же вы нам рассказали сегодня эту легенду? Малик тяжело вздохнул и перевел свой взгляд на столик, где весело смеялись дети. Проследив за его взглядом, все сразу поняли, что он смотрит на свою дочь, маленькую принцессу, даже не подозревавшую, какую большую беду в имперском мироздании обозначило предложение заняться ее образованием. — Чтобы правота господина да Винчи стала очевидной для всякого имперца, что слышит этот разговор, — тихо сказал он. — Я много думаю об этом в последнее время. И, признаюсь честно, я даже вообразить себе не могу тот прогресс, которого мы бы добились, не ограничивай мы наших женщин материнством и небольшим набором «допустимых» обязанностей. Посему я благодарю вас, господин да Винчи, за то, что вы предложили это и дали мне возможность высказаться. Леонардо, смущенный донельзя, слегка поклонился и постарался вжаться в высокую спинку своего стула, чувствуя на себе пристальные взгляды сидящих с ним за столом имперцев. На этом обед для него был закончен, во всяком случае, официальная его часть. Когда император поднялся, все встали вместе с ним. — Благодарю каждого из вас за то, что вы разделили со мной эту трапезу, — сказал Малик. — Благословит вас Абхамул хорошим завершением дня. И с этими словами император покинул столовую в сопровождении главнокомандующего. После его ухода все разошлись кто куда. Слуги увели маленьких наследников и старшего сына главнокомандующего, когда те изъявили желание поиграть в саду. Мария передала в руки евнуха своего младшего сына, которому было пора спать, и отправилась на базар за тканями и игрушками для детей из приюта при монастыре Инаи, которому покровительствовала. Советники разошлись по своим дворцам и домам. Леонардо, покинув столовую, замер в коридоре. Только сейчас ему пришло на ум понимание — он не знал, насколько далеко простирались его возможности в новой стране. — Что-то не так, Леонардо? — поинтересовался посол Макиавелли. — Я не очень понимаю, что мне следует делать, — искренне ответил Леонардо. — Наверное, мне следовало спросить, когда мне необходимо будет начать работу. — Не беспокойся, у меня есть все необходимые инструкции, — Макиавелли улыбнулся. — У нас с тобой сейчас свободное время, мы можем заниматься чем нам заблагорассудится. Хоть выйти в город, хоть вернуться в выделенный нам дом — нас не ограничивают. Мне лично совершенно все равно, чем заниматься. Что думаешь? Леонардо действительно задумался. Он не настолько устал, чтобы возвращаться в свой гостевой дом и отдыхать, а иной причины для возвращения туда у него не было. А если и идти, то куда? — Наверное, раз мне придется проектировать здания, мне стоило бы понять, что и как здесь уже построено. Хорошо ли вы ориентируетесь в городе, посол? Понимающе улыбнувшись, посол повел его куда-то по запутанным дворцовым коридорам.

***

— Что ты думаешь об этом архитекторе? — спросил у Альтаира Малик, удобно устроившись на его груди. Они отдыхали в личной гостиной Малика. Убедившись, что даже шептуны не приближаются к стенам и окнам, Альтаир лег на ковер, оперся на подушки и позволил Малику устраиваться на нем так, как ему заблагорассудится. Малик заставил его раздвинуть ноги и, прижавшись спиной к груди сателлита, улегся на нем. — Тоже самое, что и об остальных людях, — равнодушно сказал Альтаир, протягивая руки вперед и обнимая Малика за талию. — Ничего особенного. Ты единственный человек, о котором я что-то думаю. — Обожаю, когда ты делаешь комплименты, — мягко улыбнулся Малик. — Тем не менее… я рад, что дож согласился одолжить нам его, пусть даже только на год. Мне нравятся его взгляды на архитектуру, это определенно то, что нам нужно. — Тебе нужно, — поправил его сателлит. — Ты зря мне это рассказываешь. Теперь это твоя страна. Делай с ней что хочешь. — Ты просто невозможен! — Малик сказал это чуть возмущенней, чем следовало, хоть он и знал, что Альтаир не лжет и не переигрывает. — Откуда в тебе столько равнодушия к тому, как живут люди, которых ты защищаешь? Ты ведь не всегда таким был. — Вообще-то всегда. Моя задача — быть рядом с тобой. Большая ли разница — охранять только тебя или тебя и страну в придачу. Детали меня не волнуют. — Почему? — А почему они должны меня волновать? — Я не знаю, но… — Малик на миг задумался. — Не может быть так, что тебя волнует лишь что-то одно. — Может. Просто ты усложняешь, — Альтаир прижал его к себе еще крепче. — Важно всегда только одно. Остальное мы сами выбираем и добавляем. Поставь нас перед выбором — одно и выберем, пусть и про себя. Я сразу выбирал то, что для меня важно. — Знаешь, иногда я забываю о том, какой ты мудрый, — улыбнулся Малик. Вместо ответа Альтаир лишь коснулся губами его виска, прикрыв глаза. В груди разрасталось приятное чувство, всегда возникавшее в такие редкие моменты их близости. Это было огромное наслаждение для них обоих — когда они были наедине, то чувствовали себя единым целым. И если бы кто-либо посмел заявить в их присутствии, что в их отношениях нет ничего гармоничного и правильного, то Альтаир, не задумываясь, убил бы этого человека. Он не был гением, но понимал — если что-то кому-то кажется непривычным, то в этом далеко не всегда есть что-то неправильное. Десять лет рядом с Маликом позволили ему понять, что все те разы, когда он делил ложе с наложницами, которых ему подсовывал Аль-Муалим, и позже с Марией, были скорее из осознания необходимости оставить наследника, после них он не чувствовал в лучшем случае ничего, в худшем — испытывал дискомфорт. Это не шло ни в какое сравнение с тем, что он чувствовал даже просто прикасаясь к Малику. Это был внутренний трепет, после которого оставалось счастье и потребность в продолжении. Он уже давно перестал нервничать от мыслей, что своими чувствами он оскверняет божественную сущность Малика, божьего помазанника на престол, по какой-то причине поверив в то, что-то, что происходит с ними — благословение, а не кара. Ведь Малик отвечал на его чувства, прикосновения, слова, а большего ему и не нужно. — Я люблю тебя, — прошептал Альтаир, снова целуя Малика в висок. Малик аккуратно высвободился из плена его рук и, повернувшись лицом к сателлиту, устроился у него на коленях. Проложив дорожку из поцелуев от ключиц до подбородка Альтаира, Малик поцеловал его в губы и прижался к нему, сжимая единственной рукой его плечо. Альтаир, улыбнувшись, обнял его за талию и ответил на поцелуй, зная, что это один из немногочисленных способов, которыми Малик отвечает на его чувства. Другой бы обиделся на его месте, решив, что Малик, не произнося этих трех слов, скрывает отсутствие чувств, но Альтаир видел — это не так. В толпе придворных, когда они были порознь, взгляд Малика искал в первую очередь его не потому, что чувствовал себя в опасности, пока его нет рядом, а потому, что он просто хотел, чтобы они были вместе. Малик доверял Альтаиру все, что у него было, начиная от своего тела и души и заканчивая детьми, в которых он души не чаял. Такое доверие со стороны человека, потерявшего незадолго до их более близкого знакомства всю семью, показывало, насколько важной частью его новой жизни стал Альтаир. Как бы им не хотелось запереться в одной комнате, чтобы провести в ней вместе всю свою жизнь, у этой самой жизни были на них свои планы. В руках Малика теперь действительно была огромная страна, в руках Альтаира же — сердце правителя этой огромной страны, в плену его пылающих золотых глаз — душа сына Абхамула и Саильфы, младшего брата их детей-близнецов. Если Альтаир по приказу Малика и мог какое-то время не выполнять свои обязанности, то Малик такой возможности лишен до конца своей жизни. Ну или как минимум до тех пор, пока он не сочтет своего сына достаточно взрослым, образованным и готовым к тому, чтобы занять его место на троне. Пока что… в их власти только выполнять свою работу и изредка позволять себе такие моменты единения. За окном, в маленьком садике, зашелестели листья деревьев. Альтаир напрягся и резкими движениями прижал к себе Малика, закрывая своими руками слабые участки его спины. Понимая, что это значит, Малик спрятал свое лицо у него на груди и замер, прислушиваясь к повисшей в комнате тишине и терпеливо ожидая вердикта своего сателлита. Шелест повторился, и Альтаир мрачно выдохнул — сегодня кому-то из шептунов явно не поздоровится за то, что он или они помешали своему господину. Он отпустил Малика, позволив ему отстраниться и подняться на ноги. — Обещай мне не наказывать их слишком сильно. В конце концов, это же их работа — держать тебя в курсе, — попросил Малик, пытаясь одной рукой поправить смявшуюся одежду. Губы Альтаира изогнулись в подобии улыбки, которым он, по меньшей мере, никого не пугал. Малик, крайне редко видевший настоящую его улыбку, уже давно не вздрагивал, видя эту жалкую пародию, но все еще не мог перестать воспринимать ее как сигнал опасности, чем по сути эта кривая усмешка и была. Альтаир поднялся с подушек и подошел к своему повелителю, чтобы помочь ему разгладить одежду, завязать и затянуть упавший на пол шелковый пояс, подколоть булавкой, которая всегда была в кармане для таких случаев, развернувшийся пустой рукав — тонкие шелковые нити постоянно рвались, доставляя массу неудобств. Вид самого этого пустого рукава пробуждал в Альтаире смешанные чувства. Это были ненависть к запрету Малика шить рубашки, камзолы и халаты только с одним рукавом и небольшим карманом для культи вместо целого рукава, и стыд за то, что по его вине этот чертов рукав, холодная ткань, необходимая, чтобы прятать под собой горячую, живую и работоспособную плоть, на три четверти пуст. С тем, что руку императору ампутировали не всю, оставив ноющую культю, растущую из предплечья, уже было ничего не поделать. Думая об этом, Альтаир забыл, что все его чувства видны на его лице, и когда его щеку резко ошпарило пламенем пощечины, он вздрогнул и сделал шаг назад, не понимая, за что. Заставив себя отвести взгляд от рукава и посмотреть в глаза повелителя, Альтаир вздрогнул — он понял свою ошибку. Мучительный, тошнотворный стыд, уже скрывавший под собой другую причину, опустил его на колени. — Ты понял, за что? — голос Малика был холоднее снега на Северном пике. — Да. — Еще раз я увижу, что ты меня жалеешь — велю казнить. — Если это повторится, я сам отправлюсь на Шайтанов обрыв. Прошу простить мне мою ошибку, — Альтаир прижался лбом к животу Малика и обхватил его руками за талию. Это было хорошее напоминание — он не имеет права жалеть того, кто нуждается в его близости. Поднявшись, Альтаир еще раз осмотрел своего повелителя. Сейчас все было в порядке. Они оба выглядели абсолютно невозмутимо и спокойно, как и полагалось императору и его сателлиту. О том, что только что произошло, они уже забыли. Они прошли из своей маленькой комнатки отдыха в рабочий кабинет. Малик уселся за стол и потянулся к бумагам, а Альтаир подошел к окну. — Какие новости? — спросил Малик, быстро прочитывая и подписывая документы. Альтаир какое-то время молчал, слушая шелест листьев лозы, обвивающей деревянную сетку на окне. Когда шелест затих, Альтаир отвернулся от окна и подошел к одному из кресел, стоящих в углу комнаты. — Посол и архитектор да Винчи покинули дворец. Два стражника по твоему приказу следуют на расстоянии от них, — сказал он, усевшись в кресло. — Кажется, этот архитектор решил не терять времени даром. Он собирается посмотреть на архитектуру города. Пока что они прошли половину квартала Бронзы, дома богачей. — Интересно, — протянул Малик. Он откинулся на спинку своего деревянного кресла, отложив документ, в текст которого он только что вчитывался. — Проверить, собирается ли он шпионить? — скупо поинтересовался Альтаир. — В этом нет нужды. Зачем посылать шпиона, если можно попросить тайной встречи для обмена информацией государственной важности и подписания нужных договоров, — Малик покачал головой, напоминая сателлиту о двух поездках в спрятанный в пограничном Изумрудном лесу домик для переговоров. — Дож не из тех, кому нужно красть информацию. Думаю, мы можем не беспокоиться насчет этого. Оставь в покое этого архитектора. Но пусть его охраняют еще и шептуны. Нам не нужно, чтобы он покалечился. Что-то еще важное? Альтаир снова выпрямился и прислушался к шелесту листьев лозы на окне позади него. Дослушав новый доклад, он изменился в лице. Теперь вместо обыкновенного нейтрального спокойствия его выражение лица стало каким-то… кислым, словно бы он выпил уксуса или перебродившего вина. — Альтаир? Что случилось? — нахмурился Малик. — Наши дети начали громить дворец, — мрачно и серьезно ответил он. Хмурое выражение на лице Малика мгновенно сменилось напряженным и напуганным. Заметив это, Альтаир подавил тяжелый вздох. Как бы сильно Малик не полагался на свой разум, его здравомыслие частенько оставляло его, когда речь заходила о детях. Стоило Малику узнать о любом происшествии, в котором был замешан кто-то из его детей, как он тут же превращался из мудрого отца в наседку. — Прости, я неправильно выразился, — сказал Альтаир, в очередной раз проклиная свое неумение правильно выражать свои эмоции. — Они всего лишь устроили переполох неподалеку от Дворца Розы. Установили в парке несколько чернильных ловушек. В них угодили Тауфик и три служанки. Сейчас их обнаружили в Зал Мыслителей. Кажется, они измарали грязными руками карту на стене и умудрились отломать подлокотник твоего трона. Опустившись в кресло, Малик позволил себе выдохнуть и расслабиться. Каждый раз, когда шептуны Альтаира или Тауфик приносили ему новости о детях, он почему-то не мог не предполагать худшего — похитили, ранили, убили… Его сердце сжималось от дурных предчувствий, но, к счастью, что-то из ряда вон выходящее происходило крайне редко. Тазим и Мелек были под круглосуточным присмотром шептунов и евнухов, и раз в час или два их отцу сообщались их передвижения по дворцу, занятия и желания. Даже если Малик был на совете или занят делами, Тауфик исправно сообщал ему новости о детях лично, отправлял доверенных слуг или передавал их в записках через тех, кто не посмеет вскрыть маленькую капсулу для бумаг. Тазим был абсолютно спокойным и практически не доставлял проблем, а Мелек, заведя себе подруг, стала меньше проказничать, чем не могла не обрадовать весь дворец. Альтаир, предупреждая своего императора о том, что с появлением во дворце еще одного ребенка, шаловливого Дарима, таких необычных ситуаций станет больше, не соврал. Пусть это и прибавило Малику поводов для беспокойства, но вместе с тем укрепило уверенность в том, что он сделал все правильно. Тазим, для которого это все и затеялось, стал более открытым, начал чаще улыбаться и проявлять инициативу в общении с кем-то — предлагал что-то свое, а не смиренно соглашался на то, что предлагалось ему. Вспомнив об этом, Малик расслабился окончательно и улыбнулся. — Хорошее начало. Твой сын унаследовал редкий талант, которым в свое время ты меня удивил, — сказал он, возвращаясь к документам. — Он, сам того не подозревая, меняет того, кто ему дорог. — То есть, я изменил тебя? — удивился Альтаир. — Да, и я не вижу в этом ничего удивительного, — Малик, продолжая улыбаться, снова занялся бумагами. — В любом случае, я рад, что дети в безопасности. — Стоит ли отругать их? — решился уточнить Альтаир, понимая, что если Малик вот-вот погрузится в работу с головой, его не стоит отвлекать. — Нет, только поговорить. Пусть пачкают и портят мои вещи, я не против, но их игры не должны вредить другим людям, — последовал спокойный ответ. — Тауфик наверняка уже распорядился заменить карты и исправить ущерб, который они нанесли дворцу. Я поговорю с детьми. Поклонившись, Альтаир покинул императорские покои. Отдыхать было приятно, но исполнение своих обязанностей никто не отменял.