Ренессанс Республики

Путь до Монтериджони, ближайшего к столице из маленьких городов-государств внутри одного большого, в этот раз занял у Федерико целую ночь и половину солнечного дня. Обычно выезжая по утру, он приезжал к вечеру. Но в этот раз условия были другими. И инструкции, выданные ему, отличались от обычных. Сопровождаемый Марко и Джанлукой, отказавшимися отпускать его в такой опасный путь в одиночку, он выехал из города на час раньше, чем должен был выехать его брат. К Монтериджони вели две дороги — длинная и короткая. Все по обыкновению ездили короткой дорогой, облагороженной и ухоженной, самой безопасной. Федерико же, как велел ему отец, избрал длинную дорогу, на которой, следуя полученным инструкциям, ему предстояло сделать остановку в одном из трактиров. Оставив лошадей отдыхать в конюшне, молодые люди вошли в трактир. — Чего изволят господа? — не особо вежливым тоном спросил трактирщик, чисто для вида протирая грязной тряпкой мутный стакан. Федерико огляделся и поежился — трактир был уродлив, грязен и вонюч, если бы не приказ отца, он бы ни за что тут не остановился. Да и сам трактирщик, высокий широкоплечий мужчина с короткими черными волосами, явно поломанным в битвах носом и грубыми мускулистыми руками, у него доверия не вызывал. — Изволим лучшего вишневого эля, — сказал он, как научил его отец. — Столько, чтобы до утра хватило. Трактирщик нахмурился, услышав эти слова, словно не ожидал такого. Его темные глаза под густыми бровями бегло осмотрели пустой зал и снова впились в Федерико. — Надеюсь, ты никого сюда не привел за собой, — угрюмо сказал трактирщик, отставив стакан. — Мои люди уже подготовили для тебя лошадь и смену одежды, но про твоих спутников речи не было. Они будут тебя тормозить. — Неужто у вас нет других лошадей? — удивился Федерико. — Мы видели конюшню, где было только три пустых стойла для наших коней. — Я могу одолжить тебе двух коней за дополнительную плату, — сдался трактирщик. — Но ты поступил опрометчиво, выехав в компании. Это может привлечь лишнее внимание. — Благодарю за беспокойство, — Федерико с трудом удерживал себя от грубости, — но мы справимся. Нам всего лишь нужно сменить лошадей и переодеться. — Для них у меня ничего нет, — трактирщик снова принялся тереть стакан. — Дырявые грязные плащи, оставленные другими путешественниками, разве что. — Я могу купить у вас и их, — спокойно сказал Федерико, снимая с пояса маленький, но увесистый кошель с золотыми и опуская его на грязную столешницу перед трактирщиком. Неуловимым движением мужчина убрал кошель под столешницу и позвал некого Маурицио. На его зов с кухни вышел сонный юноша. — Дай господам старые забытые плащи, — велел трактирщик. — И помоги подготовить еще двух хороших коней. Дважды указывать юноше не пришлось. Он кивнул и вышел через ту дверь, откуда пришел. К моменту его возвращения Федерико и его спутники успели поесть холодной, пресной похлебки с несколькими кусками черствого хлеба и выпить несколько чашек горького, плохо обжаренного кофе без сахара и сливок. Эта скудная пища, тем не менее, помогла им насытиться, набраться сил и взбодриться. Закутавшись в поданные слугой плащи, юноши вышли из трактира и оседлали приведенных из конюшни коней. — Доброго пути, господа, — крякнул вышедший их проводить трактирщик. — Будьте осторожны. В этих местах недавно завелись разбойники. Даже патрульные боятся связываться с ними — эти сукины дети хорошо вооружены, уже не один обоз с припасами обнесли и не одного дворянина ограбили. Постарайтесь не встретиться с ними. — Благодарю за предупреждение, — кивнул Федерико и пришпорил коня. — Какой странный трактирщик, — сказал ему Джанлука, когда они выехали со двора трактира. — Держать трактир так близко к городу, да еще и на длинной дороге… Должно быть, он работает себе в убыток. — Это не просто трактирщик, это один из информаторов моего отца, — поморщившись, сказал Федерико. — Он передаст, что мы живы и направляемся куда надо. Если к середине дня мы не появимся в Монтериджони, нас начнут искать, и это сэкономит время и силы. Это все объяснило его спутникам. Весь дальнейший путь они проделали молча. Скакали они быстро, иногда давая коням немного передохнуть, и, как и планировал Федерико, к нужному часу они оказались в предместьях города и остановились на миг, любуясь открывшимся им видом. — Отлично, дядя никуда не уехал, — сказал Федерико, указывая на открытые ворота. — Он нас ждет. Марко или Джанлука не успели сказать или спросить что-либо. Из перелеска по обеим сторонам дороги послышались воинственные возгласы и свист стрел. Их поджидали. Разбойники, устроившие засаду, выбежали из-за деревьев раньше, чем замешкавшиеся путники успели поехать вперед. Стрела вонзилась в шею коню Федерико, и несчастное животное встало на дыбы, уронив на землю наездника. От удара спиной Федерико на миг лишился чувств и охнул, чувствуя, как все болит. Придя в себя он увидел, как его друзья, спешившись и хлопнув своих коней по крупам, чтобы те побежали вперед, окружили его и вступили в бой с разбойниками. Федерико поспешил подняться и присоединиться к ним. Слух, рассказанный трактирщиком, подтвердился. Эти люди были неплохо вооружены, но ужасно обучены, и количество, которым они превосходили парней, никак им не помогало до тех пор, пока они не решили взять путников измором, нападая по одиночке. Их тактика сработала бы, не подоспей на подмогу юношам наемники из города. — Трусливые ублюдки! — рявкнул Марио, что привел наемников. Он с силой обрушил меч на одного из разбойников, и тот, смертельно раненый, отлетел в сторону. — Убирайтесь туда, откуда пришли, и не показывайтесь мне на глаза. Те из разбойников, что выжили после появления его наемников, пораженные его голосом и силой и осознавшие свое поражение, струсили окончательно. Они побросали свое оружие и бросились вспять, вскоре скрывшись в лесу. Отправив наемников добить их, Марио подошел к племяннику и его товарищам. — Надеюсь, вы не ранены, — спросил он, бегло осмотрев юношей. Он удовлетворенно выдохнул, поняв, что все в порядке. — Отлично, все целы. — Благодарю, дядя, — искренне сказал Федерико. — Нам очень повезло, что вы пришли нам на подмогу. Как вы узнали? — Никак, — Марио развел руками и кивнул им на дорогу, напоминая, что им следует добраться-таки до города. — Эти разбойники изводят окрестности с самого моего возвращения из Солэ. Я часто выезжаю в патрули, проверяю, как дела у ближайших деревень и хозяйств, не нужна ли им защита. Тех, кто живет неподалеку от городских стен, эти трусы не трогают, но тем, кто в отдалении, тяжко приходится. Мы возвращались с очередного патруля и услышали бой. Прийти вовремя — большая удача. Я рад, что мы подоспели. — Мессер, мы обязаны вам жизнью, — сказал Марко, поклонившись на ходу. — Скажите, как мы можем отплатить. — Все, что угодно, — согласился с ним Джанлука. Марио, довольный тем, что у его племянника такие хорошие и верные товарищи, усмехнулся. — Мне достаточно того, что вы будете помогать моему племяннику, — сказал он. — Ближайшие месяцы будут непростыми для нас всех. Нам предстоит укрепить наши позиции, заручиться поддержкой союзников и отстоять власть моего брата. Но это еще впереди. Пока же, — они наконец прошли через высокие, мощные ворота, и Марио остановился, широко раскинув руки и указывая им на начинающий просыпаться город, — добро пожаловать в Монтериджони, юноши.

***

Найти место, указанное в письме, оказалось труднее, чем Эцио полагал поначалу. На карте это место выглядело старым домом в Доках, районе, окруженном каналами и маленькими речками-рукавами, впадающими в Розу, и расположившегося в тени высоких городских стен с наблюдательными башнями. Там, на бумаге, этот дом тесно прижимался стенами к соседним жилым помещениям, но, как упоминалось в письме, официально он считался старым рыбным складом, давно заброшенным и так и не нашедшим нового хозяина. Люди обходили его стороной, и долгие годы никто не стучался в высокие деревянные ворота, ведущие во двор и указанные как самый главный опознавательный знак. Оказавшись в нужном районе, в котором даже самые старые жилые и используемые здания были чистыми и ухоженными — старая кладка в стенах постепенно сменялась новой, что было заметно по новым слоям штукатурки и краски, бедность отделки компенсировалась пышным цветом уличных растений, заботливо взращенных местными в пузатых глиняных горшках, — Эцио ожидал, что сразу найдет нужный дом. Он представлял его как грязное и неухоженное строение со сломанными воротами и покосившимися наличниками под окнами, и потому, оказавшись в описанном квартале и найдя все прочие опознавательные знаки, указывающие на нужный дом, он четверть часа бродил, спешившись с усталого коня, в поисках его. Ни один из складов, что попадались ему по дороге, не подходил под описание, что нарисовало ему воображение, и Эцио, чьи ноги уже изнывали от усталости, а плечи сильно болели под тяжестью рюкзака на спине, остановился на очередном перекрестке, крепко держа коня под уздцы. Откуда-то справа, от решетчатых ворот, перегораживающих путь для лодок вниз по маленькой речке Марте, тянуло рыбой и водорослями, и их запах смешивался с терпким запахом пыли, разносимой по землистой дороге, и едва ощущаемым кисло-тяжелым запахом отходов из едва засыпанных выгребных ям. Слева слышались песни, распеваемые пьянчугами-полуночниками в кабаке, куда часто ходили рыбаки и работяги с местных предприятий. Позади Эцио спал город, а впереди маячила неизвестность, и Эцио не мог решиться вступить в нее. Он чувствовал себя усталым и голодным, и отчаяние, что он отринул, прощаясь с родителями, захлестнуло его вместе с новым порывом влажного воздуха, гулявшего по улицам. Полностью отдаться отчаянию и опустить руки Эцио помешал странный звук. Где-то над головой что-то скрипнуло, надломилось и покатилось вниз, подпрыгивая на разноуровневых крышах. На макушку Эцио посыпались странные крошки и небольшие кусочки черепицы. Стряхнув их с волос, Эцио задрал голову и с удивлением увидел чьи-то чистенькие ботинки на коньке крыши. Он сделал пару шагов назад, чтобы получше разглядеть человека, стоящего на крыше, и его взору предстала уже знакомая девушка. — Ну, здравствуй, — весело сказала Роза, усаживаясь на крышу и свешивая ноги с края. — Чего бродишь? — Господина твоего ищу, — буркнул Эцио, убирая карту в карман. — И как успехи? — Как видишь, пока не очень. Роза засмеялась, словно совершенно не беспокоясь о том, что может кого-то разбудить. — Чего ты смеешься? — Эцио, стараясь не выдавать своего раздражения, махнул рукой, зазывая ее. — Спускайся давай. — Зачем? — Роза бодро болтала ногами в воздухе. — Чтобы помочь тебе? Эцио заколебался на миг. Ему не слишком хотелось признаваться в том, что он все это время потратил впустую, шатаясь по улицам в поисках нужного места, но так его и не найдя. Но по хитрому лицу Розы он понял, что чем дольше он затянет с просьбой о помощи, тем сильнее над ним потом будут подтрунивать, и это все решило. — Да, — признался он. — Мне нужна помощь. Пожалуйста. Усмехнувшись, Роза поднялась и скрылась за трубой, от которой Эцио видел только край. Заскрипели и потрескались глиняные составляющие черепицы под ее ногами, шаркнула подошва ботинок по стене, по которой Роза, как кошка, неуловимо спустилась с крыши. И в следующий миг девушка уже вынырнула из проулка между домами. — Пошли, — сказала она, пружинистым шагом сворачивая налево. — И, конечно же, она нас не подождет, — усмехнулся Эцио и, потрепав коня по шее, вместе с ним последовал за девушкой. Эцио думал, что умудрился каким-то чудом уйти слишком далеко от нужного ему дома, но в компании Розы он прошел всего лишь пару сотен метров до того самого кабака, в котором царило шумное веселье. Роза остановилась почти у самых его дверей и указала Эцио на большие ворота в арке, что была в двух метрах от них. — Вот те самые ворота, по которым ты должен был нас найти, — сказала она, усмехаясь. Эцио вдруг почувствовал себя глупцом. Дом, перед которым они стояли, меньше всего напоминал склад, в воображении Эцио вырисовывавшийся заброшенным, развалившимся и никем не использующимся. Он, скорее, был похож на вечно находящийся в ремонте проект. Скрытые от глаз прохожих плотной парусиной строительные леса, в свою очередь, прятали за собой стены, свежей охровой краской выглядывавшие сквозь щели в ткани, и, очевидно, были здесь уже не первый год. К балкам над дверью в здание кто-то прикрепил резную вывеску, гласящую «Спящий лис». Деревянные ворота, которые Эцио представлял поломанными и едва держащимися на заржавевших стальных петлях, были крепко обиты металлом и хорошо держались на своих местах. — Пойдем, — Роза дернула его за рукав и кивнула на ворота. — Надо отвести твоего коня в конюшню при нашем постоялом дворе. — Так «Спящий лис»… это постоялый двор, обустроенный ворами в старом складе? — уточнил Эцио, чувствуя, как болит от напряжения его голова. — Постоялый двор, игорный дом, воровской притон и бордель для господ с особыми потребностями по пятницам, — сказала с самым серьезным лицом Роза. То, с каким скепсисом воззрился на нее юный дворянин, рассмешило ее. — Черт, да я же шучу. Подумать только, у кого-то вроде тебя так плохо с юмором… — У кого-то вроде меня? — спросил Эцио, следуя за Розой во двор. Роза оставила его вопрос без ответа. Она приоткрыла одну из тяжелых створок ворот, позволяя Эцио завести коня внутрь, и, зайдя следом, закрыла ворота на тяжелый засов. Во дворе Эцио ждало странное зрелище. Строительные леса оказались не только внешним украшением этого дома. Они тянулись и по стенам двора, но парусины на них не было. Взору Эцио предстали широкие деревянные этажи, по одну сторону которых были крепкие известняковые с мраморной отделкой стены, а по другую — ничем не огороженный воздух, становившийся опаснее. Этажи эти своеобразной спиралью поднимались от земли к крыше, плотно прилегая к стенам, в оставшемся пространстве двора-колодца покачивались от гулявшего по квадрату ветра деревянные платформы деревянных и прикрепленных к кранам на крышах веревками. Дорожки, сделанные из двух широких корабельных канатов, скрепленных друг с другом крепкими веревками через каждый метр, пролегали между краями крыши, расчерчивая собою свободное небо. Пораженный этим зрелищем, Эцио так и замер, задрав голову вверх. — Не стой с открытым ртом, жука поймаешь, — сказала Роза, хлопнув его по плечу. Она указала Эцио на деревянный навес с ограждением у стены, под которым между двумя корытами с едой и водой топталась старая рыжая кобыла. — Расседлай своего коня и оставь его там. Эцио повиновался. Он завел коня в импровизированное стойло и неумело расстегнул пряжку седла. Кожаный ремень выскользнул из пряжки, и седло, поддавшись весу сумок, соскользнуло со спины коня и рухнуло в навоз, перемешанный с сеном. Роза, наблюдавшая за Эцио, засмеялась. — Сразу видно, ты белоручка, — сказала она, перепрыгивая через ограждение и помогая Эцио поднять седло и сумки. — Ну ничего, тут из тебя сделают человека. Смущенный донельзя, Эцио не ответил, но слова эти запомнил и пообещал себе доказать Розе, что она ошибалась на его счет. Пока что он, что было для него большой редкостью, безропотно принимал помощь Розы. Вместе они окончательно расседлали коня и повесили его упряжь на ограждение. Исполняя указания Розы, Эцио натаскал побольше воды из маленького колодца, остававшемся незамеченным для него в темном углу двора, в одно из корыт, а во второе насыпал из мешка, стоящего у ограждения, дополнительную порцию еды. Уставший конь с наслаждением опустил морду и захрустел остатками овощей, разделяя их с привлеченной запахом еды кобылой, и Эцио, довольный тем, что у коня, которого ему вверили, все есть, последовал за Розой к двери в дом, от порога которой начинались деревянные леса, ведущие на второй уровень. Роза толкнула дверь, и из дома пахнуло старым деревом и свежим клеем. Вступив за ней в тесный коридор и свернув в нем налево, Эцио нелепо заморгал, пытаясь привыкнуть к тусклому свету свечек в покосившихся настенных канделябрах, иногда перемежавшихся с невзрачными дверьми и поворотами в другие коридоры, и последовал за Розой вперед. Они шли по мрачному коридору до тех пор, пока не уперлись в дверь на другом его конце. Роза без стука распахнула ее перед Эцио и кивнула ему на проем, из которого тянуло прохладным, сырым воздухом. — Иди, поздоровайся, — сказала она. Не давая Эцио возможности что-нибудь спросить, она развернулась на пятках и за какие-то две секунды скрылась за ближайшим к двери поворотом. Понимая, что ничего другого ему не остается, Эцио шагнул в кабинет и закрыл за собой дверь. Внушительное помещение с маленькими слуховыми окнами под самым потолком было больше похоже на погреб или подсобное помещение. Винные шкафы и бочки тянулись вдоль всех четырех стен и рядами между ними, от них пахло лаком, хорошим деревом и едва пробивающимися винными парами, так и манящими Эцио к себе. Но Эцио, стряхнув слабым движением так влекущее его наваждение, прошел вперед по узкому проходу между рядами бочек. Он ожидал, что эти ряды будут занимать собой все помещение, но закончились они примерно на середине, и Эцио оказался в странном закутке, заставленном столами и остовами, заваленными бумагами и всевозможным барахлом. За одним из столов мужчина, на вид болезненно-худой. Он склонился над какой-то бумажкой, едва освещенной огарком свечи, почти оплавившимся, и крошечным лучиком света, пробивающимся через глухо забитое окошко над ним, его густые темные волосы длиной до подбородка скрывали его лицо от взгляда Эцио. Но стоило мужчине, услышав шаги и почувствовав чужое присутствие, выпрямиться и перевести взгляд на юношу, и Эцио понял, сколь обманчивым было его первое впечатление. Он каким-то образом узнал в этом человеке Вольпе, вора, которого видел в кабинете отца, хоть он и не видел его лица в день знакомства. Его движения и телосложение говорили за себя. Этот мужчина был достаточно высоким, почти одного роста с Эцио, и тело его было жилистым, развитым, но не сильно-мускулистым, а, скорее, выносливым, энергичным. Его руки с длинными пальцами, казалось, созданными, чтобы залезать в чьи-то карманы и вскрывать сложные замки, и обтянутыми бледно-продрогшей от сырости кожей, приковали к себе взгляд Эцио. В каждом мимолетном движении этого человека чувствовалось парадоксальное сочетание чего-то животного, дикого, необузданного, и осознанного человеческого, разумного в том, чего Эцио было никогда не постичь. Черт лица его в полумраке Эцио не смог различить, но он заметил странный аметистовый отблеск в его глазах и удивился — он еще никогда не встречал человека с фиолетовой радужкой. — Эцио? — произнес Вольпе, скорее констатируя факт, чем спрашивая. — Обстоятельства, конечно, сейчас непростые. Но я не ожидал, что твой отец пришлет тебя в тот же день. — Я тоже не ожидал, — не скрывая своих усталости и недовольства сказал Эцио. Но, вспомнив об условии, поставленном вором, и о том, что будет, если он будет непочтителен, Эцио прикусил язык и отвел взгляд в сторону. — Что я должен делать? — Сразу к делу, значит, — Вольпе сел на край стола и какое-то время помолчал, окидывая юношу пристальным взглядом. — Буду честен, не знаю, что и делать с тобой, какую работу назначить. У меня нет времени учить тебя основам, да и у моих людей тоже. Но и совсем без дела тебя оставить не могу… Он раздумывал еще несколько мгновений, но вдруг отвлекся на бледный, рассветный луч света, проникающий через окно. — Ты, полагаю, не спал всю ночь, — сказал Вольпе, либо так и не приняв окончательного решения, либо не желая пока что ему его сообщать. — Договорим потом. Найди Винченцо, моего заместителя. Он выделит какое-нибудь местечко для сна. И вот так, дав ему понять, что разговор действительно закончен, Вольпе отвернулся от Эцио к своим бумагам. От такой наглости и отсутствия заинтересованности в нем усталость юного Аудиторе как рукой сняло, парень внутренне вскипел, испытывая сильное желание развернуть вора за плечи и потребовать нормального обращения с собой. Но негласное обещание слушаться наставника, данное отцу, сдерживало его. С трудом, но справившись с собой, Эцио покинул погреб-кабинет через ту же дверь, через которую зашел. Эцио немного постоял в коридоре, раздумывая, в какую же сторону ему отправиться в поисках некоего Винченцо. Решив, что ему все равно придется потратить какое-то время на плутания по коридорам и неловкие попытки постучаться в какие-нибудь комнаты, он пошел в ту же сторону, что и Роза какое-то время назад. Коридор, куда он свернул, был почти таким же длинным, как и предыдущий, но упирался он в единственную дверь, что в нем была. Из-за двери слышались шум голосов и переставляемой посуды, доносились запахи еды, и желудок Эцио жалостливо заурчал. Видимо, эта дверь ведет в таверну, находящуюся в том же здании, решил он, открывая ее, и не ошибся. Закрыв за собой дверь, он осмотрелся. Он стоял в неприметном углу, который отгородили деревянными бочками от остального помещения. Узенький проход между ними так и манил пройти через него съедобными запахами и светом, и Эцио с удовольствием пошел на этот зов. В большом зале, заставленном столами, стульчиками и скамейками, забитыми посетителями, он нашел Розу и еще нескольких человек рассевшимися на высоких стульях у стойки, за которой хлопотал приземистый, лысый человечек с большими щеками и выпученными глазами, белки которых странно поблескивали в свете свечей на деревянных кругах люстр под потолком, а неопрятная одежда производила отталкивающее впечатление. Они разговаривали и весело смеялись, и Эцио, с трудом пробившись к ним через толпу, встал у единственного свободного участка стойки, освободившегося после только что отошедшего человека, и прислушался к разговору. — Винченцо, Винченцо, — смеялась Роза, стремясь ущипнуть странного человека за щеку каждый раз, когда он проходил мимо нее то с кружкой, то с тарелкой, то еще с чем в руках. — Сколько орехов ты прячешь в своих щеках? — Что ты заладила-то про орехи? — ворчал он скрипучим, неприятным голосом, хлопоча с посудой. — Я тебе бурундук или белка что ли, орехи прятать? Хочешь орехов — сходи за ними на ближайший рынок. — Мне на рынок нельзя, — продолжила в своей шутливой манере Роза. — Новых стражников еще не набрали, а те, что есть, меня уже хорошо знают. Меня искать начнут. А орехов хочется. У тебя все есть в закромах, что тебе стоит поделиться? Винченцо, Винченцо, поделись! — Поделись, поделись, — продолжал ворчать Винченцо, выливая остатки напитков в ведро под стойкой и протирая освободившиеся кружки страшного цвета тряпкой. — Тебе руки на что? Чем выпрашивать у меня, возьми сама. Разве не этому тебя учили? — Этому, — кивнула Роза, перебирая орехи в мешочке, который она неуловимым движением вытащила откуда-то из-за стойки в миг, когда Винченцо отвел взгляд в сторону. Пока эти двое препирались, а остальные воры, преимущественно парни-ровесники Эцио, смеялись и лакомились остатками еды, сам Эцио, видевший, как ловко Роза провернула свое, казалось бы, мелкое дельце, стоял с открытым ртом. Он только сейчас смог осознать и поверить в то, что его действительно отправили на обучение к ворам, в настоящий воровской притон, замаскированный под странную таверну в старом, заброшенном доме на краю города. То, что теперь ему предстоит стать одним из них, все еще вызывало сильное чувство протеста, острым камнем царапавшем его грудь изнутри, но любовь и верность к семье немного обтесало и сгладило острые углы. Винченцо, наконец, заметивший, что Роза все-таки раздобыла орехи в обход его взора, одобрительно улыбнулся кривой ухмылкой и осмотрел стойку. Увидев Эцио, он нахмурился. — Ты, черт возьми, еще кто? — спросил он, окидывая юношу немного злобным взглядом. — Хорошо же тут клиентов привечают, ничего не скажешь, — пробормотал Эцио. Прокашлявшись, он заговорил громче. — Я Эцио. Вольпе сказал, ты выделишь мне койку. — Если я буду выделять койку каждому оборватышу, который ко мне приходит, то самому скоро спать будет негде, — огрызнулся Винченцо, косясь на него из-под грузных век и для вида гоняя грязную тряпку по чистой столешнице. — Я не знаю ни тебя, ни почему ты здесь. Пусть Вольпе удосужится ввести меня в курс дела прежде, чем присылать неизвестно кого. — А я думала, ты был с нами, когда он рассказывал про придурка, которого ему навязал старый друг, — Роза, лакомившаяся орехами, совершенно не смутилась своих слов, как, собственно, и всегда. Она засмеялась, увидев гримасы Винченцо и Эцио. Эцио, недовольный мнением о себе в этом заведении, где ему сейчас меньше всего хотелось бы находиться, с трудом сдерживался, чтобы не нагрубить им. О чем думал Винченцо, видимо, не особо ладивший со своим господином, сказать было трудно. С пару минут он злобно косился на Розу, но в конце концов он устало вздохнул. — Отведи его туда, где ты ночевала, — прокряхтел он. — Раз уж ты сегодня отправляешься домой, то освободившаяся койка достанется ему. А ты, щенок, лови. Эцио не успел сориентироваться, и твердый, больше напоминавший камень, кусок хлеба прилетел ему прямо в лицо и упал в свободную от сумок руку. Слишком удивленный всем происходящим и уставший, Эцио даже не возмутился такому, и, скупо поблагодарив Винченцо, он пошел за потянувшей его в сторону Розой. — Ты на него не серчай, — сказала Роза, когда они протолкались сквозь веселящуюся и играющую толпу к одной из множества обнаружившихся в общем зале дверей к той из них, что была в противоположном углу от той, через которую Эцио пришел, и зашли в нее. — Винченцо на самом деле очень добрый. Его бы воля — он бы всех городских сирот и беспризорников к нам притащил. Да и вообще, он людей любит. — Я заметил, — вздохнул Эцио, обсасывая край зачерствевшей горбушки и следуя за Розой по еще одному коридору. — Стал бы он иначе меня в твою комнату селить. — Стал, — Роза усмехнулась, и Эцио расслышал горечь этой усмешки в ее голосе, даже не видя ее лица. — Знаешь, тут обычно все новички в общих комнатах живут, иногда даже спят по нескольку человек в одной кровати. Свою койку и комнату получают только если выживают и приобретают достаточно опыта и сноровки, чтобы стать ценными. Я из таких, ценных, я слишком хороша и важна, чтобы толкаться задницами с кем-то в одной койке. Будь ты простым, из людей, тебя бы в одну из таких и поселили, к другим новичкам. Но ты не из простых. — Я не до конца понимаю, — говоря это, Эцио немного кривил душой. Он не понимал, но догадывался. Роза остановилась и, развернувшись, посмотрела на него с немой претензией, горечью и даже пренебрежением, ее губы стянулись в тонкую полосочку, и вся та относительная, своеобразная вежливость, с которой она относилась к нему с момента их встречи на улице, испарилась без следа. Сейчас Роза, казалось, была совершенно не рада не просто тому, что ей приходится объяснять ему обычные вещи, но и самому Эцио. — Ты белоручка. Дворянин, богатенький, знатный, — повернувшись к нему, повторила она то же, что и тогда, у навеса. — Ты здесь только потому, что у твоей семьи проблемы. Как только они разрешатся, ты вернешься в свою сытую, беззаботную жизнь и забудешь о том, что здесь увидел. А мы останемся с трудностями и страданиями, столь великими, что ваши помещаются в их тени, но возникающими именно из-за вас. Даже то, чему тебя будет учить Вольпе, ты узнаешь не потому, что ты талантлив, или не потому, что ты пригоден, а потому, что этому кто-то поспособствовал. Время, которое Вольпе потратит на то, чтобы научить тебя хотя бы крохе того, что умеют самые младшие здесь, можно было бы потратить на их обучение. Хорошие, способные дети лишатся возможности учиться ремеслу, которое спасет их жизнь, из-за тебя. — Ты предвзята, — возразил Эцио, умом понимая правоту ее слов, но сердцем и душой чувствующий сильный порыв гнева, обиды и злости на нее. — Ты можешь сколько угодно злиться на дворян, ведь это так легко, если свалить их в одну кучу. Но не надо говорить за всех, и за меня тем более. Ты меня не знаешь. Не знаешь, через что я прошел, что я могу и чего не могу. И уж тем более, ты не имеешь права винить меня в том, что Вольпе распределяет свое время и силы не так, как тебе этого хочется. — Мне не надо знать тебя или еще какого-нибудь дворянина как облупленного, чтобы понимать, что из-за вас пренебрегают кем-то еще, — взорвалась Роза. — Мне не нужно знать, через что ты прошел, чтобы понимать, что в отдельную комнату тебя поселят не потому, что ты ее действительно заслужил, а потому, что твои карманы и сумки набиты деньгами, которые заработал не ты, но которые ты получил на «всякий случай». И, что более важно, мне не нужно быть оракулом, чтобы понимать, что учить тебя будут зря. Стоит тебе вернуться домой, и все, чему ты научишься, будет забыто за ненадобностью. На это Эцио не нашел ответа. Он поджал губы и отвел взгляд в сторону, хотя бы так признавая правоту Розы. Девушка, видя это, сплюнула в сторону. — Иди до конца коридора, поднимись на второй этаж и там сверни за угол. Тебе нужна предпоследняя дверь слева, — сказала она грубо. — Если хочешь, чтобы у тебя ничего не сперли, запри самое ценное в сундуке. Ключ под подушкой. С этими словами она прошла мимо Эцио и, толкнув его плечом, когда поравнялась с ним, вернулась в общий зал. Какое-то время после ее слов Эцио не мог заставить себя сдвинуться с места. К тяжести расставания прибавился иррациональный стыд — он занимает чье-то место, да и вообще, он и без того имеет достаточно, и рассчитывать на что-то еще для него чересчур. Роза была права, как ни посмотри. С трудом заставив мысль, снова и снова твердившую это, замолкнуть ненадолго, Эцио все-таки дошел до комнаты и вошел внутрь. Стоило ему увидеть в противоположной двери стороне кровать, как желание рассматривать свое новое окружение или делать что-то еще исчезли. Он закрыл за собой дверь и даже подпер ее стулом, обнаружившимся где-то в углу, после чего, последовав совету Розы, действительно спрятал самые ценные вещи из сумок в сундуке, который он запер на ключ. Раздевшись и добавив ключ к кресту на шнурке на собственной шее, Эцио забрался под тонкое одеяло на шаткой кровати. Он ожидал, что уснет сразу же, как окажется в постели, но усталость, его несменная спутница в последние часы, покинула его в ту же секунду, как Эцио устроился на неудобной кровати. Эцио заворочался, разочарованно сопя. Слова Розы все еще не давали ему покоя, и вместо того, чтобы попытаться уснуть, он прокручивал их у себя в голове. Его уязвленная гордость отвергала правоту воровки, крича о том, что она ничего о нем не знает, и что и в его жизни было много трудностей и страданий. Но когда он попытался вспомнить хоть что-то, что он мог бы привести в пример, достаточно значимый, чтобы это убедило Розу, то с разочарованием понял: ничего такого ему не приходит в голову. Ссылка в Монтериджони во время вспышки черной оспы десятилетней давности? В его семье болела только его матушка, и, к счастью, Триединый помиловал ее, в то время, как многих других ни он, ни оспа не пощадили. Оскорбления семьи Пацци, которые он пресек, победив Вьери в дуэли? Даже несмотря на боль, которую эти оскорбления ему причиняли, они не были самым страшным, что ему или кому бы то ни было довелось или доведется пережить. Более того, они уже давно прекратились. Все, что Эцио мог бы назвать значимым и привести как пример того, что богатство и происхождение не защищают его от боли и страданий, было прошлым. В настоящем он действительно был всего лишь парнем из знатной семьи, привыкшим, что из любой передряги он может вернуться под крылышко заботливых родителей подобно налетавшемуся птенцу. В конце концов, не он ли еще вчера вернулся домой после длительного загула, за который он так и не был наказан, как должен был? Перевернувшись на другой бок, Эцио съежился. Едкий стыд перелился через край чаши его самообладания и вырвался на свободу солеными слезами. Эцио позволил себе расплакаться, вымотанный чувством собственной никчемности и ощущением, близким к тому, что чувствуют люди, которых по-настоящему бросили. Он чувствовал себя так, словно бы все оставили его — родители и дядя, Леонардо, даже Рэниро. Затыкая голос разума, твердивший, что все совершенно не так, Эцио оплакивал то, какими были их отношения раньше, то, что они вообще были вместе, и то, как они были вместе. Когда слезы закончились, он, вымотанный окончательно, наконец-то уснул. Проснулся Эцио от странного чувства. Во сне он завернулся одеялом с головой, и поначалу решил, что его разбудили непривычная духота, бежево-тканевый купол над головой и стесненность в движениях. Но спустя пару мгновений пришло осознание — причина не в этом. Даже через тонкую ткань он чувствовал нечто необычное — словно кто-то сверлит его пристальным взглядом и видит насквозь. Резким движением скинув одеяло, он уселся на кровати и огляделся. В комнате он действительно оказался не один. Незваный гость обнаружился сидящим на широком подоконнике открытого, судя по всему, снаружи окна. Это был юноша примерно одного с Эцио возраста. Он, как и почти все остальные воры, которых Эцио накануне видел в общем зале, носил светло-зеленую одежду: простую рубашку бледно-зеленого цвета, слишком большую для него, и штаны цветом потемнее, чистые, но в заплатах, самые простые тряпичные башмаки были в свежей грязи, через которую проглядывали крошечные дырочки, едва заметные, если не приглядываться. Волос у парнишки не было — лысина выглядывала из-под серого шарфа, которым он обвязал голову наподобие имперского тюрбана. Серые глаза смотрели на Эцио с интересом и дружелюбным смехом. — А ты не дурак спать, — сказал он, присвистнув. — Проспал почти сутки. — Ты кто? — не слишком дружелюбно ответил Эцио, чувствуя себя неуютно под оценивающим взглядом незнакомца. — Тео, — парень протянул руку Эцио, и Аудиторе, помедлив, пожал ее. — Вольпе послал разбудить тебя. Нас с тобой назначили на дело. Будем помогать одному из опытных воров. — Ладно, — сказал Эцио. Он потянулся и собрал лентой волосы в обычный хвост, как делал это каждое утро, и уже поднялся было, чтобы одеться и умыться, но замер, ведомый чувством странного беспокойства. Наконец, он понял, что было не так все это время, и он повернулся к Тео. — Ты как вообще попал в комнату? — Открытое окно тебя, видимо, совершенно не смутило, — хохотнул Тео, перебрасывая ноги через стену, на улицу, и опуская их на леса. — Второе правило жизни в «Спящем лисе»: закрыл дверь? Молодец. Теперь закрой окна. И никогда не открывай. — И сколько всего правил? — Достаточно, и лучше тебе их соблюдать, — Тео оглянулся куда-то во двор, словно услышав что-то. Кто-то звал его снаружи, и Тео махнул этому человеку рукой. — Скоро придем. Собирайся быстрее. Паганино нетерпелив, и рука у него тяжелая. Эцио решил не проверять, правда ли это, и собрался настолько быстро, насколько это было возможно. Наспех умывшись водой из кем-то еще накануне оставленного на прикроватной тумбе кувшина, Эцио оделся, опоясался оружием. Подумав, он решил, что не будет брать с собой деньги. Лучше не иметь золота, раз уж им предстоит красть, рассудил Эцио. Закончив, он пошел к двери, но остановился, услышав, как Тео цокает языком. — Что теперь не так? — выдохнул Эцио, повернувшись к окну. — Твой вид, — сказал Тео, спрыгнув с подоконника и подойдя поближе. Он снял с пояса Эцио его шпагу и бросил ее на кровать, после чего открепил рукава от его котарди, превратив этот элемент одежды в некое подобие жилета. — Вот, так лучше. Все еще выглядишь как белоручка, но уже больше похож на обычного человека. А своим станешь когда выйдешь из своей комнаты по-человечески. Через окно. Эцио нахмурился, услышав эти слова. Но потом, вспомнив, что по ту сторону стены леса, он расслабился и последовал за Тео, перелез за ним через подоконник на деревянную дорожку. Закрыв окно, Эцио принялся было спускаться по путям, но Тео, удивив его, схватился рукой за одну из деревянных опор и принялся по ней, как по столбу, спускаться вниз. — Что ты делаешь? — воскликнул Эцио. — Не быстрее ли спуститься по лесам ногами? — Быстрее, — согласился Тео с веселым смехом. — Но вот так веселее. Давай за мной. Или слабо? Эцио сплюнул. Его снова брали на слабо и, видимо, продолжат брать и дальше. И пока что это была единственная интересная идея, которую ему предложили. Для человека своего происхождения Эцио лазил достаточно хорошо, наловчившись в этом деле на деревьях и удобной для этого защитной стене Монтериджони и стенах собственного дома в Солэ, когда приходилось возвращаться домой через окно собственной комнаты. Он без труда спустился вниз следом за Тео, и юный вор удивленно присвистнул. — По тебе и не скажешь, что ты умеешь лазить, — сказал он. — Когда захочешь отдохнуть от глупых обязанностей и не на такое пойдешь, — усмехнулся Эцио, опустившись на землю. — Вы слишком долго, — окликнул их кто-то из угла. Обернувшись, Эцио увидел скрюченного, мрачного человека, направлявшегося в их сторону. — Нам пора за едой и письмами. И за золотом, если повезет. — Даже не позавтракаем, Паганино? — раздосадованно сказал Тео. — Как работать на голодный желудок? — Вот поработаешь и поешь, — крякнул вор. Пока Паганино и Тео препирались, Эцио рассматривал вора. Это был невысокий жилистый мужчина с бледной лысиной и худым, острым от постоянного голода лицом. Его правый глаз был закрыт грязной повязкой, отчего Паганино с его вечно хмурым и тревожным выражением лица и сутулой походкой производил впечатление этакого умудренного опытом и жизненными тяготами человека, которому не помешало бы подкинуть пару золотых на обед и постель в худшем кабаке на краю города. Это наверняка шло ему на пользу как вору, подумал Эцио. — Довольно разговоров, — сказал наконец Паганино. Он снял с плеча две холщовые сумки и кинул их Тео. — Нам пора. Иначе Вольпе будет недоволен мной. С этими словами он, даже не обративший внимания на Эцио, пошел к воротам. Тео, видимо, смирившийся с тем, что они остались без завтрака, дал одну из сумок навязанному ему напарнику, накинул себе на плечо вторую и последовал за Паганино. Эцио ничего не оставалось, кроме как навесить сумку на свое плечо и присоединиться к ним. Выйдя на улицу, Паганино свернул направо. Он повел парней вперед по размокшим от утреннего дождя желтоватой дороге, ловко избегая больших луж, Тео почти след в след следовал за ним, и Эцио, после второй лужи понявший, что так даже его сапоги долго не продержатся, начал подражать им. Таким темпом они вскоре выбрались из едва заполненной людьми улочки на большую и проходную, с одной стороны заполненную домами, с другую выходящую на искусственный канал, ведущий в реку. Сюда пришвартовывались рыбацкие лодки, шхуны торговцев и канонерки, чей экипаж занимался охраной берегов. На граничащем с нею краю этой улицы-пристани уже выстроился ряд лотков рано вставших торговцев. Они вытаскивали с лодок или выносили из домов ящики со свежей рыбой и овощами, пекари выставляли на уличные прилавки выделенных для торговли домов лотки со свежеиспеченным, ароматным хлебом. Люди толпились вокруг знакомых продавцов, пытаясь купить самое свежее, и Паганино отделился от парней, чтобы втесаться в одну из таких толп. Тео, не оборачиваясь в его сторону, пошел дальше, Эцио же, немного озадаченный, ненадолго остановился, раздумывая, что делать. Очевидно, что это была проверка. И он должен ее выдержать. Вздохнув, Эцио решил подойти к одному из торговцев овощами. Хлеб собирался украсть Паганино, а рыба показалась Эцио очень рискованным предметом кражи. Она сильно пахнет и наверняка испачкает сумку, чем выдаст его, поэтому овощи были гораздо безопаснее. Торговец у лотка, к которому он подошел, активно рассовывал по протянутым ему корзинам овощи и принимал плату за них. И он, и люди рядом с ним, были слишком заняты, чтобы обратить внимание на одетого примерно как все вокруг юношу, рассматривающего прилавок, и уж тем более чтобы заметить, как его рука аккуратно и медленно шарится по краю прилавка, забирая особо неприметные овощи. Но украсть много всего и разного у него так не получилось — он смог лишь смахнуть рукой несколько маленьких томатов и убрать их в карман. Решив попробовать что-то другое, Эцио заметил, с каким трудом выходят из столпотворения люди, уже купившие что-то. И он присоединился к толпе как пытающийся подобраться поближе, изредка сталкиваясь с покупателями, нагруженными товаром, схватывал первое, что попадалось под руку, засовывал это в сумку и отходил чуть подальше, чтобы попробовать снова. Вскоре толпа начала редеть, и Эцио поспешил выйти из нее, чтобы не быть пойманным. Паганино и Тео ждали его поодаль. Они стояли в толпе у столба глашатая и слушали утренние новости. Эцио встал рядом и ради приличия послушал тоже. Ничего нового он не услышал за исключением единственного объявления — выборы Великого Дожа начнутся досрочно, через какие-то двенадцать недель вместо следующего года. — Это плохо, — пробормотал Эцио. — Почему? — впервые обратил на него внимание Паганино. — Не все успеют подготовиться в срок — три месяца и год все-таки большая разница, — Эцио вздохнул. — Поэтому Сеньория и кондотьеры будут выбирать меньшее из зол. — И кто по-твоему точно выдвинется? — поинтересовался Тео. — Пацци и Борджиа точно, — нехотя ответил Эцио. — Медичи и Барбариго — скорее всего. Возможно, семьи Веспуччи, Гульельми и Касталуччи тоже захотят попробовать в этот раз. — А как же Аудиторе? — Тео звучал искренне удивленным. — Неужели нынешний дож не захочет переизбраться? — Он лично — не сможет, даже если захочет, — Эцио впервые порадовался тому, что знает все эти вещи. — Дож не имеет права занимать эту должность два срока подряд. Но после кого-нибудь другого может. Так что от… дож Аудиторе сможет переизбраться только через десять лет. Но сейчас вместо него от его семьи могут выдвинуться его старший брат или сыновья. — И что ты думаешь насчет них? — настоял Паганино, напоминая о первоначальном вопросе Тео. — Выдвинутся ли они в этот раз? — Честно скажу, не знаю, — пожал плечами Эцио, чувствуя себя не в своей тарелке от этого разговора. — Могут выдвинуться, а могут и не выдвинуться. Это же выборы. В них всегда все не так, как кажется поначалу. Этих слов Паганино было, видимо, достаточно. Он снова куда-то пошел, и Эцио, следуя за ним и Тео, с облегчением выдохнул. Судя по всему, о его происхождении здесь знали только Вольпе и Роза, иначе Паганино и Тео обращались бы с ним по-другому. Но Эцио не мог не сомневаться в этом. Поэтому он воспользовался возможностью поговорить с Тео, когда Паганино остановился у какого-то дома, и велев им подождать снаружи, вошел. — Вчера Роза сказала, что уедет, — как бы невзначай сказал Эцио. — Она и правда уехала? — Ну да, — Тео пожал плечами. — Иначе бы она пошла с нами. Ей нравится ходить за покупками. — Вот оно как, — Эцио поджал губы. — Она… что-нибудь говорила обо мне? — Ничего особенного, — усмехнулся Тео. — Только что ты бастард-белоручка, которого надо спрятать. От возмущения Эцио подавился воздухом. Еще не хватало — вор называет его бастардом! Правда жгла Эцио язык желанием высказаться, а кулаки чесались так сильно, что хотелось размять их о морду нахала, но Эцио с трудом сдержался. Не хватало ему еще драки на первом деле. — Ты не переживай, — Тео, заметивший смену выражения на его лице, решил попытаться его утешить. — Ты у нас такой не один. — И много бастардов твой хозяин приютил? — не удержался Эцио. — С тобой только троих. Меня и еще одну девушку. Нахмурившись, Эцио уставился на Тео. Он меньше всего был похож на бастарда опозорившейся госпожи, выгнанной семьей прочь после беременности. Манеры Тео были ужасны, если не отсутствовали вовсе, а внешний вид был жалок и неприметен, ни о каком воспитании и учебе речи не шло вовсе. Видимо, решил Эцио, его мать была слугой или кем-то еще из низших сословий. Он хотел уже было спросить Тео о том, кто его отец, но передумал, рассудив, что тогда Тео наверняка захочет спросить о том же. — Да где же этот Паганино? — проворчал Эцио, нетерпеливо притоптывая на месте. — Что он там вообще делает? — Никто не знает, кроме Вольпе, — пожал плечами Тео. — Говорят, он к какой-то женщине ходит. Но лучше не спрашивай его самого. Рассердится еще. Эцио решил не проверять правдивость слов Тео — Паганино и вправду был похож на человека, чье терпение не стоило испытывать. К счастью, одноглазый вор вскоре закончил свои дела в странном доме и вышел на улицу. Он мотнул головой, указывая парням на людный проулок за углом, и все вместе они пошли в ту сторону. — О, сейчас начнется мое любимое, — прошептал Тео Эцио перед тем, как свернуть. — По этой улице часто ходят чиновники и богатые путешественники из ближайших городов, прибывшие на речном пароме. Они думают, тут безопасно — много людей и торговых местечек. Но именно здесь они уязвимее всего. Здесь ты будешь учиться добывать деньги и бумаги. Смотри внимательно. Тео пошел вперед. Он отделился от них с Паганино и перешел на другую сторону улицы, где у лотка торгующего медовухой и сбитнем мужчины собрались несколько юношей и подростков похожих на него. Тео влился в их компанию, о чем-то переговорил и снова куда-то направился. Эцио не сразу смог разглядеть его в толпе. Подобно порыву ветра Тео ловко маневрировал между людьми, кого-то просто обходил, а кого-то едва задевал плечом и кивком головы извинялся за беспокойство. Спустя два или три таких «столкновения» Эцио смог разглядеть метод его работы. Тео, оказывается, крошечным, едва заметным лезвием, зажатым в левой руке, ловко срезал кошели с поясов тех, кто шел слева от него, правой же рукой он иногда выхватывал письма или бумажки за торчащие края, и они с молниеносной скоростью исчезали в его рукаве, чтобы потом оказаться в сумке вместе с кошелями. Это мастерство почему-то восхитило Эцио, пообещавшего себе разжиться подобным ножичком. Убедившись, что вряд ли сможет последовать примеру Тео, Эцио обернулся в сторону Паганино и с удивлением понял, что одноглазый снова куда-то делся. Куда — понять так и не получилось. Эцио пожал плечами, решив, что вор оставил их одних и снова ушел по своим делам, решил попытаться принести в притон хоть что-то. Но чем дальше он продвигался по улице вместе с толпой, тем меньше уверенности в своих силах оставалось у Эцио. Чувствуя вес сумки с едой на своем плече, он поджимал губы. Стыд, отвратительно-липкий и гнилой, захватывал его, выворачивал все внутри наизнанку. Не таким он был человеком. Его воспитали не таким. Отнимать что-то у людей так, чтобы они не видели, было выше его сил. Эцио искренне страдал от стыда за кражу, что совершил на торговой улочке, и никак не мог заставить себя украсть деньги или что-то еще. Воистину, думал он, лучше голодать и жить на улице, чем отнимать что-то у других. Его размышления оказались прерваны чьими-то криками и слезами. Эцио остановился как вкопанный и завертел головой, пытаясь понять, откуда слышит их, и вскоре увидел. Народ обходил стороной двух плачущих женщин и нескольких детей, которых стража минутой назад выволокла из старого дома с заколоченными окнами. Один из стражников держал за руку борющегося мальчишку лет десяти. Ребенок, худой и истощенный, пытался отбиться и костерил стражника на чем свет стоит, на что взрослые, откормленные и сильные мужчины в крепких доспехах и с оружием на поясах, смеялись. Насмеявшись вдоволь, стражник отшвырнул мальчишку в сторону, и мальчик упал на землю к ногам матери. Стражник подошел к нему и занес кулак, чтобы ударить его и проучить таким образом, показать, что будет, если он еще хоть раз попробует повторить это. Эцио, неспособный вынести это зрелище, хотел было вмешаться, но его удержал подошедший Тео. — Даже не думай, — шепнул он Эцио. — Нам нельзя показываться им. Умом Эцио прекрасно это понимал. Если стража узнает его, то попытка отца спрятать его от врагов будет провалена, а его едва начавшееся обучение закончится по его вине. Однако, и смотреть просто так он не мог. — Мы должны хоть что-то сделать, — прошептал Эцио в ответ. — Мы не можем позволить страже так с ними обращаться. — Ты никому не поможешь, если высунешься сейчас, — Тео усмехнулся. — Подожди, пока они уйдут, и я покажу тебе, что в этом районе делают в таких случаях. Эти слова немного успокоили юного Аудиторе. Он вернул свое внимание к происходящему, и увидел, что стражники, что-то сказав людям, которых они выгнали, уходят. Двое из них задержались, заколачивая дверь в дом, и, закончив, они догнали товарищей. Толпа, наблюдавшая за всем этим с большим волнением, напряжением и даже интересом, быстро охладела и разошлась. Тео же, сопровождаемый взволнованным Эцио, подошел к женщинам и детям. — Где ваш кормилец? — без обиняков спросил он у одной из женщин, самой старшей, видимо, матери семейства. — Почему вас выгнали? — Умер полгода назад, — ответила ему женщина с осунувшимся от слез и усталости лицом и грязными от уличной пыли руками. — Он строил дворец одному дворянину. Прибивал черепицу и упал с крыши. Мы не местные. Приехали с островов. Много задолжали хозяину дома, вот он и позвал стражу нас прогнать. — Мне очень жаль, — искренне сказал Тео. — Пойдемте, я знаю, где вас примут. Женщина и ее дети, обрадованные и преисполнившиеся надежды благодаря его словам, беспрекословно последовали за ним. Эцио, от удивления не проронивший ни слова, замыкал шествие и нервно оглядывался — он опасался стражи, которая, как ему теперь казалось, могла в любой момент обратить на них свое внимание и сделать что-нибудь. Однако вскоре он успокоился, поняв, что стражники, патрулирующие улицы, даже не смотрят в их сторону, принимая их за кого-то, с кого нечего спросить. Таким образом они вскоре добрались до большого здания, наверное, самого красивого из всех, что приходилось видеть Эцио в этом районе. С открытым ртом рассматривая высокие, почти что древние колонны, подпирающие крышу и поддерживающие стены, высокую угловую колокольню и яркие витражи, Эцио понял — они пришли в монастырь. На ступенях, ведущих к проходу во двор, сидели женщины и дети, между ними сновали монахини, разносившие еду — было время обеда. От вкусного запаха у Эцио, ничего не евшего вот уже второй день, заурчало в животе, но юноша постарался не думать о еде, понимая, что они пришли сюда не за этим. Он последовал за Тео, спокойно поднявшемуся наверх и вошедшему во двор, их спутники, удивленно озираясь, шли за ними. Оказавшись во дворе, Тео огляделся и, увидев кого-то знакомого, подошел. — Сестра Теодора, — позвал он, видимо, старшую монахиню, вокруг которой сгрудились ее сестры, получавшие от нее указания. — Простите за беспокойство, но мне нужна помощь. Женщина повернулась к нему лицом и жестом отпустила других монахинь. — Тебе? — удивленно сказала она, заглядывая ему за спину и видя переминавшихся с ноги на ногу людей, что он привел. — Или твоим друзьям? — Конечно, друзьям, — Тео смущенно улыбнулся, после чего посерьезнел. — Этой женщине и ее детям нужен приют. Их кормилец умер полгода назад, а хозяин дома выгнал только что. — Вот оно как, — монахиня подошла к тем, кого привел Тео, и одарила их теплым взглядом и обнадеживающей улыбкой. — У нас здесь, конечно, тесновато, но, думаю, мы сможем вас как-то разместить. Разве что… боюсь, вам придется пожить раздельно какое-то время. Я приму вас, — сказала она женщине и двум ее старшим дочерям, — нам понадобятся руки — готовить на других прихожан и разносить еду. Но малышей мне придется отправить в приют, которому мы покровительствуем. Вас это устроит? — Благослови вас Триединый! — всхлипнула женщина, хватая монахиню за руки и целуя их. — Все, что угодно! Мы отработаем все, что вы на нас потратите, клянусь! — Не думайте об этом, — отмахнулась монахиня. — Мы здесь только затем, чтобы заботиться о вас и давать вам посильную работу. Подойдите к тем сестрам, они все сделают. Женщина и ее дети поклонились и еще раз поблагодарили монахиню. Когда они, последовав ее указанию, отошли, монахиня повернулась к Тео и стоявшему рядом Эцио. — Кто этот юноша? — спросила она Тео, указывая на него спутника. — Он не похож на постоянного жителя «Лиса». — Он как я, — усмехнулся Тео, и женщина понимающе кивнула ему. Повернувшись к Эцио, Тео представил ему монахиню. — Это сестра Теодора. Она хорошая подруга Вольпе. Если мы видим кого-то, кому нужна помощь, то отводим их сюда. Поступай так же, если понадобится. — Вы позволите мне это? — спросил монахиню удивленный словами Тео Эцио. — Конечно позволю, — сестра Теодора пожала плечами. — Иначе для чего Триединый послал меня сюда? На этом их быстрое знакомство можно было считать законченным. Поблагодарив Теодору, юный вор развернулся и отправился на выход. Эцио пошел было следом, но монахиня задержала его, схватив за локоть. — Тео думает, что ты бастард, сбежавший от гнева настоящего отца, — тихо сказала она, мимолетно оглянувшись и убедившись, что их никто не слышит. — Но я знаю, что это не так. Ты слишком хорошо говоришь и выглядишь. Тебе нужна одежда попроще и несколько простецких словечек. А эти волосы, — потрепала она длинный, собранный красной лентой хвост Эцио, — тебе лучше бы обрезать. Ни один вор не будет ходить с такой шевелюрой. — Почему вы говорите мне это? — шокировано прошептал Эцио. — Потому что Триединый заповедовал помогать нуждающимся, — просто ответила Теодора. — А ты явно нуждаешься в помощи. Ступай и помни, что у тебя всегда будет приют в монастыре Святой Уллы-Марии. Договорив, Теодора отпустила его и пошла по своим делам. Эцио хотел остановить ее, расспросить о том, что она знает, нутром чувствуя, что за этим всем скрывается нечто большее. Но потом он понял, что ничего сейчас от этой женщины не добьется, и тоже покинул двор монастыря. Тео он нашел у нижних ступенек играющим с детьми. Увидев Эцио, Тео попрощался с ними и поманил парня. — Думаю, нам хватит приключений на это утро, — сказал он, пока они шли по улочкам в сторону притона. — Много золота собрал? — Если честно, нисколько, — признался Эцио. — Но смог взять немного еды, и уже из-за этого чувствую себя ужасно. Если золото так важно… то я могу отдать Вольпе или тебе свое… — Какое такое твое золото? — удивился Тео. — Ну, — Эцио замялся. — То, что я взял, когда… меня прогнали. Тео остановился и какое-то время сверлил Эцио внимательным взглядом. Это сильно напрягло Эцио — ему меньше всего хотелось лишних расспросов. Однако, Тео вдруг широко улыбнулся и хлопнул его по плечу. — А ты не такой уж и белоручка, оказывается, — сказал Тео, приобняв Эцио за плечо и потащив за собой дальше по улице. — Не остался в долгу у семейки, прогнавшей тебя, и обчистил их! Далеко ты у нас пойдешь! Эцио смущенно улыбнулся. Он не чувствовал гордости за свою ложь, да и теперь не получалось избавиться от опасений, что от него будут много ждать. Однако, в это непростое для него время такая поддержка была как раз кстати, и Эцио оставалось лишь надеяться, что он не разрушит их будущую дружбу с Тео своими словами. В притоне их уже ждали. Винченцо требовательно осмотрел их съестной «улов» и в целом остался им доволен. За это он накормил их обедом, который даже ради этого разогрел, и велел попозже зайти к Вольпе. Воспользовавшись возможностью, Эцио проскользнул в свою комнату и взял часть денег из тех, что у него были. Остальные он спрятал в самодельном тайнике — дырке в стене, скрытой за деревянным подоконником. Найти ее можно было зная о ее существовании, и Эцио был уверен, что там остатки его средств на черный день будут в безопасности. Представляя теперь насколько хороши местные воры, он уже не был готов доверять сундуку подобные ценные вещи. Он хотел было уйти, но, вспомнив слова Теодоры, задержался у осколка зеркала, лежащего на тумбе рядом с кувшином воды и огарком свечи, который, видимо, принесли пока его не было. Осмотрев себя критическим взглядом, Эцио был вынужден признать — его волосы и вправду слишком длинные. Это заставило его душу поколебаться какое-то время, но вскоре он смог принять правду до конца — если он хочет полностью усвоить урок, он должен стать прилежным учеником. Это значило соблюдать правила притона, разделять дела и даже облик его обитателей. Эцио отложил осколок обратно на тумбу и, обнажив клинок, до этого момента валявшийся на кровати, срезал почти под корень свой хвост, положил его на тумбу и срезал еще несколько длинных прядей у висков. Закончив, Эцио не стал смотреть на свое отражение. Он лишь собрал свои волосы, вышел из комнаты через окно, запер его и спустился вниз, во двор. Маленькие воры в тот день жгли в старой бочке всякий мусор, и Эцио добавил к нему волосы. Они быстро истлели в огне, источая мерзкий запах, и мальчишки, морща носы от отвращения и весело смеясь, разбежались. Эцио, улыбнувшись, вернулся в притон через дверь на первом этаже. — А, Эцио, — сказал Вольпе, услышав, как он идет по комнате. Он все так же находился у своих столов, словно и не уходил никуда за это время, рядом с ним уже был Тео. — Наконец-то. Хорошо выглядишь. Эцио, видя, какими удивленными и заинтересованными взглядами они его окинули, усмехнулся, но ничего не сказал. Лишь посмотрел на Вольпе, ожидая приказов или чего-то подобного. Но, как оказалось, хозяин притона хотел узнать у них лишь одну вещь. — Где Паганино? — спросил Вольпе, и Эцио и Тео удивленно переглянулись. — Мы не знаем, — честно сказал Тео. — Он крал еду с нами утром, потом зашел к своей женщине. Он куда-то делся, пока мы с Эцио работали на улице. Вольпе казался разочарованным и напряженным после этих слов. Эцио хотел было что-то спросить, но шаги за спиной помешали ему. — Я опоздал, — констатировал факт Паганино, выходя из-за стойки с бочками. — Преследовал чиновника с кучей писем. Он кинул целую кипу белых дорогих конвертов на один из столов, и Эцио, приглядевшись к одному из них, с удивлением увидел печать Пацци. Это показалось ему странным, но он ничего не сказал, чтобы не вызывать лишних вопросов. Вольпе же показался ему удовлетворенным проделанной ими работой. Перебирая письма, он дал Тео и Паганино знак идти, но задержал Эцио. — Что ты думаешь об этих письмах? — спросил он, внимательно смотря на него своими необычными глазами. Эцио взял в руки одно из них, повертел. Взглядом спросив Вольпе разрешения открыть и получив утвердительный кивок в ответ, он вскрыл конверт, достал несколько исписанных мелким убористым почерком листов и прочел написанное. — Оно… слишком общее, — сказал Эцио, дочитав. — И чистое. Подпись должна была составить впечатление, будто бы автор — Франческо Пацци, но писал явно не он. Почерк ровный, аккуратный, письму явно дали высохнуть перед тем, как сложить в конверт и запечатать. Франческо же пишет как курица лапой, постоянно оставляет помарки, до того жирные, что края письма порой слипаются между собою. Да и конверты Франческо запечатывает очень неаккуратно, а этот… такой ровный и гладкий, и печать идеально круглая… Либо кто-то писал и запечатывал от его имени, либо это подделка. Скорее второе. — Почему? — Люди вроде Пацци даже написанные кем-то под диктовку письма завершают личной подписью, иначе плакало доверие к ним. Тот, кто это писал, даже не постарался подделать его подпись. Она такая же ровная и аккуратная, как и все, что написано выше. — Вот оно как, — Вольпе вздохнул. — А как ты находишь Паганино, что принес эти письма? — Да никак, в общем-то, — Эцио пожал плечами. — Мы же только первый день знакомы. — Ты прав, ты прав, — согласился с ним вор. Подумав о чем-то, он сказал. — Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня. Столкнувшись с взглядом вора, Эцио задумался. Он и не подозревал, о чем его могут попросить, и потому опасался не оправдать ожиданий. Но то, что сказал Вольпе, показалось ему не такой уж и страшной задачей. — Я хочу, — медленно растягивая слова сказал Вольпе, — чтобы ты пристально наблюдал за Паганино и запоминал все, что он делает, с кем встречается, куда ходит. Будешь все рассказывать мне. Идет? Эцио, даже не подозревавший о том, какое значение имеет это указание, согласился. В конце-то концов, думал он, уходя из погреба Вольпе, это должно быть не так уж трудно, раз теперь он в подмастерье у Паганино.