Ренессанс Республики

Первая неделя в притоне тянулась для Эцио медленно, но продуктивно. Каждое утро он рано вставал и выходил в общий зал, чтобы получить новое здание от Винченцо. Как правило, он получал то же задание, что и в первый день — ходить вместе с Тео и Паганино на рынок за едой и, если получится, собирать письма и свежие новости по пути домой. Как бы ему не нравился сам факт того, что ему приходится заниматься воровством, он был вынужден признать — ежедневная практика начинала приносить плоды. Он, конечно, не был хорош так, как Тео или Паганино, но у него начало получаться гораздо лучше. Теперь он мог увереннее уводить из-под носа толпы еду. Благодаря помощи Тео Эцио научился красть из карманов и вскоре порадовал Вольпе несколькими письмами, ничего особо не значащими, но доказывающими, что и из юного дворянина с принципами вроде него потихоньку может выйти толк. Лучше всего у Эцио получалось срезать кошельки, и Тео, заметивший это, в шутку (или же всерьез, Эцио пока не понял) стал опасаться, что вскоре ученик превзойдет учителя. Эцио же этим совершенно не гордился и раздавал все деньги, которыми успевал разжиться — половину относил в монастырь и отдавал сестре Теодоре под видом пожертвований от знакомых, другую половину раздавал детворе в притоне на сладости. Не забывал Эцио и про задание Вольпе. Наблюдая за одноглазым вором, Эцио пока что не замечал за ним ничего подозрительного. Паганино был почти всегда при них во время работы и уходил только когда Тео и Эцио переходили под крыло Винченцо. В середине недели Эцио, встревоженный этим, пришел к Вольпе, чтобы посоветоваться, узнать, как ему поступить. Вольпе же оказался этим вопросом очень удивлен. — Тебе, конечно, пока нельзя возвращаться домой, — сказал он. — Но и в четырех стенах тебя никто не удерживает. Ты можешь спокойно перемещаться по району, если что, говори, что ходишь по моему личному заданию. В конце концов… оно ведь так и есть, верно? Эти слова обрадовали Эцио. При первой же возможности он покинул притон и поспешил к дому, куда, как он помнил, заходил Паганино в их первый совместно проведенный день. Он постучался в простую деревянную дверь, но никто не ответил. Постучав для верности еще несколько раз, Эцио заглянул в окна и застонал, только сейчас разглядев забитые досками с той стороны оконные рамы в просветах между ставнями. Но просто так взять и остановиться? Это было не про него. Эцио перемахнул через низкое ограждение пожухлого, неухоженного садика, который больше напоминал заросший мхом и сорняками болотистый участок земли, подошел к груде сваленных у стены деревянных ящиков и задрал голову наверх. Над ним нависал маленький балкончик, на который с трудом мог поместиться один человек, и дверь, ведущая из него в комнату, казалась достаточно ветхой для того, чтобы ее можно было выдавить. Оглянувшись, Эцио подскочил и зацепился рукой за выступающий из стены кирпич. Ловко перебрав ногами по выпуклым участкам угла дома, Эцио нашел опору и подпрыгнул, левой рукой хватаясь за нижний угол балкона, подтянулся, правой рукой зацепился за низкое ограждение балкона. Он подтянулся, добавив и левую руку, и так, за какие-то несколько секунд он взобрался на балкон и толкнул дверь, ведущую в комнату. Она, к его удивлению, оказалась открыта, и Эцио с размаху влетел внутрь и упал на пыльный пол. Эцио, кашляя пылью, поспешил подняться и отряхнуться. Он осмотрелся и понял: этот дом совершенно заброшен. Уже давно никто не заходил сюда, не ухаживал за этим строением, разрушающимся от времени и безразличия. Проходя из комнаты в комнату, Эцио все больше укреплялся в этом мнении, но, спустившись вниз и пройдя на кухню, он передумал. Кухня была такой же пыльной и неухоженной, но Эцио даже не пришлось вглядываться, чтобы заметить частые следы, слой пыли поверх которых был гораздо свежее, чем на других поверхностях. Кто-то ходил по этой кухне, опирался на высокую столешницу и сидел за покосившимся столиком с единственным стулом. На столе кто-то часто раскладывал бумаги и держал свечи — один из углов, что был ближе к стулу, весь был в воске. Это не было похоже на место, где жила женщина, сразу понял Эцио. Значит, Паганино врал и на деле встречался с кем-то другим. Но кем был этот человек — его информатором или же врагом, ради которого Паганино обманывал Вольпе? Видимо, именно это предстояло на самом деле выяснить Эцио. Он оперся на край стола, размышляя. Какое-то смутное ощущение не давало ему покоя, словно бы в его руках уже была некая ниточка к разгадке, о которой он никак не мог вспомнить. Перебирая в голове воспоминая, он вдруг вспомнил письма Пацци, веером разлетевшиеся по столу Вольпе, и понял, что достать столько писем даже для умелого вора вроде Паганино было невозможно. Его дальнейшие размышления были прерваны тенью за запылившимся окном. Эцио, поняв, что рискует быть обнаруженным, поспешил подняться наверх и сесть за прямыми ровными и закрытыми перилами так, чтобы его было не видно, но чтобы при этом он смог услышать хоть что-то. Первым, что он услышал, были незнакомые шаги. Некто нелепыми, словно намеренно-неловкими и тяжелыми шагами пробрался на кухню, следом скрипнул стул. Гадая, кто же это, Эцио терпеливо ждал Паганино, и через четверть часа он услышал новый скрип двери и его мрачное, тяжелое дыхание. Паганино, который, если верить Тео, плохо переносил пыльный воздух, крадучись прошел на кухню, и Эцио в нетерпении склонился к перилам, надеясь услышать его разговор с неизвестным. — Ты задержался, — недовольно и манерно сказал человек, в голосе которого Эцио, к своему ужасу, узнал знакомые нотки. Это был Франческо Пацци, которого Аудиторе меньше всего ожидал обнаружить здесь. — И наследил здесь в прошлый раз. Я видел свежие следы. Ты встречаешься здесь с кем-то еще? Эцио похолодел, осознав, как сильно он себя подставил. Он замер и затаил дыхание, молясь про себя Триединому, чтобы Паганино или Пацци не пошли проверить, и, видимо, бог услышал его молитвы. — Ничего подобного, — с шокирующей беспечностью ответил Паганино. — Должно быть, кто-то из мальчишек влез, надеясь застать мою любовницу. Как же они, наверное, разочарованы, никого тут не найдя. Я разберусь с этим. Не стоит волноваться. — Надеюсь, — проворчал Пацци. — Иначе мне придется убить тебя. Ну, рассказывай. Как там мальчишка. — Как обычно. Я подкидываю ему понемногу вашего золота, говорю, украл для него. — Он еще не завел себе девушки? — Нет. Беспечная жизнь и беготня по крышам пока что интересуют его больше. — Что же… Я должен радоваться этому как честный человек, но как отец… Я предпочел бы, чтобы мой род продлил он, а не Вьери. Так или иначе, хорошо, что он в порядке. Что там с новеньким? Кто он? — Я не знаю. Вольпе отказывается говорить о его происхождении, а сам парень об этом и вовсе не говорит, даже с другими ворами. — Он похож на кого-то из них? На стол тихим скрипом что-то опустилось. Видимо, Пацци показывал Паганино чьи-то маленькие портреты, а вор их изучал. Эцио вдруг с еще большим ужасом подумал — а что если Пацци показывает их с Федерико портреты? Они ведь оба так внезапно пропали из всеобщего внимания, и это не могло не вызвать вопросов. От этой мысли Эцио испуганно схватился за голову. Все, что ему оставалось — надеяться, что Паганино не узнает его или в лучшем случае сделает вид, что не узнает, и попросит его о чем-нибудь. Это было лучшим исходом в его глазах, чем такое предательство. — Нет, не похож, — сказал наконец Паганино. — Совсем не похож. Да, дворянин какой-то, но явно не из тех, о ком ты думаешь. Пацци мрачно выдохнул, и Эцио убедился в своей догадке — Франческо явно ожидал, что это его спрятали у себя воры. Немного тревожась о том, что же потребует у него Паганино взамен за молчание, Эцио продолжил подслушивать. — Жаль, — мрачно сказал Пацци. — Приглядывай за ним, вдруг он действительно чей-то бастард. Скоро выборы, он может пригодиться мне для шантажа. — Мне нужно что-то, что я могу показать Вольпе. Какие-нибудь новости. — Мне нечего тебе дать, раз уж ты не узнал ничего полезного. В другой раз, Паганино. С этими словами Франческо поднялся — заскрипели стул и половицы под его ногами, — и вышел за дверь, закрывшуюся за ним с тихим щелчком. Паганино же уходить не торопился. Он вышел в коридор и остановился у лестницы. — Я знаю, что ты здесь, — сказал Паганино в пустое пространство дома, и Эцио почувствовал, как катится по его разгоряченной спине холодный пот. — Я ничего не сказал только потому, что ты нравишься Тео. Надеюсь, ты не из болтливых. Иначе недолго тебе оставаться под защитой Вольпе. Дверь снова открылась и закрылась, выпуская Паганино, и Эцио вздрогнул, когда услышал звук щелкающего замка. Это был худший из всех исходов. Паганино требовал его молчания, шантажируя его правдой, которую Пацци нельзя было знать. Он оказался меж двух огней — двух воров, один из которых предал другого. Эцио не мог так поступить с Вольпе, человеком, чье дело он не одобрял, но которому он был искренне благодарен за то, что он по просьбе отца занимался им. В конце концов, он не мог допустить, чтобы Пацци, очевидно крадущий разного рода информацию руками Паганино, навредил семье Аудиторе. Ради этого он должен был пойти на риск и найти серьезные доказательства вины Паганино. Решившись, Эцио выждал немного и покинул дом через ту же комнату, через которую попал внутрь. Только теперь он шел не по улицам — его новой дорогой стали крыши. Он шел не к притону, а туда, где по его воспоминаниям находился дворец Пацци, полагая, что именно туда пойдет Франческо. Однако, вскоре он заметил знакомую темноволосую фигуру. Франческо, облаченный в плащ с глубоким капюшоном, который он снял на достаточном расстоянии от места встречи с Паганино, шел куда-то. Он перешел через маленький мостик в другой район, все еще далекий от района богачей. Эцио, поколебавшись, задержался на крыше и обернулся в сторону притона. Вольпе запретил покидать ему район, но сейчас Эцио считал, что должен нарушить этот запрет. И он сделал это, надеясь, что сможет узнать что-то важное. Эцио спустился с крыши и смешался с толпой, как учил его Тео. Медленно продвигаясь по запруженной рабочими и простыми людьми улице, Эцио преследовал темноволосую макушку, возвышавшуюся над другими, и благодарил Триединого за то, что Пацци так высок и примечателен. Его легко было отыскать в толпе. И, к счастью, Пацци не был так сведущ в воровском искусстве, и Эцио смог ловко скрываться от его взгляда, который Франческо кидал через плечо, словно чувствуя слежку. Он дошел до ближайшей церкви и в последний раз остановился на ее ступенях, чтобы осмотреться и убедиться, что никто за ним не идет. К счастью, он не заметил Эцио, и, успокоившись, Франческо вошел внутрь. Эцио последовал за ним и туда. Спрятавшись в тени опорных колонн, поддерживающих высокий купол изнутри и стоящих в его тени неподалеку от стен, Эцио смотрел, как Франческо идет к одной из дверей во внутренние помещения вместо того, чтобы сесть на лавку и помолиться. Это было плохо. Раз его пустили внутрь, значит, там, за закрытыми дверьми, должна состояться частная встреча, и ему, Эцио, туда путь заказан. Но ему позарез нужно было проследить за Франческо и дальше, и Эцио принялся осматриваться, надеясь найти другой путь. Вскоре его внимание привлек странный треугольник в углублении одной из колонн. Он прокрался к ней и принялся изучать ее, и спустя несколько минут он узнал в треугольнике ту же фигуру, в которой исполнили бляху на поясе, запертом в его сундуке в притоне. Эцио продолжил ощупывать странное углубление и вдруг понял, что внутри металлического треугольника был скрыт… череп, явно сделанный из железа. Весьма неожиданный элемент декора, подумал Эцио, щупая череп дальше. Просунув пальцы в его глазницы, Эцио вдруг понял, что там, за холодным металлом, прячется странный механизм. Он нажал на углубления, и они поддались, зашевелились со странным стрекотом. Эцио поспешил вытащить пальцы и, наблюдая за тем, как запущенный механизм складывается в новую причудливую фигуру, и как выступают линии в широкой колонне, он понял — это замок, открывающий тайный ход. Дверь, отперевшаяся для него благодаря удивительному замку, с тихим шелестом опустилась вниз, и за ней Эцио увидел узкую винтовую лестницу. Спешно оглянувшись, Эцио сглотнул и шагнул внутрь прежде, чем его кто-нибудь увидел. Это был ужасный риск: кто знает, выйдет ли он из неизвестности, в которую направляется. Но разворачиваться было уже поздно. Или он достанет информацию, которая поможет ему доказать связь Пацци и Паганино, и разоблачит их, или будет жить в страхе перед старым вором. Так думал Эцио, спускаясь вниз по лестнице и надеясь, что за ним никто не пойдет, но, стоило ему ступить на третью или четвертую ступеньку, и проход закрылся за ним. Оставшись в кромешной тьме, Эцио на ощупь отправился вниз. Несколько кругов в черной безвестности, где он не видел даже собственных рук, вскоре были пройдены — впереди замаячил проход и горящий в нем свет. Лестница кончилась, и Эцио вышел в узкий коридор, едва освещенный факелом. Слева от лестницы Эцио увидел тупик, справа — коридор, уходящий вперед и заворачивающий снова вправо. Недолго думая, юноша направился вперед и повернул. Проход расширился и углубился вниз, и Эцио вдруг понял: он находится в каких-то старых катакомбах. Он слышал что-то о них — когда-то Леонардо рассказывал ему, что в древности служители церкви создавали подземные хранилища для собранного с десятин и пожертвований золота и даже выстраивали целые подземные сети или убежища, чтобы прятать от вражеских нападений прихожан. Видимо, место, куда попал Эцио, было чем-то подобным. Поняв это, Эцио немного успокоился и уже увереннее направлялся вперед по длинному ходу. Вскоре он добрался до его конца. Буквально. Ход заканчивался в гигантском помещении, его потолок едва касался макушки Эцио, а пол был гораздо ниже уровня, на котором стоял Эцио. Это был некий подземный зал, квадратный, вырытый кем-то в податливой земле и укрепленной и подпертой мрамором. Гигантские серо-черные колонны рядами тянулись по залу, удерживая тяжесть не только крыши-земли, но и стоявшего на поверхности храма или, как подумал Эцио, одного из соседних зданий, и это зрелище до глубины души поразило Эцио. Еще больше он оказался поражен, когда понял, что колонны эти — фигурные. Они изображали древних богов и явно относились к той эпохе, когда живущие на этих землях людях еще верили в целый божественный пантеон. Спускаясь по узкой боковой лестнице, начинающейся от участка земли, на котором он стоял, Эцио рассматривал тускло освещенный факелами и лампадами зал, и думал: как жаль, что он так лениво изучал историю и фольклор, предпочитая сбегать от этих занятий на улицу или уроки владения мечом. Вглядываясь в каменные лица гигантских забытых богов, Эцио пытался вспомнить хоть кого-то. Самая крупная статуя-колонна, первая из образующих внутренний условный круг в помещении, больше напоминающем маленькую площадь, изображала Криуса, бога-правителя, отвечающего за управление небесными светилами. Он был самым крупным и происходил от создавших землю титанов, его длинная борода говорила о его мудрости, а сердитое лицо пугало и вызывало желание подчиняться ему. Слева от него в этом кругу была его жена, красавица Деспоена, из земного чрева которой вышли почти все другие боги и люди. Справа от Криуса стояла его младшая сестра, Эстелла, богиня-звезда, указывающая путь, тонкая и изящная, даже в этом мраке она словно светилась. Слева от Деспоены — бог хищных зверей Ролло, средний брат Криуса и Эстеллы. Оставшимися тремя богами в этом внутреннем кругу были Андроникус, бог войны, его жена и дочь божественной четы Грэнья, отвечающая за урожай, и Лука, бог солнечного и лунного света. За ними похожими, но более крупными кругами выстроились ряды других богов и полубогов, больших и малых, значимых и не очень. Проходя мимо них к центру зала, Эцио узнавал совсем немногих. Верджилиуса, бога охоты, носящего лук. Фавну, богиню беззащитных животных, рожденную Деспоеной от оленя и имеющую длинные рога. Витуса, бога жизни с лицом, наполненным счастьем и радостью, и Эверилд, богиню смерти с покрытым вуалью печали ликом. Больше никого не смог вспомнить Эцио, но и этого ему показалось достаточным. Он принялся осматривать зал более тщательно. Вскоре юноше стало очевидно — этот зал, пыльный и древний, кажется заброшенным только на первый взгляд. В центре зала он нашел странный прямоугольный кусок мрамора, доходивший ему до пояса. Идеально высеченный и отполированный, он был покрыт неравномерным слоем пепла и пятнами от гари, словно бы кто-то что-то жег на нем совсем недавно, а под ногами Эцио, осматривавшего камень, захрустело что-то. Наклонившись, Эцио поднял попавший ему под ноги кусок чего-то и понял, что это уголек — кусок сгоревшего на этом месте дерева. Отряхнув ноги так, чтобы потом оставить меньше следов, и сунув крупные угольки в карман на всякий случай, Эцио задумался. Наверное, здесь собираются еретики, решил он. Зачем еще кому-то приходить на старое капище, чем и был этот зал с божественными статуями, если не ради жертвоприношений и молитв? Эту догадку подтверждали оставленные медные блюда, пустые, но сохранившие на себе бурые кровавые пятна, о происхождении которых Эцио не особенно-то и хотелось размышлять, и воск оплавленных свечей, едва ощутимый в густой пыли запах сожженных трав, не выветрившийся от плохой вентиляции зала. Этого наблюдения об импровизированном столе Эцио было достаточно, и он отправился изучать зал дальше. Но ничего нового, кроме нескольких проходов, большинство из которых были завалены, он не нашел. Целыми сохранились только два прохода — тот, через который пришел Эцио, и еще один, находившийся ниже и левее лестницы, по которой он спустился. Этот проход явно вел в ту же сторону, что и первый, но на другой уровень, и оставалась надежда, что по нему Эцио сможет вернуться в церковь и найти Пацци. Сняв с одного из креплений на стенах самый маленький факел, Эцио, поборов свою нерешительность, отправился вперед, в обнаруженный проход. Он шел и шел до тех пор, пока не уперся в тупик. Тщательно обыскав его, Эцио не нашел никакого механизма вроде того, благодаря которому попал в это странное место. Это искренне расстроило Эцио, и он уже хотел было сдаться и вернуться тем же путем, что и пришел, как вдруг его взгляд зацепился за одну из плит над его головой. Она была чуть тоньше остальных и располагалась повыше, и в щели между ней и другими плитами проникал воздух, проталкивающий пыль вниз. Видимо, это был очередной проход, решил Эцио, пытаясь поднять плиту, но не преуспел в этом. Подумав о том, что ее должен открывать какой-то механизм, Эцио принялся ощупывать стены и вскоре нашел в кладке мраморную неровную панель, которая подозрительно легко позволила вдавить себя дальше, чем она должна была находиться. Эцио надавил, и панель отъехала вглубь кладки. Плита над головой Эцио и несколько плит у земли зашевелились. Проход наверху открылся, а снизу выехало несколько крупных камней, образуя собой подобие лестницы. Блеклый луч света упал на Эцио через дыру в потолке, и он, затушив факел и бросив его в сторону, поспешил подняться, и как раз вовремя — стоило ему убрать ногу с последнего камня-ступеньки, как все вернулось на свои места. Плита, ставшая для него теперь частью пола, закрыла проход, а камни внизу снова превратились в стену. — Вот это да, — пробормотал Эцио, осматриваясь. — Никогда бы не подумал, что в Солэ есть что-то подобное. Отряхнув пыль, Эцио осмотрелся. Он попал в церковный погреб, где хранили вино, елей и все необходимые вещи для церемоний и молитв. Пока что никого в погребе больше не было, но Эцио, выйдя в проход между остовами с бочками, увидел на ведущей вверх лестнице отблески пламени и поспешил спрятаться между рядами. Он надеялся, что это пришел какой-нибудь служка, чтобы взять что-нибудь, но топот нескольких пар ног и тяжелое дыхание дали Эцио понять, что люди, спустившиеся в погреб, не были людьми церкви. По крайней мере, большинство из них. — Ты снова опоздал, Франческо, — сказал Родриго Борджиа. Не узнать его голос было невозможно. — И снова не принес известий. Зачем я поручил тебе внедрить своего человека в воровской притон, спонсируемый дожем? Чтобы ты разочаровывал и подставлял меня? — Простите, ваше преосвященство, — извиняющимся тоном ответил Франческо. — Но в этот раз это не моя вина. С тех пор, как Лис посетил палаццо Рояле, в притоне ничего не происходит. Видимо, они либо разорвали отношения, либо затаились. Дож ведь понимает, что к нему приковано пристальное внимание… — И, наплевав на это, он отослал всю свою семью прочь, — Родрико сплюнул. — Ты не смог убить старшего по пути в Монтериджони, и теперь он, целый и невредимый, готовится стать его новым правителем. Найти среднего ты и вовсе не в состоянии, хотя даже я знаю, что он не покидал столицы. Ты даже не смог удержать жену Джованни и его младших детей от отплытия из Республики, схватить их и доставить ко мне! Конечно, это не твоя вина, Франческо, чья угодно, но не твоя. — Не будь так суров, Родриго, — послышался трескучий голос Якопо Пацци. — Франческо подвел нас, я не спорю, но ты и сам попал впросак, доверившись нам. Будь столицей Эмилия, а не Солэ, вся Республика уже склонилась бы у твоих ног. — Это не мои проблемы, что вы потеряли свое влияние здесь с переездом, — возразил Борджиа. — Вы знали, что вы нужны мне, но все равно так подставили меня. Назовите хоть одну причину полагаться на вас. — Деньги, вот самая главная причина, — сказал еще кто-то. — Должен же кто-то оплачивать расходы Кондотьера-Богослова на защиту Ромулана и элитные отряды, что встанут во главе нашей объединенной армии. Насколько мне известно, банк Пацци пока что почти в одиночку спонсирует все это. — Все так, — согласился Франческо. — Бернардо говорит правду. Мы не только нанимаем воинов и платим им жалование, но и выкупаем лучшее оружие у семей Барончелли и Барбариго. Но если поводов сотрудничать с нами у церкви больше нет, то, полагаю, Родриго может обратиться к любому другому банку. Медичи или Аудиторе, к примеру. — Довольно, — Родриго фыркнул. — Я вас услышал. Где остальные? — Отдуваются за нас на заседании, очевидно, — в голосе Бернардо Барончелли, видимо, того самого последнего неизвестного, слышался смешок. — Чудо, что мы вообще смогли собраться в таком составе — на носу выборы. Зачем это все, Родриго? — Нам нужно начинать действовать сейчас, — сказал Родриго. — Дож Аудиторе думает, что, отослав детей, он лишил себя слабых мест, однако, он наоборот стал лишь уязвимее. Мы должны вытащить на свет правду о его делах с ворами, показать всем, как он на самом деле заработал свое состояние. Пусть все отвернутся от него. — Не думаю, что союзники просто так оставят его, — Якопо тяжко вздохнул. — Готов поспорить — Медичи, Веспуччи, Касталуччи и Гульельми в сговоре с Аудиторе. Мы должны разобщить их, чтобы некому в Сеньории было его защитить. — Тут нет ничего проще, — заметил Франческо. — Касталуччи и Гульельми — малые семьи, они стали дворянами совсем недавно и не успели обзавестись связями и деньгами. Все их влияние зиждется лишь на дружбе с Аудиторе. Увидев положение Аудиторе, они сами оставят их и перейдут к нам. Одна из дочерей Веспуччи обручена с обязанным старшего сына Аудиторе, но ее родителей при должном усердии можно переманить. Серьезную опасность представляют лишь Медичи. — И поэтому мы атакуем их первыми, но очень аккуратно. Нам нужно создать правильное впечатление об этом нападении, — Родриго говорил медленно, явно размышляя. — Франческо, позже ты получишь от меня конкретные указания. Пока же… затаитесь. Но ни в коем случае не пропускайте мессы. Люди должны видеть, как верно вы служите им и Богу. На сегодня довольно. Да направит нас Отец Понимания. — Да направит нас Отец Понимания, — хором сказали его союзники. Послышались шаги и тихие разговоры. По очереди заговорщики начали расходиться. Первым, судя по тяжелому дыханию с одышкой и бренчанию церковных регалий под плащом, ушел Родриго. За ним, попрощавшись с Пацци, ушел Барончелли. Пацци же задержались. — Ты слишком часто оступаешься, Франческо, — пожурил племянника Якопо. — Родриго уже недоволен тобой, а что будет, стоит ему узнать, что ты на грани разорения? Что тогда? Выйди из игры сейчас, пока не поздно. — Я не сделаю этого, — зло выплюнул Франческо. — Я должен избавиться от Медичи и Аудиторе. Должен отомстить им за всю боль, что они причинили мне, отняв мое дитя, и вернуть потерянное влияние! Тогда я смогу вернуть моего сына домой… — Этот бастард никогда не был твоим сыном, — Якопо разозлился и стукнул своей тростью, которую брал с собой в долгие прогулки. — И не будет. Мало нам того, что твой брат предал нас ради Медичи, так еще и ты готов пустить под откос все наши старания ради глупой мести и признания бастарда! Одумайся, Франческо! — Не называй его бастардом! — Франческо, судя по голосу, был в ярости. — Я любил его мать и был готов жениться! Не вмешайся ты, и у меня была бы хорошая жена и любимый сын, которым можно было бы гордиться, но тебе захотелось кого-то более знатного! И вот, посмотри, к чему это привело! — Не смей винить меня в том, что я защищал нашу семью от твоей похоти! Я никогда не признаю его твоим наследником и тебе не позволю. У тебя есть Вьери, твой родной, законный сын, которого ты не имеешь права игнорировать. И ты, хочешь ты того или нет, обязан воспитывать его должным образом, а не позволять ему позорить нас в бессмысленных дуэлях и загулах! — теперь разозлился уже и Якопо. — Забудь о бастарде и займись тем, чем должно — своей настоящей семьей и банком. Иначе мне придется взять все в свои руки, и методы мои тебе не понравятся. С этими словами Якопо так быстро, как ему позволяло его состояние, покинул погреб. Когда его шаги стихли вдали, ушел и Франческо. Эцио же, все это время неподвижно и молча просидевший между рядами, смог свободно выдохнуть и размять затекшие конечности. Все услышанное не укладывалось в голове. Отец был прав! Против него действительно замышляется заговор! Больше того — эти люди задумали навредить всей их семье! И если тем, что двигало Франческо Пацци, Эцио понимал, но принять не мог, то мотивы всех остальных оставались для него непонятными. Он знал или слышал об их семьях, все они были достаточно древними и знатными, пусть и не настолько богатыми, как его семья или семья Медичи, которую они так ненавидели. Однако, у них всех было нечто общее. Хорошее положение в обществе и стабильная, безопасная жизнь. Неужели власть стоила всего этого? Эцио поднялся и осторожно выглянул в проход. В погребе никого не было. Теперь он должен аккуратно покинуть церковь и вернуться в притон, рассказать все Вольпе. Конечно, его волновало, что Вольпе может не поверить ему, но некая надежда теплилась в нем — отец считал его другом, пока что Вольпе единственный, кому он может доверять. Кому, как не ему, это рассказывать. Эцио уже морально готовился к тому, что ему придется создавать доказательства своих слов из воздуха, как вдруг на ступенях, ведущих наверх, он нашел белый кусочек ткани. Батистовый платочек с золотой нитью монограммы Якопо Пацци. Это обрадовало Эцио. Если не это доказательство, то что? Крадучись, Эцио поднялся наверх. В пыльном коридоре было пусто, но где-то справа слышались молитвенные песнопения и слышался запах курившихся благовоний. Эцио пошел на них, надеясь, что сможет влиться в толпу незамеченным. Вскоре на пути ему попалось несколько корзин — пожертвованные и принесенные из прачечной одежды стояли на границе общей молитвенной залы и коридора, по которому он шел, и в одной из них Эцио увидел серые одежды послушников. Повинуясь мимолетной идее, Эцио схватил первую попавшуюся рясу и сделал несколько шагов назад, вглубь коридора, чтобы накинуть ее на себя. К счастью, никто не заметил его, да и ряса пришлась впору. Переодетый Эцио влился в толпу молящихся прихожан и послушников из приюта неподалеку. Стоя между колоннами, Эцио позволил себе осмотреться. Службу вел Родриго Борджиа. Эцио слышал о том, что Кондотьер-Богослов в качестве благотворительности часто служит мессы и проводит службы в маленьких церквях в бедных районах столицы, но он и представить не мог, что Борджиа использует это лишь как предлог для встреч с товарищами по заговору — в том, что все так и было, он и не сомневался. В толпе слушающих проповедь людей Эцио вскоре разглядел и самих заговорщиков. Пацци сидели в разных концах залы. Франческо, все еще злой на дядю, о чем-то размышлял, Якопо же внимательно слушал, перебирая рукой четки. Барончелли же стоял в тени колонн. Он со скучающим видом пересчитывал свечи на ближайшей круглой деревянной люстре, и Эцио усмехнулся его виду — вот уж кому было совершенно плевать на происходящее. К счастью, служба длилась недолго. Закончив проповедь, Родриго поднял всех на молитву. Эцио склонил голову, пряча лицо в глубине капюшона, и так простоял всю молитву и вышел из церкви одним из первых, смешался с толпой. Отойдя на безопасное расстояние, Эцио остановился и посмотрел на то, как расходятся заговорщики. Якопо Пацци и Родриго Борджиа сели по каретам и разъехались в разные стороны. Франческо, накинув на голову капюшон, влился в людской поток и отправился к конюшням. Барончелли же, совершенно не пряча лица, пошел к ближайшему кабаку. Запомнив все это, Эцио, подражая походке послушника, пустился в путь в район, из которого пришел. Перейдя реку, Эцио поспешил зайти в один из проулков и стащить с себя рясу, после чего быстро добрался до притона. — Тебя долго не было, — сказал Винченцо, когда усталый Эцио сел у его стойки и попросил еды. — Вольпе спрашивал о тебе. — Он у себя? — спросил Эцио, набивая рот рагу в деревянной плошке, которую с грохотом опустил перед ним трактирщик. — У себя, у себя, — Винченцо говорил весьма ворчливо. Что-то явно тревожило его. — Но не он один тебя искал. Паганино тоже. Эти слова заставили Эцио подавиться. То, что Паганино искал его, было не очень-то хорошим знаком. Он должен был встретиться с Вольпе прежде, чем Паганино придет и обнаружит его здесь. Второпях опустошив тарелку, Эцио поблагодарил Винценцо и отправился в погреб-кабинет Вольпе, надеясь обнаружить там хозяина притона. Вольпе, к счастью, был на месте. Он дремал в углу на кушетке, обитой старой зеленой тканью, которую Эцио не замечал раньше. Услышав шаги Эцио, Вольпе приоткрыл один глаз и поднялся, узнав юношу. — Надеюсь, твоя долгая отлучка стоила того, — сказал он. Эцио протянул ему платок Якопо Пацци. — Я следил за Паганино и тем, с кем он встречался, — сделав тяжелый вдох, чтобы побороть страх перед предупреждением Паганино, Эцио рассказал все, чему стал свидетелем. Выслушав его, Вольпе крепко задумался. — И ты думаешь, что Паганино не просто предатель, работающий на два фронта? — удивился он. — Почему? — Он мог выдать меня Пацци в тот же миг, — сказал Эцио. — Но не сделал это, хотя я уверен, он теперь знает, кто я. Возможно, его мотив сильнее жажды денег Пацци. Эти слова заставили Вольпе ухмыльнуться. — Скорее всего, так и есть, — кивнул он, опираясь на край стола. — Как ты думаешь, о каком бастарде говорили Пацци? — Я знаю, что здесь прячут двух бастардов, — Эцио запнулся. — Настоящих, а не притворных, вроде меня. Это парень и девушка. Тео сам мне признался, что он чей-то бастард, но своего отца он не знает. Учитывая, что Пацци говорили о юноше… Должно быть, это Тео, и это за ним по просьбе Пацци приглядывает Паганино. — Правильный вывод, — похвалил его Вольпе, не теряя при этом своего задумчивого вида. — Должен признать, что выбрать в качестве двойного агента Паганино со стороны Пацци было умно. — Почему? — спросил Эцио. — Простите мне мое любопытство. Но я думаю… я должен знать, почему Пацци считает, что вы с моим отцом отняли его сына, и какое отношение к этому имеет Паганино. Вольпе посмотрел на него внимательным взглядом, словно решая, может ли он доверить ему эту тайну. Честный, простой и спокойный вид Эцио, видимо, убедил его в том, что он может рассказать, и Вольпе, выдохнув, сделал это. — Семьи Аудиторе, Медичи и Пацци не всегда были врагами, — сказал он. — За несколько лет до твоего рождения они почти породнились. Гульельмо Пацци женился на Бьянке Медичи, а Франческо Пацци и твой отец, Джованни, хотели поженить кого-то из своих детей. Они все вместе росли и считали друг друга друзьями. Пьеро де Медичи, тогдашний Великий Дож, не был против, но Якопо Пацци это не нравилось. Мы считаем… что нападение на Пьеро, после которого он сильно занемог и умер, было организовано Пацци. Это разобщило молодых людей. Франческо встал на сторону дяди, воспитавшего их с братом, но Гульельмо отказался и отрекся от своей фамилии. Это разбило Франческо сердце. Он объявил вчерашних друзей врагами и вступил в борьбу за титул дожа. Вот, что известно почти всем, за немногочисленными исключениями… Ненадолго замолкнув, Вольпе перевел дыхание. Он подошел к закрытому слуховому окну и тряхнул русыми волосами в порыве размышлений. — Никто не знает, — продолжил Вольпе, — что Франческо Пацци не просто проиграл борьбу. Он сошел с дистанции в последний момент только потому, что я по просьбе твоего отца шантажировал Пацци его незаконнорожденным сыном. Мне очень повезло тогда — мать мальчика была сестрой Паганино, и он, обеспокоенный тем, что Якопо Пацци может убить ребенка, чтобы не дать племяннику признать его, пришел ко мне. Я забрал их обоих сюда и, когда мать Тео умерла от чахотки, воспитал его вместе с Паганино. Франческо, не желающий скандала и нуждающийся в должности, был вынужден смириться с этим. По крайней мере, на какое-то время. Сейчас, как я понимаю, Франческо либо осмелел, либо отчаялся до такой степени, что считает возможным забрать Тео к себе. В любом случае… теперь ты знаешь правду. Эцио, шокированный услышанным, сделал шаг назад и, опершись спиной об остов с бочками, сполз на пол. Обхватив руками колени, он с трудом сдержал рвущуюся наружу злость. Он злился на отца, который, несомненно, приложил руку к произошедшему, поступившись тем самым собственными принципами и честью, на Вольпе, который, возможно, подал его отцу дурной пример, на Якопо Пацци, из-за которого Франческо оказался разлучен с родным ребенком, которым все эти годы его шантажировали. На Паганино, жалкого труса, в конце-то концов. Почти на всех участников этого ужасного действа, по вине которых он оказался разлучен с семьей и разочаровался в собственном отце, которого до этого Эцио всю жизнь боготворил. — Я знаю, что ты думаешь, — вывел его из размышлений голос Вольпе. — Ты считаешь наш с Джованни поступок бесчестным и ужасным. Однако, ты должен понимать. Иногда чью-то жизнь можно спасти только бесчестным делом. Украсть деньги или еду, чтобы прокормить бедствующую семью. Похитить ребенка, которого должны убить только из-за происхождения его родителей, и спрятать его. Заставить жестокого и алчного человека прекратить борьбу за должность, на которой он разрушит больше, чем создаст. Да, мы поступились принципами и нарушили закон, и нас невозможно оправдать, но это спасло многих людей. — И многих подвергло опасности и лишениям, — ответил Эцио дрожащим голосом. — Мало того, что мне пришлось расстаться с матерью, братьями и сестрой, так их и ранить или убить могут из-за этого заговора. Тео прожил всю жизнь здесь, в нищете, вместо того, чтобы получить хоть какое-то образование и должность. В конце концов, вы, как я понимаю, зная о заговоре Борджиа и Пацци, не остановили их. И теперь они настроят всю страну против моего отца. Можно ли считать это спасением? — Можно, — Вольпе повернулся в его сторону и мрачно посмотрел ему в глаза. — Ибо ради спасения жизни близкого или простого невинного человека иногда нужно совершить что-то предосудительное. Иногда… то, что считается преступлением или аморальным поступком, на деле оказывается чем-то более благим и искренним, чем благое дело, совершенное из лицемерия. Хотя, кому я это все объясняю. Не тебе, принципиальному юнцу, не знавшему лишений и никогда не приносившему жертвы ради благополучия близких, читать мне лекции о морали и спасении. Эцио уже открыл было рот, чтобы возмутиться подобным к себе отношением и возразить, но на ум вдруг пришел облик Леонардо. «Жертва ради благополучия близкого»… Не это ли он совершил, еще недавно наступив на горло собственной любви и привязанности к своему вассалу, и позволил ему уехать в Империю по приказу отца? Эта жертва, казавшаяся Эцио невыносимой, спасет сотни тысяч жизней бедных имперцев из трущоб, он же, и в самом деле избалованный юноша, сможет перетерпеть это время разлуки. И, в конце концов, не этим ли они с Леонардо занимались последний год, тщательно скрывая свои греховные отношения? Груз тайны, раньше тяготевший его, Эцио, сейчас показался ему пушинкой — не храни они этот секрет, и Леонардо, так отчаянно отталкивавший его в первое время из-за разницы в возрасте и запрета на подобные отношения, уже давно оказался бы на плахе. Ради того, чтобы Леонардо мог жить, Эцио был готов всю свою гордость растоптать и собственнические чувства затолкнуть куда подальше. Должно быть, об этом, но в гораздо более крупных масштабах говорил Вольпе. — Простите, — искренне сказал Эцио, опустив голову. — Я не хотел проявлять непочтения. Лицо Вольпе разгладилось и приобрело обычное спокойное и миролюбивое выражение. — Ничего страшного, — ответил он. — Рано или поздно ты бы все равно это понял. Не вижу смысла обижаться на то, что ты попытался понять сейчас. Горько улыбнувшись, Эцио поднялся на ноги и отряхнулся. Он бросил взгляд на стол, где валялся отброшенный им платок Якопо Пацци, и нахмурился, испытывая новый виток тревоги за близких. — В любом случае, — сказал Эцио, поджимая губы, — как нам быть? Стоит ли предупредить отца? — Не нужно, — Вольпе покачал головой. — Твой отец всегда знал организаторов заговора. Тревожить его раньше, чем станут известны имена остальных заговорщиков, бессмысленно. — Тогда я все выясню, — Эцио, воодушевленный новой целью, выпрямился и с готовностью посмотрел на вора, однако, Вольпе снова покачал головой с мрачным и отрешенным видом. — Что? А кто тогда займется этим? — Я, — со всей серьезностью сказал Вольпе. — Это слишком серьезная задача, чтобы я мог доверить ее щенку, не прошедшему линьку. Поднаберешься опыта, и я позволю тебе стать частью моего плана. — И где я буду его набираться? — угрюмо спросил поникший Эцио. Такая перспектива его совершенно не радовала. Взгляд Вольпе, вечно хитрый и ехидный, сверкнул насмешливой искрой. — В монастыре Уллы-Марии, — ответил он. — В его единственной башне живет одна нуждающаяся девушка. Я поручаю ее твоим с Тео заботам. Он уже ее знает и познакомит вас утром. — А что насчет Паганино? — искренне удивился Аудиторе. — Он же искал меня, наверняка хотел поговорить или еще что. — Не думай о нем, — Вольпе отмахнулся. — Вы больше не пересечетесь. Я позабочусь об этом. На этом их разговор можно было считать законченным, как понял Эцио. Он уже было пошел к двери, но резкое осознание задержало его. — Эта девушка, — решился уточнить Эцио прежде, чем уйти, — та самая? Та, что принадлежит к какой-то знатной семье? Вольпе неопределенно пожал плечами, предлагая ему решить самому, и Эцио, к своему неудовольствию поняв, что большего от главаря воров не добьется, оставил его. Направляясь в свою комнату, он гадал: какой же окажется эта девушка? Когда гадать ему надоело, Эцио решил: он обязательно спросит об этом Тео. Выйдя следующим утром из своей комнаты в общую залу, Эцио обнаружил юного вора в очень печальном состоянии. Тео сидел за стойкой, где хлопотал Винченцо, и уныло ковырял ложкой в тарелке с кашей. Каша была хорошая — рисовая на свежем молоке, с ягодным вареньем, даже горячая еще, — что было большой редкостью в притоне, и менее умелые и ценные воры завистливо пускали слюни при виде поднимающегося над тарелкой с нею пара и сладкого источаемого ею аромата. Однако, Тео, обычно любивший набить живот от души, сейчас почти не выказывал к ней интереса, что заставляло всех знавших его людей волноваться о нем. — Хватит так хмуриться, — заботливо огрызнулся на Тео Винченцо. — Сегодня тебе разрешили посетить Клариссу, а я сделал тебе в честь этого такую замечательную кашу. И у тебя еще хватает наглости сидеть с таким лицом над полной тарелкой! Ешь давай. — Не хочется что-то, — сказал кощунственную вещь Тео, и все слышавшие это воры ахнули в единодушном порыве возмущения. — Тогда съем я, — Эцио с наглой усмешкой выхватил плошку из-под носа Тео, и воры, наблюдавшие за этим, ахнули снова, но уже с разочарованием — настолько шокированные словами Тео, они растерялись и не успели забрать тарелку раньше. Эцио же сел на соседний стул и, с удовольствием съев несколько ложек, спросил. — Что тебя тревожит, Тео? — Паганино пропал, — Тео вздохнул. Эцио подавился, но постарался побыстрее откашляться. Сделав вид, что обжег язык горячей кашей, он подул на новую порцию в ложке и снова повернулся к Тео. — Что же в этом удивительного? — как можно искреннее сказал он. — Наверное, пошел на дело. — Я бы знал, — сказал грустный юноша, стащив шапку с головы и потерев лысину, покрывшуюся уже заметной черной щетиной. — Он обычно всегда мне все рассказывает, а вчера ходил весь задумчивый и мрачный, на мои вопросы не отвечал, и вот вдруг пропал куда-то ни с того, ни с сего. Его не видели с вечера. Это очень на него непохоже. — Должно быть, Вольпе отправил его на дело. Ты спрашивал? — спросил слушавший их разговор Винченцо. — Спрашивал, — снова вздохнул юноша. — Но Вольпе и сам волнуется, он тоже Паганино искал, как раз хотел дело поручить, а тот возьми и пропади… Боюсь, его могли схватить… — Не страшно, — Винченцо, услышав это, отмахнулся. — Это не первая его ходка будет. Не переживай, Тео. Отсидит твой Паганино и вернется, куда он денется. — На плаху, — голос Тео задрожал от испуга. — Стража ему в прошлый раз грозилась: еще раз попадется и будет повешен. — Они все так говорят, — заметил старый управляющий таверной. — Вольпе тоже не раз попадался после таких предупреждений, и что ты думаешь? Повесили ли его? Нет. Пытались? Раза два или три. Один раз веревка трухлявая порвалась, другую я метательным ножом порвал. Она до сих пор у него где-то валяется как трофей. Так что Паганино твой, как и любой порядочный вор, такими предупреждениями и угрозами подтереться может. Эти слова немного утешили Тео. Его лицо приобрело гораздо более спокойное выражение, и Винченцо, увидев, что он, наконец, улыбнулся, пододвинул к нему новую плошку с кашей. Позавтракав, Тео и Эцио покинули притон и отправились в сторону монастыря. — Удивительно, что Вольпе позволил тебе увидеть Клариссу, — сказал Тео. — Она вроде как наше сокровище, которое мы скрываем от чужих глаз. — Почему? — удивился Эцио. — Она из слишком знатной семьи, настолько знатной, что произносить одну ее фамилию вслух опасно, — Тео орудовал не только языком и ногами, но и руками. Пока они шли, он успел срезать пару-тройку тяжелых кошельков, и, не дойдя до монастыря, Тео остановился у лавки с едой, чтобы — почти что впервые на памяти Эцио, — купить что-то на эти деньги. — Поэтому об этом не знает никто, кроме Вольпе. — Почему она не живет в притоне? Тео не торопился отвечать. Он отвлекся на покупки и приобрел много всего. Свежевыпеченные, хрустящие батоны белого хлеба с мягкой сердцевиной, нежное сливочное масло, взбитое совсем недавно, щедрый шмат солонины, несколько спелых томатов и мешок сушеных, нарезанных на колечки оливок. Это все обошлось в целое состояние для Тео, когда как Эцио, видя, как он складывает покупки в свою сумку, думал — для его семьи такая сумма показалась бы крошечной тратой. Они с братом покупали за такие деньги небольшие кинжальчики только из страсти коллекционеров оружия, сражаться ими можно было бы только в шутку. Даже самые простые материалы для рисования его сестры стоили дороже. Думая об этом, Эцио чувствовал себя странно. Он, конечно, все еще едва мирился с тем, чем ему приходится заниматься, но только сейчас, поняв, как дорого на самом деле обходится людям еда, казавшаяся ему доступной и весьма обычной, он был готов пересмотреть свои взгляды на воровское дело. Не полностью, не оправдывая это занятие само по себе, но и не игнорируя причины, подтолкнувшие некоторых людей к нему. В конце концов, Эцио видел, в каких условиях жили воры, понимал, что у них мало других способов выжить, и только что его сердце оттаяло к ним окончательно. — Кларисса — очень особенная девушка, — сказал Тео, закончив с покупками и направившись вперед. — Не только из-за того, кем она родилась. Она… У нее с глазами беда. — Как это? — Видит очень плохо, — Тео вздохнул. — Поэтому и комнаты не покидает обычно. Выходить ей разрешают только со мной. Сестра Теодора говорит, ей может стать получше, если она будет хорошо есть. Поэтому я краду так много денег — чтобы покупать ей хорошую еду. — Вот оно как, — кивнул Эцио. — Должно быть, она много для тебя значит, если ты так о ней заботишься. Тео хмуро взглянул на Эцио, словно раздумывая, может ли он доверить ему что-то сокровенное. Видимо, решив, что Эцио можно довериться, он ответил и на это. — Она заботилась обо мне вместе с Паганино, когда моя мать умерла. Я считаю Клариссу своей старшей сестрой. — Мне очень жаль, что ты потерял свою мать, — искренне сказал Эцио. — Но я рад, что у тебя есть кто-то, к кому ты можешь возвращаться с дела. Эти слова развеяли тень печали на лице Тео. Он снова улыбнулся, и Эцио искренне позавидовал его отходчивости. Редко какая печаль надолго задерживалась на лице и в душе Тео, несомненно, давая ему силы двигаться дальше по его непростому жизненному пути. Путь к монастырю же, к счастью, был легким, и его остаток они вместе проделали с добрыми улыбками на устах. Сестра Теодора была рада их видеть. Она только закончила службу для женщин, живущих в ее обители, и юноши нашли ее за раздачей обеда в большой и светлой столовой. Под известняковыми сводами стоял сильный гул — почти пять десятков женщин и детей из подведомственного монастырю приюта подходили к столу, за которым раздавали еду, после чего, нагруженные плошками с куриным супом и мясным рагу и кружками с дешевым, горьким кофе или водой, отходили к длинным столам и лавкам. — Помогите мне, — сказала она, указывая им на освободившиеся места у кастрюль с супом. — Сестрам нужно отойти по другим делам. Ваши пары рук будут как нельзя кстати. Юноши безропотно сделали как она сказала. Тео был привычен к таким поручениям, для Эцио же это занятие стало отдушиной. Никогда не считавший себя особо религиозным, он, однако же, считал помощь нуждающимся именно тем способом очистить свою душу перед Триединым за бессмысленные в его глазах кражи, что он совершал все это время. Это механическое занятие — разливать суп по деревянным мискам, перебрасываясь парой слов с общительными прихожанами или ободряюще улыбаться смущенным и робким, принимать благодарность и желать приятного аппетита, — даже понравилось ему, и Эцио был немного разочарован, когда все были накормлены. — Благодарю вас за помощь, — сказала сестра Теодора, когда они закончили. Бросив взгляд на объемную сумку Тео, она понимающе улыбнулась. — Вольпе передавал весточку. Не заставляйте ждать Клариссу еще дольше. Тео, счастливый от этих слов, поспешил куда-то в коридор. Эцио последовал за ним, но сестра Теодора задержала его, схватив за локоть почти как в их первую встречу. — Эцио, ты должен пообещать мне кое-что, — сказала она. — Все, что угодно, сестра, — опрометчиво пообещал Эцио. Сестра Теодора оглянулась, словно проверяя, не подслушивают ли их. Этот ее жест заставил Эцио напрячься. А слова, что произнесла сестра следом, и вовсе наполнили его душу сомнениями и подозрениями. — Не обсуждай встречу с Клариссой ни с кем, — сказала Теодора требовательным тоном. — Особенно с отцом или дядей. Если вдруг они спросят, знает ли что-то Вольпе, ты должен соврать весьма убедительно. — С чего бы о ней спрашивать моему отцу или дяде? — Эцио был искренне удивлен. — Они наверняка даже не знают об ее существовании… — Это так, однако, они считают, что в притоне живет лишь один бастард, и о существовании Клариссы им знать нельзя. Ни в коем случае. — И вы не расскажете мне причину? — Я бы рассказала, имей я такое право, — сестра Теодора вздохнула, — но, к сожалению, я им не располагаю. Кларисса — очень дорогая моему сердцу послушница, и я сделаю все, чтобы защитить ее, даже если это означает необходимость лгать лучшим друзьям. Надеюсь, ты понимаешь меня. — Понимаю, сестра Теодора, — потупившись, сказал Эцио. У него было очень много вопросов, вертевшихся на языке, но он действительно понимал, что не имеет права принудить монахиню ответить на них. В конце концов, он и сам был в похожем положении. Иногда ему очень хотелось увести Тео куда-нибудь и открыть ему тайну происхождения их обоих. Однако, говорить о собственном означало всех подвергнуть риску, а уж рассказ о принадлежности Тео к семье Пацци и вовсе был лишним — Тео не особенно заботила личность его отца, о котором он практически не вспоминал, считая, что человек, выкинувший их с матерью на улицу, не заслуживает этого. Эцио даже был готов признать, что Тео будет гораздо лучше в нищете, которую он, возможно, никогда не преодолеет, чем с жестоким властным Пацци, рядом с которым он никогда не будет так свободен, как сейчас. Благодаря этому Эцио смог поступить так, как должен был — найти Тео и вместе с ним подняться в башню, где жила Кларисса. Отринув в сторону все подозрения, сомнения и тревоги, от которых он порядком утомился в последнее время, Эцио позволил себе быть простым парнем, занимающимся незаконным делом и открытым к новым знакомствам. Вместе с Тео Эцио поднялся по ступеням башни, где жили монахини. На первых этажах, как понял он, жили обычные послушницы, много работающие и вынужденные вставать раньше всех. Выше жили аббатиса и послушницы званиями старше. И Кларисса, к которой они шли. На третьем пролете с дверью, ведущей к спальням, Эцио немного запыхался, непривычный к таким долгим подъемам по лестницам, но, к счастью, следующий этаж был тем, что им нужен. Тео подошел к двери, открыл ее, прошел по коридору до самого конца и постучал в дверь одной из комнат. — Кто это? — услышал Эцио тихий удивленный голос по ту сторону двери. — Это я, Тео, — ответил его спутник. — Я привел к тебе друга. Можно нам войти? Пара минут прошли в напряженном молчании. Тео терпеливо ждал, Эцио же переводил взгляд с него на дверь и обратно, удивляясь — чего же девушка медлит? Словесного ответа они так и не дождались. Вместо этого за дверью послышались шаги. Уверенные, но едва слышные — Эцио расслышал их только когда девушка подошла к двери. Послышался звук отодвигаемой защелки, и дверь открылась вовнутрь. Девушка, стоящая за дверью, потянулась к Тео и по-сестрински обняла его за плечи, уткнувшись в одно из них носом. — Я рада тебе, — сказала она, отстранившись. — Что это? Вкусно пахнет. — Ты как всегда, — засмеялся Тео, проходя в небольшую комнату следом за ней. — Узнаешь, что я принес тебе что-то, прежде, чем я тебе это покажу. Эцио, закрой дверь, как зайдешь. Эцио безропотно повиновался, рассматривая свое окружение, пока Тео показывал Клариссе принесенную им еду. Комната была светлая — ее большие окна выходили на солнечную сторону, и яркие и теплые лучи проникали внутрь в большом количестве. Но, как и полагалось комнате послушницы монастыря, она не отличалась богатой или по крайней мере обильной обстановкой. Грубо сбитые маленький стол и стул разместились под окном. Простая грубая кровать с тонким матрасом, одеялом, которое было ненамного толще его, и подушкой, больше напоминающей камень, у стены слева от того же окна. У стены справа обнаружились лишь небольшой сундук на полу, распятие, висящее под самым потолком, подушечка для преклонения колен да низенький столик с потрепанным молитвенником. Увидев все это, Эцио подавил тяжкий вздох. Всю жизнь проведший в окружении самых богатых людей страны, привыкших обустраивать свои дома с большой роскошью и обожавших хорошую и дорогую одежду, он в очередной раз поразился — подумать только, вся человеческая жизнь может уложиться в один простой сундук и потрепанный молитвенник, в простую мебель, дышавшую на ладан, в простую комнату с белыми стенами. Во что-то настолько простое и почти ничего не стоящее. Думать о подобном было ужасно непривычно, и Эцио, все еще незнакомый со всей основной составляющей этой жизни, кардинально отличающейся от его собственной, испытывал странное чувство, которое сам себе не мог описать. Это не помогало ему, и он постарался отодвинуть его подальше до тех пор, пока не найдет ему точное название. — Кто твой друг? — вернул его в реальность тихий голос Клариссы. — Его зовут Эцио, — ответил Тео, закончивший раскладывать еду. — Он новенький. Познакомиться поближе вы еще успеете, пока дай мне закончить. Где твой ящик для еды? Я что-то его не вижу… — Я спрятала его под кровать, — Кларисса печально вздохнула, опускаясь на стул. — Сестра Бернадетта докучает мне, говорит, я должна питаться как все. Она повадилась трогать мои вещи, пока я гуляю с другими сестрами. Вот я и прячу ящик. — Почему ты не сказала сестре Теодоре? — Тео с трудом подавлял возмущение, все-таки сквозившее в его голосе. — Она бы разобралась. — Это ни к чему. Сестра Теодора и без того слишком занята. Не дело это — тревожить ее почем зря. Эцио, слушая этот разговор, позволил себе наконец рассмотреть эту загадочную девушку. Кларисса оказалась обладательницей овального лица, большого лба, ровных скул и впалых щек, длинного, прямого носа с острым кончиком и узкими ноздрями, сочетание которых выглядело почти как птичий клюв, узковатых глаз с тяжелыми, нависающими веками. Густые каштановые волосы, отливавшие на солнце яркой медью, были собраны в толстую косу, упругой змеей свернувшейся вокруг затылка девушки. Несколько прядок выбились из этой мудреной прически, которую Кларисса явно делала сама и с большим трудом — трудно, должно быть, думал Эцио, делать такую прическу с очень плохим зрением, — и поэтому девушка убирала их за высокие овальные уши. Ростом Кларисса превышала Тео — он был самым низким среди них троих, — и почти сравнялась в этом с Эцио. Он редко встречал таких высоких девушек, и почему-то это наблюдение его впечатлило. — Я поговорю с сестрой Теодорой сам, — ворчливо сказал Тео, закончив раскладывать еду. Он взял мешочек с сушеными оливками и вложил их в руки девушке. — Вот, твои любимые. С трудом нашел. Они сейчас очень популярны в нашем районе. — Могу понять, почему, — засмеялась Кларисса, развязывая мешочек и запуская туда свою небольшую ручку с длинными пальцами. — Я уже по запаху узнаю, у кого ты их купил — у Жана, да? Он их так удивительно сушит, то с солью, то со специями, а недавно и вовсе смазал свежую партию соком от едва снятого с огня ягненка. Все сейчас ему подражают, и у любого торговца, принимающегося торговать сушеными оливками, их разбирают в мгновение ока. Если бы не ты, я бы и вовсе не смогла их есть. Довольный тем, что смог порадовать девушку, Тео улыбнулся и полез под ее кровать — искать злополучный ящик для еды. Вскоре он преуспел в своем намерении и поднялся, явив свету длинный деревянный ящичек с откидной крышкой и слабой застежкой. Пока Кларисса с наслаждением лакомилась любимой закуской, Тео раскладывал в ящике основные запасы. Эцио же молча наблюдал, топчась на одном месте в смущении и нерешительности. Кларисса, заметившая это, кивнула ему на свою кровать. — Что же ты стоишь? Присаживайся. — Спасибо за гостеприимство, — вежливо сказал Эцио, смущенный еще больше таким вниманием к себе. Он чувствовал себя третьим лишним и не знал, как избавиться от этого чувства. — Не за что, — улыбнулась девушка. — Значит, ты Эцио. Откуда ты знаешь Тео? — Он теперь один из нас, — сказал Тео, подняв голову от ящика. — Неделю как уже. Брови Клариссы, казавшиеся Эцио грузными, почти что совиными, изогнулись в удивлении. Она перевела свой взгляд с Тео обратно на Эцио и уставилась на него так пристально, что юному Аудиторе на миг показалось, что никаких трудностей со зрением она не испытывает. Однако, это ощущение пропало, стоило ему заметить, что взгляд ее словно бы стеклянный, невидящий. Это немного убедило его в словах Тео о ней, однако, отказаться от своих подозрений так легко он не мог. — Да ты что? — воскликнула Кларисса с большим запозданием — его, по крайней мере, Эцио мог объяснить ее постоянным поеданием любимого лакомства. — Я бы и не подумала, что ты вор. — Почему это? — искренне удивился Эцио. — Неужели я не произвожу подобного впечатления? — «Не произвожу впечатления», — Кларисса, передразнив его, засмеялась. — Нет, не производишь. Ты слишком хорошо говоришь. Должно быть, единственным, что ты крал, были девичьи сердца. — Вздор, — Эцио фыркнул и с напускным раздражением даже притопнул ногой. — Я, может, и не на улице родился, но воровать я теперь умею. Вполне сносно, знаешь ли. — Это так, — согласился Тео, закончив убирать еду, отставил ящик в сторону и сел на кровать рядом с Эцио. — Он и правда ворует. И, надо признать, действительно сносно. Помнишь, неделю назад я принес тебе большую корзину фруктов? Это он дал мне деньги, что украл от выгнавшей его семьи. — Подумать только, — насупилась девушка. — Я понимаю, они поступили жестоко, и ты был на них обижен… Но обкрадывать людей, воспитывавших тебя столько лет… — Ну, с этим ничего уже не поделать, — пожал плечами Эцио, смущенный этим разговором и не знающий, как сменить его тему. На его счастье, их прервали. Дверь в комнату открылась, и внутрь заглянула невысокая пожилая женщина в монашеском одеянии. Она имела неприятное лицо — большой грубый нос с бородавкой на правой ноздре, отвисшие щеки и опущенные уголки губ, словно застывшие в злобной гримасе и придававшие ей сходство с бульдогом, тонкие седые брови и темные мрачные глаза под тяжелыми веками. Ее тонкие руки с выступающими венами, выглядывающие из засученных рукавов, были сжаты в кулаки, словно бы она шла сражаться с кем-то. — Что такое? — проворчала она, входя. — Что за шум? Постыдились бы вести себя так в божьем доме! — Сестра Бернадетта, вы несправедливы, — возразила Кларисса жалостливым тоном. — Мы всего лишь разговариваем… — Не спорь со мной, бесстыдница, — возмутилась та самая сестра Бернадетта, которую они упоминали раньше. — Тебе бы на коленях стоять пред распятием, грехи свои отмаливать, а ты! Парней сюда водишь, словно это не женский монастырь, а публичный дом! — Довольно! — прервал ее возмущенный Тео. — Не смейте разговаривать подобным образом с Клариссой! — Тео, не надо, — Кларисса, явно не хотевшая ссоры, с мольбой протянула руки в его сторону, но Тео покачал головой. — Я слышал, вы обижаете Клариссу, — он подошел к сестре Бернадетте и встал перед ней, скрестив руки на груди. — Так не пристало поступать. Ни с послушницами, ни с гостьями. Вы хотите, чтобы Кларисса отмаливала собственные грехи, а сами-то поступаете так же? Готов поспорить, нет. Сестра Бернадетта, выслушав юношу, посверлила его своим злобным взглядом какое-то время. Молча наблюдавший за этой сценой Эцио пребывал в полном смятении. Он не понимал, в чем дело, но чувствовал — эта женщина действительно предвзята и несправедлива к Клариссе, а ее недобрые чувства к девушке почти что сравнимы с жестокостью. Он уже встал было, чтобы попытаться развести злую сестру и Тео в разные стороны, но сестра Бернадетта, моргая своими круглыми глазами, чавкнула тяжелыми губами и фыркнула. — Я поговорю с сестрой Теодорой, и вы все вылетите отсюда, — сказала она, направляясь к двери. Обернувшись через плечо, она покачала головой. — На ступенях толпятся нуждающиеся, а мы тут с полуслепой кротихой, дочкой шлюхи, возимся. Такой грех даже я не отмолю. — Не трудитесь, — Тео, как видел Эцио, с трудом сдерживал гнев. — Я сам поговорю с сестрой. Посмотрим, на чью сторону она станет в итоге. Бросив в сторону Тео еще один злобный взгляд, сестра ушла и громко хлопнула дверью. Кларисса же после ее ухода заплакала. — Это так обидно, — пожаловалась она Тео, бросившемуся ее утешать, и Эцио, нелепо топтавшемуся рядом в еще большем замешательстве. — Я ничего плохого ей не сделала, так почему она так говорит? Почему оскорбляет? Я не слепая и не дочь шлюхи… Как же это? Эцио, удивленный ее словами о собственных глазах, слегка толкнул Тео в бок и вопросительно поднял брови. В ответ Тео покачал головой, явно обещая объясниться позже, и вернул свое внимание девушке. — Она просто несчастная женщина, которая завидует твоей молодости и шансу уйти отсюда, когда это будет возможно, — сказал он запинающимся голосом, явно не слишком-то уверенный в собственных словах. Но это немного утешило девушку — она утерла слезы и подняла голову, и Тео, воодушевленный этим, продолжил. — Ничего, не плачь из-за нее. Я все устрою так, что больше она и на шаг к тебе не подойдет. — Но мы все равно будем видеться, — Кларисса вздохнула, и во вздохе ее все еще слышалась тень едва утихших рыданий. — Да и ты знаешь ее скверный характер. Она не сможет удержаться от того, чтобы задеть меня. Мне бы лучше покинуть монастырь, вернуться в притон… там будет лучше… — Нет, не будет, — отрезал Тео. — Тебе туда нельзя. Ты не такая. Чтобы жить в притоне, нужно воровать. Ты не сможешь, и Вольпе придется прогнать тебя. Твое место здесь. — Я не хочу здесь оставаться в любом случае, — возразила девушка. — Не примут в притоне — я в другое место жить пойду. Куда — не знаю. Но что я точно знаю, что где угодно будет лучше, чем здесь. — Это все глупости, — Тео был явно возмущен ее словами. — Ты не выживешь на улицах, нигде больше тебя не примут. Никому, кроме меня и сестры Теодоры, ты не нужна. Поэтому ты будешь оставаться здесь до тех пор, пока я не украду достаточно денег на дом неподалеку и не заберу тебя туда. — Ты уже несколько лет так говоришь, — Кларисса от обиды топнула ногой. — Время идет, но я все еще здесь. Мне запрещено покидать комнату, выходить разрешают лишь на час, и то один раз в день. Я не могу так больше! Жизнь взаперти не для меня, я здесь задыхаюсь, Тео, как же ты не понимаешь! Я готова на что угодно, даже в услужение кому-нибудь пойти, лишь бы вырваться из этих четырех стен и вечных молитв… Слушая их спор и думая о том, как бы успокоить этих двух близких людей, пока они не рассорились окончательно, Эцио с трудом смог что-то придумать. — Так, разойдитесь-ка пока по углам на время, — сказал он, встав между ними. — Не дело это, брату и сестре ссориться. Ты, Тео, сходи к сестре Теодоре и поговори с ней о сестре Бернадетте, как и обещал. Я же побуду с Клариссой. Когда ты вернешься, мы вместе выйдем во двор и погуляем немного. К тому времени вы оба остынете, я надеюсь. Ну же. Тео, обиженно фыркнув, последовал его совету и, оставив комнату, пошел на поиски сестры Теодоры. Кларисса же, поджав губы, отвернулась к окну. Наблюдая за ней, Эцио вдруг понял, что не давало ему покоя в ее облике. Она словно бы была членом его семьи — хмурилась она совсем как отец, поджимала губы как Клаудия, обиженно морщила нос и тяжело вздыхала так, что, казалось, пыталась поглотить весь воздух мира, и это очень напоминало Эцио его дядю Марио — он точно так же делал, когда сердился или обижался. Странные подозрения роились в голове Эцио, но он постарался отодвинуть их в сторону — сейчас было не до этого. Сейчас он должен был утешить Клариссу и завоевать ее доверие, в котором, как он чувствовал, почему-то очень нуждался. — Послушай, Кларисса, — сказал Эцио, когда Тео вышел. — Я понимаю, жить в таких условиях очень тяжело… — Не говори так, — возмутилась Кларисса. — Ты не жил так. Ты не понимаешь. — Да, ты права, — Эцио кивнул, признавая это открыто, без всякого стыда, и это явно понравилось Клариссе. — Я не понимаю, по крайней мере, я точно не знаю, каково тебе. Только ты об этом знаешь. Но вот в чем дело. Тео тоже прав, считая, что воровство не для тебя. Я знаю тебя совсем недолго, но уже вижу, что ты честная и, что более важно, добрая девушка. Воровать… будет невыносимо для тебя. — С чего ты взял? — С того, что я знаю, как это, — признался юноша. — Если честно… я мучаюсь стыдом каждый раз, когда срезаю кошелек, и оттого раздаю все деньги в притоне и здесь, в монастыре. Это только кажется веселым и легким занятием. На самом же деле тебе придется идти по людной улице и смотреть на людей, оценивать их. Тебе придется думать: можешь ли ты позволить тому крестьянину из-за стены потерять кошелек с выручкой с продажи урожая, или же лучше попытать удачи с продавцом мебели средней руки, прячущим золото в сундуки, а сундуки где-то в глубинах своего дома. Но таких продавцов немного, и поэтому ты будешь выбирать из тех, чьи кошельки гораздо меньше и свободнее. — Я не совсем понимаю, — пробормотала Кларисса, но в ее мрачном взгляде Эцио начал видеть отблески осознания. — Кларисса, ты каждый день видишь нуждающихся, приходящих в этот монастырь, многих ты наверняка знаешь лично, — Эцио грустно ей улыбнулся. — Я думаю, многие из них хоть раз да были обворованы кем-то из притона. Воровство не щадит никого, ни богатых, которые это, несомненно, заслужили, ни нищих, для которых потерять последние деньги равносильно смерти. Зная это… так ли ты хочешь стать воровкой? Кларисса задумалась, но по ее лицу Эцио уже видел — это точно не для нее. Вскоре она признала это. — Ты прав, Эцио, — сказала она, вздохнув. — Я просто хочу вырваться, вот и считаю спасением даже то, чем не смогу заниматься. Но пойми и меня, так не может продолжаться вечно… Не могу же я всю жизнь провести взаперти… — Конечно, не можешь. Мы обязательно найдем способ вытащить тебя отсюда, не подвергая опасности при этом, — пообещал Эцио. — И ты туда же! — всплеснула руками Кларисса. — Сестра Теодора, Тео, теперь ты… твердите про мою безопасность. Что мне может угрожать, скажи на милость? Кому же я сдалась такая? — Я не могу тебе сказать, — Эцио соврал, не моргнув глазом. — Я знаю, тебе очень хочется узнать, но иногда… правда причиняет ненужную боль и только мешает жить дальше. Не думай об этом. Лучше думай о том, чем бы тебе хотелось заниматься. Кто знает, вдруг мы с Тео найдем способ воплотить твою настоящую мечту. Эти слова порадовали Клариссу, хоть она и старалась не показывать этого. Она лишь утерла последние слезинки, скопившиеся в уголках ее глаз и тепло улыбнулась Эцио. — Да, думаю, и здесь ты прав, — она кивнула. — Спасибо, что поговорил со мной и утешил. Думаю, я могу раскрыть тебе свой секрет в благодарность за твою помощь. — Какой же? — с искренним любопытством спросил Эцио. Он вдруг понадеялся на то, что Клариссе известна тайна ее происхождения, но, разумеется, он прекрасно осознавал, сколь бессмысленны эти надежды. И он оказался прав. Кларисса рассказала ему нечто другое. — На самом-то деле с моими глазами все в порядке, — сказала Кларисса. — Я прекрасно вижу. — Тогда зачем вся эта ложь? — Эцио был искренне удивлен. — Затем же, зачем и все это, — Кларисса обвела рукой свою комнату. — Чтобы запереть меня, не выпускать в мир, избавить от встреч с новыми людьми. Я все еще надеюсь и верю тебе, Тео и сестрам, моим благодетельницам, однако… верить становится все труднее с каждым днем. — Ничего, — постарался улыбнуться как можно более ободряюще Эцио. — Мы найдем способ изменить твою жизнь раньше, чем твоя вера иссякнет. Кларисса улыбнулась ему в ответ, и на этом их дружба обрела плотность, утвердилась в их жизнях. Вскоре вернулся Тео, чтобы позвать их обоих на прогулку во двор. После того, как Кларисса извинилась перед названным братом, юноши сопроводили ее вниз. Они прогуливались втроем в тени колонн, поддерживающих верхние этажи, и тихо разговаривали, строили воздушные замки. — Хотела бы я иметь не только друзей, но и подруг, — призналась Кларисса, провожая их к выходу, когда время их встречи подошло к концу, и сестра Теодора сказала ей возвращаться в комнату. — Я рада, что дружу с вами, и очень люблю сестру Теодору… Но я очень хочу найти настоящих подруг, которые поймут меня, поймут, что я чувствую и переживаю, хочу делить свои надежды с такой же девушкой, мечтающей о большем. Хотя бы с одной. Эти ее слова подали Эцио идею, но он не стал делиться ею с девушкой, не желая обнадежить ее. Вместо этого он тепло попрощался с Клариссой — после того, как Тео крепко обнял девушку, Эцио пожал ее руку, как пожимал руку своей сестры, прощаясь. Кларисса почувствовала это и улыбнулась ему. Она, стоящая в компании следящей за ней сестры Бернадетты, махала им рукой все время, что они могли видеть ее, уходя, и махать ей в ответ. — Что ты думаешь? — со странным волнением спросил Тео, когда они свернули за угол. — О чем? — усмехнулся Эцио. — Не о чем, а о ком! О Клариссе, разумеется! — Она отличная девушка, Тео. Я рад встрече с ней. Тео вдруг остановился посреди улицы и опустил руки на плечи Эцио. По его лицу Эцио понял, что его друг пребывает в страшном волнении, и невольно разволновался и сам. — Пообещай мне кое-что, — искренне попросил Тео, сжимая своими сильными ладонями его плечи. — Что? — Эцио, давно не ощущавший такого контакта с кем-то и успевший соскучиться за Леонардо, смутился, и Тео явно неправильно понял его. — Обещай, что не женишься на Клариссе, — Тео сказал это с такой мукой в голосе и выражении лица, что Эцио стоило больших трудов не рассмеяться. — Обещай, пожалуйста. — Обещаю, обещаю, — сказал Эцио, продолжая подавлять смешки. — Скажи-ка мне, Тео, почему вдруг тебя это так взволновало. Ты же и сам на ней не женишься. — Не женюсь, это так, — согласился Тео. — Но видишь ли… Вольпе говорил про тебя всякое. — Какое всякое? — Ну, что нрав у тебя иногда скверный и задиристый, и что ходок ты еще тот. Ты пойми меня правильно, ты замечательный друг, но, боюсь, муж из тебя выйдет паршивый. Поэтому лучше уж тебе оставаться ее другом. — Не переживай, — рассмеявшись наконец, сказал Эцио. Он похлопал Тео по плечам, и тот, успокоенный его теплым отношением, засмеялся вместе с ним. — Я обещаю. Я навсегда останусь другом Клариссы, как и ты навсегда останешься ее названным братом. Вместе мы найдем ей достойного жениха, если она того пожелает. Довольный этим Тео кивнул, и Эцио решил, что это удачный момент для весьма интересующего его вопроса. Он кивнул Тео на небольшой проулок, намекая на разговор без лишних ушей, и Тео позволил ему туда его увести. — Зачем ты солгал насчет глаз Клариссы? — в лоб спросил Эцио. — Я сразу понял, как она на меня посмотрела. — Привычка, — довольно спокойно ответил Тео. — Сестра Теодора велела так говорить нам обоим, чтобы ее не трогали. Ради ее защиты, понимаешь. Эцио понимал. И больше спрашивать об этом не стал, понимая, однажды он узнает все остальное, если на то будет необходимость. Пока такой необходимости не было. Поэтому Эцио улыбнулся и вместе с Тео, довольным весьма скромным любопытством нового друга и его понятливостью, продолжил путь к притону. По пути они срезали несколько кошельков и стащили немного еды и успели вместе с ней как раз к обеду. — Эцио, Вольпе опять звал тебя, — сказал Винченцо, довольный их уловом, которого в день посещения Клариссы и не ожидал. — Он не в настроении. Поторопись. Эцио, заинтересованный этим, наспех перекусил и поспешил в погреб Вольпе. Тео хотел было пойти с ним, но Винченцо задержал его каким-то новым поручением. Для Эцио это был знак: Вольпе всегда просил Винченцо занять Тео, когда ему нужно было поговорить с Эцио наедине. И, судя по тому, что он был не в настроении, разговор предстоял не из легких. — Я получил сообщение от твоего отца, — без обиняков начал Вольпе, стоило Эцио зайти и закрыть за собою дверь. — Боюсь, дела скверные. На последнем заседании Сеньории против него выдвинули обвинения, и весьма серьезные. — В чем его обвиняют, — подавляя волнение и гнев, спросил Эцио. — В денежных махинациях, идолопоклонничестве и, что самое худшее, в предательстве Республики, — Вольпе теребил в руках записки с непонятным шифром, который, видимо, понимал только он. — Твой отец в тюрьме Сеньории под большой охраной. На несколько мгновений у Эцио перехватило дыхание. Он прикрыл глаза, надеясь, что сейчас хитрый вор скажет, что обманул его, что это все его глупая шутка, и что на самом деле с его отцом все в порядке. Но Вольпе молчал и ждал его реакции. И с каждой новой минутой затягивающегося молчания Эцио понимал — все. Это конец. Заговор начал претворяться в жизнь. Единственная надежда оставалась лишь на Вольпе. — Вольпе, знаю, что с моей стороны очень смело надеяться на это, — сказал он, с трудом выдавливая слова. — Но я прошу вас — помогите мне спасти отца! Я отплачу вам, сделаю все, что попросите… Помогите только! — Хорошо же ты про меня думаешь, Эцио, — усмехнулся Вольпе. — Что бы я, и не помочь лучшему другу? Мы вытащим его. — И как же мы сделаем это? — О, Эцио, мы сделаем это весьма хитро. Завтра начнутся судебные разбирательства. Процесс будет долгий и, скорее всего, открытый. Обвинителям в лице Борджиа и Пацци нужно, чтобы все видели падение твоего отца. Поэтому они будут использовать все возможные рычаги влияния на него. Они хотели бы использовать твоих братьев, сестру и мать, но их нет в Солэ, поэтому будут искать тебя. Я спрячу тебя на глазах у всех, да так, что ты станешь связным между мной и собственным отцом. Следом Вольпе изложил Эцио свой план, и юноша был вынужден признать — это может сработать, если они сделают все правильно. Убедившись, что Эцио хорошо все запомнил, Вольпе довольно улыбнулся и собрался уже было отпустить его отдыхать. Однако, Эцио задержался. — Вольпе, я очень хочу выполнить этот план, — сказал он, смущаясь собственных чувств. — Однако, боюсь, я подведу вас. Я еще слишком неопытен. — Я понимаю, откуда растет твоя неуверенность, Эцио, — Вольпе покачал головой. — Но мы оба знаем — сейчас не до этого. Ты нужен твоему отцу. И ты сделаешь все необходимое. Эти слова сильно успокоили Эцио, внушили ему надежду. Он кивнул, соглашаясь с этим. Проговорив с ним план еще раз, Вольпе отправил Эцио спать — юноша нужен был ему в трезвом уме, твердой памяти и со свежими силами. Эцио перечить не стал — он и сам нуждался в отдыхе. Ворочаясь в постели перед тем, как уснуть, он прокручивал в голове план и чувствовал странную смесь возбуждения и волнения за отца. Только бы все получилось, думал он. Только бы получилось.