Ренессанс Республики

Многие представляли себе тюрьму, располагавшуюся в том же здании, где заседала Сеньория, большей похожей на комнаты в домах знати. Теплые, обставленные комфортной мебелью, но отделенные от мира замком в крепкой двери и решеткой на окнах. На деле эта тюрьма ничем не отличалась от любой другой республиканской тюрьмы. Вопреки всеобщим представлениям, она находилась не на первых этажах, а под самим зданием, там, где некогда были катакомбы. Их облицевали холодной, крепкой каменной кладкой и обновляли по мере необходимости, чтобы помешать заключенным прорыть себе дорогу в один из старых коридоров по соседству и по ним попытаться выбраться, разделили на камеры новыми стенами и отгородили решетками. Нехитрая постель — деревянная лавка, — и тонкая тряпка, заменяющая одеяло и матрас, ведро вместо ночного горшка в углу, вживленные в стены и пол кольца, к которым можно было прикрепить кандалы. Такими были камеры для дворян — двадцать холодных камер, безразличных и мрачных, едва освященных. Джованни был заключен в самую близкую к выходу из темницы камеру. Его ноги были закованы в кандалы, средней длины цепи тянулись от металлических браслетов на его щиколотках к кольцу в полу. Это делало передвижение по тюремной камере невыносимым для его тела и унизительным для его духа — он не мог пройти вперед или в любую сторону дальше, чем на два шага от своей новой скудной постели. Он знал, что это сделали специально, чтобы показать, как низко он пал. И оттого обрести смирение, так необходимое ему сейчас, чтобы пережить все тяготы, у него никак не получалось — в конце концов, Джованни Аудиторе еще не растерял своей гордости. Но он был достаточно терпелив для того, чтобы скрывать свои чувства. Не время было злиться, пустословить и угрожать, как делали это многие другие дворяне, оказываясь здесь. Ему нужно всего лишь подождать. Где-то сверху, со стороны лестницы, послышался хлопок железной двери, следом в темном проходе, едва видном с места, где сидел Джованни, заплясали рыже-алые тени от факела. Кто-то спускался в темницу, и по стуку свежих набоек в каблуках форменных сапог Джованни узнал шаги кого-то из стражников, бросивших его в камеру два дня назад. Их оказалось двое. Первым шел офицер, незнакомый Джованни и скрывавший лицо за форменной каской, закрывавшей обзор на черты лица. Его сопровождал новобранец, еще не закончивший обучение и несший в руках факел. Офицер молча подошел к камере и отпер решетку ключом из связки на поясе, после чего зашел внутрь и опустился на одно колено. Два поворота ключа — и вот кандалы на щиколотках Джованни рухнули на каменный пол. — Такое пренебрежение безопасностью? — искренне удивился Джованни, ворочая затекшими лодыжками в попытке их размять. — А что, если я попытаюсь бежать? — Не попытаетесь. Вы не тот человек, чтобы пользоваться подобными поблажками ради непродуманной попытки побега. По крайней мере, так считает начальник стражи, — голос, раздавшийся из-под маски, в первый миг напугал Джованни до холодного пота. — Да и с кандалами на руках далеко вы не убежите. Поторапливайтесь. Кюре ждет вас. — Кюре? — не успел Джованни справиться с собой — в конце концов, не каждый день твою камеру отпирает вор, — как его настигло новое потрясение. — Разве не должен со мной беседовать архиепископ Солэйский? — Святому отцу нездоровится, — ответил офицер, выводя его из камеры. — Какое-то время его будет замещать его молодой, но подающий надежды протеже. Следуя за Вольпе, облаченным в офицерскую форму, и сопровождаемый замыкающим шествие стражником, Джованни лихорадочно соображал. Вольпе определенно задумал что-то крупное, но это все не входило в его инструкции. Да, он рассчитывал, что старый друг найдет возможность встретиться и получить новые указания, услышать о том, где искать необходимые для его оправдания вещи и информацию. Однако, Джованни не ожидал, что вор будет незамеченным расхаживать по самой Сеньории, сопровождая его. Это было так же рискованно, как пытаться обменяться информацией в тихом разговоре в темнице. Тем не менее, зная Вольпе, Джованни не без толики страха доверился ему. Вольпе был гением в том, что касалось подобных проникновений, и раз он решился на такое, то все обязательно будет в порядке. Они пришли к одной из четырех маленьких гостиных, разбросанных по разным этажам Сеньории и рассчитанных на скромное количество посетителей. Ими пользовались для личных разговоров, темам которых нельзя было становиться достоянием общественности или предметом обсуждения в общих залах. Их стены были дополнительно укреплены, окна наглухо закрыты и имели два стекла в рамах вместо одного. Кроме того, еще недавно Джованни лично позаботился о том, чтобы от всех местечек для подслушивания происходящего в этих гостиных избавились: замазали щели в стенах, заделали дыры в полах и поменяли паркет так, чтобы половицы невозможно было отодрать, убрали все портреты и прочие настенные украшения, способные скрыть хитрые приспособления и откровенные дыры, даже ковров и обоев не стелили в этих гостиных. Камины, особенно соединенные с другими одним дымоходом, тоже завалили, и так эти комнаты, выкрашенные простыми красками и обставленные простейшей мебелью, стали крайне неприятными для посещения, даже если причиной встречи была потребность обменяться информацией, и больше в них не задерживались. Джованни, конечно же, предполагал, что за два дня его заключения его враги сумели что-то да изменить в этих комнатах, придумать, как снова сделать их пригодными для прослушивания, но, раз Вольпе вел его в одну из них, значит, что-то уцелело. Хоть что-то хорошее. Они пришли на третий этаж и остановились лишь у гостиной в северном крыле здания, два из трех окон которой выходили в двор-колодец, а третье — в узкий безлюдный проулок, которым обычно пользовались курьеры, входящие в Сеньорию через специальную дверь, редко охранявшуюся. Проулок был таким узким, что, при должном умении, можно было выпрыгнуть на крышу соседнего двухэтажного здания через это окно. Все это открывало большое количество возможностей. Джованни с трудом подавил улыбку. Да уж, подумал он, не знай он Вольпе и его людей достаточно хорошо — никогда бы не додумался даже о такой крохотной частичке их плана. Внутри их уже ждали. Разглядев человека в церковном одеянии, Джованни не сразу узнал его, а когда узнал, то чудом сдержал возглас удивления. Перед ним стоял Эцио, его Эцио, короткостриженый, осунувшийся от плохого сна и скромной еды, почти неузнаваемый для тех, кто его давно не видел, но все еще такой родной. Отцовское сердце мгновенно откликнулось на присутствие сына, однако, Джованни понимал, что не может подвести друзей, иначе все их усилия пропадут. Он склонил голову, позволяя Эцио осенить себя крестным знамением. — Я впервые вижу вас, — сказал он, когда приличия позволили им с Эцио сесть в кресла друг напротив друга. — Но, раз вас послали исповедовать кого-то вроде меня, вы наверняка занимаете не последнее место в церкви. — Все так, — кивнул юноша. — Не смотрите на мою молодость, ибо, руководствуясь божественной мудростью, я смогу быть милостив к вашей душе в такое серьезное испытание. — И какие же прогнозы? — перешел к делу Джованни. — Боюсь, безрадостные, — Эцио покачал головой, с трудом сохраняя спокойствие. — Для человека мира, разумеется. Когда расследование закончится, и вам вынесут очевидный приговор, вы останетесь с тем, с чем пришли в этот мир: со своей бессмертной душой. Все ваши земные блага перейдут в лоно церкви и казну. — Этого стоило ожидать, — горько улыбнулся его отец. — Что же, если так угодно Господу, я приму это как следует дворянину и верующему. Я скажу то, что должен. Но не сегодня, святой отец. Мне… нужно собраться с мыслями. Вы исповедуете меня, когда я буду готов? Эцио с трудом сглотнул тяжелый ком в горле. — Разумеется, — сказал он. — Быть может, вы хотите написать близким? Конечно, у вас сейчас осталось не так много прав и возможностей… Однако, препятствовать вам в выражении последней воли для тех, с кем вы не можете поговорить, никто не осмелится. Он указал отцу на листы бумаги и переносную чернильницу, явно принесенную сюда извне. Джованни нахмурился, не совсем понимая, что просит его сделать Эцио, но потом, бросив еще один взгляд на окно, вспомнив о двери под ним, он понял. Их наверняка скоро прервут, и он не успеет рассказать и половины нужной информации. Гораздо проще написать на скорую руку инструкции. Так хотя бы он не будет переживать, что Эцио и Вольпе чего-то не поймут или не запомнят. Быстро откупорив чернильницу и обмакнув в ее содержимое ручку, Джованни принялся писать. Время тянулось медленным испуганным ужом, готовым свернуться в тугой клубок при любом постороннем звуке. Лишь скрип металлической ручки с острым пером разрушал тишину, производя совершенно неизгладимое впечатление и отпечатываясь в памяти каждого подобно тому, как въедались в плотную бумагу ровные линии аккуратно выведенных букв. Каким-то чудом Джованни успел оставить почти все инструкции за такое короткое время. Передавая бумаги Эцио, он хотел было сказать что-то еще, задержать его руку в своей и по-отечески поговорить, но это было уже невозможно. — Время вышло, — сказал Вольпе. — Скоро сюда придет стража. Нам пора. С этими словами он и второй стражник подошли к окну и вылезли на узкие выступы под ним. Эцио же, накидывавший поверх рясы плащ с глубоким капюшоном, оставался в комнате до тех пор, пока в дверь не постучали с другой стороны. — Святой отец, вы готовы идти? — спросили снаружи. — Да, я готов, — ответил Эцио, постаравшись изменить голос. Он накинул капюшон и постарался задвинуть его так, чтобы и скрыть лицо, и не вызывать при этом подозрений у стражи от несоответствия своего облика данным им инструкциям хранить приход священника в тайне. Убедившись, что все хорошо, Эцио бросил последний взгляд на отца и вышел из комнаты. Джованни ожидал, что Эцио пойдут провожать, и уже после его самого отведут обратно в камеру, но стража зашла за ним сразу же. Его резко подняли с кресла, не без возмущений вернули на его ноги кандалы — о, какая же то была разница с той толикой свободы, ненадолго предоставленной ему другом, — и потащили, игнорируя его спотыкающиеся об цепи ноги, которые он едва мог переставлять в таком темпе. Меньше, чем за несколько минут, Джованни снова оказался в холодной камере, и все, что ему оставалось — лишь гадать, сколько пройдет времени до момента, пока кто-то еще не навестит его, и надеяться на то, что у Эцио и остальных все получится. Инструкции были четкими и понятными. В то время, когда служащие Сеньории, повинуясь приказу Совета Кондотьеров, действовавшим без Марио и посла Макиавелли, изучали принадлежавшие Джованни бумаги, документы и прочие вещи, находившиеся в самом главном здании столицы помимо палаццо Рояле, Эцио и воры готовились к проникновению в сам дворец. Воры должны были вынести большую часть личных денег семьи Аудиторе, их камни и украшения и прочие ценные вещи, Эцио же в компании с Вольпе и Тео предстояло проникнуть в опечатанный кабинет отца и найти там нечто важное. — Это такая ирония, — сказал Эцио вечером третьего дня, рассматривая разложенный на столе Вольпе схематичный чертеж второго этажа дворца. — Этот дворец столько лет был моим домом, но теперь я даже не имею права зайти туда как один из тех, кому он принадлежит. — Не понимаю, как тебе может принадлежать то, что перестало быть твоим домом стоило тебе покинуть его, — возразил Вольпе, насмешливо подмигивая ему аметистовым глазом. — Какие-то вещи оттуда — да, быть может. Но не само здание. Этот дворец… символ власти. Он не может принадлежать кому-то постоянно. Он почти похож на живое существо. Позволяет сосуществовать с собой кому-то в этаком симбиозе, но рано или поздно требует плату за власть, которую дает. Твой отец заплатил. Настало время забрать сдачу. Эти слова заставили Эцио поежиться, но он ничего не сказал, лишь снова посмотрел на чертежи и карты. Рассматривая пути отступления ко всем входам и выходам, Эцио обратил внимание на служебные помещения и вдруг хлопнул себя по лбу, раздосадованный собственной забывчивостью. — Слуги! — объяснил он с интересом наблюдавшему за его пантомимой Вольпе, в чьих глазах едва различим был немой вопрос. — Я совершеннейшим образом забыл о слугах. Аннетта, камеристка матушки, и одна из служанок Клаудии, должно быть, уехали с ними, но остальные остались. — Не похоже, что тебя волнуют все, — Вольпе нахмурился, не до конца понимая причины беспокойства Эцио. — Разумеется, не все, — Эцио начал ходить из стороны в сторону. — Я понял, что меня беспокоило все это время. После Федерико и дяди первое доверенное лицо отца не я и даже не моя мать. После них он доверяет свои тайны только Рэниро, своему камердинеру. Почти все важные дворяне поступают похожим образом. В таком случае его должны были арестовать вместе с отцом, но в темнице его не было. Он как в воду канул. Это весьма некстати. Нам бы очень помогли его знания, что более важно, это очень бы помогло отцу… — Ах, вот в чем дело, — протянул Вольпе. — Что же, не буду лгать, я и сам нахожу весьма любопытным факт его исчезновения, но не могу сказать, что не догадываюсь о том, почему он мог исчезнуть. Если я прав — а я скорее всего прав, — нам лучше не знать, куда делся Рэниро. — Ради блага отца? — Ради нашего с тобой в первую очередь блага, Эцио. В конце концов, не просто же так Рэниро оставил должность хозяина этого притона ради службы твоему отцу. Боюсь, если он заявится сюда, моя власть рассыплется пеплом, и драгоценное время, за которое мы могли бы спасти Джованни, будет потеряно в угоду восстановления его власти. Рэниро понимает это. Должно быть, отчасти поэтому он и исчез. Чтобы защитить тайны твоего отца и позволить мне сохранить притон и возможность помочь ему. Эцио в очередной раз за все время пребывания в притоне шокировано вытаращился на Вольпе, а Вольпе в свою очередь закатил глаза — так он делал каждый раз, когда эмоции Эцио брали над ним верх. Не то, чтобы Вольпе был против — в конце концов, нельзя было ждать, что юноша совсем ничего не почувствует, когда его мир снова встанет с ног на голову и вернется в исходное положение, — но в последнее время им было не до этого. Были дела поважнее. — Когда-нибудь я привыкну к этому, — сказал Эцио, взяв наконец себя в руки и по взгляду Вольпе поняв, как он устал видеть его таким. — Простите за заминку. Но теперь я понимаю, и это и правда кажется логичным. Получается, что какое-то время нам придется обходиться без его помощи. Что же… пусть будет так. Вольпе криво улыбнулся, соглашаясь с ним. И снова они склонились над чернильным переплетением коридоров дворца и городских улиц, въевшихся намертво в желтые бумажные листы, изучая и запоминая заново все, что им будет полезно. Назначенный день подкрадывался легкой поступью, и если Вольпе его приближение вгоняло в состояние нервозного томления, какое обыкновенно возникает у человека, предвкушающего что-то приятное и интересное, то Эцио ощущал скорее тревогу, едкую и неприятную. Она словно была надоедливо свистящим над его ухо комаром, которого он пока что не мог прихлопнуть, и раздражение на это делало ситуацию хуже. Лишь осознание неизбежности того, что они должны сделать, помогало ему справиться с этими чувствами. Эцио продолжал вглядываться в линии и подписи до тех пор, пока не запомнил все настолько хорошо, что Вольпе, проэкзаменовавший его в очередной раз, остался доволен и отпустил его отдыхать. Оставив его погреб, Эцио хотел было пойти в общую залу и пообедать, но к своему удивлению он столкнулся с Тео почти что у самой двери. — Эцио, я искал тебя, — Тео, пребывавший в странном возбуждении, схватил удивленного Эцио за руку и потащил его за собой, к выходу во двор. — Пойдем скорее! Я хочу, чтобы ты пошел со мной к Клариссе. — Дружище, мне очень приятно получить такое щедрое предложение в такой час, — заартачился из последних сил Эцио, — но я провел в этом погребе, должно быть, несколько суток и чертовски устал. Дай мне отдохнуть с часок, и сходим. — Нет, нам нужно сейчас, — возразил Тео, продолжал тащить его за собой, что, учитывая усталость Эцио, удавалось ему весьма хорошо. — Тео, так нельзя! Мы, вообще-то, к серьезному делу готовимся. Я должен быть свеж, полон сил, собран и всегда готов выйти, а ты меня уводишь уставшего. Объясни хотя бы, что случилось? — На месте узнаешь, но поверь — это достаточно серьезно для того, чтобы я тебя увел. Поняв, что, должно быть, случилось нечто действительно серьезное, раз Тео сделался так непривычно настойчив, Эцио позволил ему потащить себя. Из чувства благодарности за это Тео украл ему по пути свежей еды, и Эцио с наслаждением перекусил на ходу. — Так что случилось? — спросил он, вытерев рукавом рот. Тео молчал, и тревога Эцио усилилась. Они продолжали идти и уже почти дошли до монастыря святой Уллы-Марии, однако, вместо того, чтобы пойти прямиком туда, Тео свернул в проулок, не дойдя какой-то сотни шагов. — Тео? — удивился Эцио. — Куда мы идем? Тео продолжал молчать и идти, и только сейчас Эцио осознал, что возбуждение Тео не было радостным или энергичным, как если бы они просто шли навестить Клариссу. Тео был сильно встревожен и даже напуган. Видеть его таким было непривычно, настолько, что Эцио даже не сразу поверил, что видит его в таком состоянии. Он ускорил шаг, чтобы поравняться с другом, и вскоре они добрались до места, куда шел Тео. Это был маленький закуток между домами — слева дом торговца, хранившего в крошечном тупичке пустые ящики, не занятые товаром, которым, видимо, не было места в доме, справа простой жилой дом. На одной из деревянных коробок, самой большой, что была в этом закутке, Эцио увидел Клариссу, судорожно плакавшую и сжимавшую в руках наплечный мешок странствующей монахини — видимо, там был все ее нехитрые пожитки, скопленные за время жизни в монастыре. Рядом стояла бледная донельзя сестра Теодора. Она дрожала не то от испуга, не то от злости, ее серое монашеское одеяние было испачкано алыми пятнами — в них Эцио с ужасом и негодованием узнал кровь, — одной рукой, здоровой, она прижимала раненую руку к груди. — Сестра Теодора! Кларисса! — воскликнул Эцио, торопливо подбежав к ним. — Почему вы здесь? Кто вас ранил? — Враги, — лаконично ответила сестра Теодора, и сила ее голоса, полного невесть откуда взявшейся злобы, поразила Эцио. — Враги, засевшие в лоне церкви. Четко, ничем не выдавая собственных эмоций, сестра Теодора поведала Эцио о случившемся. Каких-то пару часов назад из Ромулана пришли бумаги о снятии с Теодоры обязанностей аббатисы монастыря святой Уллы-Марии и отлучении от церкви. Сестра Бернадетта, новая аббатиса, послала за стражей и вместе с ней разогнала невинных людей, собравшихся в святой обители. Саму сестру Теодору, Клариссу и еще нескольких неугодных монахинь должны были схватить и посадить в темницу за ересеучение и идолопоклонничество, однако, бывшая настоятельница оказалась не так проста. Она смогла отнять клинок у замешкавшегося в образовавшейся суматохе стражника и защитить себя и остальных. Это позволило ей выиграть время для того, чтобы ложно обвиненные монахини и Кларисса покинули монастырь, и, убедившись, что они ушли, Теодора поспешила скрыться сама. — Мы долго прятались по окрестностям, но задерживаться тут более невозможно, — почти что прорычала она, силясь говорить тихо. — Нас в любой момент могут найти. И если я могу уехать к друзьям и залечь на дно, то Клариссе придется остаться в городе. Ей нельзя покидать Солэ, ни в коем случае нельзя. Вы с Тео должны спрятать ее! — Вольпе согласен принять ее в притоне на одну ночь, — сказал Тео, переглянувшись с озадаченным Эцио. — Но только на одну. Думаю, к утру мы найдем для нее новое, безопасное место. — В таком случае, я отправлюсь в путь со спокойным сердцем, — сестра Теодора кивнула, благодаря его. Она хотела бы сказать что-то еще, но помешала разрыдавшаяся Кларисса, поднявшаяся с коробок и вцепившаяся в руку бывшей настоятельницы. — Не бросайте меня! — воскликнула она. — Как же… я буду дальше? — Дальше ты будешь сама, — решительно сказала Теодора, аккуратным жестом высвобождая свою руку из ее. — Ты справишься с Божьей помощью и помощью этих отважных юношей. Довольно этих лишних причитаний. Утри слезы и крепко встань на ноги. Мне же пора. И, позволив Тео удержать Клариссу братскими объятиями, сестра Теодора направилась к выходу из тупичка. Задержалась она лишь на миг — остановилась перед Эцио и всучила ему в руки несколько писем так, чтобы не увидели его друзья. — Не показывай их им, — шепнула Теодора. — По крайней мере, до тех пор, пока не прочтешь и не осмыслишь все, что узнал. Надеюсь, ты найдешь в себе силы простить меня и своего отца, прочитав эти письма. Эцио не успел задержать ее и спросить, что же она имеет в виду. Сестра Теодора стремительно покинула их, свернув за угол, и растворилась в вечерней туманной сырости. Юноша же повернулся к друзьям и увидел, как Тео с трудом успокаивает Клариссу. Подойдя к ним, Эцио заставил Клариссу сесть, а Тео отойти в сторону и дать ей выплакаться. Когда она вернулась к состоянию, в котором для нее стало возможно прислушаться к другим, Эцио присел перед ней так, чтобы их лица оказались на одном уровне. — Послушай, — сказал он. — Я знаю, каково это — расстаться со своей семьей, не зная, когда вы увидитесь в следующий раз. Это очень больно и тоскливо. Но так надо. Ты не останешься одна, мы с Тео тебе это обещаем. Более того… Ты всегда мечтала посмотреть мир, не так ли? Вырваться из клетки… — Но не так же, — возразила Кларисса, утирая слезы. — Я мечтала иметь свободу не только уйти, но и вернуться! Теперь же… мне некуда и не к кому возвращаться. — Это не так, — возразил Эцио. — У тебя есть мы, и мы примем тебя до тех пор, пока не найдем новое место. Кроме того… думаю, когда сестра Теодора найдет безопасное место, она обязательно тебе отпишет и позволит отправиться к ней. — Эцио прав, — кивнул Тео. — Подумай, как это будет хорошо! — Надеюсь, вы правы, — Кларисса всхлипнула в последний раз и усилием воли подавила свои рыдания. — Я постараюсь не отчаиваться. Но это так трудно, когда не знаешь, что ждет тебя в будущем… На этом их грустный разговор можно было считать законченным. Они покинули тупик и направились к притону. По пути им не раз попадались знакомые лица — чумазые физиономии маленьких воров, встрепенувшихся от их неожиданного ухода, наблюдали из любого удобного угла в попытке заметить их и первыми узнать о случившемся. И теперь, узнав, они серыми тенями покидали свои укрытия и со всех ног неслись в притон, соревнуясь в скорости — за подобные мелочи, касавшиеся жителей притона, Винченцо вознаграждал горячим пирожком, а Вольпе, если мелочь была полезной, медяком. Зная это, Тео и Эцио решили дать им достаточно времени, тем более, что у Эцио появилась интересная идея. — Мне кажется, я знаю, куда мы можем пристроить тебя утром, — сказал он Клариссе, задержав их с Тео ненадолго, когда до притона осталась пара сотен шагов. — Возвращайтесь в притон и ждите меня. — Куда же ты пойдешь? — удивилась Кларисса. — Навещу старых знакомых. С этими словами Эцио оставил Клариссу и Тео провожать его удивленными взглядами и, развернувшись, последовал в сторону центра Солэ, где жило больше всего дворян. Он действительно хотел кое-кого навестить, но вместе с тем его давно терзала потребность побыть наедине с собой. Добравшись до сада Бурбон, Эцио отряхнулся и зашел через вход, которым обычно пользовались простые горожане: рабочие, торговцы, ремесленники, простые труженики средней руки. В столь поздний час мало кто бывал в этой части сада — людям, которым приходилось вставать на работу очень рано, было не до прогулок. Эцио, знавший об этом, воспользовался столь соблазнительной возможностью спрятаться у всех на виду, и пристанищем его на какое-то время стала маленькая по сравнению с прочими в городе древняя арка, наследие предков. Сев на землю между стеной арки и высоким зеленым кустом, Эцио поспешил засунуть руку в карман, куда наспех убрал протянутые сестрой Теодорой письма. Они почти что жгли его кожу даже через ткань одежды все это время страстным призывом прочесть их, почти севшее солнце и темнеющее небо подгоняли юношу. И Эцио, страстно желающий узнать сокрытую в них правду, торопливо открывал один распечатанный годы назад конверт за другим и с безумной скоростью поглощал содержимое хранившихся внутри бумаг. Писем было немного, и большая часть от одних и тех же людей. Самое старое письмо было датировано более чем двадцатью годами — если быть точным, то написано было оно двадцать один год назад. Сестра Теодора, его написавшая, адресовала его Марио Аудиторе и сообщала о том, что ее сестра, Ноэль, родила ему здоровую дочку, передавала просьбу приехать. Но, к удивлению Эцио, ответил на него не дядя — почерк, пусть и отличавшийся немного, принадлежал отцу. Джованни Аудиторе отвечал, что его брат не может приехать в связи со смертью их отца и необходимостью решить некоторые вопросы с наследованием. В похожем тоне была выдержана почти что вся их дальнейшая переписка, продолжавшаяся около года. Но, как замечал Эцио, чем больше времени шло, тем настойчивее становились письма сестры Теодоры. Одно из последних написанных ею и вовсе растрогало юношу до слез. «Бедняжка Ноэль захворала от тоски по своему возлюбленному. Она нашла утешение в Боге, и то, что в монастыре отвергли ее из-за образа жизни, который она была вынуждена вести ради нас, не умерило ее веры. Даже убожество ее жизни в пристанище, данном ей и малютке нашим общим другом, не смущает ее. Однако, она теряет силы с каждым днем, а ее несчастное сердце измучено недобрыми предчувствиями и страхами. Ноэль все чаще задумывается о том, что ее любимый не придет, не исполнит своего обещания быть с ней в горе и в радости, когда как все мы знаем, что это не так. Моя сестра искренне молится об объединении с вашим братом. Я же прошу вас, мессер — не совершайте ошибку, скрывая от него правду. Я знаю, вы скрываете, поскольку в противном случае они давно бы уже были вместе. Они столько выстрадали ради своей любви, так не будьте же бессмысленной преградой на их пути. Не берите этот грех на душу. Я знаю, вы можете не одобрять их связи, подобно вашему отцу, однако, я знаю также и то, что ваш брат займет его место и получит средства и власть, достаточную для того, чтобы объединиться с любимой. Бог простит вам ваши страхи, как и ваш брат. Не совершайте ошибки, мессер, поступите по совести» Ответ же отца оказался подобен удару кинжала в спину Эцио — хладнокровному, вероломному и необоснованно жестокому. «Я понимаю и принимаю ваши доводы, однако, буду честен. Допустить объединение моего брата и его возлюбленной и признание их ребенка законным не представляется возможным по множеству причин. Я не могу сообщить их все, назову лишь две из них. Во-первых, ваша достопочтимая сестра уже давно мертва для моего брата, о чем я лично позаботился. Я не имею ничего против вашей сестры, однако, считаю, что год жизни во грехе сделал для нее невозможным возвращение в высший свет, к тому же с ребенком, чье происхождение невозможно подтвердить, на руках. Мы с вами знаем правду, но никогда не сможем доказать ее другим, и бедняжка станет еще более несчастной, когда столкнется с отношением людей, к которым раньше принадлежала. Я искренне считаю, что ей лучше оставаться там, где она находится сейчас, вместе с ребенком и никогда более не видеться с моим братом, и вы поймете, почему, если перейдете к следующей причине. Во-вторых, дела с наследием обстоят иначе, чем вы их себе представляете. Для семей кондотьеров существует много условностей и правил, касающихся этой темы, и брат нарушил их, попытавшись расстроить одну важную договоренность, за что заплатил высокую цену. Не только потерей права быть с любимой женщиной он поплатился, право претендовать на титул, который позволил бы ему взять ее в жены и защищать, он также потерял. Женитьба на вашей сестре и признание ребенка вопреки всему ввергнет в нищету уже их обоих и подвергнет их гораздо более жестоким испытаниям, чем те, что им уже довелось перенести. Я понимаю, вы заботитесь о своей сестре, и оттого считаю, что вы можете понять мою заботу о брате. Вы можете не простить мне этого, и это я тоже понимаю. Я не прошу вас прощать меня или его. Вместо этого я прошу вас принять помощь для вашей сестры. К письму я прилагаю чек, который вы можете обналичить в любом из банков моей семьи без лишних вопросов. Я буду присылать их регулярно. Если на расходы нужно больше, не стесняйтесь сообщить мне. Я знаю, это нельзя считать утешением или заменой настоящей заботы, однако, это все, что мы можем предложить без риска для всех сторон» Сложив это письмо и убрав его в конверт, Эцио, все еще расстроенный, отложил чтение остальных и крепко задумался. Поначалу его нутро снова восстало против решения отца, пусть и принятого много лет назад. Он не сразу смог поверить в замысел отца, понять его, но чем дольше он думал, тем больше понимал, почему тот так поступил. Эцио никогда не спрашивал о том, почему вопреки старшинству именно его отец был сеньором Уно их семьи — об этом не говорили, явно считая это чем-то самим собой разумеющимся, да и дядя Марио никогда не был против, находя свое положение удовлетворительным и действительно наслаждаясь им. Не проясняли причину этого и письма, однако, она была достаточно серьезной, раз все с этим согласились. Теперь, понимая, как безопасно бывает не знать чего-то, Эцио уже не был так уверен в том, что ему нужно знать об этом. Но из содержимого последних двух писем выходило то, что он теперь мог знать наверняка. Кларисса оказалась его родственницей — кузиной, дочерью дяди Марио, которую тот не знал, считая погибшей в младенчестве, — и вместе с тем племянницей так стремительно покинувшей их сестры Теодоры. Вот почему она так заботилась о девушке, понял Эцио, вот почему всеми силами пыталась скрыть ее в монастыре. Вольпе, наверняка знавший и эту тайну, скорее всего предупредил ее о том, что у семьи Аудиторе есть враги. Должно быть, именно поэтому были нужны все эти меры предосторожности — запрет выходить, запрет жить в приюте… Чтобы оградить Клариссу от раскрытия ее происхождения. И эти меры стали еще более оправданными, когда в приюте появился Тео. Паганино, предатель, пристально следящий за юношей, знал Клариссу какое-то время, и момент его озарения был вопросом времени. Это могло объяснить его столь внезапное исчезновение. Возможно, подумал Эцио, старый вор Паганино не попал в тюрьму, как полагали в притоне, и не был пущен в расход Вольпе, узнавшим о его предательстве, как считал сам Эцио. Возможно его схватили Пацци и выпытали у него все, что он знал или думал о Клариссе. Однако, кое-что не давало Эцио покоя в этом вопросе. Будучи не в состоянии вспомнить или сформулировать это достойным образом, Эцио решил обдумать это позже и наспех прочитал оставшиеся письма. Это не заняло у него много времени и не потребовало особых усилий, да и новых чувств не вызвало. После отказа и объяснений Джованни письма с обеих сторон словно приобрели сухость, стали краткими и емкими, и вскоре они закончились — поводы иссякли. Должно быть, единственным, что продолжала получать Теодора для Клариссы от их семьи — деньги, а к ним было совершенно необязательно прикладывать письма. Помахивая имеющимися у него письмами из стороны в сторону, Эцио думал: куда делись все эти деньги? Обналичивала ли все посланные чеки сестра Теодора, и если да, где она хранила полученные деньги, или же где она хранила чеки в противном случае? Это ему только предстояло выяснить, а до тех пор ему нужно было встретиться со старыми знакомыми. Эцио поднялся с земли и, снова убрав письма в карман, покинул свое скромное укрытие. Широким и быстрым шагом он вышел из сада Бурбон через главный выход, чудом не замеченный никем из представителей малого дворянства, совершавшего вечерний променад по красивой набережной и изящным садам. Он, ловко пользуясь хорошим знанием этой части города, углубился в хитросплетение улиц и проулков и вскоре оказался у нужного дома. Затаившись в тени соседнего, Эцио присмотрелся и вздохнул. Видимо, арест его отца все-таки заставил дворян поволноваться — даже у двери для слуг теперь стояли стражи. К несчастью для них и к счастью для самого Эцио, юноша знал, как обойти это препятствие. Окольными путями он обошел дом и остановился лишь у стены, примыкающей к стене маленькой часовни святого Джанджакомо. Здесь всегда была лестница для лучников из городской стражи, которых выставляли в моменты особой опасности для города или во времена особенно жестоких внутренних конфликтов. Обычно эти лестницы появлялись заранее, на случай внезапно введенного чрезвычайного положения, и Эцио был уверен — он удачно выбрал время, когда лестницы уже есть, но лучников еще не выставили. То, что кто-то будет взбираться по ней, подозрений почти не вызовет, что делало положение еще более выгодным для него. Улыбаясь тому, как же он хорошо это все запомнил, Эцио полез наверх. Забравшись на крышу часовни, Эцио ловко перескочил на соседнюю и по ней направился к другому краю, выходящему во двор дома, остановился на нем и осмотрелся. Вокруг, к счастью, действительно никого не было, за исключением хозяйки комнаты, к которой прилегал балкон, и ее подруги. — И все-таки это все странно, не находишь? — сказала Лючия, причмокивая — наверняка она лакомилась сырами, которыми ее щедро угощала подруга. — Они все так резко пропали… Разве это не подтверждает вину дожа? — Разумеется, нет, — возмутилась в ответ Кристина. — Дожа Аудиторе кто-то оклеветал, я уверена. Он, должно быть, отослал всю семью, чтобы их не использовали в шантаже, и правильно сделал. Я поступила бы также. Однако, должна признать, что скучаю по ним, по милой Клаудии и Эцио особенно. С их отъездом… жизнь стала гораздо скучнее и печальнее. — В таком случае, дорогуша, тебе нужно радоваться, что это временно, — заговорщицким шепотом сказал Эцио, на руках свесившись с края крыши и, легонько раскачавшись, опустился на мраморное балконное ограждение. — Тише, не шумите. Меня не должны здесь увидеть. Поднявшиеся и готовые закричать девушки, не без труда узнав его, успокоились и поспешили завести его в комнату, пока их разговор не привлек внимания соседей или кого-то еще. — Эцио, ты дурак! — отругала юношу Кристина, убедившись, что их никто не слушает. — Так глупо рисковать собой и пугать нас! Не смей так больше делать! — Вот-вот! — вторила ей Лючия. — Мы и без того волнуемся, а ты тут фортели выделываешь! Пожалел бы нас! — Полно, — Эцио усмехнулся. — Вы крепче, чем кажетесь, уж я-то знаю. Поэтому я пришел. Я очень нуждаюсь в вашей помощи. — Конечно, — Кристина, переглянувшись с Лючией, кивнула. — Я готова помочь тебе всем, чем смогу. — Я тоже, — кивнула Лючия. — Скажи, что нам нужно сделать. — Я рад, — искренне сказал Эцио. — Но я прошу не сколько для себя. Видите ли, я знаю одну девушку вашего возраста, которой нужен новый дом… — Подумать только! — хлопнула Кристина в ладоши. — Ты встретил кого-то! А мы-то уже начинали переживать о том, что ты будешь и дальше предпочитать проказы и шалости любовным делам. — Не говори так, это совсем не то, что кажется. Я… в некотором смысле возвращаю долг. — Так что же ты хочешь, чтобы мы сделали? — Лючия нахмурила свои густые брови в нетерпеливом ожидании конкретики. Эцио вкратце описал им свою идею, и девушки задумались на какое-то время, изредка переглядываясь между собой. — Значит, взять ее в услужение, вывести в свет и привить ей хорошие манеры, — задумчиво сказала Лючия, потирая руки. — Должна признать, это хорошая идея. И то, что она провела много времени в монастыре, много говорит о ее благочестии… Это действительно очень достойная идея. Вопрос лишь в том… — Как объяснить желание кого-то из нас взять ее в свой дом, — закончила Кристина. — В конце концов, не можем же мы в обход наших родителей рассчитать наших служанок ради нее… — Вот! Вот как! — Лючия в порыве эмоций от пришедшей к ней идеи поднялась на ноги. — Скажи, Эцио, сможет ли она стать моей камеристкой? — Твоей камеристкой? — одновременно удивились Эцио и Кристина. Лючия кивнула. — Да, моей камеристкой. Матушка давно обещала взять мне личную служанку, но все, кого я хотела взять, казались ей неподходящими, поэтому моей сестре приходилось делить свою со мной, и она недовольна. Думаю, если моей личной служанкой станет благочестивая девушка, долго прожившая в монастыре, все будут довольны. — Как же ты объяснишь ваше знакомство? — Эцио, несмотря на долю риска в этой затее, уже начал улыбаться, чувствуя, что шансы весьма велики. — Я хожу по церквям, знаешь ли, — усмехнулась Лючия. — Помогаю нуждающимся. Никто не удивится, если я скажу, что мы встретились там. — В таком случае, решено, — сказала Кристина. — Я помогу Лючии. Вместе мы присмотрим за твоей подругой. — Спасибо, — искренне сказал Эцио. — Вы не представляете, как много сделали для меня и для нее. Она придет утром. Не удивляйтесь, если она будет не одна. Ее брат, Тео, очень переживает, и он будет вечно благодарен вам. Вы можете на него положиться так же, как на меня. Приняв его заверения, Кристина и Лючия еще немного поговорили с Эцио перед тем, как он был вынужден уйти. — Все же будет хорошо? — спросила Лючия, когда они вышли на балкон проводить Эцио. — Вы же найдете способ установить справедливость и очистить имя мессера Джованни? — Его имя и без того чисто, — Эцио, запрыгнув на ограждение, усмехнулся. — Но несправедливость мы и правда постараемся устранить. На этом они распрощались. Эцио ловко выбрался с балкона дома семьи Веспуччи и оставил девушек гадать о том, как все сложится дальше, зная, что они не выдадут его. Довольный тем, что сделал, Эцио вернулся в притон, наспех перекусил и отправился искать Тео. Нашел он его сидящим под дверью занятой девушкой комнаты, где до этого спал Эцио. — Куда ты ходил? — удивился Тео, увидев уставшего друга. — К людям, которые смогут приютить Клариссу. Эцио поспешил поделиться с Тео хорошей новостью, и, к его удовольствию, тот воспринял это с большой радостью и благодарностью, настолько большой, что поспешил заключить Эцио в медвежьи объятия. — Спасибо! — искренне сказал он, отстранившись и не заметив, как смутился от столь близкого контакта Эцио. — Ты не представляешь, как это важно для нас обоих. Я отведу Клариссу в нужное место, когда мы закончим с домом того дворянина. — Я рад, — Эцио тоже поспешил отстраниться, надеясь, что Тео не обратил внимания на его румянец. — В таком случае, полагаю… Нам стоит хоть немного отдохнуть, если мы хотим выйти на дело. Тео, улыбнувшись, кивнул и повел его в комнату, где ночевал сам с еще несколькими ребятами помладше. Появлению Эцио никто особо не удивился. Многих ночевавших там не было — Вольпе выставил наблюдение за дворцом, — а те, кто был, крепко спали спина к спине или бок о бок. Тео молча указал Эцио на свободную кровать, и они, как и все остальные, не раздеваясь, развалились на нее и крепко заснули. Проспали они совсем недолго — пару часов или около того. Их разбудил посланный Вольпе Винченцо. — Пора, — сказал он, пристально наблюдая за тем, как сонные парни поднимаются и проверяют карманы на предмет отмычек, чужих ключей и прочих мелочей, которые могли бы им пригодиться. — Вольпе и остальные ждут в погребе. Эцио, едва поспавший, не нашел в себе сил спросить, зачем идти в погреб, если все равно придется выходить на улицу. Он лишь вышел из комнаты вместе с таким же сонным Тео и Винченцо, топающим позади и дышащим им в спины, и сделал так, как ему было сказано. В погребе уже собралась дюжина воров, которых Вольпе лично отбирал для проникновения в сам дворец, те, что должны были отвлекать стражу, стоять на стреме и выполнять прочие важные задачи, уже заняли свои места неподалеку от палаццо Рояле. Не хватало лишь самого Вольпе. — Где же он? — тихо спросил Эцио у зевающего друга. — Подожди, — ответил Тео с хитрой улыбкой. — Скоро он появится. Ставлю золотой на то, что его появление тебя удивит. — Вот еще, — Эцио закатил глаза, сомневаясь в том, что его еще хоть что-нибудь способно удивить. Тео ничего не ответил, лишь стоял посмеиваясь, чем начал раздражать Эцио. Не успел юноша сказать другу убрать с лица свой таинственный вид, как один из рядов бочек, стоящих у стены, вдруг отъехал в сторону, явив прятавшийся под ним глубокий спуск под землю. Из прохода и тоннеля, в который он впадал, виднелись всполохи факельных огней и тянуло сырой пылью и затхлостью, и Эцио, уже знакомый с этим запахом, все понял. — Катакомбы, — прошептал он слишком громко, за что снискал снисходительные взгляды и насмешливые улыбки со стороны обернувшихся на него товарищей-воров. — Вот как мы попадем к дворцу незамеченными! Гениально! Только вот где же Вольпе... — Я здесь, Эцио, и я прекрасно тебя слышу, — раздался из тоннеля голос Вольпе, заставивший забывшего про его невообразимо чувствительный слух Эцио поежиться от напряжения. — Пора. Выдвигаемся. Один за другим воры принялись спускаться в катакомбы. Эцио, шедший одним из последних, порылся в поясных сумках и, найдя золотой, сунул его в руку Тео. Тео, усмехнувшись, принял его и ловко спрятал в собственных карманах. Вместе они спустились в проход и прошли мимо Вольпе — тени, обернутой в его любимый бордовый плащ, из глубокого капюшона которого горели ярким аметистовым пламенем два внимательно наблюдающих глаза. Убедившись, что все зашли, Вольпе неуловимым движением нащупал какой-то механизм и нажал его прежде, чем Эцио успел запомнить, что это было. Бочки в погребе вернулись на свое место, отрезая путь назад, и Эцио, бросив на него последний взгляд, вздохнул. Начинается его первое серьезное дело. Они шли достаточно долго. По крайней мере так казалось Эцио, привыкшему к осознанию того, как быстро можно преодолеть расстояние между воровским притоном и дворцом, если хорошо знать город. Но вскоре ему перестало так казаться — он подумал, что, должно быть, пришлось прорыть эти катакомбы очень глубоко, чтобы суметь пройти не только под множеством зданий, но и рекой и несколькими каналами, пусть и искусственными. Плавные, едва ощутимые спуски и подъемы доказывали это, и Эцио, успокоившись, продолжал идти, словно доверившись судьбе и придуманному Вольпе плану окончательно. Вольпе вел их только одному ему известными дорогами. Он словно наизусть знал все коридоры этой подземной сети или же шел по зову совершенно нечеловеческой интуиции. Чем бы это ни было, думал Эцио, но то, что они спустя четверть часа блужданий и поворотов в коридорах, один из которых ни разу не повторил другого, вышли наружу через дыру в земле-потолке, замаскированную под вход в древнюю канализацию, сохранившуюся лишь в центре города, было заслугой Вольпе. Убедившись, что все вышли, и что никто не видел ни того, как из-под земли выбралось с десяток человек, ни того, как круглая мраморная плита вернулась на свое место, Вольпе молча кивнул им на открытые ворота для слуг. Воры, также сохраняя молчание, побежали к ним и, проникнув на территорию дворца, разбежались в разные стороны, следуя указаниям. — И все-таки, как вы этого добились? — прошептал Тео, когда Вольпе, выждав нужное время, поманил их с Эцио, оставшихся с ним, за собой. — Куда же делась вся стража? — Смена караула, — также тихо ответил Эцио. — Это только кажется, что она быстрая. На деле стражники ленивые. Часто опаздывают. Даже те, что служат при дворце. Тео, пораженный этим знанием, хотел было спросить что-то еще, но не стал, повинуясь бегло брошенному на него мрачному взгляду Вольпе. Они втроем пересекли двор и вошли во дворец через одну из двух дверей для слуг, ту самую, через которую Эцио почти два месяца назад покинул его. Эта мысль почему-то заставила его поежиться, и Эцио поспешил забыть ее. Не до того сейчас было. Теперь вести Вольпе и Тео по коридорам предстояло ему. Эцио хотел было повести их самой короткой дорогой, но, вспомнив о том, что им лучше вынести из дворца как можно больше принадлежащих его семье или просто ценных вещей, чтобы врагам меньше досталось, повел длинной. По пути Эцио и его спутники, следующие его указаниям, отмечали принесенным с собой мелом встречающиеся им в коридорах вещи для других воров, которым предстояло выносить их. Они быстро преодолели этажи и коридоры и оказались у тяжелой двери в кабинет Джованни. Тео уже потянулся было за отмычками, но Эцио, жестом остановив его, ловким движением опустил ручку под углом, известным лишь членам семьи, и открыл мудреный замок без ключа. Замок щелкнул, и дверь открылась, пуская их внутрь. Зашторенные окна, холодный камин, разбросанные повсюду вещи, огарки свечей повсюду и заляпанные воском полы и ковры. Увидев все это, Эцио понял — первый обыск проводили впопыхах, и люди, занимавшиеся этим, явно не были банкирами или просто достаточно образованными для того, чтобы понять, что нужно искать. — Тео, займись этим, — указал другу Эцио на гигантский несгораемый и непотопляемый сейф, стоявший в углу справа от письменного стола отца. — Там все бухгалтерские книги и важные расписки. Если найдешь пустые чековые книги, тоже бери. Пригодится, если решим получить деньги из банков, пока они еще работают. Вольпе, — Эцио замялся, не зная, может ли просить, и продолжил, увидев кивок вора, — отоприте все потайные ящики в столе отца. Их три или четыре, может больше. Если он и хранил письма, которые никому нельзя видеть, то только там. — Чем же займешься ты? — удивился Тео. Эцио неопределенно пожал плечами и повернулся к камину, вспоминая инструкции. Он должен был тщательно осмотреть камин и найти в его украшениях замок, открывающий тайную дверь в небольшую комнатку, после чего открыть ее и забрать то, что спрятано в комнате. Вздохнув, Эцио принялся за дело. Он тщательно осмотрел и ощупал практически все украшения, но не сразу заметил, что что-то не то с гербом на портале камина. Герб Аудиторе — щит, одну половину которого занимал золотой орел на бело-красном шахматном поле, а другую покрыл флаг из золотых и алых полос, — был лишь внешним украшением, явно помещенным поверх другого и, на вид, намертво закрепленным. Просунув руки под него Эцио с удивлением обнаружил, что щит можно снять, и поспешил сделать это. Под щитом он обнаружил механизм с черепом, как две капли воды похожий на тот, что он нашел в церкви, когда следил за Франческо Пацци. Эцио в глубине души даже обрадовался этому черепу и поспешил вставить пальцы в его глазницы и надавить на нужные места внутри. Повиновавшись его движениям, череп зашевелился, сложившись в странно-треугольную форму, уже похожую на бляшку на поясе Эцио, и открыл проход в секретную комнату, прятавшуюся за отъехавшем в сторону каминным зубом. — Вот это да! — Тео, услышав шум, отвлекся от сейфа, дверцы которого старательно вскрывал одну за другой, и, обернувшись, с интересом уставился на открывшийся проход. — Я даже не знал, что бывают такие тайники! — Этот дворец — один сплошной тайник, мой дорогой Тео, — пробормотал вскрывающий какие-то тайнички под столом Вольпе, казалось, даже не обративший внимания на открывшуюся комнату. — Самый первый дож всего лишь прятал золото в подземелье, все последующие же дожи извращались как могли, начиняли этот дом секретными комнатами, дырами в стенах, сейфами в полу под деревянными половицами… Будь у нас больше времени, мы бы нашли многие из них и поразились бы спрятанным здесь секретам. Пока же… будем довольствоваться тем, что есть. Продолжайте. Времени мало. Пожав плечами, Тео вернулся к своему занятию. Эцио же, крякнув, пригнулся так сильно, как смог, и не без труда пробрался в соседнее помещение, не преминув испачкаться в саже. Он наспех отряхнулся и поспешил осмотреться. Комнатка была маленькой. Очень маленькой. Большую ее часть занимали шкафы, тянувшиеся вдоль каждой из четырех стен, даже над низким квадратным входом висел шкаф. Ни один из этих шкафов не имел дверец, лишь ровные квадратные полки, заполненные свитками, книгами, манускриптами и прочими бумажными изделиями с информацией. Эцио, решивший было, что это все придется осмотреть, застонал, но вдруг его внимание привлекли медные таблички, привинченные к перекладинам. На них были чем-то выбиты четырехзначные цифры, и стон Эцио перешел в почти что радостный возглас, стоило ему понять — это же даты! Документы, собираемые каждым дожем, работавшим в этом кабинете, лежали по годам! Значит, ему всего лишь нужно поискать на полках, заполненных его отцом, а это уже было половиной дела. Он, конечно же, волнуясь, принялся за оставшуюся половину дела — сам поиск. Непредсказуемость их занятия нервировала Эцио, не до конца понимавшего, что именно он должен найти среди многочисленных книг и бумаг. Он наугад брал некоторые из них с полок и бегло осматривал до тех пор, пока не наткнулся на нечто интересное. Среди бумаг времен первых лет правления отца он нашел папку с расписками на большие суммы. Они были подписаны знакомыми фамилиями — Борджиа, Пацци, Бернарди. Помимо них в папке лежали расписки многих других знатных дворян, некоторые из которых занимали не последние места в Сеньории. Эцио показалось это важным. Зажав папку подмышкой, он принялся выискивать найденные в ней фамилии в других документах. Чем дольше он искал, тем больше находил. Новые расписки, копившиеся как снежные комы, переписки, в которых Джованни напоминал о необходимости выплаты долгов, многочисленные запросы на финансирование дичайших вещей от все тех же людей. Апогеем их попыток выбить как можно больше денег и разорить банк Аудиторе, стало письмо от Родриго Борджиа. Он предлагал Джованни заключить соглашение, обещал уговорить Папу Ромуланского передать папские счета в банк Аудиторе в обмен на династический брак между наследным принцем Королевства и Клаудией со всеми соответствующими договоренностями. Это письмо возмутило Эцио до глубины души и в то же время многое объяснило. Решив, что он нашел достаточно доказательств против Родриго и его заговорщиков, Эцио хотел было выйти из тайной комнатки, но почему-то задержался ненадолго. Внимание его привлекла странная книга на низеньком столике у самого низкого выхода. Она была совсем древней, словно сшитой из пергаментных листов, которым было больше сотни лет, и обтянутой грубой, неприятно пахнущей кожей. Эцио, не имевший уверенности в том, что эта книга может быть полезной, колебался, не зная, стоит ли тратить время на нее. Решающим фактором в пользу ознакомления с ее содержимым для Эцио стал символ на корешке — все тот же символ-треугольник, что в механизмах и на его поясе. Он поднял книгу и, поразившись ее весу, открыл, пролистал пару страниц. Текст разобрать у него не получилось. Алфавит был совершенно незнаком ему, хоть в нем и были буквы, похожие на республиканские. Видимо, то был старый язык, решил Эцио, им, должно быть, пользовались люди, жившие здесь пару сотен лет назад. Но это, к сожалению, ничем ему не помогло. Прежде, чем положить книгу на место, Эцио снова почувствовал, что колеблется. Он все еще не был уверен в том, что эта книга была одной из вещей, которую ему следовало бы забрать, однако, интуиция подсказывала ему — неспроста символ с ее корешка преследовал его до этого момента. Воспоминание о механизмах и о странном капище в катакомбах почему-то всплыло именно сейчас, неся с собой запах пыльного помещения и чувства этакой предрешенности всего происходящего, как будто ему суждено было оказаться здесь и найти не только документы, но и эту книгу, забрать ее и разобраться с ее содержимым. В конце концов, подумал Эцио, будет обидно оставить такую ценность и дальше пылиться в этой комнатке, и так он решил забрать ее с собой. — Вот и славно, — с явным облегчением сказал Вольпе, увидев, как Эцио вышел из тайной комнатки и закрыл проход в нее. — Мы забрали все, что смогли. Остальные тоже почти закончили. Нам пора уходить, если мы не хотим быть обнаруженными. Прибравшись за собой так хорошо, как это было возможно, Эцио, Вольпе и Тео поспешили покинуть кабинет Джованни. Следуя указаниям Вольпе, Эцио повел их другим коридором, парадным, через который можно было выйти ко второй двери для слуг. Времени было в достатке: они успевали к следующей смене караула. Но его стало чуть меньше, когда Тео вдруг остановился как вкопанный возле одного портрета. — Тео, — прошипел Вольпе, заметив это и тоже остановившись. — Что ты делаешь? Идем! — Это же Эцио! — воскликнул Тео, забывшись. — Эцио среди членов семьи Аудиторе! Взгляните сами, если не верите! Он указывал на один из свежих семейных портретов семьи Аудиторе, помещенный в публичную часть галереи третьего этажа, где висели похожие портреты семей живших в палаццо Рояле дожей. Эцио, поняв, что совершенно забыл о существовании этого портрета, схватился за голову. Это все было совершенно невовремя. Не так Тео должен был узнать о его происхождении. — Тео, я обещаю, я все объясню, когда мы уйдем, — взмолился он. — Пойдем же! Пойдем! Во взгляде, брошенном на него Тео, он не без боли увидел сомнение и недоверие. Это явно вбило клин между ними, и Эцио понял, что теперь их отношения не будут прежними. И, что задело его сильнее всего, Тео последовал за ними не потому, что его попросил Эцио, а потому, что ему приказал взглядом Вольпе. Проходя мимо, Тео с напряженным видом задел Эцио плечом. Это ранило Эцио до глубины души, но он постарался задвинуть эти чувства как можно дальше. Он не сможет ни с кем объясниться и помочь отцу, если поддастся эмоциям и останется стоять. К груде невидимых камней, лежавших на его душе, добавился новый. Переполнявшие его чувства были так сильны, что Эцио даже не запомнил, как они возвращались. Не запомнил, как провожал взглядом выезжающую из проулков телегу, загруженную вещами — а он и не поверил поначалу, услышав от Вольпе о том, что он спрятал ее неподалеку. Не запомнил, как шел по просыпающимся улицам вместе с Вольпе и Тео до входа в катакомбы, не запомнил, как пробирался по ним обратно в притон вместе с другими ворами, тащившими гигантские сумки и рюкзаки с украденными вещами и деньгами. Четкость восприятия вернулась лишь когда он, оставив взятые из кабинета отца вещи у Вольпе, вышел из погреба и пришел в общую комнату. Эцио огляделся в поисках Тео и со странным облегчением нашел его сидящим в самом незаметном углу за маленьким столиком. Тео с задумчивым видом вертел в руках полную медовухи кружку и не обращал ни на что внимание. Он даже не сразу заметил подошедшего Эцио. — Послушай, — нерешительно сказал Эцио, и сам до конца не понимавший причину тяжести в груди, но Тео, заметив его, прервал его жестом. — Когда ты собирался сказать мне? — спросил он таким печальным голосом, что все внутри у Эцио заныло от стыда. — Если вообще собирался… — Я собирался, — Эцио сел напротив Тео. — Но не так. И не сейчас. Потом, когда это все закончилось… — И у тебя появился бы шанс вернуться к своей знатной семье и забыть о нас, — бросил Тео с искренней злобой. — Подумать только! Мы приняли тебя как родного, считали, ты один из нас! А на деле ты врал нам все это время, втирался к нам в доверие… Для чего? Чтобы отбросить нас в сторону, как игрушку, в первый подвернувшийся момент? — Ты несправедлив, — возразил Эцио. — Да, я поступил нечестно, скрыв от тебя правду. Но я должен был. Даже если бы я хотел рассказать, Вольпе не позволил бы сделать это раньше времени, и он был бы прав. Мы все это понимаем. — Даже если и так, сейчас это уже не имеет никакого значения, — Тео смотрел на него с такой непередаваемой болью в глазах, что Эцио вздрогнул. — Ты уйдешь отсюда. Забудешь все, чему тут научился, и людей, что приняли тебя. Роза была права. — Не говори так, — Эцио поджал губы при упоминании всего, что наговорила ему и не только Роза в день его прибытия в притон. — Она много что сказала обо мне в тот день, и действительно была права кое в чем. Я действительно был дворянином, ничего не знающим о страданиях других, но теперь я не такой. Время, проведенное здесь, с тобой, Вольпе, Клариссой и остальными, многому меня научило. Даже если я покину притон, я не разорву наших отношений. Я не брошу тебя и Клариссу. Ни за что. В этом Роза ошиблась. — Как ты можешь быть в этом уверен? — Я никогда не бросаю тех, кто мне дорог. И вас не брошу. Я докажу это, если ты дашь мне шанс. В конце концов… во всем остальном я был честен. — Возможно, не во всем, — Тео, явно колебавшийся, тяжело вздохнул. Видимо, было еще что-то, что его беспокоило, и ему потребовалось немного времени, чтобы это озвучить. Собравшись с силами, Тео вскинул голову и выпалил то, что хотел. — Ты же знаешь всяких там дворян, да? Может, ты знаешь, кто мой отец? Или хотя бы догадываешься? Эцио, услышав это, почувствовал, как холодеют руки. Ему удавалось сохранять прежний виноватый вид, и понять, что он чувствует вину и за то, что знает о происхождении Тео, было невозможно. По крайней мере, ему так казалось. Он вздохнул. — Я не знаю точно, — сказал Эцио, не зная, как ему быть. — Я долго об этом думал, размышлял, знаю ли я кого-нибудь похожего на тебя, и на ум иногда приходили разные знакомые. В конечном итоге, мне показалось, что любой из тех, кто может быть твоим отцом, не подходит. Внешнее сходство, даже мнимое… как мне кажется, ничто. Кем бы ни был этот человек, он ничего не сделал, чтобы забрать тебя отсюда или хотя бы встретиться с тобой. Так ли важно, кем он был, если в сущности ему не было до тебя никакого дела? — Наверное, и правда не очень-то важно, — согласился Тео. — В конце концов, у меня были Паганино, Вольпе, Кларисса и даже Винченцо. Они были рядом со мной сколько я себя помню, в то время, как мой отец и пальцем не пошевелил ради нашей встречи. Но все-таки, если узнаешь что-то, ты же расскажешь мне, правда? — Не думаю, что будет правильно, если расскажу я, — Эцио покачал головой. — Мне кажется, это должны сделать Вольпе и Паганино, если он когда-нибудь вернется. Они знают всю историю с самого начала и смогут лучше тебе объяснить. — Тоже верно, — Тео грустно усмехнулся на это. — Думаю, однажды я смогу убедить хоть кого-то из них рассказать мне правду. Не только обо мне. Но и о Клариссе тоже. Ладно. — он поднялся и пододвинул к Эцио стакан с медовухой. — Мне пора. Кларисса скоро проснется и отправится в свой новый дом. Я отведу ее, хочу быть уверен, что все пройдет хорошо. Спасибо за помощь. И за разговор. Провожая его удаляющуюся спину взглядом, Эцио цедил медовуху и думал. Правильно ли он поступил сейчас, снова скрыв часть правды? Конечно, ему казалось, что следовало быть честным до конца. Но в то же время его стойко преследовало чувство: не ему следует о таком рассказывать. Наверное, этой мыслью руководствовался отец, скрывая все эти трудные истории столько лет и предоставляя возможность рассказать их тем, кто был их главными героями. Узнать обо всех перипетиях, увидеть последствия своими глазами, узнать людей, с которыми все это произошло, лично, и самому решить, как к этому относиться, прекрасно понимая в то же время, как об этом рассказал бы сам Джованни. Вот в чем был смысл его решений, понял наконец-то Эцио. Все эти годы он был строгим отцом и добрым лучшим другом для него, позволил узнать себя достаточно хорошо, чтобы его мнение можно было узнать даже не говоря с ним лично. Грустно улыбнувшись этой мысли, Эцио поднял голову к крошечному окошку, через которое едва пробивался свет и виднелся крошечный участок бледно-синего неба. Ночь закончилась. И в этот усталый рассвет, пока кто-то, подобно Клариссе, начинал новую жизнь, а кто-то, подобно любимым членам семьи и Леонардо — о, как давно он не получал от него писем, как давно не делился сокровенным с ним, — оставались для него маячившими в неизвестности фигурами, Эцио пообещал себе: он вытащит отца из тюрьмы и сделает все, чтобы воссоединить семью.