Ренессанс Республики

— Мессер? Мессер, проснитесь. К вам какой-то оборванец, настойчиво просит его принять. Франческо, спавший в кресле в своем кабинете, вздрогнул и проснулся. Его будил лакей, бледный и очевидно боящийся возможной реакции своего господина, непредсказуемого спросонья. И то, с чем он пришел, не сразу достигло понимания Франческо. Пацци хотел уже было отослать лакея прочь с приказом выкинуть незваного гостя прочь, однако на ум пришел Паганино, с которым он разделался накануне. Что если старый вор успел встретиться с его мальчиком перед тем, как умереть, и рассказал ему правду, и теперь юноша стоит у его дверей? Стоило проверить. — Пусть зайдет, — проворчал Франческо, усаживаясь удобнее и приглаживая бороду. — Я взгляну на него. Лакей выскользнул за дверь. Потянулись минуты томительного ожидания. Франческо подхватил со стола письмо дяди и записку от Марио Аудиторе и покрутил их в своих руках, раздумывая — совпадение ли это, или же сам Триединый взял все в свои руки и решил обменять его нерадивого нелюбимого отпрыска на того, кого он годами мечтал вернуть в лоно семьи и сделать своим наследником? Вьери оказался еще глупее, чем они с Якопо думали, и умудрился не только упустить из рук заложников, но и оказаться в тюрьме казарм Монтериджони, чьи границы он нарушил, пытаясь вернуться домой. Это в очередной раз заставило Франческо сделать выбор в пользу другого ребенка. Он и сам собирался разыскать его, но Триединый привел мальчика к нему раньше. В дверь постучали, и Франческо, чье сердце взволнованно екнуло, позволил войти. Юноша, вступивший в кабинет, показался ему собственным отражением, какое он видел в зеркале добрых двадцать лет назад. Их родство не подлежало сомнению. Пучок черных волос на недавно обритой голове, острые черты лица, темные, почти черные глаза, крепкое телосложение. Даже не будучи воспитанным в этой семье, мальчишка держался почти так же, как Франческо в его годы. Стоял в целом ровно (хоть и не держа заправскую осанку, прививаемую дворянам их строгими гувернерами и учителями), глядел смело, но с тщательно скрываемым смущением от непривычности ситуации. Все в том, как он держался, напоминало Франческо его самого до боли, и как же он был счастлив видеть его сейчас перед собой. — Что тебе нужно? — спросил он, стараясь не выдать голосом своего волнения и не показать, что знает ответ на свой вопрос. — Пришел просить милостыни? — Нет, мессер, не за этим… Меня зовут Тео. Я, — юноша запнулся, — я знаю, это прозвучит странно, но… Если мне не солгали, я могу быть вашим сыном. Они помолчали какое-то время, рассматривая друг друга. И не сразу Франческо смог заставить себя ответить. — Сядь, — сказал Пацци, поднимаясь и указывая юноше на кресла у камина. — Поговорим. Расскажешь все, что знаешь, и тогда будет понятно, солгали ли тебе или нет. Тео повиновался. Следующие несколько часов они беседовали вдумчиво, подробно, не упускали малейшей детали. — Что же, выходит, все это так, — сказал Франческо, покручивая в руках кубок вина. — Ты и правда мой сын, тот, кого я искал много лет и пытался вытащить из воровского притона когда нашел. Сомнений нет. — Почему вы не забрали меня сразу, как узнали, где я? — решился задать волнующий его вопрос Тео. — Твою мать и тебя выкрали из дома, что я вам подарил, прежде, чем я вообще смог тебя увидеть. Не зная, как ты выглядишь, я не мог вторгнуться в приют и забрать тебя. Поэтому я пытался разговорить Паганино, но он обманул меня и поплатился за это. Мерзавец до последнего указывал на других юношей. Тео похолодел, вдруг поняв страшный смысл этих слов. Впервые предупреждение Эцио показались ему правдивыми — раны Паганино были ужасны, кроме того, из их района и притона в последнее время часто пропадали юноши, чем-то похожие на него. Большинство из них обнаруживались в болотце у стен или и вовсе никогда не были найдены. То, что он знал каждого из них, и что они все пропали или погибли только потому, что были не теми, кого искал Франческо Пацци, произвело на Тео ужасающее впечатление. Но оно померкло, стоило Тео подумать о том, на что был готов Пацци ради него. Вот, как это, когда родительская любовь и желание воссоединиться с ребенком настолько сильны в сердце, что человек готов убить ради этого, подумал юноша, и в его юном, неопытном и чистом сердце проснулись первые ростки сыновьей любви. — И что же со мной теперь будет? — спросил он. — Мне… больше некуда пойти. — Вольпе выгнал тебя из приюта? Почему? — Я… отказался шариться по знатным домам. Мне там не по себе. — Вот оно как, — эти слова явно понравились Франческо. — Кровь свое знает. Насколько высоким было твое положение в притоне? — Не очень, Вольпе давал мне простые задания, — Тео соврал не могнув глазом. — Но и далеко от себя не отпускал. Наверное, поэтому. — Почему же он вдруг тебя отпустил? И ничего не потребовал взамен? — Потребовал… Он давно обещал, что даст мне уйти, если произойдет одно событие и будет выполнена одна его просьба. Событием была… смерь Паганино и его признание. Вольпе обещал Паганино, что отпустит меня только после этого. — Могу понять. И чего же он попросил? — Пойти на большое дело. Вылазку в палаццо… Тео прикусил язык, поняв, что проговорился, но вызвал у Франческо лишь понимающую улыбку. — Не пугайся, — сказал Пацци-старший. — Я знаю, что ограбление было делом рук воров из вашего притона. И мои союзники тоже знают. Вольпе обязательно поплатится за свою дерзость, но его время еще не настало. Тебя же я защищу. Тебе не о чем волноваться. Одну лишь вещь спрошу напоследок. Вот, взгляни, — Франческо протянул Тео маленькую копию портрета из палаццо, изящно выписанную на маленькой дощечке. — Ты знаешь этого юношу? Может, видел в приюте? Тео так и не удалось сохранить самообладание, когда он узнал в человеке на потрете Эцио. Подняв взгляд на отца, он понял, что Франческо, тщательно за ним наблюдающий, все равно понимает — они виделись. — Он приходил как-то, да. С Вольпе увидеться, — как можно более равнодушнее сказал Тео. — Раз или два, месяца два назад. Но больше не появлялся. Франческо разочарованно выдохнул. Все же Джованни Аудиторе последний из своей семьи кто остался в городе. Он намеренно сделал себя уязвимым, подставился, отослав семью и лишив тем самым Пацци и его союзников рычагов давления, прекрасно зная, что его смерть не сотрет фамилию, что он носил, с лица земли и памяти людской. Пока по Республике ходит хотя бы один отпрыск Аудиторе, идея об их реставрации в качестве знатной семьи и властью наделенных будет жить в умах и сердцах граждан. Эта мысль приводила Франческо в бешенство. Но пока что он был не в силах что-то изменить. Что же, подумал он, убирая портрет, у него самого появился долгожданный наследник, а это уже дорогого стоит. — Кто он? — спросил Тео, чем немало удивил Франческо. — Очередной шпион вроде Паганино? — Ох, будь он шпионом, все было бы проще, — Франческо рассмеялся на это. — Нет, сынок, этот юноша… Его зовут Эцио Аудиторе, он сын Джованни Аудиторе — дожа и человека, что разлучил нас. Когда-то мы были друзьями, я доверял ему больше собственного брата, даже попросил о помощи, когда появился риск потерять тебя с твоей матерью. Но Джованни обманул меня, выкрав вас вместо того, чтобы спасти. С тех пор я не виделся с твоей матерью, не смог увидеть тебя в первый раз. — И теперь этот преступник в тюрьме, — непонимающе нахмурился парень. — Его скоро казнят, так? Зачем же вы разыскиваете его сына? — Это долгая история, и, боюсь, еще рановато рассказывать ее, — сказал Франческо, поднимаясь. — Но я обязательно тебе ее расскажу, когда ты привыкнешь к своему новому положению. Пойдем. Выберем тебе комнату и снимем мерки. Скоро тебе сошьют платье в наших цветах. С тяжелым кряхтением Пацци поднялся и поманил юношу за собой. Вместе они прошли по галерее с картинами, по которой еще недавно слуги провели Тео. Он, не успевший рассмотреть все получше, теперь вертел головой, запоминая каждую выделяющуюся мелочь. Дом Франческо Пацци, не в пример дворцу, где жили Аудиторе, был скромнее, лучше спланирован. Да и изысканных вещичек здесь было не настолько много. Тео решил, что так и должно быть, что его знатный отец не кичится богатством и положением. Мысль, что все ценное, что здесь могло быть размещено, было продано, чтобы покрыть долги, даже не пришла юноше в голову — он ничего не знал об этих долгах. Он видел лишь едва украшенные стены. Редкие портреты на серых стенах и гербы, рассказывающие о тех, с кем Пацци когда-либо заключали браки по расчету. Разве что Тео из этого малчаливого рассказа ничего не понимал. — Все эти люди… Пацци? — решился спросить он у Франческо. — Да, в основном наши предки или союзники, — ответил тот, обернувшись через плечо на звук голоса сына. На его лице Тео увидел радость, видимо, вызванную интересом к семейной истории, и это снова заставило его сердце екнуть. Вот как это, подумал он, быть частью чего-то по-настоящему важного. Быть частью настоящей, кровной семьи. Иметь постоянных родственников, а не представлять в их качестве таких же бездомных и безродных бродяг. Не доходя до лестницы на второй этаж, Франческо остановился у большого портрета, и Тео остановился рядом. На нем он увидел трех мужчин разных возрастов и четырех мальчиков, сидящих на диване перед ними. — Это один из последних потретов, — объяснил Франческо. — За диванами мы, старшие. Слева — дядя Якопо. Ты увидишься с ним на празднике, куда я тебя возьму. Дальше я и… Неважно. Трое старших мальчиков сыновья и внук Якопо от дочери, самый младший справа… твой брат, Вьери. Если бы я вовремя тебя забрал, тебя написали бы среди них. Тео внимательно рассмотрел каждое лицо на портрете. Было видно, что ему больше пятнадцати лет. Отец на нем выглядел совсем молодым, его дядя — уже взрослым и серьезным, а его сыновья-подростки вскоре обещали вымахать такими же высокими и крепкими. Внуку, пухлому малышу, было на вид лет пять, и он со смущенной улыбкой обнимал Вьери, мальчика где-то двух-трех лет. Разобрать его черты было тяжеловато, да и чувство при виде его у Тео возникло странное, поэтому он перевел взгляд на последнего человека на портрете. Он не понял, кто именно это был — его лицо кто-то замазал черной краской. Но то, как близко этот молодой, судя по росту и осанке, человек стоял к отцу, то, как его рука обнимала отцовское плечо, вся его поза была открыта для всех Пацци, говорило об их близости. — Кто это? Почему его лицо закрашено? Франческо сплюнул. — Это предатель Гульельмо, мой брат. Он больше не Пацци. — Почему? — Потому что выбрал Медичи, еще одну семью, враждующую с нами. Влюбленный глупец решил, что браком прекратит давнюю ссору, но в итоге спровоцировал новую и, поджав хвост, убежал в лоно врага. Все еще считает, что может примириться с нами. Он наверняка попытается заговорить с тобой, когда я выведу тебя в свет, но не поддавайся его сладким речам, не позволяй себя обмануть. В нем не осталось ни капли любви к его настоящей семье. Эти слова почему-то ранили Тео самым неожиданным образом. Он мог понять боль отца, но в то же время что-то в душе юноши вдруг воспротивелось такому его суждению. Что плохого, подумал Тео, в любви к кому-то, даже если это человек из другой, пусть и враждебной, семьи? Как мог запретить брату жениться по любви человек, сам лишившийся любимой женщины и сына из-за похожего запрета? Подобная мысль предательским червячком сомнения закралась в страстно желающую отцовского одобрения душу Тео, но тот пока не был готов признаться в этом даже себе, и потому больше про дядю Гульельмо решил не спрашивать. Лишь перевел взгляд на мальчиков рядом со сводным братом. — Я увижу их? — спросил Тео, кивая на них всех. — Нет, — Франческо вздохнул. — К сожалению, Якопо, я и… ты — последние мужчины в роду Пацци. Вскоре после того, как написали этот портрет, в Эмилии, нашем родном городе, случилась вспышка оспы. Мы с братом и моим сыном были в отъезде, но Якопо и его семья остались в городе. Он потерял всех, кроме жены. Несчастная женщина. Она тронулась рассудком и уехала сюда, в Солэ, в один из местных женских монастырей. Якопо навещает ее время от времени. — Неужто и Вьери тоже погиб? — Тео нахмурился. Эцио говорил ему, что Франческо обращался с его братом из рук вон плохо, значит, брат должен был быть жив. Что-то тут было не так. Франческо снова сплюнул, чем удивил юношу. — Прости меня, Триединый, за сие мыслепреступление, — проворчал он. — Но лучше б он погиб. К сожалению, Тео, твой брат — никчемный трус и глупец. Он не справился с простым заданием и сейчас находится в плену у Аудиторе. — Это ужасно! — разгневанный Тео с возмущением посмотрел на отца. — Почему же вы его не вызволите? — Потому что мне не нужен ни на что не способный идиот, — честно ответил Франческо. — Не будем о нем больше говорить. Сейчас важнее всего твоя подготовка. Скоро Большая Месса, и в последний вечер перед ней все знатные семьи соберутся в доме Медичи, чтобы отпраздновать. Там я представлю тебя как своего нового наследника. Пойдем же. Франческо снова повел юношу по коридору к жилым комнатам. Тео следовал за ним, размышляя обо всем, что только что услышал. Конечно, ему льстили подобные надежды отца на него, однако и слова Эцио с каждой минутой переставали казаться попыткой рассорить их с Франческо. Пока что все его слова об отношении Франческо к другим людям подтверждались. И Тео опасался, что они продолжат оказываться правдой, поскольку не хотел верить в них. Давать Франческо повод в себе разочароваться ему тоже не хотелось. Значит, ему нужно оправдать ожидания и стать сыном, которого Франческо хотел бы иметь. Так началась его жизнь в доме Пацци. Первым делом Франческо выделил Тео одну из больших спален на втором этаже. Не дав юноше осмотреться, Франческо кликнул слуг и заставил их хорошенько вымыть Тео, после чего показал лекарю. К удовлетворению Франческо выяснилось, что юноша обладает хорошо развитым телом и крепким здоровьем. Разве что был худоват для своего возраста, но это было поправимо. Затем пригласили личного портного Пацци. Мужчина средних лет, чьего имени Тео даже не запомнил, заставил его померить платья Вьери и нашел, что некоторые из них должны неплохо сесть. Обеспечив его одеждой на первое время и сняв мерки для парадного костюма, портной ушел. — Теперь, — сказал довольный Франческо, — пора привить тебе манеры. Начнем с трапезы. Они с Тео ушли из выделенной ему комнаты в трапезную. Подали обед из нескольких блюд, и эта первая в жизни юноши полноценная горячая трапеза стала также его уроком. Тео даже не заметил, как Франческо сумел все организовать, но приглашенный им учитель этикета присутствовал за обедом и по его ходу учил Тео поведению за столом. Тео поначалу обрадовался, но его энтузиазм быстро начал иссякать. Учиться подобным образом было очень тяжело. Как можно, думал Тео, сосредоточиться на десяти разных вилках и ложках, когда на тарелке под самым носом остывает, истекая соками на печеный картофель, молочный поросенок, которого он бы уже разделил и отправил в рот руками? К чему запоминать, какой соус и какое вино потребовать к какому блюду, если все такое сочное и насыщенное вкусами и влагой, что ни соуса не нужно, ни вина? Он против воли озвучил свою мысль, но потупился, натолкнувшись на колючий взгляд Франческо. Отец явно был недоволен такими грубыми манерами отпрыска, давно желанного, и Тео, устыдившись себя, все-таки принялся за учебу. К концу трапезы настроение Франческо снова пришло в норму, и Тео, решив, что смог исправиться, выдохнул. С трудом, правда, так как обильная и сытная еда после стольких голодных лет задала ту еще трепку его несчастному желудку. За окном уже давно стемнело, и они сидели в трапезной при свете свеч и пламени камина. Франческо задумался о чем-то своем и смотрел куда-то сквозь сына, Тео же неловко ерзал на стуле и не знал, что делать дальше. Учитель манер, отпущенный давно, ушел. Так что кроме них и пары слуг в трапезной больше никого не было какое-то время. Никто из них не успел сказать что-либо. За одной из дверей, ведущих в коридор, послышались шаги. Вошел один из лакеев и доложил: — Мессер Пацци, ваш дядя прибыл. Франческо побледнел и подскочил: — Я приму его в своем кабинете. — Это лишнее, Франческо, — послышался кряхтящий старческий голос. В комнату вошел горбящийся мужчина, седой, как серебро, в длинном синем дорожном платье, и остановился у стола. — Поговорим здесь. А это, должно быть, твой бастард, — он хмурым взглядом окинул Тео и поджал губы. — Что же… здравствуй, юноша. Как твое имя? — Тео, мессер, — запнувшись, ответил бывший вор. — Тео Пацци, — сказал Якопо и причмокнул губами, словно пробуя это имя на вкус. — Звучит не слишком-то солидно, не находишь, Франческо? Надобно подобрать ему новое. И заодно крестить и записать в семейную книгу. Я напишу Борджиа. Пусть хоть так отплатит тебе за все, чем нам пришлось пожертвовать для него. — Со всем уважением, мессер, — мягко, но настойчиво сказал Тео, не дав Франческо что-то ответить дяде, — но у меня уже есть имя, и ему необязательно быть солидным. — Тише, тише, мальчик, не нужно показывать клыки подобно уличной голодной псине, — Якопо, видимо, уставший стоять, с кряхтением подошел к стулу Франческо и сел на него. — В конце концов, с улицы тебя уже забрали и накормили, и вести себя теперь придется соответствующе. Это имечко, коль так хочешь, оставим для домашних. Но в обществе представляться так нельзя. Твое имя должно соответствовать роду, которому ты принадлежишь. Такова плата за подобную привилегию. Ты достаточно взрослый, чтобы понимать. Так ведь? — Я понимаю, мессер. Пусть так, — сказал Тео, отводя взгляд. Конечно, все это ему было не по душе, но подобный компромисс был все же лучше, чем ничего. — Насколько я помню, дядя, вы не собирались приезжать на мессу, — наконец напомнил о себе Франческо, до этого момента молчавший. — Передумали, должно быть? — Ясное дело, передумал, — зло сказал Якопо. Он кивнул Тео на дверь. — Иди к себе, юноша. Нам с твоим отцом нужно поговорить. Тео не стал ему перечить и ловко проскользнул мимо Якопо за дверь, оставив ее незакрытой как можно более аккуратней. К счастью, в коридоре не было никого из слуг, и Тео смог ради приличия потопать, создавая видимость того, что уходит, и потом снова прокрасться к щели и подслушать. Ему не пришлось прикладывать усилия, чтобы расслышать разговор: отец и его дядя не потрудились приглушить голосов. — Ты в своем уме, Франческо? — рявкнул Якопо. — Что ты творишь? Я понимаю, как случилось так, что Вьери попал в плен — он глупый мальчишка, которому вы с Борджиа доверили опасное задание, зная, что ему это не под силу. Но я никак не могу уразуметь одного — почему же ты не делаешь ничего, чтобы его вызволить? Ты что же, надеешься, что Аудиторе убьют его, и ты сможешь признать этого бастарда законным наследником? — Я сделаю это в любом случае, — злобно сказал Франческо. — Аудиторе хоть и коварные ублюдки, но у них кишка тонка. Они слишком любят держать поблизости убогих. Пусть Вьери хоть сгниет у них в катакомбах, мне-то что. У меня есть другой наследник. Умный, сильный и, что более важно, послушный. Он хоть и показывает зубы, но мне никогда перечить не станет. Ты бы слышал его сегодня, дядя. Он ко мне тянется… — Вьери тоже тянулся, когда был совсем крошкой, — ехидно ответил ему старик. — И что же? Ты шпынял его и обижал, и вот как он кончил. Зная это, я теперь опасаюсь и за бастарда. С тебя станется и его испортить и после выкинуть, как ты поймешь, что даже он не станет потворствовать твоим глупым затеям. Вот опять! Теперь уже не Эцио, которого Тео счел предвзятым к родной семье, а дядя, часть этой самой семьи, говорит такое про Франческо. Это не на шутку встревожило юношу, и он продолжил слушать. — Посуди сам, дядя, мы погибаем. Наш род прервется, если мальчик его не продолжит. — Мы погибнем раньше, чем он сможет это сделать, если ты продолжишь тратить деньги, которых у тебя нет, как ты не понимаешь, — Якопо чуть ли не кричал. — Ты должен прислушаться ко мне, Франческо, и остановиться на этом. Не остановишься сам — я буду вынужден сделать это вместо тебя. У Борджиа достаточно людей, готовых открыть для них свои кошельки. — Как ты себе это представляешь? Они решат, что мы пытаемся выйти из игры… — Нам не следовало в нее вступать в первую очередь, вот, что я скажу. — И отказаться от возможности отомстить Аудиторе и вернуть власть по-настоящему заслуживающей это семье? — Ну уж точно не соглашаться на союз с северянами. Ты хоть понимаешь, чего нам это будет стоить? Сколь многое придется нам отдать, чтоб расплатиться с ними? Жадность до денег Родриго ничто в сравнении с аппетитами короля и его своры. — Причем здесь это, дядя? Какой им в этом всем прок? В комнате на миг повисла тишина, такая всепоглощающая, что Тео даже показалось, что он оглох. — Ты что же, Франческо, хочешь мне сказать, что все это время верил, будто это только наше дело как республиканцев? И не был в курсе откровенно про-королевских взглядов нашего Кондотьера-Богослова? О, Триединый, за что ты послал мне двух глупцов вместо одного… Послышался громкий шорох и стук — Франческо, вскрикнув, лишился чувств и рухнул на пол как подкошенный. Якопо кликнул слуг. Тео же, услышав это, поспешил скрыться в своей комнатке. Он влетел внутрь, закрыл дверь, подошел к окну и сел на полу между стеной и кроватью, обхватив руками колени. Мысли о вещах, недоступных его пониманию, вихрем крутились в горячей юношеской голове, и впервые за все это время Тео пожалел, что не может обсудить их с Вольпе. Внутри что-то заскребло. Он пока что не был готов в этом признаться даже себе, но решение уйти к отцу все меньше и меньше казалось ему хорошим. Размышления его были прерваны тихим скрипом открывающейся двери. Подняв голову, Тео увидел Якопо. Старый дворянин вошел в комнату и сел на ближайший к нему край кровати. Теперь, когда их отделяло несколько шагов, и рядом не было напряженного Франческо, Тео смог получше рассмотреть старшего родственника и вдруг понял: он такой старый, больной, грустный и озлобленный из-за того, что ему приходится нести на себе огромную ношу ответственности за свою семью. — Ты подслушивал, — сказал Якопо. — Я видел, ты неплотно закрыл дверь. — Я не шпионю, если вы боитесь этого, — мрачно сказал Тео. — Я правда ушел от воров. Хотел встретиться с семьей. Я здесь меньше дня. Так быстро от привычки не откажешься. — А ты хотел бы отказаться? Начать вести праведную жизнь? — Почему бы и нет. — Похвальное желание. И честность… Что же, должен признать, не все еще потеряно. Что же до того, что ты услышал… — Франческо напортачил, да? — Тео выпалил это неосознанно и опрометчиво. Натолкнувшись на ответный колючий взгляд Якопо, юноша отвел собственный. — Извините. Но Якопо сердился не на него. Это стало понятно по тому, как он заговорил следом. — Честность за честность, да? Что же, это справедливо. Да, мальчик. Твой отец напортачил. Это даже слабо сказано. Ненависть к Медичи, ради которых от нас ушел Гульельмо, его любимый брат, и Аудиторе, забравшими тебя, подтолкнула его к участию в заговоре. Ты, наверное, уже знаешь это. Чего ты не знаешь… так это того, что Франческо вложил в это практически все деньги банка Пацци. Не только собственные, но также и те, что были ему доверены многими людьми. И вряд ли это его вложение окупится. Мы нищие почти что теперь, мальчик. Что хуже всего, все существование нашей семьи под большой угрозой… Твой брат в заключении (что не так уж плохо для него, быть может, это его чему научит), твой отец разорил нас и вот-вот станет причиной нашей гибели, ведь момент, когда клиенты нашего банка узнают правду, лишь вопрос времени, а я… Я слишком стар, чтобы все это исправить. — И что же делать? Этот вопрос был детским, Тео это прекрасно понимал. Но ничего другого не оставалось. — Как я уже и говорил, нам придется перестать спонсировать заговорщиков, — вздохнув, сказал Якопо. — Сделай Франческо это раньше, и сейчас он смог бы с большим успехом диктовать им свои условия или даже прекратить участвовать во всем этом фарсе. Но уже слишком поздно, нам не позволят ни того, ни другого. Поэтому если мы не хотим пасть от рук заговорщиков, нам придется согласиться выполнять грязную работу. — Какую, например? — Например, подчищать за ними дерьмо, угрожая или шантажируя другую знать и вынуждая их тем самым поддерживать нужных людей, — судя по тому, каким тоном Якопо это произнес, этим занимался преимущественно он. Остальное же он говорил с тем мрачным укором в голосе, с каким обращался к Франческо. — Или совершать преступления, нужные другим. Убивать нужных людей прилюдно, окропляя собственные руки кровью, чтобы чужие оставались чистыми. Тео похолодел. Он сразу понял, о чем речь, поскольку слышал, как Вольпе и Эцио обсуждали готовящееся покушение. Картинка сложилась в его голове. Заговорщики хотят, чтобы на ближайшем людном мероприятии — скорее всего, большом празднике накануне Большой Мессы, — Франческо Пацци убил семью Медичи. И точно так же он понял, что отец сделает это. — Неужели мы не можем это остановить? — Нам придется взять этот грех на душу, мальчик. У нас нет выбора. Меньшее, что мы можем сделать — быть готовыми покинуть Солэ сразу же, как это произойдет. — И отправиться в Эмилию? — Куда же еще, мальчик? Не так, конечно, твой отец хотел бы показать тебе родной город, но ничего другого не остается. В любом случае, мы оба рассчитываем на то, что ты будешь держать язык за зубами. Подняв голову, Тео встретился взглядом с Якопо. Мужчина смотрел устало, но серьезно. Было сразу ясно, что с ним лучше не спорить. Тео кивнул, обещая это, и увидел, как собеседник расслабился. — Что же, достаточно о Франческо, — сказал Якопо. — Лучше поговорим о тебе. Нам придется постараться, чтобы компенсировать твою запущенность. Как ты знаешь, мы посетим большой праздник в скором времени. На нем тебя представят как часть семьи… — И вы не будете против? Якопо крякнул и хохотнул. — Мальчик, я был против отношений твоих родителей, но, когда стало понятно, что мать твоя носит тебя под сердцем, мое мнение перестало иметь всяческое значение. Я собирался увезти вас в Эмилию, подальше от Солэ, опасаясь, что вас используют, и сразу же женить Франческо на знатной женщине, чтобы у него был законный наследник. Но вредить тебе, в котором течет кровь моих предков? Я не пошел бы на это. И уж тем более на это не пошли бы наши враги. Они манипуляторы и воры, но не детоубийцы. Посуди сам: стали бы они оставлять тогда в живых твоего брата? — Почему же тогда отец считает, что они выкрали меня со злыми намерениями? — Потому что твой отец, к сожалению, глупый и жестокий человек, — Якопо не торопился договорить, словно решая, стоит ли это сделать. — Когда я попытался вывезти тебя и твою мать в наш родной город, он решил, что я хочу вас убить. Вот, как он обо мне до сих пор думает. Как о человеке, способном убить собственного внучатого племянника. Но в то же время он сам был бы готов пожертвовать вами. В то время он боролся за место дожа и только начал входить в круг заговорщиков. И если бы главный среди них сказал ему избавиться от всего, что может использовать враг, включая бастарда вроде тебя, боюсь, Франческо послушался бы. Поэтому… я подал Паганино идею пойти к Вольпе и обратиться за помощью. Что было дальше, полагаю, тебе известно. Эти слова огорошили Тео. Подумать только! Двоюродный дед, казалось, ненавидящий его, был тем, кто помог сохранить его жизнь! И только что он снова подтвердил чужие слова о Франческо. — Он знает об этом? — спросил Тео. — Франческо? Нет, и я бы предпочел, чтобы так и оставалось, — Якопо поднялся и, кряхтя, пошел к двери. — Достаточно на сегодня откровений, мальчик. Нам всем нужно многое переварить. Ты умный юноша, полагаю, ты умеешь держать язык за зубами. Так ведь? Тео кивнул. Якопо одарил его мрачной улыбкой и оставил, крепко заперев за собой дверь. На следующее утро Тео увидел отца и его дядю только когда его позвали к завтраку. Якопо выглядел спокойным и довольным, Франческо же угрюмо ковырялся в своей тарелке одной рукой, пока другой держал перед глазами некое письмо. За завтраком Тео снова пришлось нелегко. Учитель манер присутстовал и в этот раз, продолжая учить Тео столовому этикету. Время от времени ему помогал Якопо, поправляя или указывая юноше как лучше — У меня дела в городе, — сказал Якопо, закончив завтракать. — Твой сын поедет со мной. — Зачем? — Затем, что у нас мало времени на его обучение, — Якопо поднялся и жестом поманил за собой Тео. — А что выходит из тех, чьим обучением занимаешься ты, я уже видел. Я поеду в Университет Розы на встречу. Он же пока будет ждать поучится танцам и познакомится с кем-нибудь своего возраста и положения. — Танцы сейчас не главное, дядя. — Как раз наоборот. Скоро месса и все эти балы и приемы. И если во время службы он сможет изобразить порядочного верующего, то хорошего танцора на балу, не умея танцевать при этом — вряд ли. Франческо наконец оторвался от письма и посмотрел на Тео. — Я надеюсь на твое благоразумие, — сказал он сыну. — Хорошенько думай, что и кому говоришь. И только попробуй сбежать от дяди к своим старым друзьям. Ослушаешься — пеняй на себя. Тео сглотнул и кивнул, обещая не нарушать указаний. На этом завтрак для них был закончен. Он и Якопо покинули дом и сели в ждавшую их у входа карету. — Мы правда туда поедем? — спросил Тео с замиранием сердца. — В Розарий? — Да. Ты так удивлен… Ты же умеешь читать и писать? Юноша смущенно отвел взгляд. — Да, но читаю медленно, а пишу неразборчиво. Эти слова вызвали у Якопо понимающую улыбку, что удивило юношу. — Что же, у тебя с твоим отцом больше общего, чем мне казалось раньше, — сказал он. — Он пишет как курица лапой и вечно оставляет кляксы. Поэтому мне часто приходилось писать что-то за него. Что же, приятно видеть, что ты и правда его сын. Теперь Тео уже был рад его словам. Он, улыбаясь, посмотрел в меняющийся пейзаж за окном и вдруг нахмурился. — Простите, но мы правда едем в Розарий? — Почему ты спрашиваешь? — Он в другой стороне… — И правда. Ты наблюдателен. Да, мы поедем туда, но чуть позже. Сначала я хочу навестить жену в монастыре. Тео припомнил, что и Франческо упоминал ему что-то такое — что жена Якопо после смерти их детей ушла в монастырь. Наложив это знание на мысленную карту, Тео вдруг похолодел. В этой части города было несколько монастырей, но только один из них был женским, и то был монастырь святой Уллы-Марии. — Да, я вижу, ты понял, куда именно мы едем, — усмехнулся Якопо, наблюдавший за сменой выражений на его лице. — И жену мою ты там не раз встречал. Помнишь, быть может, сестру Бернадетту? — Так вот кто вызвал в монастырь стражу! — воскликнул бледный Тео. — Зачем она так поступила? — Она наблюдала за твоей знакомой девицей, бастардом дожа Аудиторе, к слову. Это было как нельзя кстати, особенно после того, как ее братец схватил Вьери, — Якопо почесал подбородок. — Я хотел заполучить девицу и вынудить Кондотьера-Генерала обменяться пленниками. Если бы он отказался, я вытащил бы на всеобщее обозрение тайну ее происхождения, тем самым поспособствовав заговорщикам и вынудив последних союзников дожа отказаться от него. По крайней мере, так решил бы его брат-глупец, не понимающий, что дожу Джованни все равно не жить — против него немало других, более серьезных улик. Так или иначе, мой план провалился. Девица и ее мать скрылись из города. Взгляд светлых глаз Якопо впился в Тео, и юноша понял — это проверка. Якопо хочет понять, знает ли он что-либо об этом и, если да, проговорится ли из чувства верности новообретенной семье? И он не знал, как поступить. Не будучи уверенным в том, что их с Клариссой не видели в день, когда он отводил ее в новый дом, Тео не понимал, знает ли Якопо правду, с помощью которой мог бы его подловить. Но вдруг в его голову пришла другая, более серьезная мысль. Якопо не знает ни правды о происхождении Клариссы, ни того, что скрывшейся женщиной была ее тетка, а мать и вовсе умерла, ни того, как выглядит Кларисса и где она прячется. Почему-то его жена не смогла описать ему девушку, иначе бы ее уже давно нашли и привели к нему. Значит, все в порядке до тех пор, пока он не обладает никаким из этих знаний, и он, Тео, может проследить за тем, чтобы это так и оставалось, и, в случае чего, отправить Якопо по ложному следу. Но стоит ли, подумал он в следующий миг, так поступать? В конце-то концов, кто они с Клариссой друг другу? Даже она, та, что росла рядом с ним всю жизнь, оказалась частью семьи, причинившей его семье столько горя, пусть и не зная этого. Она, конечно же, не виновата, но в то же время должен ли он продолжать заботиться о ней? В случае с Эцио ответ на этот вопрос был однозначным, но, думая о Клариссе, Тео не мог быть столь категоричен. В конечном итоге, он решил, что не поступит с нею так. Якопо, конечно, показался ему неплохим, но все-таки знакомы они были недостаточно долго, чтобы Тео так легко мог отказаться от кого-то более близкого ради него или Франческо. Карета остановилась у лестницы, ведущей в монастырь. Тео на миг задержал поднявшегося чтобы выйти Якопо: — На вашем месте я бы не стал расспрашивать монахинь, — сказал он. — Они наверняка видели вас с сестрой Бернадеттой и потому ничего вам не скажут, если вы решите узнать что-то про беглянок. — Почему ты так говоришь? — Они недолюбливают сестру Бернадетту. Не то, чтобы они были верны прежней настоятельнице, но сестра Бернадетта жесткая и грубая даже с послушницами. У нее там нет подруг. К тому же… перед моим уходом Вольпе упоминал, что беглянки передвигались вглубь страны. В последний раз их видели в Сольдино еще когда они только сбежали. — Ты был близок с девчонкой? — Не особенно. Просто она была добра и иногда кормила. Почему-то все вокруг решили, что мы друзья. Тео соврал так спокойно и непринужденно, что Якопо купился. Он не потребовал, чтобы юноша сопроводил его, когда они приехали, и провел в монастыре совсем немного времени. Вернувшись в карету, Якопо велел везти их в Розарий. Ехали они недолго — резвые гнедые кони ловко лавировали по улочкам Солэ и вскоре вывезли их с окраины к большому и красивому зданию желтого камня недалеко от центра города. — Осмотрись по пути на занятие, — посоветовал ему Якопо, пока они поднимались по лестнице к дверям. — В следующем году ты начнешь посещать это место. Чем раньше привыкнешь — тем лучше. Тео, запаниковав от столь внезапной новости, хотел было возмутиться, но не смог. За Якопо пришел какой-то служащий, и вместе они отправились по каким-то делам старшего Пацци, оставив Тео в полном недоумении. Юноша неловко топтался у самого входа, поглядывая на молодых людей, кучкующихся по углам большого и прохладного обитого мрамором фойе Розария, до тех пор, пока вдруг от одной из компаний не отделились и не отправились в его сторону три девушки. В одной из них, к своему удилению, Тео узнал Клариссу, а в одной из оставшихся двух — дворянку, что взяла ее к себе в услужение. — Здравствуй, — сказала Лючия — так, кажется, ее звали? — маленькая и пухлая девица, когда они подошли. — Ты же Тео, да? Брат моей камеристки. — Вообще-то, нет, — тихо сказал он и поспешил отвести всех девушек подальше, так, чтобы их не было слышно. — Простите, нам пришлось немного слукавить… Так было нужно. На самом-то деле мы не родственники… Я… недавно узнал, что прихожусь внебрачным сыном Франческо Пацци. Лючия и ее подруга ахнули, переглянувшись, Кларисса же побледнела. Тео так и не понял, почему — сказал ли ей Эцио, или же она оказалась огорошена так же, как и остальные девушки, просто выразила это иначе? — Кларисса, ты знала это? — прошептала Лючия, оглядываясь на нее. — Нет, что ты, — таким же тихим шепотом ответила Кларисса. — Ну, то есть… Человек, определивший меня на содержание в монастыре, упоминал, что Тео, как и я, чей-то внебрачный ребенок, но никогда не говорил чей. Лишь твердил, что мы будем иметь право узнать об этом только в случае, если нас решатся признать те, кто от нас отказались… Тео очень повезло, мне думается. Он нашел свою настоящую семью, они признали его… Я же о своей так ничего и не знаю… Как и они ничего не знают обо мне. Смотря на нее, Тео чувствовал, как его изнутри раздирают сомнения. Он почему-то хотел сказать ей правду: мол, представь себе, ты дочь Кондотьера-Генерала Аудиторе, способствовавшего падению дожа. Но при мысли об этом он вспоминал горькое выражение лица Эцио в день, когда они узнали правду. Бывший друг явно не был счастлив от того, что был сыном дожа, так нужно ли Клариссе знать, чья она на самом-то деле дочь? Нет, решил Тео, с ней он так не поступит. Узнать подобное было бы ужасно. Мелькнула, однако, в его разуме и скромная кощунственная вещь: теперь он лучше понимал поступок Эцио по отношению к себе, хотя и не был еще готов ему его простить. Зная теперь, что и Франческо поступил с ним некрасиво вопреки всем своим заявлениям, Тео уже не был уверен в необходимости подобной откровенности. — В любом случае, меня еще официально не представили как члена семьи, — тихо сказал он девушкам. — Понимаю, — сказала третья девушка. — Мы не будем распространяться об этом лишний раз. — Это Кристина, моя подруга, — представила ее Лючия прежде, чем наброситься на Тео с новыми расспросами. — Что же ты тут делаешь? — Якопо притащил меня сюда на уроки танцев, — Тео скривился. — Он хочет вывести меня в свет перед Большой Мессой. — Вот оно как, — Кристина переглянулась с Лючией. — Что же, сегодня не твой день, Тео. Общий урок танцев для тех, кому позволяют учиться им вне дома, уже закончился с четверть часа назад, а учитель ушел. Мне очень жаль. — Вот черт! — в сердцах воскликнул Тео. — А мне бы правда это пригодилось… — Мессер Пацци и его дядя серьезно за тебя взялись? — Лючия с сочувствием смотрела на него. — Бедняжка. Могу себе представить. Они очень жестко ведут дела, как говорят мои родители. Должно быть и в остальном они таковы. Но что уж… Ничего не поделать. Это было последнее занятие в Розарии перед мессой. — Да и частные уроки вряд ли тебе кто-то даст в ближайшие дни, — заметила Кристина. — Сейчас все слишком заняты для этого. Тео тяжело вздохнул. — Тогда это конец, — сказал он. — Не думаю, что Франческо или Якопо озаботятся чем-то подобным. Но вот уж в чем я уверен, так это в том, что они взбесятся, если я опозорюсь. А я определенно опозорюсь. — Лючия, не сочти за дерзость, — сказала вдруг Кларисса. — Но, насколько я помню, за нами придут через час-другой, не так ли? — Так, — нахмурившись, кивнула девушка. — Что если мы поучим Тео нескольким простым танцам? Умоляю, ради меня! — Кларисса с мольбой смотрела на свою госпожу. — Я… найду способ отплатить за это, обещаю! — А что, неплохая мысль, — Лючия, зардевшись почему-то, улыбнулась. — Мне, признаюсь, порядком надоело скучать в компании девиц, только и обсуждающих ближайшие приемы и новые схемы для вышивки. Одни и те же разговоры, словно бы я из дома не уходила. А я ведь сюда от них и сбегаю… — Погоди-ка, — Кристина нахмурилась. — Я понимаю, что Тео давний друг Клариссы, так что мне неудивительно ее желание помочь. Однако, теперь, когда он часть семьи Пацци, нам с тобой, быть может, и не стоит присоединяться, как бы мы ни хотели. — И то верно, — теперь Лючия пригорюнилась. Увидев непонимающее выражение лица Тео, она пояснила. — Видишь ли, наши семьи не в ладах. Пацци объявили всех, кто поддерживает дожа или его близких союзников, нежелательными для себя персонами и так со всеми перессорились… — Есть ли хоть кто-то, с кем они не испортили отношений, — Тео тяжело вздохнул. — Ладно. Я не буду вас принуждать к тому, что может принести проблемы. Но… не смейтесь надо мной слишком уж сильно на приемах, ладно? С этими словами он решил было отойти в сторону и найти какое-нибудь укромное местечко, где можно было бы подождать Якопо без лишнего внимания к своей персоне. Но девушки снова задержали его, и в этот раз инициатива шла от Кристины. — Постой, Тео, — сказала она, оглядываясь по сторонам. — Я сказала так потому что думала, что ты похож на Вьери… Ему запрещали с нами общаться в последние пару лет, да он и сам, признаться, не стремился в последнее время, хотя прежде бывал неплох порою. Наши родители вряд ли что-то нам сделают, если узнают, что мы общаемся, а вот тебе может достаться, если прознает мессер Франческо. — Об этом не переживайте, это уж моя забота, — горько усмехнулся Тео. — Ему придется с этим смириться, если он хочет, чтобы я соответствовал образу достойного его наследника. Девушки снова переглянулись, но ничего не сказали на его последнее заявление, хотя, подумал Тео, явно имели свое мнение на сей счет. В любом случае, они передумали и снова были готовы ему помочь, и ничто больше не имело значения прямо сейчас. Так, успокоившись, они покинули фойе и нашли свободный от занятий зал, где можно было бы поучиться. Следующие пару часов девушки учили Тео (и Клариссу, поставленную ему в пару) самым основам танца. Кристина показывала и рассказывала, как правильно двигаться и читать движения других танцующих, чтобы ненароком не столкнуться с кем-то, а Лючия аккомпанировала ей на клавесине или напевала приятным голосом мелодии, которые невозможно было на нем сыграть. Конечно же, невозможно было за такое время научить юношу, никогда раньше не танцевавшему ничего, кроме хороводов на празднике рыбаков, больше одному танцу, но по крайней мере, сказала Кристина, Тео не запутается и сможет с посредственным успехом пройти это испытание. Они прозанимались бы и дольше, если бы за Тео не пришел служащий с посланием от Якопо. Пацци ждал его в карете и рекомендовал явиться побыстрее. — Если мы будем пересекаться на приемах — держись нас, — посоветовала Кристина Тео прежде, чем он ушел. — Мы уж позаботимся о том, чтобы ты удачно показал себя. Эти добрые слова и улыбки девушек окончательно растопили сердце Тео. Он представил вдруг, как сильно они рискнули, выбрав хорошо отнестись к нему вопреки плохим отношениям между их семьями, и чувство вины за то, что он никак не может уберечь их от планов Франческо и Якопо, захлестнуло его сильной волной. — Юноша, вы идете? — поторопил служащий застывшего в раздумьях Тео. — Да, конечно, — Тео вздрогнул. — Благодарю за… заботу. Вы можете идти. Я сам дойду. Раздраженный служащий не стал спорить и ушел, дав тем самым ему минуту на разговор с девушками без лишних ушей. — Слушайте, я не должен этого говорить, но не знаю, как еще отблагодарить вас за доброту, — признался он. — Но, боюсь, ваши родители не зря опасаются Пацци. Они могут наломать дров в ближайшие дни. Так что… возможно, для нас всех и правда было бы лучше держаться поодаль… Будьте поближе к тем, кто может вас защитить, ладно? И ради всего святого, не обсуждайте это ни с кем. И так, оставив девушек недоуменно переглядываться в попытках понять его туманное предупреждение, Тео выскочил из зала, где они занимались, и не разбирая дороги побрел по коридорам Розария. Глаза щипало от предательской влаги. Тео ужасно жалел, что предал отца и двоюродного деда, так хорошо заботившихся о нем эти пару дней, но не предупредить девушек, одна из которых была с ним столько, сколько он себя помнил, он не мог. Сам того не понимая, он самостоятельно нашел дорогу в фойе и вскоре вышел из Розария и оказался в карете Якопо. — Что, успеха пока что не добился? — прокряхтел Якопо, заметив его унылый вид. — Не печалься, юноша. Не думаю, что на приемах кому-то будет дело до того, ошибешься ли ты в танце или нет. — Неужто все будут так добры ко мне? — Хотелось бы сказать, что да, однако, боюсь, их будут занимать гораздо более серьезные неприятности, чем твой недостаток образования. Его хотя бы можно устранить. Карета тронулась и поехала по улицам, увозя двух совершенно разных людей, думающих об одном и том же.