Осколки мира

Когда-то она смеялась над не-детскими сказками про оборотней, что стерегут нажитое при жизни добро, про птиц, в которых обращаются убитые барды и про нежить, которую подняла любовь. Когда-то давно она могла смеяться, ведь знала, что любит и что любима. Она знала это так же точно как-то, что солнце садится на востоке, а встает на западе — любовь для нее была непреложной истиной. А потом пришла война. И эта женщина, незнакомо-знакомая тебе вдруг перестала смеяться. Ты не помнишь кто она и кем тебе приходилась, и с какой-то отстраненностью понимаешь, что тебе вобщем-то плевать на женщину, что является порой в осколках воспоминаний. Ты не помнишь ни имени ее, ни лица, только кожу нежную, светло-серую и глаза рыжеватые. Ты не помнишь ничего о ней, только сердце отчего-то сжимается, а то немногое, что можно с натяжкой назвать душой — болит. Ты возвращаешься в Морровинд из Чернотопья, и знаешь, что еще пара дней пути, и ты переступишь незримую границу между северным Шедоуфеном и южным Дешааном. За плечами у тебя мешок, набитый болотными травами и склянками с ядом вамасу, и ты улыбаешься — тебе будет чем заплатить за переход. Спать ты ложишься спокойно, не опасаясь кошмаров — Хладная Гавань снится тебе все реже. Наверное, ты слишком огрубел от пролитой крови, и сны тебе почти не снятся. Или ты попросту их не помнишь «Если я умру на твоих руках, ты меня оплакивать не спеши» — Говорит кому-то во сне голос до ужаса похожий на твой, и ты подскакиваешь с походного лежака. Ты не помнишь свой сон, но фраза эта врезалась тебе в подсознание — или же просто кусочек воспоминаний встал на свое место? Не это важно, важно что ты теперь не уснешь, и ты решаешь пройти еще немного. Границу ты пересекаешь к следующему вечеру. На ночлег решаешь остановиться в первой попавшейся деревеньке, вот только единственный трактир уже закрыт. На небе ни звезд не видно, ни лун — темные тучи нависли над грешной землей. Идти в темноте или мокнуть под дождем тебе отчаянно не хочется, и потому ты решаешь попытать счастья и напроситься на ночлег к местным. Тебе открывает лишь смутно знакомая женщина, что живет на самом краю поселения. Она открывает тебе, а затем вздрагивает в ужасе и отшатывается назад. «Ты мертв» — говорит она. — «Ты мертв, я видела твое тело.» И ты смотришь в глаза ее рыже-красные, и на кожу бледно-серую, и на знакосые смутно черты, и кажется тебе, будто кто-то забивает в мозг гвозди. Острые осколки воспоминаний будто взрезают кожу, и ты отшатываешься сам, напрягаешься, и чувствуешь, как царапают удлинившиеся клыки нижнюю губу. Наверное, все же зря ты тогда отказался излечить вампиризм — но кто же знал, что часть утерянного прошлого вдруг возникнет прямо перед твоим носом. Женщина перед тобой дрожит и смотрит неверяще, и рука ее тянется к твоим поседевшим от ужаса вискам. — Как я мог уйти, — говоришь ты ей, чувствуя, как что-то нестерпимо горячее течет по твоим щекам. — Как я мог возвратиться в прах, не попрощавшись с тобой, мое сердце? Женщина обнимает тебя и плачет, гладя по спине. — Я не помню тебя, себя, свое прошлое… Но я все же пришел.