Голод

      Дневник принцессы Шайри              Сегодня собрание Совета министров. Тот самый день. Я даже папе говорила — он был так рад. Конечно, никаких подробностей. Но он сказал, что гордится мной, и я засмущалась. Грегор обещал, что я смогу понаблюдать. И высказаться. У меня есть кое-какие мысли. Я ему ещё покажу.       Пишу, пока жду начала. Меня уже накрасили и одели. Слава Хранителю, что Грегор не приказывает искать мне камеристку — наверное, она появится в апреле, после коронации. Не хочу лишней суеты вокруг. Но вот новая экономка… Беспокоюсь из-за того, что Фелисити с прошлой недели постоянно сопровождает меня — не понимаю, это просьба Грегора или она сама решила следить за мной? Да, мне говорили, что она будет готовить наряды и убирать мою комнату, но её внимания так много… Я не привыкла.              Кажется, сегодня она особенно наблюдает. Принесла белый костюм — блузку с жакетом (куда ни шло), юбку (кружевная оторочка ничего так) и туфли на каблуке — и посмеялась, когда я сказала, что изменила бы форму и накрасила глаза ярче (тоже непривычно). Она заметила, что я прекрасно выгляжу. Ни одна экономка раньше не вела себя так.              Хочу признать, что мне приятно, и боюсь. Надо бы держаться от неё подальше. Но почему она такая заботливая? Зачем сегодня пожелала мне удачи?..              Я почти готова к переговорам. Даже чувствую радость. Или это волнение, не пойму. Меня уже долго собирают. Интересно: будто это бал или небольшая светская вечеринка. Но наверное, раз сегодня не просто собрание, а обсуждение во главе с королем, и почти подведение итогов года, и планы на будущее, и, как говорят, дискуссия на какую-то важную тему…              Вся эта суета перед обсуждением указов, саммитами и остальным забавляет. Никто не может просто так собраться в переговорной и обсудить новые законы — перед этим обязательно надо обменяться любезностями, выслушать торжественную речь главного министра и короля (у нас настоящее комбо), поулыбаться друг другу… Кажется, что все собираются просто весело провести время и мило побеседовать. Любезность превыше всего — таков закон.              Устаёшь от этого лоска. И от того, что всё ненастоящее. Как фальшивые цветы на торте. Или дешёвая глазурь на мороженом. Мне кажется, что в зале переговоров никто не вспоминает о любезности. И кто знает, что эти политики и богачи думают друг о друге, когда остаются наедине с собой? Интересно, они винят себя в неискренности?              А что же они думают обо мне? И как об этом узнать?              Не хочу таких мыслей.              Скорей бы.              Зал перед переговорной ослеплял сиянием. Мраморный пол начистили до блеска, столы застелили белыми скатертями и украсили цветами и свечами — холодными, застывшими. Шайри оказалась в злой ледяной сказке.              Прибывающие министры, облаченные в белоснежные костюмы, сдержанно улыбались, но смотрели на Шайри с подозрением. Наклоняли голову в ответ на реверансы, целовали ей руку, но не более того. Зато на него — главного министра, регента, его величество и так далее, и тому подобное, а для неё, как она бесстыдно звала его за спиной, Грегора — эти же чиновники смотрели так, будто он был самим Автором: «Вот он я, ваш Творец, это я вас создал и дал вам всё: власть, деньги, семью — обеспечил счастливую жизнь».              Шайри стояла в стороне, нервно перебирая пальцами, — и тоже не сводила с Грегора глаз. Темноволосый, гладковыбритый, с серьёзной улыбкой, умными глазами, в белом костюме с золотыми узорами на лацканах — он выглядел безупречно, как всегда. На секунду Грегор перевёл на неё неопределенный взгляд и тут же отвернулся.              Что-то идёт не так. Это Шайри поняла ещё до начала. Возможно, это обыкновенное волнение: впервые ей позволили побыть на обсуждении ситуации в королевстве, ждала она тоже уже долго, юбка была неудобной… Но всё же Грегор вёл себя слишком подозрительно. Что утром, что сейчас… Он много молчал и столько же снисходительно улыбался, почти не уделял ей внимания, игнорировал — словом, был к ней слишком милосерден. Иди всё по плану, он бы уже задал тысячи вопросов и сделал бы множество замечаний.       Великолепный зал, красивые костюмы, все улыбаются… Равнодушие. Недомолвки. Всё равно что сварить лимонный курд, оставив с мякотью горькую белую кожицу. Гладкая текстура, нежный цвет, приятный аромат — и отвратительный вкус.              «Поговори со мной!» — кричала Шайри внутри, плача. Бросалась воображаемой посудой, громила воображаемую комнату.                    А снаружи — просто стояла. Прикрывала глаза и дышала. Чуть улыбалась и выпрямляла спину.              «Поговори!»              Она подождала ещё немного. Ничего же. Ничего не предвещало беды, но и хорошего тоже. Ни одного слова, одни взгляды. Она уже корила себя, что пошла сюда. Какая ужасная неловкость.              Время оттаяло, зал ожил, и министры потянулись к двери в переговорную. Сердце застучало быстрее — сейчас всё решится.              «Я должна разобраться».              Шайри направилась к Грегору. Он и сам остановился перед входом и почему-то медлил. Зато он наконец обратил на Шайри внимание — казалось, впервые за день — и посмотрел на неё открыто. Будто бы только сейчас понял, что это она. Сюрприз.              — Бедняга. — Грегор, не дав ей и слова сказать, с сожалением поморщился. — Что случилось? Я с утра вижу, как ты мучаешься. Не нужно ничего объяснять. Похоже, ты снова плохо себя чувствуешь.              Шайри онемела от неожиданности. Во вторник он тоже причитал, какая Шайри слабая, а на прошлой неделе посмеялся, что она «его чахлое чудовище».       Грегор ошибался: проявлений проклятия не было давно, несколько месяцев. А если и были, то не такие сильные, как в детстве, почти незаметные. В конце октября Шайри и правда чувствовала лёгкую слабость, но это была всего лишь простуда. Однако Грегора было не переубедить. Шайри и не пыталась. Она даже не понимала, знает ли он в точности, в чём заключается проклятие и как оно проявляется, точно ли может отличить его от обычного недомогания.       Последние годы Грегор полюбил напоминать о «болезни». Причём усматривал признаки именно в те моменты, когда это было неудобнее всего, когда Шайри ни за что не хотела, чтобы он что-то заметил. Бывало, Шайри и не чувствовала приближение приступа, а Грегор уже замечал симптомы — и вскоре они действительно появлялись.       Будто бы она не родилась с проклятием, а сам Грегор раз за разом наносил порчу, проклинал её снова и снова.       Будто Шайри в большей части была зависима от Грегора не потому, что ей пока не было восемнадцати, не потому, что он регент и действующий правитель, а она пока всего лишь наследница, а потому, что он знает о проклятии.       О нем нельзя было не узнать — слабость, бледность, упадок сил так легко не спрячешь, а жила она с Грегором с детства, — но Шайри всё равно себя корила. Не узнай он — и крючков у него стало бы меньше. Это уловка, он специально это делает. Но работает же. Можно не поддаваться!.. Но нет. Никак. Работает.       — Нет, я просто немного волнуюсь… — Она не смогла спрятать растерянность. — Всё в порядке. Я готова к заседанию.       — Но нет же, ты бледна и вся дрожишь.       Грегор дотронулся до её плеча, и Шайри отстранилась. На миг почудилось, что она действительно чувствует, как пробирает болезненная дрожь и накатывает слабость.        — Так дело не пойдёт, — покачал головой Грегор. — Я уже всех предупредил. И не смей спорить. Я решил, что не допущу тебя сегодня до собрания.       Шайри запаниковала.       — Нет! Я хорошо себя чувствую.       — Возможно, позже. Фелисити проводит тебя.       Только не это.       — Мы говорили об этом несколько раз, — попыталась Шайри снова, но уверенный тон Грегора и его театральный жалостливый взгляд было не победить. — Ты обещал мне.       — Да, однако… Теперь я передумал. Ты ещё и споришь со мной, хотя больна. И давай начистоту: я вижу, что у тебя снова эта мерзость. Думаешь, никто не замечает, что с тобой что-то не так, но это обман: твою скверну видно сразу. Я тебе могу посочувствовать, а вот остальные министры… Они не так добры, уверяю. Видишь, ты даже не можешь понять очевидные вещи, куда тебе до заседания.       — Я знаю, сегодня не просто подведение итогов. Скажи, что за новый указ готовишь, — попробовала настоять Шайри.       — Хоть это ты поняла, надо же. Вот что… Пока без подробностей, но сегодня нам и правда предстоит обговорить важный государственный вопрос. Если б мы обсуждали благоустройство города или кондитерские, то, пожалуй, ты бы ещё хоть что-то могла сказать. Хотя ты, надо признать, не сильна ни в бизнесе, ни в инфраструктуре… И не смотри на меня так, я всё сказал ясно. Политика — это сложнее, чем печь пирожные. А теперь мне пора. Иди отдыхать. Ещё набросишься на кого-то.       Шайри промолчала, проглотив обиду.       «Набросишься».       Откуда он это взял и как это теперь оспорить? Закричать, что это неправда, что это глупый предрассудок, и начать выглядеть ещё хуже?       Шайри с тревогой смотрела, как Грегор удаляется в зал для переговоров, и поправляла (больше мяла) рукав блузы. В последнее время ей тоже хотелось выступить, сделать нечто полезное для королевства. Или просто произвести хорошее впечатление. И вот очередной провал.       Она вышла в коридор. Фелисити не было видно. Не хватало только, чтобы Грегор стал намекать экономке на болезнь Шайри или тем более рассказывать о проклятии. Страшно представить, что он мог наговорить.       Шайри побрела по пустому коридору в левое крыло, в свою спальню. Замок считался в народе неказистым снаружи — массивным, грубым, совсем не изящным. Внутри, несмотря на роскошные интерьеры и множество комнат, неказистость тоже чувствовалась. Шайри особенно ощущала это в одиночестве, как сейчас. Замок — диковатый изгой, пугающий вождь — обладал своим характером, водил за нос. Иные коридоры внезапно сужались, другие — расширялись и удлинялись, стены тянулись ввысь, повороты заставляли заблудиться, заплутать. Здесь терялось чувство времени, а новые предметы иногда казались затхлым хламом.       Шайри помнила людей из прошлого, которым становилось плохо в таком огромном пространстве. Подругам матери, наверное, казалось, что они никогда не выберутся отсюда, что замок их поглотит и они будут блуждать по нему до скончания веков. Шайри их понимала — она сама иногда задыхалась, не зная от чего. Если б не было её спальни, личной кухни и сада, то замок и её бы удушил. А так Шайри понемногу привыкла к этому величественному властителю.       В спальне оказалась Фелисити — она взбивала подушки. Шайри застыла на пороге. Фелисити мгновенно выпрямилась, убрав руки за спину. Это была не слишком высокая, но статная молодая женщина с блестящими рыжими волосами, которые сразу выделяли её среди всех. Она появилась в замке несколько недель назад, и её сразу же назначили главой прислуги.       — Прошу прощения, — Фелисити учтиво склонила голову. — Не думала, что вы освободитесь так рано. Я почти закончила.       — Оставьте меня пока одну, — резковато сказала Шайри. — Мне нужно переодеться. Потом я уйду и вы закончите.       — Может быть, вам помочь? — с беспокойством предложила Фелисити. — Или подать чай?       — Нет-нет, я сама. Прошу, уходите.       Экономка кивнула и вышла. Меньшее, что хотелось Шайри, — это общаться с кем-то. Но не слишком ли грубо получилось?       Считалось, что наследница не должна быть одна. За ней всегда должен кто-то следовать: на прогулках — стражники, а во дворце — родители, камеристка, воспитатели, свита, стилисты… В детстве вокруг всегда были няни и учителя. Со временем наставники стали уже не нужны, изучение основных дисциплин подошло к концу, и контроль ослаб сам собой. Будто бы про Шайри совсем забыли. Перемещалась по дворцу она обычно одна, гуляла тоже. Прежние экономки следили за ней не так рьяно, как нужно, поэтому теперь и было так непросто привыкнуть мало того, что к новой прислуге, так ещё и к прислуге настолько щепетильной.       Грегор часто был недоволен придворными. Точнее, долгое время он мог держаться по отношению к кому-нибудь из обслуги отстраненно и был подчеркнуто, холодно вежливым, когда давал указания. Мелочи он подмечал редко, поэтому и хвалил мало за что, но и не устраивал скандалы. Но спустя время мог вдруг объявить, что сотрудник, а то и несколько, уволен, а за что, никто не понимал. Если работники кухни, садовники и секретари работали почти спокойно, то горничные и экономки его особо не устраивали. В один момент оказывалось, что костюм ему погладили плохо, а завтрак сервировали неправильно. И в такие моменты Шайри всегда думала: и с каких пор он стал таким педантичным? Вряд ли его так интересовал порядок.       А вот Фелисити чудом задержалась во дворце уже на второй месяц. Она не забывала разбудить Шайри к завтраку, всегда следила, чтобы постельное бельё и полотенца были чистыми, в комнатах стояли свежие цветы, сервиз к чаю подавали вовремя, а платья были выглаженными и висели на своих местах. И всё это — со сдержанной, но милой и искренней улыбкой. Прочие редко задумывались о мелочах, а вот Фелисити… Она подмечала детали. Казалось, работа по дому нисколько не утомляет новенькую, а, наоборот, расслабляет, поднимает ей настроение. Впервые Шайри была кому-то не в тягость.       Но кто знает, что Фелисити говорит о ней за спиной? Сплетничает ли Грегору и что конкретно докладывает ему? Шайри колебалась: Грегор смотрел на экономку сдержанно и не уделял ей много внимания, вряд ли они постоянно шептались о ней, но… Фелисити ведь тоже неравнодушная, правильная. Стоит ли ей доверять?       Шайри огляделась. Спальня изменилась с утра: тут проветрили, протерли пол, постельное белье поменяли. На спинке кресла аккуратно висело платье с узкой горловиной и расширяющейся к низу нежно-голубой юбкой с едва заметным узором, внизу стояли туфли на низком каблуке — любимая одежда Шайри для дома. Ей нравилось выглядеть так — по-девичьи, чуть вычурно — даже когда можно было одеться проще. Фелисити знала об этом. Надо признать: она прекрасная помощница. Но это не значило, что она во всём откровенна.       Шайри наскоро переоделась и попыталась отбросить плохие мысли. Теперь ей нужно было только одно.       К готовке Шайри тянулась ещё с детства. Иногда она сидела на кухне рядом с кухарками и смотрела, как те раскатывали тесто и вырезали из него печенье, рубили мясо, кипятили бульон. Странно, наверное, что родители не брезговали ее интересом. В духе отца было бы игнорировать дочь и не поощрять никаких лишних увлечений, в духе матери — брезгливо морщить нос при одном упоминании о том, что ассоциировалось с бедностью и прислуживанием. Это сейчас продавцов и официантов принято уважать, а со слугами лучше общаться вежливо. А тогда…       Знали ли родители, где она проводит время? Шайри не помнила, чтобы её ругали за это. Или разум услужливо избавил от некоторых воспоминаний? Память была зыбкой… Может, Шайри сама придумала, что родители плохо относились к беднякам? Может, сцены, где к отцу приходили подданные, а он заставлял целовать ему туфли, создавало воображение? Может, Шайри вообразила себе, как родители были требовательны к прислуге?       Личная кухня располагалась тоже на втором этаже, чуть дальше, чем спальня с гардеробной и чайная. Шайри плохо помнила тот период, но ей казалось, что комната появилась в замке уже после Движения. До этого её быть не могло — вряд ли бы родители расщедрились. Неужели кухню подарил Грегор? Что его заставило? Хотел, чтобы она не путалась под ногами? Или… Может, однажды он всё-таки её любил?       Как бы то ни было, кухня спасала не раз. Не было ничего более успокаивающего, чем растапливать шоколад со сливками на огне и смотреть, как они становятся единым целым, или покрывать торт кремом, или делать фигурки из горячей карамели. Шкафы, плита с духовкой, столешницы, пузырьки с красителями и мешки с сахаром, ложки с вилками, тарелки и миски, формы для пирогов, лопатки и кондитерские шприцы — кухня Шайри видела её слёзы, впитывала обиды и разочарования, слышала безмолвные вопросы. От этого там не стало враждебно — наоборот, они сроднились ещё больше.       Кухня благоволила Шайри, укрывала — поэтому и не было сомнений, куда нужно идти в первую очередь. Тем более что на выходных точно должна была забежать Робин, а возможно, её удастся уговорить зайти сегодня вечером. Без печенья или пирожных не обойтись.       Готовка дала Шайри шанс поразмыслить над случившимся. Что она чувствует? Злобу? Обиду? Нет. Глупо злиться или обижаться на Грегора — он прав. У него опыта больше: сколько указов он утвердил, на скольких собраниях министерства и международных саммитах побывал, в скольких переговорах участвовал, сколько раз выступал с речами! Он так легко общался со всей этой элитой — министры смотрели на него с восторгом, с удовольствием и придыханием слушали его… Или так только казалось? Нет. Он тут как рыба в воде. Это она и двух слов связать не может.       Шайри размашисто мешала густое тесто, пытаясь доказать себе, что всё в порядке. Но предчувствие было плохое. Важный указ, грядущие перемены, в которые её не собираются посвящать… Может, зря она всё надумывает и Грегор со всем разберется. Он тоже заботится о королевстве. Он не хочет катастрофы. Ну как взрослый мужчина в своём уме может натворить глупостей? Понятия о добре и зле, о морали у них наверняка похожи, и цели тоже одинаковы. Не стоит так дрожать, не стоит… И всё же Шайри тревожилась.       Она знала, что говорят в королевстве. По некоторым и не скажешь, но… Налоги растут, товары дорожают, ярмарок и туристов стало меньше, а люди словно постоянно чего-то боятся. Это не к добру.       Шайри нервно крошила шоколад, хмурая, мрачная. Ей на ум приходили мысли абсурдные, возможно, параноидальные. Но казалось, что верные.       «Он и не собирался допускать меня до совета».       Шайри признавала, что почти никому не доверяет, что чаще всего она сама по себе. Говорить она умела плохо, проницательности в ней было мало, но проверяла она всех по несколько раз, не рассказывала лишнего, присматривалась к любому. Почему же в этот раз она была наивной и поверила, что Грегор разрешит ей выступить на собрании?       «Всё не просто так».       «Всё будет плохо».       И как здесь понять, насколько предчувствие верно или, наоборот, бессмысленно? Есть ли у него основания? Правда ли Грегор пытается усилить контроль? Затянуть удавку? Уничтожить Шайри?       Шайри даже налила чуть больше теста в форму, чем нужно.       В дверь тихо постучали. Шайри так погрузилась в мысли, что даже не смогла сразу предположить, кто бы это мог быть. Она развернулась вполоборота, чтобы никто ничего не заподозрил и не увидел ни взволнованности, ни растерянности, ни подступающих слёз.       На пороге появилась Фелисити, сжимая что-то в руках.       — Ваше высочество, я принесла масло.       «Какое масло…» — с досадой подумала Шайри. Внутри всё клокотало. Не хотелось и думать о том, просила она принести что-то со склада или нет, хватит ли масла для крема…       — Я не просила.       Шайри сделала вид, что что-то ищет. Горло щипало. Она мечтала, чтобы Фелисити, какой бы она ни была замечательной, сейчас ушла.       — Знаю.       И что это значит?       — Я заметила, что вы ушли с собрания раньше, и, должно быть, вам стоит испечь торт побольше. Или больше пирожных. А масло лишним не бывает.       Шайри молчала. Мысли поутихли тоже.       — Что же… вы сопереживаете мне?       — Понимаю, это лишнее. Всего лишь мои наблюдения. — Она прошла в комнату и робко положила пачку на стол. — Не подумайте, я не требую никаких подробностей. Но я хотела бы вам помочь. Мне кажется, вы нехорошо себя чувствуете. Ваше величество как-то упоминал, что вы больны. Это так?       То, чего Шайри и боялась. Он всё же рассказал.       И как всегда — это не то проклятие, которое слабеет, когда о нём говоришь. Оно приходит на зов.       Шайри уже представляла, как знакомая слабость охватывает тело, как душа пустеет. Проклятие наступало, давило. Шайри не забыла это чувство. Она уже балансировала, боролась, пыталась не переступить за грань. Если даже экономка заметила, то дело плохо. Но было ли хоть что-то, чего она не замечала? Неважно. Сдать себя… Безумие.       — Нет, — сказала Шайри, пытаясь звучать мягко, но получилось резко и испуганно. — Всё в порядке.       — Хорошо, я вас услышала, — отстранилась Фелисити, кивнув. — Не буду больше спрашивать. И никому не расскажу. Но давайте я приготовлю вам чай. Он вас успокоит. И прошу, если всё-таки станет плохо, то не молчите — позовите меня.       Забота была невыносима.       Можно ли верить, можно ли?       Экономка направилась к двери, и Шайри решилась. Она устроит небольшую проверку.       — Фелисити, подождите.       Та развернулась.       — Я хочу вас кое о чем попросить.        *Трюкграм* *открыть чат* *отправить сообщение*

      Вы:

      Так ты сможешь сегодня? Я уже собираюсь

      Робби:       Даже не знаю…………       Я устала       Мне ещё завтра рано вставать...       И круассаны сами себя не раскатают       Даже обидно, что они не умеют, их все любят просто за то, что они вкусные. А я должна извернуться, чтобы их сделать, и мне ещё скажут: «Это фиаско, сестра, давай по новой». Как так…

      Вы:

      😂

Ты правда не сможешь?

      Робби:       Да я шучу       Даже не надейся, что я не смогу!       Но выйду позже

      Вы:

      Ура) Я подожду

      Очень надо поговорить

             Робби:       Дико извиняюсь, что я говорю так о знатной особе…       Что он. Опять. Натворил? Я же угадала?

      Вы:

      ))

      Расскажу потом. Всё, я буду собираться. Надо ещё, чтобы он меня не заметил.

      Робби:       Да ладно, что тебе сделают. Охрана же ничего ему не говорит?

      Вы:

      Вроде нет

      Но он и так не в настроении

      Робби:       Он вообще бывает в настроении? (опять же дико извиняюсь)       Ты аккуратно — Фрэнк сегодня тоже не с той ноги встал, такой важный, я не могу

      Вы:

      Что? Он? Опять? Натворил?!

      Робби:       Вот поэтому мы дружим! 😂       Лет до шестнадцати Шайри почти не выходила из дома, а если и приходилось выйти, то с кем-то из нянюшек и стражников. Вся жизнь — замок, почти ничего за его пределами никогда не существовало. А зачем выходить? Замок, как щепетильная мамаша, укутывал и шептал, что с ним будет хорошо, а всё остальное — зло.       Шайри наслаждалась одиночеством и вечерней тишиной. Странно, что её не сопровождали, но что было поделать… Грегор редко комментировал эти прогулки. Загадка: конфета после обеда — и он смотрел косо. Зато прогулка без сопровождения — мелочь. Иногда Шайри представляла, что на неё нападают и похищают либо сразу убивают. Представляла, что на неё не всё равно. Что её — главную драгоценность королевства — оберегают, следят, чтобы ничего не произошло. Но, видимо, Грегору было не до того.       В уютную кондитерскую «Сахарный единорог», детище близнецов Робин и Фрэнка, Шайри забрела тоже лет в шестнадцать — и вскоре стала ходить сюда чаще. Лавка находилась не так далеко от замка. Район был хорошей частью королевства: оживленной, с фонарями, магазинами и кофейнями, вычищенными дорогами. Но он всё равно напоминал Шайри о том, кто она. О том, что не все живут так же. О том, что быть правительницей — это не значит спать на шёлковых простынях, наряжаться и есть пирожные каждый день, сколько и когда вздумается. Это значит, что ей нужно думать о людях. Обернуться их надеждой, опорой. Не возвыситься, а склониться перед народом, стать его слугой, довериться, понадеявшись, что люди будут к ней добросердечны.       Когда они познакомились, то Робин и Фрэнк относились к Шайри с холодной вежливостью — вроде улыбались, но отстранённо. Боялись переступить черту, сказать, сделать лишнее. Лишь со временем они стали общаться с ней как с обычной знакомой. Шайри бы даже сказала, что они подружились. С Робин так точно — ей всегда можно было позвонить, у неё всегда оказывалось припасено лишнее пирожное для Шайри (и всегда оно случайным образом оказывалось чуть ли не самым вкусным из партии), а вечера в её компании полнились разговорами — обсуждениями, шутками, жалобами, сплетнями, иногда слезами.       В замке Робин не стеснялась, но и не осматривала с любопытством всяческие безделушки. Шайри надеялась, что Робин не относится к ней по-особенному. Она даже стыдилась перед подругой: угораздило же родиться наследницей и жить во дворце, готовиться к коронации, заказывать косметику и платья, давать поручения прислуге. Шайри никогда так не работала. Шайри никогда не будет так работать. Но наверное, было бы уместно сойтись на том, что Робин не нужна жалость, а Шайри — пресмыкательство.       Ветер напоминал о приближении зимы, как и полупустые улочки. Робин задерживалась, и Шайри зашла в кондитерскую. Табличка «Закрыто» не висела, но внутри уже было пусто. В широкой стеклянной витрине у кассы, обычно заполненной сладостями, почти не осталось ни пирожных, ни конфет. Печенье и торты совсем разобрали. Дверь кухни была распахнута. Шайри подождала, оглядывая мраморные столы, подушки на креслах и маленькие статуи единорогов на постаментах у окон — окружающее выглядело непривычно одиноким и жалким.       Звякнула посуда, и из кухни появился Фрэнк. Тёмно-русые волосы до плеч чуть растрепались, форма за день помялась, на ней тут и там виднелись мелкие пятна. Фрэнк распрямился, вымученно улыбнулся, и суровое лицо стало приветливым. Шайри нравилось размышлять о том, как она отличается от близнецов Рампейдж, и от Фрэнка в том числе: он был высокий и стройный, даже крепкий, а она — не слишком высокая и полнее, чем принято; его черты были жёсткими и аристократическими, а её — мягкими и непримечательными. Он намного больше походил на наследника.       — Ага, уже ждёшь мою сестру? — Фрэнк оперся о стойку и подался вперед.       — Прости, если побеспокоила. Она сказала, что скоро будет.       — Да, она наверху. Видимо, прихорашивается. Слушай, — как бы между прочим начал он, — а почему это ты постоянно приходишь только к Робин?       Фрэнк с таким любопытством посмотрел на Шайри, что она напряглась. Взгляд у него был необычайно пронзительный. Она поймала себя на мысли, что ничего не говорит, что пауза затянулась — и что она не может перестать смотреть. Он явно хотел спросить что-то ещё… Но что? Они и правда редко общались, но разве его это хоть раз волновало?       — Раньше мы болтали больше. Я же скучаю.       — Скучаешь? — переспросила Шайри, ошарашенная его глазами, тем, как он к ней наклонялся и как прозвучало последнее слово.       — Ну да, — просто ответил он.       Они и правда иногда перекидывались фразами, но Шайри мало знала Фрэнка. Судила по тому, как он вёл себя в зале с гостями, — один человек — и по рассказам Робин — абсолютно другой. Робин не распространялась о том, что происходит у них дома: она не оскорбляла брата, не плакала из-за него, не упоминала громких ссор или драк, не любила долго обсуждать, как же брат ей надоел, как делали некоторые изнемождённые родственниками или возлюбленными женщины. Наверное, происходи что-то из ряда вон, Шайри бы узнала. Но иногда Робин жаловалась, что с Фрэнком сложно договориться. Или просто писала поздно ночью и мрачно спрашивала, когда они с Шайри встретятся.       Фрэнк явно был непростым человеком — это читалось и в его внешности: красивой, очень красивой, но резкой: слишком уж много силы и амбиций укрывалось в выражении лица, в подбородке, скулах, зеленых лисьих глазах, походке и осанке, громком голосе. Но…       Может ли он быть другим? Он же тоже умеет… чувствовать. Он тоже человек. А люди… Разве они могут быть только хороши или только плохи? Сейчас мода на неоднозначных героев. Кто знает, может, с Фрэнком — светло и тепло?       — Прогуляемся как-нибудь? — предложил Фрэнк. — Или поужинаем вместе? Могу в один из дней закрыться пораньше. Или что, у тебя всякие королевские неотложные дела и сейчас не до меня?       Шайри корила себя за это (стоит быть осмотрительнее!), но приятное слово было слаще любого десерта. Ей непременно хотелось полюбить того, кто ласков к ней, в ответ. Хотя бы попытаться. Как же ей хотелось верить в искренность Фрэнка. Как же хотелось не обидеть его и ответить взаимностью.       — Нет-нет. У меня найдется время. Я не против.       Шайри поймала себя на том, что — совершенно по-дурацки — улыбается.       — Тогда заходи. Что-нибудь придумаю для тебя. — Фрэнк заглянул Шайри за спину и показал на окно. — Кажется, Робин соизволила выйти.       Шайри оглянулась: Робин и правда уже стояла на улице в легкой куртке. Как же она вовремя! Шайри нужно было хорошо обдумать то, что произошло. Фрэнк… Скучает по ней. Он хочет провести время вместе. Вдвоём.       Она неловко и скомканно попрощалась с Фрэнком и быстро вышла на улицу. Робин, засунув руки в карманы, переставляла ноги. Она была похожа на Фрэнка только моментами: тёмные волосы, смелый взгляд, рост (ниже, чем у брата, но выше, чем у многих девушек). Если Шайри казалось, что Фрэнк сильно от неё отличается, то в Робин, она, напротив, почему-то находила общие черты. Она смотрела на жёсткие волнистые волосы, чересчур уверенные глаза, редкие родинки и веснушки, сутуловатость, худобу — и видела в этой уникальной красоте себя, но лучше. Шайри хотелось бы, что её вид тоже показывал, насколько она горда, упряма и сильна.       Робин устало улыбнулась, но развела руки. Шайри почти рухнула в объятия. Робин положила голову к ней на плечо, прижалась и на несколько секунд замерла. Шайри обхватила ещё крепче, желая забрать всё плохое. Хотела бы она сказать, что понимает, как Робин устает, как всё это может надоедать, какой у неё тяжелый труд. Но вряд ли это было бы честно.       — Фрэнку взбрело в голову сделать завтра десертом дня ванильные эклеры, — делилась Робин, пока они шли к замку. — И не переспоришь же человека — пришлось идти варить крем. А когда я справедливо заметила, что он сегодня с кассой напутал, то оказалось, что это я виновата. Он сегодня не в духе.       — Да? — Шайри обдумывала слова Фрэнка. — Мы сейчас поговорили немного. Он был милым.       — Милым? Фрэнк? — Робин ехидно засмеялась и приложила руку к груди. — Меня сейчас удар хватит. Может, мы на самом деле тройняшки? Может, у него есть ещё один близнец, добрый?       — Мне так показалось. Сказал, что… скучает.       Робин высоко подняла брови.       — Точно удар хватит. Хотя… Я одно дело, а ты другое.       — Почему это я… другое? — Шайри отвела взгляд.       Фрэнку стало скучно, он предложил больше общаться… Теперь это «другое дело». Хранитель, неужели он обратил на неё внимание? И Робин это очевидно?       Робин не заметила, как Шайри засомневалась. Она смотрела перед собой и продолжала увлеченно говорить.       — Потому что тебя он не видит по сто раз на дню. Но на то мы и родственники, чтобы бесить друг друга. На его месте я б тоже не вынесла себя терпеть. Ходит тут, что-то указывает, вертится на кухне и в зале, огрызается, умничает… Очень надо.       — Не говори так, — мягко упрекнула Шайри.       — А что? Ты не можешь знать, какая я на работе и дома. Вдруг настоящий тиран? А ты меня защищаешь.       — Зато у тебя лучшие карамельные пирожные в королевстве и ты всё знаешь про сервис. И я не могу по-другому — не защищать. Это же ты. — призналась Шайри. — Ты мне очень близка.       Робин прищурилась.       — Ты что, серьёзно?       — Что? Конечно, серьёзно.       — Да ты что. Нельзя же говорить такие милые вещи тиранам. Тираны того не стоят, поверь мне. Но ладно, не буду больше выделываться. — Робин сделала паузу. — Ты мне тоже близка. Иначе зачем я куда-то иду с тобой?       — Поесть пирожные. Или послушать последние новости. — предположила Шайри робко, будто бы боялась, что причина действительно только такая.       — Ах да, перемыть всем косточки. Это я готова. Уже в предвкушении послушать о придворных интригах.       Шайри и Робин сидели не в чайной, а в спальне, прямо на полу, у низкого широкого столика. В дверь раздался короткий стук — не спрашивающий разрешения, а вежливо предупреждающий, и вошла Фелисити с маленьким подносом в руках. В комнате сразу запахло мятой и ванилью — шоколадные пирожные получились отличные.       Разговор Шайри и Робин затих. Шайри делала вид, что ничего не происходит, и поочередно наблюдала то за Фелисити, то за подругой. Раньше Шайри приносила чай и сладости в комнату сама. Это всегда был особый жест — «хоть ты и работаешь в кондитерской, но знаю, сама ты все эти кексы и печенье ешь редко, и смотри, я испекла это специально, ведь так хочется позаботиться о тебе». Но появление здесь служанки было ещё более исключительным. Мало ли что думает об этом Робин: не против ли она? Не разозлится? Но было непохоже, что Робин возмущена, хотя смотрела на Фелисити она не скрывая любопытства — открыто, дерзко.       — Прошу, — с достоинством сказала Фелисити, будто обслуживая светский приём. — Осторожно, чай горячий. Для вас чёрный, а для вас зелёный, мисс Рампейдж.       Робин переглянулась с Шайри. Наверняка всё это казалось ей сюрреализмом.       — Спасибо, — пробормотала Робин.       — Скажите, вам нужно что-нибудь ещё?       — Нет, вы можете идти, — ответила Шайри. — Спасибо, Фелисити.       — Хорошего вечера. Обязательно зовите, если понадоблюсь, я буду рядом.       Робин молча проводила её взглядом.       — Ого, глазам не верю. Это что было?       — Фелисити. Экономка. И вроде как моя личная помощница.       Робин цокнула языком.       — Спасибо, я поняла, что это не ваше величество в парике и форме. Но что она сделала, что ты разрешила ей зайти? Что сразу стала ей доверять?       — Не сразу. И пока не стала, в том-то и дело. Теперь посмотрим, расскажет ли она о нашей встрече.       — Ага, так это проверка для неё. — Глаза Робин хитро заблестели. — Как коварно! Думаешь, что тебя ждёт выговор утром? Плохая компания, всё такое? Это мы привыкли.       Шайри до сих пор сомневалась. Но ей хотелось верить Фелисити. Заботу разве подделаешь? Можно ли отличить напускную? Здесь Шайри насмотрелась. А это… словно бы самая настоящая.       Внимание.       Как же хочется его забрать себе и выпить залпом.       — Она интересная, не скрою, — продолжала Робин. — Я представляла себе очередную суровую барышню, которая захочет уничтожить меня взглядом. А тут такая выправка, что ты, но, удивительно, мне не захотелось ни сбежать, ни умереть.       — Хочешь сказать, ты боялась предыдущих экономок? — оживилась Шайри. — Трудно поверить.       — Почему это?       — Ты такая… — попыталась объяснить Шайри и словно потеряла дар речи. — Тебя никто и ничто не останавливает. Никогда. Ты не робеешь.       Робин улыбнулась и заправила прядь за ухо.       — Вот видишь, что это были за экономки, раз даже меня напугали. А она не очень похожа на служанку.       — Что ты имеешь в виду?       — Да ты чего, не делай такое лицо! — Робин, по-доброму поддразнивая, широко распахнула глаза и отклонилась назад. — Я имела в виду, не похожа на тех, кто работал у тебя раньше.       Не похожа на служанку… Слишком молода, слишком вежлива и мила — только поэтому? Кто же она тогда?       Шайри задумчиво покачивала чашку и смотрела, как в ней вьются чаинки. Говорить? Не говорить? Делиться? Или нет? Но она знала, что Робин поймёт.       — Вот о чём я думаю последние дни… Не знаю как и для чего… Она мне нравится. Но её мог подослать Грегор.       Робин засмеялась.       — Прости. Я… Не могу, когда ты его так зовешь. А что, так можно было, да? Не господин министр, не мистер Трейтор, не ваше величество… Просто Грегор?       — Наверное, я могу его так назвать, — пожала плечами Шайри и ощутила прилив гордости. — Раз уж мне нравится. Что в этом такого?       — Ты же не обращаешься к нему прямо так?       — Нет. Он не знает.       — Ну ты даёшь… — Робин снова развеселилась. — А что ты имеешь в виду под подослать? Зачем ему дополнительная слежка за тобой? Он вроде и сам раньше справлялся, судя по твоим рассказам.       Шайри не знала зачем.       «Контроль. Он хочет контролировать меня. Ещё сильнее, чем раньше. Хочет, чтобы ко мне втёрлись в доверие, чтобы было больше поводов унизить».       Она могла сама опровергнуть некоторые выводы, сама понимала их крайность и абсурдность. Всё же Грегор не был для неё злодеем, тираном, самодуром. И относился он к ней иногда даже с заботой: не был против её увлечения кулинарией, обеспечил её нянями и учителями, чтобы те дали ей воспитание, жила она в прекрасной удобной комнате, а не в чулане под лестницей.       Но все эти доводы уходили на второй план, казались слабыми, тусклыми, неубедительными. Это были неудачные попытки убедить себя в том, в чём не было смысла себя убеждать. Со своей задачей страшные мысли справлялись: они заставляли паниковать, чувствовать себя ничтожной и задавать себе больше вопросов без ответов.       «Он желает мне зла. Здесь я бессильна».       — Давай, говори, — подбодрила Шайри Робин, видя, как та колеблется. — Что он там задумал? И что натворил? Не переживай, я его не трону. И весь свой нецензурный словарный запас использовать не буду, только половину.       Робин всегда так забавно храбрилась, обещая пощадить Грегора. Шайри не могла не улыбнуться. Подруга придвинулась к ней чуть ближе и погладила по плечу, успокаивающе заправила её вьющиеся локоны за ухо.       — Грегор сегодня отослал меня, сказав, что я больна.       — Какой заботливый, — фыркнула Робин.       — Он сказал, что всем моя болезнь очевидна. — Шайри вздохнула. — Он знает о проклятии. И вряд ли ему достаточно. Он хочет узнать получше. И Фелисити ему, возможно, за тем же нужна.       — Подожди. У тебя был приступ сегодня?       — Не знаю. Вроде нет. Почувствовала слабость ненадолго.       — Ну, после разговора с ним любому бы стало нехорошо.       — Не знаю, что делать. — Слов появлялось всё больше и больше, их уже невозможно было сдержать. — Я так долго чувствовала себя нормально. Казалось, никто всерьёз не думает, что это проклятие. Казалось, его проявлений больше не будет. Даже начала верить, что это миф. Неважно, с проклятием или нет, может, с ним и не сделаешь ничего, столько ведьм уже пыталось, но я хочу быть нормальной. Скажи, Робин, ты считаешь меня ненормальной? Порченой?       — Ненормальное в тебе — только такие мысли, — нахмурилась Робин. — Хоть с проклятием, хоть без… Уж какая есть, такой и умей жить. Будь собой. Да и вообще… Какой нормальной-то? Ты себя видела? Ты уже невероятная. Страшно представить, какой ты будешь, если станешь «нормальной». Чтобы называть регента Грегором, нужно быть очень храброй. Да и не пошёл бы он куда подальше? Не слишком ли он придирается к тебе? Кстати, чтобы так говорить, тоже надо быть смелой. Но то, что я отбитая, ты и так в курсе.       «Ты неправа», «я не знаю, как быть собой», «разве я невероятная?», «разве я смелая?» — могла бы сказать Шайри. На миг показалось, что все злые мысли лживы, а слова Робин правдивы. И как ей только удалось столько правильных фраз найти?       Шайри слушала звонкий голос Робин, смотрела, как она возмущается, как блестят её глаза, и хотела забрать немного этой уверенности и дерзости себе. Всё у Робин понятно и просто. Вот она — целиком состоит из смелости, из звонкости, из жалящей иронии, из хлёстких фраз. Словно из крепкого кофе, горького шоколада с щепоткой красного перца, из хрустящего безе (хруст точно нельзя не услышать), из горячей шипучей карамели — вот-вот капля попадет на кожу и обожжёшься. Такой быть не страшно. Шайри даже по-хорошему завидовала, но больше восхищалась.       — Ты не отбитая. Ты лучшая.       — Может, потому и лучшая, что отбитая? — по-лисьи усмехнулась Робин. — Давай, иди сюда.       Шайри послушно пристроила голову на её плече. Волосы защекотали лоб и переносицу. Даже от непослушных прядей пахло шоколадом и ванилью.       — Не умею я снимать проклятья, — сказала Робин, поглаживая Шайри по спине. — Но ты, если что, говори — если все эти служанки и регенты будут обижать тебя, то я уж по старинке порчу как-нибудь наведу на них.       Шайри засмеялась.       — Звучит угрожающе.       — Звучит так, что за это надо выпить. Хотя бы чай.       Шайри высвободила руку, потянувшись к столу, и они с Робин стукнулись чашками.              Когда Робин ушла, Шайри чувствовала, как ей стало лучше. Шайри рассказывала Робин о Грегоре и подготовке к трону очень осторожно — дела королевства есть дела королевства. Заседания отдельно, личное отдельно, и очень хотелось не пересекать эту грань. Поэтому Робин и оставалось только отшучиваться и осыпать Шайри приятными словами, а Грегора — ругательствами. Будто бы он не правитель, не тот, от кого Робин зависит полностью и кто, если так подумать, может сделать её как абсолютно счастливой, так и бесконечно несчастной, ничтожной, сломать ей жизнь. Будто бы он всего лишь случайный человек, обыкновенный, земной, с достоинствами и недостатками.       Робин не знала до конца, что происходит с Шайри и о чём говорит, комментируя рассказанное. Она просто играла в игру «Грегор обыкновенный», просто чуть бранила его, просто иронизировала, просто улыбалась во все зубы и обнимала Шайри, утешая. Но у Шайри от этого не ширилась пустота в сердце и не появлялась горькая мысль: «Меня не поняли и никогда не поймут». Наоборот, рана чуть затягивалась, пустота сдавалась теплу, слабость — бодрости, а неверие и предчувствие дурного — надежде.       Вот и в тот вечер, когда Шайри нежилась в ванне, предвкушая, как облачится в мягкую пижаму и ляжет в свежую постель, она вдруг отпустила себя, позволила себе побыть немного наивной. Наверняка Грегор относится к ней лучше, чем она думает, наверняка она всё преувеличивает, паниковать рано, нервничать ни к чему, наверняка с ним можно договориться, она обязательно со всем справится, и никакое проклятье над ней не будет властно. Всё будет хорошо.              А потом наступило утро.