На краю земли

Вечерний костёр — странная вещь. На первый взгляд, он служит лишь для обогрева, отпугивания диких животных и приготовления пищи, но именно у костра лучше всего получается размышлять о своей жизни или же просто разговаривать. И мы с Талвасом просто сидим и разговариваем обо всём подряд. Талвас, впрочем, больше слушает мои рассказы о прежних командировках — слушает с каким-то щенячьим восторгом в глазах, и я чувствую, что становлюсь для него неким идолом. Да, это немного льстит мне, но всё же я должен залепить парню пощёчину и сказать, что я — не святой, меня не следует делать примером для подражания. Когда я вступал в Талмор, я знал, куда шёл. Да, от меня не ждали ничего другого. Да, моя голова была забита историей Первого Доминиона, королевой Эйренн и того Талмора, что истреблял изоляционистов и расистов. И я уж точно не подозревал, что не буду гордиться тем, чем занимаюсь. — Анкарион, — неожиданно зовёт Талвас, — а ты точно талморский юстициар? Ты ведь не подумай, что я совсем провинциал и оторван от жизни, но о вас, талморцах, я слышал в основном всякие гадости, да и в Вороньей Скале тебя грязным н’вахом почитают. А я вот смотрю — и ты совсем не такой! Да, большинство слухов о моих коллегах и впрямь несколько преувеличены: мы уж точно не едим человеческих младенцев на завтрак, и редко кому из нас нравится тратить время на допросы с пристрастием. Но практически все мои коллеги высокомерны, чрезмерно горды и изнежены, большинство не способно признавать своих ошибок, а относиться к союзникам из представителей других рас с уважением практически для всех нечто запредельное! К сожалению, именно отморозки часто отправляются служить за границей — и на их совести все нелестные слухи о нас. Алинорские же снобы настолько поглощены иллюзией своего совершенства, что порой намеренно затравливают остальных. Кто-то ломается и становится ещё более жестоким, надеясь выслужиться таким образом перед начальством. Кто-то наоборот замыкается в себе. Кто-то ищет утешения либо на дне бутылки, либо в постели, а некоторых и вовсе из петли достают. — Я — очень даже такой, Талвас, — мрачнею я. — Я совершал столько отвратительных поступков, что порой самому тошно. — Вот, тебе тошно! — победно улыбается данмер. — Значит, ты раскаиваешься в них, и наверняка бы хотел поступить по-другому. — Нет, я не хотел бы поступить по-другому — просто потому, что иначе я бы присоединился к тем, кого мне велели выследить или убить. А ты много знаешь о Конкордате Белого Золота? Так вот, если начальство вдруг переведёт меня на материковый Скайрим, мне придётся ловить всякую деревенщину, не готовую отказаться от старых обычаев, затем провожать их в наши застенки… понимаешь, что с ними происходит дальше? Талвас бледнеет и часто кивает. И хорошо: не придётся самому думать об этом. Всё же убивать в открытом бою — приемлемо. Убивать отморозков, заслуживших этого — хорошо и правильно. Ловить и допрашивать тех, кто изнутри пытается ввергнуть Алинор в хаос — тоже не так постыдно. Но расправляться с простыми мерами, людьми и зверолюдами, неважно какую причину для этого придумает начальство… Нет. Уж лучше годами торчать в забытых богами уголках. — Хотя, знаешь, был всё же один случай в моей жизни, когда я действительно хотел бы поступить по-другому. Мои родители также были юстициарами, но мы, в тоже время, не самая знатная семья, и потому по некоторым вопросам у нас была свобода выбора. Они поженились по любви, и того же они всегда хотели и для меня. Моя мать погибла, когда я был подростком. Многие думают, будто мы с рождения сухие и безэмоциональные, но в переходном возрасте мы бываем такими же невыносимыми, как и все. Помню, тогда я начинал заглядываться на девиц — и однажды родители сделали мне замечание, что мне следует больше времени уделять обучению, чем прогулкам с девушками. Конечно, мы поссорились. А на следующий день мама отправилась задерживать подозреваемого, он оказывал сопротивление… Впервые за долгое время говорю слово «мама», при этом смотрю на огонь, в голове впервые за долгое время творится непонятно что, я будто заново переживал те злополучные дни. Хотелось крикнуть себе же: «успокойся, идиот!» — А я даже не попрощался с ней утром, — вздыхаю я. — Если бы я только мог вернуться назад, в те дни… Талвас с недоумением смотрит на меня. — Да, мать бы я всё равно не вернул, но по крайней мере чувствовал бы себя хоть немного лучше. Прости, если утомил тебя. — Нет, что ты, — Талвас держит руки перед собой, будто бы хочет по-дружески приобнять меня. — Выговориться всегда полезно, ты сам мне говорил! Натягиваю на лицо дружелюбную улыбку: незачем всё-таки погружать его в свои старые переживания, смысл которых давно потерян. — Доедай суп, — советую я. — Остынет ведь. Талвас выпивает из своей миски бульон, затем съедает разбухшие овощи и куски мяса. — Слушай, а как ты сделал это? — спрашивает он. — Неужели тоже без магии обошёлся? — Конечно, без магии, — усмехаюсь я. — Берёшь какие-нибудь овощи или грибы. Рубишь их, кладёшь всё на сито, всё ставишь на заранее подготовленный лист железа с дырками, а затем сушишь над очагом. Солонину готовишь отдельно. Для этого режешь мясо на тонкие кусочки и замачиваешь в солевом растворе на сутки. Затем эти кусочки раскладываешь на ненужную бумагу или ткань, ещё раз хорошо просаливаешь, посыпаешь сверху ещё какими-нибудь специями, разжигаешь в печи слабый огонь, кладёшь мясо прямо на этой бумаге на противень для выпечки и ставишь в печь, при этом заслонку не закрываешь. Ткань или бумагу при этом желательно менять как можно чаще. Через три часа вынимаешь сухое мясо из печи, кладёшь в открытую коробку, высушиваешь и ещё раз солишь. Когда захочешь приготовить себе обед, завариваешь кипяток, заливаешь им… то, что получилось, можешь добавить туда немного зелени или масла и даёшь постоять некоторое время. Отличный вариант для похода — и сытно, и горячий обед легко сделать, и места немного в рюкзаке занимает. Можно, впрочем, разжёвывать и так. Разум Талваса Фатриона в очередной раз за день взрывается от неожиданных открытий.