Дождь в лицо, и ключицы, и над мачтами гром. Ты со мной приключился, словно шторм с кораблём.
— Дима в Питере, — тихо произносит Слава, а Мирон, до этого спокойно лежавший поперёк его груди, замирает настороженно. — Ну, Кудряшка, ты чего застыл? Просто предупреждаю, чтоб это не стало неприятным сюрпризом. Карелин прижимает Окси крепче, ласково проводит ладонью по спине, утыкается носом в чуть обросший короткой щетиной висок. Он знает, что Фёдоров полностью отгородился от Бамберга после распада их творческого союза, что Дима очень постарался и смог подпортить Мирону жизнь, он знает, что Оксимирон никогда не простит бывшего союзника и друга. Но самое важное, и эту информацию Славик знает из первых рук: Фёдоров ни при каких условиях не желает соприкасаться или пересекаться с Хинтером. Это не секрет и даже не то чтобы новость, да только ленивый не прополоскал эту тему на любом из хоть сколько-то значимых рэп-ресурсов. Не зря же за столько лет Мирон ни разу не поддался ни на одну из провокаций, периодически устраиваемых Шокком.***
Дима отчего-то уверовал, будто Мирон боится встречи с ним по личным причинам. Слава может авторитетно заявить: не было такого никогда. Все, кто имел уши и хотел слышать, уже давно в курсе: Фёдоров вычёркивает предателей из своей жизни раз и навсегда, не возвращаясь к рефлексии. Мирон на самом деле внезапно честный малый и всегда предпочитал говорить правду. Даже Славке, смущенно и, откровенно говоря, очкуя озвучившему предложение записать совместку, поступившее Гнойному от Бамберга, Мирон поморщившись, словно увидел веганский стейк, тихо сказал: «Если хочешь, пиши, как я могу тебе запретить». Слава принял слова Мирона, умышленно не заводя дискуссий, согласился и парт записал. Фит бомбанул, и Гнойный снова поднял волну хайпа. Их с Хинтером тут же «подружили», записав в единый клуб хейтеров Оксимирона. Однако, в то время как Дима бодро начал раздавать провокационные интервью, всячески стараясь привлечь внимание и если уж не спровоцировать Мирона на ответные действия, то хотя бы задеть побольнее, Гнойный такую политику не поддержал. Он быстро с темы соскочил, не пожелав добавлять масла в огонь. И сделал это, в общем-то, обдуманно и умышленно, преследуя исключительно свои цели, весьма сильно разнящиеся с планами и задачами Хинтера. Слава Машнов никогда не был поверхностным дурачком, личину которого играючи надевал с завидным постоянством. Обладая аналитическим складом ума, он прекрасно понимал, что безразличие Мирона условное и является своего рода проверкой. Окси ему нравился, даже, пожалуй, больше чем нравился, и политика умеренного надзора, проводимая Карелиным, должна была дать свои плоды. Психология-то общая что у мальчиков, что у девочек: сначала мелькать перед глазами, нести чушь, лупить портфелем или, например, теми же панчами по голове, и делать это почаще, подогревая интерес к своей персоне любыми способами.***
Репер Оксиминог тем временем преспокойно продолжал откатывать стадионный тур и на любые всплывающие вопросы реагировал традиционным игнором. Мало кто догадывался, что внутри Фёдорова шла настоящая война, которую он, едва удерживая маску невозмутимости, вёл сам с собой. Мирона подмывало, хотелось одним хлёстким комментарием размазать Диму, как жука, врезавшегося в лобовое стекло Сапсана. Но самым интересным была истинная причина этого бешенства. Не злило его ни открытое вранье, ни перетряхивание дел давно минувших, да и хайпа не жалко. Дима снова, в очередной раз тянул руки к тому, что (кого) Мирон уже привык считать своим. С первого взгляда, с первого вздоха в унисон, с первого робкого поцелуя. Хинтер своими граблями подбирался к Славке, прикидывал, чем да как можно вывернуть его победу на исторической хуйне в свою пользу, а тот, прямо телок молочный, дорвался до новой «подкормки-вкусняшки» носом своим влажным, и теперь-то заодно, везде ему нужно полюбопытничать. В какой-то момент Окси даже пожалел, что так спокойно отреагировал на информацию, озвученную Карелиным. Думал, надо было что-то сделать: выразить недовольство, попросить отказаться от парта, запретить в обмен на их общую совместку, пообещать и замутить общий перформанс, да, Боже, что угодно… Но слово, как известно, не воробей. Мелькнула мысль, пусть даже это двухметровое чудовище захочет каминг-аут, выйдут из шкафа, обнародуют отношения. Сколько хайпа будет, ложкой бери и жуй. Хотя нет, так критично нельзя, ведь тогда все узнают… Очень уж не хотелось Фёдорову раскрывать своего соулмейта, не только перед поклонниками, доброжелателями, злопыхателями и всеми, кто считает чужие дела собственной вотчиной, но даже перед близкими друзьями. Не хотелось выносить из стен их уютной спальни те нежные ростки взаимного доверия, понимания и немного неловкой, но пьянящей влюблённости, только-только устанавливавшейся между ними. Ведь он даже и не надеялся, не думал, что слова чернильно-черные окрасятся в золотой. Считал, что душа его либо ещё не родилась, либо уже покинула земной мир. Как известно, наличие татуировки вовсе не гарантирует, что соулмейты найдут друг друга. И теперь Окси злился, конечно, очень, но стоически молчал. Не может же он, в конце-концов, запретить Карелину общаться с людьми, которых «отец баттл-репа на русском» предпочитает избегать.***
Слава, надо сказать, приятно удивил. После тура встретил Мирона в аэропорту, позвал в гости, затолкал в душ, накормил и уже после на кухне старенькой съёмной трёшки с советским ещё ремонтом рассказал всё честно: как работали над фитом, где писались, о чём перетирали, и как Шокк предложил продолжить сотрудничество, обещая новый уровень качества и поддержку в Европе. Карелин, взвесив все за и против, слился с темы, отговорившись АнтиХайпом и преданностью идеям Егора Летова, на самом деле таким образом выбрал Мирона. Прямо так и сказал: «Ты нравишься мне гораздо больше, чем любой прибыльный хайповый проект. Потому что Ты Мой». Окси в тот момент стало особенно хорошо внутри, и он, пожалуй, впервые за время обретения родственной души действительно поверил, что нет никакой путаницы и злого рока, что парень этот, цапля беременная, нескладный, длинный, лохматый, и правда тот, кто ему нужен. Ведь отказался от неплохих перспектив, денежного проекта, во имя чего? Непонятных отношений и смутных перспектив вместе с временами нестабильным человеком, творческим оппонентом, который всегда будет в другом лагере, мужиком, в конце-то концов, что в их мире хоть и было не редкостью, но для Славки стало бо-о-о-о-ольшим сюрпризом. А вот, поди ж ты, расстановка приоритетов подъехала. Ты Мой, повисшее в воздухе, окутывало приятным теплом и значило гораздо больше многословных признаний, слышанных от кого-либо прежде. В тот вечер Окси впервые остался ночевать у Славы, и только легкая счастливая улыбка, блуждающая на лице Карелина, могла показать, насколько это событие для него важно. В дальнейшем, узнавая больше и планируя наперёд, Вячеслав Валерьевич принял для себя ряд решений, касающихся его роли в обеспечении комфортного для Мирона окружения, по сей день продолжая следовать самостоятельно выбранному направлению и демонстрировать более чем внимательное отношение к вопросам общественных коммуникаций Мирона. По своему заботился, оберегал. С завидным постоянством отслеживая передвижения Хинтера, он мягко, всегда немного заранее предупреждал о возможности неприятных для Мирона встреч. Берёг своё. «Научился у Женьки, что-ли? Умелец-партизан», — задумывался Фёдоров, но не перечил. Искренняя забота была приятна.***
Мирон, немного расслабившись в руках соулмейта, потирается носом о Славкино плечо, уточняет: — Откуда инфа? — Сашка бегала марафон какой-то на днях, выкладывала фотки в инсту, я, как вежливый человек, полайкал, узнал как-чё сама, какое место, кто интересный был, она ответила, что жена Хинтера тоже принимала участие. Он, конечно, засветился на снимках. — Интересуешься жизнью бывшей девочки? Похвально, Слава. Мне стоит беспокоиться? — выгибает бровь Окси. — Спросил голый мужик, лежащий в нашей общей постели в нашей общей квартире, более того лежащий на мне. Тебе стоит беспокоиться о моей бывшей, Мирон? — Вопросом на вопрос? Как идиотом был, так идиотом и остался, — беззлобно ворчит Фёдоров, и, подняв голову, тянется к Славе за поцелуем. — Дождёшься у меня, Носатый. Карелин дует Мирону в лицо и, воспользовавшись его возмущением, фиксирует голову, придерживая пальцами за скулы и подбородок. Он сначала прикусывает Окси за нижнюю губу, а потом, подтянув его на себя, укладывает поудобнее и затягивает в намеренно нежный, слюнявый поцелуй. Слава любит ласкаться, он тактильный до невозможности, и дай ему волю, в прямом смысле оближет всего и везде, не упустит ни миллиметра. Мирон редко об этом говорит, но кайфует и тащится от каждого такого порыва соулмейта. Тот тем временем продолжает свои оральные игрища, посасывает язык, щекочет нёбо, поочередно то прихватывает зубами, то ласкает губы. Окси поддаётся, на этот раз позволяя Карелину вести: не сопротивляется, когда партнёр переворачивается, подминая его под себя, покладисто разводит ноги, соглашаясь на сегодня с ролью принимающего, охотно дразнится, кусая ключицу любовника и потираясь об ощутимо упирающийся в бедро член. Слава коротко прикусывает его за ухо и споро опускается вниз, прокладывая дорожку влажных поцелуев от шеи к животу, щекотно вылизывает впадину пупка и движется дальше, без промедления прилаживаясь ртом к подтекающей смазкой головке. Сам Мирон вообще не хочет думать о Диме и возможных неприятностях, которые тот непременно притащит в Питер вместе с собой. Ему, по большому счёту, давно наплевать и на самого Хинтера, и на его однобокую, колченогую «правду», и на методы, которыми он несёт свои слова в массы, и на всё, что будет потом. Пусть рожу его видеть всё так же не хочется, но наконец-то и правда пофиг. Сейчас-то уж совершенно точно. Есть они: Мирон и Слава. Здесь и сейчас. Он защищён от внешнего мира надёжными руками Карелина, что держат так крепко и уверенно. Этого и, пожалуй, действий потрясающе умелого языка, ласкающего его член, Фёдорову более чем достаточно, чтобы чувствовать себя хорошо, и, как завещал дедушка Карнеги, «перестать беспокоиться и начать жить».