Кровавое на белом

Ярмарка вакансий у Кихейтай явно удалась: на корабле толпень, как будто пол Эдо в него загрузилось, чтобы вступить в стройные ряды космических повстанцев. Гинтоки раз за разом пытается сфокусироваться на основной миссии. Мысль о том, что пацан может быть в любом из оставшихся четырёх кораблей приходит немного запоздало. Хотя, если не считать идею Кагуры совершенно идиотской — зерно истины там всё же есть. Искать одного сопляка в толпе мельтешащих людишек гораздо сложнее, чем действовать централизованно. Должен же быть у Кихейтай какой-то журнальчик для записи, или как они вообще определяют кого забрали с собой на корабле? И, действительно, весь поток повстанцев сливается в огромный зал с панорамными окнами — Гинтоки прилипает к одному из них, разглядывая, как Эдо удаляется и вместе с ним удаляется спокойствие самого Гинтоки, отправляя в пучины пока что тихой истерики. — Эй, кадет, чего встал? — Раздаётся над ухом. Гинтоки вздрагивает, еле успевая перехватить машинальный импульс впечатать бокен в уродливую крысиную морду аманто. — Растерялся, прошу прощения, — он пытается ретироваться незаметно, но аманто ловит его за шиворот кимоно, подталкивая к очереди через пол зала. — Зарегистрируйся и найди своего командира, салага. — Так точно, мастер Сплинтер. — Я Спинтер! — Удивительно оригинально. — Я тебя не удивлять сюда пришёл, идиот. Крыса уходит, а Гинтоки удручённо разглядывает толпу. Космос космосом, но вполне себе земные проблемы с очередями Такасуги решить не удалось: даром, что вместо подслеповатой бабки в дальнем конце зала мигает разноцветными огоньками супер-новомодный терминал регистрации. — Как ты думаешь, сколько нам заплатят, когда мы свергнем правительство? — очкарик, стоящий впереди, оборачивается, шепчет почти Гинтоки в лицо, обдавая запахом рыбы изо рта. Но сам по себе вопрос всколыхивает интерес, в очередной раз заставляя забыть об основной цели миссии на корабле. — Не знаю, а можно получить аванс за вступление в Кихейтай? — жажда денег привычно успокаивает, и Гинтоки уже в голове представляет, куда он их потратит, когда их ему дадут. — Я бы купил себе целый бассейн с клубничным молоком. — Самураю не подобает быть рабом желудка, — раздаётся за очкариком знакомый голос второй — совсем не основной цели этой миссии. Гинтоки выглядывает за плечо очкарика, и ожидаемо натыкается там на Кацуру, спокойно сложившему лапки на груди, как будто он не самый разыскиваемый Джоишиши, который сейчас в сердце враждебной армии. — Йо, Гинтоки, как дела? — Я тебе дам «как дела», — Гинтоки пытается отодвинуть очкарика в сторону, чтобы Кацура полностью разглядел всю величину его негодования. — Ты какого тут забыл, Зура? Голова лишняя? Кацура даже ухом в его сторону не ведёт, стоит себе спокойный и расслабленный как всегда, как будто он сейчас посреди цветочной поляны с пушистыми кроликами, а не посередине корабля Кихейтай с пушистыми крысо — и не только — подобными аманто. — Я не Зура, я Космический Капитан КацУра. Секретные дела Джоишиши: прости, не могу разглашать, ты же не в наших рядах. Очкарик проявляет недюженную силищу, не давая Гинтоки отпихнуть его с честно занятого места, так что тому приходится тянуть руку в обход, хватая Кацуру за шиворот его повседневного кимоно. — Ты забыл маскировку своего Космического Капитана, придурок. И ты б хоть потише про Джоишиши разглагольствовал. Кацура только глаза округляет, стучит себя кулачком по лбу, закусывая язык на манер глупенькой школьницы, и Гинтоки прям очень-очень хочется стукнуть его по этому лбу посильнее. — А ты что тут делаешь, Гинтоки? — Секретные дела Йородзуи. Прости, не могу разглашать, ты же не в наших рядах. Они препираются и препираются, доходит до того, что Гинтоки всё-таки выпихивает очкарика вперёд Зуры, чтобы полноценно того пожурить его тупой идеей лезть на корабль Кихейтай в одиночку. — Ты, между прочим, тоже тут один, — душевное равновесие Кацуры, видимо, ничем не нарушить, раз даже в такой обстановке он спокоен как слон. Но как борец за добро и справедливость, поспорить он всё-таки решается. — Я не один, у меня есть надёжное прикрытие, — глаза так закатываются, что даже больно. Вот только надёжное прикрытие осталось на Земле, а они уже давным-давно не там. Не похоже, что очередь вообще двигается — голубое небо за бортом успевает смениться белоснежными облаками, еще через какое-то время погрузив их в темноту космоса. Ну, прекрасно, теперь вариант схватить пацана подмышку и свалить с ним без лишней крови — выглядит совсем сомнительно. Пережитки прошлого века снова встают как кость в горле, когда какой-то особо тупой, но сильный новобранец, отчаявшись зарегистрироваться, даёт пинка терминалу, на что тот отвечает жалобными искрами из-под панели. По залу прокатываются вопли раздражения и отчаяния, тогда как отряд аманто в два счёта скручивают дебошира, утаскивая его куда-то в ветвистые коридоры. — Не повезло ему, — шепчет вездесущий очкарик. — Как-то я себе по-другому главный корабль Кихейтай представлял, — Гинтоки закидывает руки за голову, потягиваясь, пытаясь придумать новую версию и так дырявого плана по поиску пацана на корабле. — Дак это и не главный корабль, с чего вы взяли? Главный корабль тот, что с тёмно-зелёной полосой. В виске простреливает, и Гинтоки не может сдержаться от того, чтобы снова двумя руками уцепиться за ворот кимоно Кацуры, встряхивая его. — Нэ, Зура, как ты мог перепутать корабль? — Ах, тёмно-зелёной! Точно-точно, они просто так похожи, что сходу и не различить. Дырявый план становится еще в сто раз дырявее, за окнами мелким разноцветным шариком светится уже очень далёкая Земля. Терминал с данными регистрации сломан, они посреди космоса в наполненном злобными аманто корабле. Что ещё может пойти не так? — Погодите! — Вопит проходящий мимо них очередной крысёныш. — Это же Кацура Котаро!

*

В темнице, куда их бросили темно и холодно — это как багажный отсек космического корабля, где за тонкой стеной уже космос. Величина возмущения Гинтоки растёт прямо пропорционально с тем, как он коченеет. Идея дать себя взять и свалить подобру-поздорову из темницы вместо того, чтобы прорываться неизвестно куда через толпу аманто и новобранцев — конечно же тоже оказалась провальной. Потому что сейчас руки скованы за спиной с таким усердием, что дёрнись чуть неловко — сам себе плечо выбьешь. — Зура… Ну, ты и придурок. Кацура высокомерно хмыкает, пытаясь усесться в привычное положение, но скованные руки мешают, и он заваливается набок, теперь уже недовольно пыхтя. — Тебя вообще никто не звал сюда. Если бы ты так не орал, они бы нас не заметили. — Да твою разыскиваемую рожу из космоса заметить можно. Ах, нет, погодите, мы ведь УЖЕ В КОСМОСЕ, благодаря тебе. Раздражение растёт непропорционально обстановке — оно переполнило Гинтоки еще в порту или раньше, утром — когда в дверь ломились Шинсенгуми, а в комнате стоял запах, которым Гинтоки не может надышаться вот уже много-много лет. Или еще раньше, когда луна обрисовывала светлое тело своим светом; раньше: когда этот голос перемешивал сны с реальностью; еще раньше, когда ночь за ночью, год за годом, это тело лезло и лезло в сны и грёзы, сводя с ума. Гинтоки — настоящий самурай. Он не настолько слаб чтобы сдаваться жалкой похоти и соблазнам. Но даже в чёртовой космической тюрьме, где воздух разряжен, где душно, мало кислорода — всё, что остаётся вокруг — это чёртов запах чёртового Котаро. — Зура, — стонет Гинтоки, отползая к противоположной стене и зажмуривая глаза до никогда не работающих звёзд. — Ненавижу тебя. Тот замолкает — как замолкает всегда, когда Гинтоки просто нужна хотя бы маленькая от него передышка — словно чувствует его настрой. Здесь реально холодно — и после того, как адреналин схлынивает — становится еще холоднее. Гинтоки ненавидит холод, ведь он напоминает об их поражении. Они проиграли Землю, проиграли свою реальность и жизнь, жалкими призраками оставшись бродить по захваченной родной планете. Кацура продолжил сражаться за Землю; Тацума улетел к звёздам, намереваясь эту Землю спасти от захватчиков… даже чёртов Такасуги собрал чёртов космический флот из земных отбросов и аманто для того, чтобы вернуть себе свой старый мир. А Гинтоки никогда не хотел вставать снова на путь войны: ведь в какой-то момент стало понятно, что всё это ничего не значит — значат что-то лишь те жизни, что остались. И они просто должны оставаться дальше. Кацура уже не первый год пропадает в своих антиправительственных делишках. И Йородзуя постоянно случайно оказывается рядом не первый год. Потребность, зависимость, мания — да какая, к чёрту, разница, как это правильно называть, ведь когда они рядом — совсем не хочется снова думать о чём-то постороннем. — Эй, придурки! — из рефлексии выдёргивает голос Сплитнера-Спинтера. У него блестящие радостью и вдохновением глаза-пуговки и лоснящаяся шёрстка. — Мне грозит повышение за то, что мой подопечный не обознался. Завтра нас навестит сам Такасуги-сама, так что попытайтесь до утра не сдохнуть. Далёкая входная дверь тюремных камер скрипит, и злость накатывает новой волной. — Отлично, что не придётся его искать, — радужно слюнявится Кацура, и волна уже не волна, а цунами. Гинтоки всё-таки встаёт на чертовски заледеневшие ноги, и делает пару шагов вперёд, присаживаясь и пихая Кацуру в плечо своим. Костью в связки — должно быть больно. — Эй, Гинтоки, успокойся, — голос у Зуры обычный, только разве что, немного обиженный. О, господи, Зура, кто-то посмел прервать твою оду восхваления врагу и бывшему любовнику, и теперь ты думаешь, что это не до конца правильно? — Я поговорю с ним и мы во всём разберёмся. Это как один из тех тысяч кошмаров, которые Гинтоки не раз видел во сне. Они всё время перемешивались: там был мёртвый Кацура постоянно, но живой Кацура, принадлежащий другому — шёл с ним в ногу: пугал, разлагал, убивал. За этот десяток лет Гинтоки не предпринимал ничего потому, что ему казалось, что сам он действительно мёртв, тогда как у Кацуры большое будущее и большая жизнь. Гинтоки пытался умереть самураем и спрятаться в своей смерти, отбросив ненужные мысли и чувства. Но когда Зура рядом раз за разом, когда его голос преследует во снах и в реальности, когда весь дом Гинтоки пропитан его запахом, когда он так непозволительно близко: скованный, как и сам Гинтоки, беззащитный, и потерянный — разве можно пресечь тупые желания подсознания?