Кровавое на белом

— Я тебя разбудил? Извини, — шепчет Кацура из-под обрушившегося стеллажа с каким-то старинным барахлом, которое продолжает вываливаться из него, бьёт по мозгам так, что хочется оторвать голову и выкинуть её. Правда после того, как сделает то же самое с головой Кацуры. Всё-таки в мире всегда есть что-то, что остается неизменным — как совершенная криворукость Зуры, который, наверняка смог пробраться к кордону незамеченным, но не справился с четырьмя метрами от двери до того места, где спал Гинтоки. Через узкую щель в окнах так и пробивается свет от костров, который мешает сориентироваться во времени. Как ни крути, организм явно протестует такому раннему — и тем более шумному и нервному пробуждению. — Еще рано, спи, — отвечает на его мысли Кацура. На языке вертится что-то язвительное, но, когда Кацура всё-таки выбирается из-под завала и усаживается рядом, облокотившись на стену, Гинтоки приподнимается от пола, перекладывая голову ему на колено. Жёстко. Но удобно. Не зря он циклился на этой мысли с самой темницы на корабле. — Нашёл путь? Кацура ворочается — видимо как обычно складывает руки на груди, устраивается поудобнее. — Ага, пойдём днём. — Чтобы долго не мучаться, а уважаемым солдатам было проще нас разглядеть? — Завтра поймёшь. Спи. Организм отзывается сразу — мысли снова расплываются, но слишком глупо просто так отказаться от такой замечательной возможности поговорить по душам, поэтому Гинтоки спрашивает: — Чем занимались с Такасуги? Вообще-то он хотел спросить явно не это, но от навязчивых мыслей так просто не отделаться — они срываются с языка, минуя хоть какую-то часть мозга. — Разговаривали. — Просто разговаривали? — А ты что-то имеешь против? Гинтоки уверен, что если бы открыл глаза, то увидел бы удивление на лице Кацуры от такого несколько неуместного напора. — Против более близкого общения — определенно. — Что еще за более близкое общение? — Вроде того, что связывало вас на войне. Кацура ощутимо напрягается: это первый раз, когда они разговаривают об этом. Да и получилось очень даже топорно: вместо деликатного обтекания — слишком в лоб и слишком грубо. — Не думаю, что тебя касается моя личная жизнь. — Почему нет? Мы же оба ученики Шоё, практически семья. Планы романтических подкатов из джампа уже давно разорвало в клочья, скатив возможность сделать шаг вперёд в чёрную дыру непонимания и раздрая. Если бы тело не было таким ватным, а в ушах так не звенело, Гинтоки бы точно подскочил, еще больше поднимая градус беседы. — Причём здесь Шоё? — Он не одобрял однополую связь. — Первый раз слышу, это он тебе сказал? — Это я так решил, я не одобряю! — Однополую связь? — Твою связь с Такасуги! Что между вами? Собственный голос на повышенных тонах зло отдаётся в мозгу. — И тем не менее, всё равно не вижу причин, по которым бы это могло касаться тебя. Мозг пробуксовывает, не в силах справиться со стрессом, что охватило всё тело. Всё пошло не туда, куда должно было: вот уж выставлять себя гомофобом после десяти лет пускания слюней по Зуре — самое тупое, что можно было сделать. Он реально переборщил, да и мысль свою донёс в самой тупой форме из возможных. Точнее не донёс. После такого логично будет, если Кацура встанет и уйдёт, или вообще улетит на Землю, оставив Гинтоки гнить в собственном неадеквате на чужой планете — и поделом. Гинтоки упирается рукой в пол, намереваясь встать, но Зура аккуратно кладёт прохладную ладонь на голову чуть выше повязки: — Спи. Его пальцы мягко скользят в волосах и неадекватная истерика прекращается так же резко, как началась. Гинтоки поднимает руку, касаясь кисти Кацуры, и от греха подальше просто отрубается.

*

Выспавшийся мозг, более-менее отошедший от сотрясения, работает явно в сотню раз быстрее. И поэтому Гинтоки чувствует себя в сотню раз более виноватым за свой идиотский приступ неуместной ревности. Зура определённо дуется — за всё утро, пока они пробирались к практически разобранному кораблю Такасуги, выдавил из себя максимум пару слов, и то по делу. Вина гложет и гложет, но как бы подойти к извинению — не сообразить. И, кроме того, теперь Гинтоки испытывает стойкую паранойю по поводу того, что несёт его рот. Кажется, что открой он его для извинений — опять наболтает всякого ненужного. Ближе к месту посадки костры заканчиваются — чувствуется приближение кордона — они и правда умудрились приземлиться чуть ли не аккурат перед оградой. Они присаживаются за одной из полуразрушенных хижин, оглядывая то, что осталось от корабля. Закутанные в длинные светло-бежевые робы, разнообразные аманто (не только курообразные) снуют туда-сюда, стаскивая запчасти в грузовики — от корабля уже почти один каркас остался, но они все равно умудряются отсверливать даже тяжеленные пластины обшивки. Кацура молчит, так что Гинтоки сам прикидывает план: можно пробраться на эти грузовики, особенно если найти подходящую одежду, только непонятно, почему они должны ждать до полудня. Хоть еще и достаточно раннее утро, два солнца в небе шпарят нещадно, подогревают итак вконец провонявший воздух, и во рту снова неприятно собирается слюна. После таких вот мест еще больше начинаешь любить родину: там хотя бы во время пекла можно врубить вентилятор и весь день валяться подле него, не шевелясь, чтобы лишний раз не потеть. — Будем ждать до полудня? — Угу. Зура даже в его сторону не смотрит: отлип от созерцания загрузки грузовиков и просто уселся на землю в свою любимую позу, подпирая спиной раздолбанную стенку. Гинтоки тоже рядом усаживается, прочищает горло, собираясь с мыслями, которые на этом солнцепёке превращаются в кисель, лениво булькают в голове. — Вчера я был не прав. Извини. Зура даже глаза не открывает, мычит сквозь губы: — Угу. Может, не особо похоже на извинение, так что Гинтоки пробует еще раз: — Я про всякий гомофобный бред. — Угу. — И про твою личную жизнь. Это действительно не моё дело, но я хотел бы… Взрыв оглушает на долгие несколько секунд — судя по всему это опять неподходящее время для того, чтобы открыться: может просто сама Вселенная против того, чтобы что-то менялось между ними с Кацурой. Они синхронно выглядывают за осыпающую их штукатуркой стену: взрыв, судя по всему был далеко — но какой же он был силы, раз даже их умудрилось зацепить ударной волной. — Ву-бу-бу-бу-бу, — кричит большой моллюск в фуражке. Наверняка самый главный здесь — и остальные бросают все свои ноши, в темпе вальса грузясь по грузовикам. Кацура, явно не ожидавший такого поворота — только глазами хлопает. Выбора у них в любом случае не особо: чего бы он ни ждал от полудня — сейчас это всё равно не имеет смысла, так как не похоже, что через пару часов рабочие вернутся. Гинтоки встает, тянет друга за рукав: — Думаю это в любом случае наш единственный шанс. Кацура отлипает, выворачивается из хватки, заныривает в хижину на пару секунд, и бросает в руки Гинтоки такой же балдахон, как и у работников. — Надевай и бежим. Они резко кутаются в провонявшую всеми оттенками чужого пота робы, и со всех ног бросаются к грузовикам. Почти все уже уехали, последний подтормаживает, и под отборную ругань на каком-то из галактических языков, они всё-таки успевают запрыгнуть в него. В кузове достаточно свободно — всего несколько аманто трясутся розовыми подбородками на единственной тут мягкой лавочке прямо у кабины. Парни присаживаются сразу у задней стенки грузовика, прямо на куски металлических запчастей корабля Такасуги. Гинтоки только угадывает черты лица Кацуры в темноте его капюшона. Каким бы план ни был изначально — теперь уже ничего не попишешь, придётся импровизировать. За бортом быстро мелькает земля. До кордона было с пару километров, значит времени у них всего-ничего. — Что будем делать? Он погорячился на мыслях о супер-быстро работающем мозге: сотрясение явно все ещё с ним, а качка на дороге только угсугубляет, не давая просчитать план находу. — Надеяться на то, что взрыв их отвлечёт от досмотров. Почему-то только сейчас включают сирену: она оглушительно воет, впиваясь словно во все внутренности Гинтоки сразу. — Судя по всему отвлечёт. В балдахоне еще жарче, чем было без него, от запахов мутит, так что Гинтоки только наклоняется в сторону друга, прижимаясь к нему плечом и чуть поворачивает голову, вдыхая. — Ты чего? Либо Зура забыл ввиду форс-мажора про свою обиду, либо простил его, но скорее просто по доброте душевной распереживался за снова неадекватно ведущего себя товарища. — Воняет, — лаконично отвечает Гинтоки. Выходит, видимо, слишком лаконично — потому что Зура снова подвисает, пытаясь переварить услышанное. — Не от тебя, — исправляется. — Ты пахнешь, как поляна с озером из клубничного молока. Машина притормаживает, судя по всему, перед воротами кордона, и они машинально задерживают дыхание. Прокатывает — из-за взрыва всем действительно не до проверки обычных работяг, так что уже через пару минут машина снова трогается, заезжая за границу. Первая победа. Парни выпрыгивают через борт грузовика, под удивлённое подвывание соседей по кузову, и бросаются за ближайший контейнер, доверху наполненный металлическим барахлом. Вокруг царит хаос: все куда-то бегут, кричат на непонятном языке, орёт сирена, подливая масла в огонь. Чудо, что это случилось именно в тот момент, когда им приспичило свинтить с планеты. Если такие чудеса вообще бывают. Отдалённо закрадывается мысль о том, что всё это совсем не случайно, но пока что хочется надеяться на лучшее. Зура бежит впереди, и Гинтоки только и остаётся, что поспевать за ним след в след, даже не сильно заботясь о том, чтобы смотреть по сторонам: в такие моменты он безоговорочно доверяет другу. И не зря: уже минут через пятнадцать они добираются до огромного здания, за углом которого припаркована чудесная космическая, похожая на рыбу, капсула — ну прям подарок небес для них. — Откуда на поляне озеро клубничного молока? Это где вообще? — Кацура выглядывает из-за угла, прикидывая, как им добраться до капсулы непойманными одетыми теперь уже в военную форму вооружёнными до клювов или зубов аманто. — Это гипотетическая поляна. И озеро гипотетическое, — шепчет в ответ Гинтоки. — Я пахну как гипотетическое озеро? — Гипотетическое клубничное озеро. — У тебя мозг гипотетический, кудрявый баран. — Что? — Что? Они резко оборачиваются, нос к носу сталкиваясь с истеричной приспешницей Такасуги, что также укрылась за зданием рядом с ними. Конечно же не одна. Гинтоки со вздохом вселенской скорби и печали пытается выразить своё отношение к совершенно неуместным здесь и сейчас, ненавистным кихейтай. — О, привет, Такасуги, ты с нами? — шепотом восклицает Зура. Такасуги облокачивается о стену, смачно показательно затягиваясь незажжённой (чтобы их не заметили) трубкой. Пафосно шепчет в ответ: — Или это вы с нами. — Это наш корабль, мы его первые нашли, — встревает Гинтоки. — Такасуги, вали и найди себе другой. — МЫ первые его нашли, придурок, — шипит в ответ девка. — Что-то не помню вас здесь, когда мы пришли. — Может отвлёкся на тупые подкаты к своему дружку? — Сама ты тупая, это не тупые подкаты, это вообще не подкаты, о чем ты, хаха, курица, — Гинтоки хватает Матако за полы кимоно и грозно шепчет ей прямо в лицо. — Тебе всё-равно ничего не светит, весь мир принадлежит Такасуге-сама, и твой патлатый дружок — тоже. Фанатичные речи Матако мало вообще вяжутся с реальностью, но именно сейчас она словно ковыряет своими длинными ярко-розовыми ногтями нарыв в душе Гинтоки. — Дура, — снова шипит Гинтоки, и для большего эффекта пихает девушку в плечо. Та заваливается на бок прямо в ноги Такасуги, возмущённо сверкая трусами. Компоста в ее голове точно не меньше, чем у всех здесь собравшихся, так что Матако выхватывает пистолет и громогласный выстрел оставляет там, где только что располагались поджавшиеся в ужасе яички Гинтоки, дырку от пули. — Тебя в детстве часто по голове били? — испуганно орёт Гинтоки, на всякий случай теперь прячась за Кацуру. — Феминистично, — заявляет третий персонаж из компании Такасуги. Со всех сторон нарастает гул от топота ног и копыт солдат, план взрывается, как водородная бомба, что бы это ни значило. До Матако доходит смысл сделанного, Такасуги псевдо-расслабленно курит незажжённую трубку, Кацура молча охреневает от того, что все вокруг отжали его фишку и стали слишком похожими на него яйцеголовыми персонажами, Гинтоки решает под шумок перед смертью немного облегчить душеньку, запуская кусок арматуры в голову ненавистного старого боевого товарища. Вокруг щёлкают взведённые курки десятков винтовок. Чёрт, — думает Гинтоки. — Если это последний момент его жизни — то он опять умудрился облажаться, так и не признавшись Кацуре.