Кровавое на белом

У Зуры одежда разодрана, волосы слиплись от крови, губы и лицо разбиты в мясо. Гинтоки вздрагивает от этой картины, теряясь. Это точно наяву? Точно не один из миллионов одинаковых, но всё время разных снов о прошлом? Они были порознь пару часов, а Зура уже успел влезть в неприятности и что-то подсказывает, что в этот раз это не лопнувший ремешок на его тапочках виноват. Вокруг не было охранников, с которыми Зура не смог бы справиться, а значит это либо его сознательный выбор, либо… всё-таки ремешок тапочек. Гинтоки не нравится видеть Зуру таким. Это злит. Зура, допустивший это — злит. Гинтоки уже повырубал или перерезал всех встреченных по пути военных и охранников. Но теперь хочется разбудить или воскресить их и снова перерезать, но уже с большим энтузиазмом. Просто руки чешутся, правда. Гинтоки даже слегка чувствует себя настоящим злодеем. — Эй, Зура, выглядишь так, словно помирать собрался, — он осторожно убирает свалянные прядки волос с лица друга, оценивая масштаб ущерба. Из-за спёкшейся бордовой крови и бесконечных ссадин, покрывающих его красивое лицо, это плохо можно понять. И собственный голос тоже не узнать: дрожит, от злости ли или волнения. — Соберись, сам же говорил, что пора отсюда сваливать. — Гин-токи, — хрипит Зура, хмурясь, словно не особо-то и рад видеть. — Всё нормально, это была часть плана. Он сплёвывает кровь, и Гинтоки отворачивается, чтобы не запоминать эту картину, хотя она наверняка уже отпечаталась в сознании. Кстати, Зура всё ещё злится? Это подходящий момент для признания? Или стоит извиниться ещё раз? Фиг поймёшь. — Дурацкие у тебя планы, — Гинтоки решает отложить серьёзные разговоры, и шарится по телам охранников, находя ключи от кандалов Зуры; открывает их, подставляя своё плечо и тот слегка опирается на него. — А где Шинске? — тем не менее Зура портит их чудесное воссоединение ещё больше. Злость не проходит. Бурлит в груди, смешивает переживания, нервозность и снова не к месту проснувшуюся ревность. Гинтоки скрипит зубами. Такасуги ни при чём, это он придурок, но всё равно не может себя заставить не огрызнуться: — Помер, поди, где-то. Зура поджимает губы. Судя по всему разговора не избежать. Отличный момент, просто прекрасный. Топот новых врагов за углом прямо способствует тому, чтобы выяснять отношения и почему Гинтоки такой идиот прямо сейчас. — Ты злишься на него? — снова поднимает Зура тему, которую они не довели до конца в темнице. Прошедшей ночью Гинтоки аргументировал это своей (Шоё) гомофобией. Потом, правда, извинился, но вряд ли это сгладило все углы. Казалось бы, сказать всё напрямую — было бы лучшим из вариантов, но атмосфера какая-то всё-таки не для признаний. Так что Гинтоки принимает единственно логичный вариант, отвечая вопросом на вопрос: — С чего бы? — фальцетом. Зура всё ещё опирается на его плечо, так что прекрасно чувствуется, как он напряжён, и отнюдь не из-за обстановки. Между ними напряжение, которого до этого Гинтоки никогда не чувствовал. Да, они частенько ругаются и спорят по пустякам и без, но такого вот, когда даже находясь рядом чувствуешь себя не в своей тарелке, такого — раньше не было. Как они понимали друг друга раньше? Как они вообще общались? Зура приходил к нему, а Гинтоки отталкивал его. Зура занимался своими тёмными делишками, а Гинтоки случайно оказывался рядом. Наверное, их отношения так и так сложно было назвать нормальными, не то чтобы просто недостаточно откровенными. — Вот и мне интересно, с чего? Что с тобой происходит, Гинтоки? Они не успели сбежать до прибытия подмоги, так что их медленно окружают свеже прибежавшие охранники. Руки всё ещё саднят от кандалов и выбитых пальцев, а Зура не очень твёрдо на ногах держится после побоев, так что это явно не сильно подходящее время для разговора, но Гинтоки всё-таки пробует, прочищая горло: — Я дурак. — Чуточка искренности им явно не помешает. — Это не новость. — И ты дурак. — Обидно, но, в общем-то, тоже не новость. — Я видел, как вы занимались сексом с Такасуги. Тогда. на войне. Давно в общем. Вы всё ещё в таких отношениях? Зура поворачивает голову и взгляд его нечитаем. Такасуги сказал, что Гинтоки вообще не знает Зуру, но это не так. Он знает тысячу граней его личности, знает, какой он повстанец и какой человек. Знает его, когда тот дурачится, когда тупит, когда серьёзен, когда осторожен, когда скрытен. Но, возможно, такого Зуру он правда не знает. Они были рядом так долго, но теперь кажется, что откровенность в них давно утеряна. Как Гинтоки тщательно скрывал свои мысли и чувства на протяжении последних десяти лет, так и Зура не показывал ему всего себя. Боялся? Не доверял? Считал, что Гинтоки этого не заслуживает, сам не будучи откровенным? — Опять об этом? — Зура хмурится ещё сильнее. — И что, если мы всё ещё в «таких отношениях»? Зура тоже злится. Горло сдавливает предчувствием, что пора бы уже снизить градус беседы, особенно учитывая робкие переговаривания врагов вокруг, которые ждут, когда на них обратят внимание. — Брось его, — тем не менее повышает этот градус Гинтоки. Становится физически жарко. — С чего бы? — Он тебе не подходит. — С чего бы? — Потому что я… потому что мне он не нравится. Тяжесть с плеча становится легче: Зура устойчивее встаёт на собственные ноги, поднимая воткнутый в землю меч врага. — Пожалуй, я воздержусь. И попрошу тебя больше не лезть в мои личные дела. Иначе… Что «иначе» — Зура не договаривает, потому что враги всё-таки начинают робко сжиматься вокруг них в кольцо. А, может, он просто не знает, что сказать. Или это и не нужно: Гинтоки знает всего один вариант — они просто перестанут быть друзьями. Врагов много, а в голове столько мыслей, они кружатся хороводом, пихают друг друга, так, что не сосредоточиться. Гинтоки с Зурой сражаются плечо к плечу, но пропасть между ними стала шире, чем когда-либо.

*

Стоит последнему врагу упасть замертво, Гинтоки поворачивается к Кацуре, чтобы попробовать начать не особо удавшийся разговор снова. — Зура, я… — Мама, а что такое секс? — раздаётся сзади, и Гинтоки резко оборачивается, сталкиваясь глазами с маленьким (огромным) цыплёнком, замызганным и израненным, крепко вцепившимся в такую же замызганную и израненную огромную куро-мать. — Когда мама и папа любят друг друга… — начинает курица. — Ой, остановись, женщина, — внезапно смутившись, ворчит Гинтоки, хлопая себя по лбу. Как вообще так вышло, что у их очень личного разговора с Зурой оказались свидетели? Да ещё и у такого неудачного. Кацура присаживается на колени перед парочкой, расстёгивая ключом кандалы на них. Курица растирает посиневшие ощипанные этими кандалами запястья цыплёнка, осторожно избегая разодранных до крови мест, испуганно косясь на Гинтоки. — Когда папа и другой папа любят друг друга… — поправляется она. — Кекс, — снова обрывает её Гинтоки. — Я имел ввиду кекс, просто оговорился. Когда кто-то любит кексы, они делают кексы. Вот чем дядя Зура и другой дядя занимались. Кексы они готовили. Гинтоки буквально чувствует, как в его лице прожигаются шесть новых дырок: две удивлённые, две испуганные и две максимально скептические. Последние явно от Зуры. — Вы в порядке? — Зура всё-таки слишком добр, решив сменить тему и не добивать Гинтоки, чей мозг явно запишет этот разговор к сотням других неловких разговоров, чтобы прокручивать его перед сном. — Сможете идти? Гинтоки оглядывается в поисках чего-то более-менее чистого и, найдя относительно не залитого кровью вырубленного охранника, отрывает от его форменной рубашки несколько полосок ткани, кидая их Кацуре. Тот ловит и ловко перематывает кровоточащие запястья цыплёнка, а потом проделывает то же с курицей. — Вы уверены, что мы тоже можем пойти? — кудахчет та испуганным голосом. — Конечно, давайте собирайтесь уже, а то сейчас ещё больше охраны сбежится, — ворчит Гинтоки за спину. — Надо добраться до корабля, пока туда не добрался кто-нибудь другой. Хочется надеяться, что даже злясь, Зура не будет делать глупостей и они, наконец, уберутся отсюда на Землю, чтобы решать свои проблемы и разногласия уже там. Или не решать — всё запутывается и становится хуже каждый раз, когда Гинтоки открывает рот, и кажется, что этой дороге в пропасть нет конца. Пропасти, в которую они падают вместе. Пропасти, в которую Гинтоки тянет Зуру. — Мы не можем пойти на корабль, — обрывает безупречный план опередить Такасуги Зура. Гинтоки удивлённо оборачивается на него. Хотя бы план нужно обговорить на чистую. — Почему? Мы можем взять их с собой, если хочешь. Ты ведь терпел эти побои ради них? — И ради информации, — Зура встаёт, подавая руку курице, помогая ей и цыплёнку подняться. — И я узнал достаточно: эти космические преимущественно свино-пираты напали на эту куро-планету и вырезали почти всё куро-население. Мы не можем бросить их. Мы должны сражаться вместе с ними. Точнее я должен. А ты, Гинтоки, делай, что хочешь. Гинтоки тяжело вздыхает, и отворачивается, чтобы никто не видел его лица, но абсолютно точно уверен, что Зура не может не услышать расплывшуюся на его лице, не смотря на обстоятельства, улыбку, когда он говорит: — Ты и правда патологический повстанец, Зура. Их война с аманто на Земле давно закончилась, только Зура ещё воюет. За это иногда его Гинтоки буквально ненавидит. За то, что борется, когда уже нет шансов, когда уже нет смысла. За то, что рискует собой и другими, за то, что собирает вокруг себя людей, зажигает их своими речами, ведёт на погибель, а потом сам же страдает от этого. Но даже не смотря на эту ненависть иногда, чаще это всего лишь боязнь за Кацуру. А в такие моменты как сейчас, когда тот, не моргнув глазом, меняет их маршрут с возвращения в родное Эдо на спасение куро-планеты куро-аманто от пиратов — в такие моменты Гинтоки нестерпимо уважает Зуру и гордится им. — Надеюсь нам не придётся остаться здесь на пару лет, — ворчит он, в глубине души уже смирившись и согласившись остаться с Зурой в любом случае. И открыться уже до конца, исправив испорченные им же самим отношения. В конце концов, чем выжженная планета якитори хуже, чем хижина на берегу океана? С милым рай и в шалаше, как говорится. — Думаю достаточно будет пары часов, — Зура не улыбается, подходя сзади. Его линия плеч стала мягче, а рука отпустила рукоятку меча. Зура не улыбается, но Гинтоки слишком хорошо его знает, чтобы понимать, что тот слегка расслабился. — Все главные боссы здесь, на этой базе, так что нам просто надо немного прибраться. — Как в старые добрые времена, — робко пытается замять ссору Гинтоки. — Угу, — снова закрывается Зура. Он помогает курице и цыплёнку, и направляется вперёд, обходя Гинтоки и снова подняв меч. Когда он проходит мимо, в груди щемит. Гинтоки протягивает руку, осторожно касаясь его плеча. — Зура. Прости. — Угу. — Я придурок. — Угу. — Давай спасём этих якинику и попробуем поговорить ещё раз? Зура передёргивает плечом, но не сильно, руку не сбрасывает. Гинтоки принимает это за ответ, крепче сжимая его плечо, и наклоняется, касаясь собственной руки лбом. Через руку чувствуется размеренное биение сердца Зуры. И Гинтоки снова так хочется обнажить ему своё. Плечо у Зуры горячее. Внутри него пылает огонь справедливости, даже здесь, где огонь уже погас, сожгя планету почти дотла. Внутри Зуры пылает огонь, и этот огонь греет окоченевшее тело Гинтоки. Как он смог бы не пойти за ним? — Спасибо, Зура. Зура идёт дальше и, хоть между ними и пропасть, но, может, в следущий подходящий момент, Гинтоки удастся подобрать правильные слова.