Шаги по другой тропе

      Сидя расслабленно на траве возле коновязи, чуть поодаль от покинутой Арно и Ксантраем голубой палатки, Катрин смотрела рассеянно вдаль и пожёвывала травинку, иногда возвращаясь в своих воспоминаниях о сегодняшнем отгоревшем дне, когда ей удалось наконец-то облегчить душу от гнетущей монолитной тяжести и рассказать Арно всю правду, как погиб Мишель. И пусть он пока что не до конца поверил её словам, но хотя бы не считает её больше своим врагом и не смотрит таким взглядом, словно хочет прямо здесь и сейчас на месте сколотить для неё эшафот с виселицей. В его словах, сказанных ей на прощание, не было враждебности, грубости, одна только благодарность за помощь в поиске истинных виновников. Но самым прекрасным, что врезалось Катрин в сердце и в глубины сознания, был тот неожиданный для неё поцелуй молодого человека и его крепкое, и, тем не менее, бережное объятие. И за повторение этих счастливых мгновений умиротворённая и счастливая Катрин, залюбовавшаяся брызгами на небесах сиренево-алого с золотом заката, много бы отдала. «Теперь-то Арно, наконец, поймёт, что моей причастности к гибели Мишеля нет, что я не лгала ему ни единым словом и ни единым фибром. И больше никогда он не будет считать меня своим врагом!» — ликующе забилась эта мысль в сознании Катрин, напевающей тихонечко беззаботную песенку, которую некогда слышала на улицах своего родного Парижа времён её детства. Улегшись на траву, Катрин закрыла свои сияющие каким-то наивным восторгом глаза и раскинула руки, слушая, как эхо вдалеке доносит до неё голос кукушки. Сейчас она не обременяла свою голову никакими мыслями, позволяя себе лежать безмятежно на траве подобно морской звезде, и уноситься мыслями в дни своего прошлого, до того, как пришлось бежать в Бургундию к дяде из охваченного восстанием Парижа. — Наконец-то вы соизволили найтись, когда я вас обыскался по всему лагерю, мадам! — грубо вырвал Катрин из её грёз льдисто звенящий от едва подконтрольной ярости голос Гарена. — Гарен? Это вы?.. — не сразу сориентировалась вырванная из состояния полудрёмы Катрин. Мгновением позже и сам мессир де Бразен заставил открывшую глаза и сильно удивлённую Катрин подняться с земли, крепко схватив за плечо молодую женщину. — Ай, больно ведь! Боже мой! — воскликнула Катрин, попытавшись вырваться от мужа, но намерение её успехом не увенчалось — Гарен только сильнее сжал её плечо и перехватил запястье другой руки жены. — Ослабьте хватку. Вы хотите наставить мне синяков? — Синяков? — с какой-то мягкостью, сулящей недоброе, переспросил Гарен, злобно прожигая жену своим единственным глазом, что Катрин зябко поёжилась от страха — никогда ещё ей не доводилось видеть мужа в таком бешенстве. Лицо его было перекошено. Уголки губ подёргивались от нервного тика. Впервые ей стало страшно. В лице Гарена было что-то дьявольское. — За то, что вы сделали с моим именем и с моей честью, вас будет мало удавить! Изрядное количество людей видели, как вы зашли в палатку этого Монсальви с его другом и порядочное время там ошивались! И вот теперь я снова застаю вас возле его чёртовой палатки! — кипело негодование в Гарене. — Да, я действительно была в палатке мессира Монсальви и его друга, но вовсе не с той целью, о которой вы подумали! Это при бургундском дворе вас научили судить в меру распущенности главного представителя этого двора? — Не играйте словами, Катрин! И хватит уже всей этой вашей лжи, хватит делать из меня идиота! — сорвался на полу-выкрик Гарен, схватив за предплечья жену и силой втащив её в пустую палатку. — Вы думаете, я растерял разум, что поверю, будто вы и те двое французских рыцарей играли шахматную партию в палатке?! — Я лишь рассказала мессиру Арно правду о том, как погиб его брат, и кто виновник этого! — нашла в себе Катрин достаточно смелости, чтобы дать гневный ответ на обвинения её в неверности, решив, что лучшая защита — ответное нападение, а вовсе не лепет оправданий. — И мне пришлось возвращаться в эту палатку снова, потому что ваш дражайший герцог Филипп и Жан Люксембургский переговаривались о том, чтобы арестовать мессира Монсальви и мессира Ксантрая. Вопреки всяким законам рыцарства и гостеприимства! — извернувшись угрём, Катрин всё же смогла вырваться от Гарена. Сердито поджав губы, пристально и возмущённо она смотрела ему в лицо своими потемневшими фиалковыми глазами. — Сбавьте тон, Катрин. Вы сейчас не перед одним из лавочников с моста Менял, а перед человеком, который доводится вам законным мужем, и может потребовать у вас отчёта в вашем поведении! — в резкой форме напомнил ей казначей герцога Бургундского. — Законным мужем доводитесь?! Мужем?! Да вы всегда обращали на меня внимание не больше, чем на ваши драгоценности и книги! С первого нашего дня семейной жизни вы пренебрегали мной как женщиной! — прорвалось со дна глубин души Катрин всё то, что уже давно медленно отравляло её дни бытия графиней де Бразен. И теперь она наконец-то утратила страх дать всему этому волю, а на глазах её выступили слёзы злого разочарования и обиды. — Я пыталась быть вам женой по-настоящему, хотела жить как нормальная семья, хотела стать матерью… Боже, я ведь даже поборола в себе некоторый стыд и сама взяла инициативу в свои руки… Вы же от меня шарахнулись, будто я зачумлённая или прокажённая! Всегда шарахались от меня, стоило мне сделать малейшие робкие попытки с вами сблизиться как с мужчиной! Вы думаете, меня не ранит подобное ваше отношение? Вы думаете, мне, в самом деле, приятно, что собственный муж давно спит и видит, как бы подложить меня под человека, ни капли не любимого мною? Какой муж станет делать свою жену куртизанкой сюзерена?! — на последней фразе голос Катрин стал сиплым и сорвался, она жадно хватала ртом воздух, как выброшенная под палящее солнце морской волной рыба, и сама же не заметила, как хлынули слёзы бурными потоками из глаз, стекая по её щекам. Нервно кусала свои губы, чтобы хоть немного унять рыдания. — Что для герцога, что для вас — я не человек со своими устремлениями, мечтами, умонастроениями, чувствами, вы оба низвели меня до уровня вашей личной игрушки, будто бы я не живая женщина, а кукла! А я не матерчатая, не бездушная скотина, Гарен! Вы оба вырвали меня из той жизни, полной спокойствия, которая мне нравилась, не посчитавшись с тем, чего хочу я сама, ведь значение имеют только сиюминутно вспыхивающие хотения герцога! И вам обоим было всегда наплевать на то, что я люблю другого, что мне дорог другой мужчина! С моими желаниями и чувствами вы оба посчитались не больше, чем с табуреткой! — Катрин, почти захлёбываясь рыданиями, не заботилась о том, чтобы остаться в рамках приличия, выговаривая всё, что наболело за минувшее время со свадьбы Гарена и её, и что у неё не было никакого желания удерживать в себе. Какое-то время огорошенный и как будто остолбеневший при виде подобной картины, Гарен всё же опомнился, вернувшись из своей прострации в реальный мир. Вернулся в здесь и сейчас, где дрожала от рыданий тяжело осевшая на устилающий пол в палатке ковёр и закрывшая лицо ладонями Катрин. Опустившись на ковёр рядом с женой, мужчина отнял её руки от распухшего и красного лица молодой дамы. Затем руки его переместились на голову Катрин, мягкими движениями жёсткие и сильные пальцы массировали её виски. Поражённая, Катрин смотрела на мужа во все свои воспалённые от слёз глаза, слегка приоткрыв рот и собираясь что-то сказать, но никак не могла собраться с мыслями. — Этот другой, кого вы любите и кто вам дорог — мессир Монсальви? Я угадал? — без гнева, спокойным и ровным тоном спросил Гарен медленно приходящую в себя Катрин, после столь бурной сцены выяснения отношений. — Да, вы угадали, — кивнула в подтверждение своих слов Катрин, одарив грустной улыбкой Гарена. — Я не могу и не хочу вам врать. Вы ничем не заслужили. Простите, что я так и не смогла вырвать и выбросить из сердца другого мужчину… Можете при желании обвинять меня в любви к другому, но не в адюльтере, — грусть, сожаление, тоска переплелись в её тихом и ослабевшем голосе от недавней эмоциональной бури. — Не извиняйтесь, Катрин. Не ваша вина, что ни вы, ни кто-либо ещё не властны выбирать, кого любить и по кому гореть, — оборвал её покаяние Гарен, мягко коснувшись шершавой ладонью щеки Катрин и утерев ей слёзы. — Боже, у вас лицо и глаза опухшие. Помогу вам привести вас в порядок, — коротко бросил Гарен, выпустив Катрин и поднявшись с пола, где по-прежнему осталась как будто выпавшая из реальности Катрин. Молодая женщина ответила ему только кивком головы, не чувствуя в себе даже сил разговаривать. Гарен быстро прошёлся до висящего на шёлковой стене зеркала, под которым стоял тазик с пахнущей померанцем водой. Взяв тазик в руки, Гарен вернулся к жене, сидящей безмолвно и неподвижно, апатично смотревшей прямо перед собой как будто бы в-никуда. — Катрин, вы бы могли сказать мне задолго до нашего венчания, что вы любите другого. Я же человек, мне многое можно объяснить, я бы вас понял, — говорил он мягким, спокойным и низким голосом, смачивая вынутый из кармана платок водой и этим платком протирая бережно лицо Катрин. Хоть слёзы её иссякли, дрожь по всему телу прекратилась, но губы Катрин всё ещё мелко подрагивали. — Допустим, я бы вам всё рассказала. Разве это бы могло что-то изменить? — с безразличием обречённости проронила молодая женщина. — По крайней мере, мы бы могли что-то придумать, чтобы вы избежали нежеланного вам брака, не пришлось бы даже совершать на меня покушение, — продолжал Гарен, по-прежнему смачивая платок в померанцевой воде и протирая им лицо жены, и это помогало — краснота и опухлость понемногу сходили на нет. — Я бы мог вам помочь обосноваться в тихом и безопасном месте подальше от герцога, где бы его загребущие руки до вас не дотянулись. Но, как видите, здравые мысли по закону подлости всегда приходят в голову слишком поздно. Когда все глупости уже сделаны. — Вот так уж точно! — согласно воскликнула Катрин, прыснув со смеху. — Я рад, что вы приободрились, — Гарен отдал Катрин таз с водой. Она же сразу окунула в таз голову и более тщательно умылась, отставив таз в сторону. — И у меня никогда не было мысли о том, чтобы пихать вас в постель герцогу, будто даму полусвета. Так вот, Катрин, что я хотел сказать, — продолжал де Бразен, присев рядом с женой и заложив руки за спину, — ваши трудности вполне возможно было разрешить. В крайнем случае, я бы даже ушёл в монастырь, чтобы Его Милость герцог остался ни с чем, а вам бы не навязывали откровенно претящий вам самой брак. — Вот тут вы ошибаетесь, Гарен, герцог бы на этом не успокоился, — мирно возразила Катрин. — Не получилось бы сделать моим мужем-ширмой вас, чтобы заполучить меня в любовницы, герцог Филипп нашёл бы кого-то другого. Но вы, Гарен, понимающий и рассудительный человек, очень неплохой, в вас столько гордости и чувства достоинства… Как получилось, что вы женились на мне, прекрасно зная о том, зачем герцог предлагает меня вам в жёны? — проступило на лице Катрин сильнейшее недоумение и упрямство. — Вам правда хочется это знать, Катрин? — Гарен, мне важно это знать. — Только я предупреждаю вас, что эта история не из тех, от которых приходят в восторг молодые и прекрасные дамы, — омрачилось лицо Гарена. — Но всё же я готова внимательно вас слушать, — продолжала Катрин мягко стоять на своём, только теперь она придвинулась ближе к Гарену и ласково поправила съехавшую повязку с его потерянного глаза, нежным движением руки поправила его густые тёмные волосы и погладила по плечу. — Я понимаю ваше удивление, что вы были моей женой лишь формально и никогда в действительности, вашу обиду на меня — за то, что я… не проявлял к вам должного пыла в супружеской спальне. Вот только вы ошибаетесь, если думаете, что я не питал к вам сердечной теплоты, Катрин, — Гарен поднял палец вверх, прервав жену, когда она попыталась что-то ему сказать. — Вы так прекрасны, у вас очень живой ум, вы сама жизнь… Я всегда обожал вас за это, вы стали лучшим — что со мной случалось за все мною прожитые годы, вы стали моей несбыточной мечтой, самым чудным сном и лучом солнца во тьме. Я ни единого дня нашей совместной жизни как муж и жена не переставал любить вас, — сокрушённо ронял Гарен, совсем невесело улыбаясь своим безрадостным мыслям. — О, Гарен, но почему вы так долго таили от меня, что на самом деле ко мне чувствуете? Зачем было это скрывать? А я думала, что противна вам, что вы считаете меня бременем, с которым приходится мириться! — облегчённо воскликнула Катрин, обращённые на мужа её фиалковые глаза искрились благодарной радостью. — Будьте добры и вы ответить на вопрос. Почему же вы со мной жили, не любя, и даже не пытались сбежать от постылого вам мужа? — грустно иронизировал Гарен. — Надеялась со временем научиться любить вас так, как вы того достойны, как мужа и избранника, — с тёплой искренностью поделилась с мужем Катрин. — Но как избранника и мужа — не получилось. Скорее как очень близкого мне родственника или надёжного друга. — Тем не менее, даже такой любовью нужно дорожить, пусть в ней отсутствует страсть. Теперь я засомневался, а стоит ли мне рассказать вам ту правду, что вы так желаете услышать. Страшно вдруг прочесть в ваших глазах презрение… — Вот уж презирать вас совершенно не за что! — решительно возразила ему Катрин. — Тогда я не буду более держать вас в неведении, дорогая супруга, — наконец уступил Гарен окончательно, и глубоко задумался, опустив голову на грудь, но скоро собрался с мыслями. — Это старая печальная история, но вы вправе узнать её. Около тридцати лет тому назад… я был юным шестнадцатилетним балбесом, который мечтал лишь о битвах и красивых девушках. Я лопался от гордости, потому что, служа стременным у графа Неверского, будущего герцога Иоанна, я готовился сопровождать его в крестовом походе. Вы слишком молоды и не слышали об этой сумасшедшей авантюре, когда целая армия молодых буйных рыцарей из Франции, Германии и даже Англии отправилась на венгерские равнины, чтобы по призыву короля Сигизмунда сражаться с неверными турками. Во главе этой кавалькады из десятков тысяч молодых мужчин были граф Жан и молодой маршал Бусико. Это была блестящая, но бешеная армия. Возраст воинов колебался от восемнадцати до тридцати лет, все были роскошно экипированы и, как и я, одержимы. Когда армия уходила из Дижона, направляясь к Рейну, 30 апреля 1396 года, казалось, что речь шла о каком-то гигантском турнире. Золото, серебро, сталь блестели на солнце, шуршали на ветру шелка, и каждый заранее рассказывал о будущих необыкновенных подвигах, которые он совершит… в честь своей прекрасной дамы и ради славы. Я был, как все… — Значит… вы были влюблены? — спросила Катрин. — Ну конечно… А как же? Её звали Мари де Ла Шенель, ей было пятнадцать лет, и она была, как вы, блондинка, может быть, чуть темнее, и, конечно, не такая красивая! Мы отправились, и я избавлю вас от длинного рассказа об этой печальной экспедиции, в которой молодость и неопытность привели нас к катастрофе. Не было никакой дисциплины. Каждый из нас думал лишь о личной славе, не заботясь об общем благе, и не слушал увещеваний венгерского короля Сигизмунда, которого пугали наши дикие выходки. Он, в отличие от нас, знал своего противника, этих неверных, знал их силу и стойкость. Турками командовал их султан Байязид по прозвищу Ильдерим, что значит «молния». И поверьте, он вполне заслуживал это прозвище. Его янычары набрасывались молниеносно на ту цель, которую указывал им султан, и неожиданность нападения играла огромную роль. Мы столкнулись с войсками Байязида Ильдерима под Никополем. Разгром был полный. И не от недостатка храбрости, ибо рыцари дикой армии проявляли чудеса героизма. Никогда еще земля не видела такой доблести. Но когда спустился вечер 28 сентября, восемь тысяч христиан оказались в плену у султана, из них около трехсот воинов принадлежали к самым знаменитым фамилиям Франции и Бургундии: Жан Марш, Ангерран де Куси, маршал Бусико — почти все те, кто остался жив. Но и со стороны турок потери были так велики, что султан пришел в ярость. Большинство пленников были растерзаны на месте… и мне никогда не забыть эту кровавую бойню. Благодаря заступничеству графа Жана я избежал сей участи, и нас отправили в столицу Байязида, в Брусс, по другую сторону Мраморного моря. Там нас заперли в старой крепости, где мы ожидали огромного выкупа, которого потребовал султан. Мы провели там долгие месяцы, и я смог залечить свой глаз, пробитый стрелой. Но жестокий урок, который мы получили, не успокоил нас, меня, во всяком случае. Тюрьма и бездействие мне были в тягость. Внутри крепости мы свободно передвигались, и я воспользовался этим, чтобы поволочиться за дочерями бея. Мысль была совершенно безумная. Меня поймали, когда я пытался перелезть через стену сада, заковали в цепи и повели к бею. Он хотел сразу же отрубить мне голову, но граф Жан, узнав о происшедшем, вмешался. Не без труда ему удалось сохранить мне жизнь! Но меня все-таки отдали в руки палачу, чтобы я поплатился за свое преступление. Из его лап я вышел живым, но перестал быть мужчиной! Мою рану залечивали по тогдашнему обычаю, как поступали с евнухами в гаремах: меня по горло закопали в песок на несколько дней! Я чуть не умер… но мой час еще не настал. Я вернулся во Францию, нашел там своих… и позволил Мари де Ла Шенель выйти замуж за другого… — Господь милосердный, какую жестокость с вами сотворили… А вы ещё говорите о том, что якобы я стану вас презирать… — тихо прошептала Катрин и покачала головой, прижав ко рту ладонь, и впилась зубами себе в палец, чтобы сдержать сжавший её горло тихий плач, но всё же всхлипы иногда вырывались из её груди. Расширенными от ужаса глазами смотрела Катрин на своего мужа, как будто видя его впервые. Разум её отказывался принимать то, что она только что услышала. В голове Катрин не укладывалось, как одни люди могут творить подобные зверства с другими людьми, и при прокручивании в мозгу слов Гарена в сердце молодой женщины закипало негодование, к которому примешивалось болезненно острое сопереживание её супругу. Вопреки страхам Гарена, в ней не было ни капли презрения, сердце полнилось одним состраданием и желанием сделать хоть что-то, чтобы в единственном глазу мужа истаяли хоть немного боль и безнадёжность, чтобы разгладились скорбные складки в уголках губ, чтобы хоть немного снять эту тяжесть с его души. Не зная, что делать, Катрин придвинулась к мужу вплотную и крепко обняла его, так, что голова казначея теперь покоилась на её груди. С нежностью она перебирала его волосы, касалась губами его головы, руки Гарена крепко обнимали её стан. Теперь она понимала, какие страдания всё это время испытывал Гарен, как мучительно переживал он невозможность жить с нею как полноценные муж и жена, и Катрин стало глубоко совестно за все те слова, выкрикнутые ею в лицо мужу. На какое-то время Гарен даже впал в состояние благостного для него забытья, забыл обо всём на свете, потерял связь с реальностью, но потом пришёл в себя и мягко отстранил Катрин, бережно поцеловав её в лоб. С судорожно сжатым горлом Катрин напрасно подыскивала слова, которые бы не оскорбили её собеседника, ибо она догадывалась, что чувствительность Гарена в этот момент была как у человека, с которого заживо содрали кожу. И всё-таки она заговорила первая, сдержанно, с робкими теплом и уважением: — А герцог знал о вашей беде, когда приказал вам взять меня в жены? — Разумеется! — ответил Гарен с горькой улыбкой. — Только граф Жан знал о моём позоре, и он поклялся, что сохранит это в тайне. Герцог же узнал об этом случайно, когда однажды в сражении я был ранен. Мы были одни, эскорт был далеко. Он сам перевязал меня, спас, приказав быстро доставить в надежное место. Но он узнал… Он тоже обещал сохранить мою тайну. И он сдержал слово… Но, вспомнив об этом, решил женить меня на вас. Именно в первую ночь после нашей свадьбы я начал ненавидеть его, когда увидел, как вы были прекрасны. Вы были так хороши! И вы хотели от меня… невозможного, того, чего я был навеки лишен! А я, я любил вас как сумасшедший, каким я чуть было не стал… — Голос его охрип, он отвернулся. Но Катрин всё же заметила, как из глаза мужа скатилась слеза, исчезнувшая в трёхдневной щетине. Растерявшись при виде слёз супруга, Катрин взяла его руку в свою и бережно, но всё же крепко сжала. Как будто хотела без слов сказать, что она полностью на его стороне. После всего услышанного от Гарена сегодня в душе Катрин поднялась такая неистовая буря ненависти, презрения и жажды придушить своими руками по отношению к герцогу Филиппу, что тело молодой женщины мелко подрагивало от ярости. Попадись герцог ей сейчас на пути, зайди он в эту палатку, уж тогда Катрин с большим удовольствием выцарапала бы ему его серые холодные глаза и вырвала подлый язык, сказав, что так и было. Своими руками была готова вцепиться ему в горло, жадно и дико убивать этого подлого лицемера, чтобы он устал от своих же криков. Возненавидела герцога за его холодный и жестокий расчёт, жертвой которого стал Гарен, со всем пылом, на который только способна её душа. Как мог герцог Филипп воспользоваться такой тайной, которую случайно открыл? Как у него хватило бессердечия и вероломства так обойтись с человеком, который был ему верен многие годы? — Гарен, — прошептала она, нежно утирая след от слезы со щеки мужа, — почему вы мне не сказали этого раньше? Почему молчали? Разве вы не поняли, что я могла помочь вам? Неужели вы думаете, что я бы отвернулась от вас? — Теперь я это знаю, и очень благодарен за вашу поддержку, продиктованную добрым сердцем. Вы созданы для любви, для счастья и для того, чтобы дарить жизнь. Простите, что заставил вас так мучиться всё это время, и что со мной ваша жизнь сейчас зашла в тупик. — Мне нечего прощать вам, Гарен. Вы уж точно мучитесь сильнее моего. На вас у меня злобы нет и в помине, — горячо заверила она мужа. — Но вот после всего, что вы мне открыли, я ненавижу этого мерзавца, эту подлую тварь — герцога! — вспыхнула Катрин. — Ненавижу за то, что этот деспот считает верных ему людей кем-то вроде его личных игрушек! Это жестокость избалованного и безмозглого мальчишки, не думающего о последствиях своих поступков для тех, кого он заставляет страдать! Боже, да он ничем не заслуживает верности такого человека как вы! Он же падаль без совести и чести! — бурно делилась Катрин своими гневными соображениями о поступках герцога по отношению к Гарену с самим Гареном, на губах которого всё же появилась добрая и благодарная улыбка, и даже его единственный глаз зажегся умиротворённым тёплым огоньком. — Наконец-то я вижу вас приободрившимся, чему очень рада, — сопроводила Катрин лёгкой и светлой улыбкой свои слова. — Катрин, я и так считаю вас лучшей из женщин, рождавшихся на земле, теперь же я убедился, что ещё очень скупо только что выразился о ваших достоинствах — вы ещё лучше, — с озорством, совсем легонько Гарен ущипнул жену за кончик её тонкого и чуть вздёрнутого носика. Не оставшись должной, Катрин шлёпнула мужа по руке, но скорее игриво и для вида, почти не ощутимо. — Вы слишком хорошо умеете льстить, Гарен. Я боюсь за вашу грешную душу, — дружелюбно отшутилась молодая женщина. — А всё-таки, моя дорогая, что вы намерены делать дальше со своей жизнью? — нежданно спросил Гарен у жены. — Я понял сегодня, что в отношении вас поступал неправильно — взяв в жёны, когда вы не хотели этого брака. Но я хоть ползти буду до Рима к Папе за разводом, и всё же верну вам свободу. Вас я люблю намного больше чувства собственничества и хочу вам только счастья, пусть не со мной. — Гарен, вы намного лучше, чем сами о себе думаете! Я так благодарна вам, что вы поняли меня и не стали осуждать, спасибо! — не сдержав слёз безмерного счастья, Катрин рванулась к мужу и со всей имеющейся у неё силы обняла, уткнувшись лицом в ткань его одеяния. — Вы очень добрый и благородный человек, — прошептала она сквозь слёзы и всхлипы, выпустив Гарена из объятий и запечатлев поцелуй на его слегка небритой щеке. — Я подумала, что хватит с меня любви. Хочу пожить для себя и в своё удовольствие, узнавать что-то новое, повидать мир, получить новые впечатления, поступить учиться на юриста — пусть придётся прикидываться мужчиной… Но сперва я всё выскажу герцогу, что о нём думаю! — Вот последнего не надо, Катрин. Мне очень дороги ваши свобода, здоровье и жизнь. Побеспокойтесь о них хотя бы ради меня, чтобы я был за вас спокоен. Что касается путешествий и учёбы на юриста — помогу вам с большой радостью. Осталось только придумать, куда и как вам будет лучше сделать ноги подальше от нашего не-дражайшего герцога, — мрачновато подытожил Гарен. — Что насчёт герцога — проще будет мою смерть инсценировать, чтобы он наконец-то от меня отстал, — буркнула сердито Катрин и презрительно фыркнула. — А это идея! — Гарен хлопнул Катрин по плечу, и их обоих прорвало на громкий смех.