Однажды в Австрии...

      Измученный событиями прошедшего дня Вольфганг крепко уснул и спал почти до полудня. Проснувшись, композитор не сразу понял, где находится, а когда вспомнил, то горестно простонал и уткнулся лицом в подушку, намереваясь снова уснуть. «Однако, если я буду спать, это вряд ли приблизит меня к освобождению, » — мысленно отметил он. Сон, к тому же, уже не шёл. Пленник тяжело вздохнул и уставился в потолок, чтобы при размышлении не цепляться взглядом за всякие мелочи.       Итак, первая проблема — неизвестность. Он лишь догадывался о причинах своего похищения, потому не знал, как именно общаться с Сальери. Если тот питает к нему некий романтический интерес, Вольфгангу не составило бы труда подыграть и втереться в доверие похитителю. Если же основной мотив — сорвать премьеру, то увы, мелким послушанием Антонио не проймёшь. Вольфганг невольно нахмурился, вспоминая вчерашнее происшествие. Собственное поведение пугало композитора гораздо больше, чем поведение Сальери. Вольфганг не мог не заметить кольнувшего сердце разочарования, когда понял, что противник отвлёк его поцелуем, чтобы обчистить карманы. Почему это чувство было именно разочарованием, а например не отвращением, он старался не думать. В конце концов лучше такой поцелуй, чем жестокое избиение и связывание. Да и не первый раз он целовался с мужчиной, но… первый раз это было не в шутку и не по его инициативе. Ещё и с извечным соперником.       Вторая проблема — этот самый соперник. Наверняка он будет использовать отсутствие Вольфганга на всю катушку. Вот уж порезвится, будет плести свои интриги, коварный чёрный паук… Нельзя также отрицать, что он прямо или косвенно причастен к ссоре Моцарта и Констанции, кто знает, что он ей мог наговорить… Заранее. Если всё действительно было продумано заранее, картина складывается неблагоприятная. Похищение. Продумано оно или нет? Сейчас Моцарт всё же склонялся в сторону «продумано» и это заставляло сердце биться чаще, приходилось прикладывать усилия, чтобы заглушить зарождающуюся тревогу. Вчера была гроза, нельзя исключать неполадки в электросети. Музыкант не имел никакого представления, от какого источника энергии работают видеокамеры, может, их нарочно отключили, а затем спишут на неполадки, может и вовсе не отключали, а Антонио блефует и вполне возможно сюда в скором времени заявится полиция, хотя бы с целью опроса.       Что же, если первые две проблемы постепенно можно решить, общаясь с Антонио (к чему Моцарт пока не имел никакого желания), то третья проблема тревожила его больше. Констанция, отец и сестра… Они наверняка изведутся от тревоги. Констанция, может, пошумит пару дней, но потом будет тревожиться за троих. Меньше всего Вольфгангу хотелось бы причинять ей такие страдания. Вчерашняя обида не оставила следа, и, зная Констанцию, Моцарт был уверен, что девушка сожалеет о вчерашнем не меньше него. Если бы было можно подать хоть какой-то знак внешнему миру, оставить хоть какую-то зацепку, хоть как-то сообщить о своём местонахождении! Ещё и Сальери забрал у него все мелочи вместе с мобильником. Или… не все? Моцарт уставился на обручальное кольцо, не веря своей удаче. И как он прежде не вспомнил о нём? С другой стороны, так даже лучше: даже если бы ему удалось выкинуть кольцо в окно а) это вряд ли осталось бы незамеченным Сальери б) маловероятно, что кто-то заметит кольцо на оживлённой трассе.       Итак, есть единственное в своём роде обручальное кольцо. «Почти единственное, — поправил он себя, — второе у Констанции и отличаются они только тем, что у меня изображён басовый ключ, а у Констанс — скрипичный.» Он обратил взгляд на украшение. Внешне кольцо было совсем не примечательным: самое обычное, серебряное, но на внутренней стороне кольца выгравирована его фамилия, слева от неё ключ, а справа инициалы его и жены в знаке бесконечности. Вольфгангу тема со знаком бесконечности вовсе не казалась оригинальной, но Констанции хотелось именно такой дизайн. Если бы можно было передать это кольцо хоть как-нибудь! Или подбросить его Сальери на худой конец. Может, у него проведут обыск и найдут хотя бы его? Нет, с такой ценной вещью надо обратиться более разумно. Мозговой штурм прервал стук в дверь. Моцарт вскочил с кровати, с неприязнью отметив, как участилось биение сердца. Ещё бояться не хватало! — Моцарт, вы не спите? — Сплю! — насмешливо фыркнул Вольфганг. — Мне снится странный сон, меня похитил мой конкурент! Хоть кто-нибудь, разбудите меня! — Вы позволите зайти? — Я здесь пленник или вы? Что за издёвка! — Юноша подошёл к окну и уставился на решётку. Постучал по ней пальцем, сел на подоконник. — Давайте, заходите! Или особое приглашение нужно? Не бойтесь, не нападу. Хотя и очень хочется. — Я всего лишь хотел пригласить вас на обед, — Сальери зашёл в комнату. От юноши не укрылась его осторожность: Антонио сразу же положил ключ от комнаты во внутренний карман пиджака, потому просто так вырвать ключ и сбежать, заперев похитителя, не представлялось реальным. «Неужели он и дома ходит в костюме-тройке?» — почти с жалостью подумал Вольфганг, с трудом смиряющийся с деловым стилем одежды. В присутствии похитителя Вольфганг неожиданно почувствовал себя более уверенно. Ему стало казаться, что, несмотря на то, что он пленник, он имеет власть над Сальери едва ли не большую, чем последний над ним самим. — Сами готовили? — Вольфганг окинул взглядом чёрно-белую фигуру, так и оставшуюся стоять у двери. — Заказал в ресторане. Сам я только чай завариваю, — он вдруг улыбнулся. Вольфганг не обратил внимания на улыбку, поглощённый мыслями о первой фразе. Если он заказал еду из ресторана, значит, в дом должен был войти курьер. Если так происходит постоянно и если Вольфганг сможет свободно ходить по дому… — Вольфганг, ваши мысли так и читаются на вашем бесхитростном милом лице. Еду заказываю я, а привозит её Винсент. Самовывоз, понимаете ли. Никто кроме членов моей семьи или доверенных лиц вроде Винсента не войдёт сюда. — Значит предлагаете смириться с ролью пленника? — процедил сквозь зубы Вольфганг, не на шутку раздражённый проницательностью Сальери. — Предлагаю всего лишь пообедать, — снисходительно улыбнулся музыкант. — Спуститесь? — Не в настроении, — честно признался Вольфганг. — Будете питаться чаем и печеньем? — Может и вовсе голодовку устрою! — А вот это напрасно. Ничего не добьётесь, только здоровье подорвёте. А оно у вас и так поговаривают не слишком крепкое. — Я согласен на ужин, — смирился Моцарт. Юноша понимал, что рано или поздно должен поговорить с Сальери. Пусть уж лучше рано, чем поздно. Может, и от обеда зря отказался… Ничего, от нескольких часов без еды точно не умрёт. Да и перекус у него, судя по всему, в буфете. — Ужинаю я крепким чаем, но если вы хотите, составлю вам компанию. — Чай тоже подойдёт. Я хочу не есть, а поговорить с вами. — Что же вам мешает сделать это сейчас? «Трепет, который я не могу побороть, находясь рядом с вами, » — хотел сказать Вольфганг, но решил, что раз уж Сальери такой проницательный, пусть сам и догадывается. — Просто я так хочу, — сказал он, отвернувшись к окну. — Как желаете, — тихо ответил Сальери. — Тогда до вечера мне вас не беспокоить? — Буду очень признателен. — До вечера. — До вечера, — бросил юный композитор, не оборачиваясь. Его вполне устраивал такой ход событий. До вечера есть время подумать над темами разговора с Сальери, над возможностью усыпить его бдительность, и самое главное, над возможностью освободиться.       Вечером опять пошёл дождь.       Моцарт и Сальери сидели в небольшом зале, освещённом лишь свечами, стоящими в высоких бронзовых шандалах почти по всему периметру. Не было их только рядом с креслами, в которых расположились с чашками чая музыканты, да рядом с пианино, не слишком пафосным и дорогим, но и не слишком дешёвым, судя по марке. Видимо, его предназначение было для музицирования гостей. Инструмент сразу понравился Моцарту, но он чувствовал себя неуютно в нынешней обстановке и в компании Сальери. Кроме того, освещение было довольно интимным, и это тоже не нравилось Амадею, но что он мог сказать? «Включите свет, мне неуютно?» — Очень уютная обстановка, — сказал вдруг Антонио, словно прочитав мысли Вольфганга. — Это так умиротворяет. Дождь, барабанящий по стеклу, тиканье часов, свечи. — Банальный набор, — буркнул Вольфганг, покачивая в руках кружку с горячим чаем. — Кому как не вам знать, что такое — оригинальность, и кому как не мне знать, что такое — банальность, — почти горько усмехнулся собеседник. — Вы не в меру самокритичны. — А вы не в меру учтивы.       Моцарт тяжело вздохнул и решил не продолжать эту бессмысленную беседу. Не для этого он сюда пришёл. — Вы меня ненавидите? — прямо спросил он у Антонио. — Моцарт-Моцарт, — Сальери почти грустно покачал головой. — Это раньше, года три назад, когда мы только познакомились, я точно мог бы сказать, что ненавидел вас. Раньше я всерьёз хотел вас убить, но сейчас вам не нужно этого бояться. Я понял, что без вашей музыки, без вашего облика, без вашей яркой личности моя жизнь потеряет смысл. — Значит, вы не питаете ко мне ненависти? — Вольфганг нахмурился, не слишком понимая ход мыслей собеседника. — Зачем тогда интриги, зачем это похищение? — Я завидую вам, — протянул Сальери. Казалось, что эта фраза далась ему с трудом. Красивое лицо мужчины скривилось, он сжал в руках чашку так сильно, что костяшки пальцев побелели. Моцарт отметил, что руки Антонио дрожат. Неужели он, хозяин ситуации, волнуется? Значит, зависть — его больная тема. Но почему?.. — Зачем вам завидовать мне? Вы намного успешнее меня… Разве что мне удастся первому поставить оперу, но ведь это такая мелочь в сущности! Я боролся за это право просто потому, что это было дело принципа. Этому нечего завидовать, я заработаю на ней едва ли больше, чем вы на своей. Вы популярней и богаче… — Материальные блага — пустое! Слава переменчива! — вскрикнул композитор, громко поставил чашку на столик. Переведя дыхание, он продолжил. — Я не могу сдержать свои эмоции, простите. Понимаете, Моцарт, я считал себя избранником, пока не встретил вас. Я творил, и творил с таким пылом и любовью, что мнил себя посланником небес. В моей семье не было музыкантов. Откуда же во мне такая любовь к музыке? Откуда слух, откуда талант? Не иначе, как от самого Господа. Я не обоготворял себя, конечно нет, но, видимо, я слишком загордился. Знаете, что я почувствовал, услышав вашу музыку? Почувствовал, что иду ко дну, стараясь выплыть вверх. Ваши мелодии стали для меня воздухом, которым невозможно дышать, но которым нестерпимо хочется надышаться. Мне стало больно от ваших идеальных произведений, так больно, что я пытался… Пытался заглушить эту боль болью физической. Но и это не помогло. Амадей, я завидую не тому, что вы пишите музыку лучше меня: я не преследую цели быть лучшим композитором в Европе. Я завидую вашей избранности, тому, что именно вы были выбраны на роль величайшего композитора всех времён, что вы будете прославлять Господа своими произведениями, тогда как таким человеком считал себя я. Я почувствовал себя ничтожеством по сравнению с вами. Вы не просто композитор, Вольфганг. Вы избранник самих небес, но как же небеса не гневаются на ваше распутное, легкомысленное поведение, почему божественный свет снизошёл на вас, смешливого простого смертного, почти безумца?! В чём ваш секрет? «Кто из нас больший безумец?» — ошеломлённый исповедью Сальери подумал Вольфганг. — Я не просил таланта или избранности, — просто ответил он. — Я живу как обычный человек, единственное, что отличает меня от других молодых людей двадцати трёх лет так это то, что я сильно привязан к музыке. — Я восхищаюсь вашей простотой и искренностью в ответе на такой… — Я понял, вы восхищены мной и всё прочее, но зачем похищать меня? — перебивает Вольфганг. — Мы могли бы дружить, мне есть чему поучиться у вас, а вам у меня. — Нет, — горько вздохнул Сальери. — Мы бы не смогли дружить. Не в этой жизни. — Вы хотите, чтобы я стал вашим любовником? — это предположение рассмешило Вольфганга. — При всём уважении, Сальери, я женат. Вы очень привлекательны и интересны мне, как человек — только бы не переборщить с лестью! — но больше дружеского поцелуя я вам подарить не могу. — Мы не сможем стать любовниками, — улыбнулся Сальери. — Тогда зачем это всё? — Моцарт начал терять терпение. Почему фраза, что они не могут быть вместе, так неприятна? «Потому, что я подсознательно надеялся, что он похитил меня, потому что полюбил. Я глупый мальчишка. Сальери не может любить, он просто сумасшедший завистливый конкурент. А я то всё ищу ему оправдание!» — Да что, что вы хотите?! — раздражённо продолжает Амадей, не дождавшись ответа на предыдущий вопрос. — Ответьте прямо, чёрт возьми. По-человечески вас прошу. — Вы действительно желаете это знать?       Сальери криво усмехнулся, поднялся и подошёл к музыканту. Вольфганг желал бы отвести взгляд от приближающегося противника, но счёл это слабостью. Вместо этого он вызывающе глядел на Антонио и улыбался, стараясь не показывать своего страха. — Не боитесь пожалеть о том, что узнаете? Сомнение недолго терзало Моцарта. Рано или поздно ему придётся узнать о планах Антонио, так зачем же оттягивать неизбежное? — Нет, — твёрдо сказал он. — Что вы хотите от меня? — Что я хочу… — Сальери встал позади кресла композитора, заставив последнего чувствовать себя ещё более неуютно. — Я много чего хочу от вас, Вольфганг. Вы умный человек, наверняка уже имеете кое-какие предположения. Давайте поиграем в угадайку. Он положил руки на плечи Вольфгангу, словно желая сделать расслабляющий массаж. Сальери с великим удовольствием отметил, что мышцы Амадея напряжены, дыхание сбивается. «Дерзкий, никого не боящийся Вольфганг трепещет от моих прикосновений. Этот ангел, этот гений в моём доме и полностью зависим от меня.» Гений затравленно молчал, словно растратил все запасы привычной дерзости. — Соглашайтесь, Вольфганг, это всего лишь игра. Если вы угадаете, вам будет легче. Боюсь, если я скажу вам прямо, вы испугаетесь.       Одна эта фраза заставила молодого композитора невольно содрогнуться. Неужели его худшие опасения подтверждаются? Его всё-таки убьют, запытают или изнасилуют? Нет, невозможно. Слишком плоско, пошло, грубо. Такого просто не может быть. — Я попросил сказать прямо, — наконец отвечает Вольфганг. Он резко встал с кресла, сбрасывая со своих плеч руки противника. — Я и без того в невыгодном положении, Сальери. Что бы я ни предположил, вы можете использовать это против меня. Я не согласен с таким раскладом. Вольфганг скрестил руки на груди и вскинул голову. Такой гордый жест насмешил Сальери, и он не смог сдержать смеха. Композитор смутился, но не показал виду и продолжил:  — Скажите не скрывая ничего. Что вы от меня хотите? Взгляд Сальери напугал Моцарта. Что, если итальянец всё же скажет, что хочет убить его? И ведь убьёт, кто ему тут помешает. Прямо сейчас достанет пистолет и пристрелит. Страх сделал ноги ватными, голову пустой. Не такой смерти хотелось бы Вольфгангу. Однако, ответ музыканта расставил все точки над i. — Я хочу, чтобы вы встали на колени. — Сальери сказал это настолько холодно, спокойно и безучастно, что Вольфганг едва не задохнулся от возмущения. — Что? На колени… перед вами? Шутка? — бормотал он, недоверчиво глядя на врага. — Это не шутка. Встаньте на колени, затем скажите, как это вы говорите… А! «Вольфганг Амадей Моцарт! К вашим услугам!»       С минуту в комнате стояла тишина. — Теперь всё ясно. Вы больны, — наконец презрительно ответил Вольфганг. — Не знаю, мания величия это, закос на БДСМ или что-то иное, но вы даже сами понимаете, что с психикой у вас непорядок. — Хватит строить теории, Вольфганг. Шёпот почему-то заставил пленника содрогнуться. «Лучше бы он кричал»… — Говорите то, что приказал я. Вы же сами хотели, чтобы я прямо сказал вам, чего хочу. Будьте так добры исполнить. В противном случае скажете сорванным от криков голосом. Я могу быть злым. — Чёрта с два я… «буду подчиняться больному на голову неудачнику!» — хотел было ответить он, но прервался. Память вдруг подкинула фразу из буклета, прочитанного много лет назад, в самолёте, в котором он летел на очередной конкурс. «Если самолёт захватили, не ведите себя вызывающе и не провоцируйте террористов». Сальери точно не невинная жертва в этой ситуации. «У меня нет никаких преимуществ перед ним кроме того, что он… одержим мной?» Пожалуй, этим стоит воспользоваться. Стоит подыграть ради собственного же блага. Вся сущность Моцарта, его свободолюбивая душа противится этому действию, но он убеждает себя, что в лучшем случае будет вспоминать это похищение как приключение. Главное теперь — усыпить бдительность врага. — Хорошо, — выдыхает Амадей. — Я должен сделать это сейчас?.. — Конечно. Вставайте. Помните, что надо сказать? — в ответ Моцарт обречённо кивнул, даже не подозревая, как это нравится его противнику. Да, чтобы не было хуже, надо подчиниться для вида, но это решение далось ему с большим трудом. Хуже всего было становиться на колени. Руки всё ещё дрожали. Моцарт отвёл их за спину, несколько раз тяжело вздохнул, собираясь с силами. Начали дрожать ноги. Кажется, что в зале не слышно ничего, кроме его дыхания. Хуже всего, что Сальери смотрит. Что это перед ним он встанет на колени. Чёрт с ним. Амадей опутил глаза в пол и быстро, словно боясь раздумать, опустился на колени. Сквозь тонкие брюки он тут же почувствовал, какой этот пол прохладный. — Вольфганг Амадей Моцарт… К вашим услугам… — Начал он бодро, но закончил едва не заикаясь, голос срывается. Он ненавидел унижаться, и, к его несчастью, враг об этом знал и умело использовал это знание.       Переводя дыхание, он словно издалека слышит голос Сальери. — Славно. Разве это было так сложно? Теперь изволь сыграть на пианино. — Хочешь, чтобы я играл для тебя? — немного удивился Моцарт, отмечая, что перешёл на «ты» со своим врагом. — Да. Хочу, чтобы только ты играл только для меня. Игра на фортепиано началась достаточно невинно: успокоившийся Сальери всего лишь сидел и слушал, как Моцарт играет ему одну из своих новых композиций. Амадей старался, искренне наслаждался мелодией, даже внутренне расслабился, играя свою музыку. Даже подумал, что на этом всё закончится, понадеялся, что Сальери одумается и отпустит его. «Наивный мальчишка!» — говорил он себе потом. — Вам понравилось? Это новая серенада, — произнёс Вольфганг, окончив произведение. Он снова перешёл на «вы», пытаясь сделать вид, что ничего не было, что его не целовали в машине, что он не стоял на коленях. Пытался представить, что зашёл в гости. — Она превосходна и не может быть иначе, ведь её играли вы, — проговорил Антонио. — Долго работали над ней? — Конкретно над этой — нет. Она словно родилась у меня в голове, и я её записал. Я называю такие композиции посланными свыше. Конечно, у меня есть и другие, над которыми я трудился не один день. — Вольфганг, вы гений, и сами того не понимаете. — Вы преувеличиваете, Антонио, — рассмеялся Моцарт, почти успокоившись. — Я всего лишь с детства занимаюсь музыкой, во всех остальных сферах я ничем не выдающаяся особа. Разве что готовить у меня иногда хорошо получается, — рассмеялся он. — Вы меня идеализируете. Это может плохо кончиться, поэтому давайте смотреть на вещи трезво. Сальери не ответил, но его взгляд начал казаться мечтательным. Почему-то в этот момент молодому композитору показалось, что есть шанс мирно урегулировать ситуацию. Моцарт никогда не был против приключений и авантюр, а этот случай можно представить как своеобразное приключение. Кроме того, Амадей не мог не признать, что даже после всего случившегося, он испытывает интерес к своему лучшему… врагу? — Антонио, мы могли бы стать друзьями. — Амадей, мне бы хотелось, чтобы мы стали больше, чем друзья. — Это заявление заставляет Моцарта замереть и ещё раз осмыслить услышанное. И что теперь делать? Может, обратить всё в шутку? Успокоить ретивое сердце Антонио? Послать его к чёрту? Убежать в комнату прямо сейчас? Он стремительно перебирает вариант за вариантом, и наконец решает быть откровенным. — Я поражён вашим предложением. Вы недавно говорили, что мы не можем быть любовниками, да и я предложил это в шутку, — осторожно начинает отвечать он. — Вы меня не уважаете, раз похитили. Я не могу испытывать симпатию к человеку, который ограничивает мою свободу. — А если я сделаю вот так?       Сальери стремительно оказался рядом с музыкантом. Само присутствие врага… врага ли? так близко заставило последнего волноваться. И Вольфганг с сожалением ощутил, что близок к самому банальному обмороку, вызванному волнением и недоеданием. Головокружение не дало возмутиться действиями Антонио, отпустить шутку или дерзкий комментарий. Не позволило сопротивляться. Амадей убедил себя, что это головокружение, а не глаза Антонио, почти безумные, восхищённые, умоляющие. И тут раскат грома едва не оглушил Моцарта. Не оглушил, зато вывел из состояния странной полудрёмы, в которую его погрузили такие опасные карие глаза противника. Слишком поздно: он уже в объятиях маэстро.       Руками Моцарт прислонился к груди противника, словно пытаясь дистанцироваться, оказаться от него подальше, дыхание стало частым и поверхностным. Несомненно, ему было страшно, но он не мог не отметить, что и приятно тоже. Будь Сальери не таким загадочным и симпатичным в глазах Вольфганга, всё было бы проще. Некоторое время они просто молча стояли и ловили дыхание друг друга. В один момент Амадей встретился взглядом с Антонио. — Мне… Так жаль, — прошептал вдруг композитор, перестав вырываться из объятий. — Так жаль, что вы страдали из-за меня. Мне правда жаль. — Милый мой Моцарт, мой бедный мальчик… Теперь ваша очередь страдать, — улыбка Сальери, прежде бывшая нежной, в одно мгновение стала жестокой. Это едва не до слёз расстраивает, и, что греха таить, пугает Амадея, и он, вскрикнув начинает активно вырываться из рук мужчины. — Что не так?! Отпустите, отпустите! — молотя кулаками по сопернику закричал Вольфганг. Ему действительно хотелось бы знать, что случилось. Разговор по душам закончился совсем не так, как ему хотелось. Эта резкая смена настроения… Антонио точно помешанный. Осознав тот факт, что он находится в объятиях сумасшедшего, Вольфганг ужаснулся, да так, что адреналин придал ему силы. Удар костяшками пальцев по скуле — просто чудесный приём в ближнем бою, — по крайней мере, так решил отчаявшийся Моцарт. Что же, он не прогадал. Теперь вскрикивает Антонио, невольно прижимая руки к повреждённому месту. Моцарт тем временем из последних сил бросается к двери. «Второй этаж. Ванная… Запереться…» — он как мантру повторяет про себя эти слова, задыхается, бежит вверх по лестнице. Он не помнит, как забегает в комнату, включает в ванной свет, запирает её. Юноша успокаивается только тогда, когда уже переводит дыхание, опираясь спиной на душевую кабину. И мысленно хвалит себя за то, что до ужина на всякий случай предусмотрел пути отхода. — Моцарт. Голос за дверью заставляет сердце пропустить удар. — Не открою, — шепчет Вольфганг, — Простите меня. Это была очень глупая шутка. — Уходите. — Вольфганг, простите меня. — Вы прощены. Уходите.       Композитор немного успокаивается лишь когда слышит удаляющиеся шаги. «На ночь лучше останусь в ванной», — говорит он себе и смеётся от таких мыслей. И всё же решает им последовать. Дождь молотит по стёклам и крыше так, что слышно даже в ванной комнате. Кажется, что ещё немного, и сердце Моцарта войдёт с ним в резонанс.