***
Он не звонил уже несколько дней. Ещё с утра Терезия разочарованно качала головой и вздыхала, опять не наблюдая ни единого пропущенного вызова от Антонио на экране смартфона. Сама звонить не желала — мало ли, в каком он настроении. Не заругает конечно, но вдруг она помешает… В задумчивости женщина постучала по столу ноготками с только что обновлённым маникюром. Впрочем, на что она надеялась? Антонио порой и на неделю забывал о ней, потом, конечно же, просил прощения и отчитывался, где был и что делал. Ответ был неизменным — работал в загородном доме. У Терезии не было оснований не доверять своему мужу — Антонио был однолюбом. Но любил ли он её, вот вопрос… Сама она была скорее привязана к мужу, как к другу, заботилась о нём в меру своих сил. «Вряд ли я его люблю, «» — думала она весь день, плавая в бассейне, гуляя в парке, сидя в салоне красоты. Постоянно думала и корила себя за это. У них изначально были партнёрские отношения, не было страсти, не было драм, ни в коем случае не было измен. Однако она не могла не признать, что скучала по своему мужу-другу Антонио. После полудня женщина потеряла надежду и отложила в сторону телефон, решила развеяться за разговорами и занятиями в фитнес-клубе. Через пару часов, уже повеселевшая и ободрённая приятельницами, она возвращалась домой. Она кивнула знакомому почтальону, направлявшемуся, похоже, от их квартиры. — Фрау Сальери! — обрадованно сказал паренёк. — Я как раз должен был отдать заказное письмо герру Сальери, но никого нет дома. — Заказное? — Из государственного органа, видимо. Когда герра можно застать дома? — Боюсь, что очень нескоро. Он в загородном доме, опять что-то творит, — мягко, но печально улыбнулась она. — А ведь вы его близкий родственник, значит, можете принять? — умоляюще взглянул почтальон на неё. — Просто если нет, тогда придётся возвращать это письмо, направлять новое по другому адресу и так далее… — Конечно приму, и я сама передам ему письмо, — согласилась женщина, понимая, что у неё появилась очень веская причина навестить Антонио. Она расписалась, почтальон сделал отметку в уведомлении о вручении и ушёл. Терезия взглянула на адрес отправителя и собственно на отправителя и непонимающе подняла бровь. Откуда бы у Антонио проблемы с законом? В следующее мгновение её лицо прояснилось: она не могла не слышать об истории исчезновения коллеги композитора, этого Моцарта. Видимо, всех так или иначе общающихся с блудным музыкантом вызывают на допрос, в этом нет ничего необычного. Что же, пора принести мужу весточку. Через полчаса переодевшаяся и вновь повеселевшая женщина уже выезжала, предвкушая встречу с Антонио.***
Игра продолжалась. Вольфганг мастерски орудовал кием, закатывая в лузы даже те шары, которые, как казалось, закатить с их позиции было вообще невозможно. Сальери же пока проигрывал по всем фронтам. Он не так умело играл в бильярд, но был удивлён тому, что попытки сблизиться с Моцартом или хотя бы узнать его лучше сегодня терпят крах. В разговорах Амадей был максимально сдержан, не позволял себе дерзких шуток или эмоциональных ответов даже на провокационные вопросы. К тому же, он как заправский секретный агент не позволял узнать о себе больше, чем Сальери и так уже знал. Создавалась иллюзия, что юный композитор искренен, но частично изучившему его Антонио было предельно ясно, что юнец ведёт свою игру. Сальери даже казалось, что пленник вновь стал эмоционально независимым. Удивлённый этим, Антонио даже решил признаться, что пытался сыграть на эмоциях и чувствах Вольфганга, чтобы узнать его получше. Итальянец надеялся, что искренность и восхищение ослабят оборону Моцарта, надеялся, что тот тоже признается в чём-нибудь. Но Моцарт ответил, что сам себя не знает и вообще всегда действует по ситуации. Что же, скорее это было правдой, насколько Антонио знал или был наслышан об Амадее. Итальянец с досадой сделал свой ход, но в этот раз ему даже удалось забить один шар. Лучше бы такие успехи были с Моцартом, — подумал он, взглядом окинув хрупкую фигуру. Вольфганг почти лёг на стол, примериваясь. Удар, стук шара о шар. — Плюс один, — сказал композитор, поднимаясь. — Твоя очередь. Потом, может, сыграем по-английски? Или по-русски. Стол, конечно, для американского, хотя нет, скорее для русского, очень уж габаритный, а лузы мелкие, но мы же не в бильярдном клубе. — Сыграем, если хочешь, — печально кивнул Антонио, потирая уже намозоленную кием руку. — Какой вид игры тебе больше всего нравится? — Все, — коротко ответил Вольфганг. — А тебе? — Тот, где количество очков зависит от цвета шара. Там ещё красных шаров много, и… — Снукер. — Да, вероятно. Люблю мыслить на несколько ходов вперёд. — Я тоже. Но на этом столе в него не сыграть как следует, впрочем, если нужные шары есть… А впрочем и без того обойдёмся. Просто представь, что этот шар жёлтый, этот коричневый, этот зелёный — два, три и четыре. Этот синий, этот розовый, этот чёрный — как раз тут цифры пять, шесть, семь… — Моцарт порхал вокруг стола, расставляя шары на зелёном сукне. Сальери устало выдохнул, сел на кресло, взяв руками кий опёрся на них головой. Он устал, а Моцарт, казалось, готов был играть всю ночь. — Вольфганг, позволь я задам вопрос, — почти уныло выдавил из себя музыкант. Увидев утвердительный кивок собеседника, Сальери продолжил. — Вы бы хотели поскорее освободиться? — Да не, мне тут уже нравится, — отмахнулся Амадей. — И фортепиано есть, и бильярд, ещё если бы ты в Констанс превратился — совсем бы как дома себя чувствовал. — Я серьёзно. — А я шучу. На этой весёлой ноте их неожиданно прервал Винсент. Лицо охранника было вытянутым и слегка бледным. — Что? — сухо спросил Сальери. — Это, герр Сальери… Ваша супруга приехала, — сообщил он конспиративным шёпотом. — Я сказал, что вы сейчас выйдите к ней. Она ждёт в гостиной. Теперь в комнате было два бледных вытянутых лица и одно очень торжествующее. — Хоть бы позвонила, — прошелестел Сальери, поднимаясь на ноги. — Спокойно, Винсент. Стереги его и не позволяй совершать глупости. Моцарт — один писк, одно неверное движение — и Винсент свяжет тебя и применит по назначению кляп. У тебя же всё с собой? — последняя фраза предназначалась охраннику, и тот утвердительно кивнул. «Предусмотрительный, сука», — выругался про себя Вольфганг. Ну ничего, кому как не женатому человеку знать, что жена приезжает не на пять минут. Винсент может сторожить его хоть всю ночь, Вольфганг успеет придумать план освобождения, или может даже ему удастся напоить охранника и тихо слинять в закат, точнее, в рассвет, поскольку сие мероприятие, судя по габаритам Винсента, могло затянуться до утра. Торжествующая улыбка не покидала лица пленника, и Сальери счёл необходимым ещё раз напомнить, чтобы Моцарт оставался там, где стоит, и вёл себя тихо. Вот в этот момент и было спасение как никогда близко. Сама Судьба устами Сальери советовала Вольфгангу не дёргаться и оставаться на месте. Но тот не внял её советам. В другом случае Вольфганг тихо просидел бы в бильярдной до утра, оставленный Винсентом, ушедшим на пять минут, и именно в этот короткий промежуток времени решившая порадовать с утра пораньше дорогого мужа вкусными блюдами Терезия едва не потеряла сознание, услышав тихий голос, зовущий на помощь. Полиция прибыла бы скоро. Но это было в параллельной Вселенной и мы не узнаем даже, было это или нет на самом деле, так же, как и не знаем точно, есть ли вообще такие Вселенные. В любом случае, Моцарту было суждено провести в качестве жертвы ещё немало времени. Словно предчувствуя это, Вольфганг нервничал, с недоверием глядя на внушительную фигуру охранника. И крепло у него желание сбежать, закричать, подать хоть какой-то знак. — Антонио! — Терезия, лучезарно улыбаясь, направилась к мужу. Её улыбка блекла по мере того, как медленно и неохотно супруг вошёл в комнату, пряча глаза. — Антонио, ты заболел? — Н-немного, — сглотнул Сальери, прокручивая в голове сто-пятьсот и плюс ещё один вариант как вытурить законную супругу из законного жилища в кратчайшие сроки. — Почему ты не позвонила? Я бы… ужин приготовил. — По дороге сюда я заехала в пиццерию, купила Маргариту, давай выпьем по бокальчику красного с ней! Включим комедию, обнимемся… Смотрю, тебе точно надо расслабиться, дорогой! — она подскочила, игриво щёлкнула Сальери по носу и, пританцовывая, принялась распаковывать пакеты. — Почему ты приехала? — мужчина опёрся на стену, словно не желая даже подходить к жене. — Ты какой-то совсем смурной, супруг мой, — недовольно проворчала женщина. — Ни здрасте, ни «Я по тебе скучал», ничего! Мне думаешь приятно? Я думаешь этого ждала? Ты даже не заметил, как мне покрасили волосы. Был балаяж, а стал шатуш. Теперь это моднее. Три с половиной часа у колориста просидела! — Милая, меня не интересуют дамские штучки, я спросил, почему ты приехала, по какой причине, — протянул Антонио. — Чёрт, ты невыносим, — покачала головой Терезия. Недавнюю отчасти напускную весёлость как ветром сдуло, потому как фрау Сальери стала типичной жертвой несоответствия ожиданий реальности. — Окей, я привезла тебе заказное письмо. Вот оно, на столе. Тебя вызывают, чтобы допросить о Моцарте. Уж он то наверняка не так холоден со своей женой! Он всегда делает ей комплименты, я видела. — Комплименты не видят, а слышат. И говорит он их не только ей… — По крайней мере, он не зануда и живёт полной жизнью! — И поэтому пропадает невесть где, — пробормотал Сальери, умоляя про себя Моцарта в «невестигде» не издавать ни звука. И именно в этот момент Моцарт всё же решился продемонстрировать свои вокальные данные. Он страшно боялся того, что может сделать с ним за это Сальери в случае неудачи, царапины ещё даже заживать не начали, но юноша решил, что если заколеблется, со временем и вовсе может выйти из этого дома покалеченным. Или вообще не выйти, кто знает, вдруг свихнувшийся и отчаявшийся Сальери пристрелит и себя и его. Вольфганг собрался с духом. Затем просто встал посередине комнаты и издал вопль, больше похожий на визг птеродактиля в брачный период. Впрочем, так ли это было мы уже тоже не узнаем, поскольку животное уже не увидим. Наверное. Винсент едва не подхватил его вопль, в ужасе скорее от того, что может сделать с ним за недосмотр Сальери, чем от того, что Терезия станет свидетельницей преступления. Охранник бросился к Вольфгангу, но тот ловко вскочил на бильярдный стол, намереваясь бежать к выходу. У него, возможно, даже получилось бы выбежать, но Судьба, обиженная на то, что Амадей её не послушал, словно нарочно положила кий и шары прямо на пути живущего полной жизнью. Несчастный Моцарт с очередным воплем растянулся на столе, где и был на некоторое время оглушён Винсентом. Тот для начала выудил из кармана куртки импровизированный кляп и судорожно запихал его в рот музыканту, а затем завёл руки за спину и связал запястья и локти. Терезия и Антонио молча смотрели друг на друга. Вопль выбил из колеи обоих людей. Последующие странные звуки тоже не способствовали тому, чтобы гнетущая атмосфера разрядилась. — Это что, Винсент так орёт? — наконец промолвила Терезия. — Да, он… прибирается. Наверное, прищемил себе что-нибудь. — Что прищемил? — Откуда я знаю! — в эту минуту в комнату заглянул довольный и счастливый охранник. — Я себе на ногу кирпич уронил, — улыбаясь во все тридцать (два были выбиты) зуба, пояснил он. А затем, увидев закипающего яростью Сальери, спешно убежал в бильярдную, сторожить пленника. — Мне кажется, он не на ногу, а на голову кирпич уронил, — покачала головой Терезия. — И вообще, откуда в нашем доме кирпичи? — Винсент отложил, когда паука увидел. Он их боится, — ответил Сальери. Терезия рассмеялась, а Антонио сделал очень большую ошибку, успокоенный добродушным видом своей супруги. — Спасибо за письмо, любимая. Буду в городе — обязательно заеду к тебе. Проводить тебя до машины? — Проводить? — опасно прищурилась женщина, ужасно оскорблённая тем, что супруг не только занимается какой-то ересью с больным на голову охранником, но ещё и её выгоняет в ночь холодную, не позволяя приобщиться к тайнам искусства. — Ты же сейчас поедешь в город, правда? Этот дом тебе не нравится, я знаю… — Так. То есть ты даже не предложишь мне остаться на ночь? Даже чая не предложишь, я вот пятнадцать минут назад приехала и всё, уезжай? — тут же взвилась Терезия. — В нашем совместном доме? Просто выгоняешь меня?! — её голос всё повышался, а нервозность Сальери всё увеличивалась. Шутки кончились. — Терезия, конечно нет, я имел в виду, что если тебе хочется домой, ты можешь ехать в город, если хочешь остаться, оставайся, разве я могу тебе запретить? — Эмоциональный насильник! — чуть ли не со слезами продолжала кричать женщина. — Ты никогда меня не любил и не ценил! Я долго терпела твою холодность, не позволяла себе драматизировать, но ты сегодня, ты… меня довёл окончательно!!! Ты не звонил несколько дней и даже не обрадовался мне, когда я приехала! Я так ждала, что ты хотя бы обнимешь меня! — Терезия, оставайся пожалуйста, — умоляюще глядя женщине в глаза Антонио взял её за руку, но та вырвала её и хотела было отвесить пощёчину, но не смогла. Рука остановилась в воздухе, а Терезия разрыдалась. — Пойдём, моя любимая, — изо всех сил изображая из себя заботливого и сожалеющего мужа обнял её за талию Сальери. Он уже едва сдерживал гнев. — Пойдём, я обещаю, что исправлюсь, только не переживай… — Нет! — она вырвалась из его объятий и направилась к двери. Сальери почувствовал, как дрожат от ярости кончики пальцев. Ему невыносимо сильно хотелось дать пощёчину жене, которая, похоже, собиралась истерить. — Останься, пожалуйста, — максимально спокойно, но едва сдерживая кипящую злость проговорил он. — Я хотела остаться, но теперь я хочу уйти! — запальчиво воскликнула Терезия, не подозревая, что творится в душе её супруга. А эмоции там полыхали так, что адское пламя могло бы показаться слабенькой свечой. — До свидания, дорогой, удачных тебе творений! — почти проорав последние слова она хлопнула дверью так, что ручка двери, похоже, сломалась, а со стены упала картина. Сальери молча схватил расписную амфору, очередной изящный элемент декора, и со всей злости грохнул её об пол. Со двора донёсся визг шин — фрау Сальери спешила покинуть недружелюбное место. Очнувшийся Моцарт, слыша перепалку, уже перебрал все нецензурные слова, что только знал. Услышав грохот и приближающиеся шаги Сальери, он едва не зарыдал, боясь даже представить, как Антонио теперь на нём отыграется. Ведь мало того, что Вольфганг не послушался того, кто ненавидел, когда его не слушаются, так ещё и жена разозлила Сальери донельзя. Когда Антонио буквально влетел в комнату, а Винсент в тот же миг едва ли не бегом отправился подальше от «горячей точки», связанный Вольфганг сжался и зажмурился, молясь, чтобы потерять сознание побыстрее, желательно, после первого же удара, или пореза, или что там ещё этот ненормальный придумает. Первым желанием Сальери было отвесить такую пощёчину музыканту, что Моцарт действительно потерял бы сознание, если бы пленитель ударил его. Но вместо этого Сальери медленно подошёл к юноше и нарочито нежно и мягко погладил его по щеке. — Что-же ты дрожишь, мой хороший? — дрожащим от ярости голосом, но очень ласковым тоном сказал он композитору. — Ты ведь виноват только в том, что опять подорвал моё доверие. Ты согласен с этим? Моцарт, вжавшись в стену, пытался оправдаться, надеясь, что Сальери вынет кляп. Услышав последнюю фразу он ненадолго замер, а затем согласно кивнул, надеясь, что раскаяние уменьшит его страдания. Всё-таки он не хотел быть покалеченным. — Умница моя, — сладким голосом пропел Антонио, за талию притягивая юношу к себе. — Как же крепко Винсент тебя связал, ай-яй-яй, синяки останутся. Ты же не хочешь, чтобы на твоих ручках оставались синяки? Вольфганг, не понимая, какаю игру ведёт Сальери, на всякий случай согласно закивал. — Может тогда… лишить тебя твоих ручек? Или хотя бы нескольких пальчиков. — И без того напуганный пленник обмяк от ужаса в руках Сальери. Хоть Вольфганг отчасти и понимал, что угроза абсурдна, он был так напуган, что не мог контролировать своё тело и его реакцию. Юноша всхлипнул и отчаянно замотал головой, словно не давая согласие на «лишение ручек или пальчиков». Его била дрожь, а отчаяние было таким явным, что у Сальери чуть ли не все чувства отошли на второй план, уступив место возбуждению: он иногда любил представлять себя хищником, буквально пьющим отчаяние трепещущей жертвы. — Я пошутил, драгоценный мой. Не могу же я оставить мир без твоей музыки, это было бы чудовищное преступление против искусства и человеческой цивилизации. Ты согласен с этим? Моцарт опять согласно кивнул, хоть и не был согласен, не такого высокого был о себе мнения. Руки Сальери проникли под рубашку и мягко, успокаивающе гладили спину, спускаясь на поясницу. — Значит, ты считаешь себя особенным, дорогой? Смотри мне в глаза, выродок недоёбанный, — последнюю фразу Антонио прорычал в ухо несколько расслабленному пленнику и донельзя ошеломлённый, буквально шокированный такой неожиданной грубостью, Моцарт широко раскрыл глаза и в ужасе взглянул на Сальери. Тот нервно расхохотался, глядя на испуганного музыканта. — Тебе к лицу страх, Моцарт. Не надо отвечать, знаю, что считаешь. Ты каждого считаешь особенным, правда? Моцарт вновь кивнул, уже ощущая себя полнейшим дураком. — И меня считаешь особенным? — Кивок, взгляд. — Сейчас я выну кляп и ты скажешь, что во мне особенного. Если ответ мне не понравится, я сделаю с тобой то, что давно уже пора сделать. А ты ведь умница и догадываешься, что я больше всего хочу. От страха у Амадея закружилась голова. «Изнасилует или убьёт. Или всё сразу. Допрыгался, герр Моцарт,» — коротко укорил он себя, пока Сальери вынимал у него изо рта кляп. В отчаянии Вольфганг огляделся по сторонам и наткнулся взглядом на бильярдный стол. Внезапная догадка осенила его. Конечно же! Игра. Сальери просто манипулирует им. Все манипуляторы вызывают эмоции или чувства и играют на них не менее виртуозно, чем сам Моцарт на скрипке или фортепиано. Сальери безуспешно пытался вызвать его на эмоции целый вечер, и вот сейчас он почти выиграл! Мысли гения понеслись с невероятной скоростью. С какой целью Сальери пугает его? Каким бы безумным Антонио ни был, он не позволит себе причинить вред своей жертве больший, чем порезы и унижения. Он не убьёт его, потому что зависим. Он не изнасилует его, потому что в глубине души, Моцарт был в том уверен, жаждет любви и нежных чувств, сексуальное насилие за всё время пребывания не заходило дальше объятий и поцелуев. Значит, Сальери скажет, что ответ был неправильный, но, якобы по доброте душевной, отпустит его, а он, Амадей, будет чувствовать себя обязанным и даже благодарным. Хороший ход, ничего не скажешь! И Моцарт, улыбнувшись, сказал: — Ваша особенность в том, что вы превосходный игрок, герр Сальери. Вы почти меня переиграли. Я действительно испугался. Но даже у самого творческого и экспрессивного человека разум может взять верх над чувствами и эмоциями. В этом особенность всех людей. — Что же, ты прав во всём, спасибо. Но до вас мне ещё далеко, лучший игрок герр Моцарт, — самым будничным тоном сказал Сальери, с интересом окинув взглядом всё ещё связанного композитора. По спокойному взгляду Амадея он понял, что его ход блестяще парирован, и принялся развязывать верёвки. В ту ночь они больше не говорили, лишь вместе выпили по чашке чая и, коротко пожелав друг другу доброй ночи, разошлись по комнатам. Оба долго не могли уснуть. Моцарт от пережитого стресса и, что скрывать, досады из-за очередного неудачного побега, а Сальери обуревали самые разные чувства. Шутка ли — впервые в жизни его манипуляции были разгаданы! А ведь он успокоился, уже когда погладил Моцарта по щеке. Всё остальное время композитор лишь умело играл, и в действительности планировал отпустить напуганного Моцарта, сделав его «обязанным и благодарным». — Что же ты за чудо такое, Амадей? — шептал Сальери, глядя на Луну, как будто она могла дать ему ответ.