Однажды в Австрии...

Светало. Через открытое окно вместе с неярким светом утренней зари в комнату Вольфганга Моцарта вливался свежий воздух, гонимый ветром. В помещении было довольно прохладно, и Антонио даже поёжился, когда тихо зашёл туда. Молодой композитор даже не обернулся на его появление – то ли спал, то ли пребывал в том состоянии духа, в котором хочется смотреть в одну точку и не реагировать ни на какие проявления внешнего мира. – Вольфганг? – прошелестел Сальери, аккуратно прикрывая дверь. Небольшая фигурка, съёжившаяся в позе эмбриона на краю застеленной кровати, даже не шевельнулась. Антонио это не смутило, мужчина лишь прошёлся по комнате, стараясь шагать тихо, и прикрыл окно. При взгляде на витые решётки он примерно ощутил, как это – быть пленником. «Я просто чудовище,» – мысленно содрогнулся он. До этого момента его голову не посещали мысли о побеге из собственного дома, но с появлением агрессивно настроенных бандитов, от которых он ещё и зависел, Антонио истово захотел сбежать из особняка, из страны, да он бы на другой континент улетел, лишь бы не чувствовать себя подчинённым, зависимым, несвободным. А ведь именно таким он хотел сделать Моцарта. Хотел полностью подчинить своей воле, сделать зависимым настолько, чтобы тот шагу без его позволения не мог сделать. Антонио обернулся, вздохнул. Вольфганг всё так же лежал на кровати лицом к стене, лишь тихое дыхание давало понять, что это лежит живой человек. Живой. Антонио буквально двадцать минут назад закончил прятать труп другого человека, который тоже был живым. И их с Вольфгангом жизни теперь принадлежат алчным негодяям, что вообще может быть хуже этого? Сальери сел на подоконник, как когда-то, совсем недавно, сидел на нём Моцарт. Прежде композитор не мог позволить себе такой маленькой мальчишеской вольности, ведь даже такие простые проявления неформальности ему казались глупыми, казалось, что этим человек показывает свою слабость, неспособность жить в мире серьёзных взрослых людей. Тихо вздохнул Амадей, и Антонио тут же легко спрыгнул с подоконника и подошёл к кровати. – Вольфганг, ты проснулся? – прошептал он. Моцарт не отозвался, лишь судорожно вздохнул, и Антонио подумал, что композитор всё это время не спал. В горле у него встал ком от того, как стало жаль Амадея, наверняка Балтассаре угрожал ему и принудил содействовать в каком-нибудь грязном деле. – Н-не переживай, мы справимся с ними, я не позволю им обидеть тебя, - заикнулся он, едва сдерживая дрожь в голосе. Да что он может сделать против троих бандитов, за которыми стоит целая преступное сообщество? Его слова сказаны лишь для того, чтобы утешить Вольфганга, не больше. Не говоря ни слова, Амадей повернулся лицом к Сальери. Он лишь окинул мужчину долгим, ничего не выражающим взглядом. Антонио заметил непросохшие дорожки слёз на бледных щеках. Как же сильно захотелось провести рукой по этой щеке, хоть каким-то образом успокоить, хоть простой лаской отодвинуть мрачные мысли на другой план! Но Антонио даже не решался прикоснуться к юноше, боясь, как бы не сделать хуже. – Вольфганг, скажи хоть что-нибудь! – почти взмолился Сальери. – Мне так страшно за тебя… – А когда похищал не страшно было? – хриплым голосом спросил Амадей и невольно закашлялся. – Ты ведь мог отпустить меня, когда эти сволочи приехали. Ведь мог, правда, Антонио? Ты ничем не рисковал – я ведь обещал, что буду молчать о похищении. Но ты снова подумал о себе, а не обо мне. Сальери отвёл взгляд. Прежде пустые, выражающие лишь глубокую душевную боль глаза Вольфганга теперь буквально лучились осуждением. – Ты не ответил на вопрос, – настойчивее сказал Вольфганг. – Страшно тебе было? – Нет… честно, я даже не помню, что в этот момент чувствовал, кроме азарта, возбуждения, – признался мужчина. Он заставил себя посмотреть своему пленнику в глаза и в который раз восхитился их выразительности. «И о чём я сейчас думаю?» – он печально улыбнулся собственным мыслям, и эта вымученная слабая улыбка, похоже, вывела Амадея из состояния апатии. – Хочешь узнать, что я в этот момент чувствовал? – Вопрос был риторическим, и, не дав Сальери ответить, Вольфганг продолжил. – Наверное, ты думаешь, что я в тот момент боялся. Нет, я не боялся, я был шокирован, рассержен, удивлён, заинтригован даже. Когда ты заставил меня встать перед тобой на колени – чувствовал злость и стыд. Когда ты мучил меня кинжалом я чувствовал отчаяние и гордость за то, что я не поддаюсь тебе, но не страх. Даже когда Калисто лапал меня я чувствовал лишь беспомощность, обиду, отвращение. А вот теперь, вот теперь, Антонио, я чувствую страх. Самый настоящий, чистый, ничем не разбавленный, ядовитый и омерзительный. Это даже не страх – это ужас, который не даёт мне трезво мыслить. – Что случилось? – одними губами прошептал Антонио, с тревогой глядя на лицо Амадея, щёки которого теперь горели лихорадочным румянцем. – Балтассаре тебе угрожал? – Сначала нет, - быстро облизнул губы Вольфганг. Он бессильно опёрся спиной на стену, вытянул ноги. Сглотнул ком в горле, собрался с силами и продолжил. – Но потом он понял, что заставить меня подчиниться можно только при помощи страха. И он напугал меня. Он действительно напугал меня, Антонио, никогда в жизни мне не было так страшно. *** Вольфганг нестерпимо сильно хотел спать. Он даже был готов просить мафиози отпустить его хотя бы несколько часов, а потом уже приняться за разговоры, но он и рта раскрыть не успел, как Балтассаре дружелюбно улыбнулся ему и задал вопрос. – Можно я буду обращаться на «ты»? Не люблю официоз. Особенно когда дело касается более близких отношений, чем простое сотрудничество. «И о чём он говорит? Правда хочет подружиться?» – мелькнуло было в голове у Амадея. Выглядел мафиози совсем безобидно, даже невинно. Ему почему-то хотелось доверять. – Ну… да, можно, – согласился Вольфганг. «Как будто я могу отказаться,» – добавил он про себя. К тому же, ему ещё ранее дали понять, что он будет очень ценной, но всё же разменной монетой. Правильнее даже сказать не монетой, а ладьёй на шахматной доске в игре власть имеющих. Даже если это власть в преступном мире. – Отлично, – ещё более сладко улыбнулся мужчина. – Вольфганг, за последние несколько часов ты видел много вещей, которые люди обычно относят к преступным деяниям, но поверь мне, не стоит судить о людях, не зная целостной картины всех событий, что произошли… – Убийство человека и насилие надо мной – это не преступные деяния?! – перебил Моцарт. Даже сон отступил от него: в данный момент композитор чувствовал, как закипает в нём гнев, не излитый полностью на Антонио, Калисто, на всю эту ужасную ситуацию. – Вот видишь, ты ничего не знаешь, а делаешь поспешные выводы, – с укором посмотрел на него Балтассаре. Он сел в кресло напротив Вольфганга и сцепил руки в замок. Умные тёмные глаза странно блестели за тонкими стёклами очков, и Вольфганг поймал себя на мысли, что мужчина умеет гипнотизировать. На всякий случай он велел самому себе не смотреть в эти глаза. – Не берусь говорить за Калисто, но никто не собирался убивать этого несчастного, – продолжал мафиози. – Адриано стал угрожать, парень всё не так понял и прыгнул под пулю, которая должна была быть выпущена в стену. – Допустим. Но угрожать и стрелять в доме из оружия, значит, нормально, ничего преступного? – прищурился Вольфганг. – Вы что, пытаетесь убедить меня в том, что ничего страшного не произошло? – Наш мир гораздо сложнее, чем кажется такому молодому и романтичному человеку, как ты, Вольфганг, – покачал головой итальянец. – Ты жалеешь Винсенто, а ведь даже не знаешь его истории. Не задумывался о том, что он может быть убийцей? И убивал он не по случайности, как это сделал Адриано. Убивал он осознанно. И жестоко. – Каким бы он ни был ничто не оправдает того, что его убили, а тело уже спрятали! Вы прекрасно понимаете: всё произошедшее есть преступление, – сказал Вольфганг, но его уверенность пошатнулась. Ведь он действительно знал покойного скорее с отрицательной стороны, чем с положительной. И о прошлом его ничего не знает от слова совсем. Итальянец, словно почувствовав колебания в душе Вольфганга, заговорил с ещё большим энтузиазмом и убедительностью. – Ты наверняка понимаешь: того, что случилось, уже не исправить. Но можно исправить то, что случиться может по вине Антонио и Винсента, так неудачно спрятавших в этом доме одну очень нужную вещь. «Значит, Калисто был прав. Им нужна какая-то вещица. Они хотят, чтобы я помог её найти?» – думал Моцарт, стараясь не встречаться взглядом с мафиози. – И что может случиться по их вине? – уже искренне заинтересованно спросил он. – И что это за вещь такая нужная? – Меня радует твоё любопытство. Я готов удовлетворить его. Но… можем ли мы тебе доверять? – собеседник картинно нахмурился, словно раздумывая над этим вопросом. – Вы же сами хотели со мной «подружиться», разве нет? Боже, я ничего не соображаю, я ужасно хочу спать, - протянул Моцарт, с ногами забираясь в кожаное кресло, словно готов был заснуть здесь и сейчас. Он невольно глубоко зевнул, желая, чтобы разговор уже поскорее закончился. – Хотели, и обязательно подружимся. А спать пойдёшь тем быстрее, чем быстрее мы придём к соглашению, от которого оба получим выгоду, - монотонно произнёс Балтассаре. – Давайте прежде кое-что проясним, – решился взять ситуацию в свои руки Амадей, оскорблённый тем, что с ним разговаривают как с глуповатым провинившимся ребёнком. – Я не хочу с вами ни дружить, ни как-либо ещё общаться. Я иду против своей совести и поступаю против закона, скрывая от полиции преступление, но я обещаю никому не говорить о том, что произошло в этом доме. И вообще, вы же хотели прояснить что-то насчёт моей дальнейшей жизни, разве нет? – Именно это я и делаю. Поверь, я желаю тебе только добра… – Не верю, – перебил его Вольфганг, сам удивляясь своей наглости. Но раз начал говорить, надо и закончить мысль, не дающую ему покоя уже некоторое время. – Давайте признаем: будь я не Вольфгангом Амадеем Моцартом, а обычным парнем, вы бы позволили Калисто издеваться надо мной до смерти и глазом бы не моргнули, – зло выплёвывал фразы юноша. – А не замучь меня он, думаю, вы бы уже убили, побоявшись, что я сдам вас полиции. Но к моему счастью и несчастью одновременно я имею честь быть собой. Вы же просто хотите использовать меня, использовать моё влияние, положение. Думаете, что если мне немного за двадцать, то я ещё глуп и наивен? Ошибаетесь. Не добра вы мне желаете, а хотите подчинить себе, да чтоб я ещё и рад этому был. – А ты уже хорошо успел узнать эту жизнь, Вольфганг, – лишь улыбнулся в ответ на эту гневную тираду мужчина. – Ты совершенно прав, есть люди, воспринимающие других людей лишь как средство. Наивно думать, что их не существует. Но поверь мне, в каждом из таких людей можно воскресить ту часть души, которая есть у всех психически здоровых людей – воспринимать людей, как ценность. В детстве у каждого был человек, которого мы ценили. Хотя бы некоторое время. Никто не забудет эти моменты, и светлое чувство будет проявляться, у кого-то чаще, у кого-то реже. В данный момент я действительно воспринимаю тебя как ценного человека и думаю только о твоём благе. – Неужели? Хотите сказать, что воспринимаете меня как ценность? Ставите мои интересы выше ваших? – Вольфганг слегка наклонил голову, невольно отмечая, как ноют мышцы. С самого начала диалога он начал догадываться, что им элементарно манипулируют, а теперь убедился в этом. Когда человек аргументирует тем, что думает о благе собеседника – осознанно или неосознанно, но он им манипулирует. Не всегда это плохо, но в случае с преступником очевидно, что ни к чему хорошему это не приведёт. Так думал Вольфганг и с нетерпением ждал, что же ему ответит мафиози. – Разумеется, ценность, – ответил Балтассаре и так искренне удивился, что можно было подумать о том, что он говорит чистую правду. – Лжёте и не краснеете, – с укором произнёс уже окончательно убедившийся в своих догадках музыкант. – Если бы хоть немного уважали мои интересы, мы бы поговорили утром, сейчас, после всего случившегося, только слепой не увидит, как мне плохо и как я хочу спать. А вы мало того, что хотите прийти со мной к некоему соглашению, о котором вы наверняка много знаете, а я ничего, отчего оказываюсь в невыгодном положении, так ещё и прямым текстом сказали, что пока не придём – будем говорить. У музыкантов память хорошая, – развёл он руками и даже смог улыбнуться. – Мыслишь, однако, совсем не как сонный человек, – Балтассаре встал и прошёлся взад-вперёд по комнате. – Понимаешь, я не мог отпустить тебя, не прояснив ситуацию касательно тебя и наших действий… а если бы ты не уснул, начал звонить в полицию? Или попытался сбежать? Ты должен знать, что этого делать не стоит. А почему – это я и хотел тебе объяснить. – Я бы вызвал полицию уже после попытки изнасилования, не думали об этом? И нашёл бы способ перехитрить Калисто и сбежать, пока вас не было. Опять что-то не стыкуется. Может, вам тоже поспать нужно, а то теряете хватку, – уже в открытую издевался Моцарт. Прямолинейность всегда была его маленькой слабостью и силой одновременно. Но молодой человек совершенно забыл, с кем имеет дело. – Ты перевираешь мои слова, – строго ответил мафиози. – А вы перевираете жизнь, когда пытаетесь меня убедить в том, что ваша прибывшая из Италии троица святая, а сам вы белый и пушистый и вообще за мир во всём мире. – Мало того, что ты меня не понял, переврал, так ты ещё и догадки строишь… Не устал? – Нет, я ведь это люблю, – вздохнул Моцарт, уверенный в том, что уставший мужчина отпустит его, и не придётся давать какое-либо обещание, которое может впоследствии сковать волю. – Что любите? – Строить люблю. Особенно глазки и догадки. – Да как вы вообще дожили до ваших лет с таким характером?! – М-м-м, дайте подумать… Припеваючи. – Поздравляю, твоя песенка спета. С виду пожилой мужчина обладал на редкость стальной хваткой и быстрой реакцией. Не успел сонный Вольфганг среагировать на стремительное движение, как его правое плечо уже сжимала сильная рука. Юноша невольно вскрикнул от неожиданности и потянулся руками к схватившей его ладони, желая отстранить её. – Сидеть! – рявкнул мужчина, вставший позади Амадея. Музыкант пресёк собственную попытку вскочить с кресла. – Будем говорить по-другому. Не дёргайся и не ори – хуже будет. – Отпустите, я не убегу, – тихо проговорил Вольфганг, мысленно моля избавить его от возможного очередного насилия. Руку мужчина убрал, и Вольфганг облегчённо вздохнул. «Рано радуюсь, сейчас он точно заставит меня помогать им в чём-бы то ни было,» – уныло заключил он про себя и приготовился слушать предложения, от которых нельзя отказаться. – А я ведь в самом деле хотел тебе помочь, глупый маленький мальчик, – вздохнул за его спиной Балтассаре. – Будь ты умнее, ты бы подыграл мне, согласился бы с моими условиями. Честно говоря, я думал, ты догадаешься это сделать. Для тебя так было бы лучше, но, похоже, действительно стоило отложить разговор до утра. Теперь я не предлагаю тебе ни дружбы, ни покровительства – твоё наивное благородное сердечко заставит тебя их отвергнуть. Ну вот, наконец-то ты слушаешь, не перебиваешь. Любишь кнут, а не пряник? Ну просто как Антонио в его лучшие годы, да, – невольно предался воспоминаниям мафиози, вызвав закономерный интерес у Вольфганга. Впрочем, композитор теперь решил молчать до тех пор, пока ему не дадут слово. А то договорится ещё до собственной смерти. – К слову об Антонио: он тебе рассказал, кем мы являемся? Этот вопрос немного смутил Моцарта. Вдруг Сальери нельзя было разглашать тот факт, что эти люди – преступники? «Да какое мне дело должно быть до этого Антонио Сальери после того, что он сделал со мной?» – мелькнула было у него мысль. Но он всё же решил позаботиться об имидже итальянца, заявив самому себе, что так будет лучше для них обоих. – Он просто сказал, что вы из Италии, что вы его знакомые, – ответил Амадей. Очень непривычно ему было говорить с человеком, стоявшим позади него. Но Моцарт теперь даже не то что встать и говорить лицом к лицу, лишний раз шевельнуться опасался. – Осторожный какой. Впрочем, если вы не близкие друзья, его можно понять. Мы, Вольфганг Амадей Моцарт, члены одной влиятельной итальянской семьи. Из Южной Италии, чтоб ты понимал. Ты ведь понимаешь? – Понимаю, – кивнул Вольфганг. – Из Неаполя или с Сицилии? – Не угадал, но ход мыслей правильный, – усмехнулся Балтассаре. – Корни наши из одной непримечательной провинции. Власти Италии проводили и проводят крупнейшие операции по борьбе с нами, успешные, надо сказать, но они начались тогда, когда мы уже набрали силу. Расселились по всей Европе, Америке, пожалуй, мы есть на всех обитаемых континентах. Внешне оставшиеся члены нашего клана безопасны для общества, но всегда есть исключения, верно? Да и не такие уж мы негодяи, пообщаешься с нами, сам убедишься. – Последнее предложение он произнёс приветливо, даже как-то мягко. Однако именно оно заставило сердце Моцарта пропустить удар. – Нет, – почти жалобно вскрикнул он. – Я не стану!.. – Да будет тебе, Вольфганг. Мы же пока ничего не требуем. Более того, мы за своих – горой. – Знаю я эти «горой», читал, как мафиози своих же полиции сдавали, – пробормотал Вольфганг. – Это предатели, и они наказаны. Кто не судьбой наказан – тот нами. Ты несколько наивный, но в целом неглупый юноша, должен понимать, что просто так ты от нас не отделаешься. – Говорите уже прямо – вы хотите, чтобы я стал вашим соучастником? – онемевшими губами прошептал Вольфганг на одном дыхании. – По моей рекомендации ты станешь им, как когда-то стал и Антонио, – под аккомпанемент судорожного вздоха несчастного Моцарта протянул Балтассаре. – Я знаю, что родственников в полиции у тебя нет, успел изучить твою биографию. Ты нам нужен, потому что вхож в круги влиятельных и богатых людей. Всего-то нам и требуется – информация. Кто куда уезжает, с кем встречается, что делает. – Я считал, что мафиози чтят нравственность хоть в каком-то её проявлении. Как по-вашему, это нравственно – заставлять человека вставать на путь преступника? – Если ты забыл: нравственность – это моральное качество человека, а не группы людей. Ты можешь увиливать от ответа сколько угодно, но тебе все равно придётся смириться с тем, что ты теперь работаешь с нами. – А если я не соглашусь? – почти выкрикнул Моцарт. – Если я предпочту смерть, чем такую испоганенную жизнь?! – Ну уж, тебе то мы умереть не дадим. А вот твоей очаровательной жене, милой сестрице, заботливому отцу… Мы уже знаем, где они находятся. Вольфгангу показалось, что лёгкие его склеились и не могут пропустить воздух. Голова закружилась от ужаса и недостатка кислорода, композитор судорожно вцепился мокрыми от пота руками в кожаные подлокотники и с хрипом наклонился вперёд. «Только не это, только не это, только не это, только не это,» – повторял он про себя как заведённый, тупо наблюдая, как кружится пол и часть стены перед глазами. Он, наконец, смог вдохнуть воздух. – Не… трогайте… мою семью, – прохрипел он и сполз с кресла на пол. Перед глазами крутились жуткие картины возможной расправы над самыми близкими. – Хорошо, что на тебя подействовала только угроза, – Балтассаре, опершись руками на спинку кресла, с интересом наблюдал за дрожащим Вольфгангом. – Я уж думал предоставлять тебе выбор, чей мизинчик прислать тебе в качестве сувенира – сестрицы или жёнушки? А что бы ты выбрал, а? – Вы бы их все равно не поймали, – просипел юноша. – Ни одну из них. Тем более отца. – Вольфганг-Вольфганг. Жизнь в соцсетях делает человека таким зависимым, таким уязвимым. Уж одну то бы, да поймали, вычислили бы. Благодаря геотегам в Инстаграме мы знаем твои любимые места, твой адрес, адреса твоих друзей и друзей Констанции. В Твиттере ты добровольно рассказывал едва ли не о каждом шаге, открывал свою душу любому, кто захочет в неё посмотреть. Я уже знаю все твои слабости. Хотя и так можно было догадаться, что больше всего тебя напугает опасность для твоих любимых. – Пообещайте, что не причините вреда Констанции, Наннерль и отцу, и я соглашусь со всем, что скажете, – дрожащим голосом прошептал Вольфганг. – Ты ещё ставишь условия? Дитя, если ты не станешь нашим соучастником, уже завтра мы организуем операцию по поимке кого-либо из милых дам. Нам все равно пока делать нечего, почему бы не поразвлечься? А как ты посмотришь на то, что мы будем делать больно одной из них на твоих глазах? Она будет кричать и умолять нас прекратить, будет непонимающе смотреть на тебя и молить помочь. А ты будешь наблюдать за её мучениями до тех пор, пока не поумнеешь. Вольфганг со стоном схватился за сердце, бьющееся так сильно, что казалось, что сейчас оно остановится, не выдержав такого ритма. Он не смог подавить рвущиеся наружу рыдания. «Я должен стать преступником… просто ради того, чтобы не убили моих родных! За что мне это?! Антонио, неужели и тебя так же ломали и принуждали?! Неудивительно, что ты кукухой съехал…» – Какой неженка, – вздохнул мафиози, наблюдая за корчившимся и едва сдерживающим истерические всхлипы юного композитора. – Будешь так истерить – буду бить по щекам. Возьми себя в руки! – Я согласен, я на всё согласен, – простонал Моцарт, поднимая взгляд на своего мучителя. – Вы не тронете их? – Будешь послушным – не тронем. Будешь делать глупости – увидишь, что будет. Но я бы советовал тебе избежать этого зрелища. Да и сам я не люблю женские слёзы, крики и кровь. Особенно кровь. Отстирывается плохо. *** Вольфганг не помнил, как он оказался в объятиях Антонио. Он просто рыдал и дрожал всем телом, судорожно цепляясь руками за рубашку своего похитителя. История Амадея тронула и Антонио, но он не мог плакать. В сердце помимо отчаяния поселилась глухая злость на мафиози. Антонио тоже не помнил, кто первый подался в объятия – он сам, стремясь утешить Вольфганга, или Вольфганг. Сальери чуть не с десяток минут прижимал к себе дрожащее в истерике хрупкое тело, гладил непослушные шёлковые локоны и испытывал дичайшую и глубочайшую душевную боль от того, что это он является корнем страданий Вольфганга. Несколько дней назад как бы он рад был так обнимать своего Гения, но и случившееся уже успело отчасти изменить его, и ситуация не располагала к положительным эмоциям. Амадей начал затихать, вдруг отстранился, вытер рукавом лицо. – Я все равно не стану им помогать. Я буду для них притворяться послушным, лгать им, это будет меньшим злом, чем участвовать в их делах. – Ты только им этого не говори, – фыркнул Сальери. – Почему ты не делал так же? – Амадей снова отодвинулся от него. Признаться честно, он был смущён тем фактом, что объятия самого близкого врага его успокоили. И что ему хотелось бы ещё побыть в этих успокаивающих объятиях. – Я не такой сильный, как ты, – вздохнул Антонио. – Я думал, что если подчинюсь им, будет лучше для всех. Да и не заставляли они меня искать информацию или что-то подобное. Им был нужен этот дом, я, как его владелец, и… – Он замер, вспомнив, что в его тайнике за шкафом, в котором преступники обычно прятали наркотики, всё ещё лежат вещи Моцарта. И что если мафия их обнаружит, к нему точно возникнут вопросы по поводу Вольфганга. И то правда, зачем прятать вещи своего гостя в тайник? – Чего ты замолчал? – спросил его тем временем «гость». – Они ведь всё ещё не знают, что я похитил тебя, – прошептал Сальери. – А если узнают, то что будет? – спросил Моцарт, решив на до поры до времени не говорить о Калисто, чтобы узнать побольше информации из других уст. – Надеюсь, что плохо от этого будет только мне, а не тебе, но гарантий не даю, – горько признался Антонио. – Главное, чтобы они не узнали причину, ведь тогда они могут шантажировать меня тобой. Постой… Я болван, я же описал всё в дневнике! – мужчина встревоженно вскочил. – Чёрт, мне надо немедленно уничтожить мой дневник. Я там такое описывал… – Подожди, не так быстро! – схватил его за рукав Амадей, тоже вскочивший с кровати. – Тише, они же могут проснуться. Просто быстро сходи в место, где прячешь дневник и возьми его, плёвое дело. – Он в моём кабинете, а его занял Балтассаре, – Антонио бледнел прямо на глазах. – Теперь я понимаю, почему. Они подозревают, что я знаю, где ключ, но скрываю это от них! Возможно, он прямо сейчас обыскивает мой кабинет! – Теперь уже Сальери стало страшно. Он натурально дрожал от одной мысли, что сделают с ним и с Амадеем, если узнают, с какой целью Моцарт находится здесь. Что уж говорить о выжигающем дотла стыде, ведь в дневнике не только факты, но и фантазии, что в разы откровенней, чем любое чтиво наподобие пресловутых «Оттенков». – Подожди, что за ключ? – поинтересовался Моцарт, не осознающий до конца масштабность опасности и из всего потока слов вычленивший только фразу про ключ, про который Балтассаре ему так и не сказал, решив подождать до утра. Моцарт уже догадался, что искомая преступниками вещь наверняка и есть этот самый ключ. – Господи, он утерян и хорошо, сейчас надо думать, как забрать и уничтожить мой дневник! – Этот ключ? – перебил излияния Антонио Моцарт, на всякий случай отскочил от мужчины на несколько шагов и продемонстрировал вынутый из кармана ключик. Хоть он и стал больше доверять Сальери, он был не готов расстаться с вещью, если она представляет для мафии такую ценность. Амадей и сам был удивлён своим внезапным жестом – куда логичнее было бы не разбрасываться такой ценностью, но и сам он был далеко не уверен в том, что это именно та искомая вещь. С лица Сальери можно было писать картину. Но образцовое удивление быстро сменилось недоумением, а затем и скепсисом. – Я ведь не знаю, как выглядит этот ключ, только по чертежу, который пять минут видел, примерно представляю… Другому бы человеку я не поверил, но тебе, Моцарт, везёт на приключения, не исключаю, что это то, что они ищут… Где ты нашёл его? – он попытался подойти ближе, но Моцарт отступил к двери. – Не так быстро. Я ещё не настолько тебе доверяю, чтобы отдавать его. – Может, это и не он вовсе. В том ключе есть какой-то маленький ювелирный секрет. Если в этом его нет, то я тебя разочарую, это просто игрушка. – Смысл слов довольно неприятно отозвался в сердце Моцарта. «Я ведь действительно нашёл его во всяких игрушках и бутафории…» – Отлично. Тогда я отдам мафии эту игрушку, если это действительно нужная вещь, они меня наверняка отпустят. – Ты не в курсе, конечно, для чего он им. Они хотят похитить какие-то бриллианты или документы и чертежи, или что-то ценное в этом роде у одного именитого ювелира, – терпеливо принялся объяснять Антонио. – Строго говоря, а нам то что? Этот ювелир наверняка тщательно охраняет свои изобретения. Даже если им удастся стащить какую-то вещь, она все равно будет гулять по чёрном рынку, а потом и вовсе исчезнет, затеряется в коллекции какого-нибудь богача, – Амадей не понимал проблемы, к тому же на него опять начал накатывать сон. А ведь совсем скоро совсем рассветёт… – Я до конца не знаю, что им нужно и для каких целей, даже не знаю точно, кого они хотят ограбить, – объяснял Антонио. – Проблема в том, что я знаю этого человека лично, но из ряда своих знакомых не могу выделить того, кому они хотят причинить вред. Я бы его предупредил, а дальше уж пускай они творят, что хотят – возможная жертва будет готова ко всему. – Есть у меня одна мысль, – тихо протянул Вольфганг, пряча ключ в карман. – Ты говорил, что они приехали очень неожиданно. Значит, это было срочно. Иначе вы бы и не искали всю ночь некий ключ. Получается, они действуют очень быстро, но почему? – Здравая мысль, – одобрительно кивнул Сальери. – Они говорили, что приедут в декабре. Возможно, их жертва вот-вот сорвётся с крючка вместе со своей жутко ценной вещью. – Вот именно, – кивнул Вольфганг. – Осталось среди твоих знакомых вычислить тех, кто связан с ювелирным делом, а потом тех, кто в ближайшее время покинет страну, или банкрот… В общем тот, из-за кого ценность может быть утрачена. – Моцарт, ты гений, – по-доброму усмехнулся Сальери. – Сальери, ты такой честный, – насмешливо, но уже более дружелюбно, чем когда-либо, кивнул Моцарт. – Ещё он им чем-то обязан, но по этому факту вычислить человека невозможно, никто же не ходит по улицам с табличкой «я должен мафии». – Какая-никакая, а информация, – вздохнул Моцарт, затем собрался с силами и спросил: – Заключим перемирие? Я уже не сержусь ни за порезы, ни за унижения. Мы сейчас в одной лодке и у нас одна цель… – …помочь друг другу выйти живыми и невредимыми из этой ситуации и саботировать преступление. Отличное начало для… – он замялся, не зная даже, как правильней назвать то, что испытывает к Вольфгангу. Желание обладать сошло на нет, желание дружить, видеть его, слышать его днём и ночью, к его сожалению, осталось: он не мог представить своей жизни без Амадея. Последний подошёл к замявшемуся композитору. – Я понял. Можешь не говорить. И они впервые обнялись как старые друзья. Если бы в комнату зашёл Калисто, он бы взбесился от ревности, видя такую картину. К счастью для обоих композиторов юный мафиози только что проснулся и пока никуда не спешил. Но какое-то чувство так и влекло его выйти из комнаты и пойти навестить Моцарта. Он прекрасно понимал, как «по-доброму» разговаривал с композитором вчера Балтассаре и даже немного сочувствовал незадачливому парню, так некстати очутившемуся в таком переплёте. «Живым из него точно не выйти,» – спокойно думал Калисто, глядя в потолок. Он решил как умеет поддержать Моцарта, а потому встал и принялся приводить себя в порядок: в любой ситуации ему хотелось выглядеть великолепно. Калисто и Антонио, выходящий из комнаты Моцарта (последнего он таки успокоил и убедил поспать), окинули друг друга полными ненависти взглядами. Они оба молчали, а воздух так и звенел от напряжения. – Чего тебе от него нужно? – наконец прошипел Антонио, пытаясь оттеснить парня вглубь коридора. – Может быть того же, что и тебе? – очаровательно улыбнулся Калисто. – Что ты с ним делал? – В отличие от тебя ничего предосудительного, просто успокоил, – почти прорычал Антонио. – Ты его даже пальцем не тронешь. – Ой ли? Ты считаешь себя хозяином положения? – Калисто, ничтоже сумняшеся, приблизился вплотную к Антонио и горячо прошептал тому на ухо: – Я знаю твой маленький секрет, Антонио. Ты похитил Вольфганга Амадея Моцарта. Парень легко отпрянул, шутливо потрепал Сальери по щеке. Он с огромным удовольствием наблюдал за метнувшимся взглядом Антонио. Ужас на лице композитора был столь явным, что Калисто окончательно убедился в своей догадке. «Что же, отлично. Теперь и Сальери будет мне подчиняться». – Кто тебе… Это сказал? – выдавил из себя музыкант, мысленно готовый уже ко всему. – Не поверишь, сам Амадей. – Что?! – Сальери непонимающе глядел на молодого итальянца. Да быть такого не может! Неужели Моцарт спелся с этим подонком и рассказал ему про свои страдания?! Нет, такого быть не может! – Не кричи, разбудишь Вольфганга. Он ведь уснул, да? Как жаль, что не в моих объятиях. – Калисто откровенно издевался над композитором. Сальери же на миг испытал глубокое удовлетворение и некоторое злорадство. «Да уж, ты, мразь малолетняя, от Моцарта не получишь ни дружбы, ни любви, ни даже какого-либо тёплого отношения!» Но ярость всё же так и терзала его дух. Не в силах совладать с собой, он толкнул Калисто вглубь коридора и попытался прижать к стене, дабы поговорить на его языке, но парень был гораздо ловчее. Он не только умело вывернулся и оказался за спиной Антонио, но и заломил ему руку с такой силой, что Сальери чуть не до скрипа сжал челюсти, дабы не вскрикнуть от ноющей боли. – Твоё счастье, что никто пока об этом не знает, кроме меня. И не узнает, пока ты будешь меня слушаться. Идём, нам надо поговорить. – Калисто отпустил руку мужчины и спокойно пошёл вглубь коридора. – Такой юный и уже такой хитрый и расчётливый, – обречённо следуя за парнем прошипел Антонио. В своей комнате Калисто вальяжно развалился на кресле, Антонио сел на стул возле окна. Густо-оранжевые лучи восходящего Солнца уже пробивались через стекло, и не будь ситуация такой напряжённой, картина была бы очень умиротворяющей. – Я не верю, что Вольфганг сказал тебе это, – начал разговор Антонио. – Это меня не волнует. Ты просто делаешь то, что скажу я, и вы оба выходите из этой ситуации победителями. А за это я храню твой маленький секрет. Ты же знаешь, что могут с Моцартом сделать Адриано и Балтассаре, если узнают, что ты его похитил. Они так любят манипулировать чувствами людей! Ты ведь Моцарта не из-за зависти похитил, верно? Иначе бедный гений был бы уже мёртвым бедным гением. Антонио внутренне расслабился, поняв, что Калисто всего лишь догадался о положении Моцарта, так как тот ему что-то случайно сказал. Но самому Амадею ума хватило, чтобы не откровенничать с Калисто, и это грело Антонио душу. Ведь композитор уже успел испугаться, что Вольфганг поддался обаянию парня и поделился своими переживаниями. – Что же, не буду скрывать, ты прав. И спешу огорчить: есть вещь, из-за которой эту правду могут узнать Адриано и Балтассаре. – Какая досада! – пафосно произнёс Калисто, закатывая глаза. В глубине души он действительно испытал досаду: под угрозой было его воздействие на Сальери. А жизнь и здоровье Вольфганга так и вовсе находились в опасности. – Я говорю правду. Это мой дневник, который надо найти и уничтожить. В противном случае, твой отец и Балтассаре узнают о моих… чувствах к Вольфгангу. – Краснеешь, как девица, ой Сальери, а вроде женатый человек, вроде двадцать девять лет, не ребёнок уже… – но за напускной небрежностью Калисто пытался скрыть тревогу. Однако, привыкший не думать о других, он скорее чувствовал обделённым себя, и о своём благе думал больше, чем о благе кого бы то ни было. – Калисто, мне нужен этот дневник. Ты представить себе не можешь, что может случиться, если Балтассаре найдёт его, – Антонио решил воспользоваться случаем и убедить Калисто помочь ему. – Балтассаре? – Дневник в моём кабинете, во втором ящике стола. В этой комнате сейчас Балтассаре, и я очень боюсь, что он не спит. Кто знает, вдруг ему вздумается полистать мой дневник? – Это очень даже возможно, чёрт возьми, – процедил юноша. – Однако, прочитай он его, сообщил бы и мне. Скорее, он ещё не нашёл его… Мы должны его опередить. Хренов ты старпёр, ну кто в двадцать первом веке ведёт бумажные дневники? Почему ты не мог вести электронный… Придётся незаметно пробраться в твой кабинет. У меня уже есть план. И Антонио второй раз за последние несколько часов стал связанным одной целью, уже с гораздо менее приятным ему человеком, но ради безопасности того, кто был ему действительно дорог.