Однажды в Австрии...

В мире музыки дать фору Антонио мог разве что Моцарт. Однако, в этом мире чересчур беспечного и эксцентричного австрийца частенько не воспринимали всерьёз. Сальери мог заслуженно называть себя первым среди равных. Он являлся одним из самых выдающихся дирижёров Европы, даже несмотря на то, что предпочитал сочинять, а не дирижировать. Управлять мелодиями, а не людьми, представлялось ему более интересным, да и более безопасным, собственного говоря, тоже. О криминальном мире, к которому невольно принадлежал, он и вовсе предпочитал не думать. Однако, композитор не мог отрицать, что в преступном мире тоже можно дирижировать. Дирижировать информацией, планами и людьми, и там выдающимся дирижёром мог бы стать Калисто. Так, по крайней мере, решил Антонио. Не надо было даже иметь такую проницательность, которая была у него, чтобы за несколько минут понять способности юноши. Композитор же, выслушивая перемежающийся с издёвками план, успел ознакомиться с самыми разными чертами характера молодого итальянца. «Уверенный, не лишённый харизмы, лидер и организатор, как жаль, что уже такой мерзавец. Ничто его не исправит,» – даже с некоторой жалостью думал Антонио. – Но ты точно уверен, что план сработает? – спросил музыкант вслух. – Какой-то он слишком простой… в воздухе подвисший. – В воздухе? А ты хочешь, чтобы он был в землю закопанным, как старина Винсенто? Мой план – самый лучший план. Калисто быстро оглянулся по сторонам, убедившись, что никто не видит их и не слышит, поскольку стояли они в коридоре у лестницы, продолжил. – Мы с Адриано ссоримся не по разу на дню, только поэтому старик ничего не заподозрит. Все остальные планы – провальные, и это не обсуждается. Хочешь кого-то обмануть – будь максимально естественным. Будь предсказуемым. Поставь себя на место того, кого обманываешь. – Ты себя вообще слышишь, Мориарти на минималках? – не сдержался Антонио. – Тебе всего двадцать, и ты поучаешь… – И если не я, на нашем милом романтике Моцарте живого места не останется, – перебил его юноша. – Твоя забитая нотами и страданиями голова не способна родить догадку о том, что Адриано – садист, и мучить кого-нибудь, пусть даже психологически, он обожает до дрожи и слюнотечения. Дай только повод. А твоя страсть к Моцарту – более чем подходящий повод. – А ты весь в отца, не так ли? – прошипел Антонио, едва сдерживаясь от того, чтобы не начать ссору с мальчишкой. – Я не считаю его своим отцом, – отрезал Калисто. – Ещё раз затронешь эту тему – горько пожалеешь. Идём. Они спустились на первый этаж, который уже заливал солнечный свет. В лучах затанцевали пылинки. Антонио рассеянно понаблюдал за ними, все ещё слабо веря в то, что затея Калисто окажется удачной. – Что ты скажешь Адриано, чтобы вы начали ссориться, да так, чтобы Балтассаре пришёл вас разнимать? – тихо спросил он. – Это не твоё дело. Твоё дело – позвать деда-мафиоза, и пока тот разнимает нас, стащишь свой принцессин дневничок с секретами. – Но он может позвать меня с собой, об этом ты не подумал? – Вряд ли, зачем ему впутывать тебя в наши ссоры. Но если позовёт, придумаем другой план, – пожал плечами Калисто с преспокойным выражением лица. Антонио страшно раздражало такое спокойствие в сложившейся ситуации, но он не решился злить парня, сделав выбор в пользу очередного сомнения в его словах. – План может уже стать ненужным к тому времени. Мы не можем быть уверены даже в том, что Балтассаре уже не нашёл дневник. – Значит, так тому и быть. Я даже рад отчасти буду, возможно, мне тогда дозволят по-взрослому развлечься с этим славным австрийцем, все равно ему несладко придётся. Ой, ты когда вот так от ярости и ревности чуть из штанов не выпрыгиваешь, очень мило смотришься. – Иди уже, – вздохнул Сальери, опускаясь в кресло. – И… постарайся побыстрее. – Главный здесь я, а не ты, Антонио-о, – пропел Калисто, мило улыбнулся. – Ты мне помогаешь, а не я тебе. И чтобы ты лучше усвоил это, иди к кабинету первый и смирненько стой, жди, пока не услышишь наши крики. Повторю на твоём языке: я – дирижёр, ты – концертмейстер. Слушайся. –Подарю тебе дирижёрскую палочку, паршивец, – вздохнул Антонио. – В задницу себе засунь эту палочку, – оборвал мужчину Калисто. Сальери мог только хватать ртом воздух. Махнув рукой он поднялся по лестнице как можно быстрее. Как ни крути, дорога была каждая минута. *** У кабинета Антонио остановился, глубоко вдохнул. Про себя он молился, чтобы всё прошло удачно. «Надо ещё придумать, как уничтожить дневник. Думаю, его стоит сжечь, или залить водой, чернила ручки наверняка расплывутся так, что не будет возможности разобрать написанное.» Он мялся у двери собственного кабинета, чувствуя себя так, как провинившийся школьник перед кабинетом завуча или директора. «Это же невероятно абсурдная ситуация,» – вдруг подумал он и по-дурацки захихикал. «Ведь действительно, мне почти тридцатник, а я вёл дневник, как девочка в период полового созревания. Ныл там, жаловался, эротические фантазии свои описывал. Ладно хоть… как их там? – фанфарики про себя с Моцартом не писал». Он жутко нервничал, а от всей этой ситуации его ещё и стало пробивать на истерический хохот. Сие, как известно, дело гиблое: пытаться сдержать этот смех все равно что пытаться остановить на секундочку планету Земля. – Ых… ых… ыхыхть, – несчастный Сальери покраснел от натуги, пытаясь сдержать нервный смех. От этого ему стало ещё смешнее. Великий (по версии Розенберга) и ужасный (по версии Леопольда Моцарта) композитор согнулся пополам, слёзы выступили у него на глазах. – Ииии, – тихонько запищал он, утирая их белоснежным платочком. Платочки у него, в силу педантичного характера, всегда были наглажены, отутюжены, сложены треугольничком. И в силу ранимого характера всегда положены в карман. – Эээээ? – дверь без скрипа отворилась и на пороге показался заспанный Балтассаре. Увидев скулящего Сальери он не то что бы удивился, он был откровенно обескуражен и даже немного напуган. – ААААА! – донёсся вопль с первого этажа. Решив положить конец этому зубодробительному изъяснению на языке первобытных людей, Балтассаре тряхнул за плечи Антонио. В светлую голову последнего не пришло ничего лучше, чем скрыть свой истерический смех под рыданиями. Надо сказать, получалось у него отменно, ибо в душе он был королевой драмы. И работал по системе Станиславского с тех самых пор, как узнал о системе Станиславского. А до того, как узнал, работал по системе Сальери, принципы которой были точно такими же. В любом случае, искусством переживания музыкант овладел в полной мере, потому сейчас выглядел убедительно расстроенным. – Что произошло?! – вопль мафиози, лоск и интеллигентность которого мигом сошли на нет, немного отрезвил Антонио. – Т-т-там Адриано с Калисто ссорятся, – выдавил из себя Сальери и снова завсхлипывал, спрятав лицо в ладонях. – Это тебя так расстроило?! – бандита аж перекосило. – Я просто вспомнил своего отца, я с ним тоже… ссорился, – судорожно вдохнул воздух Антонио. С первого этажа донеслись вопли на итальянском. Это даже отдалённо не было похоже на «мамма-мия». Раздался задорный перезвон бьющегося стекла. – Как с вами тяжело, – горько вздохнул мафиози. – С нами композиторами? – уточнил Сальери, решив, что итальянец осуждает его за чрезмерную эмоциональность. – С вами кретинами, – коротко и ёмко ответил Балтассаре, и, стараясь не касаться Антонио даже полами спального халата, поспешил вниз. Антонио на ватных ногах бросился в кабинет, как только мужчина скрылся из виду. Конечно, он понял, что Балтассаре ничего не нашёл. Тот и не искал, похоже: на диван был наброшен плед, мафия спать всё-таки хотела. Даже в случаях, когда город засыпает. Оглядываясь на дверь, Антонио поспешил к огромному письменному столу. «Так, второй ящик… Отлично». Всё было на своих местах. Даже удивительно. Так везёт, что наверняка что-то случится. «Дневник, небольшой сейф, в который я положил ключ от дома, мобильный телефон и деньги для Вольфганга, рассчитывая, что тот, прочитав одну из записей дневника, решится сбежать и…» Композитор совсем забыл о том, что предоставил альтернативу побегу. В небольшой коробке, что лежала под дневником, был смертельный яд. Сальери содрогнулся, представив, что с ним было бы, решись Моцарт на самоубийство. Итальянец внимательно разглядывал серую коробку. Осторожно, словно боясь, что что-то из неё выпрыгнет, открыл её. Яд, конечно, никуда не исчез. Небольшая колбочка с плотно закрытой крышкой и высотой не более пяти сантиметров возлежала на тёмно-красной бархатной подкладке, словно спящая гадюка. А что если?.. Итальянец всерьёз задумался о том, чтобы отравить мафиози. «Но я же не убийца!» – одёрнул он себя. – Однако, яд лишним не бывает, – здраво рассудил Сальери и прихватил вместе с дневником коробочку. Может быть, и мини-сейф взять? «Жаль, что он слишком тяжёлый. Впрочем, нет в нём ничего особенного.» Единственное предназначение крошечного сейфа заключалось в том, чтобы Моцарт сделал выбор и сумел открыть его, прочитав одну из записей в дневнике. Вспомнил Сальери и о том, что остались вещи Вольфганга в тайнике за книжным шкафом. Композитор не слишком уверенно подошёл к нему. Тяжёлый, минимум минуту он будет отодвигать его, а ещё надо открывать тайник, ставить шкаф на место… Проще было сделать это в другое время или придумать оправдание на случай, если вещи найдут, но прилив адреналина соорудил в сознании Сальери гениальную мысль. «Сейчас или никогда! Рискну!» Он положил добытые предметы на пол и принялся отодвигать шкаф. Адреналин может и соорудил смелые мысли, но дать той физической силы и скорости, на которую Антонио рассчитывал, не смог. Кряхтенье Сальери, уже было убравшего с пути тяжёлую мебель, прервало деликатное покашливание Балтассаре. – Я не помешаю? Сальери замер, судорожно перебирая все варианты оправданий. Ему показалось, что пол уходит из-под ног. В ушах был дурацкий звон и песенка «Мы баднито-гангстерито». – Так что это за перформанс, Сальери? – хищно улыбнувшись, мужчина плотно закрыл дверь и начал медленно приближаться к незадачливому композитору. – Зарядка утренняя, – брякнул в ответ последний и покрылся пятнами от ужаса. Ногой он тихонько затолкнул под шкаф коробку с ядом и дневник. – А если честно и серьёзно? – А если честно и серьёзно, то я просто решил не терять времени и искать ключ, – нашёлся Антонио. – Винсент же знал о тайнике за шкафом, вдруг решил спрятать его туда? – И как тебе это раньше в голову не пришло? – угрожающе спокойным тоном проговорил Балтассаре. Он совсем близко подошёл к обмершему от страха Сальери. – Так давай вместе посмотрим, что тут у нас есть. Открывай тайник. – Адриано с Калисто уже помирились? – пискнул композитор, делая вид, что очень старательно открывает потайную дверцу. – Что-то дверь заело. – Может, масла принести? – наигранно сочувствующе спросил бандит. – Или вазелина. Что и чем ещё можно смазать? Чтобы не заедало… Антонио горестно вздохнул и открыл дверцу, молясь, чтобы разум подкинул ему хоть немного адекватное объяснение. Балтассаре отстранил его и, обнаружив в тайнике лишь пакет, равнодушно принялся вытаскивать него вещи. «Хочешь обмануть – будь предсказуемым,» – вспомнил Антонио слова Калисто. Гениальная в своей абсурдности мысль пришла в голову композитора. – Это последние подарки от папы, – прошептал он, поднимая с пола и бережно прижимая к груди красный плащик Моцарта. Мафиози схватил айфон и брендовую зажигалку, кинул на пол жевательную резинку и теперь недоумённо пялился в пакет. – Я их тут храню. Вспомнил папу, наши ссоры, и вот… Это смешно, но я очень чувствительный. Эти вещи напоминают мне о нём. Захотел их взять и поплакать. – Твой отец умер, когда таких смартфонов ещё и в проекте не было, что ты мне мозги пудришь?! – Балтассаре выглядел раздражённым, но, похоже, отчасти верил его рассказу. Он крутил в руках гаджет, словно пытаясь найти подвох. – Айфон – подарок жены, – продолжал вдохновенно врать Сальери. – Я с ней часто ссорюсь, и чтобы его в гневе не разбить, прячу сюда. А сам старым смартфоном пользуюсь. Точнее, новым. Старый я как раз недавно разбил. У нас с Терезией сложные отношения. – А вроде и не скажешь… Сальери, а это что ещё за самоуничижение? На одной из однотонных наклеек, форма которого представляла собой ананас, красовалась надпись: «Сальери – лох, а Моцарт класс, кто не согласен – тот ананас». Насколько «лох» помнил, в дневнике он в подробностях описал, как за эту надпись заставит Вольфганга съесть целый ананас, так, чтобы губы разъело и язык щипало. Точнее, скормит, поскольку пленник в этот момент должен связанными сзади руками выцарапывать на специально отведённой в дневнике страничке «Антонио, прости меня дурака». – Терезия издевается, – всхлипнул Сальери. – Она говорит, что Моцарт во всём лучше меня. В музыке талантливей, жену свою больше любит, и вообще… прикольный. А я мрачный. – Ты на голову больной, – вздохнул Балтассаре. – А жвачку тебе тоже подарили или она из плаща вывалилась? – он наклонился, чтобы поднять её. Сальери хотел было опередить его, но не успел. Лежала жевательная резинка совсем рядом от дневника и коробки с ядом. Антонио приготовился предложить Балтассаре выпить яд пополам. – Балтассаре? – в комнату сунулся Калисто. Увидев Антонио он только закатил глаза. «Так я и думал, ничего без меня не можешь, слепой котёнок,» – мысль так и витала в воздухе. Появление молодого итальянца спасло Антонио, его дневник и его яд от внимания мафиози. Последний, не заметив тетрадки и коробки, встал в полный рост. – Что такое? – Хочу завтрак заказать. Ты что будешь? «Парень, похоже, выдумывает на ходу, какой завтрак в полшестого утра,» – вздохнул Антонио, а сам тем временем затолкал дневник с коробкой поглубже под шкаф. – Мне капуччино и яблочный штрудель, – растаял бандит. – И Моцарту то же самое. Антонио пусть сам заказывает. Заботливый ты парень, Калисто. Временами. – Гы, – сказал заботливый парень. – Антонио, что за хрень у тебя в руке? Судя по всему, новая летняя коллекция… – Она старая!!! То есть плащ старый. Мне его папа на день рождения подарил! – взвыл Сальери, сделав страшные глаза. «Ты, паразит, всю операцию «Композитор вешает лапшу на уши бандиту» сорвёшь!» Выразительный взгляд красивых карих глаз Сальери не мог остаться незамеченным, и уж тем более непонятым, «паразитом». – Так-так, новая говоришь? – насторожился Балтассаре. Литературно выражаясь, план Антонио летел в тартарары, нелитературно – к хуям. – Да нет, и правда старая, – подыграл Калисто. Он подошёл и вырвал плащ из рук Сальери, сделал вид, что внимательно рассматривает одежду. – Очень старая. Такая старая и замечательная, что вдохновила дизайнеров вновь создать подобный плащ, вот я и перепутал. Мода циклична и всё такое. – А зажигалка? – Ей лет десять, а то и больше, – вдохновенно врал Калисто. Антонио оставалось только порадоваться тому, что юноша оказался догадливым и что бренды Баленсиага и Зиппо существуют ещё с прошлого столетия. И что пожилой мафиози не особо следит за брендами, трендами и прочими важными мелочами жизни. – Ладно, – милостиво кивнул Балтассаре. Очки сползли у него на нос. Жестом красавчика из аниме он их поправил. И продолжил, уже строже. – Я было подумал, что Антонио от нас что-то скрывает. – Гомосексуальные наклонности он свои скрывает, – фыркнул Калисто. Антонио густо покраснел. – Не смущай Сальери, он и без того нервный, – погрозил пальцем Балтассаре. – Он вот как об отце вспомнит, сразу плакать начинает. Не то, что ты. Резко изменившееся лицо юноши заставило Сальери задуматься. Однако, долго предаваться раздумьям в сложившейся ситуации было попросту опасно. Антонио всё ещё не держал в руках дневник и яд, и это надо было срочно исправлять. Выразительно переводя взгляд с Балтассаре, стоявшего к нему спиной, на дверь, он попытался дать молодому итальянцу понять, что мафиози нужно увести из комнаты. К его изумлению, Калисто вместо того, чтобы увести Балтасассаре, кинул на пол плащ и поудобнее устроился в любимом кресле композитора. – А ты знаешь, Балтассаре, Антонио ведь и правда от нас кое-что важное скрывает, – с ангельской улыбкой внезапно произнёс он. Время замерло, земля вздрогнула, воздух сгустился, у Терезии вдруг кольнуло сердце, лучший ученик Сальери сфальшивил. Бандит внимательно посмотрел на юношу, затем на Антонио. Склонил голову. Улыбнулся. Сальери очень кстати вспомнил, что английская королева, когда находится в гневе, улыбается. Правило у неё такое. Поняв, что Калисто устроил спектакль ради собственного удовольствия, бедный композитор замер от ужаса. Ему показалось, что он воспарил над этим грешным миром. Непоэтично говоря, шокирован и напуган несчастный был так, что давление у него знатно скакнуло. «Маленький пидор-предатель, ты просто использовал меня, решил поиздеваться!» Побледнев, Антонио прислонился к шкафу. Ну вот и доверяй теперь человеку, который искусством хитрости, похоже, с пелёнок овладел. Ему, Антонио, теперь устроят «несчастный случай», а беднягу Моцарта будут использовать… во всевозможных смыслах. Нелепый, комичный конец истории. – Скрывает, что он тяжко болен, – вздохнул тем временем Калисто, выдерживающий прежде театральную паузу. Теперь у Антонио ещё и рот от изумления открылся. «Да что ты творишь?!» Музыкант почувствовал, что утрачивает связь с реальностью. Мысленно плюнув на всё, он согласился плыть по течению реки. Все равно он будет ведомым, так надо принять своё положение, может, так и лучше будет. – С чего ты решил? – недоумевал Балтассаре. Он почти сочувствующе взглянул на бледного как смерть Сальери, подпирающего спиной шкаф, и начал верить происходящему. – Хотя да, по нему видно. Но всё же… – Пока в Адриано тарелками кидался, случайно нашёл помимо тарелок ящик с аптечкой. Хотя я бы назвал это ящик с аптекой. Может, Антонио сам тебе всё покажет и расскажет про свои болячки? Насколько я знаю, нам такое знать необходимо. А то ведь откинется наш музыкант прямо сегодня, а мы под подозрением окажемся. – Всё настолько серьёзно? – жестокое лицо Балтассаре вмиг стало жалостивым. Он подошёл к уже забившему на всё большой и толстый… скрипичный ключ Сальери, взял того под руку. Антонио беспомощно взглянул на Калисто. «Импровизируй, Сальери!» – читалось в глазах молодого человека. – Ты знаешь, в прошлом году у меня был инсульт, – почти с гордостью начал Балтассаре. – Геморрагический. Это, чтобы ты понимал, далеко не шутки. Но, как видишь, меня мало того, что вылечили, так я ещё и посообразительней тебя буду! Медицина сейчас хороша, да, но и получше может быть… Ты мне скажи, чем приболел, я с самой лучшей клиникой договорюсь, и меня вылечат, то есть вылечили, и тебя вылечат… У пожилого мафиози тема медицины, похоже, была одной из наилюбимейших. Калисто с голливудской улыбкой помахал рукой бросавшему на него самые жалобные взгляды Антонио. Последний взгляд ещё и выдал приблизительное местоположение дневника. Тем временем, интеллигентный бандит уже увлёк Антонио к двери и напоследок лишь попросил навести в комнате порядок и заказать завтрак. *** Начинать утро с чтения хорошей книги – отличная идея, которой следовало бы перестать быть в когорте редких, но вызывающих гордость себя за себя дел, и войти в разряд полезных привычек. Начинать утро с чтения газеты – хорошая идея, особенно, если ты журналист или публичная личность. Бодрить будет знатно. Либо от смеха, либо от стыда за коллег, либо от стыда за себя, либо от зависти, либо от гордости. Начинать утро с чтения чужого дневника – идея, неоценимая никакой системой. Даже само нахождение в руках чужого личного дневника уже селит в грешную душу семена любопытства и приятное волнение. Читать чужие дневники рискованно, и именно поэтому так притягательно… Но аморально и безнравственно, что Калисто, конечно же не смущало, а лишь больше заводило. Он без труда нашёл дневник и некую коробку под ним, за несколько минут навёл порядок в комнате и хотел было заказать завтрак в одном из близлежащих кафе которое нашёл в Интеренете, но вспомнил, что не знает точного адреса дома Антонио. Решив подождать, пока последний освободится – а зная страсть Балтассаре к пространным речам о лекарствах и болячках ждать этого можно было по крайней мере час – юноша решил почитать такой дорогой сердцу Антонио дневник в своей комнате. Коробкой он, естественно, тоже заинтересовался. Обнаружил в ней лишь стеклянную колбу с некой прозрачной жидкостью, пожал плечами и благоразумно решил не трогать и уж тем более не пробовать её. Тем не менее, его заинтересовала такая близость дневника и стекляшки, которую Сальери, судя по всему, тоже хотел стащить у самого себя, а значит ценность она представляла. Решив не заморачиваться с выяснением её роли, Калисто положил коробку в ящик стола, а сам удобно устроился на нагретом Солнцем подоконнике и принялся за чтение. Его разнесло от смеха уже с первого абзаца. К концу первой записи он свалился с подоконника и продолжил заливаться смехом и слезами на полу. Взяв себя в руки, Калисто продолжил чтение, и испытал всю полноту ощущений от испанского стыда. Когда в комнату ввалился злой и уставший Сальери, Калисто уже достиг просветления и побывал в Нирване. – Неужели весь прочитал? – Ага, – протянул Калисто, нежно поглаживая тетрадку. – Тебе бы к психиатру сходить. И попробовать романы писать. Порнографические. Я думал, я во всём искушён, но такие извращения я даже представить не мог. – А я ведь ещё и на немецком писал, чтобы таким как ты, читать сложнее было, – мрачно заметил Антонио, падая на стул возле письменного столика. «Какой смысл теперь переживать, – сказал он про себя, – если ничего уже не исправить. Только смириться остаётся». – Я знаешь начинаю понимать, почему ты хочешь уничтожить дневник. Самому небось стыдно за то, что понаписал. А ты с ним правда это вытворял, или… – Да фантазии всё это, – раздражённо буркнул Антонио. – Ну постоял он на коленях… – И ты возбудился, словно подросток… – Ну переклинило меня, порезал я его кинжалом немного… – И потом облапал бессознательное тело бедного Вольфи и мастурбировал полночи на собственные воспоминания… – Да замолчи ты уже! – не выдержал красный как рак Антонио. – Знаешь, мне твоя фантазия приклеить в произвольном порядке на клавиши фортепиано канцелярские кнопки, завязать Моцарту глаза и заставить его играть до тех пор, пока хотя бы три октавы не будут помечены его кровью, очень понравилась. – А ещё что тебе понравилось? – улыбаясь во все тридцать два зуба спросил Сальери, едва сдерживаясь от того, чтобы не разбежаться и не стукнуться лбом об стену, дабы весь позор канул в прошлое раз и навсегда. – Ещё мне понравилась мысль заставить выкурить Моцарта пачку сигарет, и если он не вырубится, то и кальян, чтобы его аж затошнило от табака и он навсегда бы избавился от своей вредной привычки. Ну и я уж не говорю о твоих стенаниях о Вольфи, который над тобой и в театре прилюдно издевается, и в гостях прикалывается, а наедине так и вообще как с цепи срывается. Слушай, вы же идеальная пара, Биба и Боба два долбаёба, как сами ещё этого не замечаете? – Просто. Забудь. – выдавил из себя несчастный композитор. – О, Антонио, это было незабываемо! Так ведь должен был сказать Амадей после вашего первого секса? Как претенциозно. Но знаешь, что меня поразило в самое сердце? – Калисто вдруг посерьёзнел. Он подошёл к Антонио и грубо кинул тому в руки сначала тетрадь, а потом вынутую из ящика стола коробку с ядом. – Ты предоставил ему выбор: зависимость от тебя или смерть. Ты хотел его убить, сволочная, завистливая, на голову больная мразь. – Я не хотел! – голос Антонио задрожал. – Я правда… Я даже не думал, что он выберет смерть. Он бы не выбрал, да и я, когда писал, не в себе был. Вольфганг не выбрал бы смерть, я его знаю, он так любит жизнь… – Ты плохо его знаешь, – прошипел Калисто и вдруг отвесил композитору мощную оплеуху. – Жизнь в зависимости, без свободы… знаешь, это ведь и не жизнь вовсе. Антонио не произнёс ни слова, лишь крепче прижал к себе дневник и коробку. В комнате повисло тягостное молчание. Никому уже не было смешно. – Ты отдашь Вольфгангу свой сраный дневник, – продолжил Калисто. – Пускай делает с ним, что хочет. Думаю, он будет не против узнать, на что ты способен, – холодно произнёс парень. – Я же узнаю, если ты попытаешься перехитрить меня. Тогда мне придётся рассказать правду и о тебе, и ваших с Моцартом отношениях. И тогда, Антонио, – Калисто наклонился над мужчиной, быстро облизнул губы. – Тогда я лично уговорю выпить Вольфганга Моцарта этот яд. Мне плевать на то, что он гениальный композитор и ценный кадр для нашей организации. Для меня он прежде всего свободный человек. Пусть и умрёт свободным. А с тобой я сделаю всё то, что ты хотел сделать с Вольфгангом. Адриано ко мне с радостью присоединится. Ты понял меня? Вжавшийся в спинку стула Антонио медленно кивнул. В глазах его стояли слёзы. Даже сердце композитора мучила тянущая боль. «Даже если это случится, это будет малой расплатой за моё безумие. А я ведь ещё хотел отделаться только тюремным сроком! И всё это время представлял бы Вольфганга зависимым от себя. Боже, твои пути неисповедимы, так вразумить меня могли только эти обстоятельства». – Не ной, – сухо одёрнул музыканта Калисто. – Лучше расскажи, как отделался от Балтассаре. – Не отделался, – судорожно вздохнул Антонио. – Я, конечно, сказал о своих проблемах с ментальным здоровьем, аптечку показал. Он раскритиковал все лекарства, кроме гомеопатии и травяных настоек. Предложил уринотерапию. – Калисто фыркнул от смеха. – Он над тобой искусно поиздевался, Балтассаре не дед из глухой деревни, он одобряет современные методы лечения. – И он, похоже, решил, что ты просто преувеличил насчёт смертельности болезни. В любом случае, за мной теперь установится постоянное наблюдение с вашей стороны. – И кто сейчас над тобой надзирает? Я, что ли? – Именно, – горько вздохнул Антонио. – Он меня к тебе и отправил, спросить, как там насчёт завтрака. А то Адриано уже всю пиццу съел, вот-вот коробку из-под неё жевать начнёт. А мне и без того надо было к тебе, это вот забрать. – Он продемонстрировал вынутую из коробки склянку и дневник. – Что ты будешь делать с ядом? – приподнял бровь Калисто. – Просто спрячу… Отдам Вольфгангу, вместе с дневником. Пусть делает, что хочет. – Вот это правильно, – одобряюще кивнул юноша. – Сейчас же иди и отдай ему всё. Даю тебе пять минут. Балтассаре и так нас уже заждался. И помни: я узнаю, если ты меня попытаешься обмануть. О последствиях ты тоже помнишь. Антонио невольно сглотнул и часто закивал. – И ещё… судя по дневнику, ты действительно не знаешь, где ключ. Записи там довольно старые, во многих упомянуты значимые моменты. Думаю, о ключе ты бы упомянул. Я не компьютер, могу ошибаться, но… если ключ всё-таки у тебя и нам каким-то чудом пока не удалось этого обнаружить, советую сегодня же раскрыть карты. Если они узнают, что у тебя он был, и ты им не сказал об этом, доверие к тебе пропадёт окончательно, а Адриано использует на твоей шкурке весь арсенал своих садистских штучек. – Я даже не знаю, как выглядит этот ключ, – покачал головой Сальери, невольно вспоминая Амадея с ключиком в руке. Страх за Моцарта, у которого, возможно, и была столь важная и опасная вещь, заставил его похолодеть. Однако, вместе с этим здравая мысль пришла ему в голову. – Слушай, может ты знаешь, как ключ выглядит? А то я ищу, и не знаю, что ищу. – Да, я знаю, как он выглядит, – медленно кивнул Калисто. – У тебя есть, ну скажем, рисунок? – ободрился Антонио. – У меня есть кое-что получше – у меня есть фотография, – ответил Калисто, доставая смартфон. – Вот, гляди и запоминай. Перепутать с чем-то другим сложно, видишь, какой красивый. – Да, действительно, красивый, – спокойно произнёс Сальери, чувствуя, как шумит в ушах кровь и спина обливается холодным потом. Сомнений быть не могло: на фото был тот самый ключ, который несколько часов назад держал в руках Моцарт. *** На кровать Вольфганга упала тетрадка в шахматной обложке и небольшая бутылочка. Вслед за ними бухнулся Сальери. Амадей зевнул, протёр глаза. Он даже не удивился тому, что Антонио, несколько часов назад едва ли не с колыбельными уложивший его спать, сейчас беспардонно вломился в спальню и творит какую-то дичь. – Это что? – сонно спросил юноша, рассматривая скляночку. – Это яд, – заботливо уведомил Сальери. Оценив по достоинству заблестевшие глазки Амадея, счёл нужным дополнить. – Ты не пей его. – Спасибо, что пояснил, сам бы я не догадался, – фыркнул Моцарт. – Зачем он мне? – Он не тебе, дурачьё! – закатил глаза Сальери и получил по голове подушкой. – Нет времени объяснять, просто спрячь его понадёжнее. – Заметив недоумевающий взгляд Амадея, в глазах которого была бегущая строка «Нахрена и почему опять я?!», итальянец решился потратить некоторое время на объяснение. – Яд может пригодиться. В крайнем случае мы применим его… по назначению. – Не мы, а ты… Стоп-стоп-стоп. Ты что, хочешь мафиозников травить?! – всполошился Вольфганг скорее даже из-за идеи Антонио, нежели чем из-за реальной возможности избавиться преступным способом от преступников. – Алё, Сальери, ты композитор, а не киллер! – Тише ты! – Антонио невольно зажал рот Моцарту и тревожно оглянулся. Конечно, он не думал, что Калисто его подслушивает, но в доме, где три бандита, говорить во весь голос о возможном убийстве кого-то из них было убийству же и подобно. Самоубийству. – Я объясню, – вздохнул Антонио, выпуская из рук возмущённо фыркавшего что-то про чрезмерно страстных итальянцев Вольфганга. – Сейчас я всё время должен быть на виду и не смогу спрятать его сам. Даже сейчас я пошёл на сделку с Калисто, чтобы зайти к тебе… – Сделку? С этим неуравновешенным? Что вообще происходит? Вы что, заодно теперь?.. – для Антонио невыспавшийся Моцарт был настолько же милым, насколько и бесячим. – Да! Заодно спасаем твою шкурку, долбодятел! – Антонио, не в силах сдержаться, возвёл руки к небу, точнее, к потолку. – Замолчи уже наконец и послушай, у нас мало времени! Услышав в ответ согласие, которое Моцарт сопроводил парочкой красочных эпитетов, он продолжил. – Значит так. Яд ты спрячешь. Тетрадку… – он с тоской и страхом поглядел на дневник. Может быть, удастся спрятать её самому? Тогда он нарушит данное Калисто слово, и не приведи Господь, если юный мафиози об этом узнает. «Но как узнает? Спросит Моцарта? Тот опять отпустит свою тупую шуточку и не ответит ничего по существу. Может, рискнуть? Спрятать дневник у себя и при первом удобном случае уничтожить его. Хм, рискнуть…» Однако, сильным аргументом против риска был тот факт, что Антонио едва не попался этим утром. Риск бывает неоправданным. А вот когда он вверил себя судьбе в лице Балтассаре и Калисто и перестал трепыхаться, всё прошло, как надо. Быть может, и Моцарт в кои-то веки послушается его и не узнает постыдной правды? – Так я должен всего лишь спрятать яд и избавиться от этой макулатуры? – прервал его мыслительный процесс Вольфганг. – Из-за этой макулатуры я сегодня поседел и веко дёргается, – буркнул Антонио. Он нервно взглянул на часы. Пять минут были на исходе. Время поджимало, решение надо было принимать быстро. Собрав всю волю в кулак, Сальери произнёс: – Амадей, эта тетрадка – мой дневник. Информация, которая в нём, опасна. Прошу, если у тебя есть хоть немного совести, не читай его! Как только я уйду уничтожь. Набери в таз воды и брось туда. Когда она намокнет, изорви, изомни, любым способом сделай так, чтобы написанное исчезло раз и навсегда. Только умоляю, Вольфганг, не читай его! Ты должен меня понять. Понял? Не читать, а уничтожить. – Уничтожить, уничтожить, что ты как Далек из Доктора Кто. Ладно, спрячу я твои постыдные секретики, – усмехнулся Моцарт, слегка обескураженный таким напором со стороны Антонио. «Ага. Спрячу. В своей голове. Сначала прочитаю всё от и до и хорошенечко запомню!» – Славно, что не придётся идти в Мордор и уничтожать дневник в жерле вулкана, – постарался расслабить он Антонио. – Славно, что ты читаешь Толкина и не споришь со мной, – с облегчением выдохнул Сальери. – А теперь отдай мне ключ, который показывал сегодня. Он у нас, так сказать, Кольцо Всевластья. – Что-о-о?! – Моцарт кузнечиком спрыгнул с кровати в противоположную от Сальери сторону предсказуемо прикоснулся к карману брюк, в которых и лежал ключ. – Ну щас, разбежался! Я по-твоему осёл?! – Ты, по-моему, виктимное создание в виктимной ситуации! Даже не представляешь, какой опасности подвергаешься, пряча его у себя в карманцах! Отдай! – Антонио не составило труда двумя прыжками оказаться рядом с Вольфгангом, однако тот сдаваться просто так не собирался, и, пнув Антонио под колено, удрал на противоположную сторону комнаты. – Не дам! – ответил молодой композитор на брошенный в его персону яростный взгляд и увернулся от следующей за этим взглядом подушки. – Забавно, я думал, что услышу то же самое, только в другой, более интимной обстановочке, – прошипел Сальери, потирая колено. – М-м-м, ты такой секси, когда злишься, – наигранно закусил губу Моцарт. – Мне вот просто интересно, мы бы уже друг друга к этому времени соблазнили, если бы не приехали… эти? – Не переводи разговор на другую тему. У меня уже нет времени, чтобы уговорить тебя, дурачьё! Отдай ключ, тебе же лучше будет! – Сальери не мог во весь голос говорить о таких опасных вещах, потому орал шёпотом. Намеренно приглушённые крики выглядят, мягко говоря, забавно. Особенно на немецком. Моцарт хихикнул. – Смешно тебе? А когда с тебя скальп снимать будут смешно будет? – решился Антонио на угрозу, надеясь, что страх физической боли заставит Вольфганга послушаться. Плохо он его знал: Моцарт лишь отрицательно замотал головой. – Анто-ни-ооо! Калисто! – донеслось снизу. – Куда пропали? На миг Сальери замер, а затем кинулся к Вольфгангу с самой что ни на есть определённой целью. – Ща как закричу в режиме фортиссимо, – предупредил Моцарт, выставляя перед собой руку. Сальери остановился в двух шагах. – Хоро-оший, Антонио, послу-ушный Антонио, а теперь иди неси косточки своим хозяевам, а ключики не носи, – смеялся Вольфганг, которого покорность Сальери более чем забавляла. Тот стоял посреди комнаты, раскрасневшийся, взъерошенный, уставший, слегка поседевший. Хвалёные бессонницы оставили Антонио с появлением в его доме Моцарта, а потому мужчина ещё и спать хотел ужасно. – Сальери?! – Это был уже молодой итальянец за дверью. – Быстро сюда! – Я сам спрячу чёртов ключик, и дневник уничтожу, и яд выпью, то есть тьфу ты, тоже спрячу, иди уже, – Моцарт повелевающим жестом указал Сальери на дверь. Тот, лишь показав Вольфгангу средний палец, гордо удалился. Точнее, попытался, поскольку, задрав нос к потолку, не заметил складки на ковре и споткнулся, едва не вписавшись своим аристократическим лбом в косяк. Моцарт, гогоча, сполз по стенке. – Что же, я властелин секретов Сальери, ключа от чего-то суперважного и смертельного яда, – тихо сказал он сам себе. Немного подумав, добавил: – И я буду очень бессовестным властелином секретов. В конце концов, что такого, если я немного лучше узнаю Антонио через его записи? Я ведь ничем не рискую. А рисковал бы… А если бы рисковал, руководствовался бы старым добрым девизом «кто не рискует – тот не пьёт шампанского». На всякий случай заперев дверь в ванную комнату, Вольфганг приготовился погрузиться в увлекательнейшее чтение, даже не подозревая, какие последствия будут у его опрометчивого решения.