Однажды в Австрии...

По вечерней Вене лихо неслась синяя инфинити. — Ты ничего не объясняешь, затаскиваешь меня в машину герра Сальери и теперь мы куда-то мчим, я конечно люблю сюрпризы, но мы же явно не в парк развлечений едем! — распиналась Констанция. Наннерль не ответила, сосредоточенно лавируя среди потока машин. Констанс, разумеется, ничуть не успокоил этот покер-фейс подруги и она продолжала сыпать вопросами, встревоженно глядя на кровь, проявившуюся на белой майке Наннерль. — Где тот психованный парень, он что, выследил тебя? Где ты поцарапала живот? Или это он поцарапал? Тебе больно? Тебе нужна помощь? Это псих отдал машину? Что он сказал? Куда мы едем? Мы едем в полицию? — Констанс, я всё объясню немного позже, нам сейчас надо в другую часть города как можно быстрее, — тяжело вздохнула утомлённая до кончиков ногтей Наннерль, напряжённо глядя на дорогу. — Только бы в пробку не попасть. Они остановились на светофоре, Мария-Анна нервозно забарабанила по рулю пальцами. Констанция решила помолчать. Загорелся зелёный, и автомобиль вырвался вперёд. — На кой так гонишь, мерседесик ты без крыши?! — взвизгнула Констанция. — Штраф же влепят! У тебя уже превышена скорость. Наннерль в очередной раз лихо избежала столкновения с куда менее расторопными водителями. Избежала, но прибавила счастливчикам седых волос и предубеждений насчёт адекватности женщин за рулём. — Всё идёт по плану, Констанс, — ровно сказала девушка, выворачивая руль на повороте, — всё идёт по плану. А у Сальери денег много, заплатит он все штрафы. И вообще за всё заплатит. Так что всё идёт по плану. — По чьему плану? По его? По плану этого психа? Как ты блин можешь ему верить? — Он говорил так, что я ему поверила. Такое сходу не выдумать, да и исходя из того, что мы знаем, звучит очень правдоподобно. Констанс, просто представь ситуацию: Вольфганг и Сальери почти наверняка находятся сейчас в заложниках у полубезумного мафиози, пристрелившего, к тому же, собственного босса… — Крёстного отца?! — Некрещёную блин мать! Конечно нет, просто тот человек был выше его в иерархии. У этой организации очень многое завязано на иерархии и родственных связях… Короче, мы сейчас едем к приспешникам мафии, которым может не понравиться убийство того человека. Точнее, которые могут извлечь из него выгоду, да, звучит цинично. Они могут наказать убийцу, тем самым заслужив расположение вышестоящих в иерархии, то есть, будут только в плюсе. Аккуратненько уберут с дороги того ненормального убийцу, погладят по головке псих-моделя с пистолетом… Короче, с Вольфи и херром Салье-ери ничего плохого не случится. А на остальное мне уже как-то всё равно, если честно. Мне не тягаться с преступной организацией. — Ты что, кукушечкой поехала?! Ты веришь парню, который мог нас убить? — закричала Констанция спустя десяток секунд, как только полностью осмыслила услышанное. — То есть мы сейчас едем к преступникам просить защитить Вольфи от преступников?! Почему не в полицию, Наннерль? — Потому что полиция не знает слабых мест, она не имеет влияния над тем ненормальным. Полиция может только применить силу. Но тот мужчина на голову больной, как сказал наш псих-модель. Ему нравится убивать, он этим наслаждается, — принялась передавать слова Калисто Наннерль. — И Вольфганг, и Сальери окажутся под ударом. Ему ничего не стоит их… убить, — с болью произнесла она последние слова. Констанция заметила крохотную слезинку, скатившуюся из уголка глаза Наннерль. — Ладно, доверимся ему, — уже спокойнее ответила Констанция, сожалея о своей вспыльчивости и криках. Наннерль и так была на взводе, а тут ещё и она пищит-верещит. — А почему тот парень не с нами? — Он добирается до главы той семьи своим ходом, так как тот скорее всего не дома. Дома должна быть его жена и дочери, может, кто-нибудь ещё. В общем, мы, девушки, общий язык определённо найдём. Если что-то пойдёт не так, эти дамы нам помогут, они хотя бы затормозят того ненормального. — А где находится глава этой семьи? — Не знаю. Этот красавчик сказал только, что встретится с ним и всё разрулит… И больше ничего. Нам остаётся довериться ему. — Красавчик?! — Ну ты же не будешь отрицать, что он хорошенький. — Вольфганг в сто раз красивее. — Ну тут не поспоришь. — И в сто раз умнее. — Да-да-да. *** Злой, заебавшийся, но всё ещё хорошенький Калисто с лицом пафосной сучки шагал по пафосной улице Грабен, на которой, как всем известно, расположен самый пафосный общественный туалет. Правда, юноше сейчас было не до любования архитектурными памятниками. Вскоре он свернул на Кольмаркт, и оказался среди самых дорогих магазинов Австрии. На свою беду он не знал, которым из них владеет нужный ему человек, но на своё счастье, он умел применять по назначению интуицию и логику. — Так-так-так… — огляделся он в поисках нужного магазина и крепко задумался. «Всё, что я знаю от отца, это то, что нужный мне человек владеет магазином на этой улице. Но какой из сотни этих магазинов принадлежит ему? Это должен быть магазин, связанный с оружием. Или с востоком, так как им увлекается одна его дочь. Или это что-то совсем неприметное, вроде магазина сладостей или книг. Последнее, пожалуй, отпадает — его бы задавили конкуренты. Эта ниша здесь давно занята. Оружие… логично, он же бандит. Но за такими магазинами наверняка усиленный контроль со стороны правоохранительных органов. У него есть скелеты в шкафу, и он не захотел бы привлекать внимание властей даже в таких мелочах. Остаётся специфический восточный магазин. На Кольмаркт, пожалуй, я его не найду. И всё же надо попытаться, если он существует, то будет заметен. Вероятность найти его есть». Он быстро пошёл вверх по улице, стараясь не кидать взгляды на девушек, что так и порывались к нему подойти. Не до них сейчас. Он с досадой ничего похожего на «магазин восточных штучек» не обнаружил. «Только время потерял, идиот, — обругал он себя. — Думай-думай-думай, каким же магазином он может владеть… Он приехал сюда в 2001 году из России. Матрёшек с балалайками я здесь тоже не вижу. Национальности он какой-то южной… Не разбираюсь я в них, да и это ничего не даст. Его родная дочь любительница восточных танцев, индийских штучек и известная скрипачка. Скрипачка! Ну конечно, где как не в Австрии заработать денег на музыке! Магазин наверняка связан с музыкой». Парень бросился вниз по улице, пытливо всматриваясь в вывески и витрины магазинов. — Ага! — победоносно вскинул он кулак вверх, распугав нескольких прохожих. — Сейчас разберёмся. Он зашёл в магазин под сине-фиолетовой вывеской с серебристой нотой. Над головой раздался нежный перезвон колокольчика, потянуло прохладой от кондиционеров и каким-то приятным ароматом с древесными нотками. Эх, было в магазине на что положить глаз! Калисто с некой жалостью подумал, что вряд ли хоть раз в своей жизни он сыграет на фортепиано или хотя бы гитаре, не говоря уже о скрипке. Глаза разбегались. Здесь были и мощные ударные инструменты, и клавишные, и блестящие духовые, и изящные смычковые, и знакомые ему струнные. Часть просторного зала на небольшом возвышении была оформлена весьма футуристично: лиловый и фиолетовый свет от странных светильников, напоминавших огромные одуванчики, мягко освещал различные пюпитры, стойки, радиосистемы и микрофоны. Целый стеллаж на противоположной стене, озаряемый изнутри маленькими лампочками, являл посетителю самые редкие и красочные издания учебников и книг по истории музыки. Калисто увидел на одном из них фамилию Моцарт и невольно вздрогнул, словно просыпаясь ото сна. Музыка подождёт, сейчас надо довести то, что начал, до конца. — Добрый вечер, — радушно улыбнулся ему продавец, темноволосый молодой парень в круглых очках. Не в его вкусе, но симпатию вызывал. Калисто на миг подумал, знает ли хоть что-нибудь этот славный парень о преступном мире или живёт музыкой? А может, и всё равно ему на музыку, он работает здесь ради зарплаты? — Всё что мне нужно — увидеть владельца магазина, господина Муртазаева, — холодно ответил Калисто, стараясь не смотреть на парня. — Если я не ошибаюсь, это его магазин. По глазам парня однозначно можно было судить о том, что Калисто не ошибся. Продавец открыл было рот, желая что-то сказать, но юноша предупредил его вопросы. — Проводи меня к нему поскорее. Я знаю, что он где-то здесь. Я всего лишь его… коллега. — О, — опешил на миг молодой человек. Калисто глянул на него. Взгляд юноши вдруг изменился, стал как будто разочарованным и вместе с тем подозрительным. — Ну если так… Вам надо подняться на второй этаж, войти в дверь в конце коридора и поговорить с его охраной, — сухо сказал парень, поправляя очки. Калисто вдруг вспомнил, что Балтассаре так же поправлял свои очки. Нет больше Балтассаре… И Моцарта не будет, если он не возьмёт себя в руки. Калисто несколько раз тяжело вздохнул. — А ты играешь на чём-нибудь? — вдруг спросил он парня. — На лютне, — с неким вызовом сказал парень. — Я и песни сочиняю. — Это… успехов тебе тогда, — буркнул Калисто, смущённый собственной мягкостью. — Это круто, наверняка. — Он быстро направился к лестнице в конце зала. — Осторожнее с ними, — сказал вдруг продавец. — Они непростые ребята. Опасные. — Я тоже опасный, — обернулся Калисто и послал поднявшему бровки парню воздушный поцелуй. *** Если бы Антонио спросили, что он чувствует, он бы сказал, что его разрывает надвое так сильно, как никогда прежде. Он всегда с трудом выбирал между «неприятно, но правильно» и «приятно, но неправильно». Пока Моцарт бегал по дому в поисках Калисто, мужчина рядом с аптечным шкафчиком, который почему-то был на кухне, обрабатывал повреждённый нос. К счастью, как выяснилось, максимум, что ему грозило — искривлённая перегородка, тем не менее, крови он потерял достаточно — лопнул крупный сосуд. И всё же нос это последнее, что занимало его сейчас. «Вот и кончилась моя игра, — думал Антонио со смесью облегчения и досады. — Своей цели я не добился, Вольфганг будет гулять на свободе, а я сидеть под домашним арестом и ждать суда. Неужели похищение стоило того?! Стоило смерти Винсента, Балтассаре, раненого Адриано… Что теперь с ним делать? Сдавать полиции? А Калисто, что будет с ним? Не станет ли он сопротивляться при задержании? Конечно, Вольфганг не дурак, и не будет говорить «мы с Антонио грохнули твоего батю статуэткой и уже вызывали полицию», что-нибудь наплетёт, но всё же…» Антонио попытался сделать с помощью ваты тампонаду носа, но самостоятельно пропихнуть её дальше двух сантиметров было просто психологически сложно и страшно. Сделав над собой усилие, он всё-таки принялся за дело и тут же зашипел от боли. И без того повреждённую слизистую оболочку словно пронзили толстыми раскалёнными иглами. В голове резь отозвалось тупой болью. Желая отвлечься от неприятных ощущений, Антонио выглянул в окно кухни. Что-то показалось ему странным. Спустя мгновение он понял, что. Не было тени, что в это время давал его автомобиль с другой стороны дома. «Зуб даю и здоровую половину носа, мальчишка угнал мой автомобиль!» — пронеслось у него в голове. Он отдёрнул занавеску, ещё раз осмотрел местность. Выбежал из кухни, прошагал поскорее к углу дома. Не было автомобиля. Были открыты ворота. Калисто в самом деле сбежал. «Мальчишка преследует девушек-Моцартов. Если он отберёт у них ключ, то притащит его к Адриано и попадётся нам. Какая-то мысль вертится в моей голове, но я не могу её сформулировать… Одно знаю точно — я не собираюсь сдаваться. Не хочу в тюрьму, Моцарта хочу». Антонио вернулся в дом, плотно задёрнул шторы. Почему-то ему не хотелось, чтобы Вольфганг, как и он сам, догадался об отсутствии автомобиля и Калисто соответственно. Мужчина опустился на высокий стул, спрятал лицо в руках. Было очень тяжело, стыдно, непонятно. Слишком много неприятных событий произошло, но ещё больше должно было произойти. Хотелось заснуть и не просыпаться. Хотелось повернуть время вспять, и… Нет, он бы не отказался от похищения Моцарта. Он бы не стал терпеть ещё месяцы насмешек и подколок в театре, он бы не стал терпеть выжигающей сердце зависти, которая ослепляла его настолько, что он впадал в творческий кризис. «Я бы просто пристрелил этих блядских мафиози, как только они ступили на порог моего дома, — с неожиданной яростью подумал он, давя в себе тем самым усердно взращенную деликатность и мягкосердечность. — Бесценный мой Вольфганг, ну почему мне так чудовищно больно от того, что ты опять в выигрыше? Разве я не заслужил хоть капли благосклонности от судьбы? Я лишь хотел сделать Моцарта лучше, наладить с ним отношения, полюбить его не слепо и страстно, как уже люблю, а по-настоящему, так, чтобы не ревновать и не завидовать… Чёрт, как же я всё ненавижу!» Он резко вскочил, злобно пнул стул, на котором только что сидел. Тот упал, откатившись аж к стене. Антонио почувствовал, как гудит от удара нога и как к лицу приливает кровь. Как его глаза застилает алая пелена ярости. Не на Вольфганга, нет, на всю сложившуюся ситуацию. «Ты же умный, Антонио, ты всё исправишь,» — вдруг сказал кто-то в его голове. Этот или эти «кто-то» нередко донимали его в минуты, когда он позволял себе позавидовать или позлиться. Будучи человеком верующим, он искренне полагал, что это демоны, но также будучи человеком современным, пытался найти их влиянию научное объяснение. Например, что существа пробуждают некое злобное «второе я». Признаться честно, он любил с ним говорить. Именно с помощью «второго я» он придумал и осуществил план по похищению Моцарта. — Тут уже ничего не исправить. Я проиграл, — качая головой прошептал Антонио. — Как же не исправить? Если поспешишь на второй этаж и закроешь гостевую спальню… — …Скажу Вольфгангу, что нашёл Калисто спящим в одной из гостевых комнат и закрыл его там, — осенило Антонио. — Вот именно! Моцарт расслабится, решив, что его любимым ничего не угрожает. Антонио нервно заходил взад-вперёд по кухне, усиленно размышляя. «Затем я усыплю его сильным снотворным, чтобы он на время вышел из игры. Скажу, что позвонил в полицию, чтобы устранить его подозрения. Но чёрта с два: я уничтожу все сим-карты, что есть в этом доме. Если Калисто вернётся сюда с ключом — я сумею договориться с Адриано, не так уж сильно он и пострадал, к тому же его ослепит желание получить бриллиант. Он поможет перевезти мой бриллиант — Вольфганга — в другое место, за это я помогу ему с похищением алмаза. Да, ему точно понадобится моя помощь. Услуга за услугу, так сказать. Если Калисто вернётся без ключа — схема та же, ведь я смогу похитить оригинал ключа, лишь бы никто не тронул Вольфганга. Если Калисто не вернётся… Что же, я все равно найду способ, как перевезти Моцарта в другое место и спрятать его там. Есть потрясающий летний домик у одного небольшого озера, Вольфгангу понравится. В конце концов, сгоняю на автобусе в город и возьму авто Терезии, на нём и перевезу моё сокровище…» — Ненавижу себя, ненавижу, какая же сволочь, какой же негодяй, — нервно шептал Антонио, мелко дрожа всем телом. Он поскорее поднялся на второй этаж, надеясь не столкнуться с Вольфгангом. В одной из спален он обнаружил спортивную сумку и понял, что это скорее всего и есть та комната, в которой поселился Калисто. Ключ от неё лежал прямо у тумбочки рядом с дверью. Плотно сжав губы от разрывающих душу противоречий, Антонио запер дверь. Вдохнул. Выдохнул. «Я же не буду его мучать или принуждать, он сам всего захочет. Он будет мне даже благодарен, что я спас его от этого жестокого мира, » — убеждал себя Сальери. Ему вдруг захотелось проверить комнату Моцарта, точнее, проверить раненного Адриано. Жутко было заходить в комнату, где лежал труп и его же связанный убийца, но Антонио был в несколько изменённом состоянии сознания и быстро исполнил свою «хотелку». Стараясь ступать как можно тише Сальери вошёл в комнату. На Балтассаре он старался не смотреть, а Адриано всё так же лежал лицом вниз. Тем не менее, дышал он ровно, кровь остановилась. Сальери скептически оглядел связанные разорванной тканью руки и ноги мужчины. Не слишком удачная замена верёвкам. «Когда я стелил эти простыни, я думал о том, как буду ласкать на них моего гения, а не о том, что ими придётся связывать кого-то,» — подумал он, задушив в себе остатки совести. Он бросил взгляд на кровать, и что-то его перфекционистской натуре показалось неприятным. И вдруг он понял, что обнажившийся из-за стянутой простыни клетчатый рисунок тонкого матраса какой-то неровный. «Надо же, бракованный попался,» — фыркнул про себя Сальери, невольно подходя немного ближе к кровати. И замер, поняв, что это не матрас бракованный, а что-то под ним лежит и почти незаметно искажает рисунок. Страшная догадка ударом тока пронзила его тело. Побледневший Антонио онемевшими руками вытащил из-под матраса знакомый ему дневник с шахматной обложкой. Не веря он смотрел на него, и понимал, что теперь точно-точно осуществит всё задуманное, всё, что предложили ему внутренние демоны. И в этот момент ставшим жестоким лицо озарила по-детски счастливая улыбка. «Я злодей, и нечего мне притворяться и вытаскивать из глубины души добряка. Мне приятнее и проще быть негодяем». — Наконец-то ты это понял, — прошептало что-то в его голове. — Накажи Вольфганга и освободи Гения любым способом. Он ведь заслужил того, верно? Он не послушался тебя. — Я дам ему шанс оправдаться, — ответил Антонио. — Нельзя быть с ним жестоким. — Попробуй, — захихикало нечто внутри него. — Но признайся: ты же тоже чувствуешь, что он сам напрашивается, верно? *** — Так мальчик хочет попасть к нашему боссу? — просипел лысый мужчина, затягиваясь сигаретой прямо в помещении. Помещение было не слишком то красивым. Тёмное, с одним небольшим окном, а само маленькое, примерно три на три метра. И охранников у Алика было аж четверо. И все сидели в этой небольшой комнате с пожелтевшими в углах голубыми обоями и играли в карты, которые сейчас отложили в сторону. Вдоль стен стояли забитые какой-то пыльной дребеденью громоздкие шкафы с нелепой вычурной лепниной, не менее пыльной, чем всё остальное добро. Единственное место, где было видно руку человека — стол. Он явно был главным предметом мебели, в нескольких местах скатерть была в пятнах, стоял большой заварочный чайник в мелкий цветочек. И несколько блюд со сладостями. — Мальчик хочет в Тамбов и конфетку, а я требую, чтобы ты провёл меня к Алику, — зло сказал уставший как собака Калисто. А побегайте-ка целый день по городу, не отрываясь даже на попить кофейку! — У меня к нему важное дело, и, если не проводишь, он с тебя шкуру спустит, когда узнает, сколько денег потерял из-за твоей подозрительности. — Оружие на стол, — сказал другой охранник, с тёмными волосами до плеч и бледным лицом. Его брат-близнец встал у двери, отрезав Калисто путь к отступлению. Точнее, отрезал бы, соберись Калисто отступить. Отступать он не собирался. Итальянец послушно, но скрежеща зубами выложил на стол метательные ножи. Кинжал он предусмотрительно примотал к ноге и спрятал его под брюками, надеясь, что в подобном случае обыска его не найдут. Однако, если приглядеться, его можно было заметить. — Ещё оружие, — жуя жвачку протянул четвёртый субъект, самый мерзкий мужчина из всех четверых. Он был перекачан, а лицо у него было не обременённое интеллектом. Будь выражение этого лица не таким злым, он напомнил бы парню покойного Винсента. — Нет больше оружия, только если мой острый язык, — съязвил с улыбкой Калисто. Мужик вдруг улыбнулся, фыркнул. Кивнул другим телохранителям. Те запереглядывались, как-то странно улыбаясь. — Теперь проводите меня к Алику, — поторопил Калисто. — Да поскорее, он может упустить большой куш из-за того, что вы тут тормозите. — Прово-о-одим, — протянул один из близнецов, внезапно толкая Калисто в спину. Парень вылетел в центр комнаты. Он покраснел от злости, но пока сдержался от физических действий. — Вот как вы обращаетесь с гостями, что же, об этом он тоже узнает, — вскинул голову он. — Пока я ещё не злой, выполните мою просьбу. Вы понятия не имеете, кто я и какая сила за мной стоит. Вас четверых в пыль сотрут, если я прикажу. Да и сам я с вами справлюсь, если хорошенько разъярите. — Вы посмотрите какая цаца, — просюсюкал мужик с сигаретой. — Ты часом не английский принц? Твоё высочество, наверно, хочет чаю? — Заткнись, дебил! — рявкнул Калисто, ударяя кулаком по столу. — Твои неостроумные речёвки вонючей плесенью покрылись вслед за твоим разумом. Проводите меня к Алику и дело с концом. — Ага-а, с концо-ом. Конечно проводим, не сердись, деточка, — сально улыбнулся перекачанный мужчина, потрепав Калисто по щеке. Он окинул парня алчным взглядом. Калисто скривился от омерзения и запомнил этого человека. Хорошенько запомнил. Близнецы встали бок о бок у двери. Курильщик покинул кресло у стола и расположился рядом с окном. Как-то нехорошо они смотрели на Калисто. Как-то неправильно. Мысли у них были какие-то крысиные. — Проводим тебя к Алику, — подмигнул мерзкий мужчина. — Но сначала ты отсосёшь. Каждому из нас. И лучше сделай это по-хорошему, не хочется ломать тебе челюсть и разрывать членами такой красивый ротик. — Когда ему сосать будешь, причмокивай как шлюха, а сперму проглоти, — хохотнул один из близнецов у двери. — А я хочу кончить этому сладенькому на лицо! Просто представь сперму на этих сочных приоткрытых губках! — подхватил другой. — А я сниму на камеру, как он будет отсасывать! Ох, да, принцесска, смотри в объектив и работай острым язычком! Калисто крякнул. Пискнул. Покраснел. Побледнел. Позеленел. *** — Алик, тут к тебе пацан… — прохрипел мерзкий мужик с двумя фингалами, открывая Калисто дверь в кабинет. — Алик, я советую тебе уволить этих долбаёбов, — пинком под зад отправляя мерзкого мужика в прекрасное далёко проговорил Калисто. И захлопнул дверь. — Это ты его так отделал? — с уважением спросил полностью седой мужчина со смуглой кожей, сидящий за огромным, усыпанным бумагами столом. — Это я его так отделал, — кивнул Калисто, раскрепощённо подходя к месту для посетителей — бордовому кожаному диванчику. — Давно пора, — кивнул Алик, дистанционно включая изящный электрочайник. Тот засветился всеми цветами радуги и тихо заиграл какую-то приятную мелодию. — На меня работать хочешь? Если попал в этот кабинет, считай, что место твоё. — То есть чтобы попасть в твою свиту, достопочтенный Алик Муртазаев, достаточно сделать минет четвёрке отморозков?! — вспыхнул от праведного гнева Калисто. — Ты растерял всю свою честь или ты без неё родился? Последнее менее жалко. — Что ты мелешь, щенок?! — не менее сильно возмутился Алик, хлопая ладонью по столу. — Тебе мозг отбили, а язык не вырвали? — Это я им отбил и мозги, и яйца, — спокойно сказал Калисто. — Одному вырвал волосы на голове, немножко с кожей. Они сказали, что я могу встретиться с тобой, если отсосу им. Такие вот у тебя телохранители. — А, так значит они и не собирались пускать тебя ко мне, уф, аж от сердца отлегло, — вытер испарину со лба Алик. — Они хотели просто поиграться с тобой, и сделай ты то, что они просят, тебя просто вышвырнули бы со смехом на улицу. Тебя не восприняли всерьёз. — Это самая распространённая ошибка всех, кто меня знает — не воспринимать всерьёз. Недооценивать, — улыбнулся Калисто. — Но ты, я думаю, будешь умнее, когда узнаешь, кто я таков. И я сделаю тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. — А вот с этого места поподробнее, — прищурился мужчина. — Играешь или в самом деле?.. — И то, и другое, и немножко импровизации, — закинул ногу на ногу Калисто. — Я работал на Балтассаре из Тосканы, капореджиме и доброго приятеля нам известного человека. Думаю, этой информации тебе достаточно. — Важная птица поклевала моих дармоедов, — прищёлкнул языком Алик, уже по-иному глядя на расположившегося в его кабинете юношу. — Я не имел чести быть доверенным лицом семьи, тем не менее, мы заключили пару выгодных сделок не без участия Балтассаре и его покровительства. Однако, ты сказал «работал»… — Балтассаре убили несколько часов назад, — ответил Калисто. — И убил его Адриано-Патрицио. Его ты тоже должен знать. — Как же, как же, — немного поморщился Алик. — Адриано сильный, опасный и… Что?! Он его убил? — до Алика дошёл смысл сказанного. Пожилой мужчина некоторое время ловил ртом воздух, изумлённо глядя на Калисто. — Я не смог его спасти, — сказал юноша, театрально взмахнув рукой. — Я покинул дом в поисках помощи, и смею надеяться, что найду её у тебя. — С какой стати мне помогать тебе? — прищурился Алик. — Адриано — опасный враг. Зачем мне это? — Если поможешь с ним справиться, то тебя ждёт множество благ от семьи за такую заслугу. Видишь ли, Балтассаре был не только приятелем человека из узкого круга. Он был двоюродным братом одного из консильери. Ты отомстишь за его смерть и получишь расположение семьи, вот так всё просто, — развёл руками Калисто. — Даже если тебя не примут, в долгу мы не останемся. В одиночку мне не справиться с Адриано, к тому же, у него есть два заложника. — А он резвый, — покачал головой Алик, доставая из изящного белого серванта чашки. — Вы даже сами приготовите мне напиток, как мило, — улыбнулся Калисто, вдруг ощутив тревогу и пообещав себе не спускать глаз с Алика. — Моя помощница попросила отпуск на пару дней, — пояснил Алик, тонкой струёй наливая кипяток поочерёдно в чёрные фарфоровые чашечки. — Будешь чай или кофе? — Буду пить то же самое, что будешь пить ты, — осторожно проговорил Калисто. Пить ему не хотелось, но отказываться и портить отношения не хотелось ещё больше, да и надо было быть учтивым с Аликом, если он хотел, чтобы тот ему помог. Алик тем временем бросил в чашки по паре ложек растворимого кофе. Калисто глаз не спускал с мужчины, но тот лишь насвистывал какую-то лёгонькую мелодийку, размешивал кофе, и, казалось, ни о чём не беспокоился. — Кто ты говоришь его заложники? — спросил Алик, поднося Калисто чашку. — Не говорю. Тебе ничего не даст эта информация, — открестился Калисто, принюхиваясь к напитку. Ничего особенного. Кофе как кофе. Растворяшка. Но почему же тогда от тревоги сосёт под ложечкой? — А вдруг заложники покруче него будут, — сказал мужчина, возвратившийся за стол. Калисто очень внимательно наблюдал за ним, но не замечал ничего подозрительного. Алик спокойно и с явным удовольствием пил кофе, а юноша никак не мог понять, почему ощущает опасность. — Так что, если за заложниками большая сила, чем за Адриано? — повторил мужчина. — Так тебе же лучше, если ты их освободишь, — пожал плечами Калисто, осторожно делая первый глоток. И на вкус кофе как кофе. Немного чувствуется карамель и сливки. Горячий и густой, несмотря на то, что не варили. — Ты один борешься против Адриано? — спросил Алик, сделав ещё один глоток из своей чашки. — У меня есть две союзницы. В их интересах исключительно освобождение заложников, мы ничего им не должны. Сейчас они, скорее всего, излагают все детали твоим дочерям. Я дерзнул отправить их к тебе домой. Это ради блага всех нас. — Калисто сделал ещё пару глотков, понимая, что кофе ему весьма нравится, хотя тот, что варил для него Моцарт, все равно наверняка был слаще. Во всех смыслах. Даже несмотря на то, что он его так и не попробовал, и облил самого Моцарта. — Просто интересно: почему ты не на стороне Адриано-Патрицио? Ты хоть понимаешь, насколько он силён? Какой у него бизнес, какое влияние? Сколько у него денег? — сыпал вопросами Алик, тёмными глазами внимательно глядя на парня. — Он убил Балтассаре, как я могу быть на его стороне? — процедил Калисто. — Я верен семье, а не злобным психованным мужикам со счетами в банках! — Он сделал ещё несколько глотков. От злости у него даже закружилась голова. Стоп, это не от злости! Это… Юноша жадно вдохнул воздух, согнулся в три погибели. Полупустая чашка выпала из стремительно слабеющих пальцев, покатилась по полу. Перед глазами начало двоиться. Голова вдруг стала чертовски тяжёлой. — А я думал, что это он твоя семья, Калисто, — послышался откуда-то издалека насмешливый голос Алика. — Как опрометчиво было говорить то, что ты работаешь на Балтассаре. Даже мне известно, что так приближён к нему только один молодой человек — и это ты, сын Адриано-Патрицио. — Ах ты мразь коварная, — простонал Калисто с ужасом чувствуя, как его тело теряет волю, слабеет. — Как ты это сделал, как отравил меня?.. — Невероятно просто. Подумай об этом на досуге, — равнодушно ответил Алик, с интересом глядя сползшего на пол парня. — У тебя будет время обо всём поразмыслить, пока я договариваюсь с твоим отцом о выкупе или о награде. Дружить с ним гораздо выгоднее, чем мстить ради эфемерной награды в виде принятия в семью. Адриано будет рад, что я вернул непоседу-сыночка. Его протекция мне нравится больше. Калисто ещё пару раз отчаянно дёрнулся, пытаясь то ли вынуть кинжал, то ли доползти до двери, и обмяк. Последнее, что он видел, гаснущие цвета предметов вокруг него и расползающееся по паркету пятно кофе. ***  — Я ненавижу себя, боже, как же я себя ненавижу, — шептал Антонио, уже перерезавший интернет-кабель. Сейчас он вынимал из всех доступных мобильных телефонов, а всего-то их и было, что телефон Адриано, телефон Антонио и телефон Балтассаре, сим-карты. — Его нигде нет! — с криком ворвался в кабинет Сальери Моцарт. Да так стремительно, что до Антонио донёсся поток воздуха. Вольфганг подбежал к столу, согнулся, опустился на тёмную столешницу обеими руками. Он тяжело, прерывисто дышал, глаза блестели, губы дрожали. Бедный композитор с хрипом вдыхал в себя воздух, едва держал себя в руках. — Нигде нет, я обыскал всё! Он сбежал, он отправился за Наннерль и Констанцией! — Не нервничай, я нашёл его спящим в гостевой спальне и уже запер там, — спокойно ответил Антонио, под столом ломая сильными пальцами последнюю симку. Бесполезные останки пластика почти беззвучно упали на паркет. Антонио грустно улыбнулся, но взволнованный Вольфганг этого не заметил. — В гостевой? — непонимающе спросил он, переводя дыхание. — В его комнате? Но ведь она пустая, совсем-совсем пустая, я проверил её первым делом… Антонио крепко сжал челюсти, глядя на наивного раскрасневшегося Моцарта. Такого дорого и такого ненавистного. — Полагаю, он мог пойти в ванную или элементарно в туалет, ведь в его комнате нет к ним доступа, как в твоей. Вы просто разминулись. Честное слово, он спал на диване, рядом валялась его сумка. — Хочешь сказать, что он услышал выстрел и решил сходить пописать?! Или принять ванну с жёлтой резиновой уточкой?! А потом вернулся на второй же этаж и решил поспать?! Что ты мелешь?! — Сам проверь, если не боишься снова быть грязно облапанным на полу, — ответил Антонио. — Выстрела он мог и не услышать, если находился в тот момент, например, в кабинете с звуконепроницаемыми стенами. У меня там своя маленькая студия, думаю, ты видел. — Видел. Но что-то я тебе не верю, — прищурился Вольфганг. Однако, паника стала отступать от юноши. — К слову о доверии. Вольфганг, сядь, мне надо с тобой поговорить, — холодно сказал Антонио, складывая руки лодочкой. Моцарт раздражённо, с шумом придвинул деревянный стул к столу. — С этих слов обычно начинается всякая херня. Ненавижу их. — Ты уничтожил мой дневник? — прервал недовольное ворчание композитора Сальери. Он просто упивался растерянностью и страхом, появившимися в этот миг на лице Вольфганга. Юноша опустил глаза, но тут же снова поднял их, растянул губы в наглой ухмылке. — Там было что-то такое страшное, да? В любом случае, я ничего не знаю. Расслабь свои булки. — То, что ты не даёшь прямого ответа, говорит само за себя, — тихо проговорил Антонио, взглядом раздевая молодого человека. Вольфганг поёжился, скрестил руки на груди. — Это только твои догадки. — Ты боишься лгать или боишься того, что я сделаю с тобой, услышав правду? — А что ты со мной сделаешь? — фыркнул Моцарт, презрительно скривившись. — Поиграешь своим ножичком? Уже не страшно. — Значит ты признаёшь, что не уничтожил его, верно? — Как-то недосуг было, — немного нервно рассмеялся Моцарт. — Но я не читал. — И как тебе первая запись? — ласково улыбнулся Антонио, медленно сатанея. — Ваще абзац, — брякнул Моцарт, сделав страшные глаза. И, увидев не менее страшные глаза Антонио, обругал себя последними словами. — Знаешь, ты как ребёнок в анекдоте: «Ты пирог съел? — нет, не я! А вкусный был? — О-очень!» Маленький неумелый лжец. — Антонио резко встал из-за стола, подошёл к недвижимо сидящему Моцарту. Двумя пальцами он приподнял его за подбородок, и Вольфганг возмущённо тряхнул головой, вырвался, отошёл к шкафу. — Никто тебе не давал права трогать меня. — Никто тебе не давал права читать мой дневник, — прошипел Сальери. — Ты хоть понимаешь, какое это вторжение в мою жизнь? Я же тебя по-хорошему просил, умолял можно сказать! — А давай ты потом изольёшь мне свои горькие обидки! — огрызнулся Вольфганг. –У нас сейчас есть дела поважнее. Надо звонить в полицию, да поскорее. Почему мы медлим, чего ждём? Антонио крадучись, неслышно подошёл ближе к Моцарту. Мужчина лишь молчал и улыбался. Вольфгангу дико страшно стало от этой улыбки. — Да что ты молчишь, дай мне телефон! — заорал юноша, начиная терять контроль над собой. — Я очень не хотел тебе говорить, но мальчишка всё-таки сбежал, предусмотрительно уничтожив сим-карты и телефоны, — отрезал Сальери. — Мы без средств связи. Совсем. И даже без автомобиля. Он его у меня угнал. Моцарт судорожно вздохнул. — А Интернет? — прохрипел он. — Он сбежал, значит… он найдёт Наннерль и Констанс! Врубай комп пиши скорее на сайт полиции! — завопил Вольфганг, сам же и бросаясь к компьютеру. — Почему ты сразу, идиот, не сказал мне этого?! Сейчас я напишу… По камерам можно от-отследить маршрут, — заикаясь произносил он, судорожно включая компьютер. Тот ещё и включался ме-е-едленно, что совсем вывело бедного Вольфганга из себя. — Почему нет значка сети? Что с интернетом, чёрт возьми?! — Вольфганг. Он перерезал кабель, посмотри, — горько кивнул Антонио на тонкую белую полоску, уныло тянущуюся по полу. Прямо посередине комнаты она прерывалась. Как прерывалась и любая надежда Моцарта за последние несколько часов. — Калисто, мразь, — прошептал Вольфганг, бледнея от ярости. — Да чтоб у тебя всё наперекосяк было, сволочь! — На последних словах он не сдержал себя и с диким воплем свалил на пол монитор компьютера. Тихо воя от накатывающегося ужаса за близких, он опустился в кресло Сальери и жалко, горестно зарыдал. — Всё, что тебе надо сделать, это выпить успокоительное, — тихо проговорил Сальери, подходя к Вольфгангу и приобнимая его за плечи. Он тихонько потянул страдальца к двери. — Пойдём, Амадей. — Не трогай меня! — вскричал Моцарт, уязвлённый тем, что Сальери так спокоен, когда дело касается жизни и смерти в прямом смысле этого слова. Он нарочно резко скинул руки мужчины и вновь обратился к столу, силясь найти какое-либо средство связи. На пол полетел ворох бумаг, ручки, маленькие статуэтки. Моцарт хватал и с надеждой всматривался в смартфоны, однако ни в одном не было видно значка связи. Сальери равнодушно, но с затаённой тоской и болью в сердце наблюдал за мечущимся по его кабинету Моцартом. Он уже знал, что Вольфганг больше никогда не увидит лица своих близких. Даже не потому, что с ними что-то случится. Потому, что Вольфганг скоро будет всецело принадлежать ему, Антонио. *** — Выпей. — Сальери протянул Моцарту высокий узкий стакан, наполовину наполненный какой-то мутноватой белёсой жидкостью. — Что это? — безучастно спросил Вольфганг, принимая чуть влажный от выступившей из-за ледяной воды испарины стакан. — Всего лишь успокоительное, — ровно проговорил Антонио, про себя молясь, чтобы Вольфганг послушался и не пришлось бы прибегать к физической силе. — Никому не будет лучше от твоих истерик. А вот хуже будет. Как минимум, тебе самому. — Я уже н-не истерю, — со всхлипом глотая воздух говорил Вольфганг. — Я просто хочу уснуть и не просыпаться. Они сидели на кухне. Сальери, когда Вольфганг исчерпал все свои эмоциональные силы, отвёл его на первый этаж. Он уговорил Вольфганга подождать хотя бы десять минут до того, как бежать в сторону города, и пока юноша в полубессознательном состоянии пялился в стену, навёл крепкого снотворного. «Если ты выпьешь это средство, то ты надолго уснёшь, а проснёшься… Что же, я все равно получу тебя. Ты меня полюбишь, я в этом уверен, » — пронеслось в голове у Антонио. Он промолчал, жадно наблюдая за дрожащей тонкой рукой, подносящей стакан к бледным, как будто обескровленным губам. Вольфганг послушно приоткрыл рот, собираясь было выпить жидкость, но вдруг замер. Кромка стакана была в паре сантиметров от его губ. — Это ведь то же самое успокоительное, что притащил мне Калисто? Тогда, когда Винсента убили? — спросил вдруг он. Антонио мысленно взвыл от досады, сжал руки за спиной в кулаки. Нашёл, что вспомнить. И какого чёрта у этих гениев такая память на всякие несущественные мелочи и внимание к ним? Нельзя просто взять и хоть раз послушаться? — Это то самое успокоительное, но концентрация больше, — уверил он Вольфганга, считая, что тот может отказаться от средства, если что-то заподозрит. — Тебе обязательно поможет. Пей, Вольфганг, иначе я тебя заставлю. — Тогда почему цвет другой? — Вольфганг отнял стакан от своего лица, с непониманием взглянул на Сальери. — Почему другой запах? Я помню то успокоительное, если бы Калисто не сказал, что бросил его в воду, я бы даже не заметил. И с какой это стати ты мне угрожаешь, что заставишь выпить его? Антонио понял, что облажался. Не просто облажался, а облажался с большой буквы. Он закусил внутреннюю часть щёк, глубоко и со свистом вскипающего чайника втянул воздух через повреждённый нос. — Возможно, это другое успокоительное. Откуда мне знать, какое дал тебе тогда Калисто? У меня их очень много. И будет ещё больше, эх, жизнь моя тяжёлая. — он выдавил из себя улыбку, сел рядом с Вольфгангом, как бы ненавязчиво перекрыв выход из-за стола — Моцарт сидел у стены. — Я не буду это пить, — сказал юноша, рукой отодвигая от себя стакан. — Ты мне не доверяешь? — прошипел Антонио, чувствуя, как вновь вскипает в нём столь часто подавляемая ярость. — Нет, — резко сказал Вольфганг, глядя в глаза Антонио. — То, что ты одним взмахом медной статуэточки избавил нас с тобой от Адриано ещё не делает тебя хорошим человеком, ты просто защищался. — Неубедительно, — процедил Антонио. — Мне стоит доверять больше, чем тебе. Как насчёт того, что я рассказал, как нужно сбежать? Я даже был готов пойти под суд, этого тебе недостаточно?! А ещё ты читал мой дневник, хоть я и молил тебя не делать этого! Считаешь меня злодеем? Я буду злодеем. — Его голос стал громче и злее, глаза ненормально заблестели. Вольфганг вжался в стену, в его расширенных от страха зрачках Антонио вдруг разглядел своё озлобленное лицо. — Антонио, что с тобой? — прошептал он, невольно обхватывая себя руками. А Сальери в то же самое время почувствовал, как дрожат от гнева и неудовлетворённости его собственные руки. Дрожат всё сильнее и сильнее, и этот нервный тремор выводил его из себя даже больше, чем капризы Моцарта. — Со мной всё в порядке, — глухо и жутко прорычал он, загнав далеко вглубь себя добрую часть своей личности. — Считай, что я тебя простил. Это благородно с моей стороны, так ведь? А с твоей будет правильно доверять мне. Если ты доверяешь мне, выпей эту жидкость немедленно. Моцарт заколебался, всё ещё в непонимании от такой резкой перемены. Он пытался найти в карих глазах близкого врага что-то, что прояснит ситуацию, ну не может же Сальери так резко реагировать на недоверие, причём вполне обоснованное в силу последних событий. С дневником, как Моцарт наивно полагал, они уже разобрались. Из-за чего так психует Антонио? Правильные брови мужчины почти сошлись на переносице, искажая лицо, губы нервно подёргивались, а в глазах… слепая ярость. В таком состоянии люди могут совершить убийство. Моцарт почувствовал, как тонкие волоски на затылке встали дыбом, загорели уши. Он ещё хотел что-то сказать, но Антонио прервал его. — Пей же, Моцарт! — зло рявкнул мужчина и сжал кулаки, предчувствуя, что его план вот-вот сорвётся. И наконец Вольфганг понял, что перед ними сидит не тот Антонио. Не тот, кто жалел его и сожалел о похищении, не тот, кто отказывался от совершения преступления, не тот, кто предлагал сбежать, не тот, кто успокаивал, не тот, над кем он подшучивал. Это был не тот мягкий и умный человек, не скромник, любящий тёмные цвета, ведущий дневник и жалующийся в нём на жизнь тяжёлую. Это был Антонио, который его хладнокровно похитил, который был жестоким и напугал его в гостиной, это был Антонио, который ругался с женой и в ярости разбивал и ломал вещи, который без зазрений совести резал его кожу кинжалом оправдываясь благими намерениями, это Антонио, который был хитроумней и коварней любого человека, которого Вольфганг знал. И наконец, в этот миг Моцарт в ужасе осознал, что это он, Вольфганг, поддерживал «злого» Антонио, когда издевался над композитором. Он мог его спасти, а мог и погубить. Конечно, жизнь не сказка, и Антонио, как и все нормальные люди, сочетал в себе две стороны — добрую и злую, и временами это было довольно гармонично. Ведь мы не можем всё время быть, скажем, завистливыми или жадными. Или ежесекундно быть милосердными и честными. За один-единственный день мы можем быть совершенно разными людьми: для кого-то склочными и гадкими попутчиками в автобусе, а для кого-то людьми с золотыми сердцами, которые, например, спасли чью-то жизнь, даже если это жизнь крохотного котёнка. И суть не в том, чтобы уничтожить свою «тёмную» сторону: её никуда не деть, мы по природе двойственны. Суть в том, чтобы знать о ней, и уметь сделать так, чтобы в нужный момент «светлая» сторона подавила зарождающуюся тьму. Для человека, понимающего это, надо того только захотеть. «Но что же мне делать с Антонио? Он настолько запутался, что сходит с ума. Что бы я делал на его месте?.. Не знаю». Строго говоря, даже Моцарт ясно осознавал, что сам бывает как благородным защитником дорогих ему людей, так и зловредным по отношению к Антонио в театре. Как сочувствующим по отношению к тому же Антонио, так и жестоким по отношению к Калисто, как философом, пытающимся доказать всему миру и самому себе, что надо отказаться от насилия, так и человеком, который может желать смерти своего врагу, ведь признайся себе, Моцарт, что бы ты ни говорил, но когда Калисто терзал твоё тело ты желал ему смерти, когда Антонио резал тебя кинжалом ты желал ему смерти. «Антонио, несчастный, на самом деле добрый, но использованный в преступных целях человек… Конечно, под гнётом мафии у него поехала крыша и эта двойственность проявляется ярче, чем должна. Он как несчастный Голлум во «Властелине Колец», то искренне сожалеющий о том, что делает, то искренне злой. Только там была сказка, а здесь жизнь… Что же было тем самым «кольцом», которое сделало Антонио жестоким? Возможно, это из-за того, что ему пришлось преступникам прислуживать, мало ли что ему приказали сделать… Кто знает, вдруг однажды он собрал всю злобу, всю тьму внутри себя и сделал что-то плохое, просто чтобы выжить? Из-за этого двойственность его характера проявляется ярче, чем у обычных людей. Он же на самом деле ужасно чувствительный. Надо как-то вытянуть его светлую сторону, ведь он может быть благородным, я видел это! Он в самом деле хотел, чтобы я сбежал, когда они уезжали на поиски ключа, он обнимал меня, когда я дрожал от ужаса, он утешал меня, когда я ревел из-за того, что мне придётся помогать мафии. Почему же сейчас он так зол? Почему он хочет что-то сделать со мной? Хочет он или… его тёмная сторона?! Та, что губит его и в то же время помогает выжить среди этих жестоких людей… Он почему-то дал ей волю и теперь не может остановиться, как будто сломал тормоз и мчится теперь вниз с горы, всё быстрее и быстрее, не в силах остановиться. Я и сам не знаю, как его остановить. Пока что надо только сбегать, уходить с его пути»… Эти мысли заняли у Вольфганга лишь пару секунд. Моцарт понял, что с этим человеком, увы, надо играть иначе, чем с тем Антонио, к которому Вольфганг уже успел привыкнуть и начать ему симпатизировать. — Ну что же ты, выпей, — уже мягче сказал Антонио, впечатлённый и удовлетворённый смятением Вольфганга, что во всех своих оттенках проявился на лице юноши. — Выпей и всё будет хорошо, я обещаю. Будь послушным. Доверься мне. — Ладно-ладно, — часто закивал Моцарт, медленно поднося стакан к губам. — Хорошо, я всё сделаю, как ты хочешь. Я тебе доверяю, видишь? Антонио затаил дыхание. Стекло коснулось нижней губы юноши и Сальери жадно наблюдал за тем, как медленно, оставляя маслянистый развод на стакане, сильнейшее снотворное потекло к приоткрытому маленькому рту. — Получи фашист гранату! — с воплем Амадей в последний момент откинул стакан с жидкостью прямо в лицо Сальери. Антонио словно ослепило. В тот же миг он почувствовал толчок в плечо — Моцарт задел его, когда вспрыгнул на стол, а затем и на пол, минуя мужчину. Походя он грохнул о его голову стакан, но в этот раз Антонио отделался только шишкой. Стакан со звоном упал на пол, Антонио, вскочив из-за стола, разломил осколки на более мелкие. — Стоять! — крикнул он, бросаясь вслед за юношей. — Ты все равно не уйдёшь от меня! У Моцарта была фора лишь в пару секунд, но и её он использовал умело. Композитор бесшумно, но в своём репертуаре едва не растянувшись на полу, заскочил в неприметную дверь неподалёку от гостиной — в место, которое должно было быть чем-то вроде кладовки. То, что он поскользнулся, даже сыграло ему на руку — юноша буквально влетел в помещение. Вольфганг надеялся, что Антонио того не увидит, станет искать его, а тем временем он выберется и тихо сбежит из дома. Но мужчина сначала бросил взгляд в одну сторону, потом во вторую, и увидел, как мелькнула, закрываясь, светлая дверь. За два стремительных прыжка он оказался у неё, и Моцарт едва-едва успел потными от страха руками защёлкнуть простую задвижку на двери прямо перед искажённым от злости лицом. Чуть руки Сальери не прищемил. Дверь тут же стали дёргать изо всех сил, Вольфганг, весь дрожа, отшатнулся назад. Свет он включить, конечно, не успел, потому окружала его кромешная темнота. Он с замиранием сердца понял, что сам себя загнал в ловушку, ведь здесь не было ни окон, ни места, где можно спрятаться. Сердце било молотом, в висках шумела кровь. Каждая клеточка тела верещала «ТЕБЕ ПИЗДЕЦ!» — Вольфганг, ты же понимаешь, что выход здесь только один, — донёсся из-за двери холодный голос несколько успокоившегося Сальери. — Я не желаю тебе зла. Я лишь хотел, чтобы ты уснул и на время избавился от происходящего ужаса, я клянусь тебе. — И что бы ты сделал потом? — хрипло спросил отдышавшийся Вольфганг, на ощупь пытаясь найти что-то, чем можно оборониться. — Неужели удовлетворил бы своё желание? Трахнул бы меня? Увёз бы, бессознательного, в другое место и спрятал от всего мира? Ничего не выйдет. Наннерль и Констанция все равно уже всё знают. Тебя не оставят в покое. Ты проиграл. — Если ты не забыл, Наннерль и Констанция сейчас в смертельной опасности, — злорадно процедил Сальери, ритмично постукивая пальцами по двери. Моцарт закусил губу, проглотил ком в горле. Антонио знал, куда бить… — Представляешь, я вдруг вспомнил, что у Калисто был модный айфончик, номер которого наверняка есть в записной книжке Балтассаре, — медовым голосом пропел Антонио, в восторге подпевая шепчущим в голове голосам. — И что сим-карту из телефона Винсенто он наверняка вытащить забыл. Что если я скажу Калисто, чтобы не трогал твоих дорогих красавиц? Он ведь, в отличие от тебя, парень послушный, делает то, что велят. — Он не станет тебя слушать, — презрительно фыркнул Вольфганг, начавший различать в темноте очертания предметов. — И он не найдёт ни Наннерль, ни Констанцию. Ты их недооцениваешь, они уже наверняка в полиции. Конечно, Вольфганг, говоря всё это, больше убеждал себя, чем Антонио. Последний же все равно решил сыграть на чувствах Вольфганга. — Будет так жаль, если никто его не остановит, и он убьёт их, — с выражением проговорил Антонио, проводя пальцем по двери. — Ты будешь виноват в их смерти. До самого конца жизни будешь знать, что мог бы предотвратить их гибель, если мирно сдашься мне. Я обещаю, что не сделаю с тобой ничего плохого, мой гений. Я же люблю тебя, Амадей. Иди ко мне, мой хороший, — мурлыкал Сальери, словно уговаривал несговорчивого ребёнка поесть манной каши с комочками. — Я не твой, — прошипел Моцарт. Его словно холодной водой окатило, когда он понял, что Антонио опять эгоистично принялся присваивать себе личность молодого человека, подавлять её своей, подчинять её себе. — Признайся самому себе: будет лучше, если ты сейчас откроешь дверь. — Сначала скажи, зачем ты подсыпал мне что-то в стакан? Что-то, что так не похоже на успокоительное… — Это было снотворное. Я лишь хотел пощадить твои чувства, хотел, чтобы ты уснул, чтобы не сопротивлялся, когда тебя будут перевозить в другое место. Туда, где будем только мы с тобой, далеко-далеко от этих бандитов, от всех этих неприятностей… Ты же сам понимаешь, что нам было бы хорошо вдвоём. Разве ты не хочешь покоя? Разве ты не хочешь моей любви? Ты читал мой дневник и должен понимать, что без тебя у меня не будет жизни. Ты так прижимался ко мне, когда Адриано стоял с пистолетом посреди комнаты. Если бы я был тебе противен, разве бы ты сделал так? Не отвечай мне, ответь себе, честно. Я же, собираясь тебя усыпить, лишь заботился о тебе, хотел, чтобы ты не волновался. Я знал, что в ином случае мне придётся применить силу, и я не желал этого, — говорил Антонио без остановки. — Я хочу… любить того Антонио, который ценит человека, — выдавил из себя Вольфганг. — Который сам человечен. У него бы я попросил прощения за свой обман и издевательства. — Я один человек, мой гений. — И я один человек, Антонио, — со стоном выдавил Вольфганг, опускаясь на пол. — Я не твой гений. Меня нельзя делить на Гения и Вольфганга. Тебя тоже нельзя делить на злодея и несчастную жертву. Но как бы мы того ни хотели… мы оба, сознательно или нет, но делим друг друга. И пока мы продолжаем так делать, мы не сможем быть вместе. Грубо говоря, твой Злодей любит моего Гения, а простой и весёлый я любит тебя, благородного, но использованного в ужасных целях человека. Я не переношу твоего Злодея, а ты хочешь причинить вред Вольфгангу-человеку. Если ты ещё не окончательно сломан, умоляю тебя, Антонио, прислушайся ко мне. Молю, переключись в режим адекватного гражданина, обратись в полицию, сознайся во всём… Закончим этот кошмар прямо сейчас. За дверью воцарилось молчание. Моцарт затаил дыхание, скрестил пальцы на руках. — Выйди и выпей снотворное, Вольфганг, — наконец донёсся холодный и равнодушный голос до Моцарта. — У тебя нет другого выхода. — Я лучше умру здесь, — покачал головой юноша. — Кто знает, что ты мне сделаешь? — Очень приятно я тебе сделаю, ещё и неоднократно. Я прямо чувствую, как ты жаждешь оказаться в моей власти. Не лги самому себе, что не хочешь этого. Тебе нужна сильная рука. — Зачем ты хочешь спрятать меня от всего мира, почему хочешь присвоить себе? — простонал Моцарт, едва не плача от безысходности. Ведь все равно придётся выйти, как ни крути. — Сильная рука… Да ты себя в своих руках удержать не можешь, ты на голову больной! Я бы хотел, правда хотел бы дружить с тобой и что-то большее, если бы ты был нормальным! Но это ненормально — желать присвоить себе человека! Я же свободный, я живой, я не игрушка для тебя! — Знаешь, Вольфганг, лучше уж ты будешь моей игрушкой, чем игрушкой подлецов этого несчастного мира, — проговорил за дверью Антонио. И спешно добавил:  — Но ты больше, чем игрушка, разумеется. Моцарт горько рассмеялся, запрокидывая назад голову. — Больше, чем игрушка, — повторил он, утирая лицо рукой. — Да, я больше, чем игрушка, ненамного больше. Жалкий музыкант, которого все хотят использовать так или иначе. Подвешенный меж небом и землёй человечишка, которому суждено не взлететь, но упасть, не потому, что есть сила притяжения, но потому, что есть в мире такие мрази, как ты, Антонио. Горечь, обида и чертовская усталость затопили его. Если уж ему суждено стать «больше чем игрушкой» для Сальери — так тому и быть. Вольфганг устал бороться, сопротивляться и сражаться. Он исчерпал уже почти все свои эмоциональные и душевные силы. Наверное, иногда лучше плыть по течению… В конце концов, он Моцарт, и он сможет обхитрить Антонио рано или поздно, сможет всё исправить и вернуть жизнь в прежнее русло. Надо только смириться с тем, что проиграна битва. Но ведь не война!.. Собравшись с силами, Вольфганг сказал: — Я выйду, но ты пальцем ко мне не прикоснёшься. — Ты ж моя умница, — пропел за дверью Антонио. — Умница-а… А-А-А-А! СТОЙ! — Да стою я, — буркнул Вольфганг в недоумении. За дверью раздался шорох, глухие удары, а потом крики. И тут Вольфганг понял, что за дверью уже два человека. И что они дерутся. И что дерутся не на жизнь, а на смерть. Видимо, Антонио плохо связал Адриано. Очень-очень плохо связал Адриано.